Вместе

Please, remember me
My misery
And how it lost me all I wanted
Those dogs that love the rain
And chasing trains
The colored birds above there running
In circles round the well
And where it spells
On the wall behind St. Peter's
So bright with cinder gray
And spray paint
'Who the hell can see forever?'
And...

I&W

Ничего не изменилось. Будто он шагнул назад во времени, а не в пространстве… Даже этот пыльный куст дикой розы он помнил с такой пугающей ясностью, что на глаза навернулись слезы. Он прижался лбом к нагретой жести их личных жемчужных ворот и до предела вдохнул ее запах… такой же, как и тогда… он не изменился ни на молекулу. Здесь все было насыщено им… Этот аромат необъяснимо действовал на его мозг… как и голос… и волосы… и глаза… каждый миллиметр ее кожи. Времени словно не существовало, будто оно остановилось сразу же, как он перешагнул порог этого дома, и побежал по дороге, устремляющейся к горизонту… той самой, по которой они столько лет гуляли, счастливые в своем детском неведении о жестокости и предательстве, поджидающих их впереди.



Они были неразлучны с самого ее рождения. Ему было полгода, когда она появилась на свет. Ему казалось, что ее крошечную физиономию он запомнил и начал узнавать даже раньше лица собственной матери… Ее имя было его первым произнесенным словом: Жаз!

Их родители крепко сдружились почти с первого курса, хотя отцы знали друг друга еще со школы, проучившись несколько лет в одном классе, а потом, не сговариваясь, поступив на один и тот же факультет одного из нескольких сотен университетов Сиэтла. Даже родные люди зачастую не бывают так близки друг другу, как были близки эти семьи. К окончанию университета у дружной четверки созрел план дальнейшей жизни, который они удачно привели в исполнение: переехать в спокойное, не слишком загаженное цивилизацией место, чтобы у их детей было безмятежное здоровое детство, и поселиться по возможности ближе друг к другу. И здесь судьба оказалась к ним благосклонна: их небольшие домики разделял лишь оставшийся еще от прошлых хозяев старый яблонево-вишневый сад, где обе семьи старались каждый теплый вечер проводить вместе. Они все делали сообща: переезжали, искали работу, решали проблемы. Даже сроки беременности у будущих мам почти совпали. И, конечно, имена для новорожденных придумывали тоже все вместе. У их детей были общие врачи, группа детского сада, класс. Все время рядом. Возможно, по этой причине Роберт и Иезавель легко понимали друг друга без слов, общаясь с помощью едва заметных движений рук, чем беззастенчиво пользовались на контрольных. И было бесполезно рассаживать эту парочку по разным углам. Дети вместе завтракали, обедали, ужинали, делали уроки, торжественно закапывали двойки и замечания учителей, ходили в дом искусств, да и все свободное время были неразлучны. Нередко так заигрывались, что запросто оставались ночевать друг у друга. И, конечно же, все праздники, годовщины, дни рождения и именины справляли, словно одна большая семья.
В таких условиях они просто не могли воспринимать друг друга иначе, как брат и сестра… Так оно и было, только еще крепче. Никогда между ними не стояли соперничество и ревность. Никакой зависти. Никакого непонимания. Видимо, на то была воля господа, чтобы они значили друг для друга больше, чем просто родственники… Родным ведь не приходится выбирать, они вынуждены как-то уживаться рядом, и часто случается прожить людям под одной крышей большую часть жизни, так и не поняв и не привязавшись друг к другу. Эти же двое были абсолютно свободны от подобной довлеющей необходимости. И они выбрали любовь. Ближе, чем хорошие друзья, крепче, чем брат и сестра. Самые родные, самые неразлучные… Всегда вместе по обоюдному желанию. Никаких секретов. Никаких притязаний. Никакого физического влечения. Чисто платоническая бескорыстная любовь, забота  и нежность…

Родители даже в самый критический период взросления могли не волноваться за невинность своих детей и спокойно оставлять их ночевать вместе… Возможно, они и были виновны в том, что их дети вели себя совершенно отлично от других, обычных мальчиков и девочек. Огромная почти вещественная привязанность друг к другу замещала им весь остальной мир с его грязью и похотью… И пока его несчастные одноклассники онанировали в туалетах, воображая под своими потными руками ее тело, он спокойно прижимал ее к своей груди и засыпал, поглаживая по голове с каким-то возвышенно-покровительственным чувством защитника, которому вверено бесконечно хрупкое и нежное существо. Тогда он никак не отдавал себе отчет, что в его власти находится маленькая женщина, которую остальные мальчишки считают чуть ли не феей.
Года шли, и разница между ними становилась все очевиднее. Он продолжал вытягиваться, превращаясь из нескладного подростка со смазливой физиономией, в красивого стройного парня с волосами цвета темной пшеницы и чуть раскосыми зелеными глазами. С ней же все было гораздо сложнее. Еще девочкой она выглядела необычно, а с годами становилась лишь таинственней. Когда они учились в последних классах, издалека их можно было принять за папу с дочкой, такой крошечной она казалась на его фоне, но заблуждение рассеивалось, стоило к ним только приблизиться, или же ей открыть рот и произнести хоть слово...
Она всегда была маленькой и хрупкой… В 14 лет выглядела на 10, в 18 ей с большой натяжкой можно было дать разве что 15. Ее кисть казалась новорожденным котенком в его ладони… ему часто приходила в голову мысль, что сожми он руку чуть сильнее и ее тонкие косточки размелются в пыль… И вся она казалась ломкой… просвечивающейся. На детском лице, которое полностью накрывала одна его ладонь, сквозь путанные пряди голубыми искрами сверкали из-под ресниц широко-раскрытые темно-серые глаза… а когда она улыбалась, на ее маленьких щечках появлялись ямочки… из-за нечесаной иссиня-черной гривы, волнами спадающей по спине, и лицо и фигура казались еще грацильней. А чуть заостренные кверху ушки, запрятанные глубоко под волосами, вообще являлись зрелищем лишь для избранных, в ряды коих он был допущен за выслугу лет…

