Как-то раз зимним морозным вечером Валерий Семёнович Ипатов брёл по главной улице, сжимая под мышкой футляр со скрипкой. Втянув голову в плечи, он с тоской посматривал на сверкающие разноцветными огнями витрины, руки он прятал в карманы своего жиденького пальто.
Днями раньше прошёл обильный снегопад, снег убрать то ли поленились, то ли не успели, так что тротуары обратились в сущий каток. Опасаясь поскользнуться, Ипатов двигался медленно, направляясь к автобусной остановке. Как вдруг его окликнул чей-то знакомый самоуверенный голос.
Он вздрогнул, обернулся и к удивлению заметил, что к нему направляется какой-то весьма солидный господин в кожаном пальто, с богатым меховым воротником и в такой же шапке. Тот двигался не спеша, улыбаясь и широко расставив руки.
- Лёрик! Ты ли это?!.. Да, неужто, не узнаёшь?
Ипатов прищурился.
- Солома! - невольно вырвалось у него. Впрочем, он хотел тут же поправиться, назвать старого приятеля полным именем, но не успел, да и не знал он, как его точно по отчеству.
А тот уже заключил его в свои объятия.
- Ах, ты ж поросёнок, - клокотал он, теребя Ипатова за плечи. - И сколько ж это мы не виделись? Называется, живём в одном городе... О, да ты, брат, продрог. А ну-ка...
Он повернул голову в направлении дороги и сделал жест рукой, как бы подзывая к себе кого-то. Откуда ни возьмись, к тротуару подкатила довольно роскошная иномарка, гладко поблескивающая своими боками. Двигателя почти не было слышно, только слегка похрустывал приминаемый шинами песок.
- А ну-ка полезай, - открыв заднюю дверцу, подталкивал он Ипатова. - И даже не думай возражать. Слышать ничего не хочу.
- Послушай, мне тут до остановки всего ничего, - бормотал Валерий Семёнович, нехотя залезая в машину.
- Какая там к чёрту остановка? Сбрендил ты, что ли? А вот я свезу-ка тебя в одно местечко. А что, поужинаем, вспрыснем, так сказать, встречу... И не перечь, ты меня знаешь.
Пока он запихивал приятеля в машину, откуда-то появился молодой человек, фигура и весь вид которого сообщали о деловитости и чрезвычайном усердии.
- Константин Петрович, - взмолился он, - а как же банкет?
- Какой ещё банкет?.. Ах да, банкет, - Константин Петрович немного нахмурился. - Да чёрт с ним, с банкетом. Не он первый, не он последний... А ты вот, что. Ты поезжай туда без меня. Ну, а станут спрашивать... Короче, соври там что-нибудь. Мол, так и так... Ну, мне, что ли, тебя учить?
- Да, но там будет сам Коротаев...
- И что, Коротаев? Да плевать я на него хотел. Вот он где у меня сидит, твой Коротаев. Короче, отправляйся и не разговаривай. – С тем Константин Петрович забрался в машину и захлопнул за собой дверцу. – Ох, уж мне этим банкеты, - проворчал он, расстёгивая пальто. - А ну-ка, Иваныч, - обратился он к водителю, - доставь-ка нас в тот ресторанчик... Помнишь, на набережной? Ты ещё нас с Катюхой туда возил.
Тот едва заметно шевельнул затылком - жест, видимо, означавший, что всё он прекрасно помнит и довезёт их в лучшем, что называется, виде. Машина беззвучно отделилась от тротуара и словно поплыла, набирая скорость. В салоне пахло цитрусовыми и дорогой кожей.
- Вот так-то, брат, и никаких гвоздей, - ухмыльнулся Соломин, толкнув плечом притихшего рядом приятеля. - А то банкет... Да в гробу я его видал. Опять соберутся всё те же хари... Постой, а как это ты меня назвал? Солома? – И он расхохотался, отвалившись на спинку сиденья. - Надо же! – хмыкнул он, вытирая выступившие слёзы. – А я уж, признаться, и забыл. Точно, кажется, так вы меня и называли. Гм, да... Да, но как это я тебя углядел? А то смотрю, пилит. Чего молчишь, не рад, что ли?
- Да рад, как же не рад, - конфузясь и ёрзая, пробормотал Ипатов. Ему мешал футляр, который он не знал, куда пристроить.
- Да что ты с ним возишься? – проворчал Соломин. – Сунь ты его за спинку, и все дела. Ничего с твоей скрипкой не сделается. Однако удивляюсь я тебе, - продолжал он, дождавшись, когда тот освободится от футляра, - Неужели, ты по-прежнему всё пиликаешь?
- Пиликаю, как видишь, - неловко кашлянув в кулак, отвечал Ипатов. – А, что мне ещё остаётся? Я ведь ничего другого и не умею.
- Брось, не умеет он. А институт?
- Э, о чём вспомнил, - с грустью вздохнул Ипатов.
- А, чего тут вспоминать? Небось, вместе заканчивали. А экономист – это тебе не хухры-мухры, а по нынешним временам так и в особенности. Нет, брат, что-то ты мне не нравишься. И вообще, откуда такой пессимизм? Ты ведь, помниться, был из нас самым лучшим. И вдруг - скрипка? Нет, право слово, не понимаю. Ну я другое дело. Однако, сам видишь, не пропал, хотя тот ещё был оболтус. Я говорю, завёл бы своё дело. А, что?
