Сергей устало опустился на край кровати. Стянул рубашку через голову, освободил волосы от заколки, позволяя им рассыпаться каскадом и заслонить от слепящего света многочисленных ламп.
Парень сел сзади и уткнулся головой ему в спину.
- Что такое?
Эраити отрицательно качнул головой:
- Хочешь чая?
- Я в душ хочу…. И спать.... И, может быть, тебя.
Сергей почувствовал, как он улыбнулся.
- Как выставка?
- Хорошо. Я скучал.
- И я, - он повернулся, целуя парня в макушку. Фонари за окном усыпляли. – … пахнешь маслом.
- Как всегда? Я уже и не чувствую….
- И по этому запаху я тоже скучал.
- Не говори так.
Эраити отстранился, цепляя взглядом. «Что-то не так?»
- Я, правда, скучал.
- Сережа, не надо. Ты неделю пропадал в Москве, а, вернувшись сегодня, даже не заглянул в мастерскую, чтобы поздороваться...
- Работа - святое... - ругаться не хотелось, да и сил на это не было.
- Она у тебя закончилась в девять.
Но, кажется, все равно придется. А он даже не знал, какое придумать оправдание. В последнее время Сергей часто задерживался, искал приключений, укромного уголка. Их совместная жизнь была слишком ветрена. Непомерная свобода. Хотелось бы задохнуться в объятиях его художника, но — увы.
Претензии Эраити сначала обескуражили его: чтобы он не делал, как бы не заставлял ревновать – парень ни разу не проявил даже тени недовольства. «У тебя должна быть часть той жизни, в которой нет меня», - парировал всегда он. Но часть, в которой не было его – стала слишком велика. Сергей любил этого человека всем своим существом, мечтал быть зависимым, но Эраити оставался недосягаем. Даже с постели, он не верил, что касается его кожи, ловит его затуманенный взгляд, овладевает его телом. Хиидеру из тех людей, которые всегда слишком хороши, чтобы быть реальными, слишком правильны, слишком красивы; у которых вообще все – слишком. И, пожалуй, ситуация складывалась, как с дорогим сервизом: его бережно хранят, любят, гордятся, но используют все-таки другой – попроще. И теперь он не мог понять – что произошло? К чему эта ревность? Даже столь малое проявление чувств привело Сергея в замешательство. Но парень не собирается устраивать скандала... Конечно, из них двоих — буйным официально был признан только Колесников.
- В девять? Да, в девять.
- Половина первого, - сообщил Эраити.
- Давай не сейчас?
- Хорошо, не сейчас. Мы вообще не будем это обсуждать — твое дело: ты пьешь, куришь, возвращаешься не раньше полуночи, вокруг тебя постоянно кто-то вьется. Я даже не выясняю кто... Ты живешь так, словно ничего не изменилось... тебе не кажется, что отношения — это нечто-то более важное, чем отличный секс и совместные завтраки?
- К чему ты клонишь? Раньше тебя это мало беспокоило.
Наследник резко встал. Кинув уничижающий взгляд, направился к двери.
- Эрай! Ты можешь хоть раз нормально поговорить, а не сбегать!
- Я не сбегаю.
- А что ты делаешь? – Сергей в два шага нагнал его, почти схватил за руку…
- Нет! Не трогай меня… - Эраити прижался к двери спальни. – Я не хочу сегодня ни разговаривать с тобой, ни видеть тебя.
Вернул непроницаемое выражение, гордо вскинул голову.
- Давай вот без этой заносчивости! Да, я виноват, прости. Прости. Ну, что еще? Что случилось?!
- Сергей, я через день тебя прощаю. Мне надоело. Просто надоело…. Ты думаешь: если я не работаю с тобой, не хожу по закрытым клубам, не устраиваю скандалов, то пребываю в счастливом неведении? Я не хочу лезть в твою жизнь.… Да меня и нет в твоей жизни.