Меняясь с каждым годом все стремительнее, сами они словно не замечали перемен, таких очевидных для остальных… Они по-прежнему часто ночевали вместе под одним одеялом и ни разу даже не задумались о том, чтобы дотронуться как-то по-особенному… Конечно, они прикасались друг к другу, это было неотделимой частью их странных взаимоотношений. Это было настолько естественно – обнимать, ерошить волосы, целовать в щеку или лоб, держаться за руки. Они и минуты не могли провести вместе, не дотронувшись друг до друга… Это было сильнейшей потребностью… и такой элементарной… и никогда не вызывало ничего кроме всплеска нежности… Иногда он целовал ее в шею, под волосами, или в плечи и всегда в разбитые коленки и локти… Но все это было естественной потребностью успокоить, уменьшить боль, отвлечь… Джаз же обожала громко чмокать его в ухо, зная, что он этого не переносит…
Люди просто не могли понять и поверить в платоничность их зависимости друг от друга. Наверное, потому что все знали, что они не были даже дальними родственниками. Даже сколько-нибудь-юродными братом и сестрой. Нет! Их матери вообще были из разных штатов! И, в тоже время, они казались самыми прекрасными и далекими от реальности существами во всем городке, во всей округе, а может и во всем мире! Совершенные каждый по-своему, словно дождь и солнечный свет. И эта таинственная красота невольно объединяла их и отгораживала от остальных непроницаемым барьером, как будто оба принадлежали к иному виду, Homo sapiens speciosa. Одноклассники инстинктивно избегали их, замещая чувства невольного восхищения и естественной безотчетной зависти, едва прикрытой агрессией. Над ними посмеивались, прозвав парочкой аутистов, шептались на счет их извращенных отношений и очевидной близости, про себя мечтая хоть на день оказаться на месте одного из них, но никто не осмеливался открыто издеваться без повода. А поводов они никогда не давали, им вообще никогда не было дела до остальных. Люди не желали понимать, идти на контакт, страшась смотреть на свои недостатки, выпирающие в их присутствии. Почему-то люди чувствовали себя несовершенными и незначительными на их фоне, хотя парочка никогда ничего подобного не демонстрировала, им было просто наплевать… Они видели лишь друг друга, и были абсолютно слепы к остальному обществу. И, в конце концов, люди свыклись с их присутствием, переварив и усвоив это социальное отклонение от нормы, по-своему приноровившись просто не замечать их, словно парочки вовсе не существовало. Возможно, в этом и крылась проблема… Они были такими одинокими, не понимая этого… и это одиночество лишь еще крепче замыкало их друг на друге…

Он не сдержал улыбки, вспомнив открытый взгляд горящих глаз и заливистый пацанский смех… да… они были очень странной парочкой. Замкнутые друг на друге. Создавшие каждый свой персональный мир для другого в одной на двоих Вселенной… Всегда молчаливые при людях, словно способные читать мысли друг друга с одного взгляда, через едва уловимое касание. Всегда неразлучны… всегда соприкасающиеся каким-нибудь способом, словно замыкающие контакт. Такие прекрасные, что их  провожали глазами и оборачивались вслед. И не было никого более слепого и равнодушного к их таинственной красоте, чем они сами. Они ни к чему не стремились, не пытались выделиться, что-то кому-то доказать. Им было все равно, что о них думали люди. И это выводило из равновесия, это злило и раздражало. Восхищались ими или же терпеть не могли, им не было до этого никакого дела. Он понимал это сейчас с такой болезненно-острой очевидностью… понимал это годы спустя… потому что лишь спустя столько лет задумался об этом… потому что был несчастен. Тогда же ему было все равно. Ведь рядом была она, и он видел вокруг только красоту, смотря на все через призму ее мировоззрения: безотчетного восхищения простотой и гениальностью окружающих вещей, веры в чудо, воображения и сказки… любви, пронизывающей каждую клетку ее тела. Это она творила чудо, одним лишь своим присутствием освещая и намагничивая их обыденность…