Эраити выиграл время у Ватанабэ, но именно это время теперь его пугало: раньше оно было неограниченно, но зыбко, он всегда говорил себе: "в любой момент, в любой момент", но та неопределенность казалась бесконечностью. А теперь конкретный срок - до его выздоровления - был приговором. Ему снилось, что он находится в пространстве, окруженном светом, а песочные часы гулко, в пустоту, отмеряют песчинки его жизни. Когда последняя песчинка исчезнет - его время остановится, он встанет и уйдет. Он становился прозрачнее, легче, а в песочных часах оставалось четыре песчинки. Три, две. Последняя падала бесконечно. Ее падение — его падение. Боль в бесконечном пространстве, одиночестве и пустоте. Эраити просыпался с криком, резко вскакивая на кровати. Он не помнил, что значит этот сон, не помнил, что именно в нем было, но те безысходность и бессилие рождали новые страхи. Сергей бережно укладывал его обратно, прижимая к себе и закрывая собой, своими руками, тихим шепотом от этих страхов, но все равно не в силах уберечь его. Эраити понимал, что это он должен стать сильнее, он должен оберегать Сергея. И, лежа в его объятиях, он казался себе хрупким и слабым.
Боль граничила со смертью. Казалось, что он каждый раз переживает маленькую смерть. Только Сергей своими объятиями и шепотом возвращал его обратно.
В дневнике на утро он писал: «После смерти мы приобретаем то качество, которое хотели видеть в нас оставшиеся в живых. Так на надгробии неверного мужа пишут “Возвращение после блуждания”. Возвращение ли? И куда? Души покойного к Богу или мертвого тела в руки жены, омывающей его? А если смерть может быть не материальной?» Эраити умрет, уехав из России. И Сергей станет воздвигать, не ведая того, памятник его образа, его мыслей, превратив постепенно это в свой собственный особый кич.
***
Ватанабэ был крайне осторожен. Он не давил больше на Колесникова, как и обещал, но всегда понимал, что наследник будет снова и снова искать методы влияния на него. Потому он решил идти путем длинным, но безопасным: его продюсера никто не трогал, но по непонятным причинам концерты отменялись, интервью переносились, а проекты стали замораживаться. Имя Колесникова постепенно стало нарицательным. Значение которого – опасность. И Ватанабэ понимал – продюсер ничего не скажет наследнику. И он сам, в свою очередь, будет делать все, чтобы наследник как можно дольше ничего не узнал об этой подпольной борьбе. Колесников сам должен был отказаться от Хиидеру. Тогда последнего уже ничто не будет держать в России. Ни его творчество, ни эти странные, мерзкие отношения. Останется только долг и титул. Этот план, казалось, не имел погрешностей и изъянов.
***
Сергей бился в бессильной злобе. Обкладывали со всех сторон. Сентябрь несмело бросал первые листья. А на его столе стояла их летняя фотография: жара, залив, никто не мешает им любить друга. Это было безумное кощунство, но Сергей признавал – Эраити отдался ему только после этого кошмара, который они пережили вместе. Травма сблизила их. И его картины теперь не стояли между ними. Сергей чувствовал себя эгоистом, но даже не мог себя корить за эти чувства. Он хотел любить. И он любил. И это было сильнее Ватанабэ. Пока сильнее.
Как и эта фотография была сильнее осенних ливней, на которой они смотрят друг на друга хитро, с шутливым вызовом…
***
… и он теперь точно знал: у него есть фотография, на которой он счастлив. Она стоит всего, что было в его жизни. И этот человек стоит всего, что будет в его жизни. Он стоит намного больше. Для него самого даже слишком. Сергей смотрит на него, как всегда, внимательно и нагло. У него сильный взгляд. Эраити со временем научился его копировать. Не в желании быть похожим на Сергея, но в желании всегда носить с собой его частичку, быть самому частью Сергея. Их фотографии и взгляды могли бы быть их детьми.
Быть чем-то общим, что никто никогда не сможет оценить и понять именно так, как понимали это они.
Эта фотография стояла в рамке на стеллаже среди других немногочисленных и малозначащих для Эраити. Зал заливал белый свет низкого Петербургского неба. Он взял рамку и вынул фото, еще сам не решив для чего. Одной рукой делать это сложно. За ним оказалась старая фотография Сергея. Странно было видеть ее. В том, что она оказалась именно за этим летом, что именно теперь попала в руки Эраити. Сколько ему здесь? Лет семнадцать, такой же высокий, светловолосый, с нахальной улыбкой и гитарой в руках. Гитара со временем сменилась на мобильный телефон. А мечта осталась лишь на давно забытой фотографии. Зачем именно теперь, словно некий знак, она попала ему в руки? У него ведь никогда не было такой улыбки, но Эраити тоже не исполнит свою мечту. Он поставил рамку на место, тихо злясь. К чему эти глупые мечтания теперь, ему – калеке – зачем они?
