Они наград не получали

Русского солдата мало убить –
его надо ещё повалить.
 
Фридрих Великий.


1.

Его я приметил сразу. Было погожее майское утро, до отправления поезда оставалось ещё много времени, и я решил посетить Брестскую крепость. Мне и раньше доводилось здесь бывать, но всякий раз, когда появлялась такая возможность, я приходил сюда. Приходил, чтобы почтить память наших дедов и отцов, чтобы мысленно снова и снова прикоснуться к тем жарким дням и ночам лета сорок первого.

В эту раннюю пору территория крепости была безлюдна. Человек стоял у Вечного огня, склонив седую голову, держа в правой  руке несколько красных гвоздик. Вместо левой руки у него был протез, одетый в чёрную кожаную перчатку. Постояв в скорбном молчании минуту, он нагнулся к мемориальной плите и положил на её край цветы. Затем, по-старчески ссутулившись, неспешной шаркающей походкой направился к храму, который в довоенные годы служил расквартированному в крепости гарнизону красноармейским клубом.  Теперь же его восстановили, отреставрировали и вернули прежнее назначение.

Я на некотором расстоянии пошёл следом за этим человеком. Напротив храма он остановился, трижды перекрестился и поклонился. Порыв ветра откинул в сторону полу его плаща, и на сером пиджаке мелькнула скромная орденская планка с несколькими лентами. Я не успел разглядеть её, но даже если бы и разглядел, то всё равно бы не понял, к каким наградам эти ленты. Чтобы не привлекать к себе внимания, я остановился в нескольких шагах от него и направил фотокамеру на храм, сделав пару снимков. Тем временем человек продолжил своё неспешное шествие по дорожке, направившись к руинам казармы.

Не могу сказать, чем заинтересовал меня этот человек, но я следовал за ним, словно привязанный невидимой верёвочкой, деланно разглядывая всё вокруг, раз за разом щёлкая затвором фотоаппарата,  при этом украдкой наблюдая за ним. Человек приостановился у руин казармы, прочёл табличку и направился по бетонной дорожке влево, к Тереспольским воротам. Там он постоял с минуту, взглянул вверх на разбитые снарядами, посечённые пулями и осколками стены, и прошёл сквозь арку на берег Западного Буга. Я проследовал за ним.

Человек стоял на берегу и, задумавшись о чём-то, глядел на тёмную воду пограничной реки. Течение в этом месте было довольно быстрым; напротив тропинки, ведущей к реке, у самого берега, вода с тихим плеском бурлила прямо у его ног. Весенний ветер трепал давно не стриженные кудри, седые волосы отливали серебром в лучах утреннего солнца.
Мне пришла в голову мысль, что седовласый старик, задумчиво глядящийся в воду реки – отличный сюжет для снимка. Он стоял вполоборота, хорошо был виден его профиль; развевающийся на ветру плащ, взъерошенные седые волосы, стремнина реки, часть иссечённой осколками и пулями красной кирпичной стены, нависающей над рекой – всё это придавало сюжету таинственную торжественность. Я направил в его сторону объектив и быстро сделал несколько снимков. Человек вдруг обернулся, хоть за шумом воды он не мог услышать тихого щелчка фотозатвора, и мы встретились с ним взглядом. Мне отчего-то стало неловко, я стыдливо опустил фотокамеру, смущённо улыбнулся ему и вышел из арки.

Второй раз я увидел его на станции Брест. Он сидел на скамеечке, стоящей у входа в вокзал, запрокинув голову и прищурив глаза, и наслаждался ласковым весенним солнцем. Рядом стоял небольшой старомодный коричневый чемоданчик с твёрдыми углами - вероятно, человек оставлял его в камере хранения, когда ездил в крепость. Вдруг он открыл глаза, и наши взгляды снова встретились. Я улыбнулся и слегка кивнул ему головой, он сдержанно ответил на моё приветствие и снова прищурился, подняв лицо навстречу солнцу.
Я зашёл в вокзальный ресторан, чтобы как-то скоротать время, оставшееся до отправления поезда, и устроился за столиком у окна. Сделал заказ официанту и, ожидая, стал посматривать в окно в надежде увидеть этого человека. Но скамейку, на которой он сидел, из окна ресторана видно не было.

Неторопливо поглощая лёгкую закуску и запивая её холодным пивом, я поймал себя на том, что почему-то неотступно думаю об этом человеке. Что же меня в нём так привлекло, почему этот седовласый старик так запал мне в душу? Ответа я не находил, но чувствовал, что если не поговорю с ним, то упущу что-то очень важное для себя. От этого ощущения меня охватило какое-то внутреннее беспокойство.

Я вышел на перрон и бросил взгляд на скамейку, стоящую у входа в здание вокзала. Седовласого человека на ней уже не было, вместо него сидела какая-то женщина с двумя детьми. Я оглянулся по сторонам, но нигде его не увидел, зашёл в зал ожидания – и там нет его. Неприятно защемило сердце, словно я не обнаружил на месте близкого мне человека.

В вагон я вошёл минут за пять до отправления. Предъявил проводнику билет и привычно проследовал к своему купе. В дверях я ошеломлённо остановился: за столиком напротив моего места сидел единственный мой попутчик, и этим попутчиком оказался тот самый седовласый человек. Какое-то внутреннее облегчение появилось на душе при виде этого старика, словно мне наконец удалось найти нечто ценное, что раньше потерял и что так долго искал.

Я вошёл в купе, улыбнувшись, поздоровался с ним как со старым знакомым, поставил свою сумку на край полки и присел к столику. Человек, не проявляя каких-либо эмоций, сдержанно кивнул мне в ответ и отвернулся к окну.

- В Москву? – спросил я, чтобы как-то разрядить натянутость обстановки и завязать разговор.
- В Москву, - ответил он, едва взглянув на меня, и снова отвернулся к окну.

Я почувствовал неловкость, пауза затягивалась. Поезд уже набрал ход, проводник принёс постель, а мы так и не обмолвились с попутчиком ни единым словом. Я вышел в тамбур, закурил и стал размышлять, как бы аккуратно начать разговор с этим замкнутым человеком. У меня было предчувствие, что он замкнулся в себе не просто так, что он что-то сейчас переживает, и быть может мне вовсе не следует проявлять нетактичность, пытаясь его разговорить? Я пребывал в растерянности.

Так и не придя к какому-то решению, я вернулся в купе. Мой попутчик всё так же глядел в окно, погружённый в свои думы. Я достал книгу, надел очки и принялся читать, изредка украдкой поглядывая на него. Он продолжал смотреть в окно, совсем не обращая на меня внимания.

Я уже смирился с тем, что разговор, даже самый пустяковый, с моим молчаливым попутчиком не получится, как вдруг он сам неожиданно нарушил молчание:
- А давайте-ка мы с вами закусим?

И не успел я ничего ответить, растерявшись от неожиданности, как он уже доставал из пластикового пакета нехитрую домашнюю снедь. На столике, предварительно застеленном газетой, следом за кругом краковской колбасы, пучком зелёного лука, хлеба, варёными яйцами, домашними котлетами, солёными огурцами появилась бутылка водки.

- Спасибо, - смутился я, - но только у меня ничего нет с собою. Я обычно не беру еду в дорогу, довольствуюсь вагоном-рестораном. Разве что минеральную воду…
- Да Вы не стесняйтесь, ешьте-пейте на здоровье, - поспешил успокоить меня попутчик, ловко отвинтив зубами пробку на бутылке и разливая водку по стаканам.
- Спасибо, - ещё раз поблагодарил я. - А давайте сходим в ресторан. Я угощаю…
- Зачем ресторан, если у нас и так закуски вдоволь? – удивился попутчик.
- Да, но всё же… - вновь смутился я.
- Ай, пустое, - возразил попутчик, махнув рукой в чёрной перчатке, и добавил:
- Будем знакомы - Шинкевич Матвей Иванович.
- Очень приятно, - ответил я и тоже представился.
- Ну, за знакомство, - протянул свой стакан Шинкевич, и мы со звоном чокнулись. Матвей Иванович подмигнул мне и залпом опорожнил стакан. Какое-то время мы сосредоточенно закусывали. Молчание нарушил Матвей Иванович:

- Вы москвич?
- Да, - ответил я, - но у меня белорусские корни. Моя мама белоруска, и я иногда навещаю эти края. А Вы?
- А я здешний, из Кобрина. Родился я, правда, не тут, а на Могилёвщине, в Чаусах. Слыхали о таком городе?

Я кивнул в знак согласия, и он продолжил:

- До войны я жил с родителями в Чаусах. В сороковом году  моего отца, - он был военный, - перевели в Слуцк, что в Минской области. Ну, мы с мамкой чуть позже к нему туда тоже переехали.
Шинкевич снова налил немного водки в стаканы, мы выпили, и он сменил тему беседы:
- Вот, в кои-то веки решил съездить в Москву. За всю жизнь ни разу так и не довелось побывать в столице. А теперь товарищ пригласил к себе в гости, на День Победы. Мы с ним не виделись с сорок первого…
- Он ваш однополчанин? – поинтересовался я.
- Однополчанин? – переспросил Шинкевич. – Какой там однополчанин! У нас и полка тогда никакого не было.
- Но вы вместе воевали?
- Можно сказать и так… Воевали, конечно, но не долго.

Я невольно глянул на скромную орденскую планку, состоящую, как только сейчас разглядел, лишь из трёх ленточек. Матвей Иванович заметил мой взгляд.

- Верно подметили: наград у меня не густо. Да и те – юбилейные. На днях по случаю Дня Победы орден Отечественной войны вручили. Я ещё дырочку под него не успел прокрутить, – Шинкевич достал из кармана пиджака орден, поблескивающий новой эмалью на морщинистой ладони, виновато улыбнулся. – Таких, как я, в те времена не награждали…
Матвей Иванович замолчал, о чём-то задумался, снова повернувшись к окну. Мне же неловко было прерывать молчание и выспрашивать его о подробностях. Через минуту он сам предложил мне:

- Ехать нам ещё долго. Если хотите… если, конечно, Вам это будет интересно, то я расскажу, как всё было.

Я с благодарностью принял это предложение, и он начал свой рассказ.

2.

- Товарищи! Всех, кто прибыл не по повестке, прошу разойтись по домам до особого распоряжения! Остаются только те, кто вызван повесткой! – осипшим от крика голосом распоряжался с крыльца военкомата капитан. Некоторые из собравшихся, переговариваясь между собой, стали расходиться. Но Матвей не уходил. Улучив момент, когда работник военкомата, проверяющий на входе повестки, отвлёкся, Матвей проскользнул внутрь и смешался с толпящимися в тесном коридоре призывниками. Через десять минут вошёл всё тот же капитан:

- Внимание! Всем прибывшим по вызову сдать повестки в окошко дежурного!

Призывники потянулись к дежурке, сдавая свои повестки, и возвращались в коридор ожидать вызова. Знакомых среди толпящихся призывников Матвей не увидел, поэтому прислонился спиной к стене и стал наблюдать за происходящим. В коридоре военкомата стоял негромкий гомон, многие призывники собирались кучками, обсуждая что-то. Периодически открывалась дверь, оттуда выкрикивали фамилию, очередной призывник заходил в кабинет, через некоторое время выходил оттуда и направлялся в дальний конец коридора, к выходу во внутренний двор военкомата.

К полудню коридор опустел, в нём остался стоять лишь Матвей. Из кабинета вышел капитан, глянул на Матвея и спросил:
- По повестке?
Матвей в ответ кивнул.
- Фамилия?
- Шинкевич.
Капитан повернулся в кабинет и кого-то спросил:
- На Шинкевича повестка есть?
Получив отрицательный ответ, он раздражённо посмотрел на Матвея и спросил:
- Дежурному повестку сдавал?
Матвей снова кивнул головой.
- Да что ты, как немой, всё киваешь? Язык проглотил? Документы! - потребовал капитан. Матвей быстро достал свой паспорт. Тот взял его в руки и сказал:
- Заходи.

Матвей вошёл следом за капитаном в комнату, у дальней стены которой стоял длинный стол с несколькими стопками бумаг. За столом сидел моложавый младший лейтенант и какой-то гражданский в мятом пиджаке. Капитан бросил на стол паспорт Матвея и сказал:
- Разберитесь. Я сейчас вернусь.

Младший лейтенант открыл паспорт, затем поднял взгляд на Матвея, снова взглянул в документ и спросил:
- Тебе сколько лет?
- Восемнадцать, - соврал Матвей и, увидев удивлённо поднятую бровь лейтенанта, добавил:
- Через три месяца будет.

Офицер захлопнул паспорт, протянул его Матвею и непререкаемым тоном сказал:
- Вот через три месяца и приходи. А сейчас – марш домой, и не мешай работать. И без тебя голова кругом идёт.
- Но я… у меня отец… - начал было оправдываться Матвей, но младший лейтенант строгим голосом скомандовал:
- Кру-гом! Шагом марш!

Матвей в расстроенных чувствах вышел на улицу и направился к дому. По шоссе, ведущему на восток, в направлении Бобруйска проехали несколько эмок, следом за ними прогромыхали грузовики с солдатами. Матвей посмотрел им вслед, и нехорошее предчувствие шевельнулось в нём. Он уже подходил к дому, когда его обогнала ещё одна колонна грузовиков, следом за ней потянулись тягачи с 203-мм гаубицами на буксире. Откуда-то с западных окраин города донеслись раскатистые звуки взрывов. Высоко в небе, севернее города, с басовитым ровным гулом пролетели на восток самолёты. Много самолётов – десятка три.

К вечеру стало понятно, что оборонительные бои идут уже на западных окраинах Слуцка. Гулкие разрывы доносились всё чаще, всё ближе подступая к центру города. То там, то здесь поднимались в небо столбы дыма. Над крышами домов на небольшой высоте  пронеслись самолёты с крестами на крыльях и, набирая высоту, легли на крыло, заходя снова на боевой курс, чтобы сбросить свой смертоносный груз на обороняющиеся под Слуцком войска. Матвей глянул им вслед и бегом пустился назад к военкомату. Навстречу ему попались ещё несколько грузовиков с бойцами в кузовах, едущих в направлении Бобруйска.

