Ночь. Суетливо. Но нисколько не странная суета, потому что вокзалы никогда не спят.
- Мне страшно и очень долго.
- Ничего не бойся. Никогда.
Вовка за руку вводит меня в двери вокзала, так торжественно, словно это двери ЗАГС’а. В здании вокзала несусветно разит мясом.
- Мясо… - констатирую вслух последнее слово завершающее мою мысль.
- Ну, что же ты….Это всего лишь на всего люди.
- Наверное…
Без каких-либо объяснений, я решила с ним согласиться.
01:18 – пишет табло зелёными трафаретными буквами, отправление поезда Одесса-Москва. Это поезд, на который есть билет в моём кармане. Сколько в моей жизни было этих билетов, и все они почему-то всегда оказываются смятыми, странная особенность у этих транзитных бумажек.
Вовка проводит меня по сумрачному вагону плацкартного поезда. И почему все полки, которые мне доставались в плацкартах были боковые и верхние?.. Ну да, ладно. Я погрузилась в мысли слишком глубоко, и голос Вовки звучал эхом в моих ушах, эхом довольно неразборчивым и среди всего этого гула я смогла разобрать только «не бойся». Были ли это его слова или мои мысли, для меня осталось загадкой. Я чмокнула его в щёку, поблагодарила за помощь с сумками и попросила остаться одной. По-моему он с удовольствием выходил из мрачного, плохо пахнущего вагона. По всей видимости, он считал, что делает мне большое одолжение, что провожает меня. Не знаю. Мне трудно даётся угадывать мысли людей, но сейчас это было уже и неважно, потому что он ушёл, а я осталась.
Поезд Одесса-Москва отправляется с 4 платформы в 01:18. В Москве я буду только завтра в 04:05. Это время показалось вечностью, которую мне стоило провести в вагоне. Я лежала на верхней полке и смотрела в окно. Плеер, и тот отказывался со мной общаться, говорил, что батарея нуждается в питании. Это нормально – всё живое нуждается в питании, я вспомнила, что вторые сутки ничего не ела, и задумалась на счёт собственной живости. Мои размышления увенчались медитацией. Пришла в себя от шуршания пакетов соседей. Развернулась, чтоб, наконец, оглядеться, кем же оказались люди, которые добровольно-принудительно должны были провести 27 часов своей жизни, вдыхая вместе со мной воздух одного плацкарта.
Пакеты продолжали шуршать. Мою нервную систему это расшатывало, потому что за трое суток мне всё же очень хотелось уснуть. Больших габаритов мужчина, нет, огромных габаритов мужчина сидел на нижней полке. Видимо это болезнь, ибо не бывает таких толстых людей, или я таких просто никогда не видела. Он расплылся своим мясистым телом по полке и грустно смотрел в свою пустую тарелку. Сумрак вагона и стук колёс добавляли этой картине некую утрированную обречённость. Его жена копошилась в пакетах, доставая оттуда в жестяных банках паштет и вермишель «Мивина». Молча и нервно жестикулируя, она принялась нарезать батон, рассыпающийся на крохи. Она заботилась о своём муже, готовила ему поздний ужин, но только в этот момент я ещё не подозревала, что это не последний его ужин, ну хотя бы в пределах оставшихся нескольких часов до утра. Но более меня удивило их невербальное общение, была в этом некая завеса тайны, ну, по крайней мере, для меня. Они не разговаривали друг с другом даже шепотом. Они всё делали молча. Меня заворожила эта картина и заставила дождаться конца трапезы, когда он, молча, доел, а она, молча, убрала посуду и оба они сели параллельно друг другу на нижних полках своего псевдо-купе, не естественно – не общаясь. Ну, решила я, вот теперь можно, наконец, уснуть. Никаких шуршаний пакетов, никаких стуков, голосов, только тишина и спокойствие. Я почувствовала, как меня начинает клонить в сон и уносить в другую реальность. Но тут очень громко и отчётливо меня привёл в чувство великий «ХЛОБЫСЬ». Я аж подскочила на полке, по звуку это