Миниатюры

Из книги "Золото преисподней", издательство "Калининградский ПЕН-центр", 2010 г.ISBN 978-5-904895-06-8

Из журнала "Балтика" № 3, 2015 г.

Из альманаха "Эхо", 2019 г.

1. Проблески

Одиночество
Из каких-то необъяснимых побуждений вылезло я на сушу. Село на берегу и глотнуло болотного воздуха. Головокружительное ощущение испытало я в эту минуту. Наполнилось благодатью живительной. Сделалось мне легко и свободно. А после решило я осмотреться. Вокруг растут травы необъятные, скачут насекомых сонмы непроглотимые, солнце греет мою кожицу скользкую. И среди всех я самое совершенное. И радость захватила меня: я единственное тут болотное исчадие. Ни хищников голодных, ни подруг лукавых, ни клопов водяных – никого в этом раю не оказалось. Зато еды вдоволь.
– Как тебя зовут? – услышало я голос с неба. Приподнялось на плавниках и увидело комара саблезубого. Он звенел надо мной, повиснув в воздухе на своих мерцающих крылышках.
– Одиночество, – сходу я придумало себе название.
– Очень приятно, – пропищал комар, – а мое имя – Гришка. Будем знакомы.
Я так обрадовалось нашей первобытной дружбе, что широко вдохнуло и проглотило Гришку нечаянно.
И остался он в памяти всех земных жителей первым комаром, съеденным, а я первой, кто это сделало. Мне вообще очень понравилось быть первой. Тогда еще я не знало, что стану править на Земле века вечные, и будут меня все бояться.

Дерзость
Мальчишка был глуп и швырял камни в ветер. Ветер так разозлился, что стал отбрасывать камни назад. Некоторые попадали в мальчишку. Они разбили ему нос, поцарапали щеку и наделали синяков. В поисках защиты мальчишка укрылся за деревом. Тогда ветер вырвал дерево с корнем, едва не обрушив его на обидчика, но тот успел отбежать в сторону. Тут ветер подхватил хулигана и сбросил с обрыва в море, где волны проглотили добычу.
Мальчишку спас ловец янтаря, который пришел на берег с сачком, когда начался шторм.

Дикарь
Я наткнулся на него в дремучем лесу, когда собирал грибы. Он следил за мной из-под густых еловых ветвей. Два глаза блестели в хвойном полумраке. Я осторожно достал из рюкзака кусок душистого деревенского хлеба и бросил ему. Мальчишка не голоден, но аромат хлеба привлек его: любопытство было сильней. Выскочив из-под еловых лап, он белкой схватил угощение и нырнул в свое укрытие.
Полагаю, он видел людей, но скрывался в лесах, как это делают дикие звери, чуя опасность. Он был наг, одежды не понимал, но при этом не мерз. Значит, в лесу он чувствовал себя привольно.
Чтобы «звереныша» приручить и вновь превратить в человека, я решил привести его в дом. Но как это сделать? Ведь дом его – лес, тепло и еда – в стае одичалых собак.
Съев хлеба, мальчишка вылез на свет и стал поглядывать на меня снизу вверх, хмуря брови, корча заискивающие гримасы, и вдруг начал скулить. Я снова бросил кусок. Дикарь сел, как робкий зверек, и, держа в руках ломоть хлеба, принялся за него, не смущаясь. Я не трогал его, не понукал, избегая опасных укусов.
Он был худ. Чист, словно его вылизывали в стае, как сына. Волосы всклочены и очень длинны. На смуглом теле немало царапин разного времени. О возрасте его догадаться не трудно: светлые волосы под животом и еще над губой, а зубы белы, как на зависть. Звериная мимика вырезала на юном лице грубые морщины у глаз, губ и на лбу. Ему лет четырнадцать, уверен, не меньше, не больше. Отчаянная смелость уже кипела в его груди. Но улыбка ни разу на его лице не играла.
Печь в избе была натоплена жарко. Я накормил дикаря миской борща. Дал ему рубашку, штаны. Но мальчишка недоверчиво прорычал, кривя рот, и одежду отбросил. Он долго осматривался в новой обстановке, все что-то нюхал, трогал и обжигался. Отчаянное любопытство тянуло его к незнакомым предметам. И вот еще книги, которые я в те дни читал, они лежали на столе. Мальчишка взял одну с интересом, кивая, вертел ее в руках, раскрывал, нюхал страницы, точно искал в них личинок, облизывал – нет, не вкусно. Тогда я сказал, что это книга, ее нужно читать, и она станет доступной. С такими словами я сел за стол, взял попавшийся под руку томик Пушкина и принялся читать вслух с выражением:
В те дни, когда мне были новы
Все впечатленья бытия…

Тут дикарь притих. Сел на пол, обхватил ноги руками и, задрав голову, не сводил с меня взгляда.
Он, конечно, не понимал ни единого слова. Но как понравилось ему их звучание! Мальчишка склонял голову на бок весь во внимании, следил за моими губами, произносящими волнительные звуки, нюхал воздух и слушал стих за стихом, словно это были чудесная музыка весеннего леса, колыбельная песня матери или шепот теплого ветра.
С тех пор он все чаще приходит ко мне из леса, хватает за руку, сует мне книгу и требует чтения.
«Прощай, свободная стихия!..»

Муравьи
Кладбище с гранитными надгробьями. На одном из них горельеф: внизу голова патлатого демона с раскрытым от ужаса ртом, над ним ангел, гудящий в трубу. Изо рта демона бежит черный ручеек. Извиваясь по серому камню памятника среди охристых клякс лишайника, он пропадает из виду в трещине под ангельским крылом. С утра до вечера по этой диагонали бегают муравьи, словно живая лента. У каждого в челюстях ноша: по крошке растаскивают они мертвых.

Переполох
Герои романа избили своего автора за то, что он оказался правдив.
После этого жены вцепились в любовниц своих мужей и оттаскали за волосы. Пьяницы устроили погром в доме соседа, который гнал спирт из навоза. А следователь получил премию за успешное раскрытие забытых преступлений.
О, палачи истины, нетерпящие правды! Такими поступками вы слепо подтверждаете свои пошлые деяния. Им нет оправданий. Истязайтесь.

К***
Мой друг, душа моя томиться одиночеством. И тянется рука вновь к Вам писать.
Как давно не видел Вас! Верите ли? Очень я соскучился. Дня три прошли с тех пор как мы с Вами провели чудесный вечер, как мил он был, а кажется мне, целая вечность распростерлась между нами, словно река в разливе. Я так взволнован от любви. Едва нахожу высокие сравнения. О краткости нашей встречи сожалею. Но где же та лодка, которая вновь перенесет меня к Вам? Без Вас я так страдаю!
Вы, наверное, теперь заняты очень. А меня вот достойная работа избегает. Чужой я здесь. По-прежнему кое-как перебиваюсь случайными заработками. По-китайски едва понимаю. То рекламки раздаю, где машины помою, когда подержанными мобильными телефонами торгую. А между тем все о Вас думаю.
Светлые мысли приходят мне, когда Ваш чистый образ перед глазами вдруг явится. Пряди Ваши – что березовые ветви гибкие, лицо Ваше ангельское – снег искристый, глаза – озера синие.
В мечтания о Вас я погружен. Никому другому сердце бы не отдал. Не хочу я жить вдали от Вас, родная моя; ради престижа, славы, денег – не желаю. Верю, проведем мы с Вами еще немало удивительного времени.
Открываю Вам свою душу. Пускай трудно живется нынче. Но быть с Вами – почитаю за великую честь.
Не отвергайте меня равнодушно. Ведь, надеюсь, Вы, сердобольная моя, с голоду помереть не дадите. На коленях прошу Вас о новой встрече. Накормите меня грешного. Накормите. Хоть каплю жалости к моему обездоленному существованию пролейте: не бросайте меня на чужбине. Томимый жаждою нектар стану из Ваших уст сладких пить. До последнего дня своего верен буду Вам, как ангелу моему хранителю. Молиться в храме за Вас ежедневно стану. Благословлять на счастье. Благодетель Вашу почитать.
С открытым сердцем прошу Вас о милости. Голод окаянный измучил меня. Истощаюсь от недоедания. Мысли так путаются.
Прошу Вас очень. Не отвергайте меня. Примите вновь. С надеждой обращаюсь к Вам, всемогущая моя, независимая, многострадальная, суровая, щедрая, святая Русь моя. Я в Вашей воле.
Любящий сын Ваш Иван.

Тернистый путь
(коллаж)
Близко ли, далеко ли, низко ли, высоко ли задумал я наперекор судьбе в дальнюю дорогу отправиться. И совет на ум взял: копи многие деньки – доберешься до Камчатки. Говорят, деньги не малина – и зимой растут. Но без еды человек не может работать, без работы не купит еды. Искристый морозный воздух дышит в лицо. Синеют в сосновой тени сугробы. Впереди волнистый заснеженный простор. Уснувшие в холодной перине леса. И вьются белые мотыльки, поднятые северным ветром. Светлана румяная девушка со звонким смехом резво скользит, разрезая коньками глянцевую алмазность льда посреди застывшего пруда. Море седое тихо шевелится в полусне, облизывая прибрежные льдины и заиндевелые камни. А курс рубля нашего все скачет, словно температура больного. Яблоко в день, не больше. Прости, моя Светлана, с кофе и пирожными когда-нибудь в другой раз в кафе посидим. Дед мой Федор был скуп и внукам твердил: «Одежка долго носится, если по заборам не лазить, вовремя ее чинить, стирать и гладить». Мороз хорошего работника не студит. Доктор Ильин рекомендует: «Хождение пешком сберегает личный бюджет и полезно для здоровья». Лучший клей для обуви «Экстра». Хозяин на работе лишней копейки не заплатит, так и глядит, за что рублем наказать. Банан я выбираю крапчатый, он не только вкуснее, но и дешевле. Василий кредит взял. На год обременился. Стирала машина исправно. Вдруг на третий месяц сломалась. А кредит висит. Василий решил, стирка белья в ручную – дешевое наказание. Оплата за воду с июля поднимется на пять процентов. Работа и мучит, и кормит, и учит. Три пота сошло, три дела сменил, не счесть дней на хлебе-воде просидел, собрал, наконец, денег и пустился в дальний путь. Устремился к пейзажам тропическим, к индианкам в гости, к теплому океану в объятия. Тут и были конец.