У военкомата стояла полуторка, несколько человек в штатском  выносили из здания пачки перевязанных бечёвкой бумаг и грузили их в кузов. На крыльце появился знакомый уже младший лейтенант.

- Опять ты? А ну, марш домой, вояка! – прикрикнул на него офицер. – И носа сегодня не смей показывать на улицу!

С чувством досады и горечи Матвей вернулся к дому. Он догадался, что военкомат эвакуируется, а это значит, что плохи дела, что отступают наши. В это не хотелось верить.
Был уже поздний вечер. Матвей вышел из дома на пыльную, раскалённую за день улицу и стал прислушиваться к звукам боя. Откуда-то с востока доносилось эхо артиллерийской канонады – стреляли 203-мм орудия, которые днём Матвей видел на шоссе. Небо, подсвеченное багряным закатом короткой июньской ночи, часто озарялось оранжево-красными зарницами, вспыхивающими на западе; в городе пахло гарью. Ближе к полуночи бой стал стихать, изредка лишь то тут, то там слышались одиночные выстрелы и редкие пулемётные очереди.
Ночью по шоссе снова проехали на восток несколько десятков грузовиков, оставив за собой лишь облако пыли. Ближе к рассвету через город прошли нестройные пешие колонны измотанных боями, покрытых серой пылью уставших красноармейцев, проехали гужевые повозки с армейским имуществом и ранеными бойцами. По всему было видно, что наши войска оставляют город.

Глядя вслед удаляющемуся обозу, Матвей вдруг решительно развернулся и пошёл к дому. Едва войдя, он открыл чулан, снял с гвоздя отцовское охотничье ружьё, патронташ, затем достал с полки жестяную коробку с патронами и, не разбирая их, растолкал по карманам, пристегнул к брючному ремню охотничий нож в кожаных ножнах. Не теряя ни минуты, прошёл в свою комнату, достал из шкафа вещмешок, который обычно брал, отправляясь с отцом на охоту, быстро затолкал в него кусок мыла, вафельное полотенце, пару носок, смену белья. Затем зашёл в кухню, взял буханку хлеба, небольшой кусок сала, банку килек, ложку, завернул всё это в газеты и тоже сунул в вещмешок. Вернулся к чулану, пошарил рукой на полке и достал прорезиненный мешочек, в котором было немного соли в жестяной баночке, два коробка спичек, плоский электрический фонарик с запасной батарейкой к нему, компас, три индивидуальных перевязочных пакета,  пузырёк с йодом. Это был «аварийный  запас» для охоты, как шутил отец. Там же, на полке, лежала плоская металлическая фляжка с водкой и пустая армейская фляга. Наполнив флягу водой, он прихватил на кухне алюминиевую кружку и всё это так же сложил в заплечный мешок.

Матери дома ещё не было. Она как ушла утром на дежурство в больницу, так до сих пор не возвращалась. Матвей взял газету, и на полях написал карандашом: «Мама, не волнуйся, я ушёл в военкомат. Так надо». Подумал, и дописал: «Всё будет хорошо». Ему стало жаль маму. Она и так уже пять дней была сама не своя: отца ещё 21 июня вызвали в батальон, и с тех пор они его не видели, ничего не знали ни о том, где он теперь, ни о том, что с ним - жив ли, здоров?

3.

Матвей быстрым шагом шёл по шоссе на восток с твёрдым намерением догнать какую-нибудь колонну красноармейцев и пристроиться к ней. Он прошёл деревню Весея и был уже километрах в шести от Слуцка, когда услышал приближающийся сзади звук мотоциклетного мотора. Он оглянулся. По шоссе через деревню ехало несколько мотоциклов с колясками. Матвей остановился, чтобы разглядеть, кто это едет, как вдруг с переднего мотоцикла раздалась пулемётная очередь. По асфальту зацокали пули, высекая искры и поднимая фонтанчики пыли. Одна пуля, отрикошетив, с визгом пролетела над головой. Вторая очередь не заставила себя долго ждать, и уже была точнее первой – пули просвистели на уровне головы, рядом с ухом. Матвей опрометью кинулся в кювет, быстро перебрался в низкорослый ивняк и через мгновение был уже в небольшой роще, уходящей к югу от шоссе. Скрываясь в утреннем тумане, он ринулся вглубь, спотыкаясь о корни и цепляясь брюками за колючие кусты ежевики. Головной мотоцикл съехал передним колесом на обочину, и пулемётчик выпустил в рощу несколько длинных очередей. Матвей залёг за стволом дерева, но как только стрельба стихла, снова устремился подальше в лесок.

Треск мотоциклов стал удаляться к востоку. Матвей понял, что его не стали преследовать, но решил не испытывать судьбу и продолжил продираться сквозь густой подлесок вглубь рощи. Когда уже был виден между деревьев просвет на противоположной стороне леска, он остановился и прислушался. С шоссе доносился шум танковых двигателей и лязг гусениц. Где-то восточнее послышались выстрелы, раздалось несколько взрывов. Это немецкий мотоциклетный дозор напоролся на отступающих красноармейцев. Бой длился не долго, внезапно вновь наступила тишина.

Поразмыслив, Матвей пришёл к выводу, что выходить на шоссе опасно – немцы уже за Слуцком. Нужно было уходить на юг, в сторону железной дороги, пересечь её и выйти к Любанскому озеру. Он хорошо знал эти места. Вместе с отцом они не один раз выбирались сюда на охоту. К востоку от озера на многие километры тянулись леса – северная оконечность Полесья. Места там заболоченные, труднопроходимые, поэтому риск наткнуться на немцев был невелик.

Матвей осторожно выбрался на опушку рощи, затаился в кустах, прислушался. Утреннюю тишину нарушал лишь звонко кукарекавший на Бусловском хуторе петух. Между хутором и едва видневшейся в тумане тёмной полоской леса был луг, местами поросший густыми, похожими на гигантские шапки кустами вербы. Обойдя хутор с подветренной стороны, чтобы не потревожить собак, Матвей оказался чуть ли не по пояс в мокрой от утренней росы луговой траве. Перебежками от куста к кусту, пригибаясь как можно ниже к земле, так, что колоски травы хлестали по лицу, он добрался до леса.

Стояла утренняя тишина, высоко в сосновых ветках возились птицы, солнце уже проглядывало между длинными стволами вековых сосен; выстрелов или человеческих голосов не было слышно. Присматриваясь к сосняку, прислушиваясь к звукам леса, Матвей вышел на небольшой сухой взгорок, устроился с солнечной стороны под большой сосной, снял намокшие ботинки, стащил сырые носки и разложил их на сухом мху. Так он просидел, вытянув к солнцу красноватые стопы и прикрыв глаза, где-то час.

Со стороны шоссе, с северо-востока, стали доноситься едва различимые звуки взрывов. Значит, отступившие части Красной армии снова заняли оборону и ведут бой. Только знать бы где? Матвей задумался о том, что же делать дальше, как поступить? Снова попытаться выйти к своим, которые ведут бой где-то у шоссе?  Пожалуй, не получится. В горячке боя могут подстрелить как немцы, так и свои. Нужно выходить туда, где красноармейцы ещё не ввязались в бой – так больше шансов не быть убитым. Матвей принял решение не идти к Любанскому озеру, как намеревался прежде, а пойти строго на восток, параллельно шоссе, ведущему в Бобруйск. Километров через восемнадцать - двадцать  будет посёлок Старые Дороги. Там шоссе пересекает железнодорожная ветка, есть полустанок. Вероятнее всего, наши зацепились за этот посёлок и ведут бой именно там. Лесом можно незаметно обойти посёлок южнее дороги, а подойти к нему с востока. Это был единственный видимый шанс примкнуть к частям, отступившим к Старым Дорогам.

Сосновый лес сменился густым ольшаником. Где-то за ним должно было проходить узкое шоссе из Круглого в Уречье. Матвей хорошо помнил это место. Там, за шоссе, чуть южнее Сорог были болота, где они с отцом охотились на уток. Осторожно пробираясь через ольшаник, он  вышел к мощёной булыжником дороге и залёг в кустах у самого кювета, выждал несколько минут, внимательно всматриваясь в обе стороны и прислушиваясь. Ни постороннего движения, ни настораживающего  звука не было, и Матвей, держа ружьё в правой руке, пригнувшись, быстро перебежал на другую сторону, перепрыгнул придорожную канаву и нырнул в кустарник.

Ольшаник здесь был не таким густым, тянулся он неширокой полосой вдоль шоссе; сразу за лесополосой проглядывало картофельное поле. Лес был в трёх сотнях метров правее, и Матвей повернул к нему. На другом конце поля виднелся хуторок из двух домов с хозяйственными постройками. Видно было женщину в платке, склонившуюся в огороде, из сарая вышел мужчина и стал запрягать лошадь. Картина была настолько мирной, что Матвею на миг показалось, будто бы всё, что произошло с ним этим утром – не более чем дурной сон.

Едва он дошёл до леса, как с дороги послышался треск мотоциклов. Матвей тут же упал в придорожный кустарник и притаился за бугорком. Два мотоцикла проехали мимо него, но тут же, в десяти метрах,  с визгом тормозов остановились. Послышалась немецкая речь, лязганье затвора. Матвей перехватил ружьё, взвёл оба курка, осторожно выглянул из-за бугорка, готовый в ту же секунду выстрелить, и застыл от удивления.

Посреди дороги, метрах в двадцати от немцев, стоял с поднятыми руками человек в форме красноармейца. Брошенная им винтовка с примкнутым штыком валялась рядом, у ног. Красноармеец, заискивающе улыбаясь, медленно двинулся навстречу немцам, громко выкрикивая:
- Сдаюсь! Плен! Я нихт коммунист! Плен! Хайль Гитлер!

Сидящий за рулём головного мотоцикла немец спешился и предостерегающе поднял левую руку, при этом правой рукой он навёл висевший на плече автомат в стоящего на дороге красноармейца:
- Хальт!

Красноармеец остановился, продолжая как можно дружелюбнее улыбаться. Немец осторожно пошёл к нему, немного отступив в сторону, уходя таким образом с линии огня своего пулемётчика, сидящего в коляске мотоцикла.

Матвей какое-то время ошарашено наблюдал за происходящим, не веря своим глазам. Он никак не мог смириться с мыслью, что красноармеец, при оружии, не будучи даже раненым, может вот так запросто сдаться в плен врагу. Но всё было именно так. Винтовка лежала позади солдата, руки у того были подняты вверх, и он, красноармеец, продолжал заискивающе улыбаться врагу!

- Ах ты, гад, - сквозь зубы прошипел Максим и прицелился. Раздался выстрел. Красноармеец, схватившись за живот, удивлённо глядя на немца, стал оседать на дорогу. Немец резко развернулся на звук выстрела, припал на одно колено и направил автомат на придорожные кусты. Второй выстрел на мгновение опередил фашиста. Голова немца резко запрокинулась назад, он упал на спину, подвернув под себя ногу, схватился руками за залитое кровью лицо и, жутко завывая, стал кататься с боку на бок.

В ту же секунду в придорожные кусты ударила автоматная очередь со второго мотоцикла. Через секунду пулемётчик головной машины выдернул свой MG из гнезда и, держа его в руках, тоже открыл огонь. Пули как бритвой срезали несколько веток ольшаника чуть выше Матвея, и он, не мешкая, змеёй сполз с бугорка и, петляя между деревьев, побежал в лес. Раздались команды на немецком языке, послышался треск ломающихся кустов, и Матвей понял, что немцы устроили за ним погоню.

Не обращая внимания на хлеставшие по лицу ветки, он бежал всё дальше в лес. Сзади раздался треск автоматных очередей, несколько пуль где-то в стороне с чмокающим звуком впились в стволы деревьев, одна просвистела рядом с ухом и чмокнула в ствол осины в полуметре впереди. О том, чтобы перезарядить ружьё и ответить выстрелом не могло быть и речи. Да и проку от такой стрельбы в густом лесу с плотным подлеском не было никакого. Единственным шансом на спасение было бегство как можно дальше в чащу.

Ломая ветки, не разбирая дороги, словно напуганный лось, Матвей удалялся всё дальше от дороги. Крики немцев уже были едва слышны, протрещали ещё пару очередей. Под ногами захлюпала вода, бежать стало труднее, но Матвей не останавливался.
Вдруг где-то рядом послышался окрик:
- Стой! Стой, парень! Свои!

Матвей остановился, схватил наизготовку ружьё, забыв о том, что оно не перезаряжено, и стал озираться по сторонам. Чуть правее послышалось хлюпанье шагов по болоту, и снова оклик:
- Да стой же! Говорят тебе – свои. Опусти ружьё, а то ещё подстрелишь ненароком.

Из кустов, часто дыша, выбрался человек в советской военной форме.
- Сюда они не сунутся, - проговорил он, переводя дыхание.

Матвей, не опуская ружья, вытер рукавом пот с лица, и спросил:
- Вы кто?
- Ба! Вояка? Ты? Вот это встреча! - вместо ответа весело проговорил человек в форме. - Как там тебя? Шишкевич?

И тут Матвей узнал младшего лейтенанта из военкомата.
- Шинкевич я, - облегчённо вздохнув и улыбнувшись, ответил он и опустил ружьё.

4.

 - Тссс! - прижал палец к губам младший лейтенант. Оба прислушались. Со стороны дороги прострекотал автомат, донеслись невнятные окрики.
- Туда – указал рукой Матвей вглубь чащи, и они, не раздумывая, скрылись в высоком кустарнике заболоченного леса. Потом долго ещё бежали и шли, и снова бежали, и снова шли, стараясь как можно дальше уйти от опасного места. Кустарник здесь был густой, но не сплошной, с прогалинами, на которых в воде росла высокая трава. Бежать по ней было неудобно, крепкие стебли путались в ногах и скрывали кочки, о которые  беглецы то и дело спотыкались.

Впереди на небольшом пригорке показался березнячок, и они направились туда. Едва выбравшись на сухое место, оба обессилено упали, тяжело дыша. Немцы их, кажется, больше не преследовали, побоялись сунуться в чащобу, но внутри у Матвея всё мелко дрожало и противно ныло под ложечкой. Он подумал, что только чудом спасся от гибели.

