Весна, 2010 г.
Признаюсь честно, я недолюбливала ее с детства, но виной тому была вовсе не новорожденная. Время было сложное, чтоб не сказать безбашенное, советское - пресоветское, аж жесть, это если сравнивать отношение общества к своему главному богатству - людям. К примеру, исполнилось ребенку три месяца – и пора, выходи, декретчица, на работу без лишних слов...
...Мать родила Наташку, когда мне было 4 года. Четыре года, - утверждают ученые,- удивительнейший, прекрасный возраст, когда ребенок начинает задавать философски-смешные вопросы про взрослую жизнь («А почему папе всегда дают ножку от курицы? А мне нет?", "Почему папа писает не как я, а стоя?», "А почему папа, приходя с работы плохо пахнет, а мама все равно его целует?", задумываться над внутренними страхами («И я тоже умру?!!»), загонять взрослых в угол детсадовскими ужасами: «Черная-черная перчатка - это правда!?». Возраст ангела! Ангельского возраста, я полагаю, у меня не было. Потому что родилась Наташка и мать была вынуждена была оставлять ее на меня с третьего месяца рождения.
...Я – вылитая мать, сестричка – в отца. Полные антиподы. Чувство противоположности интуитивно раздражало и отталкивало.
Родители работали медиками в амбулатории сахарного завода, то поодиночке, в разные смены, то вместе, оттого Наташка часто оставалась дома со мною. Средств на няньку у малооплачиваемых медиков, понятное дело, не было отродясь. Больше всего запомнился ее фирменный ор. Орала она так громко и требовательно, что от страха вгоняла меня в крупную дрожь. Колени дрожали так, что я садилась на корточки и, долго пребывая в ступоре, пережидала эту разночастотную канонаду. Я долго не знала, что с этой "радостью" делать и в страхе подымала черную тяжелую эбонитовую трубку телефона. Мне вежливо отвечал заводской коммутатор. На том конце провода милая барышня расспрашивала: какую маму мне позвать, где и кем она работает, а когда прояснялось, что нужен здравпункт, то по вторичному звонку адресата находили мгновенно.
Мать давала мне спешные советы, как перепеленать, чем напоить-накормить орущую Наташку. Иногда она приезжала домой, в кабине попутного самосвала, едущего в поле за собранной сахарной свеклой, и быстро исчезала снова. Но чаще слетала с телефонного провода куда-то в никуда. И я снова оставалась наедине с нелюбимой обязательной нагрузкой - Наташкой. Если бы хоть кто-нибудь спросил меня: зачем мне она в четыре с половиной года? В возрасте, когда без зова на обед сутками хочется играть с соседскими девчонками в игру "секрет под стеклом" - это зарытые в землю бусинки и стекляшки, строить после дождя по команде "кто быстрей?" песочные замки, упоительно гладить рыжего облезлого Мурзика, кидать камнями в злую кусачую псину, забредшую с соседней улицы, или канючить у соседского жадины-Женьки лисапет...
И верите, этот кто-то, кто б меня защитил, наконец, нашелся! Как-то на лето к нам приехала выписанная из под Тамбова бабушка с экзотическим именем Лукерья. Разговаривала она забавно, с легким диалектом, чисто "по-Тамбову" - слегка коверкая слова. Однако мне казалось тогда, что это ого-го как круто. Например, вместо "доброе утро" она произносила "добрый утор", вместо "камбала" - "канбал", а вместо "матери" - "матря". Полюбила я ее сразу, безоговорочно и навсегда. А став студенткой, регулярно и с удовольствием переписывалась до самой бабулиной смерти. Это сейчас, не только по-житейски, но и по науке я знаю, что тригон, три астрологических знака из одной земной стихии - "Телец - Козерог - Дева" - обязаны дружить между собой. Видимо мы не просто дружили как кровинушки, но и понимали друг дружку с полувзгляда-полувздоха.
...В четыре с половиной я полюбила ее за то, что она могла командовать родителями, как генерал армией, а я не могла. От родителей в виду их вечной занятости я получала мало ласки. Зато сполна отхватила от бабы Луши. Украдкой замечая, как растет ее авторитет в моих глазах, мать с отцом продолжали плясать перед нею на цырлах. "Пойди, скажи матре, пусть молока принесет," - и мать, как по взмаху волшебной палочки, несла.
Мне - 4, бабуле - шестой десяток. И ведь, помню ж, были у нас общие тайны и даже секреты. Однажды она, перекрестившись, глядя на мою орущую кровь-с-молоком сестрицу, причитая, спросила: «Что ж ты так жабу-то рвёшь? Без умолку? Уж и напоена, и накормлена, и сухая..?». С тех пор мы меж собою окрестили Наташку «жабой», звучало прозвище необидно, потому как произносилось слово это тихо-беззлобно, да и то в момент ее воинствующего ора. Да и сходства ее с болотным существом не наблюдалось: пухлая, красивая, розовощекая девчонка ела и спала хорошо, но уж если ей что-то не нравилось – то кричала так, что подымала в летнюю ночь весь квартал.
Бабушка мне нравилась, но была еще той тещей. После замужества дочери, то есть моей матери, она заболела извечно-русской болезнью - нелюбовью к зятьям. Но меня родственница неистово любила, видимо в знак компенсации "за несчастье родиться в такой семье". О том, что она думала по поводу "гардеробной моли" - нищего фельдшера, молчуна-зятя, для родителей непродолжительное время оставалось тайной. Но не для меня: уже в 4 года я четко уяснила тип взаимоотношений в нашей семье, будто все понимала. Кормила и ухаживала за внучками бабуля качественно, делала все с душою и хорошо. Пока не наступила слякотная южная осень. Шумная и малоуправляемая «жаба» все же ее утомила: бабушка Лукерья предпочла увезти меня с собою, подальше от преследовавших детских страхов и волнений, за что я была ей благодарна по гроб ее жизни. Совместному отъезду мать не воспротивилась. Тогда-то Наташку и отдали в заводские ясли-сад.