Великотерпение
(коллаж)
В России жить – подвиг вершить. Бывает, нужда и художника заставит дворы мести. А однажды пришел я в Думу, сел на заднем ряду, стал присматриваться, чем это депутаты заняты. А ничем не заняты. Споры ведут разные. Несколько спят, посапывая в своих креслах. Видимо, решил я, объелись. Скучно мне сделалось. И тиснуть в газету нечего. Я и ушел. Между тем коллекторы Миша и Федя для устрашения клиента бросили в его квартиру бутылку с зажигательной смесью. Влетев в распахнутое окно, снаряд этот угодил как раз в хорошо накрытый стол. Прибежавший на грохот хозяин – это был художник Старцев, оглядел стены, потолок и пол, живописно заляпанные салатами, кетчупом, вином, подумал коротко да воодушевился. Срисовал он полученные от взрыва абстракции на холсты. А спустя некоторое время его новые работы критики признали шедеврами, отражающими реальность в пределах циничного мира нашего общества, чувственно воспринимаемого художником. «Кто этот нищий на паперти? – спросила туристка из Германии. – Он так блестяще исполняет Моцарта на скрипке!» – «О, фрау Лейтнер, это преподаватель музыки из колледжа» – ответил ей гид. Что ни день поэт Сенявин, лежа на газоне возле пруда, слушал напрасное журчание соков в своем животе и с аппетитом глядел в облачное небо, по которому проплывали мимо груши, виноградные кисти, окорок, кусок пирога с грибами и бокал розового вина на фоне заката. Было дело, баба Валя умерла от сердечного приступа в магазине, после того как охранник обвинил ее в краже пачки сливочного масла, за которую она позабыла расплатиться. Потом уволили охранника за то, что он таскал украдкой сыр из магазина. Потом оштрафовали заведующего магазином за то, что вынес несколько бутылок дорогого коньяка. И наконец директору начислили пени за неуплату налога. В очередной раз Саня ушел из дома и устроился ночевать на лестничной площадке, потому что мать его, вдова, забавлялась до пьяна с мужчиной, в другой раз он спал в парке на скамейке, пока мать его, вдова, забавлялась до пьяна с мужчиной, на третий раз он спал у друга, пока мать его, вдова, забавлялась до пьяна с мужчиной. Наконец смутило его злосчастье, вернулся он домой, взломал дверной замок и прогнал пьяного любовника своей матери. Сколько не терпи, а предел всему найдется.

В лучах вульгарных пороков
Избитая пьеса веков с безнадежной попыткой быть оригинальной.
Прекрасный юноша в цепких объятиях не первой молодости дамы.
Этот бледный мотылек в руках ее властного эгоизма.
Раб ее прихотей, раб страстных вожделений, раб собственной безропотности.
Вино разжижает кровь и рассудок.
Опьянение.
В поисках безмятежности проходят ее ленивые дни.
Лежать в постели, нежиться, требовать – удел ее беспечного существования.
Прочь все таланты: забыты рифмы и гитара, забыты дни полезного труда, забыты все ее растущие долги.
Лучше просто напиться: хмельная эйфория – суррогат счастья.
Но глух он к назидательному гласу Бога.
Одни благие слова.
Бежать не в силах от власти ее сладких прелестей – разлукой он томиться.
Привороженный.
И вновь к ее ногам с надеждой скромной приползает.
Набирающее силу искушение притягивает, как морские приливы и отливы.
«Ну, так и быть. В последний раз. Иначе больше видеть не желаю», – в словах ее играет железная надменность.
И вновь растраты, скудный ужин, дешевое вино в стаканах, ласки, поцелуи и плоти торжество.
А после – бедности уныние и страх.
Плененный алчною страстью, он юность пропивает.
Бездарны дни в утехах без любви.
Мечты счастливые растаяли в лучах луны.

Притворство
Это было много лет назад. Детство полное открытий. Прыткая подружка в моих руках. Запертая в неволе ящерица. Она нежилась в моих ладонях, прикрывала глаза, когда я поглаживал ее морщинистую шею, нашептывая приятные слова, изображала покорность. Я так поверил этой рептилии, что позволял ей солнечные прогулки на лужайке возле дома. Но однажды, улучив верный момент, она бесследно юркнула в кротовую нору. На свободу. Тогда я понял ее истинное стремление. Понял цену ее фальшивой привязанности.

2. Ловушка для мыслей

Опоздал
В детстве меня увлекал сказочный мир джунглей. Читал о них все, что мог отыскать на книжных полках. То были захватывающие дух описания, легенды, научные статьи первопроходцев. Они воспевали чудеса эволюции. С каждой страницей я все глубже проникал в образы густых жарких лесов, видел там прекрасные цветы, хищные растения, гигантские деревья, животных каких-то мифических видов, дикарей, скрывающихся в труднодоступных кущах, переживал опасности, подстерегающие в темных вечнозеленых зарослях. Все это подогревало во мне стремление покинуть опостылевшую цивилизацию и с головой окунуться в первобытную природу. И вот пришло долгожданное время, когда при первой возможности я перенесся в один из привлекательных земных уголков, расхваленных старыми авторами. Но, увы, опоздал я. Всюду широкие дороги, огромные города с небоскребами, клубами, магазинами, пыльные деревушки, скучные плантации масленичных пальм, да искусственные парки со зверями за решеткой.

Память
Когда они решили уничтожить его бесследно, то запытали в казематах, четвертовали, а останки кремировали и прах развеяли по ветру. Проделав это, они сожгли все, что ему принадлежало: документы, снимки, произведения; потом казнили его родственников; затем отыскали все тиражи его изданий и тоже скормили огню, а в Интернете удалили все связанные с ним странички; после этого, тщательным образом обрыскав каждый переулок, где бывал он при жизни, извели все, что о нем напоминало. В тот день, когда не осталось больше ни единого следа его недавнего существования, Дело ХX было навсегда закрыто и отправлено в топку. Но как велика сила случая! Через несколько месяцев Муза пропавшего без вести, о которой никто не подозревал, родила сына. Она знала, чей это ребенок, и потому отважно скрывала тайну его происхождения. Муза надеялась рассказать сыну правду, когда тот вырастит, а в родном государстве свершатся перемены. Спустя двадцать пять лет это, наконец, случилось, и сын, узнав трагические подробности, написал книгу, воскресив на ее страницах утраченную историю отца, его идеи, опасения и пророчества.

Цветы в подарок
В один из весенних дней в цветочную лавку пришел маленький мальчик.
– Здравствуй! – встретила его продавец. Она была молодая, приятная и добрая.
– Здравствуйте! – ответил маленький мальчик, разглядывая пышные букеты в целлофановых обертках и ленточках.
– Чем могу помочь? – с милой улыбкой поинтересовалась продавец.
– Я хочу подарить маме цветы, – с деловой решимостью сказал мальчик.
– Пожалуйста: розы, лилии, георгины, выбирай, – предложила продавец, указывая на ароматное изобилие в белых высоких вазах.
– Ваши цветы дорогие, – серьезно промолвил мальчик, изучив этикетки. – У меня не хватит на них денег, – и показал рукой в сторону: – Я куплю подарочный пакет. Вот этот, пожалуйста.
– Помилуй, – удивилась продавец, – он слишком мал. Разве можно поместить в него хотя бы один цветок?
– Ну конечно, в него поместятся почти все ваши цветы, – заверил мальчик.
– Но это невозможно, – смутилась продавец, но все равно вручила ему пакет, лишь бы продать.
Тогда мальчик подошел к стеллажу, на котором были развешаны конвертики с семенами разных сортов и стал складывать по одному в новый пакет. А когда закончил, сказал:
– Вот, я же говорил, они все поместятся.

Ангел
Весь в темном, как тень, неизвестный стоял у высокого дерева и ждал. Вечерело, тихая улочка, густые стриженые кусты вокруг. Он был уверен в четком исполнении заказа. Пистолет со снятым предохранителем в кармане пиджака. Пальцы обхватили влажную рукоятку. Сейчас двери подъезда распахнутся, появится цель – крупный местный «орел». Он не должен успеть сесть в бронированную машину. Внимание напряжено до предела. Решающий момент приближался. Скорее бы уже. Выстрелив, убийца должен был скрыться, авиабилет на руках, а завтра ему отсчитают договорную сумму за исполнение. Это был хороший заработок. Но понимал он, что долго так продолжаться не будет. И где тот предел? Когда следует остановиться, чтобы зажить по-новому – безбедно, счастливо, без риска быть пойманным и наказанным… когда? Он опять утверждался: «Этот будет последним, довольно уже». Как вдруг кто-то подергал его за рукав. Он обернулся и увидел маленького мальчика с ангельски милым лицом, но разбитым носом, из которого в два ручья текла кровь. Малыш был в длинной замаранной светлой рубахе. С искрящимися от страха глазами он попросил: «Дяденька, я ушибся, помоги», – и всхлипнул. Торопливо достав платок, убийца подал его ребенку и посоветовал запрокинуть голову. А когда повернулся к крыльцу, опомнился: там человек, взмахнув фалдами пальто, уже садился в черный форд, который через секунду резко тронулся с места и покатил прочь. Ушел. Стрелок с досадой сплюнул, выругался и, обернувшись, бросил в спину удаляющегося мальчишки негодующий взгляд.

Пеня
Осень. Дюны. Труба.
Трубу прорвало: из дыры хлещет грязная вода с кусками добытого янтаря, и слышится звонкий шорох песка в утробе этого ржавого червяка, что вольготно разлегся на пляже.
Небо все в драных и сырых лохмотьях. Бледное солнце мерзнет в туманной пелене. Убогий лес на склонах едва прикрыт жухлыми обносками. А морщинистое море, как будто устало дышать и едва ворочается в своем прелом ложе.
Внезапно, как черт, из-за песчаного холма с прутьями сухой травы выскочил джип цвета запекшейся крови. Он понесся по пляжу, оставляя за собой две полосатые колеи на влажном песке возле сонного моря, и как хищник, рыча, устремился к желанной добыче. Водитель, вцепившись в баранку, спешит. На лице каждый мускул натянут. В его на выкате глазах мелькает приманка: та взбесившаяся труба, что изрыгает до фига янтаря, и то, как группа ловцов промышляет, подставив под мутный шумящий поток свои широкие сети. И в глазах тех мечта – выкачать все, чем богата земля до последней полезной песчинки.

Кошмар
Ему нравилось, когда она с любопытством расстегивала молнию на его джинсах и стягивала их, пока он лежал, раскинувшись на молодой траве посреди кровати в ожидании нового чуда, ее любовная игра возбуждала смелые фантазии, она умела вскружить чувства бурным вихрем, и вновь у нее был какой-то необычный замысел, которым собиралась побаловать; она принялась расчесывать его курчавую растительность под животом, пока не стал мешать большой упругий истукан, восставший, словно каменный идол посреди непаханого поля, и напряженно вздрагивающий от каждого ее прикосновения, тогда пригнув его другой рукой, она стала заплетать там косы своими тонкими пальцами, чувствуя, как бьется под ладонью его взволнованное сердце, и, замечая, как упрямится его жезл неугомонной страсти; тогда, не долго думая, она обхватила его своей четвертою рукой, будто скипетр и крепко стиснула; таким образом, в ее руках оказались: власть, его сердце, щит из прочно переплетенных волос и нож, который она лихо выхватила у себя из-за пояса, а длинные локоны ее ниспадали, подобно водопаду, скрывая страшное лицо от блуждающих глаз жертвы; как заколдованный, он просился к ней, жаждал ее, искал утешения в ней, и нашел, когда, накрыв его собой, она позволила ему войти… но вдруг застыло все, она внезапно опомнилась, резво поднялась и, застегивая халат, поспешила в гостиную, к телевизору, спотыкаясь о болтающийся пояс, – начинался ее любимый сериал, которого она никогда не пропускала, а он, разочарованный, весь в холодном поту и убитый ее дерзкой изменой тотчас проснулся.