- Кажись, оторвались, - переведя дыхание, сказал младший лейтенант.
- Кажись, - подтвердил Матвей.
- Ну что, будем знакомы? Младший лейтенант Ермилов. Виктор Ермилов. Можно просто Виктор.
- Матвей… Шинкевич Матвей.
- Ну, ты молодца! Славно приложил этого… - Ермилов запнулся, подбирая слово, - …эту шкуру продажную.
- Да не так уж и славно, - с досадой в голосе ответил Матвей. – Патроны оказались с мелкой дробью, на уток. Таким зарядом только шкуру продырявить можно. Вот если бы пулей, или картечью…
- Ничего, немцы его сами там добьют, - сделал успокоительный жест Ермилов.
- Как добьют? Почему? – удивился Матвей.
- Так и добьют. Как добивают раненых лошадей. Ну, сам посуди, зачем он им подстреленный нужен? Куда им его девать? Не генерал, поди, и даже не майор, а рядовой красноармеец. Нет, наверняка добьют, - убежденно добавил Виктор.
- Пожалуй, ты прав – добьют.
- И фрица ты уделал, что надо!
- Я в спину целил, а он в последний момент развернулся и на колено припал.
- Так оно даже лучше получилось – прямо в морду фашистскую. Гарантированный инвалид, и глазам его, похоже, каюк. Я успел рассмотреть: ты ему прямо под каску заряд влепил.
- Если в лицо, то да, без глаз наверняка останется.
- А то! – ободряюще подмигнул ему Ермилов. – Тебя можно с почином поздравить. А я вот пока ни одного фрица не укокошил. Даже не ранил.
- А кто он… ну, этот… наш… которого я… это… ну, подстрелил?
- Шофёр. Мы вывозили документы из военкомата – ты же видел, как мы грузились. Поступил приказ все немедленно вывезти в Бобруйск. Только миновали Гутково, как этот растяпа – уснул он, что ли? – съехал в кювет. Да не просто съехал, а так, что пробил радиатор. Я чуть было из кузова не вывалился от толчка. Ну что делать? Как без охлаждения ехать? Мотору каюк наступит сразу же, а без мотора не уедешь. Военком остановил попутную машину, мы быстро перегрузили весь скарб в неё, и он укатил, приказав нам отбуксировать повреждённый грузовик. Легко сказать – отбуксировать. Войска отходят на запасные рубежи, противник на хвост наступает. В общем, всем не до нашей полуторки, никого не допросишься. Но приказ – есть приказ. Ждём. И вот, когда уже рассвело, дождались. Только не тягача, а немецкий авангард на мотоциклах. Ещё издали как дали по нам из пулемётов! А у нас что? Трёхлинейка у шофера да у меня тэтэшник, - Ермилов запнулся.

- Ну, и дальше чего? – спросил Матвей.

- А чего? Скажу тебе прямо, не тая: испугался я, струхнул. Как пить дать – испугался. А фрицы как врежут снова из пулемётов! Пули в борт машины – цвинь, цвинь. Щепками всю голову засыпало. Гляжу – шофёр наш, прихватив винтаря, в придорожные кусты – юрк. Ну, я за ним. Добежали до леса, затаились. Потом поняли, что на шоссе нам уже делать нечего – там немцы. Так и пошли лесом. Не долго шли. Услыхали, что по дороге на Уречье какой-то транспорт проехал. Решили понаблюдать – вдруг наши? И вот, понаблюдали, едрёна вошь. Как только появились мотоциклисты, шоферюга мой, падла, - шасть из кустов, и на дорогу. Я сначала даже не понял, что произошло. А когда сообразил, что к чему, он уже далеко от меня отбежал – из пистолета не достать. Ну, я за ним, по кустам, вдоль дороги. Чтобы, значит, на прицельную дальность выйти. А тут вдруг «Бах! Ба-бах!» - при этих словах младший лейтенант улыбнулся. – Что за стрельба? - думаю. А это ты охоту на перелётных устроил, меня опередил.

Матвею понравилось, что Ермилов, несмотря на невесёлую ситуацию, не унывал, даже шутил. И он в ответ тоже улыбнулся Виктору. 

- А как только немец начал шмалять из пулемётов, тут уж не до моей карманной артиллерии стало. Тут уж с пистолетом делать нечего, тут уж только «дай, боже, ноги» - закончил свой рассказ Ермилов. Ему было стыдно перед Матвеем за то, что он не вступил в бой с немцами ещё там, на шоссе Слуцк - Бобруйск, а бросился бежать, как заяц от охотника, и стыд свой Виктор старался спрятать за напускным весёлым тоном.

- Ну, Матвей, давай решать, что будем делать дальше. Есть соображения?
- Я думал добраться лесом до Старых Дорог и там присоединиться к какому-то нашему подразделению.
- Я сомневаюсь, что наши в Старых Дорогах – боя не слыхать. Туда вроде уже немецкие танки прошли. Наши, вероятнее всего, отошли дальше. Но проверить Старые Дороги на всякий случай не помешало бы.
- Не помешало бы, - согласился Матвей. – Туда можно подобраться незаметно, лесом. Нужно только заранее перейти через железную дорогу.
- У меня карта есть, - Ермилов расстегнул планшет и достал свёрнутую двухвёрстку. – Давай глянем, как лучше подобраться.
- Я и без карты знаю. Мы здесь с отцом часто охотились. Там, южнее, - Матвей махнул рукой вправо, - болота. Мы на них уток стреляли. Так что и без карты не заблудимся.
Ермилов сел, прислонился спиной к стволу берёзки, достал из нагрудного кармана гимнастёрки помятую пачку папирос, а из кармана галифе – зажигалку, и спросил:
- Закурим?

Матвей отрицательно покачал головой.
- Ты что, не куришь? А я закурю, - Виктор щелчком выбил из пачки папиросу, постучал мундштуком по коленке, дунул в него, примял, чиркнул зажигалкой и жадно затянулся дымом, прикрыв глаза. Матвей тем временем лёг на живот, растянувшись на мягком мху, сорвал травинку, зажал её зубами и стал наблюдать за болотцем, через которое они только что перебрались.

Докурив папиросу, Ермилов расковырял сухой веткой мох и затолкал в лунку окурок, присыпав его песком.
- Ну что, подъём? – спросил Виктор.
- Подъём, - согласился Матвей, и они пошли через березняк к видневшемуся вдали ельнику.

Спустя какое-то время они выбрались из берёзового редколесья на луговую пойму с редкими островками ивняка в сочной, ещё некошеной траве, вброд перешли небольшую, обросшую осокой речушку и скрылись в молодом еловом лесу. Здесь можно было не опасаться нежелательной встречи с немцами, и они прибавили шагу.

Ельник кончился неожиданно. Они едва не выскочили опрометью на открытый участок просеки. В этом месте железная дорога с невысокой насыпью разрезала лес пополам. За насыпью виднелся уже не молодой ельник, а настоящий тёмный лес.

- Затаись здесь, я проверю, - прошептал Виктор. – Как махну рукой, так пулей на ту сторону. А если что-то не так – уходи обратно в чащу. Всё понял?
- Понял, - прошептал в ответ Матвей, перехватив в боевое положение заблаговременно перезаряженное ружьё.

Ермилов осторожно, по-пластунски выбрался на насыпь, огляделся и махнул рукой. Матвей, не мешкая ни секунды, пополз к нему, больно ударяясь правой коленкой о приклад и обдирая локти о щебёнку. Скатившись с насыпи на противоположную сторону, они тут же устремились в темноту леса, и только лишь отойдя на приличное расстояние от железной дороги, остановились перевести дух.

- До чего же обидно, Матвей. На своей родной земле мы с тобой прячемся, как чужие диверсанты, бегаем от фрицев, как зайцы от волков, - Виктор сплюнул.
- Вить, но как же так? У нас же армия, танки, самолёты…
- Где эти самолёты? Ты хоть один видел? Вот и я не видел. Немец летает в нашем небе как у себя дома, долбит наших бойцов с воздуха играючи, не боясь и не таясь. А наши самолёты так и остались на аэродромах. Как это понимать? А «линия Сталина»? Вон она, сразу за Слуцком проходит. А какой толк с такого укрепрайона, если на нём демонтировали всё тяжёлое вооружение и отправили на новый рубеж, к границе?
- Не знаю, - Матвей пожал плечами. – Мой отец тоже говорил, что оставили их с голыми руками.
- А он что, военный у тебя?
- Ага. Его батальон как раз и занимает участок «линии Сталина» к западу от Слуцка. Отец ещё двадцать первого убыл по тревоге туда…
- Слышишь? – прервал его Виктор и взял Матвея за руку.
- Что? – шёпотом спросил Матвей.
- Вроде бой идёт. Где-то там. Наверное, на шоссе, - он указал рукой на север.

Матвей прислушался. В самом деле, откуда-то с севера доносились едва различимые звуки разрывов. Понять точно, где идёт бой, было невозможно – слишком далеко, километров десять, пожалуй.

- А может в Новых Дорогах ещё наши? – с надеждой в голосе спросил Матвей.
- Всяко может быть. Если бой на шоссе, то не исключено, что Новые Дороги ещё у нас. Чего гадать? Нужно топать туда без промедления!
- Идти нужно вдоль железки, иначе промахнёмся, - прошептал Матвей.
- Опасно. Немцы могли уже оседлать железную дорогу. Но ты прав - иначе мы можем промахнуться. Пойдём на некотором удалении, лесом, но так, чтобы видеть просеку.

Через два часа они лежали в кустарнике на опушке ельника. Впереди, метрах в пятистах, виднелось шоссе, железнодорожный переезд и чуть поодаль - станционные постройки. К востоку от станции, вдоль дороги, растянулся посёлок Новые Дороги, над которым клубились дымы пожаров. У переезда и на станции были видны фигурки людей, но разглядеть с такого расстояния, что это за люди, было невозможно. Но вот из-за одной постройки выехал тентованный грузовик, мимо него прошмыгнул мотоцикл. Ошибиться было невозможно: в Новых Дорогах – немцы.

- Уходим в лес, - прошептал Ермилов, и они, стараясь не шуметь, уползли под густые кроны старых елей.
- Нужно двигать на восток, в направлении Бобруйска. Наши не могли далеко отступить, - отойдя на безопасное расстояние вглубь леса, нарушил молчание младший лейтенант.
- Как пойдём? Вдоль шоссе? – спросил Матвей.
- Параллельно, но на расстоянии. У больших дорог нам делать нечего.
- У меня компас есть, - Матвей скинул вещмешок и стал развязывать. Ермилов положил ладонь на горловину мешка:
- Не сейчас. Компас – это хорошо. Но не сейчас. Днём можно и по солнцу ориентироваться. Небо безоблачное, часы у меня есть…

Неожиданно с востока донеслись звуки внезапно начавшегося боя. Гул артиллерийских выстрелов и разрывов почти не прерывался, за ним невозможно было расслышать ни ружейной, ни пулемётной стрельбы.
- Нам туда! – махнул рукой в сторону шоссе Ермилов.

5.

- Ад кромешный! - прохрипел Дорошин, скатившись в воронку вслед за комвзвода. - Похоже, что нашему батальону - каюк.

Лейтенант лежал на спине, задыхаясь от быстрого бега. Перед глазами плавали красные круги, ноги от перенапряжения дрожали.

- Похоже,.. что не только… батальону, а всей… дивизии. - Лёгких хватило только на эту прерывистую фразу. Лейтенант чувствовал, что ещё немного, и он потеряет сознание.

Они бежали через вспаханный снарядами луг к лесу, в котором ещё сегодня утром располагались позиции 22-й танковой дивизии. Горящие танки и автомобили, убитые лошади и убитые люди, перевёрнутые повозки – всё смешалось. Бой гремел уже не только за спиной - стрельба, взрывы и шум моторов доносились откуда-то слева. Левашов чувствовал, что задыхается, люто болело раненное плечо, голова раскалывалась от стука кузнецких молотов. Он не помнил, как Дорошин снял с их горящего БТ-7 пулемёт, как крикнул: «Лейтенант, к лесу надо!» Несколько раз по ним стреляли из-за деревьев, и наводчик на бегу огрызался короткими очередями из ДТ.

- Что с Ваней? – слегка отдышавшись, спросил Левашов.
- Нет Вани. Снаряд угодил прямо в лоб, ниже башни. Его сразу же наповал, - меняя диск пулемёта, мрачно ответил Дорошин. – Нам повезло ещё, что не рванула боеукладка. А то сейчас предстали бы мы с тобой, командир, пред светлы очи святого Петра.

Сержант вытер рукавом комбинезона лицо и вставил полный диск в пулемёт.

- Жалко Ваньку. Совсем ещё молодой был. - Дорошин резко передёрнул затвор пулемёта. - Ты как, лейтенант? Держишься?
- Нам бы… только до ремроты… добраться, - Левашов всё никак не мог отдышаться, - … у Ярцева… до боя… был один БТ-7 из ремонта.

Дорошин аккуратно выглянул из воронки:
- Ну что, рванём по-спринтерски, командир?
- Рванём… Миша… Конечно, рванём. - Левашов с трудом оторвался от стенки воронки, - Давай, Миша… немного… осталось…

Сержант собирался поддержать командира, но тот отстранил его слабым  движением руки:
- Я справлюсь, Миша, не беспокойся. Твоё дело - пулемёт.

Лейтенант не знал, хватит ли сил, чтобы идти. Голова кружилась, глаза застилал красный туман. Но, шаг за шагом, они добрались до опушки леса. Спринтерского забега не получилось, сержант трусил рядом. Правой рукой он придерживал пулемёт, лежащий на плече, а левой был готов в любой момент подхватить обессилевшего комвзвода. Лейтенант мог свалиться в любой момент.

- Стой, командир. - Дорошин придержал рукой комвзвода.
- Что случилось? - тревожно спросил лейтенант.
- Дым. На том месте, где должна быть ремрота - дым. Похоже, что мы опоздали, командир.
Впереди послышался шум мотора и треск деревьев. С той стороны, где догорали автофургоны ремроты, ломая щуплые сосенки и плюясь в небо чёрным дымом, полз угловатый Т-III с крестом на башне.
- Сволочи! Командир, нужно уходить глубже в лес, иначе нас здесь раскатают в лепёшку.
- Миша, нужно как-то добраться к штабу. Или вообще - выйти к своим. Похоже, что мы с тобой в мешке оказались.
- Прорвёмся, командир. Давай только подальше в лес отойдём, передохнём чуток. Ты как, ноги держат ещё?
- Пока держат.
- Тогда вперёд, вон до того овражка. Там подлесок густой, схоронимся в нём минут на десять. А после рванём дальше.