Сергей оторопело переваривал информацию. Это его-то нет?! Это он-то не «пребывает в счастливом неведении»?! Да Сергей сам извелся от этой холодности! Пожалуй, последний раз Эраити открывался перед ним в ту Новогоднюю ночь, пронзив его сердце настолько, что сегодня только воспоминания о ней заставляли замирать его вновь. И вспоминать, что Хиидеру живой человек, а не только великолепный художник и заносчивый тип.
- Ты есть. Ты тот, ради кого я что-то делаю, чувствую,... дышу. Но ты сам делаешь так, что… что я уже не знаю, как нам дальше быть. Я хочу быть честным с тобой, но не могу подобрать слов, чтобы ты понял меня. Мы действительно далеко отошли друг от друга... Твое творчество. Ты в нем, и принадлежишь только ему. Не мне. Ты был таким, еще тогда – полгода назад – таким и остаешься. А я все еще не в состоянии до тебя дотянуться.
- Сергей. Для чего тебе я? – его глаза оставались холодными, но голос готов был сорваться. – Экзотика? Или надоело, а выбросить жалко? Остыло? Как и любопытство репортеров? Я уже не верю тебе. Ты так сильно скучаешь в Москве, что забываешь про Петербург. Я неделю не слышал твоего голоса. Бросил сегодня все. Половину рабочего дня прождал тебя только для того, чтобы узнать – ты соскучился и хочешь меня. Отлично! Я рад!
- А самому набрать меня сложно?! С чего ты решил, что весь мир должен прыгать вокруг тебя? Я обычный человек: я устаю, забываю... Я не столь идеален, как ты! Господи, мне кажется порой, что мы с разных планет. Я ненавижу твою вежливость и постоянные уходы от темы! Что такого плохого в том, чтобы выяснить отношения?! Расставить все точки над «i»?
- Я просто не хочу выставлять тебе претензии и ультиматумы.
- А я хочу! чтобы ты! наконец! стал реальным!.. Как же трудно... - он застыл, вдруг осознав, что Эраити перестал прижиматься к двери и смотрит нежно и грустно.
- И мне трудно.
- Так, может, не усложнять? - Сергей обнял парня, почувствовав звенящее напряжение его мышц.
- Сережа. Отпусти меня, пожалуйста, – Эраити высвободился из его рук. – Я пойду.
- Только не говори, что ты сейчас будешь по подворотням шляться!
- Именно.
- Эрай. Слишком поздно.
- Мне надо побыть одному, подумать, - тон примирительный. – И ты подумай. Надо что-то делать. Я, правда, не хочу поднимать этот вопрос. Я не могу быть тем, кто тебе нужен. Очень хочу, но не могу. Не умею.
Он промолчал. Парень спустился вниз. Через две минуты Сергей услышал, как хлопнула дверь.
Он обдумал разговор тысячу раз. Знал, что и как сказать; и не надо ответа: Эрай не мог говорить открыто, но мог выслушать. Понять. Хотя бы в молчаливом согласии стать честнее, проще. Эраити выстраивал странные японские модели поведения, и в этих дебрях приличия и доброжелательности они отдалялись друг от друга. Нет, Сергей отдалялся.
Прошло полчаса, потом час… и снова полчаса. Сергей набрал его номер.
Неожиданно проснулся Кот. Проснулся, прислушался, рассеянно хлопая глазами. Резко вскочил. Сбежал вниз к двери квартиры, странно подвывая, тыкаясь мордочкой в косяк.
Звонок отклонили. Набрал еще раз – «аппарат абонента выключен».
Под ложечкой засосало.
Четвертый час. От усталости даже дышать сложно. Двигаться — только силой мысли. Набирать его номер снова и снова казалось титаническим трудом.
И кот воет странно. И время густой желейной массой медленно давит на стрелки часов. И спать хочется, так, что теряешь сознание.
Четыре. Он умылся, оделся и вышел на улицу.
