Только банальность уже известной мне истины, - о вкусах не спорят – заставила молчаливо и неопределённо кивнуть , отвечая на папин вопрос о её вкусе.
Она – это сосиска, которой кормил меня папа в наш первый приезд в большой город.
До этого я читала о существовании сосисок в толстой и красивой книге с названием « О вкусной и здоровой пище « . Была у нас такая книга. Иногда о них упоминалось и в других книгах, где рассказывалось о совершенно незнакомой для меня городской жизни.
Сейчас эта жизнь лежала передо мной на плохо промытой тарелке в виде одинокого предмета, к описанию которого я и приступаю.
Что характеризует предмет ?
Назначение, размеры, форма, цвет, материал ... . Предмет мне нужно было съесть. Сосиска - размером с мою детскую ладонь - цветом напоминала виденное мною однажды лицо друга – серое от ужаса. Этот серый цвет словно возродился в сосиске, треснувшей вдоль , и открывшей грязно- розовую мякоть. Так кричащий рот открывает дёсны. От этого « крика « сосиска потеряла её первоначальное геометрически осмысленное очетание цилиндра.
Конечно, тогда я не могла бы описать словами впечатление от увиденного, это сейчас я пишу какие-то слова, подбирая сравнения, но то впечатление осталось на всю жизнь.
Впечатление несоответствия моего радужного представления о городской культурной жизни и этого, почти живого , жалкого создания, лежащего передо мной.
Папа принёс ещё алюминевую вилку с одним потерянным зубом и кусочек чёрного хлеба. Тогда в городах, как и по всей стране, всё продавали по нормам, он мог купить только то, что купил.
Мы никогда не говорили с ним о том посещении кафе в большом, теряющем красоту, старинном городе в центре России. Я запомнила папин взгляд – он был неожиданно извиняющимся и немного заискивающим в тот момент, когда он пожелал мне приятного аппетита.
Я заставила себя попробовать эту сосиску, тот вкус, который вырвался из неё вместе с фонтаном горячей жидкости , я могла бы описать в солёно- кислых тонах или одним словом – дрянь. Дрянью был и хлеб, который прилипал к пальцам при прикосновении к нему.
Я была большая девочка и , не умея называть ещё вещи словами, обозначала для себя чувствами границы возможного.
Я ела эту сосиску, она была куплена для меня, моим папой за деньги, которые он заработал на тяжёлой работе.
- Деньги плачены...- я слышала эти слова много раз и понимала, что произошло важное действие, ценность его непререкаема и не может обсуждаться.
Сейчас, сегодня я могла бы найти в этом действии символические приметы времени, особенностей воспитания, показатели личностной зрелости, уровень морального развития и прочее и прочее...
В любом описании была бы связь жизни ребёнка с жизнью его страны, давно потерявшей ориентиры своей настоящей жизни, погружённой в небытие отчуждения, в лживость сиюминутной правды и пользы, которая далека от истины и целесообразности, от всего настоящего, что и составляет сущность живой жизни. Об этом даже пели в песне, может быть, невольно раскрывая самую главную тайну большой лжи : « Мы говорим Ленин, подразумеваем партия». Говорили одно, а делали, думали – другое. Может быть, я напишу об этом в другой истории, и она будет не только о сосиске.
Сейчас я пишу о сосиске, кожица от которой осталась на грязноватой тарелке в городском кафе.
Когда мы вышли из кафе на морозный воздух, где в начинающихся сумерках не так опасно смотреть в глаза друг другу, я спросила папу :
- Папа, а у этой сосиски есть название ?
Я думала о сосисках во множественном числе, надеясь в глубине души, что нам попалась какая-то не настоящая сосиска.
Папа быстро ответил:
- Они называются « Столичные»
Его слова, словно паутина, прилипли к моим губам.
- Столичные, - с усилием разжав губы, повторила я.
Москва – столица была моей мечтой. Я хотела учиться в Москве, я хотела научиться жить в мире большой культуры какой мне представлялась Москва. В Москве жила Анна Андреевна Ахматова, в Москве жили художники, учёные, артисты.