Спустившись в небольшой овражек, густо поросший лозняком, танкисты затаились в кустарнике. Сержант огляделся, выбрал место, наиболее подходящее для стрельбы, и залёг, наведя ствол пулемёта на обрывистый песчаный гребень. Лейтенант, тяжело дыша, сел на траву и, сморщившись от боли, потрогал раненное плечо.

- Что, сильно болит, командир? – не оборачиваясь, спросил Дорошин.
- Терпимо, - стиснув зубы, ответил комвзвода.
- Вижу, как терпимо, - ухмыльнулся сержант. – Потерпи, сейчас, отдышусь немного, и перевяжу тебя.

Дорошин внимательно наблюдал за краем овражка. Отсюда, из кустов, был хорошо виден подмытый дождями гребень, и если бы кто-то появился на краю, сержант непременно его увидел бы.

Прошло минут двадцать. Со дна оврага трудно было определить ход боя, но по едва доносящимся сюда звукам отдельных орудийных и ружейных выстрелов стало понятно, что бой удалился значительно на восток и северо-восток.

- Ты прав, командир: мы и в самом деле мы в мешке. Или в тылу… у немцев, - тихо произнёс Дорошин, всё ещё внимательно прислушиваясь.
- Нужно выбираться отсюда и искать своих. Кто-то же должен здесь ещё остаться, кроме нас, - ответил Левашов, прикладывая к ране  большой лопух. Дорошин повернулся к нему.
- Погоди, лейтенант, сейчас легче станет, - он достал из кармана индивидуальный пакет, разорвал упаковку зубами, затем спустился к ручейку, журчащему на дне овражка, смочил бинт холодной водой и позвал Левашова:
- Командир, давай сюда. Здесь вода есть.
Надрезав перочинным ножом рукав гимнастёрки, сержант приложил смоченный водой бинт к ране. Левашов вздрогнул от прикосновения холодного тампона, и тут же почувствовал облегчение. На какое-то время рана перестала саднить.
- Касательное. Заживёт, как на собаке. Ты просто крови немного потерял, командир, вот и мутит тебя. Придержи тампон так. Я сейчас второй пакет достану, чтобы примотать его.
- Возьми мой. Свой оставь у себя на всякий случай, - Левашов протянул сержанту пакет. Тот проворно вскрыл его и довольно ловко перебинтовал плечо лейтенанта.
- Куда теперь, командир?
- Сейчас, Миша. Сейчас решим, - Левашов склонился над ручьём, зачерпнул ладонями воду и начал умываться. Ему стразу же стало намного легче, молоты в голове перестали стучать, исчезли мутные круги перед глазами. Дорошин тоже умыл лицо, облил себе голову и шею. Лейтенант раскрыл планшет, достал карту.
- Гляди, Миша, мы сейчас вот здесь, - он ткнул ногтем в карту. – Вероятнее всего, наши отошли вот сюда, к Бобруйску.
- Если отошли, - перебил его Дорошин. - Если было кому отходить.
- В любом случае, нам нужно пробираться сюда, в направлении Бобруйска, - Левашов постучал ногтем по карте. - По пути, возможно, встретим кого-нибудь из тех, кто уцелел. Как бы то ни было, отсюда нужно уходить, пока ещё не стемнело.

6.

Ельник кончился. Впереди было небольшое колосящееся поле, за которым начинался сосновый бор. Слева виднелся какой-то хуторок с несколькими хозяйственными постройками. У небольшого крестьянского дома стоял немецкий бронетранспортёр, возле которого курили солдаты. Хозяев хутора видно не было. Скорее всего, они были в доме, куда пожаловали непрошеные гости. Выходить на открытое пространство было опасно, и Матвей с Ермиловым взяли правее, чтобы обойти поле через густые заросли лещины. С опушки соснового бора они снова огляделись - немцев на хуторе уже не было.

- Укатили, твари, - со злостью сказал младший лейтенант. – Пойдём, нечего здесь стоять.

Сосновый бор был старый. Прямые стволы сосен уходили далеко ввысь, смыкаясь там кронами и образуя почти непроглядную крышу. Подлеска практически не было, кое-где лишь торчал пирамидками можжевельник, да на небольших прогалинах широко стлались кусты ежевики. Лучи солнца, клонившегося уже к закату, едва пробивались сквозь густые кроны, и в бору царил полумрак.

Звуки далёкого боя стали затихать. Через час были слышны отдельные выстрелы и разрывы, всё более отдаляющиеся на восток.

- Плохо дело, - прислушался Ермилов. – Похоже, что и здесь наши отступили. Не успели мы.
- А может они раздолбали там немцев? – с надеждой в голосе спросил Матвей.
- Как же, раздолбали! Жди. Вон, стрельба всё дальше к востоку слышна.

Они постояли, прислушиваясь. Теперь уже и единичных выстрелов слышно не было. Бой закончился. И закончился, судя по всему, не лучшим образом для наших войск.
- Нужно сориентироваться, - старший лейтенант достал карту и, присев на корточки, разложил её на сухой хвое. Матвей присел рядом. Минуту Ермилов разглядывал карту, водя по ней пальцем.
- Вот этот хутор, где немцы стояли. Мы сейчас вот здесь, - он очертил пальцем круг. Вот населённый пункт Глуск. Нам нужно подобраться к нему с севера и провести разведку. Не исключено, что вдоль шоссе Глуша – Глуск - Заелица наши организовали оборону. Если наших там уже нет, будем продвигаться вот сюда, на шоссе Бобруйск – Паричи.
- А почему не сразу на Бобруйск?
- К этому шоссе по прямой ближе.
- Но там заболоченные леса. Мы потеряем время на то, чтобы пройти через них и на то, чтобы обходить непроходимые места.
- Согласен, - ответил Ермилов. – Будем тогда продвигаться параллельно шоссе Глуск – Бобруйск, а вот здесь уйдём на восток, чтобы обойти Бобруйск южнее - с запада подходить к городу в лоб рискованно.  Ну что, вперёд? Не будем терять времени.

Ермилов свернул карту и убрал её в планшет. Мягко ступая по толстому слою сухой хвои, они быстрым шагом пошли в направлении посёлка Глуск. В бору быстро темнело. В просветах между соснами небо было ещё светлым, но внизу, под густыми кронами, было уже почти темно.

- Матвей, ты хвастал компасом? – спросил Ермилов. - Доставай, а то мы так можем уйти чёрт те куда.
- У меня и фонарик есть. Командирский, - порывшись в вещмешке и доставая компас, сказал Матвей.
- Фонарик? Это хорошо. Доставай и его. Ещё немного, и будет не видать ни зги.
- Мы что же, фонариком себе будем светить? – удивился Матвей. – Нас же тогда за километр будет видно.
- Не светить, а подсвечивать. Карту подсвечивать будем.

К шоссе между Глушей и Глуском они выбрались, когда были уже глубокие сумерки. Небо за спиной было ещё светлым, багрово-красного цвета, но на востоке оно уже стало тёмно-синим. Чтобы не оказаться на открытом пространстве, выходить пришлось километрах в семи севернее Глуска. Там лес подходил вплотную к дороге и уходил далеко на восток на противоположной стороне. Выбрав укромное место почти у самого кювета, за кустами можжевельника, Матвей и Ермилов залегли. Дорога в этот сумеречный час была пустынной. За двадцать минут наблюдения по ней ни в одну, ни в другую сторону никто не прошёл и не проехал.

- Давай на ту сторону, - предложил Ермилов.
Они бегом пересекли мощёную булыжником дорогу и тут же скрылись в низкорослом кустарнике, покрывавшем опушку леса.

- Не понятно, кто здесь – наши или немцы? – прошептал Матвей.
- Ночью и не поймешь. Вот что: нужно дождаться рассвета. Впотьмах идти опасно. Даже если здесь наши, то в ночи охранение запросто может нас подстрелить, приняв за немецкую разведку. Давай-ка мы отойдём с километр в лес и там дождёмся утра.

В глубоких сумерках было уже трудно что-либо разобрать. В лесу едва различимые стволы теперь слились в единую стену и вскоре совсем растаяли в сумраке. Идти далее было возможно, только протянув руки, чтобы не налететь на дерево.
 
Они удалились от дороги вглубь леса на полкилометра и устроились в какой-то небольшой ямке, густо усыпанной сосновыми иголками и шишками. Матвей достал из заплечного мешка хлеб и сало, нарезал ломтями и выложил всё на расстеленную газету.

- Ух, ты! Живём! – обрадовался Ермилов. - А я уж и забыл, когда ел последний раз. Всё некогда было.
- У меня ещё и водки немного есть, - достал фляжку Матвей.
- Запасливый, - усмехнулся Ермилов. – Только водка нам сейчас ни к чему. С усталости разморит.

Матвей убрал фляжку в вещмешок и принялся жевать хлеб с салом. В лесу стало совсем темно. Сквозь кроны кое-где поблёскивали звезды, вершины сосен освещались холодным светом взошедшей луны. Всё говорило о том, что утро предстоит быть прохладным и туманным.

Подкрепившись, запив еду водой из фляги, стали располагаться на ночлег.
- Матвей, ты пока спи, а я побуду «на часах», чтобы нас врасплох никто не застал.
- Да кто нас здесь застанет? Сюда ночью ни немец, ни местный житель не сунется.
- Может и не сунется. Но всё же… В общем, спи, а через два часа я тебя разбужу – сменишь меня.
- Лады, - Матвей свернулся калачиком на дне ямы и через минуту уснул. На удивление, в сухом лесу комаров не было. Они донимали только в сырых заболоченных местах, и Матвей проспал два часа, никем не потревоженный, ни разу не просыпаясь. В условленное время его разбудил на смену Ермилов, и затем сам лёг спать.

Июньская ночь коротка. Не успеет на западном небосводе погаснуть закат, как на востоке уже алеет утренняя зорька, возвещая начало нового дня. Всего-то несколько часов темноты. Ближе к рассвету стало прохладно. Матвей лежал на краю ямы, положив рядом ружьё, и всматривался в сереющий утренний лес. Из низин потянулся туман, вскоре весь лес был окутан сизой дымкой, сырость и холод стали забираться под одежду. Стараясь согреться, Матвей иногда вставал на коленки и делал энергичные движения руками. Ермилов, едва уснувший после того, как на посту его сменил Матвей, тоже проснулся от холода.

- Ч-чёрт, - стуча зубами, проговорил он, - зябко, однако. И что было  мне не захватить с собой шинель из кузова полуторки? Сейчас было бы чем укрыться. Где там твоя водка? Доставай.

Матвей вытащил фляжку, кружку и протянул младшему лейтенанту. Тот отвинтил колпачок, налил в кружку немного водки и протянул Матвею:
- Выпей пару глотков. Сейчас не помешает, скорее даже наоборот - согреет.
Матвей взял кружку, понюхал, сморщился.
- Да ты не нюхай, а пей.
- Не могу. Я вообще-то не пьющий.
- Надо. Сейчас для нас это не водка, а лекарство. Ну, давай, не тяни.
Матвей вдохнул побольше воздуха и залпом выпил. Выдохнул. Закашлялся. Ермилов протянул флягу с водой:
- Запей.

Но Матвей уже отдышался и помотал головой:
- Не надо. Всё в порядке.
Тогда Ермилов налил себе и, не раздумывая, опрокинул содержимое кружки в рот. Достал папиросу, встал на колени, наклонился ко дну ямы и чиркнул зажигалкой. Зажав папиросу в кулаке, он несколько раз затянулся и спросил:
- Ну как, теплее?
- Теплее, - согласился Матвей, - жить можно.
- Ну что, спать всё равно уже не будем, тогда и сидеть здесь без толку незачем. Пойдём обратно к дороге, понаблюдаем. Там и позавтракаем.

Некоторое время спустя они лежали на мокром от росы мху на краю леса, в десяти метрах от дороги, и жевали зачерствевший хлеб. Не прошло и двадцати минут, как справа, со стороны Глуши послышался шум моторов, из-за поворота выехал полугусеничный бронетранспортёр с крестом на борту, и следом за ним тентованный тупорылый грузовик. Ермилов и Матвей затаились, вжались в землю. Машины, оставив сизый дымок над булыжником, проехали мимо и скрылись за поворотом. В кузове грузовика сидели солдаты в серой форме.

- Всё, делать здесь больше нечего. Нужно двигать к Бобруйску, - глядя вслед скрывшимся за лесом немецким машинам, промолвил Ермилов.

7.

Младший лейтенант и Матвей шли уже более шести часов. Шли лесными чащами, сверяясь с картой и сторонясь населённых пунктов. Редкие просёлочные дороги пересекали бегом, предварительно внимательно осмотревшись. Заболоченные места старались обходить, из-за чего теряли драгоценное время. Но в болотах времени можно было потерять значительно больше. Леса здесь были глухие. Если и попадались иногда тропки, то они оказывались заросшими травой, давно не хожеными. Лес жил своей жизнью: щебетали птицы, порхая с дерева на дерево, на болотах квакали лягушки, иногда из-под ног юрко шмыгала в траву ящерица или уж. Один раз из кустов выскочил заяц и, замерев от неожиданности, некоторое время неподвижно сидел и глядел на людей, затем сиганул в густую траву и был  таков.
На бледно-голубом, словно выцветшем небе не было ни единого облачка, и как только они оказывались на солнце, горячие июньские лучи припекали сквозь одежду плечи, жгли голову.

Заросшая старая тропа, по которой они шли, углубилась в чащу и, извиваясь как змея, вывела к обширной берёзовой роще. В глаза ударил ослепительный белый свет, отражающийся от множества берёзовых стволов. Издали берёзы казались совсем белыми, но вблизи можно было разглядеть на их коре черные пятна и поперечные полоски. Из травы то здесь, то там выглядывали коричневые шляпки грибов, в кронах берёз заливисто и разноголосо пели птицы.