Фонари, грязный талый снег уставшего февраля, глубокие тени. Два с половиной часа даже для рассерженного Хиидеру было слишком. Парень обычно «отходил» минут за двадцать. На улицах – никого, только стук каблуков, звонко отражающийся от стен домов. И раскаты эха города с центральных улиц. Нарастала легкая паника и злость.
«Я те покажу, что такое настоящая нервотрепка!»
Он почти прошел очередную арку двора. Взгляд случайно зацепился за цветной лоскут шарфа на асфальте. Усталость, злоба, мысли разом исчезли. Он рванулся в сумерки арки: его художник лежал в луже крови, свернувшись калачиком.
- Эраити... Господи, пожалуйста, нет... Эрай!
Сергей опустился перед ним на асфальт, дрожащими руками поднял парня, положив на колени. Безвольное тело казалось неимоверно тяжелым, ледяным. Сергей поддерживал голову, чувствуя острые края проломленного черепа. Начинало подташнивать, сковал холод. Кровь при каждом движении густо обагряла его пальто, руки, волосы. Он судорожно поймал мобильный в недрах кармана, набрал номер Степана.
***
- Серег? Ты живой еще? – вывел его из оцепенения друг.
Он кивнул.
- Что случилось там?
Пожал плечами.
- Я отвезу тебя домой переодеться?
Мотнул головой.
- Ты весь в крови. Давай, брат. Никуда он не денется.
- Помолчи две минуты….
- Серег, на тебя смотреть страшно, мясник ей-богу! На, хоть волосы завяжи.
Степка протянул тонкую резинку от денег. Сергей стянул хвост. Волосы, слипшиеся от засохшей крови, рвались.
- Я в порядке... просто очень устал, - он вздохнул, прикрыв глаза, - все нормально, тебе не надо здесь торчать.
- Хорошо, - друг хлопнул его по колену. - Если что – сразу звони. Серж?
- Да-да. Иди уже.
Медсестра на посту смерила взглядом одного, громко отчеканившего свой уход, посмотрела на другого, растрепанного, перепачканного кровью, отрешенного. Теперь представить трудно — пятнадцать минут назад они ворвались в отделение с пареньком на руках. Шум, грохот колес носилок, стуки каблуков.
Команды хирурга разносились над реанимационной суетой сухим басом.
Теперь все смолкло, повисла глубокая тишина.
Молодой человек нечаянно поймал ее взгляд. Ей стало неловко.
Она подумала, что, пожалуй, эти двое спасли парню жизнь тем, что не вызывали «скорой». Сейчас и «неотложки» дождаться трудно. Еще она подумала: будет что рассказать домашним, когда придет со смены. И задремала.
На утро врач разбудил его, сразу же засыпав вопросами об Эраити. В конце концов, спросив, кем Колесников является парню.
- Если вы родственники – можете пройти просмотреть на пациента.
- Ээ… Брат, – не моргнув, соврал Сергей. – Двоюродный.
Реанимационный кабинет оказался громадным залом с десятком узких коек и кучей пугающей аппаратуры. Рядом с дефибрилляторами, пульсоксиметрами, мониторами капнометрии и прочими пока не известными Сергею станциями на койках лежали искалеченные, обожженные, перебинтованные. Тошнота снова подкатила к горлу, голова закружилась. Эраити, прикованный к аппаратам, казался неживым. В глазах потемнело. Как он вышел из отделения и добрался до офиса – позже вспомнить не мог.
Эраити, спустя пару недель, перевели в нейрохирургию, но он ни разу не приходил в сознание. Колесников часами наблюдал, как пикают аппараты, к которым он был подключен. Густые ресницы слиплись, иногда под ними дергались глазные яблоки. Часть волос сбрита, голова перевязана, руки в шнурах капельниц казались тонкими, детскими, плечи острыми углами проступали сквозь больничную рубаху. Кожа на ощупь оставалась холодной, будто резиновой, азиатская желтизна проступала болезненно и неестественно.