Разговор
В трамвае друг против друга оказались хорошо подвыпивший старик и черный, как смола, студент из Анголы. У старика рассудок потерял контроль над мыслями, речь пропиталась парами водки, а язык развязался. Это распахнуло его способность мудрствовать от души. Студент был прохладно спокоен, внимателен и вежливо кивал старику, пока старик рассказывал о море, рыбаках и кораблях. И вот, когда африканцу настало время выходить на остановке, что возле университета, старик благодушно подытожил:
– Ничего, сынок, и ты станешь хорошим моряком.
На что студент ответил ему с улыбкой:
– Нет, дедушка, я буду агрономом.

Зверь
На скамье подсудимых ссутулился дряхлый старик восьмидесяти семи лет. Стеклянный взгляд в пустоту. Морщины на обвислом лице. Серая маска безразличия. Нашли-таки в Новом Свете.
– И после всего бесчеловечного, что тогда творили, вы могли спокойно жить? – спрашивал его обвинитель.
– Я солдат свободной Германии, – тихо твердил старик.
– Есть свидетельства, что вы исполняли приказы с излишней бессмысленной жестокостью.
Молчание.
– Вы осознаете свои преступления?
Молчание.
– Вы будете отвечать?
Молчание.
Он грезил этот бывший солдат рейха. Осколки впечатлений из далекого прошлого. Картинки, застрявшие в памяти, словно яркие пятна в дыму. И вдруг вопли женщины. Сумрак душной избы. Детский плач. Запах пота и страха. Треск разрываемого женского белья. Клок волос в пятерне. Бешеное неудержимое влечение. Накат сладости разврата. «Что б ты сдох, гад!» – послышалось русское проклятие. Отброшенное в угол живое еще, изможденное тело. В руке пистолет. Выстрел. Снова нытье ребенка. Большие глаза ужаса на чумазом сопливом лице блестят из полумрака. Выстрел. Плач захлебнулся. Падение в тишину. Дом навсегда опустел. Кусается студеный воздух. Грязная белизна под ногами. На разбитой дороге колонна: женщины, дети, старики. Впереди глубокий ров. Упавших отстреливать на месте. Горячий азарт крови. Она удовлетворяет жажду. Завоеватель. Союзник беспощадной смерти. Приказ уничтожить выполнен. Зеленая опушка. Знойное гудение комаров. Казнь двух партизан. Вырезанные ножом кровавая звезда на лбу одного и скрещенные серп-молот на всю спину другого. Виселица. Перестрелка в лесу. Ранение в голову…
– Раскаиваетесь? – вновь послышался вопрос.
Молчание.
– Вы хотите что-нибудь сказать?
Молчание.
Бестолку. Его совесть глуха. Время выносить приговор. За военные преступления – высшая мера наказания: повешение.

Охота на тени
Наши темные двойники.
У теней свой характер, способности, облик. Они редко похожи на хозяина, и так изменчивы, что способны перевоплотиться во что угодно.
Фотоохота на тени – весьма увлекательное занятие. Обычно, когда мы снимаем предметы, людей, пейзажи, восхищаясь ими, то не уделяем теням достойного внимания, лишь бы они не мешали. Мы незаслуженно игнорируем их. А ведь сами по себе тени тоже фотогеничны. Иногда они удивляют своими необыкновенными образами. Привычные предметы перевоплощаются в неузнаваемые, фантастические, странные существа. Но тень недолговечна: если замешкаться, то упустишь ее, и больше она никогда не повторится. Даже если запомнить место, сезон, время ее появления и вернуться в то же место, она будет другой, не похожей на прежнюю – так они эфемерны. Поэтому, охотясь на тени, нужно быть начеку. И если постараться, то со временем можно собрать интересную коллекцию снимков.
Иногда тени сами пытаются привлечь к себе внимание. Особенно вечером, когда на улицах загораются фонари, а дневные солнечные тени уже отправились спать. На смену им выползают тени ночные. Эти любят пугать. Они появляются неожиданно из-за какого-нибудь угла.
Тени всюду преследуют нас, кривляются, паясничают, дразнят, смешат, исчезают куда-то и вновь появляются. Поэтому ради хороших снимков с тенью следует подружиться. Тогда она сама будет охотно позировать вам.

Музыка печали
Смерть уже завела свою музыку на фортепьяно.
Ее когтистые пальцы ступают по клавишам.
И слышится музыка полная трагизма.
Как хочется, чтобы она прекратилась.
Нет такой музыки, которая бы не имела конца.

Пластик
Морской берег, золото заката лоснится на влажном песке, печальный шелест маленьких волн. У трупа молодого дельфина остановился я. Расклеванное птицами тело. Пластиковый пакет загромоздил его желудок. И содрогнулся я. Не тот ли это пакет, что однажды я обронил на пляже, а он, подхваченный ветром, был унесен далеко в море? Не тот ли пакет – причина мучительной смерти морского животного?

Памятник неизвестному виду
Существа, что веками скрывались в лесных дебрях, цивилизацией к безвестности приговорены. Жертвы стремительного прогресса. Там, где браконьер к несчастью лес спилил, вместе с деревьями и цветами канули в небытие невиданные твари. Им так и не были названия даны. Лишь кости, перья, чешуя сохранились в украшениях диких племен – как напоминание о безвозвратных потерях. Узнать хоть что-нибудь о них – да поздно: в эфемерную вечность унесли они свои тайны. А могли быть полезны ученым для прогрессивных открытий.
Кругом вырубки, гарь и пашни. И возвышается посреди этой пустоши нетронутый пилою великан – печальное дерево, словно памятник. Когда-то служило оно домом редким существам. Теперь одинокое и неприкаянное сохнет оно. Своей дымчатой кроной упирается в прозрачное небо. А вокруг траурно тихо. Лишь густая трава и в ней цветы перешептываются. Всякий горюет по утраченному. Кто потом оценит былое буйство звуков и красок?

Цветы и бомбы
Так, но с чего же начать, какими словами?
С. Соколов
«В начале сотворил Бог небо и землю», – утверждает Библия. «А потом погода испортилась», – добавляет Хемингуэй. Но «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог», – напоминает Евангелие. Изначальные фразы явились картинно. Бывает и так, и этак, и вот так: что приснится, того не вырубить, не отсечь, не стереть и насильно не забыть. В колыбели рода человеческого на благодатной африканской почве все еще живут обезьяны. Живут своей неизменной скромностью быта сотни тысяч лет. Случается, камнями и палками друг друга побивают, но это бессмертно для их особей и всего леса. В основном времени они, мирно посапывая, ковыряются палочками в термитниках, лакомясь их нескончаемыми обитателями. И жили бы так вечно в одном и том же лесу, только наши предки зашагали дальше. Далеко вперед уехали/улетели. А шимпанзе, не задумываясь о совершенствовании своего первобытного существования между едой, сном и любовной прихотью проворно воюют друг с другом, бросаются тем, что под руку попадется, как сварливые хозяйки на общей кухне. Это вот человеческие власти в свободное от иных забот время играют, словно в бадминтон, – немилосердно забрасывая друг друга ракетами, грозя взаимоуничтожением в неурочное время с запальчивой внезапностью фатальной мысли, особенно, если боеначинка снарядов способна привести к необратимой атомной реакции. Началась кутерьма – все в дело годится. Тут уж не до осмотрительности и созерцательности восточных мудрецов. Приснится же такое, и регулярно снится, например, пятнично-субботней ночью привиделось, будто пророчество, а лучше бы такое совсем не снилось и даже не думалось на такую ядерную тему, чтобы больше цветам оставалось место во сне: редким, лекарственным, мифическим или другим приятным сердцу видениям: пестрым, образным, таинственным, и чтобы любовь, вера и надежда в них торжествовали. И умная мысль. Желательно легко применительная мысль в своей полезности. Спро;сите: ты бомбу-то наяву видел? Отвечу: нет, но она меня видела. И я не жалею о том, что, вероятно, не пришелся ей по вкусу, потому и снится летящей куда-то мимо, к иным целям, а я все живой просыпаюсь, не разорванный в клочья. Сон во сне. Словно матрешки вставлены. И, пребывая в дрёмном накате, имею еще счастье досмотреть, что там в глубине бессознательного рождается. Может быть, толковая идея проглянет – на это уповаю. И вот однажды возникает стихийный рынок на обочине улицы, где мимо гудят машины и прочий транспорт, а я стою, вцепился взглядом в изысканные цветы, каких в природе-то никогда не водилось. Тогда вдруг смекалисто думается: вот снится хорошее между завтраком и ужином. Про цветы редкостные. Это лучше чем про бомбы, грозящие содрать шкуру Земли, умело сотканную из живых организмов. «Это вот морозник», – предлагает мне продавец – пышная, одетая в теплое пальто с воротником из одуванчиков, румяная, как облака на заре юности, и самоуверенная, как торговец, желающий поскорее превратить свой товар в деньги и потратить их на обед. Я вижу необыкновенные для реальности цветы подсказанного мне вида, больше похожие на орхидейные, чем на морозниковые, которые были бы в таком случае гораздо скромнее; ведь у зимы, откуда яркие краски для цветущих в стужую пору? Я выбираю растение покрупнее с желтыми лепестками, на которых рисунок состоит из каких-то загадочных символов, разгадать которые продавец не способна, а я чувствую – в них пророческие слова по Достоевскому. В которые верю. А корень морозника находится в пробирке, чтобы покупатель сам пересадил растение в землю. Вот и стал я ответственным хозяином нуждающегося в помощи существа – беженца из одних рук в другие. И, унося домой новую заботу – заботу о красоте мира, что олицетворяет этот славный морозник, я торопился скорее дать ему свежей земли и воды. И все это совершается в то самое время, когда власти на недосягаемых вершинах своих олимпов азартно до мiрозабвения перебрасываются в бомбаминтон. И неведомо: то ли минуется, то ли накатится пыль конца света. Если все-таки накроет, то я вместе со своим прометеевым факелом красоты – цветком – в руках не только мiр не спасу, но и сам обращусь в помпейскую скульптуру – этакий памятник нерукотворный. Он останется возвышаться для разгадывания причин и последствий случившейся катастрофы будущими учеными обезьянами из отдела археологии, которые уцелеют среди родных термитников далеко на юге, чтобы занять освободившуюся нишу. Прощаю тут себя за квазимодный дарвинизм как надежду на воскрешение смысла жизни из пепла и тлена, чтобы фениксом вновь организм Земли нашей воспарил здоровым, увы, без прежнего дивного разнообразия былых существ, но все-таки хоть что-то да произрастет на обожженной поверхности земного тела. И спрашивается, зачем и для кого так пышно и обильно цветет планета наша? Для чего создавалась на ней всячина, если рано или поздно ее, как шершавым языком неразумным сметет в гибельное небытие? За что терпит живность беспощадье, не делая зла? Так взволнованно основидевшись, я вернулся в настоящее. К своему счастью, там, на юге, обезьяны как и прежде победительно живут – не думают об армагеддонах, и в этом их счастье. Это человеческие мысли, которые тревожат наяву, всё идут в кошмарный сон и беспокоят. Здесь что-то невнятное. Снится небывалая околесица. Но что характерно: неописуемое порочное зломыслие что днем, что ночью – всё суть предположение, а не утверждение. Потому что давно уже доподлинно Львом Толстым разъяснено: «Надо жить, надо любить, надо верить».