За березняком начался тёмный дремучий лес, состоящий в основном из огромных лохматых елей, между которыми кое-где тянулись к солнцу прямоствольные осины с дрожащими даже от лёгкого дуновения сизыми листьями. Под елями кое-где вздымались пирамиды муравейников, словно брошенные на землю гигантских размеров меховые шапки. Редкие лучи солнца, пробиваясь сквозь густую хвою крон, падали на сухую траву, на замшелые валежины, на почерневшие от времени старые еловые шишки.

Часам к одиннадцати лес начал редеть, и они вдруг вышли к опушке, поросшей орешником. Сверившись с картой, Ермилов пришёл к выводу, что они взяли слегка севернее, чем следовало бы. Оставив Матвея в лесу, он вышел кустами к всполью и затаился за разлапистой орешиной. Прямо перед ним расстилалось почти на полкилометра картофельное поле, далее была видна небольшая насыпь шоссе, за которым сплошной стеной синел лес. Слева виднелась деревня, справа, в километре – большой лесистый холм, который надвое рассекало шоссе. Из деревни в направлении холма выехала небольшая колонна немецких грузовиков.

Матвей в это время лежал на тёплой траве, укрывшись за небольшим бугорком.  Вокруг, куда ни глянь, были россыпи земляники. Он срывал красные сочные ягоды и, неотрывно глядя туда, где затаился Ермилов, посылал их одну за другой в рот. Это слегка утоляло уже дававший о себе знать голод.

Через несколько минут Ермилов вернулся в лес, достал карту:
- Здесь нам шоссе не перейти – заметят из деревни. Вот, гляди, если отсюда пройти пару километров на юг, вот на эту высоту, то мы сможем незаметно проскочить через дорогу. Одна загвоздка: видишь, шоссе как бы разрезает холм пополам. Это и хорошо, и плохо. Хорошо то, что с высокого места над дорогой мы сможем как следует осмотреться и быстро спуститься к шоссе. Плохо то, что на противоположной стороне такой же высокий и крутой откос. Подниматься по нему будет не просто, и если вдруг вот из-за этого поворота кто-то поедет, то нас могут заметить.
- А если пройти дальше, за этот холм, и там перебраться на другую сторону?
- Не получится. Гляди, сразу за холмом на другой стороне шоссе болото. На карте оно отмечено как труднопроходимое, и тянется оно вдоль шоссе километров на пять.
- Тогда что, остаётся только с холма?
- Выходит так. Давай-ка мы выйдем вот сюда, - Ермилов указал пальцем место на карте, прямо в середине холма, - и на месте решим, как лучше форсировать дорогу. 

Холм оказался выше, чем это представлялось при взгляде на карту. Они залегли на краю откоса, обрывом нависавшего над шоссе. Влево дорога просматривалась почти на километр, до поворота, вправо и того дальше. Противоположный откос был таким же крутым, как и этот, и немного выше. Быстро взобраться по нему было невозможно, тем более что почва здесь была песчаной.

- Да, плохи дела, Матвей. Карабкаться на тот склон – рискованная затея.
- Нужно пройти дальше, где холм кончается и начинается болото. Там откос будет небольшим, и мы запросто проскочим.
- Пожалуй…

Матвей оказался прав. На краю холма противоположный откос был более пологим и не таким высоким. Ближе к болоту подножье густо поросло лозой, в которой можно было укрыться. Шоссе с этого места просматривалось далеко в обе стороны, и переход на противоположную сторону был относительно безопасным. Выбрав подходящий момент, они бегом пересекли дорогу и углубились в заросли лозняка.

Через пару сотен метров заросли стали настолько густыми, что продираться дальше через них было невозможно. Пришлось взять немного левее, слегка подняться на холм и идти вдоль его подножья. Наконец болото осталось в стороне, от холма на восток уходил смешанный лес с густым подлеском.

У небольшого ручья они остановились, Матвей достал остатки хлеба и сала. Расположившись в густой траве, они поели и потом ещё минут двадцать отдыхали, вытянувшись на прохладной земле.
- Вить. А, Вить?
- Что?
- Глянь в карту – далеко ещё до Бобруйска?
- Километров двадцать. Но мы должны выйти за железной дорогой на шоссе, в районе Вишнёвки. Туда будет чуть ближе.
- К вечеру дойдём, как думаешь?
- Надо дойти. Ну всё, хватит валяться. Подъём!

Матвей накинул лямки вещмешка на плечи, поправил патронташ, взял в правую руку ружьё, и пошёл следом за Ермиловым. Они так и шли, след в след, когда Виктор вдруг поднял руку и прошептал:
- Стой!

Матвей замер на месте, тихо снял с плеча ружьё, взвёл курки и прислушался.
- Что случилось? – шёпотом спросил он Ермилова. Тот, не оборачиваясь, поманил его к себе рукой, и когда Матвей стал рядом, Виктор указал в просвет между кустами и прошептал:
- Гляди. Что это?

Впереди была поляна, на ближнем краю которой стоял небольшой приземистый деревянный барак. В центре поляны было дощатое строение, рядом лежал штабель из брёвен, с противоположной стороны такой же штабель, но из досок.

- Похоже на пилораму, - прошептал Матвей.
- Точно – лесопилка. И, я так понимаю, что здесь ни души.
- Проверим?
- Сначала понаблюдаем.

Лесопилка и в самом деле оказалась безлюдной. На углу барака стоял грузовик ЗИС-5 без левого переднего колеса, с поднятыми боковинами капота и распахнутыми дверцами кабины. Рядом на разостланной дерюжке лежали инструменты, тут же лежало колесо. Держа пистолет наготове, Ермилов обошёл грузовик вокруг и кивнул Матвею в сторону барака:
- Проверь. Только аккуратно.

Матвей, с ружьём наперевес, вошёл в открытую дверь и оказался в полутёмном коридоре, заканчивающимся окном в противоположном конце барака. По обе стороны коридора было несколько помещений, все двери распахнуты. Матвей заглянул в первое. Здесь была кухня, полная мух. У одной стены была выложена из кирпича дровяная плита, над которой висели на вбитых в стену гвоздях поварёшки. У окна стоял грубо сколоченный стол, на нём лежали несколько кухонных ножей. У другой стены был такой же грубо сколоченный стеллаж с кастрюлями и стопкой эмалированных мисок. На одной из полок стеллажа лежали три буханки ржаного хлеба, какие-то мешочки из серого домотканого полотна, похоже, что с крупами; внизу, под полкой, стоял бачок, заполненный пустыми бутылками из-под водки и подсолнечного масла, там же был небольшой деревянный ящик с картофелем. На стене, рядом со стеллажом, висела косичка из луковиц. По всему было видно, что люди уходили отсюда спешно, бросив всё.

В других помещениях стояли металлические кровати, покрытые серыми одеялами, тумбочки и стулья. Здесь, видимо, жили работники лесопилки. В жилых комнатах был беспорядок, вызванный поспешными сборами обитателей.

Осмотрев весь барак, Матвей зашёл в кухню, взял с полки хлеб, оторвал от косички несколько луковиц, сунул всё это в вещмешок и вышел к Ермилову.

8.

Июньский день был в разгаре. Над головами нудно звенели комары. Настороженно шумела вверху листва. Солнце висело над лесом раскалённым шаром, и его жаркие лучи пробивались сквозь кроны вековых деревьев, жёлтыми стрелами пронизывали воздух, ложились яркими пятнами на мшанник и траву, на могучие корни, местами выпирающие из земли, будто щупальца осьминогов, заливали ярким светом поляну с несколькими постройками, играли на штабелях брёвен, сложенных рядом с дощатым строением.

Дорошин и Левашов лежали в кустах ежевики, разросшейся по краю поляны, и вот уже почти полчаса наблюдали за лесопилкой. Левашов сорвал несколько недоспелых сизых ягод и отправил их в рот. Ягоды оказались кислыми.  Дорошин последовал его примеру, вздохнул и прошептал:
- Жрать хочется.

Лейтенант ничего не ответил, лишь согласно кивнул головой. Второй день они перебивались лишь водой из ручейков да ягодами земляники и черники, местами густо усеявшими небольшие поляны. Второй день они пробирались лесами на восток, но так и не встретили никого из своих. Второй день после того жестокого боя, в котором они потеряли своего товарища, свою боевую машину, они не слышали поблизости звуков боя. Лишь иногда откуда-то с северо-востока доносились едва различимые глухие раскаты далёких взрывов.
 
Они лежали и наблюдали за лесопилкой, на которую неожиданно наткнулись в полутора километрах от шоссе. Его они благополучно преодолели молниеносным броском не далеко от какой-то деревни, буквально под самым носом у немцев.

Левашов снова потянулся за ежевикой, но тут же сморщился от боли, потревожив раенное плечо, и шёпотом выругался.

- Больно, командир? - сержант сорвал несколько ягод и, не глядя на лейтенанта, протянул ему ладонь с ежевикой.
- Спасибо, Миша, - прошептал Левашов. – Вроде всё тихо? Может, аккуратно разведаем?
- Тихо! Гляди, командир, там кто-то появился, - Дорошин кивнул головой сторону барака, направляя туда пулемёт.
- Вижу. Как думаешь - местные?
- Один, что с ружьём, может быть и местный – на охотника похож. Хотя какая теперь охота, когда немцы кругом? Да и обувка на нём не охотничья – ботинки. А второй вроде как наш, младший комсостав. Отсюда звание не могу разглядеть. Петлицы чёрные.
- Посмотрим, что им здесь нужно.

Тем временем тот, что был с ружьём, осторожно вошёл в дверь барака. Второй же, с пистолетом наизготовку, затаился за бортом грузовика, внимательно оглядывая поляну и следя за грунтовой дорогой, уходящей в лес. Когда первый вышел из барака, оба осторожно пошли к пилораме, озираясь по сторонам. Теперь по всему было видно, что это не местные, что эти люди здесь впервые.

- Нужно выяснить, кто они такие, - прошептал Левашов.
- Командир, давай я пойду, а ты подстрахуешь с пулемётом.
- Нет, Миша, пойду я. Без надобности не стреляй – шуму наделаешь.
- А если они пальнут сдуру?
- Постараюсь сделать так, чтобы не пальнули. Прикрывай.

Лейтенант тихо отполз назад, пригибаясь, переместился правее и стал за толстым стволом могучего дуба на краю поляны. Дорошин держал незнакомцев, до которых было метров сорок,  на прицеле, готовый в любой момент выпустить в них очередь. «Лопухи! - подумал сержант. – Кто же так перемещается - кучей?! Я же их обоих одной короткой свалю». 

Дождавшись момента, когда те двое отошли от штабеля брёвен и оказались на открытом пространстве, в десяти шагах от него, Левашов вышел из-за дуба, готовый в единый миг снова укрыться за его толстым стволом, и не громко, но чётко скомандовал:
- Стой! Кто такие?

Парень, похожий на охотника, резко развернулся на голос, держа у бедра взведённое ружье, готовый ту же секунду выстрелить.
- Спокойно, без глупостей! – предупредил Левашов.
- А вы кто? – всё так же держа пистолет наизготовку, глядя в глаза Левашову, спросил тот, что в военной форме. Теперь, когда он повернулся лицом, лейтенант разглядел на его петлицах по одному кубарю и артиллерийские эмблемы.
- Я лейтенант Красной Армии Левашов. Кто Вы?
- Младший лейтенант Ермилов.

Левашов сделал три шага в их сторону, остановился и протянул руку.
- Документы! - потребовал он. – И без глупостей! Поляна окружена!

После этих слов Матвей оглянулся по сторонам, но никого не заметил. Ермилов же расстегнул нагрудный карман, достал удостоверение личности, прошёл три шага навстречу, но не дал в руки лейтенанту, а раскрыл его, держа на вытянутой руке:
- Предъявите свои документы, товарищ лейтенант!

Левашов, точно так же, как и Ермилов, раскрыл своё удостоверение и вытянул руку. С такого расстояния ни тот, ни другой прочесть что-либо не могли, и тогда Левашов приблизился к младшему лейтенанту и остановился в шаге от него. Ермилов, уже понимая, что перед ним действительно советский танкист, отдал своё удостоверение ему в руки.

- Так, младший лейтенант Ермилов Виктор Сергеевич, начальник отдела Слуцкого
райвоенкомата, - вслух прочёл Левашов.
- Так точно! – ответил Виктор.
- А это кто? – Левашов кивнул в сторону Матвея.
- Это житель Слуцка, Матвей Шишкевич.
- Шинкевич, - поправил Матвей.
- Как здесь оказались? – не выпуская удостоверения из рук, спросил Лейтенант.
- Машина, в которой позавчера вечером эвакуировались документы военкомата, вышла из строя. Документы были перегружены в попутный транспорт, и с ними убыл военком. Мне было приказано организовать эвакуацию неисправного автомобиля. Утром на шоссе нас обстреляли вражеские мотоциклисты, пришлось укрыться в лесу. Сейчас пробираемся к Бобруйску, рассчитывая там присоединиться к действующей армии.
- Так, всё ясно. А этот «охотник» как с Вами оказался?
- Я встретил его в лесу, у шоссе Круглое – Уречье. На шоссе товарищ Шинкевич вступил в бой против превосходящих сил противника…
- Ух, ты! – заинтересованно глянул на Матвея лейтенант. – Даже с превосходящими?
- Так точно! – покраснев от смущения, ответил Матвей.
- Вот с этим оружием и вступил? – лейтенант скептически глянул на ружьё, на патронташ. – Из него разве что бекасов да тетеревов стрелять, а не фрицев.
- Напрасно Вы так, товарищ лейтенант. Я сам видел, как он уложил моего шофё… ну, в общем -  предателя, который в плен немчуре сдавался, и одного фрица, - вступился Ермилов.
- Да не уложил я, а только лишь покалечил малость, - ещё больше смутился Матвей.
- Ладно, потом расскажете подробнее. А сейчас лучше с этой поляны уйти в укрытие, - лейтенант указал рукой в сторону зарослей ежевики.

Дорошин всё это время держал на мушке незнакомцев, и лишь когда лейтенант с Матвеем и Ермиловым вошли в заросли ежевики, приподнялся на локте и спросил:
- Ну что, командир – свои?
- Свои. Это мой наводчик, сержант Дорошин, - кивнул в его сторону Левашов, обращаясь к Ермилову.