Гематомы и синяки на теле приобрели зеленоватый оттенок — еще немного и сойдут совсем. Карту пациента Колесников давно выучил наизусть и, кажется, знал теперь все хитрые медицинские термины. Настораживали только разговоры врача о возможной потери памяти и нарушений некоторых функций мозга. Остальные травмы были не так серьезны: во всяком случае, они лечились гипсом и уходом.
Ожидание.
Сергей жил им, как коммунисты с верой в победу социализма. То есть, улучшения должны были быть, скоро, но никак не приходили. Состояние оставалось «стабильным средней тяжести». И это ожидание стало привычным, необходимым. И оно, наконец, дало толчок к старой истине:
Близость человека познается только тогда, когда теряешь его.
- Ты не тот, ради кого я дышу — ты сам воздух, - озвучил он давно засевшее в его сознании понимание, не находившее выхода и правильных слов.
Нет, Сергей не смотрел на всех грустными глазами, не дежурил сутками у палаты, хотя и заезжал в больницу каждый вечер. Он не закрывал ладонью объектив журналистской камеры со скорбью и обидой, оттого интерес всевозможных СМИ быстро угас. Их безразличие придавало уверенности. Вызывали волнение только появившиеся вдруг «мистеры Смиты» азиатской наружности, их интерес – очевидный и постоянный – заставлял предчувствовать скорое выяснение отношений. Колесников успокаивался, лишь сидя возле больничной койки Эраити, выжидая часы, находя что-то новое в положении его рук или в мягкой линии чуть приоткрытых губ, Сергей даже научился определять его состояния «глубокого сна» и «бодрствования».
Именно в такой момент «бодрствования», когда Сергей заговорил с ним, Эраити сжал прядь его волос, случайно попавших на ладонь. Через день он впервые открыл глаза. Сергея не было рядом, но то, что произошло ранее — засело в нем иглой: он спал не спокойно, стал рассеян. Выздоравливание его мальчика казалось чудом.
Неприятности начались только после выписки наследника.
Хиидеру довольно быстро шел на поправку, в основном, благодаря собственному упорству. За время, проведенное в больнице, он изменился. Сергей не мог сказать в лучшую ли сторону, но что-то неуловимо делало Эраити взрослее, мужественнее. Сергей не ожидал от него поистине самурайского спокойствия, когда парень часами повторял одни и те же упражнения, дававшиеся титаническим трудом. Он улыбался, шутил, неловко пряча правую руку в карман от любопытных взглядов. Сергей делал вид, что не видит его слабости, Эраити делал вид, что ее нет совсем. Права рука висела плетью: открытый перелом и нарушение моторики делали ее уродливой и бесполезной.
<i>Есть вещи в нашей жизни, с которыми приходится справляться только в одиночестве.</i>
И дело не в безразличии, Сергей понимал, что жалостью он не поможет Эраити. С невозможностью взять ложку – о рисовании и говорить не приходилось. «Вот видишь, все собой разрешается», - смеялся парень, озаряя белоснежной улыбкой. От такого юмора самому Колесникову хотелось выть и лезть на стены.
Негласный запрет на тему болезни касался только дня. Ночные кошмары преследовали Эраити. Он просыпался в поту, трясся мелкой дрожью, но не мог вспомнить, что именно снилось. Сергей сжимал его плечи, гладил по слипшимся волосам; и страха в его глазах было не меньше, чем в глазах Эраити. После кошмаров наваливалась головная боль, настолько сильная, что парня подкашивало на месте. Слезы сами невольно наворачивались на широко распахнутые остекленевшие глаза, тело сводило, а он кусал губы в кровь, не в силах вытерпеть ее и борясь с подступающей рвотой. В доме появилась сиделка. А эти головные боли преследовали его еще долгие годы, как и кошмары, которые со временем он стал запоминать.