3. Ноктюрны

Что есть сон, что есть явь?.. Нет ответа.

В сновидениях проходит наша тайная жизнь. Жизнь, от рождения до смерти, не подчиненная цензуре рассудка. У снов есть оригинальное свойство – мнимое воплощение наших желаний.

Новоселье
В особый день июля, числа пятнадцатого, снежные хлопья падают на воду. Они ярко искрятся в лучах жаркого солнца, порхают, словно бабочки, и тают, едва коснувшись серебристой глади пруда. Глазастые лягушки хватают снежинки, выпрыгивая из воды, а потом морщатся от холода во рту. На песчаном берегу стоит ива и роняет лимонно-желтые листья, и те скользят лодочками по воде, подгоняемые суровым северным ветром. А на другом берегу цветет розовая слива. Я дремлю в ее рыхлой тени на весенней траве, гляжу на падающий снег, скачущих лягушек, кувыркающиеся в воздухе октябрьские листья и слушаю гудение пчел. Это все, что у меня осталось и упаковано в большой мыльный пузырь, несущийся в безбрежности вселенной. Вокруг него темнота, наполненная мерцанием звезд и завыванием ветра. На той планете, куда причалит пузырь, он лопнет, коснувшись безжизненных скал. И тогда мой мир, освободившись, украсит новую землю.

Первобытность
Мальчишкой трех лет я сидел во мху посреди стройных берез на опушке. Я глядел на порхающих птиц, слушал шелест листвы и смотрел, как мать на лугу доит огромную желтую антилопу. С утреннего пасмурного неба сыпались мелкие радужные капли дождя. Я запрокинул голову. Капли висели надо мной и вокруг, словно бисер. Просто висели, и это было красиво. Казалось, мир замер, как на фотоснимке. Так я сидел и глядел на застывший дождь, пока не проголодался. Выбежав к матери на залитую солнцем саванну, я потребовал есть. Мама, большая, двух метров роста, богатырша в светлом сарафане и с распущенными волосами, велела мне подождать. Затем она ухватила за рога антилопу, за ее огромные изогнутые рога, и перебросила через себя. Рухнув на землю, антилопа заерзала по траве, и тогда из кустов прыгнул на нее наш обученный гепард и вырвал раненой глотку. Мне стало грустно. А жареного мяса получилась целая миска. Я взял кусок. Но едва поднес ко рту, как солнце затопило саванну белым сиянием, мигом я очутился посреди бескрайнего заснеженного поля. Передо мной протянулись синие следы большой антилопы, они уводили мой взгляд до горизонта, и я зашагал за ней.

Последняя просьба
Я, пятилетний, бежал по узкой безлюдной улице мощеной тесаным булыжником. Стук моих ботинок звонко отдавался в стенах пустых домов. Я боялся, что меня услышат, и ботинки снял. Ночной мрак пронизывали желтые лучи бьющие из-под высоких фонарей. Я чувствовал погоню и, обернувшись, увидел солдата. И тогда он прицелился. Из ствола его автомата вырвались всполохи огня. Треск оглушительного эха. Во мне разорвались десятки звезд. Я рухнул на мостовую. Когда я очнулся, вокруг клубился пар, а над собой увидел суровое лицо старика. «Они убили меня, – промолвил я, – пожалуйста, накажи их за эту войну». – «Мой малыш, будь покоен, – ответил Он. – Всякому воздастся по заслугам».

Змейки
Мне было лет десять или около того, я шел босиком по тропинке через старый тенистый парк, и тропинка была испещрена бурыми змейками. Они вылезали из-под палой листвы, высовывали язычки и шипели. Эти змейки лезли под ноги, стараясь меня укусить, и я боялся, что их яд отравит меня. Выйдя, наконец, из парка, я поспешил по ромашковой лужайке и очутился над обрывом. Утес внизу густо порос шиповником, облепихой и терном. Слева, в урочище, был пологий глинистый спуск. На пляже всюду загорали курортники. Некоторые поднимались или спускались по склону. Блестящие ручейки змеек вновь настигли меня и окружили. Я глядел на людей в поисках защиты, но никто не замечал ни меня, ни змеек, которые так больно жалили. Тогда, спасаясь от них, я бросился бежать к морю. Змейки ринулись за мной. И вот, когда я очутился у кромки прибоя, где маленькие волны скользили по сырому песку, эти змейки пустились вплавь, их тела весело засверкали на поверхности моря. И я щурился от их золотистого блеска.

Странное чувство полета
Со школьным приятелем мы фехтовали в березняке у кромки обрыва. Была зима, и вокруг все белело от сугробов. Внизу под слоем снега лежал пляж. Только море было свободно – сизое и спокойное, словно распаханное поле. Мы дрались, умело парируя атаки друг друга, шпаги искрились, звенели. Мой соперник оказался проворней. Вдруг он сделал выпад, и с такой ловкостью, что оружие его ударило меня в грудь. На светлой рубашке в том месте стало растекаться алое пятно, я потерял равновесие и, уронив шпагу, полетел с обрыва. Летел, расставив руки, словно крылья. Обрыв оказался таким высоким, что я воспарил над берегом, словно птица, и чувство восторга переполняло меня – я кружил среди чаек!

Ноктюрн I
На этот раз после полночи в комнату, где я спал, вломился патлатый сантехник. Я не знал, как он проник в квартиру, и решил, что это родители впустили его, а сами ушли спать. В руке этот сердитый работник в засаленном ватнике, валенках и кепке держал искрящийся электрод, похожий на спицу. Сантехник был разъярен. У него было ужасное испещренное морщинами лицо хищника с большими глазницами, в которых презрительно сверкали маленькие глаза. Наверное, он решил проткнуть меня электродом. Выскочив из постели, я бросился в соседнюю комнату, хлопнул за собой дверью и подбежал к окну. К счастью, уже давно рассвело, солнце залило комнату золотистыми лучами. Далеко внизу катились по улицам крошечные машины. Я распахнул окно, торопливо забрался на подоконник, расставил руки по сторонам для равновесия и, обдуваемый ветерком, по доске перебрался на соседский балкон. Сантехник, преследуя меня, вылетел в окно, будто коршун. Не теряя времени, я вернулся домой, скользя ногами по отвесному подоконнику, прыгнул в комнату, закрыл окно и стал глядеть, как коршун бьется, с резким скрежетом царапая стекло когтями, желая проникнуть ко мне. Спасенный от неприятностей этого визита, я перевел дух и вернулся в постель, слушая, как ночной ветер, залетая в форточку, сонно шелестит занавеской.

Подземелье
На сельской площади громоздятся руины замка. Темные кирпичные стены кое-где обвалились, крыша местами подгнила, в залах мерцал полумрак. Кирпичная кладка поросла мхом, травой и кустами.
Поздним вечером группа старшеклассников и я в их числе осматривали просторный готический зал при робких свечах, развешанных высоко по стенам. Всюду плясали тени. Чтобы поддерживать свет, нам надо было стрелять по гаснущим свечным фитилям из револьвера, тогда они загорались ярким пламенем вновь. Мы по очереди соревновались в меткости. Из этого зала вниз, в какие-то застенки, уводили несколько тоннелей. Двери были открыты. Оттуда, из непроглядной темноты, веяло холодом. Никто из нас не осмеливался спускаться в те длинные коридоры, опасаясь подземных лабиринтов, где тевтоны прятали ценности от духов мстительных пруссов. Днем в подвалах замка работали археологи. Они изучали стены, вскрывали пол, очищали от мусора колодцы. Теперь внизу – никого.
Отстав от одноклассников, я зачем-то стал спускаться в подвал, освещенный тусклым светом ламп, и заблудился. В каком-то маленьком пустом чулане я обнаружил сундук. Он был вкопан в землю, только крышка виднелась, покрытая пылью веков. Я раскопал его и, открыв, ничего кроме кучи костей не обнаружил. Продолжив путь в поисках выхода, я почувствовал, что не один: по коридорам кто-то крадется. Но вокруг темно. Я ничего не видел. И в этой темноте проросли страхи. Они расползались вокруг и всюду, как плети колючей ежевики, или как бледные испарения с широко открытыми ртами, застывшими в безмолвном крике. Они пугали своей необъяснимостью. Важно было не впустить страх в себя.
Я спешил в поисках выхода, но тщетно, эти коридоры были, словно кротовые норы. А за стеной все кто-то сопел, шаркал ногами, торопился. Я не знал, кто крадется за мной, и оттого делалось жутко. Наконец, я увидел светлый проем и поспешил к нему.
Выбрался я утром среди озаренных солнцем сосен, растущих на дюнах, за которыми виднелось море. Несколько туристов сидели вокруг костра. В небе кричали чайки. А вход в подземелье, откуда я вышел, был завален камнями. И туристы, увидев меня, очень удивились тому, как это я прошел сквозь плотный завал.

Кольцо
В маленьком городке я шагал по улице среди цветущих каштанов. День был ясный, веселый, красочный. И свечи каштанов, словно бы добавляли праздничного света. По обе стороны от мостовой за оградой стояли особняки, окруженные садами. Я глядел на эти дома. В одном из них меня ждала девушка. Я нес ей пиццу. Она заказала ее в нашей пекарне.
Девушка сидела на ступеньке крыльца и курила. На ней был светлый сарафан в синий цветочек. Волосы русые, коротко стриженные, а щеки такие румяные, точно в них отражались спелые яблоки. Завидев меня, она улыбнулась, бросила сигарету и поднялась, приглашая войти в дом. Мне не понравилось, что девушка курит, но я все равно вошел в калитку и последовал за ней.
Спустя некоторое время я вышел на крыльцо. Девушка проводила меня до калитки. На память она подарила мне золотое колечко – так ей было хорошо со мной. Я не хотел, чтобы на улице посторонние видели это кольцо, но снять его с пальца не получилось.
На обратном пути какой-то бородатый старик с бельмом на глазу шагал за мной по пятам, постукивая палкой о брусчатку. Я повернул за угол и направился по главной улице к морю. Но старик не отставал и все глядел на меня своим жутким белым глазом. Мне хотелось бежать, спрятаться, скрыться от зловредного стрика, но тщетно: он все равно не выпускал меня из виду. Наконец я вышел на широкий пляж. Тут и там на стульях сидели люди. Несколько человек играли кочаном в волейбол. Дети складывали из кусочков янтаря рыцарские замки. Я вошел в воду по пояс. Когда волна за волной сняли с моего пальца кольцо, старик, глядевший за мной, тотчас исчез, наверное, решив, что море получило свою добычу. Но я сунул кольцо в задний карман джинсов и пошел в город.