Разговор, начатый в машине, продолжился в весьма ухоженном ресторанчике, под названием «Лампа Аладдина». Друзья расположились за столиком в уютной кабинке, с трёх сторон окружённой высокими спинками диванов. Небольшой, отделанный с восточным колоритом зал, был заполнен до отказа. И всё публикой по большей части солидной, хотя и здесь, как это водится, не обошлось без смазливых, весьма развинченных девиц, впрочем, больше похожих на наложниц.
Соломин не удержался и показал свой размах, так что стол буквально ломился от изысканных блюд и бутылок. Друзья выпили и закусили.
- Вот я и говорю, главное, это не позволять себе нюнить, - закуривая и давая прикурить Ипатову, заметил Константин Петрович. – Возьми хоть меня. У меня, брат, знаешь ли, девиз: «Вперёд и только вперёд». Банально, знаю, а как иначе? В нашем, брат, деле только так. Знай себе крутись, да смотри, варежку не разевай. Ну, а чуть промешкал – тебе же хуже. Сомнут - и пикнуть не успеешь. Так-то вот... – Он отвалился на спинку дивана, поглубже затянулся и продолжал, выпуская через ноздри клубы дыма. – Зато, прикинь, у меня теперь целая сеть магазинов, а к ним ещё - парочка казино. А ты, как думал? Опять же, торговый центр закладываю, да... вон и котлован уже начали рыть. И знаешь, где? Прямо возле рынка, смекаешь? Купоны буду стричь. И всё это моё. А, с чего начал? Вот не поверишь. Я ведь, Лёрик, тюки из Китая таскал. Да, да, на собственном, брат, горбу... то есть это в самом начале. Потом-то оно, конечно... А ты говоришь, скрипка. Нет, блажь это всё – вот что я тебе скажу. Не те, брат, нынче времена. Оно, конечно, музыка, но ведь сыт ею не будешь. Я ведь, если помнишь, по молодости тоже... Да что я тебе толкую? Всё ты прекрасно понимаешь. Ведь не дурак же, в самом-то деле?
- Всё это так, - задумчиво произнёс Ипатов, откладывая вилку, - хотя с другой стороны, какой из меня бизнесмен? – Он закурил и бросил взгляд на часы. – Да и не моё это дело.
- Ты что, куда-то торопишься? – перехватив его взгляд, нахмурился Соломин.
- Да не то, чтобы... просто я Нинчу не предупредил. А она у меня такая запалошеная - чуть что, сразу в панику. Я ведь пил в свое время - крепко пил. Вот с тех пор она и волнуется. Боится, чтоб я снова не начал.
- Так ты женат, что ли? – как-то даже удивился Соломин.
- Конечно. А ты будто бы нет? Годы-то наши, слава богу...
- А я вот – нет.
- Как? – не поверил Ипатов.
- А так, - невесело усмехнулся Соломин. - То есть был парочку раз, да всё что-то не то. Больше не хочется. Ну их к чертям собачьим. Без них, без баб, даже лучше. По крайней мере, я теперь сам себе хозяин... - Словно попав на больную тему, он продолжал и продолжал, всё более распаляясь. Но приятель его не слушал и озирался по сторонам.
В углу, на загромождённой аппаратурой эстрадке, завозились музыканты.
- Чего ты всё крутишь головой? – с досадой пробурчал Соломин. – Если позвонить, так на, бери мой. – Он вынул из кармана и протянул приятелю свой мобильный телефон. – Обращаться-то умеешь?
- Да разберусь как-нибудь.
В этот момент ударила музыка. Рычал орган; тяжёлые буханья ударных сотрясали воздух. После небольшого вступления, в дело вступил лысый субъект - короткий, кругленький и почти без шеи. На вид ему было лет двадцать пять, никак не больше. Собственно, то, что он делал, едва ли можно было назвать пением, однако, в его ужимках и в этих щеголеватых закидываниях головы, выражалось столько куражливого самомнения, столько презрительной напыщенности, что в это трудно было даже поверить.
Друзья невольно переглянулись. Соломин скорчил гримасу, потом схватил бутылку и плеснул себе водки. Руки его тряслись.
- Я лучше выйду, а то здесь не слышно! - прокричал Ипатов, показывая рукой на выход. Тот не ответил, мрачно разглядывая содержимое рюмки.
Ипатов ушёл звонить.
Когда он вернулся, всё уже стихло. Соломин сидел задумчивый, дымя сигаретой. На приятеля он даже не посмотрел. Вернув ему трубку, Ипатов сел напротив и окинул глазами стол.