Большой город, куда я приехала с папой, был для меня началом этой большой культуры, я столько читала, но сосиски...
- Почему « Столичные» , их делают в Москве ? – я смотрела на папу, боясь его ответа.
- Нет, их делают по одному рецепту на всех мясокомбинатах. Здесь в городе их делают также как и в Москве. Помнишь, мы проезжали мимо мясокомбината, там ещё запах был.
Запах я помнила, если бы папа сказал мне раньше, что это пахнет мясокомбинат, где делают сосиски, то, наверное, я стала бы сразу вегетарианкой. Запах запахом, но нечто большее – уклад жизни в моей стране – реальность плановой экономики говорила папиными словами о « Столичных» сосисках.
Потом я узнаю , что есть другие слова об этой экономике , которая почему-то должна будет быть экономной: план, обязательство, норма, перевыполнение, пятилетка, а потом « продуктовые карточки», очереди, пустые прилавки, моё неумение доставать, заводить нужные знакомства, оплата моего труда пачками писчей бумаги...Это – другая страница истории моей страны и моей жизни тоже.
На всю жизнь запомнилось объявление над пустой витриной, где уже не было указанного в объявлении продукта:» Сосиски норма 0, 5 кг в руки «. Корявость букв могла бы стать предметом внимания искусствоведа , может быть и станет или уже стала...
В той плановой реальности экономной экономики остались, - так хочется, чтобы навсегда, - и сосиски молочные в целофане.
Я и сейчас думаю, что они – как будто бы мясное изделие – получили не случайно название изделия другого качества.
Возможное мясо на пути от мышц животного до тарелки с сосиской молочной потеряло, если вообще имело, все свои существенные признаки. Я уже говорила о том, как можно описать свойства предмета...
Сосиски молочные обладали свойствами, но явно не того предмета, название которого произносили люди при встрече с ними. Опознать происхождение блёклого серого цвета в сосиске, которая на глазах , опущенная в горячую воду, распухала до невероятных размеров Большой Колбасы, а потом на пути в тарелку съёживалась с такой стремительностью, что все классические образы – в том числе шагреневая кожа, просто не успевали за описанием превращения. Сосиски ещё и меняли свой цвет – из блёкло серго они становиись багрово – красными...
Я не помню их вкуса.- не могла их есть. Я была уже совсем взрослой и сама заботилась о себе, покупая только ту еду, которая не вызывала явного отвращения.
Сосиски в целофане были ещё удивительны тем, что в компаниях друзей иногда возникал принципильный спор: как их варить – в или без целофана. Без – они разваривались, в – они сохраняли свою сигарооборазную форму, но... Суть в том, что сосиски были разные – с одних целофан снимался до варки, а с других – после варки. Так что сосиски можно было называть не только в целофане, но и с целофаном. О съедобных свойствах последнего мне и сегодня ничего не известно.
Известно другое, - мне кажется, что очень важное для моей истории о сосисках, событие.
Это другое нашло себе место в кабинете ректора советского провинциального университета во времена последних дней перестройки. В этот кабинет привели меня уже дела моей взрослой жизни. Ректор был учёным с мировым именем, его называли лицом современной науки, он был как и я гражданином СССР. Нам ничего не надо было объяснять друг другу, когда в его рабочий кабинет во время нашего очень делового – абстрактно-научного разговора вошла секретарша с сосисками в руках. Нет, я написала неправильно . Надо так : торжественно , парадным шагом, с гордо поднятой головой вошла секретарша, почтительно внося на протянутых ладонях сосиски. Замечу, что они не были завёрнуты даже в бумагу, нет, нет – они возлежали на её ладонях в первозданном ( если у них такой был ) виде , с вызывающей наглостью высших существ. Они были одеты только в свои целофановые одежды и то, что можно назвать телом, просвечивало нежно- розовым цветом, дразня неискушённого человека возможностью вкуса.
Меня не удивило, что сосиски были не завёрнуты – тогда хронически не хватало всего – бумаги для разных нужд, надежды на будущее, воли для действия... Приближался конец советской власти.