Подвал
Одним хмурым ветреным днем с тяжелыми тучами синими, что среди крыш ползли угрюмо, я в недра дома старого и брошенного направился, чтобы в его пахнущих тлением застенках сырых лампу найти настольную с абажуром пурпурным; поворот за поворотом спускался я глубоко, и ступени подо мной прогибались, словно сделанные из топленого воска, но спускался украдкой я, и пугающее тревожное чувство пронизывало меня холодком сквозным: осознавал я, будто кто-то манит меня снизу, из страшных закоулков полных старья пыльного; я не видел соглядатая этого, но глаз его жуткий так и мерцал в моем представлении, и взгляд этой мертвой или живой подземной твари всюду следовал за мною, куда бы я не двинулся впотьмах кромешных, лишь когда отыскал я лампу светящуюся, тогда только сумел избавиться от преследователя хищного и скоро выбрался наружу с другой стороны мрачного дома прямиком на лужайку солнечную, расцветшую одуванчиков раздольем веселым.

Флейта
Урочище в темном высоком лесу. Из глубины оврага до самого неба золотая лестница вьется вокруг прозрачной лифтовой шахты. Хрустальный лифт возит вверх-вниз пассажиров. Некоторые пешком спускаются или поднимаются по лестнице. Наверху, среди облаков, сверкает башня из рыбьей чешуи. Посетители поднимаются и заходят в нее, чтобы послушать музыку моря, леса, лугов. А внизу, куда я спускался, в большом круглом зале находятся аквариумы с мифическими существами: водяным, русалками из разных стран, гидрой и морскими змеями. Но выставка оказалась закрытой: обед. Тогда я вернулся в лифт. Он вознес меня в башню. В ней разместился большой зал со сценой и рядами стульев. За сценой – гримерная. Войдя туда, я застал девушку худенькую, белокурую с глазами цвета весеннего неба. Она тихо плакала.
– Что случилось? – спросил я.
– Не могу найти флейту, – ответила она. – Без нее оркестру не исполнить музыку гор.
Тогда я обошел комнату, оглядывая все кругом, и мне повезло.
– Так вон же она, – я показал на потерянный инструмент.
Флейта была такой легкой, легче ветра, что повисла под самым потолком.
Девушка обрадовалась, протерла слезы, подпрыгнув, поймала флейту и поспешила на сцену.
Не успел я пройти в зал, чтобы сесть в кресло, как очутился на горном лугу среди трав, цветов и облаков. Откуда-то сверху лилась нежная мелодия. Это пела флейта.

Ноктюрн II
В какую-то глухую ночь, ложась спать, я надеялся, что никто меня не разбудит. Напрасно. В дверь позвонили. В глазок я увидел цыганку в окружении своих перемазанных сажей детей, на руках она качала грудного ребенка. У нее было темное морщинистое лицо, длинные черные волосы и маленькие хищно сверкающие глазки. Открывать я не стал. Но цыганка с такой силой толкнула дверь, что та приоткрылась и заклинила на цепочке. Изо всех сил я попытался захлопнуть дверь, но в проем уже потянулись грязные ладони маленьких попрошаек. Пришлось мне сходить за хлебом на кухню. А когда я вернулся, вся цыганская компания уже стояла в прихожей. Разламывая хлеб, я раздал детям по куску, а цыганка между тем осматривалась в комнатах, пока они не опустели. Негодование вскипело во мне, и чем больше я злился, тем сильнее оно овладевало мной. Я не знал, как избавиться от навязавшихся среди ночи гостей. Внезапно цыганка вскрикнула, и все ее дети, словно котята, запрыгнули в карманы ее пестрого халата, после чего она растворилась во мраке. Цыганка исчезла, я закрыл дверь и хотел было вернуться в постель, как увидел на полу скулящего младенца.

Богиня
Я оседлал реку. Река стремительно несла мою лодку сквозь лесные дебри. Полумрак под пологом лесных гигантов пробивали снопы солнечного света. В каком-то месте река успокоилась. Она вынесла лодку на отмель. Я вышел на каменистый берег и стал пробираться сквозь чащу. Как вдруг впереди замерцали отблески света. Там, на лужайке, у костра сидели дикари. Голые, раскрашенные, с диким взором. Над костром жарилось мясо. Они покорно ждали. С мяса сочилась кровь, и алые капли попадали в огонь, и огонь шипел, как змея. Тогда, сидевшая среди каннибалов женщина, заметила меня, поднялась и, взяв за руку, отвела к реке.
Бурное течение отнесло меня в долину среди гор. Дальше река была скована льдом. Я оставил лодку и зашагал по заснеженной долине между белых сопок. Тропа едва виднелась, занесенная недавней метелью. Небо покрыто серой мглой. Я чувствовал опасность. Я заметил ее среди голых кустов и деревьев, что чернели по склонам. Там один из тигров уже крался за мной. Он спешил с вершины соседнего холма. Другой полосатый хищник следовал по моим следам. Я не видел его, но тихое, жадное рычание раздавалось все ближе и ближе. Тогда я поспешил вверх по склону. Тропа вилась змейкой. Чем выше я поднимался, тем становилось теплей, и вечнозеленая растительность обступила тропу. Дыхание летнего неба. На вершине посреди цветущего луга я нашел белокаменный храм с большими окнами, в которых ветер полоскал шелковые портьеры. Я вошел, и хозяйка в белом хитоне спустилась по широкой лестнице ко мне навстречу и взяла за руку. Она проводила меня к лодке, обманув голодных тигров, которые рыскали вокруг по снегу и не посмели напасть.
 И снова лодка понесла меня в неизвестность. Она причалила на краю топкого луга. Я зашагал по кочкам среди луж, из которых таращились на меня глазастые лягушки. Впереди стоял древний буковый лес. И когда я вошел в него, то среди деревьев увидел вход в подземелье. Ворота были настежь открыты. Я двинулся по сумрачному коридору, освещенному тусклым светом фонарей. И очутился в большом зале. Посреди него был глубокий пруд с карпами и водяными лилиями. А в конце зала на возвышении стояло кресло, над которым висели круглые часы. Часы были сломаны. Женщина, сидевшая в кресле, облаченная в пышное серебристое платье, попросила меня вернуть часы к жизни. Я просьбу выполнил. И когда часы вновь застучали, отмеряя время, она взяла меня за руку и вывела из подземелья. Лишь только мы оказались на краю топкого луга возле моей лодки, как раздался взрыв. Земля дрогнула под ногами. Трижды спасла меня богиня, чье имя Любовь, и дальше путь мы продолжили вместе.

Музыка
По узкой тропинке среди колючих зарослей облепихи я спустился с утеса на пляж. Солнца не видно. По морю катились белесые гребни. Среди маленьких дюн я застал молодого скрипача. Несмотря на прохладу осеннего ветра, на нем были только рубашка и брюки. Он исполнял свою музыку взволнованному морю. Море плескалось у ног музыканта. А мелодия, мелодия была так хороша и волнительна, что захватывала дыхание, и сердце мое начало биться в ее ритме. И ветер носил эту музыку по округе. И море в ответ выплескивало на песок большие куски янтаря. Шагая вдоль кромки прибоя, слушал я музыку скрипки и подбирал эти полупрозрачные камни, в которых замерла древняя жизнь. Когда-то эти пленники тоже пели. Теперь их музыка звучит в янтаре. И море делилось их трелями. На хохлатых дюнах загорали курортники. Они подставляли свои бледные тела холодному ветру. Потом их стало заметать снегом. Я слушал янтарную музыку моря, пока не потонула она в холоде снежных сугробов.

Тень
Сияющий приморский город под солнцем. Белые дома лепятся по склонам травянистых холмов. Пляж не широк, но песок такой мягкий, что лежишь на нем, как на перине. А море теплое и ласковое, словно ладони матери, когда-то в его чистых водах купались. И не было бы на свете более счастливого города. Но в море напротив него выросла черная скала. И туча поливает ее бесконечными дождями. Пляж на острове – одна топкая грязь, а каменные пики ужасны, как зубы чудовища. Несчастная женщина заточена в этой скале. Никто не в силах избавить ее от страданий: остров не подпускает к себе никого. Никого, кроме одинокой уродливой тени. Она выходит из города каждую ночь. Шагает по воде, словно по дороге, и утром до восхода возвращается в свое обиталище. А вскоре, едва солнечные лучи распишут морскую гладь золотистыми бликами, от острова расплываются полосатые исчадия зла, зубастые, как пираньи.

Ноктюрн III
Ночную тишину вспугнул дверной звонок. Спросонок, пытая свою память, кто теперь мог прийти, я поднялся и украдкой подошел к двери. В глазок увидел я злую рожу, едва заметную в полумраке полуночи, она была исполосована морщинами, вокруг нее длинные распущенные волосы и крошечные злые глаза. Визитер почуял меня, словно видел насквозь, и стал ко мне ломиться, дергая дверную ручку с громким стуком. Я удерживал пульсирующую дверь, но очередной сильный удар распахнул ее настежь, и два сверкающих глаза уставились на меня. Я в ужасе отступил. В коридоре передо мной стоял большой шкаф, набитый одеждой, он с хитрой любезностью поинтересовался: нельзя ли войти? Чувствуя, как во мне поднимается непреодолимый страх, я затаил дыхание. Все мое тело холодом пробрало до озноба. В руке грабитель держал острую, похожую на кинжал серебристую отмычку, выставив ее с угрозой. В приоткрытые дверцы и выезжающие от каждого движения шкафчики высовывались чужие вещи. Я начал отступать, глядя на страшного вора, и он стал на меня надвигаться, угрожающе поскрипывая своими дверцами и хлопая шкафчиками. Не удержавшись, я бросился от него в комнату, затем выскочил на балкон, где меня обдало холодным ветром, и посмотрел на сияющие далеко внизу огни спящего города. Помощи ждать было неоткуда. Поздно. Спасаясь от преследователя, я перебрался через перила и, цепляясь руками за решетку, только бы не сорваться, спустился на соседский балкон. На мое счастье, дверь в той квартире была не заперта. В ужасе я кинулся в коридор, к лифту. А сверху доносились по ступеням торопливые шаги погони. Этот шкаф решил меня поймать. Не дождавшись лифта, я поспешил по лестнице вниз и вырвался на улицу. Долго я ходил вокруг дома, не решаясь вернуться, но когда страх прошел, уже совсем рассвело, и я отправился к себе. Ночного гостя нигде не было видно. Но когда я поднялся, то к недоумению своему очутился в наполовину разрушенной квартире, словно отрезали другую ее часть. Из коридора я пробрался через пыльные завалы кирпича в свою комнату, где вместо стены я увидел городские улицы. Рабочие уже начали восстанавливать потерянную часть дома, чтобы в комнаты не дули холодные ветры, не заплывали облака и не заливали дожди. Мои соседи: отец с маленьким сыном растерянно стояли в своей гостиной и, тяжело вздыхая, качали головой. Осторожно перебравшись к ним по доске над глубоким провалом, я пожелал им удачи и выбрался в коридор. Лифтом, который мчал меня с такой бешеной скоростью, что я повис в воздухе, а потом больно ушибся, когда он резко притормозил, я спустился на улицу, где стояли жители дома и, задрав голову, следили за ходом ремонта. В ожидании я стал бродить по двору среди луж, в которых мальчишки с длинными удочками ловили рыбу. Нескоро я вернулся домой.