И это их фото с заливом, с их улыбками. Он кинул фотографию в раковину и поджег ее.
У них не было будущего. Ни к чему и прошлого.
Фотография, шипя, сгорела. Злоба прошла.
Стала нарастать боль.
Его первое безрассудное чувство, как первые несмелые мазки. Он вдруг оказался так близко к решению сбежать от отца, Ватанабэ, внешней жизни. Пожалуй, в жизни каждого любящего человека неожиданно рождается это желание: забыть все, любить друг друга на горячем, выжженном страстью солнца, песке.
Взгляд упал на ненавистные скрепки, пирамидки, эспандеры. Пронзило понимание – чем скорее его выздоровление, тем ближе их разлука.
Хиидеру поклялся себе больше никогда не прикасаться к ним.
***
То, что ему стало хуже, заметили только на второй неделе. Рука отказывалась слушаться. Голова болела постоянно. Ходить, не поднимая головы, с прищуренными от этой боли глазами – вошло в привычку. Конечно же, первым заметил ухудшения Сергей, потащив его сразу к лечащему. Эраити переводил честный взгляд с него на врача. После обезболивающего стало ненадолго лучше. Настолько, что он смог сидеть и оправдываться: мол, сам не знает, с чего это ему становится все хуже.
В течение месяца Эраити незаметно от сиделки выкидывал лекарства, и пачками глотал обезболивающее. Рука отказывала. А проекты Сергея совсем исчезли сначала из хит-парадов, потом из прокрутки на музыкальных каналах и радио. О Колесникове не было слышно вообще ничего. Он приходил домой все позже, и все чаще от него веяло травкой, спиртным и злостью.
Секс стал жестче.
Надо было давить на Ватанабэ, но он не имел никакой власти в России. Он сутками думал над различными планами, но ничего вразумительного не приходило в голову. Поверенный был предан его отцу, как пес. И прокололся лишь однажды: не уследив, как наследник отправился на ночную прогулку.
- Дай яблоко.
- Что? – Эраити встрепенулся, будто Сергей мог понять его мысли, - а, сейчас.
Он потянулся через кровать к столику, взял из вазы яблоко. Подкинул в левой руке.
- Правой.
- Зачем?
- Кинь мне правой, - потребовал Сергей.
Колесников сел на кровати, легкая ткань сползла, обнажая его тело и на секунду отвлекая Эраити.
Мысленно это казалось так легко, физически – невозможно. Он чувствовал унижение и раздражение. Сергей специально его дразнил, заставлял.
Эраити кинул яблоко левой рукой. Сергей поймал и сразу же кинул его обратно.
- Правой, - повторил он настойчивей.
- Ты знаешь, что я не могу!
- Ты не хочешь.
Хиидеру злился.
- Ты можешь, но не хочешь. Ты не занимаешься, - Сергей не спрашивал, он уже сам понимал этот факт. – Что это значит?
Эраити кинул ему чертово яблоко правой рукой, она не послушалась, дернулась, яблоко укатилось в сторону.
- Доктор говорил, что могут быть ухудшения. Ничего страшного.
- Ты врешь!
Сергей в миг оказался возле него, схватил за плечи, встряхнув и впившись в него взглядом. Парень смотрел с вызовом.
- Зачем ты врешь? Ты же лучше меня знаешь о последствиях! Еще есть время вылечиться!
- Я делаю все, что в моих силах! – выпалил он ему в лицо свое негодование. Эраити сам уже верил в то, что говорил. Он действительно делал все, что было в его силах, лишь бы на день, на миг продлить пребывание в России.
Он вывернулся из рук Сергея и, опрокинув на кровать, начал покрывать поцелуями, чтобы заглушить начинающийся откровенный разговор. В голове стучало: «Вот мы и начали врать друг другу: я - что лечусь, ты – что у тебя все отлично».
Надо было действовать. С Ватанабэ становилось слишком душно.
***
Жизнь в России – это борьба с собой. Борьба с Ватанабэ стала борьбой за самого себя.
Он теперь знал любовь, знал, что значат отношения, в которых не надо было продумывать каждый шаг до мелочей. Его жизнь перестала походить на шахматную партию, как это было с отцом.