Я поняла значение взгляда секретарши, который был брошен на меня как на предмет обстановки. Она оценила меня как свою и чужую одновременно. Своя – всё поймёт, чужая – не будет спелетен за стенами кабинета.
Она так соединила в одном взгляде меня и ректора, что тот понял, что она поняла, а она , в свою очередь, поняла, что он разрешил. Разрешил сделать то, что она сделала – подошла к его столу и положила сосиски в выдвинутый им ящик огромного письменного стола.
Когда я уходила , то попрощалась с ней, занявшей уже своё место у дверей кабинета ректора. Она была необыкновенно красивая женщина, её рабочее место было украшено теми милыми пустяками, которые придают ему индивидуальность и выдают характер владелицы.Характер устроительницы жизни, дома, может быть, мира.
В нашем прощании не было подтекста, я искренне сказала ей спасибо за то, что она заботиться о ректоре, он достоин заботы.
Я не могла ей рассказать о том, что после её появления с сосисками в руках, мы не могли продолжать наш абстрактный научный разговор, ещё не умея , попросту боясь, говорить о реальности жизни языком реальности.
В стране звучали слова « перестройка», « гласность», но мы ещё не чувствовали смысла свободы – слова, мысли, жизни, себя.
Словно сосиски в целофане прожитой жизни и социального опыта, мы были отделены друг от друга и от нашей настоящей жизни искусственными границами лжи разного сорта.
Наступил тот день, когда показалось, что эти границы рухнули вместе с Берлинской стеной. В магазинах -моего тогда- пограничного города появились заграничные – польские – сосиски.
Они были необыкновенно вкусными, за ними люди привычно выстраивались в , уже не угающие размерами, очереди. У польских сосисок был домашний вкус безопасной пищи. Они были красивыми, они не теряли своей красоты, когда их варили или жарили. Они создавали необыкновенный уют, когда их просто выкладывали на кухонный стол. Они вкусно пахли !
Вы можете смеяться надо мной, но запах этих сосисок для меня равен запаху свободы. Как известно, у каждого свои ассоциации.
Если свобода, это и возможность выбирать, то польские сосиски своим появлением принесли именно эту возможность. Вместе с ней появлиась новая тема бытового общения – качество. Напишу с большой буквы – Качество.
Нам, пережившим недавно пятилетку борьбы за качество, увековечившую себя появлением знака качества и воспоминаниями о его короткой жизни среди нас, слово « качество» казалось почти бессмысленным и требовало услилий при произношении. Затёртое пропагандистской машиной до полного уничтожения содержания, оно словно перестало быть словом родного языка.
Мы могли говорить о вкусе польских сосисок, сравнивая их со вкусом отечественных и с той – местной знаменитой колбаской, которую называли « пальцем пханая». Сама я не ела эту знаменитость – не могла, видела только однажды в каких неряшливых условиях её делают и как её « пхают « пальцем.Пощажу моего возможного читателя – не буду описывать детали, ещё и сегодня при словах « деревенская пища» у меня бывают приступы тошноты.
Я отвлеклась.
Руганая – переруганная многими моими соотечественниками демократия пыталась найти себе место в моей стране.
За первыми вкусными польскими сосисками появились другие, тоже польские, но уже не такие вкусные.
Это рынок с его законами пришёл в наши дома, где мы ещё только узнавали, что такое свобода, доверяя своему прошлому опыту, не умея анализировать новый – сегодняшний день. Новый день уже пришёл и требовал понимания, анализа, прогноза.
Вкусные сосиски завоевали нас как покупателей, как клиентов. Вы уже знаете, что это было легко сделать. Рынок сбыта сосисок был создан, но на нём не было главного условия для сохранения вкуса – качества – сосисок . Не было конкуренции. Вот производитель сосисок, заботясь о своей прибыли и... я не буду морализировать по его поводу . Мне как покупателю, да и не только мне лично, было понятно, что сосиски стали хуже.