- Короче, я вот что решил, - произнёс Соломин, отваливаясь на спинку дивана. – Возьму-ка я тебя к себе. А что, сделаю своим замом – будешь у меня, как кум королю и сват министру. Опять же, оклад положу такой, какой сам пожелаешь. И будут у тебя свои апартаменты, своя машина с личным шофёром... Да ты не мотай головой, не мотай. Ты лучше выпей сперва. В конце концов, я с ответом не тороплю. - Он тяжело приподнялся, разлил по рюмкам водку и снова сел. – Ну, давай, крякнем. - Они выпили и закусили. – Ты только пораскинь мозгами, - продолжал Соломин, промокнув губы салфеткой, - чего ты, собственно, теряешь? Свою скрипку? Так, кто ж у тебя её отнимает. Пиликай себе на здоровье... разумеется, в свободное от работы время. Зато, прикинь, я предлагаю тебе деньги. Большие деньги. Таких, брат, денег ты ещё не видел. А положение... Ну вот что ты такое сейчас, ну? Небось, лабаешь в какой-нибудь занюханной забегаловке... Вот-вот, я и говорю, и всякая рожа в грош тебя не ставит. И что это, по-твоему, жизнь?
- Да, но я ещё и в филармонии... - робко улыбнулся Ипатов. – Да, и так, если подвернётся какой-нибудь халтурка.
- Брось, - небрежно отмахнулся Соломин. – Халтурка ему подвернётся. Ты мне ещё про похороны, да про свадьбы расскажи. Что, небось, и там тоже успеваешь?
- Случается. Но это так только...
- Господи! И это говоришь ты? Ты, которому я всегда завидовал. Да, что с тобой?
Между тем, после небольшого перерыва, музыканты снова ожили и завели какую-то сладенькую, тягучую мелодию. Всё тот же лысый тип встрепенулся у микрофона и заблеял, выдавая уж и вовсе немыслимые рулады. Соломин бросил через плечо взгляд, чуть-чуть поморщился и продолжал:
- А ведь у тебя семья... и дети, наверное, есть. Кстати сколько их у тебя?
- Четверо, - немного сконфузившись, пробормотал Ипатов.
- Четверо?! Иди ты! Что, правда, четверо? Ну, Лёрик, это уже, знаешь ли...
- Да у меня и внучке уже третий год.
- Как, внучке?! Бог ты мой, какое свинство! - сокрушался Соломин. - А ведь я и забыл, какой я старый. Гм, да... А ты вот, спасибо тебе, взял и напомнил, Ну, не подлец ты после этого, чёрт бы тебя драл? – С минуту он молча курил, уставившись в одну точку.
Ипатов пожал плечами, подложил себе в тарелку еды и начал есть, жмурясь от удовольствия.
- Гм, да, - вздохнул Соломин и воткнул в пепельницу окурок. За одну всего минуту он словно вдруг постарел, и вид теперь имел весьма озабоченный. – Послушай, что я тебе скажу, - обратился он к приятелю, проводив взглядом пробежавшего мимо официанта. – Я ведь, чтоб ты знал, вовсе не из милости тебя приглашаю. И вообще, всё это тут ни при чём. А то ещё подумаешь, что мне это спьяну в башку шибануло? Как бы не так, - криво усмехнулся он. – У меня, друг ты мой сердечный, ничего так просто не бывает. Я, видишь ли, уже давно себе подыскиваю человечка. Гм, да... Однако мне бы такого, чтоб я хоть немного мог на него положиться, а то ведь... Оно, конечно, желающих тьма, так ведь какой всё народ. Да пропади они все пропадом, какой всё народ. Такая, дружище, настала жизнь, никому верить нельзя. Да, что там, я и себе не всякий раз доверяю. Ты – другое дело. Тебе бы я верил. Не обойтись мне без помощника, понимаешь? Рад бы, да никак. Опять же бизнес, чёрт бы его подрал, до того уже, сволочь, разросся – за всем не углядеть. Ну? Чего молчишь?.. Да хватит тебе жрать, я без шуток.
Ипатов, впрочем, давно перестал есть и скорее для вида ковырял вилкой в тарелке – чтобы хоть чем-то себя занять и не встречаться взглядом с приятелем.
- Ну? – торопил Соломин, заметно нервничая.
- Даже не знаю, что и сказать, - отозвался Ипатов. Он отложил вилку и достал из пачки сигарету. – Понимаешь, я бы и рад тебе помочь, но бизнес... Да и не справлюсь я. Говорю же, не моё это дело. Уж лучше я...
- Моё – не моё, - гневно перебил Соломин. Он хлопнул ещё рюмку и нахмурился. – Я ему дело предлагаю. А, по-твоему, я, что ли, бизнесменом родился? Да мне, честно говоря... Я ведь сначала тоже... тоже вот как ты, всё нос воротил - мол, я не такой. Ну, а как помыкался... А тут ещё всякий дебил норовит ноги об тебя вытереть. Дорвались, сволочи! - Он с треском разломил клешню омара и принялся выбирать из неё нежное мясо. – А кто первый начал, знаешь? – продолжая есть, усмехнулся он. – Они же, эти славные наши партейцы, да ещё эти гниды, комсомольские подпевалы. Как же, пока Москва раскачивалась да телилась, пока там раздумывали, как и чего, эти уж тут прибирали всё к рукам... и про коммунизм свой забыли, мерзавцы. А следом за ними - и уголовная шушера, да ещё жиды. Как же без них? Так-то, брат...
Он всё говорил и говорил, разжигаясь благородным гневом, а Ипатов сидел, опустив голову, и как бы высматривал что-то под столом. Ему вдруг сделалось скучно.