Он перестал бояться. И именно это понимание сделало его другим.
«Перестал бояться», - Эраити проговаривал эти слова, еще до конца не осознав их значимость.
Вот его цель. Вот то, ради чего он сбежал в Россию. Не ради самостоятельности, искусства или доказательства отцу. Нет.
Он должен был переломить себя.
Он должен был еще в Японии начать драться не за свое искусство, а за себя. И тогда, в тот момент, когда кроме себя ничего не останется – ты понимаешь истинную ценность вещей:
Была бы у него возможность писать – он вцепился бы в нее мертвой хваткой, как было на родине. И погряз бы в бесконечной и бесполезной борьбе. Его уродство в который раз открывало глаза, и истина обрушивалась потоком воздуха на изголодавшиеся легкие.
Не будь у него Сергея, он бы никогда не понял, что он может быть человеком, достойным чьей-то любви. Не кого-то другого – именно Сергея, который вечно возвращал его в реальность, ломал, заставлял принимать правильные решения.
И именно отсутствие первого и глубина второго подтолкнуло его к пониманию:
Он больше не боялся.
Ни прожить жизнь один раз, ни быть честным в каждом поступке, мыслях и чувствах.
Ни готовности – необходимости в этой готовности! – в полную силу играть по правилам отца.
Ватанабэ был лишь пешкой, пятерней отца. Бороться с рукой бесполезно. Мысли давно оформились в решение, которое раньше он не в силах был признать - из-за страха быть собой - и претворить решение в действие.
Он должен стать сильнее хозяйской руки.
Эта мысль поражала его своей амбициозностью, но в борьбе за себя Эраити готов был идти до конца.
Ради той фотографии, где он улыбался, ради того человека, который заставил его это сделать.
И он знал только один невыносимо тяжелый, но самый верный, способ.
Пока наследник в России – от неугодного Колесникова будут избавляться, изживать его, медленно задавливая со всех сторон, доводя до паники.
Эраити набрал поверенного.
***
Встреча их в съемном конференц-зале. Эраити держался снисходительно, но они оба понимали, что слуга вдруг оказался хозяином положения. У Эраити не было козырей. Тишина звенела между их взглядами. Они стояли друг против друга, застыв от напряжения. За окном шел ливень, смешанный с первым снегом. Ватанабэ нервно сглатывал, пытаясь понять визит наследника и предугадать его действия.
Ладони потели.
- Эраити-бон… Вы…
- Нет. Я пришел не как наследник.
Он не решался.
«Ну же!»
- Я пришел… просить Вас.
Он низко склонился перед поверенным отца. Ватанабэ в ужасе отпрянул. Хиидеру в поклоне перед ним.
- Ватанабэ-сан, оставьте Колесникова. Забудьте про него, - слеза, словно нечаянно, навернулась и упала на пол. – Я вернусь. Обещаю.
Хиидеру распрямился и посмотрел в глаза поверенного. Тот отступил назад, найдя рукой стол для опоры. Это больше не был взгляд наследника. Ватанабэ сам ни раз наказывал мальчика, но Эраити никогда не просил остановиться, никогда не поднимал на него такой взгляд: впервые он не был непроницаемым. И был полон боли.
В глазах стояли слезы.
***
Он был уверен - дай боги ему еще один шанс, он остался бы. Но сейчас он должен был покинуть эту жизнь, вернуться туда, где ему место. И был уверен, что в своем поступке он никогда не узнает сомнения.
С этим решением он ехал в Трисиль. Маленькие улочки курортного городка не спасали от удушающей паники и тошноты. Норвегия была прекрасна: Осло, Стокгольм. Но никакой город планеты теперь не мог сравниться с Петербургом, который подарил ему Сергея. Пожалуй, в мире не было ничего прекрасней, созданного человеком, чем этот город. Каждая улица стала частью их жизни, каждый закоулок – их историей. Не существовало ни одного камня на мостовых, которого бы он не любил.
Он шел по кукольным трисильским улочкам, вдыхая ветер Петербурга. Эраити сам выпросил эту поездку, понимания, что должен все обдумать, решиться, не рубить сгоряча. Поездка в Норвегию ему представлялась «пробным забегом». Надо? Нет? Правильно ли? Сможет ли?
И оказалось, что здесь, на маленьком горнолыжном курорте, уже кто-то поставил для него точку «невозврата».