Только здоровая конкуренция как необходимость сохранять лицо, репутацию фирмы, репутацию товара , его качество охраняют покупателя от появления на рынке дряни. Простой житейский подвох – наша покупательская « всеядность» , не требовательность к качеству « испортил» польские сосиски.
Это было время взаимных испытаний для продавцов и покупателей. Продавцов, пришедших из разных стран в нашу страну, и нас – не искушённых покупателей. Продавцы, чтобы избежать большого риска( любой неизвестный рынок – риск ) не вкладывали большие деньги в качество товра, а мы – не знающие его разнообразия- не могли отличить дрянь от ещё большей дряни и набивали себе синяки необходимого опыта, находя ложь за красочными обёртками, кричащими о качестве.
Это было недолго. Мой народ учится очень быстро, умом он прыток, за словом в карман не лезет, вот с делами сложнее, но...
Изменение ституции на рынке товаров было налицо. Это прежде всего подтвердил мой кот. Его природной острожности и брезгливости, не притуплённой бессмысленной борьбой за выживание , можно было доверять.
Когда он был уже подростком, я предложила ему на завтрак кусочек сосиски – той, без целофана, которая оказалась на нашей кухне вместе с приехавшией подругой. Уверяю вас, что это была сосиска с названием « Столичная».
Если бы вы видели как он брезгливо отряхивал все четыре лапы – одну за другой и казалось все вместе – то поймёте меня без лишних описаний его разочарованной морды, с которой он покинул кухню. Он – Роська – нёс своё презрение и возмущение во всей длине своего пушистого хвоста, поднятого
строго перпендикулярно. Мне оставалось только тайно надеяться, что это отношение не распространится на меня.
Роська не проявлял интереса к этим сосискам, когда они вечером ещё раз появились на столе, а он сидел рядом на табуретке и вполне мог бы... Не мог, не хотел. Не хотел он есть и морскую рыбу, которую я иногда покупала в магазине. Он ел блины, кабачки, хлеб с молоком, иногда кефир или творог, яица, но никогда не ел сырое мясо или печень. Их, как и ту сосиску, он награждал презрением разной степени.
Какой силы нитраты и пестициды были в наших продуктах ? Сколько процентов воды, туалетной ( говорят, что это было ) бумаги и разного прочего было в той еде, которую я ему предлагала ? Котик не ответил бы, а мне остаётся только гадать.
К первым польским сосискам он проявли интерес – понюхал их, но есть не стал, хотя и не продемонстрировал безграничного отвращения.
Через несколько лет , мой уже совсем не юный котик, сам проявил интерес к сосискам, которые сын привёз из Москвы. Она уже была столицей России, а не СССР. Роська как живой барометр отметил изменение качества, его заметное улучшение – медленное, но приближение к главному назначению еды – сохранять жизнь в людях, да и в моём домашнем котике тоже.
Между первой встречей моего кота с иностранной сосиской и той, сегодня пока последней, когда он с аппетитом уминал Московскую сосиску, привезённую в красивой фирменной упаковке Московского мясокомбината, произошло много событий. Они – не только история в сосиске, они – сюжеты для множества историй, ещё не написанных мной, да, может быть, и другими людьми. Это истории о рынке, о макро- и микроэкономике, о лжи и доверии, о деньгах и нищете, о разуме и отчаянии...
Среди них есть и эти эпизоды, где сосиски – отечественные и зарубежные – главные действующие лица.
Я расскажу только несколько из них.
Эпизод первый « Западный немец в России «
Он всю жизнь покупает сосиски и доверяет продавцам. Он приехал в Россию, когда в магазинах стало больше , чем один вид сосисок, и купил , привычно отсчитав деньги, желаемое. В доме у его русских друзей он увидел товар. Это была дрянь, вывезенная из его страны за ненадобностью. Ему было стыдно за Германию, мне – за нас. Сосиски лежали в глубине туалета – того, с дыркой в полу, а вся компания ела на ужин не немецкие сосиски из российского магазина, а поджаренный в постном масле хлеб с луком. Говорили о противоречиях капитализма, об инфляции, безработице, правительствах, о ценах в немецких магазинах, профсоюзах и многом другом, что вместили в себя сосиски, тонущие в туалете.