Управившись с первой клешнёй, его приятель взялся было за другую, но, видимо, передумал. Швырнув её обратно в тарелку, он рыгнул, вытер салфеткой руки и отвалился на спинку дивана. Глаза его начали слипаться, как вдруг они сверкнули металлическим блеском. Что-то жёсткое и неумолимое обозначилось в подобравшемся его лице. Он резко выпрямился, плеснул в рюмку водки и залпом выпил.
Ипатов заёрзал и покосился на немолодого с брюшком официанта, который, обслуживая соседний столик, застыл в подобострастной позе.
Соломин звякнул по стеклу вилкой, как бы призывая к себе внимание.
– Вот я и говорю, - усмехнулся он. – Короче, смотрел я на всё это, смотрел, а потом себе думаю: «Какого чёрта! А, чем я этой сволочи хуже? Да, чтобы я, Константин Соломин... да, когда такое бывало? Чтобы я перед этой швалью пресмыкался? Э нет, накось выкуси. Мы ещё поглядим, кто кого. А то будете ещё мне пятки лизать". А что? А ведь почти что так оно и вышло. – Он было расхохотался, но тут же оборвал смех и нахмурился. Казалось, он вспомнил что-то, отчего ему сделалось не по себе.
Расплёскивая водку, он наполнил свою посудинку, тотчас опрокинул её в рот и, не закусывая, потянулся за сигаретой. С минуту он сидел мрачный. Из-за клубов дыма лица его почти не было видно, как вдруг послышался короткий хохоток. Он выпрямился и тряхнул головой.
- А помнишь, ансамбль? – спросил он, блеснув глазами. - Эх, и давали ж мы оторваться! А что, во всём городе мы такие были, пожалуй, одни. Хотя нет, вру. Помнишь, ещё были эти... да, как их, чёрт?.. Да «Красно-чёрные" же?.. Ну, из медицинского... Или забыл?..
- Как же, не помнить, - подхватил Ипатов, заметно вдруг преобразившись.
- Там ещё Валёк у них заправлял. Тоже были ребята не промах. Гм, да, сланное было времечко. А Филю, Славку Филимонова, помнишь? Это что он, подлец, на саксе выделывал. Виртуоз! Куда там этим нынешним – одной только электроникой и берут. Кстати, куда он подевался? Ты ничего о нём не слыхал?
- Как же, – у Ипатова улыбка сползла с лица. – Так ведь умер он, разве не знаешь?
- Как умер?! – Соломин так и застыл с разинутым ртом.
- Да так, умер.
- Но как же?.. Филя!.. Господи ты, боже мой! Да что же это такое делается?!
- Да. Лет уже десять... Крепко зашибал. А как жена его выставила, так и вовсе загудел.
- Филя?! Поверить не могу.
- Одно время жил у меня, - с невесёлой улыбкой продолжал Ипатов. - Я его и в шарашку нашу пристроил. Сначала вроде как одумался, да только ненадолго – опять потом завихрился. Только мелькнёт, бывало - всё плачет, кается – и снова исчезнет. А тут ещё рак привязался... одним словом... Да ты, если бы и встретил его, не узнал. От него ведь почти ничего не осталось. Так с Тошей и похоронили его в детском гробу.
- Чёрт возьми! – сокрушался Соломин. – Но почему же вы мне-то не сообщили?
Ипатов только пожал плечами, но ничего не ответил.
Константин Петрович налил себе и приятелю водки, потом поднялся с рюмкой в руке. Его примеру последовал и Ипатов.
- Что ж, - убитым голосом произнёс Соломин, - давай, хоть сейчас его помянём. Эх, Филя, Филя... Да, как же это?!.. Эх, бедовая голова…
Они выпили, немного помялись и сели. Потом дымили сигаретами и, словно стыдясь друг друга, смотрели каждый в свою сторону. Первым нарушил молчание Соломин:
- Послушай, ну а как остальные? Тоша как?
- А что, Тоша? – смущённо отвечал Ипатов. – Тоша... Тоша сидит.
- То есть, как так «сидит»? За что?
- Да, спутался он тут с одними охломонами... а ведь я его предупреждал - мне эта его компания сразу не понравилась... Короче, что-то они там химичили с недвижимостью.
- Ещё не лучше, - нахмурился Соломин. – И много дали?
- Десятку.
- Ого!
- Правда, сам я на суд не ходил... я как раз валялся тогда в больнице... но мне Ольга звонила, его жена. В общем, вот так.
- Гм, да, хорошенькие дела, - ещё больше помрачнел Соломин. - Ну, а Редька? Как у него?.. Постой, давай, сначала выпьем, а то у меня даже в глотке пересохло. Надо же, Тоша сидит! Никогда бы не подумал. А ведь какой был классный басист!
Выпили, закусили, после чего Ипатов продолжил. Как оказалось, у Редьки, или, правильнее сказать, у Родимцева Алексея, - в ансамбле он стучал на ударных, - всё было в полном порядке. Сразу после института он перебрался куда-то на Камчатку, там вскоре женился и обзавёлся кучей детей. Лет пять тому назад он даже баллотировался в местную думу. Правда, на выборах его прокатили. Ну, да в накладе он не остался, примазавшись в свиту к тамошнему губернатору.
