Месяц назад у неё начались проблемы со сном. Конечно, правильнее было бы отнести их к возрастному недомоганию, но сама она имела другое мнение. Уже десять лет её не оставляло беспокойство сродни тому чувству, которое испытывает человек, потерявший смысл жизни. Все эти десять лет тревога, сдавливаемая волевыми усилиями, копилась и копилась, а когда сдерживать её стало просто невозможно, чёрная паутина будто вырвалась из груди и оплела небольшую квартирку, превратив дом в холодное и печальное место. Подруги по работе, такие же престарелые гардеробщицы Центральной библиотеки, не могли её понять. У них-то в семье царил порядок и покой, царицами которого они были сами. Шаркая по дому из угла в угол, улаживая мелкие дела, они день за днём скрепляли кирпичи семейного очага и оттого знали, что незаменимы. Она же вечерами томилась бездельем. Вернувшись с работы, женщина стояла у плиты и неизменно все десять лет готовила ужин на двоих. Стоило ли кого-то ждать? Этим вопросом она даже не задавалась, лишь исполняла, повинуясь смутному позыву, своё дело матери. Ела без аппетита, тщательно прожёвывая каждый кусочек, будто в пище она видела не потребность, а естественную необходимость. Но и это подруги из библиотеки считали данью серо-белой старости. Справившись с ужином, она неторопливо вымывала посуду до последней ложечки, расставляла по местам приборы и садилась в нерешительности, чем стоит заняться дальше. В доме ещё вчера было протёрто каждое стёклышко, каждая пылинка сметена, вещи заботливо и недвижно глядели со своих положенных мест. И только на плите неизменно стояла кастрюля или сковорода со второй порцией ужина. Через час, как и через три, знамения не приходило, и тогда начинались приготовления ко сну. В спальне и ванной комнате, так же как и на кухне, жизнь застыла в идеальном порядке, нарушить его никто не мог. Тяжело вздыхая, когда нужно было нагнуться или что-то поднять, движениями, не требующими лишнего напряжения, она раскладывала постель, ложилась в неё и ещё раз вздыхала. В последние минуты бодрствования женщина часто раздумывала о своём одиночестве. Муж? – старая история и, наверное, настолько стандартная, что и подробности стёрлись за время, слившись с единой тяжёлой женской долей. Сын? Да не забыл ли он ещё свою старую мать? Он старается, очень много работает, даже слишком много. Обвинять его в чём-то у неё не хватило бы совести. Он ведь очень быстро понял, что стал обузой матери. Ещё в десять лет мальчик подошёл к ней, когда она штопала что-то из вещей, и сказал, что завтра же пойдёт работать. Мать посмеялась, приласкала его, но на следующий день сын гордо принёс рубль, отказавшись объяснять его происхождение. Едва закончив девять классов, он пошёл зарабатывать, меняя одну профессию на другую, и где-то в этом поиске потерялся, исчез из виду, так что уже лет десять мать ничего не слышала о своём сыне. После таких мыслей женщина незаметно для себя засыпала до следующего раннего утра, когда нужно было бежать на работу, а потом повторить день до смутного, печального вечера.
И вот в один из таких вечеров месяц назад, ложась в постель, она долго не могла успокоиться. В панельном доме всё было тихо и спокойно. Впервые за многие годы женщина заметила эту тишину. Ей показалось, что в целом свете нет людей, и лишь она одна, погружённая на дно многоэтажного строения, лежит и ловит звуки вселенского молчания, обращённого к ней. Это молчание было красноречивее всех суетливых разговоров на поверхности планеты. Огромная тень накатывала на континенты, забирая ко сну людей и обращая их к молчаливой вселенной, вопиющей неизвестно о чём. Будто пристыженное немым взором, человечество куталось в одеяло с головой и засыпало. И только одна женщина на всей огромной тёмной половине Земли не могла сомкнуть глаза и расслабиться в уединении. Её охватило волнение без особой причины, будто ей было дело до всех на планете. Тревога росла и росла, убивая сон, распространялась по всему телу. От неё невозможно было отделаться, просто перевернувшись на другой бок и подумав о чём-то другом, и даже таблетки не могли помочь. Промучившись так часа два или больше, женщина отбросила одеяло и зажгла ночник. Темноту развеял жёлтый неяркий свет, недобиравшийся, однако, до всех углов просторной и пустой спальни. От него стало ещё более жутко, чем во тьме: оставшиеся в тени вещи будоражили фантазию и без того обеспокоенной женщины. Сейчас что-то случится. Сейчас войдёт ОН...