было нечто массивное и стеклянное, упавшее с большой высоты. Высота, конечно, большой не была, но в вагоне, где царила сонная атмосфера, такой шлепок прозвучал более, чем громогласно. Толстый мужчина так и сидел в позе, в какой я видела его в последний раз, его жена, видать решила покемарить. Я заглянула вниз, звук был именно оттуда. Немая картина последовала после. Мужчина лет сорока пяти, в абсолютно неодуплённом состоянии от всего происходящего, приподнялся со своей полки. Посмотрел по сторонам, видимо был шокирован, ужаснувшись, что он тут делает, поднял бутылку с водкой с пола. Достал из кармана тряпичного пиджака цвета хаки большой гранёный стакан и заполнил его целиком палёнкой. Долго не раздумывая, он хлобыстнул его залпом. Мурашки по коже пробрали даже меня дрожью, а он положил стакан обратно в карман, как ни в чем не бывало. Бутылку с водкой поставил в котомку, стоявшую возле его ног. На тот момент, я ещё не понимала, зачем ему вторая идентичная котомка, только пустая, лежащая у изголовья. Затем снова окинул взглядом обитателей случившихся его соседями, ещё пару раз ужаснулся, стукнул себя по лбу и отрубился. Ну, решила я вновь, что пришло время и моего сна, развернувшись на бок, я наивно полагала, что сейчас усну, но тут вновь зашуршали пакеты, заставившие меня развернуться и обозревать картину очередного ночного ужина мистера толстяка. Жена лениво доставала паёк из громадной сумки. Рацион был велик, но однообразен:
вермишель «Мивина»
пюре «Мивина»
бутерброды с паштетом и колбасой.
газированная вода с зоологическим печеньем и конфеты «Гуливер».
Ещё долго после я не могла, есть ничего из вышеперечисленного, ибо преследовал меня образ толстяка поглощавшего с неимоверной скоростью эту пищу.
Закончивши свою трапезу, спустя несколько минут, вновь просыпался человек-бутылка, и весь сюжет повторялся по новой. А в пустую котомку у изголовья он складывал пустые бутылки из полной котомки, которая вся была затарена его «живой водой». Спать сегодня мне так и не пришлось, уже никаких иллюзий по этому поводу я не питала. Я наблюдала немое живое кино.
С приходом утра, вагон оживился, маятники в человеческом обличии шныряли туда-сюда между полками, но нашему псевдо-купе было собственно плевать, что происходит у рядом живущих соседей, мы жили по ночной схеме. Толстяк так и не уснул, да это и понятно – его габариты просто не позволяли вместиться в горизонтальном положении на полку. Человек-бутылка, всё так же прозревал от происходящего, а жена-курица суетилась с шуршащими пакетами, и всё это сопровождалось глубочайшим молчанием даже с утра. Но тут мне довелось увидеть ещё двух обитателей нашего кинематографичного уголка. Ребёнок толстяка, лет шести, безостановочно махал в окно поезда своей маленькой ручонкой и улыбался этому окну, издавая протяжные звуки, что-то вроде долгого «ыыыыыыыы». Видимо его «Ы» и разбудило старушку-аристократку, или возможно это сделало солнце, ярко светившее в окно поезда. За неимением шторок с его настойчивым свечением было не совладать. Она стала ёрзать по постели, а после и вовсе решила подняться. Молча, румяной она припудрила себе щёки, поправила что-то на голове, что-то весьма похожее на сахарную вату и алым подкрасила губы. Видимо, она считала, что белый ей к лицу в этом грязном поезде, потому что из туалета она «выплыла» именно в белом льняном платье. Мальчик играл в железных солдатиков, когда старушка неопрометчиво решила с ним позаигрывать. Его от страха отбросило в угол полки, а из горла его вылетали неистовые крики ужаса, на что старушка, улыбаясь своим ртом, с малым количеством зубов, отвечала: «Какой прекрасный ребёнок!». Ребёнок продолжал орать, старушка улыбаться, а родители мальчика апатично молчали. Человек-бутылка спал.