Они залегли в кустарнике, продолжая наблюдать за лесопилкой и просёлком.
- Что там, в бараке? – спросил Матвея лейтенант.
- Кухня, контора и четыре жилых комнаты. Всё брошено, похоже, что отсюда просто сбежали.
- Кухня? – заинтересованно спросил Дорошин. – А пожрать там что-нибудь осталось?
- Я забрал оттуда хлеб и лук. Там ещё крупы какие-то, мука, соль, картошка, немного постного масла…
- Картошка? – переспросил Дорошин. – Командир, а может сварим бульбочки?
- Отставить! Пока мы будем варить, здесь могут незваные гости появиться. Удивительно, что до сих пор они ещё не побывали здесь. До дороги всего каких-то полтора километра, и просёлок, ведущий сюда от шоссе, хорошо наезжен – невозможно не заметить.
- Видимо, им пока не до этого, - вставил Ермилов.
- Полтора километра? А мне показалось, что мы далеко от шоссе ушли, - удивился Матвей.
- Полтора, может два - не больше, - ответил ему Дорошин.

И словно в подтверждение его слов с той стороны, куда уходил просёлок, послышался глухой рокот моторов, нарастающий с каждой минутой. Все насторожились. Порывом ветра донёсся лязг стальных гусениц о мощёные камни шоссе.

- Танки - тревожным шёпотом выдохнул Дорошин. Тревога и внутреннее волнение отразились на его посеревшем лице. Даже больше того – отчаяние, нескрываемая досада человека, готового ринуться в бой, но сознающего свою беспомощность в сложившейся ситуации. Перед мысленным взором невольно возникли картины вчерашнего боя с немецкими танками, страшного удара снаряда в броню, гибели механика-водителя Вани… Дорошин сжал зубы и прохрипел:
- Щас бы врезать по ним прямой наводкой! Бронебойным! Чтоб только клочки по закоулочкам!
- Нечем врезать, Миша. Даже завалящей гранаты у нас нет, - со злостью в голосе ответил ему комвзвода. 
   
Следом за танками проследовали грузовые машины. Их отличили по едва слышному шуму моторов. Через несколько минут наступила тишина. Все молчали. Птицы, и те притихли, слышен был лишь шорох листьев да звон комаров.

Матвей посмотрел на грузовик, стоящий возле барака, и спросил, ни к кому конкретно не обращаясь:
- А бутылкой с бензином танк можно подбить?

Лейтенант удивлённо глянул на Матвея, затем проследил за его взглядом и воскликнул:
- Ай, молодца! Да ты, парень, и в самом деле боец! В баке ЗИСа наверняка должен быть бензин!
- А в кухне я видел бачок, и в нём с десяток бутылок из-под масла, - добавил Матвей.
- Это меняет дело. Сержант, ты прикрываешь нас, остальные – за мной, - скомандовал Левашов и, пригнувшись, побежал к бараку. Ермилов и Матвей последовали за ним. На углу лейтенант остановился, прижавшись спиной к стене, осторожно выглянул из-за угла.
- Чисто, - сказал он. - Младшой, последи за обстановкой, а мы с Матвеем поглядим, что там за посуда имеется.

С этими словами он скрылся в дверном проёме. Матвей быстро вскочил на небольшое крыльцо и тоже исчез за дверью. Левашов вытащил из-под стеллажа бачок с бутылками, взял его за ручки и понёс к выходу. На улице он оставил бачок рядом с грузовиком, подошёл к машине, открыл бак и сунул в широкую горловину руку.

- Почти полбака! – радостно сообщил он. – Матвей, дуй в барак и притащи всяких тряпок. Младшой, выгружай бутылки из бачка. Только аккуратно, не побей.

Матвей бросился в барак и через минуту принёс охапку сероватых простыней. Пустые бутылки уже лежали рядком на траве у левого заднего колеса. Лейтенант пошарил взглядом у машины и увидел дерюжку с разложенными на ней инструментами.

- То, что надо! – он взял с дерюжки зубило и увесистый молоток. – Матвей, бери бачок и подставляй его прямо под бак.

После третьего удара из дыры в баке полился бензин. Матвей повернулся и снова скрылся в бараке. Через минуту он вернулся, неся в руках два ведра – одно из-под воды, другое из-под картофельных очисток. В вёдрах погромыхивали две большие кастрюли.

Через пять минут все ёмкости были наполнены, остатки бензина струйкой стекали из бака на траву. Лейтенант велел Матвею рвать простыни на полосы и обратился к Ермилову:
- Витя, ну-ка пошуруй в бараке, найди ещё какую-то ёмкость. Нужно из мотора во что-то слить масло. Бензин горит хорошо, но он быстро стекает с брони. Нужно его смешать с маслом.

Виктор быстро ушёл в барак, а лейтенант тем временем, взяв несколько гаечных ключей, лег под машину и стал отвинчивать сливную пробку с поддона картера двигателя.
Когда все бутылки на две трети были наполнены смесью бензина с маслом и закупорены пробками из туго свёрнутых кусков ткани, лейтенант, глянув в сторону просёлка, задумчиво сказал:
- Теперь нужно выбрать подходящую позицию. Младшой, пойдёшь со мной, поглядим, где лучше устроить засаду. А ты, Матвей, перетаскай пока бутылки поближе к сержанту.
- Товарищ лейтенант, - обратился Ермилов, - неподалёку есть хорошая позиция.

Он быстро достал карту, развернул её и указал пальцем:
- Вот эта высота. Она представляет собой протяжённый лесистый холм, который почти посередине разрезает шоссейная дорога. В центре холма откосы по обеим сторонам почти вертикально нависают над шоссе, высота откосов – с трёхэтажный дом. Для засады лучшего места не придумаешь. У северного склона холма местность почти открытая, в километре – деревня Вербилки. Этот просёлок, идущий от лесопилки, как раз там и выходит на шоссе. У южного склона, с нашей стороны шоссе – труднопроходимое болото, а прямо у подножия холма – густые дебри. Протяженность высоты вдоль шоссе – около трёх километров. И почти всё это расстояние шоссе зажато меж двух крутых откосов.
- Это меняет дело. Вы там были? – внимательно разглядывая карту, спросил Левашов.
- Мы были на противоположной стороне шоссе, вот здесь. Хотели в этом месте переправиться на другую сторону, но откосы очень крутые, по ним довольно трудно взбираться. Самый верх откосов подмыт дождями и представляет собой небольшой почти вертикальный песчаный обрыв высотой от полуметра до метра. Преодолеть его с откоса не просто. Это обстоятельство позволит нам сразу после атаки быстро покинуть позицию, скрывшись в лесу и спустившись вот здесь со склона. Немцы не смогут сходу подняться по откосам и организовать преследование. У нас будет фора в пять-семь минут, не менее.  К востоку от нас, как Вы видите, простирается большой лесной массив, тянущийся до шоссе Бобруйск – Паричи, и далее – до реки Березина. На этом рубеже, по моим предположениям, наши войска заняли оборону. Туда и надо будет отходить.
- Отлично. Тогда нужно выдвигаться на рубеж, - лейтенант махнул рукой Дорошину, подзывая к себе.
- Товарищ лейтенант, у меня есть предложение, - обратился Матвей, всё время внимательно слушавший Ермилова.
- Слушаю.
- А что, если склоны откосов заранее, перед самым началом атаки облить бензином – у нас вон сколько его осталось! – и поджечь при отходе?
- Огненная завеса? Молодец, Матвей. Грамотно рассуждаешь. Что у тебя в вещмешке?
- Хлеб, лук, банка консервов, смена белья, фонарик…
- Вот что, - перебил его лейтенант, - продовольствие мы растолкаем по карманам, остальное оставь здесь. Возьми только самое необходимое – нож, фонарик… что там ещё? В общем, возьми то, что умещается в карманах и за пазухой. А в вещмешок загрузим бутылки. Остатки бензина сольём в вёдра и в бачок, возьмём их с собой. Вопросы есть?
- Никак нет, - вразнобой ответили лейтенанту.
- Тогда слушай меня. Диспозиция будет такой: рассредоточиваемся по гребню откоса с интервалом двадцать-тридцать метров. Южный фланг – младший лейтенант Ермилов. Средний фланг – боец Шинкевич и сержант Дорошин с пулемётом, северный фланг – мой. Вопросы? Нет вопросов.
Тогда слушай дальше. Бензин в вёдрах мы доставим на позицию. Там каждый, у кого бутылки с зажигательной смесью, отольёт немного бензина вот в эти кастрюли, чтобы перед атакой смочить пробки и горлышки бутылок. Остальной бензин при появлении техники противника, по моей команде, равномерно разлить по склону. Атаку начинаем по моему сигналу одновременно, поражаем технику противника бутылками со смесью, поджигаем откос и без промедления уходим в лес, на восток. Матвей, ты откос не поджигаешь, чтобы не создавать завесу пулемётчику, отходишь сразу же, как метнёшь бутылки. Сержант Дорошин пулемётным огнём прикрывает наш отход, затем поджигает бензин на склоне напротив своей позиции и уходит следом за всей группой. Отход должен быть скрытным, в бой с противником во время отхода без необходимости не вступать. В случае рассевания группы в лесу, встречаемся вот здесь, за болотом, у этой излучины, - лейтенант показал на карте место сбора группы.
- Теперь о способах поражения техники. Для наиболее эффективного поражения танка зажигательной смесью нужно попасть на воздухозаборники, расположенные на мотоотсеках позади башни. Танк атаковать нужно не менее чем двумя бутылками. Для поражения бронетранспортёра нужно попасть в боевой отсек – он сверху ничем не защищён. Грузовые автомашины поражать сложнее: они тентованные, железо обшивки тонкое, о них бутылка может не разбиться. Но если удалось поджечь грузовик, то горит он качественно, почти дотла. Танки или транспортёры так не горят. Живая сила, находящаяся в кузовах грузовиков – это забота сержанта Дорошина и его ДТ. Понятно? Вопросы есть?
- Разрешите? – спросил Ермилов. – Какой сигнал будет дан к атаке?
- Обыкновенный: я дам команду «огонь». Её внизу за шумом моторов никто не услышит - только мы. Ещё вопросы? Нет? Тогда вперёд, на позицию.

9.

 С занятой позиции шоссе хорошо просматривалось в обе стороны. С левой, южной стороны, оно уходило прямой лентой. С правой же стороны дорога скрывалась за плавным поворотом, но при этом просматривалась не менее чем на километр. С севера на юг дорога шла на подъём до середины холма, далее начинался пологий спуск. Такое  обстоятельство было дополнительным плюсом выбранной для засады позиции: техника на подъёме замедляет ход, и это позволяет более точно метнуть бутылки с зажигательной смесью.

На гребне откоса, прямо над обрывистым краем, рос невысокий кустарник; почти вплотную к нему подступали сосны. Матвей залёг в кустах, выложил слева от себя в ряд четыре бутылки со смесью, рядом поставил пустую кастрюлю, справа положил ружьё. После этого он осторожно подполз к самому краю откоса, огляделся по сторонам, вниз, прикинул расстояние до дорожного полотна и заполз обратно. Оглянулся на лес, приметил несколько молодых сосенок, росших у самого кустарника, срезал их ножом. Взял ведро с бензином, плеснул немного на дно кастрюли, а ведро поставил на краю откоса. Одну сосенку он вставил прямо в ведро, остальные воткнул рядом в песок. Теперь с дороги никто не мог заметить ни ведра, ни отблесков от него.

Слева, метрах в тридцати, оборудовал позицию Ермилов, справа на таком же расстоянии залёг лейтенант. В двух шагах от позиции Матвея Дорошин пристроил свой ДТ на небольшую кочку, оценил обзор и сектор обстрела. Затем отломил от кустарника несколько веток и замаскировал ими кочку и пулемёт.

- Позиция – что надо! – он показал Матвею поднятый вверх большой палец. - Жаль, сошек к «дегтярю» нету. С сошками сподручнее. Ну, ничего, мы и без сошек покажем немцу кузькину мать.
- Покажем, - согласился Матвей, и стал укладывать в освободившийся вещмешок всё своё имущество, доставая его из-за пазухи и из карманов. Хлеб решил туда не класть, чтобы не пропах бензином.
- А ты парень - что надо, соображаешь. Зря, что молодой, - оценив Матвеевы приготовления, похвалил Дорошин. – Ну что, теперь будем ждать зверя?
- Будем, - односложно ответил Матвей. От возбуждённого предвкушения скорого боя у него мелко подрагивали руки, в горле пересохло.
 - Слушай, Матвей, ты, когда будешь макать бутылки в бензин, не торопись, делай всё аккуратно. Смочи лишь пробку, бутылку постарайся оставить сухой, иначе опалишь руки. Чтобы не подвели в горячке атаки спички, приготовь тряпочку, и когда будешь окунать горлышки бутылок в бензин, смочи и её. Перед самой атакой зажги тряпку, а от неё уже поджигай бутылки. Но держи их в это время горизонтально, чтобы не попал горящий бензин на руки, и не переворачивай вверх дном, чтобы пробка в самый ответственный момент не выскочила. Понял?
- Понял. Спасибо, что подсказали.
- Да ладно тебе! – махнул рукой сержант.
 
Тихо жарким летним днём в лесу. Лишь изредка подаст голос какая-нибудь птица, где-то пискнет зверёк, и снова сонное оцепенение охватывает лесную чащу. Солнце уже часа четыре как перевалило зенит, тягучая знойная духота копилась под кронами деревьев и в густом кустарнике. Над головой тучами роилась мошкара, но почему-то не жалила.

Дорошин достал из кармана кусок хлеба и начал сосредоточенно жевать. Матвей последовал его примеру, затем скинул с плеч вещмешок, достал из него флягу с водой и протянул сержанту. Тот запил хлеб несколькими глотками и вернул флягу обратно.

- Эх, вот теперь жить можно, - вытирая рукавом губы, сказал Дорошин. – А то больше суток маковой росинки во рту не было.

На шоссе было тихо. Солнце повисло над самыми верхушками сосен на противоположной стороне холма и слепило глаза. Сказывалась усталость и недосыпание последних суток. Матвей не заметил, как начал дремать, разомлев от еды и пригревшись на солнечной стороне откоса.