Где-то в глубине квартиры, кажется, у входной двери, поднялся неясный шорох, скрипнула дверь, и маленькие тихие шаги начали продвигаться к спальне. Раз, два, раз, два. Медленная, крадущаяся поступь. Неторопливое приближение будто накручивало нервы на колки, каждый раз, когда скрипучий паркет передавал шаг тяжёлых ног ближе и ближе к спальне. Вдруг всё смолкло точно в раздумье. Должно быть, эти тихие ноги стояли у самого входа в комнату. Женщина ждала, что сейчас и её дверь отвориться. Сердце забилось чаще, и трудно было вдохнуть, но она не поднялась с кровати и не бросилась навстречу – только напряжённо ждала. Вот сейчас повернётся ручка, сейчас приоткроется дверь. Но шаги вновь возобновились и направились к кухне, всё так же тихо и неторопливо. Из-за стены донеслись приглушённые звуки посуды, как если бы кто-то перебирал её, пересчитывал, переставлял по-хозяйски. Скрупулёзно и тщательно ночной гость устраивался в темноте. Он стучал тарелками какое-то время и вдруг затих. Повисла та же тишина, какой она была до визита постороннего. Женщина сидела на кровати и тщетно ловила звуки пустой квартиры – дом спал в оцепенении, не производя ни шороха. Даже из-за окна не доносилось рёва проезжающих машин. Покой не шёл только к ней, растрёпанной старухе, которая сидела на кровати и всем телом подалась вперёд, превратившись в слух. Снова и снова ей казалось, даже с надеждой, что скрипнет половица в тёмном углу спальни. Уж не сон ли это был? Не могли же звуки исчезнуть разом. И всё-таки стянутая непонятным ей самой страхом, женщина не вышла, чтобы проверить то, что она слышала. Часы безразлично показывали половину первого – непозволительно позднее время для того, кто собирается встать в шесть утра. Выключив ночник, она долго лежала и глядела в тёмное окно, а в мыслях были только осторожные шаги. Уже перед рассветом женщина потеряла контроль над окружающей её неизвестностью и заснула. Тьма заволокла её сознание до тех пор, пока над ухом ни взорвался оглушительно будильник.
Она ощутила себя разбитой и уставшей, как будто ночь провела не в постели, а стоя в напряжённом карауле. Холодный свет утра пробивался из-за тонких занавесок. Будильник разметал последние сонные образы, уничтожил ночную таинственность комнаты, прибавил будничной реальности, и женщина, наконец, поднялась, чтобы приступить к своему обычному дню. Она долго заправляла кровать, потом поплелась в ванную комнату, где совершила вечерний ритуал в обратном порядке, заменяя ночные приготовления дневными. Затем завтрак... На кухне её ждал сюрприз, напомнивший о событиях ночи. В раковине, на столе стояли грязные тарелки и кружки. Идеального порядка как не бывало. Такого она ни за что не могла себе позволить, даже пресловутая забывчивость исключалась привычкой к чистоте. Аккуратно прикасаясь к каждому предмету, женщина перемыла посуду и расставила её по местам. На губах её мелькнула улыбка, которая тут же растаяла...
Во время работы невозможно было не заметить её измождённый вид. Как ни старалась она скрыть своё утомление, подруги моментально догадались о том, что произошло:
- Опять слышала, как ОН приходил?
- Да, посудой гремел, что-то недоволен явно.
- А посмотреть его, конечно же, не вышла? Как всегда! Тебе самой-то это не надоело?.. Тебе бы улучить момент и поймать его.
- Поймать? Боюсь, что он совсем тогда рассердится.
- Да с чего ему сердиться?.. Помочь-то тебе некому... Сын всё там же работает? Сутками вкалывает и не звонит даже?
Она кивнула
- Ну, тогда держись сама. Нехорошо это, конечно, но делать нечего.
Разговоры на этом кончились, начиналась борьба с усталостью, со временем. Молчаливыми тенями, которых не замечали клиенты, они забирали и выдавали одежду, шаркали старыми ногами и упорно забывали о себе ради других...