Солнце, пробивающееся своим светом в окно, никак не хотело угомониться слепить в глаза, но и бабушка-аристократка тоже не сдавалась.
- Так слепит…так же слепит, прям невозможно, - старушка наклонилась к своему коричневому чемоданчику и достала оттуда белый зонт гигантских размеров, чуть уступающий пляжным. Раскрыла его и загородила им окно.
- Ну, тахта хоть жить, возможно.
Видимо она была из какой-то глубинки России, потому что в её речи отчётливо слышались нотки, то ли южнорусского наречия, то ли северно-русского.
Поезд громыхал колёсами. Я, то и дело смотрела на циферблат, а время лениво завязло в его стрелках. Всё это, казалось пелевенской вечностью, чувство себя персонажем «Жёлтой стрелы» с мыслью о том, как спрыгнуть. Вся система жизни тут казалась, как на ладони, её цикличность и бессмысленность. Он – ест; он – пьёт; она – надевает красивые платья, которые никто не оценит; его – ещё могут удивлять окна, а она – слишком самоотверженна, занимается человекоугодием, а никаким не миротворчеством.
И все они молчат. Не то, чтобы им нечего сказать друг другу, просто нет той нити, нет чего-то главного во всём этом, нет настоящего. Или нет надобности, или возможно это тот уровень, где не нужны слова?
Моё же молчание было всего лишь молчанием наблюдателя. Дожить до вечера зачастую кажется легче, чем до утра. Я уткнулась носом в подушку. С приступом вечера ничего не изменилось в схеме жизни нашего уголка, только пустых бутылок в котомке стало намного больше, а еды в огромном пакете намного меньше. Я измеряла время по "получасу", через каждые полчаса толстый мужчина ел и через каждые сорок минут другой мужчина выпивал по целому гранёному стакану алкоголя. Странно, но, ни один, ни другой, за целые сутки так и не поднялись со своего места, даже не привстали, но и не состыковывались в своих трапезах.
Один - всегда слишком рано доел, другой - всегда слишком поздно выпил.
Ночь не сулила быть инаковой.
Но видимо в каждой системе есть свои пробоины. Очередная ночная трапеза толстого мужчины затянулась, а проснувшийся человек-бутылка заполнил свой уже родной стакан, оглянулся и на мгновение застыл взглядом на трапезничающем человеке. Голодная мысль обуяла его внутри. Он ещё раз взглянул внутрь своего заполненного стакана, немного помешкал в действиях, а после, демонстративным жестом протянул его толстяку, но абсолютно молча. Подобный жест сделал и толстяк, взглянув на остатки «мивины» в своей тарелке, он жестикулярно дал понять своему соседу, что не прочь, чтобы тот присоединился к нему. Человек-бутылка поднялся со своей полки, сил ему хватило только на один шаг, чтобы плюхнуться рядом на другую. Они обменялись тарой. Толстый человек запивал из гранёного стаканы, а худой наворачивал остатки вермишели. Вытянув мизинцем из тарелки последнюю вермишелинку и облизав палец, худой человек поклонился толстому, забрал из его рук свой стакан и вновь перебрался на своё ложе. Толстый так же ответил ему кивком головы и упёрся взглядом в своё уже привычное окно. За всё это время они не проронили ни звука.
И была во всём этом какая-то чаплинская мистика, в этом поезде, в этих добровольно-принудительных соседях, к которым успеваешь привыкнуть даже за 27 часов, в этой ауре сложенной случаем. Маленькая, короткая жизнь подошла к концу в 04:05 и то место, откуда мне хотелось бежать, я покидала с трудом и неохотой. Я полюбила их. Я полюбила её.
Вытаскивая свой рюкзак из маленького вагона в большой мегаполис, я думала о том, сколько таких коротких жизней уже было и ещё будет прожито. Я думала о мироздании, не замечая того, что прошло уже несколько минут, как я родилась заново.