- Однако! - выслушав приятеля, усмехнулся Соломин. - А ведь из всей нашей шаражки был тупенький самый. Помнишь, как ходили к ректору за него просить? Чтобы не отчисляли, помнишь? И как, однако, странно всё повернулось. А впрочем, чего тут странного, - немного подумав, прибавил он. - Я уж давно подметил, что вот такие как раз лучше всего и умеют пристроиться. Видно, это им компенсация за их тупость и ничтожество. Ну, а Сява?
- Этот в Америке. – Ипатов глянул на часы и смущённо улыбнулся.
- Как в Америке? Чего он там потерял?
- Да, ничего не потерял, просто живёт он там. Недавно прислал письмо. Пишет, что всё у него «о*кей». Ещё фотки прислал.
- Ну, и дурак, - мрачно отрезал Соломин. – Хотя он всегда был немного с гнильцой. Помнишь, всё тряпками фарцевал? Эх, надо было ему тогда ещё морду набить. И вообще, ненавижу я этих перебежчиков. Так, говоришь, американец он теперь? Да пошёл он... А вот Филю мне жалко, да и Тошу тоже. Ладно, давай-ка ещё накатим...
Между тем разговор их вернулся к тому, с чего, собственно, и начался. То есть к радикальному переустройству жизни Ипатова. Не скупясь на краски, Соломин выстраивал перед ним планы, один соблазнительнее другого, а тот молча слушал и как-то неопределённо хмыкал. Он не возражал, не пытался спорить, однако, и не обнаруживал особенного энтузиазма.
Временами даже казалось, что он к чему-то прислушивается. К чему-то постороннему, далёкому от идей и планов, которыми осыпал его старый приятель. Он бросал взгляды в направлении музыкантов, и на губах его блуждала рассеянная улыбка.
- Да что ты всё лыбишься? – разозлился, наконец, Соломин. – Я ему о деле, а он, чёрт знает, о чём думает. Ну чего интересного ты там увидел?.. А, музыкантишки-то. А, согласись, ведь так себе?
- Да нет, почему, - возразил Ипатов, - вполне даже сносно играют. Вот только басист немного врёт, а так, вроде, ничего.
- Какой там, к чёрту, басист. Ты на солиста их посмотри. Вот, я тебе скажу, экземплярчик. Погоди, сейчас покажется, а пока, давай, квакнем ещё по капельке...
Тут, словно его подслушав, на эстрадку опять выскочил тот самый пижонистый коротыш с щекастым глуповатым лицом. Почти с минуту он стоял у микрофона, беспрерывно производя какие-то жесты и пританцовывая. Самомнения ему было не занимать. Однако, как только он запел, сразу стало очевидно, что это занятие ему не по плечу. Он то шептал в микрофон, закатывая глаза в чувственной истоме, то речитативом оттарабанивал целые куплеты. Раз-другой он даже пробовал затянуть. Впрочем, ему бы не стоило этого делать - не попадая в тональность, он производил нечто уж и вовсе несуразное, отчего даже и самые пьяные из посетителей вдруг вздрагивали, вытаращивали глаза и начинали переглядываться: мол, не примерещилось ли им это?
- А, каков! – усмехнулся Соломин, брезгливо поведя губой. - Однако, заметь, сколько нахальства и сколько апломба! Да, что там говорить? - с усталой горечью прибавил он. – Его бы в наше время. Да, что там его! Вообще всех этих, так называемых, нынешних «звёзд»... да их бы тухлыми помидорами... Фу чёрт, я, кажется, окосел.
Он и впрямь весь как-то осунулся, глаза наполнились той мрачной тяжестью, которая изобличает изрядно подвыпившего человека. Раздвинув локтем тарелки, он подпёр рукой голову и шумно вздохнул.
- А помнишь, как я, бывало, пел, помнишь? - пробормотал он, кося глазами куда-то под стол.
- Ещё б не помнить, - вдруг всколыхнулся совсем уже было заскучавший Ипатов. – Да, что там! Вот у тебя да, у тебя был голос. Да с твоим бы голосом...
- Был?! Ты сказал: «был»?! – Соломин закряхтел и, уронив со стола тарелку, резко выпрямился. – То есть, что значит, «был»?! – Его глаза вдруг недобро сверкнули. – Как это так «был», а?! Ты хоть понимаешь, что ты такое сказал? "Был".
- А, что я сказал? – смешался от неожиданности Ипатов.
- Я говорю, с чего ты это взял, а?! – продолжал напирать Соломин, как-то внутренне распаляясь. – Кто тебе сказал, что у меня голос пропал?
- А я разве сказал, что пропал? Я вообще не в том смысле, я только...
- Вот и заткнись! - грубо оборвал Соломин. Он наклонился и стал шарить под столом, отыскивая свалившуюся тарелку.
- Я просто подумал... - пробормотал Ипатов, начисто обескураженный его выпадом. - И потом, откуда мне знать, столько лет прошло.
- Ладно, забудь, - откуда-то из-под стола отозвался Соломин. – Я говорю, не бери в голову... Ах, чёрт, куда закатилась! – Тяжело отдуваясь, Соломин выбрался из-под стола и показал приятелю тарелку. – Я говорю, нервишки что-то стали пошаливать. Да и плевать... Ты расскажи-ка лучше о себе. Погоди, это ж сколько мы не видались? Гм, да... Или нет, давай сначала выпьем... Чего ты? – нахмурился он. – Чего ты на часы всё поглядываешь? Я уже давно это замечаю. Опоздать, что ли, боишься? - Он привстал, взял бутылку и потянулся к рюмке Ипатова, но тот замахал руками.