Одно неоспоримо, что повезло мне в девчачьей жизни больше: я все-таки потаскала, хоть и немного, новые платьица-обувь-куртки с пальто. Наташка же, бедняга, всегда донашивала мои обноски. Все мои книжки, куклы и вещи – все оставалось ей по наследству. Она терпела и больше помалкивала, не стану наговаривать: мы редко ссорились. Но и редко дружили. Мы жили сами по себе, будто не замечая друг друга, как и положено вальяжному гороскопическому Льву в упор не замечать деловитой и напористой Девы. Друзья у нас были по возрасту разные, вкусы не совпадали, интересы никогда не объединяли. Частенько все само собою выяснялось, что давало мне повод, как старшей, ехидно напоминать: "Натах! Ото Льва у тебя лишь царская лень". Она не реагировала, не отвечала, лишь тихо посапывала. Наверное это ее обижало, но мне, как Деве "с человечьим лицом" тогдашняя прямота казалась правильной.
...В начале советских 80-ых в широкой продаже, наконец, появились цветные телевизоры. И как-то после очередной зарплаты отец принес в дом новый «сундук» под названием «Темп». Радости нашей не было предела: кнопки классные, большие, экран огромный, не то, что у старого, звук просто "атасьон, Чикаго"! Родители позвали соседей и после недолгих восклицаний удалились на кухню сварганить ужин и обмыть удачную покупку. А мы, ликующие, остались в комнате. Прошло часа два, телик слегка поднадоел, и я, сидя на кресле, протянула ногу и лихо воткнула пальцами ступни в новенькую кнопку, поблескивающую гладким пластиком. Телевизор послушно отключился.
Наташка сорвалась с дивана и мигом доложила о моей диверсии отцу. Тот, разъяренный, хотел уж было выпороть меня ремнем, да мать заступилась. Я проклинала и ненавидела Наташку целый вечер. А на следующий день она пришла с мороза с отмороженным ухом, которое мать быстро отогрела спиртом и снегом.
Я поступила в университет: училась хорошо, тащила общественную нагрузку, что подтверждали и факультетская доска почета, и повышенные стипендии, и профессор-куратор моей группы, «классная дама» по кличке Архарыч. Андрей Захарыч нарадоваться на меня не мог, пока не появилась Наталья. Та, глядя на меня, решила попробовать силы на выбранном мною поприще. Скажу наперед - ничего хорошего из этой затеи не вышло, спасло лишь то, что на факультете имелась другая специализация, и сеструха тихо ушла «в запас». За постоянные неуды и прогулы лекций пять студенческих лет ни стипендий, ни общаги сестре не давали, на сборе урожаев она ухитрялась вляпываться в разные передряги. То лишнего выпьет, то накурится, а то – и то, и другое, один раз по студенческим рукам поползли пикантные полуобнаженные фотки «под мухой», которые по чистому недоразумению попали в руки Архарыча.
- Мда.., - многозначительно произнес он, но отчислять сестру из вуза по личной просьбе срочно прибывшего отца не стал. Пожалел.
Потом в ее жизни были разнокалиберные мужчины, от чистопородных евреев до колерованных гастарбайтеров-молдаван, - исключительно гражданские мужья. «Негражданским» был лишь рыжий красавец-сын, которого она скинула на плечи родителей и вспомнила о материнском долге, когда тому пришло время по-настоящему взрослеть. Чем, собственно, и спасла себя от нищеты и забвения. Рыжик подрос и стал для матери спасательным кругом, коммерсантом-хакером-компьютерщиком, регулярно оплачивавшим коммунальные и телефонные счета, ремонтировал дом, гараж, машину, телики и компы, а заодно, как маленький храбрый чукча, отбивался у яранги палкой от материнских ухажеров, как от назойливых волков.
...Тоска пришла нежданно. Наталья сходила ко врачу и, сделав по его рекомендации компьютерную томографию, обнаружила опасную опухоль. От этой новости буквально на глазах она ослабла, притихла, стала жалостливой и жалкой. Операцию по первости отвергла – не столько из-за нехватки денег, сколько из-за необъяснимого животного страха, который оказался сродни шоку. Проживая вдали от нее, не спрашивая ни о чем, я поехала наводить справки в престижный институт нейрохирургии: как, что, когда, где и почем. Представить себе, что она ляжет под нож малоопытного областного нейрохирурга я не могла.
Я ехала и вспоминала картинки из полузабытого детства: как редко моя сестрица носила обновки, как я отбирала у нее краски или карандаши, когда у нас в школе совпадали уроки рисования, как подсовывала ей в качестве "проверки на смелость" дохлую мышь, как однажды в бассейне, прыгнув "нА спор" с вышки, чуть было не утопила кровинушку. А помню, еще был случай: нагнувшись за упавшей в ведро с водой вишенкой, маленькая Наташка рассекла себе до кости переносицу, тогда кровь хлестала по стенам. Моей вины тут не было, но , по словам матери, я все равно - "не углядела"...
Да и потом, успокаивала я себя в электричке, приближаясь к нейрологическому институту, что значит не любить? Наташка - ведь не червонец, чтоб всем нравиться, в том числе и мне...