- Эй, спишь, что ли? – услышал он сквозь дремоту и открыл глаза. Дорошин лежал, слегка развернувшись вправо и крепко прижав к плечу приклад пулемёта. Матвей услышал нарастающий гул моторов, доносящийся с севера, и весь напрягся. Вскоре из-за поворота, натужно гудя на затяжном подъёме, показались три двухосных грузовика «Опель», сопровождаемых двумя мотоциклами. Матвей, не отрывая от грузовиков  взгляд, нащупал приготовленную заранее тряпку и кинул её в кастрюлю с бензином, затем подвинул ближе к себе коробок со спичками.

- Не суетись, - прошептал Дорошин, – жди сигнала.
Колонна приближалась. Уже можно было разглядеть лица мотоциклистов. Сердце Матвея часто заколотилось в груди, губы моментально пересохли, по телу прошла дрожь. Уже мотоциклы и первый грузовик проехали мимо, второй вот-вот поравняется с Матвеем, а сигнала от лейтенанта всё не было. Матвей приподнялся и озабоченно глянул в его сторону. Левашов заметил это движение и резко махнул ему рукой, приказывая залечь.

Последний грузовик, выбросив облачко сизого дыма, преодолел подъём и покатился под гору, с каждой секундой удаляясь от засады.
- Почему он не дал сигнал? – понизив голос, спросил Матвей сержанта.
- Тихо! – прошипел Дорошин и приподнялся, вглядываясь туда, откуда появилась эта колонна. Матвей притих и тоже стал вглядываться в то место, где из-за леса выходила поблескивающая на солнце лента шоссе. Минуту спустя лёгкий ветерок донёс до слуха едва различимый рокот мощных моторов.

- Танки? – просил Матвей.
- Похоже. Но не факт. Пока трудно определить, - не оборачиваясь, ответил сержант.

Рокот  становился всё громче, к нему добавился металлический лязг. Все с напряжённым вниманием смотрели на шоссе, ожидая появления вражеских машин. Немного слепили косые солнечные лучи, но далёкий поворот всё же можно было разглядеть. Казалось, время остановилось. Минуты ожидания схватки растянулись до бесконечности, от напряжения слезились глаза. Но вот Матвей увидел, как из-за леса, чадя дымом, выехал танк, следом второй, за ними из-за поворота появились два полугусеничных бронетранспортёра «Ausf», грузовик с тентом. Колонну замыкал третий танк.

- Эти уж точно для нас. Их никак нельзя пропустить, - сквозь зубы проговорил Дорошин.
- Выливай! – не очень громко, но так, чтобы услышал и Ермилов, подал команду лейтенант.
- Выливай! – повторил команду Матвей, повернув голову в сторону Ермилова.
- Давай, Матвеюшка, опрокидывай ведёрко. Только аккуратно,  не урони его вниз, а то фрицы нас сразу засекут, – проговорил Дорошин скороговоркой и припал к пулемёту, широко раскинув ноги.

Головной танк уже чадил метрах в ста от позиции лейтенанта. Волнение и внутренняя напряжённость Матвея вдруг куда-то подевались, он чувствовал себя абсолютно спокойным. Без лишней суеты он подполз ближе к ведру и, привстав на колено, широкой полосой разлил бензин по откосу. Развернувшись в пол-оборота, Матвей достал из кастрюли пропитанную бензином тряпку, положил рядом с собой, взял в руки коробок со спичками.

Первый танк уже поравнялся с Матвеем. Скрежеща траками по булыжнику, он натужно ревел мотором, наполняя воздух бензиновыми выхлопами.  С высоты откоса Матвей прекрасно разглядел кургузую башенку с нарисованным крестом, короткий ствол малокалиберной пушки, щели воздухозаборников на верхней части мотоотсека, позади башни. Второй танк ревел мотором метрах в двадцати позади первого.

- Лёгкие, Т-II, - определил сержант. – Матвей, бей по второму - первого Ермилов возьмёт на себя. И не суетись, рассчитай бросок. Главное – танки! Понял?
- Понял.

Не меняя положения, продолжая стоять над обрывом на одном колене, Матвей подтянул ближе к себе бутылки. Он даже немного удивился своему спокойствию и хладнокровию. Ещё десяток минут назад, при появлении колонны грузовиков, сердце Матвея от волнения готово было выпрыгнуть из груди, тело сотрясала нервная дрожь. А сейчас он чувствовал себя уверенным и абсолютно спокойным. Не спеша он окунул горлышко бутылки в кастрюлю и положил её рядом. То же самое он проделал с тремя оставшимися бутылками.

Дорошин припал к «дехтярю» и стал с ним одним целым. Со стороны казалось, что пулемёт – это продолжение руки сержанта. Головной танк уже был напротив позиции Ермилова, когда Левашов крикнул:
- Огонь!

Матвей чиркнул спичкой, и тряпка, пропитанная бензином, вспыхнула. Как советовал Дорошин, Матвей поднёс горлышко к пламени, держа бутылку горизонтально, и матерчатая пробка тут же загорелась. Не мешкая, он швырнул зажигательную смесь вниз. Бутылка попала в левую часть башни, смесь тут же вспыхнула, охватив багровым пламенем левый борт танка и поднимая вверх клубы чёрного дыма. Но танк продолжал двигаться, высекая траками искры из булыжника. Не теряя ни секунды, Матвей зажёг вторую бутылку и снова метнул её в танк. На этот раз бутылка попала сзади под башню, танк зачадил ещё сильнее, но не остановился. Вдруг что-то вспыхнуло слева, и Матвей увидел, как загорелась корма головного танка.

Второй танк, уже объятый пламенем, тут же встал как вкопанный, качнув стволом пушки, и замер посреди дороги. Послышались крики, раздались автоматные очереди. Несколько пуль впились в песок чуть левее; раздалась частая дробь пулемёта МG, сзади посыпались мелкие сосновые ветки, срезанные шальными пулями.

- Спокойно, Матвей. Прицельно сюда они стрелять не могут – гребень мешает. Ты только сам не высовывайся под пули! – прокричал Дорошин.

Третья бутылка полетела в корму танка сразу же за второй. Этот бросок оказался тоже удачным, и грозная машина зачадила как горящая цистерна. Справа, напротив позиции лейтенанта, тоже что-то полыхало, но что именно – танк, грузовик или бронетранспортёр, не было времени разглядывать. Четвёртую бутылку Матвей запустил в остановившийся за горящим танком «Ausf», плюющийся очередями из пулемёта, но внутрь бутылка не долетела, разбилась о лобовой бронещиток. По капоту транспортёра стало расползаться пламя, из кузова выскакивали солдаты. На пулемётчика попала горящая смесь, и он с душераздирающим криком, как живой факел, выпрыгнул за борт и стал кататься по обочине.

- В лес! Уходи в лес, быстро! – крикнул сержант и тут же выпустил несколько коротких очередей. В ответ ему огрызнулся очередью пулемёт со второго бронетранспортёра, пули взбили фонтаны песка на краю гребня и улетели в небо, не причинив сержанту никакого вреда. Через секунду внутри бронемашины вспыхнуло, зачадило, и немецкий пулемёт замолчал.

Слева и справа занялось пламя на откосе, затрещала горящая сухая трава, чёрные клубы дыма накрыли непроглядным покрывалом шоссе. Через мгновение весь откос напротив позиций наших бойцов полыхал, огонь с треском пожирал траву, поднимаясь всё ближе к гребню. Минуту спустя занялись пламенем молодые сосенки и кусты, росшие на самом краю откоса. Огонь уверенно расползался вширь по сухой траве откоса и подбирался к лесу, перевалив через гребень и пожирая всё на своём пути.

Внизу царил хаос, слышались крики, отрывки команд, велась беспорядочная стрельба по крутому песчаному откосу, пули впивались в песок или со свистом пролетали выше гребня.  Матвей схватил ружьё и бросился в лес. Чуть поодаль впереди бежал Ермилов, на ходу сбивая пламя с рукава гимнастёрки, слева сзади с треском ломал подлесок лейтенант. Минуты три со стороны шоссе слышались короткие пулемётные очереди Дорошина, но они вдруг внезапно прервались. Доносились лишь сухие щелчки винтовочных выстрелов  да стрекотня немецких автоматов.

10.

- Правее, правее держись! Ближе к болоту! – прохрипел лейтенант.

Они уже около получаса бежали по лесу, цепляясь за низкорослый кустарник, спотыкаясь о корневища и валежник, падая, поднимаясь, переходя на шаг и снова пускаясь бежать. Последним бежал Левашов. Он старался изо всех сил, однако постепенно отставал. Тогда Ермилов, окликнув Матвея, сбавлял шаг, давая возможность лейтенанту догнать их. Лейтенант дышал тяжело, с хрипом, лицо его покраснело, покрылось испариной.
Матвей бежал рядом с Ермиловым, не отставая и не вырываясь вперёд, и всё время держался настороже, ожидая близких выстрелов. Но тишину нарушал лишь их собственный тяжёлый топот да треск ломающихся под ногами сучьев и валежин.

Внезапно где-то позади, со стороны холма, раздался раскатистый звук сильного взрыва. Матвей резко остановился, повернулся туда, откуда донёсся грохот. Остановился и Виктор, вслушиваясь. Подбежавший Левашов, едва державшийся на ногах, двумя руками обхватил сосну, прислонился к стволу и, задыхаясь, вымолвил:
- Боеукладка… рванула. Давайте, ребята… до излучины… ещё рывок…
- Лейтенант, передохни минуту, - вдруг перешёл с комвзвода на «ты» Ермилов.
- Да, сейчас… чуть отдышусь…
- Вроде оторвались, - Виктор прислушался к лесу. – Наверняка оторвались.
- А как же сержант? – обеспокоенно спросил Матвей.
- За Дорошина… не беспокойтесь, он боец… опытный… финскую прошёл. У излучины его… подождём, - ответил лейтенант.

С минуту они отдыхали, привалившись к деревьям, жадно глотая воздух. Матвей достал из вещмешка флягу с водой и протянул её Левашову.
- Попейте, товарищ лейтенант.
Тот взял флягу, сделал большой глоток и передал Ермилову. Глотнул воды и Матвей. Все дождались, пока он уберёт флягу на место, и лейтенант скомандовал:
- Бегом марш!

Справа сквозь заросли ольшаника местами поблёскивала вода в болоте, иногда из ветвей с шорохом вылетала птица, потревоженная людьми. Над болотом слышался настоящий лягушиный «концерт». Стоило только сбавить темп и перейти на шаг, как тут же тучи мошкары начинали виться над головами.

Где-то через километр берег болота стал уходить вправо, густой тёмный лес сменился высоким орешником, стало светлее. На открытых участках от низкого солнца перед бойцами вытягивались их собственные длинные тени. Высокий орешник сменился низкорослым, но впереди виднелся молодой березняк, переходящий в смешанный лес. Левее, к востоку, стеной стоял сосновый бор.

Они бежали краем леса, вдоль берега, старясь держаться в тени деревьев. Ещё через километр лес стал отступать влево, впереди показалась излучина болота с чистой гладью чёрной от торфа воды.

- Стой! – скомандовал лейтенант. – Будем дожидаться Дорошина здесь.
Все были как взмыленные лошади. Едва остановившись, они тут же повалились на траву под густые заросли краснотала.

- Слышь, младшой, как думаешь, чей танк рванул – твой или Матвеев? – спросил Левашов.
- Не знаю. Мой вроде загорелся, но как-то вяло. Я двумя бутылками вообще промазал, одна о дорогу разбилась перед танком, другая угодила в башню, третья вообще перелетела и упала за дорогой, в песок. Возможно, она даже не разбилась. А четвёртая вроде на корму шмякнулась. Но мне уже было не разглядеть – всё дымом заволокло.
- Наверное, Матвеев всё-таки, - сделал вывод лейтенант.
- Не знаю – ответил Матвей.
- А ты молодцом! – повернувшись к Матвею, беззвучно засмеялся и показал большой палец руки Левашов. – Танк наверняка сгорел, да ты ещё и транспортёр подпалил! Фрицы выскакивали из него, как блохи из горящего деревенского кожуха!
- А у тебя как, лейтенант? – улыбнувшись шутке Левашова, спросил Виктор.
Лейтенант не успел ответить - Матвей вдруг предостерегающе схватил его за локоть и прошептал:
- Идёт кто-то.

Все насторожились. С минуту тишину леса нарушало лишь щебетание какой-то пичужки да кваканье лягушек в болоте.
- Показалось, - едва слышно прошептал Ермилов. Но тут из леса донёсся треск сломанной сухой веточки. Все притихли, напряжённо вглядываясь во мрак леса. Первым его заметил Виктор – тень мелькнула от одной ели к другой, затем ветки зашевелились, тень перешла к толстой осине, мелькнула ещё раз в просвете между деревьев и исчезла за высоким кустом орешника. Через секунду снова появилась, и Виктор узнал сержанта, несущего на плече пулемёт.

- Дорошин! – окликнул он его приглушенным голосом. Сержант вздрогнул от неожиданности, настороженно остановился на мгновение, держа в свободной руке пистолет, но через минуту уже устало опустился на траву рядом с Левашовым.

- Ох, и задали же мы им жару! – выдохнув, сказал Дорошин, бережно кладя пулемёт рядом с собой.
- Где немцы? – спросил лейтенант.
- Немцы? – переспросил сержант, словно не понял, что от него хочет командир. – Немцы отстали. Они далеко в лес не сунутся – боятся, твари. На откос взобраться не смогли – пламя и крутизна не позволили. Одна группа побежала назад, к деревне, другая -  в обход, вдоль взгорка, к болоту. Я им вслед немного гостинцев ещё послал, но патроны кончились, пришлось уходить. Те, что в направлении деревни побежали, вскоре вышли на лесопилку – я слышал пальбу оттуда. Думали, наверное, что мы там схоронились. Долго стреляли. Я уже далеко ушёл, а стрельба всё ещё была слышна. Ну, а тех, что в болото сунулись, я даже не слышал. Не прошли она там, наверное. А в заросли ольшаника не полезли, струхнули.
Сержант взял протянутую Ермиловым папиросу, глубоко затянулся и добавил:
- Боятся они леса. Пуще огня боятся.