- Нет, ты как хочешь, - сказал он, перевернув рюмку к верху дном, - а мне уже хватит.
- И то правильно, мне тоже, - чуть-чуть насупившись, поддержал Соломин. – Ладно, давай по последней – и всё. Только по последней... мне ещё надо к Танюхе заглянуть, второй день обещаю.
- Ну, хорошо, - вздохнул Ипатов, - но только по последней.
- О чём разговор!
Они выпили.
- Ну всё, – вдруг скрипнул зубами Соломин, оглянувшись на коротыша, который что-то блеял в микрофон, - он меня достал!
- Кто? – не сразу сообразил Ипатов.
- Да этот чёртов шептун. Слышать его больше не могу! – Соломин откинул салфетку и стал выбираться из-за стола.
- Куда ты? - всполошился Ипатов.
- Пойду, - подмигнул ему Соломин, - покажу этому салаге, как это делается.
- Брось, на что тебе?! – Но тот, пошатываясь, уже направлялся к эстраде.
Подойдя ближе, он остановился, скрестил на груди руки и, раскачиваясь с пяток на носки, с мрачным видом рассматривал музыкантов. Вскоре они закончили, и он подозвал к себе одного из них – лохматого, с гитарой. Целую минуту он что-то втолковывал ему, усиленно жестикулируя и даже начиная горячиться.
В ответ тот пожимал плечами, очевидно, не понимая, о чём идёт речь. Наконец, к ним подтянулись и остальные, но и они только мотали головами и растерянно переглядывались.
Затаив дыхание, Ипатов ждал, что будет дальше.
А дальше его приятель уговорил - таки лохматого уступить ему гитару. Против этого резко возражал толстый коротыш. Он всё время суетился где-то поблизости, лез в разговор, обиженно при этом фыркая и вскидывая голову. Однако вид денег, появившихся в руке у Соломина, заставил угомониться и его. Тем не менее, он скорчил презрительную гримасу и куда-то исчез.
Соломину помогли взобраться на эстрадку, а пока он возился с гитарой, поправляя ремень и поудобней устраивая её на груди, подрегулировали микрофонную стойку под его рост.
Покончив с этим, музыканты разбрелись по углам и, закурив сигареты, стали за ним наблюдать, сдержанно посмеиваясь и перекидываясь коротенькими репликами. По всей видимости, они ждали увидеть что-нибудь комическое и заранее к этому приготовились.
А Соломин, подстроив гитару, вынул из кармана платочек, промокнул им лицо, потом вытер руки и, спрятав его обратно, вдруг уверенно взял аккорд.
Зал огласился сочными бархатистыми звуками. За первым аккордом последовал второй - такой же сочный и густой. Лица музыкантов немного вытянулись; в застывших руках дымились сигареты.
Соломин вздохнул, посмотрел на потолок и задумчиво улыбнулся, как бы прислушиваясь к чему-то. Потом словно невзначай пробежался по струнам. Каскад чистых звуков заставил публику попритихнуть; головы повернулись в его сторону и так замерли в изумлённом ожидании.
Кровь ударила Ипатову в лицо: ему вдруг вспомнился Солома – Солома прежний, утончённый красавец и отчаянный весельчак, сводивший с ума десятки девчонок. Да, что там десятки... И вот он опять с гитарой, и эта знакомая, немного шальная улыбка...
А Соломин, сделав паузу, дождался, когда угаснет последний отголосок, и вдруг ударил по струнам. За аккордом последовала россыпь мелодичных звуков – его рука словно пёрышко металась по грифу...
После короткого проигрыша, он вступил слегка надтреснутым, но поставленным голосом:
“У беды глаза зелёные, не простят, не пощадят...”
По залу пробежал гул разочарования. И то сказать, эту песню давно забыли, а иные так и вовсе её не слыхали. А ведь лет тридцать тому назад она не звучала разве только из водопроводного крана. И все тогда заслушивались ею, хотя далеко не всякий даже профессионал отваживался петь её со сцены – для этого требовались и немалое искусство, и значительный голосовой диапазон. А Солома её пел, и пел превосходно – на зависть и удивление многих.
Между тем, он выводил её всё уверенней, а к концу первого куплета голос его окончательно окреп, расчистился и, точно вырвавшись на широкий простор, зазвучал глубоко, наполнено...
Сдерживая волнение, Ипатов пробежал глазами по залу. Изумление и восторг – вот, что он увидел. Все словно захваченные врасплох, оцепенели как под гипнозом: кто с не донесённой до рта вилкой, кто с прижатой к губам салфеткой, а кто и вовсе в нелепой позе...
Когда приятель закончил, и когда в гробовом молчании растаял последний отзвук мелодии, над залом повисла тишина. Так прошла целая минута, потом кто-то нечаянно звякнул посудинкой, и всех словно прорвало. Грохот, вопли и рукоплескания взорвали тишину... “Ещё! Ещё!..” - неслось со всех сторон.