***
Весна наступала стремительно, она горела зеленью и солнцем, сушила асфальт, когда офис Колесникова посетил некто Рийота Ватанабэ, представившись начальником охраны и доверенным лицом Хиидеру Рюичи. Лицо это не было приятным и ничего доброго не предвещало. «Вот оно», - подумала будущая жертва и пригласила сесть гостя.
Возвращаясь домой, рассеянный и злой, Сергей решал свою судьбу: по убеждениям данного Ватанабэ, Колесников порочил доброе имя Хиидеру. Наследник и так слишком много напортачил. И если отец смирился с его выбором стать художником – а он действительно смирился, т.к. за Эраити следят уже давно (еще с того самого скандала с певичкой) – то, узнав об ориентации сына, Великий и Ужасный не сможет найти другого искупления вины преступника – которым именно Колесников и был признан – кроме как смыть позор Семьи его кровью. Как понял Сергей, сам Хозяин еще не знает о похождениях наследника. Что безгранично радовало. Потому Ватанабэ пообещал его убрать с дороги более гуманными способами. Эти способы проявились чуть позже, а пока он искал ключи от квартиры и не верил в свое «счастье» так вляпаться сразу, глубоко и серьезно. Колесников хмыкнул, нет, «решать свою судьбу» - сильно сказано, скорее, просто придется выбирать из двух зол меньшее.
Гость располагался в кресле его кабинета слишком вольготно для человека воспитанного и рядового:
- … у Вас не будет шанса. Мы оба понимаем, что разумнее всего сегодня же поставить точку в ваших отношениях с Наследником. Мы долго наблюдаем за Вами, и Вы позволили за последнее время собрать достаточно доказательств ваших особых отношений с Эраити-бон.
- Лучше бы Ваши люди следили за безопасностью Наследника, нежели за родом его «особых отношений», – Колесников понимал весь риск ситуации, но был уверен в каждом слове.
Японец слушал его, изучая рисунок паркета и отмечая нахальство продюсера.
- Думаю, Вы не совсем осознаете могущество семьи Хиидеру…
- Не пытайтесь купить меня или запугать, – Сергей наклонился к поверенному, сверля его взглядом и чеканя слова, - я отлично знаю, с кем связываюсь, но смею заверить: я никогда не предам ни Наследника, ни его интересов. И катитесь Вы к черту, Рийота Ватанабэ, со всеми своими «мистерами Смитами»…. Попробуйте провести время с пользой, например, исполнять свои прямые обязанности по охране объекта… или Ваш Хозяин не в курсе даже вашей «оплошности»?
Ватанабэ сглотнул, встал:
- Я так понимаю, что мы не придем к согласию. Что же, всего наилучшего, господин Колесников.
- И Вам не болеть, господин Поверенный.
Ключи нашлись в подкладке пальто – порвался карман.
И пришло единственно верное решение: он не отдаст Эраити. Не только из-за сильной любви, или тупого упрямства, хотя и из-за них тоже. Наследник должен завершить начатое, добиться того, ради чего так безрассудно и героично пустился в эмиграцию.
Он повернул ключ в замке и вдохнул аромат тепла и уюта их дома.
Реабилитационный период и гипсовые мытарства прошли еще больнице. Домой он вернулся с короткой стрижкой, металлической пластиной в черепе и в растерянности – несколько месяцев в палате в обществе капельниц и белых простыней – и вот жизнь в нормальной квартире кажется теперь если не раем, то небольшим личным Эльдорадо уж точно.
И с чувством чужой искалеченной жизни. Нападавших быстро поймали за попыткой продать Mobiado и также быстро посадили. Сергей рвал и метал, порываясь их задушить собственноручно, но Эраити отказался проходить даже свидетелем, сославшись на головные боли и беспамятство. Лишь бы скорее забыть эти операции, восстановление и больничные койки. К августу он счастлив был возможности жить, дергать руками-ногами, иметь мысли не связанные с лечением или этой постоянной головной болью.