За окном темнело, прохожие появлялись всё реже. Обычный скучный день обычной скучной жизни. Женщина сидела в окружении вещей, расставленных в образцовом порядке, и разглядывала, словно витрину, улицу за окном. Когда стали сгущаться сумерки, уменьшая контрасты цветного мира, зажглись невидимым светом фонари. Это был знак – она, наконец, дождалась времени, чтобы отправиться ко сну. Как и весь этот месяц, она уже в постели принимала таблетки успокоительного в качестве обязательного ритуала, закрывала глаза и начинала слушать. Засыпающий дом, оказывается, был переполнен разнообразным шуршанием, дребезжанием, стуком, шёпотом. Люди мастерили себе уютное место, скрытое от любых невзгод, и особенно от непрошеных гостей.
В полночь пискнул будильник, а через пять минут точно по расписанию щёлкнул замок. В квартиру распространился шорох, как если бы в открывшуюся форточку влетела ветка с сухими листьями и затрепетала под сквозняком. Женщина открыла глаза. В комнате, не смотря на выключенный ночник, было светло – это сияющая луна оставила в спальне бледно-голубой прямоугольник незащищённым темнотой. Только тень от кровати, поставленной под окном, простиралась чёрной расщелиной, повторяя силуэт лежащей на боку женщины. За дверью спальни, светящейся необыкновенной белизной, заскрипел пол. Те же крадущиеся шаги, что слышала она совсем недавно, проследовали сначала к спальне, а потом так же как в прошлый раз застыли. Дёрнулась ручка двери. В этот момент женщина обмерла. Она не могла ни двинуться с места, ни отвести взгляд и словно завороженная неотрывно следила за движениями напротив. Едва слышно, стала открываться дверь, медленно, медленно, точно она весила несколько тонн, пока в том месте, куда луна не светила, ни появилась чёрная фигура. Вплывая в тень, ночной гость оставался невидимым, он старался не шуметь, передвигался неспешно. Когда дверь закрылась, вошедшего нельзя было отделить от темноты. Он только угадывался у стены между косяком и шкафом. Женщина поняла – наблюдает. Должно быть, тень делала её лицо таким же невидимым как и силуэт ночного гостя, и он как раз силился рассмотреть закрыты ли глаза у женщины. Она зажмурилась, но продолжала изучать темноту. Сердце её безумно клокотало. Однако ничего не происходило. Он стоял неподвижный, таясь в темноте, точно скрывая своё присутствие. На секунду здравый рассудок попытался её успокоить: никто не может наблюдать из темноты. Должно быть, ей кажется, ведь во всей квартире не слышно ни звука. Но неподвластная рассудку, скорее повинуясь животному инстинкту, она уверилась в присутствии постороннего в комнате, и тишина только подкрепляла её убеждение. Нечто, не производя ни звука, наблюдало из укрытия за напряжённым старческим лицом... Прошло с минуту, прежде чем вошедший шевельнулся. Теперь край его тела освещала луна. Он был очень невысок, но коренаст. Женщина различала его бледное лицо с вытянутым подбородком и острыми скулами, остальные подробности скрывало множество теней, пролёгших по его коже. Неподвижный взгляд тёмных глаз лежал на её лице… Потом у него двинулась нога, тем же плавным неторопливым движением, с каким гость пробирался в комнату. Невысокая фигура стала приближаться к кровати, постепенно шаг за шагом. Женщина лежала, неспособная отвести взгляд от тени, скользящей по направлению к ней. Но когда их стало разделять не больше чем полметра, она закрыла глаза, притворившись спящей. Слышно было только собственное сердце, выдававшее её волнение, невозможное во сне. В какой-то момент начало казаться, что в комнате уже никого нет, и когда она уже собиралась открыть глаза, на кровать у её груди опустилось нечто тяжёлое. Пружины заскрежетали под грузом, и женщина невольно привалилась плечом к чьей-то спине, от которой веяло холодом. ОН что-то шептал над ней, но женщина не могла различить ни слова из-за грохочущего в ушах сердца. ОН говорил и говорил, как будто на неизвестном языке, сплетая одно слово с другим в чавкающий звук. ОН вдруг замолчал, осторожно поднялся, так что даже кровать не скрипнула, и исчез в ночи. Только дверь спальни щёлкнула ручкой.