Эпизод второй « Провинциалка»
Вечерняя Москва – последний год двадцатого века. Маленький вагончик на Тверской улице, освещён ярко, виден издалека. На витрине небольшое объявление о лицензии частного предпринимателя и эта женщина.. Как она ловко, красиво движется в неосязаемой тесноте киоска, как она складно и певуче переговаривается с покупателями, как она опрятна, просто нарядна в своей рабочей одежде, она улыбается. Улыбается приветливо,без напряжения- естественно ( что-о щёлкнуло в моей голове : « Она не читала – ура, она не читала ! – Карнеги «). Я покупаю у неё сосиску , потому что хочу поговорить с ней. Жую подогретый хлеб, с наслаждением окунаю , просто топлю сосиску в отечественном ( ! ) краснодарском кетчупе и успеваю задать только один вопрос :
-Вы, наверное, коренная москвичка ?
Я знала, что она ответит :« Нет». Она и сказала это слово, легко , без страха лимитчцы- провинциалки, которой надо заслужить, выслужить, выпросить, вымолить возможность жить в Москве.
- Москву-то , ведь деревенские строили...Мы не успели поговорить дольше, к её киоску подошли её постоянные покупатели – студенты из соседнего университета. Они, как и мы когда-то , звенели монетами,собираясь перекусить.
У меня сжалось сердце от невольного воспоминания о той бабе, которая продавала нам сосиски на этой же улице. Тогда у улицы было другое название. Баба ненавидела нас тайно и явно, у неё никогда не было мелочи для сдачи, она находила грязное слово для каждой из нас, если кто-то один решался купить у неё сосиску. О её руках в перчатках с обрезанными пальцами, о неопрятном фартуке на толстом животе я не хочу писать. Это было давно, тогда все знали слова « развитой социализм».
Эпизод третий « Столица»
Столица – сто лиц, множество людей, миллоны. Среди них он – за прилавком киоска, на котором красуется вывеска» Сосиски». Подойдите ближе и вы увидите другое объявление : « Сосиски « Баварские» с 1 /2 лаваша».Читаю ещё раз объявление и мне становится просто весело. Какой-то старый страх умер во мне в этот момент. Моя культура – русская культура – открытая всеми миру смотрела на меня буквами родного алфавита с красочного листочка – объявления. Думаю, что и немец – баварец , и грузин, и американец узнали бы себя в это мгновение встречи с румяной сосиской, , политой кетчупом аккуратно уложенной в лаваш, завёрнутый в бумажную салфетку. Юный продавец в киоске был черноглаз и приветлив, он говорил на хорошем литературном русском языке с акцентом, в котором звучали ноты его родного языка.
Эпизод последний « Зарубежная сосиска «
Эти сосиски нарисованы на большом рекламном щите в приморском городе зарубежной страны, где у меня есть работа. В этой стране есть дом, где я живу, но это не моя страна – это место моей работы. Здес ь мало кто изучает русский язык – пугает его сложность и таинственность страны, которая всё ещё отталкивает своей экзотичностью. Я здесь только думаю по – русски, да иногда говорю со своим , уже зарубежным, котиком. Нарисованные сосиски не съедобны, не стоило бы и обсуждать этот банальный факт, как и тот факт, что мой иностранный котик не ест сосиски – у него есть специальная кошачья еда, на которой написано, что она для взрослых особей. Вот эта особь и уминает её, совершенно не проявляя интереса к сосискам, которые я иногда покупаю себе.
В уютном кафе на причале, при свете свечей можно вечером сидеть за столиком и смотреть на корабли. Редко, но сюда приходят корабли из России.
У моей истории нет логического завершения, да оно и невозможно в истории, где всё течёт и изменяется, оставляя в памяти одного человека то, что доступно ему одному – впечатления. Я поделилась с вами некоторыми из них.
Апрель – май 2004 год