Бледность на лице Соломина сменилась румянцем. Он стоял и улыбался какой-то усталой, по-детски робкой улыбкой. Его не хотели отпускать. Тогда он обернулся к музыкантам, как бы испрашивая у них разрешения. Те с готовностью закивали головами, приглашая его продолжать.
Он спел ещё пару песен и под шум аплодисментов, взволнованный вернулся за свой столик.
- Ну, как? - спросил он, тяжело валясь на диванчик. Глаза его лихорадочно блестели, лицо и виски покрывали капельки пота. – Так, что ты там говорил насчёт моего голоса?
- Поразительно! – растерянно пробормотал Ипатов. – Поразительно, как он у тебя сохранился! Я... я словно вернулся в те времена! – продолжал он, немного заикаясь. - Ты знаешь, ты это!.. Я, короче!.. У меня просто нет слов!..
- То-то же, - улыбнулся Соломин. Он выпил рюмку водки, крякнул и, вдруг помрачнел. – А, в общем, всё это полная чепуха. Гм, да... Да и какое это теперь имеет значение. - Нервным движением он вытряхнул из пачки сигарету и закурил.
Ипатов молчал.
- Знаешь, я никому этого не говорил, - после долгих раздумий, продолжал Соломин, - но тебе, так и быть, скажу. – Он поднял на приятеля глаза и вздохнул. Впервые за весь вечер он выглядел таким уставшим и даже несчастным. – Я тебе тут болтал... Ну, то есть про свой бизнес, и всё такое... Нет, всё так и есть, я тебе не соврал. И всё же... Ты будешь смеяться... А знаешь, кому я иногда завидую? Ты слушаешь меня, нет?
- Я, слушаю, слушаю, ты говори.
- Слушает он, – невесело усмехнулся Соломин.
- Уж часом не мне ли? – хохотнул Ипатов и опасливо покосился на приятеля.
- Тебе? – Тот сдвинул брови. - А что, и тебе, пожалуй, тоже... Нет, я о другом. Так вот, а завидую я этим... как их, чёрт?.. ну, которые на улице поют. Чего смотришь? Точно тебе говорю. Может, помнишь, одно время... возле ярмарки? Ну эти, парень с девушкой? А возле рынка - седой ещё такой старик... с патлами? Правда, голос, у него не ахти, но ни в том дело. Так вот, поверишь, увижу их, бывало, а у самого так всё внутри и защемит. «А что, - думаю, - вот тебе, пожалуйста, стоят, сволочи, поют - и ничего-то им больше не нужно». Кинут им там какую-нибудь мелочь, а они и рады. А тут, как чумовой - всё что-то крутишься, вертишься - и здесь бы надо успеть, и там не прозевать. М-да... А если вдуматься, то много ли мне надо? Мне, одному?.. А ведь жизнь проходит. Я говорю, годы-то летят, и в могилу-то с собой ничего не утащишь... Нет, не утащишь, как ни старайся. Так и уйдёшь, с чем пришёл. Вот тут и призадумаешься. - Он замолчал и с тяжестью навалился грудью на стол.
Явился официант. Он принёс бутылку коньяка – презент от какого-то столика.
Соломин поднял голову, долго и мутно смотрел на бутылку, потом перевёл взгляд на официанта.
- К чёрту! – проревел он. - Убирайтесь все к чёрту!
- Но?..
- А я говорю, катись!
Официант исчез вместе с бутылкой.
- Странно, - осторожно заметил Ипатов, - а мне показалось, что ты всем доволен.
- Тебе показалось? Ну, ну... Да, что ты понимаешь? Тебя бы хоть на денёк в мою шкуру, вот тогда бы я посмотрел... показалось ему. Я за пять лет ни одной толковой книжки в руки не взял. А ты говоришь, показалось. Я... Да что там. Вот и рассуди, куда всё идёт. Я и сам чувствую, что будто несёт меня куда-то, а вокруг всё сплошь одна дрянь... вроде той блевотины, что в глянцевых обложках. Короче, дожил Константин Петрович. А дальше, что? Что дальше-то?.. Вот и я, брат, не знаю. Хотя постой, почему не знаю? Ещё как знаю. А дальше маразм и полная деградация, так-то вот... Нет, всё! – Он резко выпрямился, отчего на столе зазвенела посуда. – Шабаш!.. А давай-ка ещё по одной?
Они выпили ещё и закусили.
- Короче, я вот что решил, - Соломин даже весь преобразился, черты его затвердели и, как в былые времена, в глазах заблистали весёлые огоньки. – Завтра же и начну. Сверну к чёртовой матери свой бизнес... Эх, поживу хоть напоследок.
- Не сходи с ума! – Ипатов смотрел на него расширенными глазами.
- Что, не веришь? - подмигнул ему Соломин. - Думаешь, слабо мне такое отчебучить? А вот мы поглядим. Всё распродам, ничего не оставлю. А что, возьмёшь меня в свою шаражку? Сам видел, я кое-что ещё умею. Нет, я вполне серьёзно. Или, может, ты думаешь, что это только так – пьяный трёп?.. Нет, нет, ты свои глазки-то не отворачивай. Говори прямо, веришь мне или нет?