Эраити надеялся, что Сергей возненавидит его. Ненависть можно вынести. Не любовь. Так им обоим будет легче. Но, все-таки, в глубине души, хотел – когда-нибудь – быть понятым в этом поступке. И гнал эти мысли: узнав, что где-то в России есть человек, простивший, принявший, Эраити не сможет жить. Он уже давно находился на грани своих сил. И предавало ему воли только собственное уродство, ставшее для него в какой-то момент спасением.
Он вошел в холл гостиницы, остановился у ресепшена и выдохнул:
- One four three...
- Have a nice rest, Mr. Hiideru!
Девушка одарила его стандартной порцией обаяния, протянув ключ-карту.
И снова, как полтора года назад: все решено. И обратного пути нет. И не надо.
Пока он может, прочь, прочь отсюда, пока это решение кажется ему единственно возможным... Но зачем тогда он вернулся, взял ключ от номера?
Зачем он здесь?
Ведь он уже ушел.
Так зачем снова возвращаться?!
Сергей в густых сумерках курил у окна. Увидев парня, тут же кинулся к нему, бросив мимо пепельницы сигарету. Прижал его к груди, зарываясь в тонкие короткие волосы и вдыхая их аромат.
- Эрай.... Твою мать... Что ж ты делаешь? Пропал на весь день, мобильник в номере оставил... Я чуть с ума не сошел!
Эраити изо всех сил пытался сохранить спокойствие. Осанка подводила, а ноги подкашивались. Хотелось умереть сейчас в его объятиях.
- Эраити?
Он опустился перед Сергеем на колени, расстегивая ширинку.
- Подожди, Солнце...
Сергей не выдержал, закрыл глаза, тихо застонав.
Эраити презирал себя. Сейчас – ублажая человека, которого собирался защитить своим предательством — ощущал себя мерзко и грязно. И душа, и тело его казались отвратительным хранилищем беспутного эго, погрязшего в собственных желаниях, похоти и борьбы с отцом. Его тошнило от этой ничтожности, и теперь он не знал — хочет ли взять частичку его чистоты или влить в него часть яда, разъедавшего его изнутри.
Он легонько толкнул Сергея на кровать, так блаженно поддающегося на поцелуи и ласки. Парень накрыл его своим телом.
Теперь Сергей дал ответ на главный вопрос, который родился в их первую встречу: Наследник просто бежал. Его побег был, пожалуй, самым жестоким способом борьбы.
Жарко, душно. Нестерпимо. И желание сильно до боли.
- Господи... Эраити... - Сергей задыхался от такого напора. - Подожди.
Он приподнялся на локтях, вглядываясь в лицо любимого:
- Солнце, все в порядке? У тебя глаза больные. Эрай?
Молчание.
- Эрай, скажи хоть что-нибудь.
Эраити вскинул на него глаза — пронзительно, почти зло:
- Отдайся мне.
И сможет ли он сам когда-нибудь, спустя все отмеренное ему время грядущей правильной жизни, простить себя?
Ведь это единственный способ не сломать жизнь самого дорого человека.
Единственный способ самому стать человеком.
Единственная возможность понять: так надо.
Ради него.
Ради себя.
Так.
Надо.
«Отдайся мне».
Были его последние слова. И последнее воспоминание о жизни. Он дождался, когда Сергей уснет, и вышел. Затворив за собой дверь и два неполных года беспечности.
Никогда, нигде, ни в каком качестве — положения в обществе, в любви, профессии, творчестве, в независимости от времени, политического режима, прожитых лет, накопленного опыта — ты не будешь счастлив, не найдя равновесия в себе, вектора, который даст тебе правильное направление.
В начале своего побега он думал: «Скорость, с которой бежишь не имеет значения, если бежишь не в ту сторону». Теперь он действительно понял эти слова: не надо — нельзя! — бежать от себя. В борьбе с собой лишь понимается эта гармония. Но каждый обман, побег, предательство будут оборачиваться предательством самого себя. Он дошел до той границы, за которой не было уже себя. И оставалось признать:
Борьба с самим собой - есть развитие.
Борьба с самим собой, без единства с собственным «я» — не более чем саморазрушение.
Он закрыл за собой дверь. Тихо и осторожно, как закрывают за собой двери ночные самоубийцы в надежде оградить уже мысленно мертвое тело от вмешательств внешнего мира, они уходят, наводя везде порядок, мечтая, что хотя бы их тело найдут таким же красивым, какой не была при жизни их душа. Он закрыл за собой дверь, оборвав собственное дыхание. Он больше никогда не почувствует того Петербурга, он больше никогда не посмотрит на ту фотографию.
Его самого больше не будет никогда.
Эпилог.