Вдруг послышался далёкий, быстро нарастающий гул в небе. С запада на большой высоте летел необычный самолёт – с широко распластанными крыльями, с двойным хвостовым оперением и двойным фюзеляжем. Пролетев немного на восток, он, кружась по спирали, стал снижаться над лесом, пока не исчез из вида за вершинами сосен. Вскоре он снова появился, натужно гудя двумя моторами и набирая высоту, так же кружась. Поднявшись ввысь, он лёг на обратный курс и вскоре уже не был виден против заходящего солнца. Лишь только удаляющийся  прерывистый рокот напоминал о нём.

- Что это было? – удивлённо спросил Дорошин.
- А чёрт его знает! Я таких никогда не видел, - ответил лейтенант. – Но то, что это немец – факт.

Не прошло и десяти минут, как с северо-запада появились две тройки бомбардировщиков с крестами на крыльях.  По двойному излому крыльев и шасси, торчащему как лапти, Левашов определил:
- «Юнкерсы»! Значит тот, что здесь кружил – разведчик.

Один из «Юнкерсов», круто завалившись на крыло, с воем пошёл в пике. Остальные повторили его маневр и так же стали пикировать. Через мгновение на востоке, где-то за болотом раздались взрывы, заухали зенитки, затрещали пулемёты. «Юнекрсы» один за другим взмыли из-за деревьев ввысь, сделали круг и снова с воем сирен пошли в атаку.

Отбомбившись, самолёты легли на обратный курс и на малой высоте ушли в сторону заходящего солнца. Через минуту им на смену прилетела вторая группа «лаптёжников» и, никем не атакованная, безнаказанно принялась утюжить лес к востоку от болота. Оттуда вновь донеслось пулемётное стрекотание и частые ухающие звуки зенитных орудий.

- Товарищи, там наши! – указывая рукой в ту сторону, откуда доносились взрывы, возбуждённо  прокричал Ермилов.
- Тише, ты! – одёрнул его Дорошин.

Лейтенант достал карту из планшета, развернул её прямо на траве.
- Мы сейчас вот здесь, в километре от железной дороги. Судя по тому, где бомбили немцы, наши заняли оборону по реке Березина. До неё по прямой километров семь будет. Здесь, в трёх километрах отсюда, проходит с севера на юг дорога Бобруйск – Паричи. Не исключено, что оборона организована вдоль линии шоссе. Местность вплоть до самой Березины  лесистая. Нужно попытаться до наступления темноты выйти к своим.
- Железка… Интересно, она чья? Наша? Или уже немцев? – спросил Ермилов.
 - Не известно. Нужно соблюдать особую осторожность. Не хватало ещё, чтобы свои же и подстрелили.

Обогнув излучину болота, группа бойцов через полчаса успешно пересекла железнодорожную ветку, скрылась по ту сторону в лесу и вскоре была у шоссе Бобруйск – Паричи. На западе уже полыхал вечерний закат, край солнца ещё виднелся над верхушками деревьев, и его лучи ложились багрово-золотистыми отблесками на асфальт шоссе, на светло-коричневые стволы, на серебристые в лучах заката густые кроны величественных сосен.
 
На шоссе было тихо, за пять минут наблюдения бойцы не заметили никакого движения. По-пластунски подобрались до самого кювета, быстро скатились в него, залегли.

- Вроде тихо, - прошептал Ермилов.
- Вперёд! - шёпотом скомандовал лейтенант, и вся группа бегом пересекла дорогу, немедленно скрывшись в уже потемневшем сосновом бору. Сквозь высокие кроны проглядывало ещё светлое небо, едва начавшее темнеть на востоке, в лесу же наступили глубокие сумерки.
Осторожно ступая по мягкой хвое, стараясь не создать шума треснувшим под ногой сучком или сухой веткой, бойцы выбрались на опушку, за которой простирался серебрящийся от вечерней росы луг. На другом краю луга местами протянулись вдоль берега Березины густые заросли вербы. Над рекой начал стлаться лёгкий туман, и казался он не туманом, а серым пороховым дымом.

- Ну что, командир, броском до кустарника? – спросил Дорошин.
- Вперёд! – скомандовал лейтенант, и они, пригнувшись, побежали через луг.

Вдруг над их головами раздался резкий свист, и впереди с треском хлопнула мина, затем вторая, третья. Откуда-то слева, из леса, раздалась очередь из пулемёта. Ей ответил пулемёт с другого берега реки.

- Ложись! – крикнул Левашов, и в тот же миг с громким треском сзади раздался взрыв. Матвея что-то сильно толкнуло в левую руку, развернуло, и он навзничь упал на сырую траву. Темнеющее небо в его глазах помутнело, бледная луна расплылась белой кляксой, стало вдруг темно.

11.

Матвей Иванович замолчал и о чём-то задумался, глядя сквозь стекло вагона на проплывающий мимо белорусский лес. Где-то здесь, в этих пущах, километрах в семидесяти южнее дороги, по которой сейчас поезд вёз его в Москву, происходили те самые события далёкого сорок первого года. О чём сейчас думал этот седовласый человек, кого или что вспоминал? Покачивая седой головой в такт вагону, он смотрел не сквозь стекло - он смотрел сквозь годы. Смотрел на свою юность, на своих товарищей, смотрел на исковерканные войной людские судьбы, на несбывшиеся мечты и на неосуществлённые планы. Он смотрел туда, в огненный сорок первый, и на его старческие глаза, обрамлённые глубокими морщинами, наворачивались слёзы.

Я тихо сидел на своей полке, не смея нарушить молчания, и лишь украдкой поглядывал на своего попутчика. Мой взгляд, помимо воли, постоянно натыкался на чёрную перчатку, обтягивающую протез его левой руки, и на скромную орденскую колодку из трёх ленточек. Пауза затянулась, и я почувствовал себя неловко, будто подглядываю в замочную скважину.

Ситуацию разрядил стук в дверь купе.
- Чай будете? – на пороге стояла проводница с подносом в руках.
- Давай, дочка, чайку. С удовольствием! – оторвал взгляд от окна Шинкевич и вытер ладонью набежавшие слёзы.

Проводница поставила на столик два стакана в неизменных подстаканниках, блюдечко с сахаром и двумя заварочными пакетиками, сказала: «Пейте на здоровье», и удалилась. Матвей Иванович ловко, одной рукой распечатал сахар, бросил в стакан пару кусочков, и стал окунать в кипяток пакетик с заваркой, держа его за ниточку.

- Раньше в поездах чай заваривали, а что теперь? – он кивнул на пакетик. – А теперь - всё экспресс, всё полуфабрикат. А какой чай заваривала моя мама! Столько лет прошло, а вкус того чая до сих пор помню. А какой аромат! Уверен: Вы такого чая в жизни не пробовали. У неё всегда были какие-то травки, засушенные лепестки каких-то цветов, всякие сушёные ягоды. Приготовить чай – это было действо, а не просто – пакетик в кипяток, и готово.

Когда мы попили чаю, я спросил:
- А что было дальше?
- Дальше? А давай-ка мы с тобой ещё по маленькой? – Шинкевич щелкнул замками, открыл свой чемоданчик и достал вторую бутылку водки. Первая была уже опорожнённой и сиротливо стояла под столиком, на кожухе обогревателя.
- Оставьте, Матвей Иванович. Давайте я в ресторан сбегаю – он ещё открыт.
- Дался тебе этот ресторан! – и он так же ловко, как и в прошлый раз, откупорил бутылку зубами и тут же налил грамм по тридцать водки в стаканы. Выпили. Я глядел на Шинкевича и думал, сколько же ему сейчас лет? Если в сорок первом было семнадцать, значит сейчас – восемьдесят пять! А он наравне со мной выпил водки и, как говорят в народе – ни в одном глазу! И держится молодцом! Да, крепкое поколение, что и говорить!

Я поставил порожний стакан и снова спросил:
- Так что же было дальше?
- А что было дальше? Да ничего такого особенного – как-то неохотно ответил Шинкевич.
- Но всё же? – я решил проявить настойчивость.

Матвей Иванович снова устремил взгляд в окно, помолчал.
- Цапанул тогда меня осколок от мины. Прямо в кисть левой руки. - Шинкевич приподнял руку, кивком головы указав на протез. – Боли я не почувствовал. Точнее, не успел почувствовать – сразу потерял сознание. Той миной больше никого из наших, слава богу, не задело. Только мне досталось, значит. Немец ещё покидал мины, пострелял из пулемёта и угомонился. А когда совсем стемнело, ребята вытащили меня к берегу.
Но не только немцы нас тогда заметили. Едва ребята доползли со мной до ракитника, как их окликнули наши разведчики. Они специально переправились в лодке, чтобы помочь нам перебраться к своим.
На том берегу меня сразу же отправили в медсанбат, оттуда – в госпиталь, в Могилёв. Кисть моей левой руки осколком мины раздробило основательно – ни одной целой косточки не осталось, сплошь кровавые лохмотья. Время тогда было тяжёлое, раненых в госпитале было полным полно. Поэтому никто не стал со мной возиться, всякие там операции делать, шины, гипсы накладывать. Просто взял хирург, и оттяпал мне кисть. Через два дня санитарным эшелоном меня вместе с другими ранеными отправили дальше в тыл.
 Так я оказался  аж в Горьком. Из военного госпиталя меня перевели в городскую больницу, так как я не являлся военнослужащим, и долечивали меня уже как обычного штатского.
Когда выписали из больницы, я устроился на завод кладовщиком – а что я ещё мог делать с одной рукой? Вот так и трудился до сорок четвёртого. А когда освободили Белоруссию, мне разрешили вернуться в Слуцк… - Матвей Иванович снова замолчал и отвернулся к окну.

Я ждал, не нарушая его молчания. Так прошло несколько минут. Шинкевич сглотнул подступивший к горлу ком, быстрым движением смахнул слезу, взял бутылку и снова плеснул немного водки в стаканы. Не чокаясь, и не произнеся ни слова, залпом выпил водку, тыльной стороной ладони вытер губы, и продолжил:
- На месте нашего дома было пепелище. О том, что произошло с моими родителями, я узнал значительно позже, уже после войны. А тогда я постоял на том месте, где был наш дом, да и подался в Минск, устроился в строительную организацию. Мы поднимали город из руин, а по сути – отстраивали Минск заново. Немец разрушил его основательно, камня на камне не оставил.
Там познакомился с нынешней своей женой, в сорок восьмом окончил техникум, получил диплом технолога-строителя и переехал в Кобрин, к её родителям. Так с тех пор и живём там, в доме её отца. Четверо детей у нас - взрослые все уже, семь внуков. Богатые мы с жёнкой, в общем.
О своём отце я узнал довольно быстро, вскоре после войны. Он погиб при обороне города, ещё в тот день, когда я с ружьём за спиной шёл из Слуцка в сторону Бобруйска. А вот о матери кое-что узнал только в шестидесятых. Да и то, полных данных нет. Немцы, когда оккупировали Слуцк, стали арестовывать евреев, работников партийных и советских органов, жён политработников и командиров Красной Армии. Впоследствии почти всех их фашисты  расстреляли. Но моей матери удалось избежать горькой участи, она каким-то образом оказалась у партизан, была там, у них в отряде фельдшером. А вот что произошло с ней дальше – не знаю. В тех краях немцы здорово потрепали партизан. Возможно, что она где-то в тех лесах и сгинула, - голос Матвея Ивановича слегка задрожал, и он снова повернул голову к окну.

Я всё-таки нарушил молчание:
- А об остальных, тех, что с Вами тогда выходили, Вы что-нибудь знаете?
- Знаю. Теперь знаю. Витя Ермилов под Смоленском командовал взводом. Затем с остатками дивизии выходил из окружения. После переформирования попал на Волоколамское направление, там был ранен. После госпиталя его чуть было не комиссовали, но он всё же добился направления на фронт, командиром взвода в батарее управления артполка. Он же почему перед войной служил в военкомате? Да потому, что на первых же учениях после училища получил контузию, был признан ограниченно годным и направлен для прохождения службы в райвоенкомат, до очередного переосвидетельствования. Но в госпитале он это скрыл. Иначе бы точно комиссовали. Хотя, кто знает? Время было напряжённое, командиров не хватало.
Войну Витя закончил в  сорок четвёртом, под Ригой, в звании майора, командиром дивизиона. Получил серьёзное ранение в ногу. После госпиталя вернулся в Москву (он ведь москвич), работал по партийной линии, был большим начальником, - Матвей Иванович улыбнулся этой фразе. – И вот в канун 60-летия Победы он смог каким-то образом разыскать меня. Я очень удивился, когда получил его письмо, подумал: ну надо же, всего то два дня были знакомы, столько лет прошло с тех пор, а ведь помнит, и даже разыскать меня сумел! А потом приехал ко мне в гости, в Кобрин. Вот тогда я и узнал от него, что Левашов с Дорошиным погибли на Березине, в тот день, когда меня отправили в Могилёв. В первом же бою погибли ребята.
- Сейчас Вы едете к нему, к Ермилову?
- К нему, к Витьке.

Шинкевич снова налил водки, поднял свой стакан:
- Давайте помянем. Боевых товарищей моих, Дорошина с Левашовым помянем, отца с матерью…

Выпили молча, не чокаясь.

- Если бы не Витька, то я даже этих юбилеек не имел бы, - Матвей Иванович ткнул пальцем в орденские планки. – Витька, когда узнал, что я признан инвалидом по несчастному случаю, возмутился и стал писать во все инстанции. И вот добился. Приравняли меня к партизанам. А как же иначе? Я же не был красноармейцем. Да и не воевал, по сути. Ну, какой из меня воин? Так,  два дня по лесам да по болотам. Одно слово - партизанщина. Но пенсию мне как ветерану теперь платят, и медальки вручили. А тогда, в сорок первом, всем было не до наград. Это после Сталинграда, даже больше после Курской дуги стали щедро награждать. А до сорок третьего очень не многие получали награды. Что уж говорить про таких, как я, воевавших всего два дня, да и то не в регулярной армии, и даже не в партизанах? Таких, как я, тогда не награждали…      
 
Москва, 2010 год