«… Да и какое, к черту, возмездие?! Единственное, что теперь действительно нужно – это время. Его осталось мало – Ватанабэ дал о себе знать, стоило только выйти из больницы».
Эраити много работал над собой, и все эти унылые однообразные упражнения, которые раньше были всего лишь незаметным действием, теперь вгоняли его в бешенство и бессильную злобу.
- Привет бойцам невидимого фронта! – оповестил о своем присутствии Сергей, разуваясь и сразу проходя в зал.
Парень кивнул, неуклюже сжимая правую руку над скрепкой. Она чиркнула по столу и отскочила на пол. На паркете валялось уже с десяток таких же. Эраити лишь дернул уголком рта, принявшись за новую жертву.
Сергей завалился на диван, где сидел парень, некоторое время наблюдая за ним.
- Поражаюсь твоей выдержке.
Эрай хмыкнул:
- Еле держусь.
- Так отдохни. У тебя план же не горит?
- Нет, но калекой мне ходить - лучше застрелиться.
- Вот только без упаднических настроений! - Сергей потянулся, зевнул и, как бы невзначай, придвинулся вплотную, обнимая за талию.
- Сейчас ты мне скажешь, что хочешь меня, и я тебе откажу.
- Это еще почему?!
- Мне работать надо.
- Эрай...
В такие моменты Сергей походил на большого кота, не евшего три дня и теперь стоящего перед большой тарелкой сметаны.
- Я хочу тебя. Очень.
Эраити чувствовал поцелуи на своей шее, они становились все ниже и требовательнее. Его губы на татуировке чувствуются особенно возбуждающе. Как этот Колесников только мог думать о чем-то еще, после разговора с Ватанабэ?!
- ... и я почти готов взять тебя силой.
- Попробуй! - парень отстранился.
Глаза Сергея выражают лишь желание. Ни беспокойства, ни лишних мыслей. Значит, Ватанабэ не в офисе?
- Ты мне рассказать ничего не хочешь?
- А ты что-то конкретное ждешь от меня?
- Возможно.
- Эмм... Я - молодец? Я помыл руки? Привет от Степки?... Поедем в Куршевель, что ли?
Эрай рассмеялся.
"Разговора не было. Ватанабэ шел ва-банк".
- Никуда мы не поедем. Я тебя здесь буду, после того, как вымоешь руки.
С утра от распирающих его мозг гениальных мыслей Эрай весь извелся. Оставшись один, он тут же набрал поверенного отца:
- Доброе утро, Ватанабэ-сан.
- Доброе утро, Эраити-бон! Чем обязан своей более чем скромной недостойной персоной Вашему, несомненно, очень важному звонку?
- Вы хотите, чтобы я вернулся?
- Ваш отец этого хочет. Я, как покорный слуга...
- Отлично, - перебил наследник, входя в почти забытую роль.
Родной язык способствовал воспоминаниям:
- Я вернусь. Чтобы ты не трогал Колесникова. Но подумай: я сейчас возвращаюсь... И на лицо твоя работа. Не думаю, что отец в курсе того, что я пять месяцев провел на больничной койке по твоей вине...
- Простите, Эраити-бон. Этому поступку нет оправдания.
- Действительно, нет, - он сделал многозначительную паузу, - поэтому ты не будешь ускорять процесс, разрушая бизнес Колесникова.
- Я понимаю, Эраити-бон.
- Я рад, Ватанабэ. Очень рад. Прощайте. Надеюсь на нашу нескорую встречу.
- До свидания, Эраити-бон, простите за доставленное беспокойство и Ваше отнятое время. Всего вам наилучшего.
Эраити положил трубку и выдохнул. Лоб покрылся испариной. В висках стучала кровь. Он принял обезболивающее и лег. Такие разговоры теперь отнимали все силы.