Что с нами делает жизнь за пять лет? Кто-то женится, кто-то принимает в правление миллионы, кто-то остается таким же, каким был и десять лет назад.
Кот томно расхаживал по квартире, не находя себе места получше. Везде было хорошо. Он был стар, ленив. Он замечательно пообедал, и московская жара размаривала его старость, лаская рыжую шерстку.
Кот не понимал, что он был счастлив, он никогда не задумывался над этим. Но это не делало его менее счастливым. Он напряг все свои силы и запрыгнул на колени хозяина.
Хозяин потрепал его ухом. Это прибавляло неосознанного счастья.
Подошла хозяйка, обняв мужа за плечи:
- Ну, хватит уже. Рынок твой никуда не обвалится, если ты поешь.
- Катерин, две минуты, - Сергей убрал ее руку, делая пометки на новую ставку.
Уже пять лет, как он занимался трейдингом. Начал все сначала, открыл трейдинг-центр, переехал в Москву, так как в Петербурге он не мог находиться ни дня, даже спустя годы, женился, а точнее, согласился на женитьбу с Катериной – по дружбе более, нежели из-за каких-либо чувств к ней. И думал о работе чаще, чем о семье. Искренне любя только старого кота.
И изредка наталкиваясь, по долгу службы, на течение жизни его художника. Хотя, его художник уже давно стал правящим наследником одного из холдингов, получил скандальную репутацию, разорвав помолвку с невестой, и возжелав положить свою жизнь на благо Семьи и страны. В период только что прошедшего кризиса, зарекомендовав себя, как прирожденный управленец, и даже удостоившись звания «Человека года» в Японии. Никто из Хиидеру не добивался такого успеха.
Сергей не знал, что Эраити выиграл битву с отцом, стал главой Семьи и разорвал помолвку лишь из-за желания быть честным перед собой. Эраити не знал, что Сергей простил его, сразу же поняв истинный смысл его поступка. Простил и продолжал ждать, зная, что их дороги, пересекшись однажды, никогда не должны были сойтись вновь. Но Сергей никогда не винил ни себя, ни Эраити в том, что когда-то они поддались самим себе, в том, что жизнь Сергея была разрушена столь могущественной семьей. Он понимал, что слишком легко отделался от них. И в этом тоже был заслуга наследника.
Как и в том, что он стал самым ярким воспоминанием Колесникова. Не важно, сколько бы прошло лет, не важно, сколько бы еще объектов оказалось в постели бывшего продюсера.
За обедом Катерина несла милую чушь и интересовалась его делами. Недавно трейдинг-центр Колесникова выиграл тренд на аукционе некоего филиала фондовой иностранной биржи. Если все пройдет гладко – их ждет тесное сотрудничество и лучший контракт за все пять лет.
***
Новый офис в историческом центре. Его «Lexus» у парадной смотрелся даже скромно. Сергея пригласили на переговоры перед подписанием контракта. Глава хотел лично пообщаться с Колесниковым, что вызывало легкое недоумение. Если в столь крупной международной компании понадобилось лично встречаться с ним, значит, что-то щекотливое. Не иначе – отмывание денег. Известная практика.
Он нервничал, как перед первым в своей жизни собеседованием. Этот контракт был его билетом в «прекрасное далеко». Очередная дверь, которая, как и все предыдущие отдаляли от его художника. Стремление Сергея уже давно стало гонкой с самим собой и воспоминаниями.
Его проводили в конференц-зал, оставив наедине с чашкой крепкого кофе и мыслями.
Он на минуту погрузился в свои мысли, в летнюю жару, оставшуюся за окном и не пускаемую внутрь здания кондиционером. Он нашел в этом ожидании что-то правильное. Вытер вспотевшие ладони и выпил кофе. Тишина стояла угнетающая.
Ждать пришлось долго, кофе кончился, терпение также подходило к концу. Все-таки он был не мальчиком-курьером, а самим Колесниковым.
Начал сердится, в конце концов, это было даже неприлично - задерживаться. Девушка, принесшая еще кофе и бумаги по контракту, сообщила, что хозяин только что прилетел. И: «Ох уж эти пробки, понимаете?»
Он понимал. Долго понимал.
Он сидел в профиль к двери, но лишь отдаленно почувствовал, что она открылась.
Принял недовольный, но все же вежливый вид.
Сосчитал до десяти, чтобы перестать кипеть.
И удивился, что вошедший человек не подходит к нему и не здоровается.
Сергей встал, повернулся и почувствовал, что комната начинает плясать под ногами.
Его художник застыл, зажав рот ладонью. Слезы крупными каплями лились по его лицу.