Рано утром до будильника, женщина не выдержала и прямо из постели в одной ночной рубашке пошаркала на кухню. Вторая порция ужина не тронутой стояла на плите, да и вообще обстановка была вчерашняя – идеальная. Женщина вернулась к спальне, но, вдруг что-то вспомнив, не зашла внутрь, а двинулась дальше по коридору к другой комнате. Вечно запертой комнате. Комнате, которую она не видела открытой десять лет. И было это связано с её сыном. В полумраке слепого коридора, завершающегося дверью из тёмного дерева, женщину стали одолевать сомнения, стоит ли идти дальше. И всё-таки одержимая любопытством, она подошла вплотную к двери и прислушалась. Надёжная тяжёлая дверь охраняла от любых посягательств. Все тайны, хранящиеся за ней, оставались доступны только обладателю ключа, и даже звуки скрытого пространства нельзя было так просто получить. Она хорошо помнила о запрете, поразившем её в самое сердце. Ни за что, ни при каких условиях, ни под каким предлогом, ей запрещалось открывать эту дверь. Все десять лет запрет оставался незыблемым. Чтобы ненароком не покуситься на него, женщина избегала этой части квартиры, не убиралась в этом слепом коридоре, не поворачивала голову в ту сторону, где в полумраке таилась тёмная дверь. Впервые она подошла так близко к тому, чтобы нарушить данное ею обещание. Затаив дыхание, она стояла у двери, превозмогая желание открыть её. Ни глазка, ни щёлочки, ни достаточно большой скважины не было у этой глухой двери. Рука сама потянулась к ручке и почувствовала холодную медь. Вот так протянув руку, замерзая в одной рубашке, она стояла и воображала, что может там скрываться. Она думала, что если дверь отпереть, из-за неё распространится в квартиру покой и гармония – то, чего не хватало в идеальном порядке каждого уголка. Будто бы тёмной доской был перебит кровоток нормальной жизни, и лишь когда она откроется, заклятье будет разрушено, и снова в жизни появится смысл. Женщина нажала на ручку, но в тот же момент отдёрнула ладонь и прижалась к стене, отброшенная громким звоном за спиной.
Будильник. Всего лишь будильник, отрезвляющий будильник, смывающий все загадки и напоминающий, что в таком скучном круговороте жизни просто не может быть ничего превыше расписания. Женщина вернулась в спальню, нажала кнопку, чтобы отключить трезвон, и с этой секунды день опять встал на свои привычные рельсы, словно и не было этого утреннего помешательства. Завтрак состоял из безвкусной овсяной каши, дешёвого чая и бутербродов с сыром. Глядя на стену кухни, женщина пережёвывала каждый кусочек, потом убрала продукты в холодильник, а посуду стала ставить в раковину. Сначала медным звоном звякнула ложка о кафельный пол, тут же следом раздался звук разлетающихся в разные стороны осколков тарелки и чашки. Она стояла, не сводя глаз с раковины, где прямо по середине была выставлена увесистая кружка. "Это ОН" - только и думала она. Словно зачарованная, женщина собрала крупные осколки, подмела более маленькие, всё ещё не убирая взгляда с кружки. "Его нет, а кружка есть" – удивлялась она парадоксу. Убравшись, она подступила к раковине, включила воду и заботливыми движениями стала намывать и чистить фрагмент чужой ночной жизни, к которой она не имела никакого отношения и которую даже не могла представить себе. Это было похоже на соприкосновение с инопланетной цивилизацией, оставившей после себя только следы. И этим следам первобытный человек готов был поклониться, целовать их и оставить в своей памяти на всю жизнь только потому, что он их не понимает, пытается угадать по отпечатку внешний вид существа и благоговеет перед образом, который у него складывается. В морщинки затекали слёзы, а потом падали в мыльную воду.
Подруги уже ничего не спрашивали. И так было понятно: опять ОН, опять ничего сделать нельзя. Тема о ночном госте и раньше находилась под негласным запретом, старались ни упрекать, ни жалеть (в конце концов, это было её личное дело, в которое возраст не давал вмешиваться), но этот месяц молчали настойчивее, огибая больную тему за несколько километров. Даже называть его избегали, но каждый раз, когда говорили "ОН", все понимали, о ком идёт речь. Никто из полупрозрачных старух не думал вмешиваться в устоявшееся положение вещей. Их работой было подстраиваться под изменения в мире, а не идти против общего течения. Если так есть, значит, так должно быть. К исходу месяца женщина всё определённее стала напоминать труп: ввалившееся глаза, кожа, весящая на скулах, бледность, медлительность – всё демонстрировало её недостаточный сон. Она изнывала от любопытства и страха каждую ночь, когда слышала шорох у двери. Мучением для неё было оставаться в своей постели, когда начиналось движение в квартире. Но мучением было бы и предстать перед ним, увидеть ЕГО. Подобные мысли поражали её воображение. Она, стоящая перед ним в темноте ночи, лицом к лицу. Но какое-то отчаяние постепенно сделало эту фантазию не такой уж страшной. Ну и что, если попробовать? Если не решишься, так и промучаешься, пока не умрёшь. С дверью, она, конечно, справиться не сможет – тут даже не может быть возражений. Крепкий засов не откроется от одного её желания. Оставалось только решиться.