Сказочка
Был солнечный весенний день. Я пришел в университет проведать старого профессора и передать ему для изучения коллекцию кусочков янтаря с мифическими существами, навеки увязшими в доисторической смоле.
Меня сопровождал страус. Он гордо шагал рядом, мой верный охранник, готовый пнуть любого, кто посягнет на редкую коллекцию.
Мы поднимались по ступеням, шли длинными коридорами, где студенты провожали преданного мне страуса с удивлением и любопытством.
Наконец мы нашли кабинет профессора. Я постучал в дверь и вошел. Страус остался снаружи клевать просыпанные на паркет буквы из какой-то научной книги. А я ступил в полумрак. В глубине кабинета в потоке солнечного света, льющегося из окна, за рабочим столом сидела королева в синем платье с золотой брошью под воротником, а волнистую прическу ее украшала рубиновая диадема. Королева читала какую-то рукопись. Я было решил, что ошибся дверью, но ее величество сказала: «Профессор ушел домой обедать». И спросила, с чем я пожаловал? Пришлось показать коробку с янтарем королеве. Увидела она мои находки выброшенные морем и порадовалась. Особенно понравились королеве камни с единорогом, русалкой и драконом внутри. «Я хочу отблагодарить тебя», – сказала ее величество, поднялась из-за стола и велела следовать за ней.
Вышли мы из кабинета и попали в цветущий парк. Среди деревьев там паслись кентавры, по тропинкам прогуливались прекрасные апсары, из кустов за ними глядел мохнатый леший. Королева повела меня через луг к большому белоснежному замку, что виднелся на пригорке за озером. «В замковой башне содержатся редкие сфинксы, – объяснила мне королева. – Я подарю тебе одного».
Как только мы в башне оказались, случилось следующее. Минотавр, томившийся в маленьком вольере, вырвался наружу и бросился на королеву. «Ваше величество!» – только и успел я крикнуть. Но чудовище сбило королеву с ног, подхватило коробку с янтарем и, словно призрак, исчезло в полумраке.
Я поспешил к королеве на помощь, да напрасно. К несчастью, на полу от ее величества осталась лишь игральная карта. Я поднял ее. Взгляд бубновой королевы был полон ужаса. Огромные страшные глаза, выставленная перед лицом ладонь, словно бы королева прикрывается от опасности, смертельно бледное лицо. С этой картой я поспешил из мрачного замка прочь.
Теперь я направился к дому профессора. Когда я пришел, профессор встретил меня со счастливой улыбкой, но, узнав о моем приключении, очень расстроился. Я отдал ему карту. Профессор взял ее и печально покачал головой: «Как нелепо проиграла наука!»
Но в следующее мгновение на порог явился Минотавр, он вошел в дом и с поклоном вручил драгоценную коллекцию янтаря профессору. «Королева хотела заточить тебя в башне, – сказал мне Минотавр. – А янтарь присвоить и спрятать». Но все поправимо.

Горный цветок
Я приплыл домой на облаке. За время моего отсутствия кое-что изменилось. Издали увидел я горы, которых никогда у нас не бывало. Две высокие сопки, увенчанные скалистыми вершинами, были покрыты густым лесом, а в его чаще сиял красный огонек. Но как туда попасть? Поблизости нет дорог.
Один мой знакомый ученый подивился такому вопросу и сказал, что гор у нас нет и не было вовсе. Но когда я попытался оспорить, он долго качал головой, пока не растаял от удивления.
Пришлось искать путь самому. Долго я шел по тропе вдоль широкого канала, огороженного колючей проволокой. Одна половина его находилась в городе, другая – в лугах и на хуторе возле леса. По пути я спрашивал встречных людей, но все они с недоумением отвечали, что гор в наших краях не бывает. Но я все равно решил их найти.
И вот моя тропа вдруг поползла наверх. Я шагал по ней среди леса. Это были дивные вечнозеленые кущи. Склон становился все круче, и наконец впереди надомной показались высокие скалы. Их пики терялись за синими облаками. Там, среди фантастических кустов и деревьев, я увидел красный цветок. Он сидел на земле и светился. Этот цветок и создал горы.

Недостижимое
Я вышел из автобуса на конечной станции. Где-то в этих краях таится нетронутый лес. Я долго искал его в разных странах. И вот надеялся: теперь мне повезет. Возле дороги под желтым обрывом, где зияли большие норы ракшасов, сидели на циновках три старика-индийца. На них была лишь набедренная повязка. Старики показали мне дорогу, одновременно вытянув руки, и так застыли они, глядя вдаль, словно изваяния. А я уверенно зашагал, поднимая ногами серую пыль, не смея на стариков обернуться. Вскоре и впрямь показался высокий холм, поросший лесом, таким зеленым, словно ветви деревьев увешаны изумрудами. Но сколько не ходил я вокруг, а в диковинный этот лес проникнуть не смог: его спрятали за стекло. И за вход требуют предъявлять билеты.

Зазеркалье
Я помню тот луг, окруженный шепотом леса. Луг засыпанный серебряным светом луны. Под луной в стогах мычит сено. Кузнечики распевают, будто птицы, а птицы волком воют, сидя по дуплам. Дачник лихо сажает крапиву на грядках, а затем пропалывает их от клубники, укропа и редьки. По мокрому небу подводные лодки скользят. В звездных лужах тонут фрегаты. Шустро по кочкам скачет крот, счастливый, что научился летать до самых звезд. И деревья, чьи корни хватаются за облака, понапрасну рассыпают плоды. А я свалял дурака, глядя на луг в стекло, покрытое амальгамой.

Острова
Наш корабль, блуждая в чужих неизведанных водах, очутился среди островов. Напрасно мы прибавляли ход – корабль стал непослушным. Каждый остров притягивал взоры: капитана, матроса и мой. Один остров был покрыт тропическим лесом. На другом – среди тундры большие озера во льду. На третьем пески, где молодые старатели вымывают золото жаркого солнца. Но все наши страсть, пыл и силы были направлены на остров плодоносящих садов, где юная дева коротает дни, дожидаясь героя. Чтобы овладеть ее сердцем, нужно обойти соперников, одержав победу в беге, плаванье и смертельной борьбе. Мы поддались ее чарам безвозвратно. О возлюбленная! Сколько мечтаний ты погубила? – спрашивал я, провожая взглядом тонущий корабль.

Фаталист
Когда я решил утопиться, то сразу же очутился на панели небольшого узкого бассейна во дворе среди многоэтажек. Я прыгнул в него, но захлебнуться не удалось, и встал посреди воды, не зная, что делать. В окнах домов, как в театре, торчали ехидные рожи. И вот одно, что напротив меня, распахнулось. В нем стоял толстый парень увешанный золотыми цепями. Он ухмыльнулся, показал мне веревку со скользящей петлей, надел ее себе на шею и понарошку удавился: голова на бок, язык повис, в глазах удовольствие: «Может быть так». Затем в другом окне, справа, самодовольный удачливый шарлатан продемонстрировал мне лампочку, сунул ее в рот и раздавил зубами. Глотая стекло, давясь кровью и подмигивая мне, он выразительно пробормотал: «Лучше всего так». Позади меня тоже стукнули рамы. Я обернулся и увидел щекастого кулинара. Он умял кусок шоколадного торта и, насыпав полную пивную кружку рыхлого молотого кофе, добавил в нее кипятка. После этого протянул мне эту густую смесь со словами: «Почему бы не так?» Советы так и сыпались отовсюду. У меня закружилась голова. Потеряв равновесие, под всеобщий хохот, я провалился под воду.

Носорог
В группе ученых я приехал к широкой сибирской реке. Лето, засуха, широкий песчаный пляж. Пока мои коллеги ставили палатки, готовили место для костра, занимались прочими хозяйственными делами, я отправился по берегу осмотреться. Дремучий лес полный редких загадок возвышался справа от меня. Его хотелось исследовать. Я брел по песку, чувствуя счастье от возможности новых открытий. Как вдруг впереди зашевелилась лужа. Я встал завороженный. Медленно и осторожно из болотной воды поднималось неожиданное творение здешних мест: голова с огромным рогом и большими глазами, тело сплошь покрыто шерстью, ноги толстые, крепкие. Носорог вырос передо мной, обрушивая каскады воды со своей могучей спины. Никогда я не видел таких зверей. И этот зверь никогда не видел людей. Я позвал своих компаньонов. Мы окружили доисторическое животное. А он не выказывал никакого беспокойства. Обнюхивал нас, изучал, знакомился.

Потоп
Утром, едва проснувшись, я встал и подошел к окну. Сначала я не поверил, но вскоре убедился, что далеко за домами и рощами на деревню нашу надвигается не синяя грозовая туча, а морская волна. Сизая водяная стена шла на мой дом. Не успел я отпрянуть, как его затопило до половины окна, и вода стала просачиваться сквозь половицы. Я глядел в окно, в котором колебалось зеленоватое море, и ветер выдувал на его поверхности рябь. Чувство растерянности захлестнуло меня. А вода пребывала в комнату. Несколько крупных рыб проплыли мимо окна. Они помахивали хвостами из стороны в сторону, и словно бы звали последовать их примеру. Что им нужно? Разве они покажут мне путь к спасению? Но я не такой хороший пловец. Как вдруг появился дельфин. И тогда, собравшись с духом, я выбрался через форточку, оседлал дельфина, и он понес меня среди черепичных крыш, крон деревьев и столбов с электрическими проводами к восходящему красному солнцу. Там виднелся берег. И берег этот был теплым, мягким и уютным, как моя постель. Проснувшись, я встал и подошел к окну…

Сочинение
Я сидел в классе. Вокруг тусклый свет. Учитель потребовал написать сочинение на вольную тему. Одноклассники сразу принялись за работу. У меня же не оказалось листа. Тогда я спросил учителя, можно ли писать на газете между строк? И он разрешил. Тогда я задумался, о чем же писать? Но мыслей было так много, что я среди них потерялся. Время шло, а я еще не сделал ни строчки. Я боялся… боялся, что не успею. Наконец я решил рассказать о большой черной лохматой собаке. Она брошена, голодна и мерзнет. Она сидит во дворе и просит о помощи. В ее глазах мерцает надежда. Я стал заботиться о ней… Но все не те, не те слова ложились на лист, какие я хотел сказать. Словно бы чужой писал: «Во время войны, когда съедят всех голубей, кошек и собак, этот пес станет последним…» Я ужаснулся этой мысли. И не мог продолжать. Когда пришло время сдавать работы, я увидел, что сочинение не удалось.