- Верить-то я верю, - неуверенно пробормотал Ипатов. – Из всех нас ты всегда был самый чумовой, вот только...
- А раз веришь, - перебил Соломин, - то за это давай и выпьем.
- Нет, погоди, мне уже хватит, - засопротивлялся Ипатов.
- Что, и за новую жизнь мою выпить не хочешь? Или ты мне уже не друг?
- Да, друг я, друг, но послушай...
- И слушать ничего не желаю, сначала выпей.
Делать нечего, пришлось выпить.
Наблюдая за приятелем, Соломин о чём-то всё думал и улыбался. Против того, каким он казался раньше, теперь его было не узнать. Орёл – одно слово, он вроде даже и протрезвел. Смотрит гордо, глаза весёлые, даже помолодел как будто.
- А ещё я решил, - развивал он начатую идею, вдохновляясь почти до лихорадки, - я из своей квартиры сделаю келью. Да, да, всё лишнее вон – все эти телевизоры, гарнитуры. Всё выкину, будут только стены, стол и стулья. Даже мебель всю повыбрасываю, к чертям собачьим. И буду, как раньше, спать на полу. Баб тоже всех вон. Чтобы ими даже не воняло. Аскетом стану... затворником. Пить брошу, и буду только читать, читать... А знаешь, кто такие аскеты? Ну чего ты крутишь головой?.. Вот, то-то же. Эх, Лёрик, как же я тебя люблю. Ведь, если бы не ты...
- Э, нет, - запротестовал Ипатов, - ты этого мне не приписывай.
- А я хочу...
- Послушай, - Ипатов был в полной растерянности, - всё это, конечно, здорово, но ты сперва всё хорошенько обдумай. Ведь это так только со стороны всё кажется романтично. Нужда она, знаешь ли... Ну посмотри хоть на меня. Перебиваюсь с копейки на копейку, что ж в этом хорошего. А, скажем, будет у тебя семья, дети...
- К чёрту семью, к чёрту детей! Я счастливым хочу быть! Счастливым сейчас, сию минуту. Я так хочу. Да о чём тут толковать. Перебивается он... Эх, дурья твоя башка, счастья ты своего не понимаешь. А я, может быть, тоже хочу. Уж лучше как ты перебиваться... да, да, ещё как лучше... чем жить вот такой вот скотиной. Меня ведь если копнуть поглубже – скотина, форменная скотина и есть. И ничего во мне человеческого не осталось. Что ты рот разеваешь? Думаешь, с-сочиняю? Думаешь, ваньку перед тобой валяю?.. Вот то-то же. Не всё, брат, то золото, что блестит. А впрочем, чего я тебя агитирую. Сказано - и точка, а ты уж там думай, как тебе нравится.
Под вдохновенные возгласы Соломина, приятели выбрались из ресторана. Студёный ветер сметал с сугробов снежную пыль и швырял им в лицо.
Постояв немного, Соломин снова помрачнел и умолк, ловя трепавшийся на ветру шарфик. Поймав его, он стал заправлять его за пазуху. Ипатов ёжился в своём хлипком пальтишке.
- Вот я и говорю, - покосившись на приятеля, произнёс Соломин, - живу, как на вулкане. И вся жизнь моя, старик, всё одно, что минное поле. Всюду эти поганые рожи. Рожи, рожи... и цифры, цифры... Всё перепуталось – где низ, где верх, убей бог, не знаю. И все лезут, все в глаза заглядывают. Только я ведь знаю, да отвернись я хоть на секунду, да позволь я себе расслабиться... М-да, каждый только о том и мечтает, чтобы засадить мне в спину. Этак, знаешь ли, с проворотом. Так-то, брат.
Они спустились с крыльца. Соломин повертел головой, потом сделал жест рукой, и от стоянки отделилась машина. Она сделала разворот и подрулила к тротуару.
- А ты часом не сгущаешь краски? – осторожно спросил Ипатов, заметив некоторую перемену в настроении своего приятеля.
- Я сгущаю?! Ну, ну... – нахмурился Соломин. Его немного качнуло от ветра, но он устоял. – М-да, мне б твою, брат, наивность. Сгущаю. Да что ты можешь понимать. - Оглядев машину пустыми глазами, он опустил голову и замолчал. С минуту он стоял, слегка покачиваясь то взад, то вперёд. Потом вдруг поймал приятеля за лацкан и, приблизив к нему лицо, с тяжким вздохом проговорил:
- А знаешь, что обиднее всего?
- Что? – Ипатов посмотрел по сторонам, осторожно освобождаясь от цепкой руки приятеля.
- А то, - мрачно усмехнулся тот. – А то, что и ни черта у меня, брат, не выйдет. Так-то вот. И то, что я болтал... оно бы, конечно, хорошо, только ведь не хватит у меня пороху. Да и поздно, брат - не тот я уж нынче... Ладно садись, доброшу тебя до дому...
После этого приятели больше не виделись.
__________
А года, примерно, через два по криминальному каналу, прошло коротенькое сообщение о том, что видный бизнесмен, некто Соломин Константин Петрович – глава крупной корпорации и один из самых видных бизнесменов города - был застрелен вместе с охранником при подъезде к своему дому. Стреляли из автоматов, и по одной из версий – это было заказное убийство.