Когда часы огласили двенадцать часов, женщина давно была настороже. Она полулежала на кровати с включённым ночником и около двух часов вслушивалась в звуки ночной квартиры. Ровным еле слышимым гулом шумело электричество, несущееся по проводам. Не переставая, зудел холодильник. Двумя этажами выше бубнил телевизор какого-то полуночника. В ванной из крана раз в две минуты падала капля. На шестьдесят третьей женщина стала клевать носом, шестьдесят седьмую заглушил осторожный скрежет дверного замка входной двери. Невидимый гость снова был не в духе. Он издавал резкие звуки, пыхтел, расставлял свои маленькие шаги суетливо. Провозившись немного у двери, звуки привычно переместились на кухню. Она передумала. Зачем обязательно сейчас идти? Можно выбрать ночь получше. ОН будет спокойнее. Но какая-то неведомая сила подняла её с кровати. Женщина шла вперёд, смутно ощущая, что с ней ничего не может случиться. Что она не чужая этому дому, а значит, имеет право. Дальше мысль упиралась в какую-то стену, но и этого хватало, чтобы, не останавливаясь, продолжать путь сквозь потёмки. Она старалась не шуметь, но половицы, как ей казалось, оглушительно трещали, так что женщина ждала, как из темноты вдруг выглянет ОН и рассерженными жёлтыми глазами упрется в неё. Но в коридор никто не выглядывал, и она сама как приведение скользила по паркету к освещённому проёму кухни. Раздражённые звуки не унимались, складываясь в целый оркестр. Ещё пару шагов и она заглянет в освещённую электрическим светом комнату, которую знает наизусть, до каждой мелочи. Но женщина уже предчувствовала, что не узнает ничего, когда к ней повернётся лицо ночного гостя. В этот момент она вспомнила бледное лицо с острыми скулами, освещённое лунным сиянием, и испугалась его чудного вида. До кухни оставалось каких-нибудь три шага: вход в неё не был прикрыт дверью, так что жёлтая дорожка пересекала коридор поперёк. Выйти на этот свет в одной ночной рубашке для неё было равносильно тому, как если бы бабочка наколола саму себя на булавку и подставила свою хрупкое тело под микроскоп. Она готовилась встретиться с иной формой жизни – ночным существом. Выдохнув, женщина вошла в полоску света, ослепнув на мгновение. Действительно, кухня выглядела как всегда: кафельный пол, зелёные обои, зудящий холодильник – но ничто это не имело ничего общего с дневным своим видом, потому что в дальнем углу комнаты у стола женщина видела согнувшуюся над посудой спину невысокого человека. Он что-то искал на дне кастрюли, видимо, внимательно разглядывал. Он повернулся и прошептал тем же неясным голосом: "Мама?". Да это была его мать, состарившаяся за десять лет. Она стояла в одной ночной рубашке, разбуженная его неловким приходом. Ещё раньше, прокрадываясь после работы домой, тихо-тихо, чтобы не потревожить её, он надеялся, что всё-таки разбудит её, но только случайно. Она же вырастила его, научила всему. Как может он беспокоить её сон, когда сам сделался ночным жителем? Отработав смену, он иногда оставался ночевать в машине на рабочей стоянке, иногда всё же приезжал домой, чтобы проспать до пяти утра в своей комнате и снова отправляться на работу. Десять лет сумасшедших усилий, начатые, чтобы не быть обузой матери, совсем потеряли смысл на этой каторге. Женщина глядела в лицо сыну и плакала. Сколько ночей подряд она силилась вот так же выйти к своему сыну, и всё боялась, что он будет недоволен. И как корила она себя, когда притворялась той ночью, когда он сам зашёл к ней в спальню. Они обнялись и до утра говорили, а когда приходило молчание, просто глядели друг на друга – мать и сын.