Лель
За деревней ранней весной луг затопило талыми водами. И разлилось широкое озеро. В березовой роще, по оврагам и берегам еще синели плотные остатки снега. Озеро покрывала белесая с искрами корка льда. А в темной полынье плавали два серебристых лебедя. Я стоял на берегу затопленного луга среди жухлых стеблей прошлогодней травы и кустов. Небо подернуто бледной пеленой. Солнце едва мерцало сквозь лиловые облака.
Рядом, возле деревянного забора, женщина стирала белье, полоскала его в ледяной воде у берега и складывала в корзину. Возле нее крутился маленький мальчик в одной распашонке. Когда я подхватил его на руки, чтобы показать лебедей, он засмеялся, и все разом переменилось: облака расступились, солнце залило окрестности жаром, в воздухе заблагоухало весной. Мгновенно всюду вылезла зеленая трава, и запестрели в ней весенние цветы, а снег утек ручьями. На лугу остались только несколько луж, в которых вместо лебедей теперь копошились тритоны. А мальчик, сидя на моих руках, что-то весело лепетал. И пока смеялся он, вокруг распускались сады. Все дышало, цвело, благоухало, преисполненное любви. Я опустил мальчика на траву, и тотчас на ней зазвенели сиреневые колокольчики.
Но женщине не понравилось, что вся вода ушла: ведь белье еще не достирано. Тогда она разозлилась, сорвала с ивы длинный прут и стала пороть своего малыша в наказание. Мальчик убегал, и там, где ступала его ножка, вылезали цветы. Но когда матери удалось-таки поймать его и хлопнуть ладонью по заду, он заревел. Все потемнело вокруг. На землю обрушились потоки холодного ливня. Тогда я накинул на голову капюшон и поспешил между заборами к дому.

Голограмма
В парке было многолюдно. На аллеях приходилось проталкиваться в разновеликой, пестрой, гудящей толпе. На сценических площадках давали представления. И вот, гуляя по парку, я оказался среди зрителей перед высоким ограждением, за которым стояло огромное дерево. На толстых сучьях его дремали два больших, величиной не меньше слона, рыжих кота. Один из них очнулся, с зевком потянулся, выставляя когтистые лапы, и приготовился к прыжку. Кот взметнулся в воздух. Пролетая над оградой и толпой, раскрывшей от восхищения рот, зверь уменьшился до естественных размеров. Он сел позади меня на газоне, дожидаясь своего приятеля, который точно так же в прыжке уменьшился и приземлился возле первого. Так коты и прыгали через ограждение, пролетая над удивленными лицами, то увеличиваясь, то уменьшаясь, пока один мальчик не заметил громко: «Да они ведь не настоящие!» Тотчас оба кота повисли на заборе плюшевыми игрушками.

Эректус
За столиком на открытой веранде университетского буфета я ждал своего экзаменационного часа. Сидел с конспектами. Повторял. Эти скучные формулы, числа, символы. И все поглядывал на смоченный дождем блестящий внизу город.
Несколько иностранных студентов шумно толпились у кондитерской витрины. Все низкорослые, смуглые, лохматые. А время ползло тяжело. И вот один из них подошел ко мне, присел напротив и на своем языке что-то спросил. Я отвлекся от чтения. Попробовал заговорить с ним по-английски – не понимает, греческий тоже не знает, на испанском – ни в коем случае: в его мире на этом языке объясняться не хотят. Впрочем, мы и без слов друг друга понимали.
– Меня зовут Эректус. Я хочу продать тебе волшебные картинки с красавицами, – объяснил он, листая журнал с подвижными иллюстрациями.
И тут меня вызвали в кабинет.
– Не сейчас, – ответил я продавцу и поднялся.
Отворив дверь, я вошел в полумрак. Где я теперь оказался? Я встал в замешательстве.
– Ну что же вы стоите? – послышался девичий голос.
Девушка раскинулась на постели в бледном свете луны. Я сел рядом. Она протянула ко мне ласковые руки, оценила мою готовность и овладела мной.
Через несколько минут я вышел с легким сердцем, счастливый и немного утомленный. Буфета и чертей уже не оказалось. А был берег озера и лес вокруг. И я нырнул в прохладную синеву. Поплыл. Тотчас желанная свежесть воды взбодрила меня. А когда выбрался на пляж, вдруг опомнился: пора сдавать экзамен.

Башня
Посреди города в сквере возвышается белоснежная башня. Но сторож в нее не пускает. И поскольку замка на двери не было, я решил тайком пробраться в башню, чтобы посмотреть на город с ее высоты.
И вот, дождавшись, когда сторож со скуки заснет, я подошел к двери, на которой висела табличка: «Кто войдет, того птица убьет, но я не виноват». Открыл дверь, вошел и стал подниматься по старой винтовой лестнице. Деревянные ступени прогнили. Они шатались, ломались под ногами, скрипели. Я отчаянно хватался за перила. И подъем показался мне бесконечным. Наконец я добрался до последней площадки, где над головой оказался люк. Откинув крышку, я забрался в комнату под самым куполом с большими окнами, в которых не было стекол.
Посреди помещения стояла огромная клетка с орлом. У него было бурое с проседью оперение, сильный клюв и желтые лапы с большими изогнутыми когтями. Завидев меня, птица замахала крыльями и что-то тревожное крикнула. Наверное, это значило: «Поторопись!» Да я и сам уже слышал глухие шаги по ступеням, хруст и повизгивание. Это сторож спешил задержать меня. Тогда я открыл клетку. Едва только в люк просунулась голова сторожа со злой гримасой, орел схватил меня за шкирку лапами и вылетел в знойное марево солнечного дня. Он опустил меня на скамейку в сквере, а сам исчез в облаках. Некоторое время я сидел на скамейке и глядел на башню, из которой высунулся лысый сторож и громко матерился.

Картина
В соседней комнате я оказался в лесу и вскоре вышел на берег небольшого пруда, заросшего водной растительностью и населенного доисторическими хищными гадами. Как вдруг мне послышался крик. Крик повторился громче. Кто-то взывает о помощи. Чтобы пробраться туда, мне нужно было обойти пруд по деревянным мосткам. Местами они прогнили, кое-где пролегали над самой водой и касались ее, тут и там в них отсутствовали половицы. Зубастые твари высовывались из воды, пытаясь меня схватить и утянуть под воду, но я увертывался от их длинных челюстей. Несчастная девушка была уже близко. Я видел ее, она жалась к стволу дерева, не в силах перебороть свой страх. Но тут на моем пути возник огромный толстый питон. Пришлось мне выломать из перил длинную палку, разогнаться и на этом шесте перелететь над змеей. Питон взметнулся было с разинутой пастью, но не достал меня и плюхнулся в воду, где его разорвали на части. А я, схватив девушку за руку, вывел ее из хищной ловушки. Мы остановились на лесной тропе подальше от злополучного пруда. Спасены! В благодарность она одарила меня поцелуем. Но в следующую минуту откуда-то с неба послышался торжествующий вопль: «Снято!» После этого пейзаж с лесным прудом рабочие скатали в рулон, и мы побрели по бескрайним выжженным солнцем барханам в город. Я так мечтал попасть в кино, и вот – угораздило.

Маленькая трагедия
Я шагал за хлебом по сельской улице мощеной булыжником. Справа теснились деревянные дома, выкрашенные в разные цвета, слева тянулись сплошь серые постройки: сараи, курятники, гаражи и свинарники – все приземистые, неказистые. Ветерок гонял по дворам запахи сена, навоза, бензина. Животные топтались в своих загонах. Только куры ходили всюду, где им вздумается. Маленький белобрысый мальчик с веснушчатым лицом и редкими зубами стал загонять кур в их вольер, но петух больно клюнул его под коленом до крови. И малыш захныкал. Тогда я подошел к соседнему дому, спросить лекарства у старика, что сидел на скамеечке возле крыльца. Он сходил к себе и вынес мне темный пузырек с золотистой мазью. Я позвал мальчика, смазал его рану, и он побежал домой. Петух увел своих кур. Старик вернулся сидеть на скамейке. Ветер снова повеял сельским духом. И я продолжил свой путь в магазин, что виднелся в конце улицы, где меня дожидался хлеб.

Окрыленные
Весело смеясь, она ускользала, моя красавица. Я – за ней. И не стало больше земного притяжения.
Мы летали друг за другом по светлым комнатам, где паслись лани, на подоконниках распевали птицы, а в фонтане играла форель. Потом выпорхнули из этого чудесного дома в окно и устремились к лазурному небу.
Девушка дразнила меня, избегая моих объятий, а светлые ее локоны манили мой взгляд, развеваясь на теплом ветру.
И небо перевернулось. Мы вынырнули из пронзенного солнечными лучами озера и понеслись… К лугам, покрытым искрящейся росой, похожей на радужные самоцветы. И выше – к облакам, таким пухлым, что хотелось на них кувыркаться.
Я поймал девушку и заключил в объятия. И она покорилась мне. Мы свалились на облако пропитанное ароматом цветов. Дыхание ветра, ласковые прикосновения, стон. Как вдруг мы проснулись. Усталые, но счастливые лежали мы на постели, скомканной бурным вихрем страсти.

В западне
Осторожно шагая по узенькой каменистой тропе между скалой и бурной рекой, на другом берегу которой стоял высокий вечнозеленый лес, я искал путь к дому. Прохладный влажный воздух был полон тревожного очарования. Как очутился я в этом первобытном уголке мира – не известно. Сырая стена поросшая папоротником, мхом и какими-то зубастыми, похожими на фиалки, цветами, которые больно кусались, когда я нечаянно касался их рукой. Где же выход? Я продвигался вдоль скалы до тупика, где заканчивались и лес, и река, и гора. А дальше была глухая черная пустота. Брел обратно, но вскоре упирался в скалу, у подножия которой плескалась река, текущая из ниоткуда в никуда. Переплыть бушующий поток невозможно. Он угрожающе бормотал: подхвачу, унесу, погублю... И я прижимался к скале. Как вдруг среди кустов я разглядел узкую щель и стал протискиваться к свету. Я выбрался в комнату, стена за мною сошлась, и стало так тихо. Моя подруга накрывала на стол. Она улыбнулась мне и сказала: «Кофе уже готов».

Камень
Я брел по узкой тропе среди дюн. Вокруг сухой солнечный бор. Среди сосен распустились цветы. Как вдруг из-под ног медным ручейком торопливо выскользнула маленькая змейка и стала взбираться по крутому склону, для чего по бокам ее появились четыре сильные лапы, как у варана, и этот серый ящер, высовывая синий язык, взобрался на вершину обрыва и, оборачиваясь ко мне, превратился в огромного тигра, который стал глядеть на меня, облизывая нос розовым языком. Хищник приготовился к прыжку. Отступая, я очутился на краю обрыва и огляделся. Далеко внизу по желтой дороге возле соснового бора шли друг за другом несколько смуглых человечков. Я бросился бежать по песчаному откосу. И когда спустился, то увидел, как с дюны слетел огромный орел и принялся кружить в небе, готовясь к атаке. Один из туземцев выстрелил из духовой трубки ядовитой стрелой. Падая, пернатый хищник обратился в камень и рухнул, взметнув пыль, у моих ног. Этот камень и поныне лежит посреди дороги моих снов. Всякий раз я спотыкаюсь о него и просыпаюсь.

Закопанное счастье
О, судьба моя – нефть! Источник моей радости. Однажды ты сделала меня всемогущим. Но лишила счастья. Тот остров пальм, что я купил, стал погребением всякого смысла.
Выходные с девушкой из очень знатной семьи мы провели на острове, куда мой самолет перенес, будто во сне. Мы пили вино из старых испанских погребов, объедались французскими трюфелями, любили друг друга на кораллово-белом пляже, а потом купались в молоке с душистой клубникой. Наш дом на берегу теплого моря. Каждый час – блаженство. Роскошь опьянила рассудок. Вечером, утопая в бархате дивана, мы смотрели комедии. И много смеялись. Фильмы Чаплина она любила за искренность. И когда я, переодевшись в бродягу, рассмешил ее своим подражанием великому комику, она так хохотала! Так была весела! Мы рыдали от счастья. Но вдруг, заливаясь смехом, девушка подавилась кусочком устрицы в лимонном соке. Я не сумел ей помочь.
Отчаяние, ужас, негодование затопили комнату вязкой тишиной. Мои мольбы Бог не услышал. Вечер погибших надежд. И нелепая смерть.
В подвале я выкопал яму, опустил в нее все драгоценности, платья и тело. Вина угнетала меня. Родственники ждут возвращения дочери. Полиция станет обыскивать дом, сад и окрестности. Исправить уже ничего нельзя. И я бежал. Покинул остров навсегда.
О, как тяжела безвестность в дремучей тайге! В двухэтажной избе. И каждую ночь из подвала доносятся стон, шорох земли, ее голос зовущий.

В пути
И так из года в год. Каждодневно. Проснувшись, я вытягиваюсь на постели во весь рост и слушаю щелчки в суставах. Затем поднимаюсь, иду в ванную умыться, а после – в кухню. На столе как обычно корчится дождевой червяк. Откуда он по утрам образуется – мне не известно. Наверное, синица приносит. Но угощение это не ем, а выбрасываю украдкой в форточку и принимаюсь готовить кофе. После завтрака собираюсь, надеваю ушанку и выглядываю в окно, чтобы узнать, какая на сей раз станция. После этого беру в прихожей метлу и выхожу на улицу. Я служу дворником. В каждом городе, где оказываюсь, подметаю улицы, выворачиваю мусорки в мешок и в конце работы несу его выкидывать в контейнер, на краю которого меня дожидается пестрый дрозд с конвертом в клюве. Я беру конверт, благодарно кланяюсь птице и пересчитываю заработанное. Потом весь остаток дня гуляю по городу, знакомлюсь с его историей, плотно ужинаю в каком-нибудь хорошем кафе и возвращаюсь домой спать. Когда я в постели, за окном раздается гудок, и вновь начинают мелькать деревья, дома, пешеходы. И мной овладевает покой. И я засыпаю. Такова моя жизнь на колесах.

Раковина
Я вышел на сияющий под солнцем высокий берег теплого моря. Внизу по желтому песку бродили курортники. Тогда я стал спускаться по крутой скалистой тропе. И вот я у кромки воды. Несколько тропических растений с большими глянцевыми листьями, высаженные кем-то, стояли в воде, и маленькие морские волны ласкали их стебли. Повсюду виднелись лодки. Шагая по сырому песку, я вдруг наткнулся на большую раковину с розовым устьем и коричневыми пятнами на боках. Я подобрал ее. Мигом все переменилось. Потемнело. Из раковины послышался рокот сердитого моря. И море взбунтовалось. Синие волны ворвались на берег и залили его, так что склоны утесов оказались вдали и мерещились узкой полоской. А я очутился на горбатом бревенчатом мосту и не знал, как спастись. Вокруг морская вода. Заметив мелководье, я поспешил к берегу, едва переставляя ноги. Раковина была со мной – в кармане. Как вдруг справа начала расти высокая волна. До берега еще далеко. Тогда я бросил раковину в заворачивающийся надо мной гребень и мигом перенесся на пляж. Тут люди, как ни в чем не бывало, купались, загорали, играли в мяч. И была таинственная тишина. Не сразу я понял, что все мы утопленники, а над нами сотни метров воды.

Искушение
На уютной солнечной лесной поляне две нежные красавицы играли на траве друг с другом, телами бронзовыми от загара терлись, ласкали с упоением в срамном укромстве. И твари мерзкие за ними наблюдали с ветвей деревьев, с валунов, из нор. Огромный мускулистый, словно бык, из мрака хвойного к ним вышел бес и сел на гладкий камень, блестя глазами похотливо. Рогами поводя, играя мускулами, взревел от возбуждения лукавый. Он между ног свой длинный толстый хвост упругий протянул и, обхватив его рукой, вверх-вниз задвигал, сладострастно имитируя экстаз. Ретировался я, не поддаваясь дьявольскому ухищренью. Пускай увязнет сам в распутстве. Крестом Спасителя не подпущу его.

Задача
В большие окна заглядывали синие тучи. Я сидел за партой среди первоклассников и мучился над задачей, с тревогой осознавая бесполезность моих стараний. Скоро звонок с урока и нужно сдавать контрольные листки. Учительница в синем костюме с голубым шарфиком, повязанным на шее, прохаживалась вдоль доски и поглядывала на детей, на меня, на тучи, изливающие дождь на подоконники. Она с сочувствием качала головой, глядя на мои отчаянные попытки справиться с заданием, и понимала, как нелегко мне найти решение, ведь я уже взрослый.
И в самом деле, ничего не выходило. Меня терзала досада: если задачу не решу, то меня не допустят к защите дипломной работы, и потому мне грозило провести в университете еще один год на пятом курсе вместо того, чтобы стать, наконец, специалистом. О, как это обидно!
С тяжелым камнем на сердце я сдал пустой лист.
Раздумывая над задачей, я спустился во внутренний двор школы – сырой и темный, прошел через него к соседнему крыльцу и очутился в университете.
Удрученный, блуждая по длинным коридорам, я пытал свой ум в поисках решения, но тщетно. Задача была такая простая, что не поддавалась решению. Спустя какое-то время я подошел к черному ходу, где широкая лестница вела на улицу.
Улица была узкая. Дома теснились по обе ее стороны. Теперь поздний вечер. На черном небе не было видно звезд. После дождя брусчатка под ногами сверкала в золотистых лучах фонарей. Наконец я добрался до своего подъезда и поднялся в квартиру, где бросился на кровать и тотчас уснул.
Солнечным утром я проснулся, вспомнил сон и нерешенную задачу. От меня требовалось вычислить, каким будет день третий, если два предыдущих – пасмурные. И тут меня осенило решением. Как все просто! Мы знаем, что в году не могут быть только пасмурные или только ясные дни. Имеем всего три дня. Условно их принимаем за сумму дней в году. Следовательно, третий день будет ясным.

Наши мечты
Я заблудился в лугах среди перелесков и не скоро вышел к жилью – то оказалась какая-то незнакомая мне тихая мрачная деревушка. Время поздней осени. Грязная дорога среди желтеющих яблонь привела меня к ветхой избенке, в которой никто не живет. За порядком в ней присматривала кривая старуха из соседнего дома, откуда доносились плач, писк и смех маленьких детей. По земле, траве и веранде разбросаны яблоки. Я вошел в пустой дом, в освещенные тусклым уличным светом комнаты и подошел к окну. Пестрые бабочки плясали тут, отчаянно шуршали крылышками и бились в невидимую им преграду. Подоконник и пол под ним были усыпаны безжизненными и умирающими мотыльками. Почему они томятся здесь? Я стал открывать для них окна, и уцелевшие пленники устремились на свободу. Как вдруг в самой темной из комнат я увидел большую мохнатую бабочку. Она, словно картина, созданная яркими красками, сидела на стене. Чувствуя воодушевление, я осторожно взял эту бабочку и поднес к распахнутому окну. Бабочка, взмахнув широкими крыльями, вознеслась к прорвавшемуся среди синих туч золотистому солнечному свету. В следующую минуту нечто пробудилось в этом таинственном доме, заскрипели половицы, закачались стены, и я бросился из него прочь. Долго по деревне бегала кривая старуха и, вознося к небу руки, с истошным визгом орала: «Похититель мечты очнулся! Похититель мечты очнулся!..»

Превращение
Был ясный летний день. Я шел по тропинке. И мне было все равно куда идти. Справа рос большой сад, слева возвышались городские дома. Прекрасный цветок фиалки, словно бабочка, сопровождал меня, порхая на своих нежных лепестках. В какой-то момент фиалка скрылась за деревом, и через мгновение оттуда вышла девушка в нарядном синем платье. Улыбаясь, она пообещала мне открыть некую тайну и, взяв за руку, повела за собой.
Вскоре мы подошли к многоэтажному дому, девушка отворила дверь, и мы вошли. Мы долго поднимались по длинной покрытой лишайником и мхами каменной лестнице, по обе стороны, которой стоял дремучий лес. В кронах деревьев шумел ветер, темное небо было расписано алыми красками вечерней зари, по нему позли лохматые тучи-звери. Между деревьями вдоль лестницы стояли гранитные идолы с демоническими лицами, а вокруг мерцали синие огоньки летающих цветов. Мы поднялись на верхний этаж и вошли в квартиру. В прихожей нас встретила молодая семья с ребенком. Они были нам рады. В небольшой гостиной обеденный стол уже приготовлен.  На нем среди тарелок стояла ваза с длинной изогнутой веткой вишни покрытой цветами. Меня угощали вином. Хозяева были добры, улыбались, внимательно меня рассматривали, расспрашивали, о чем – я уже и не помню. А из кухни тем временем доносился лязг ножа о точильный камень. В какой-то миг я почувствовал страх и решил, что оставаться в этой семье небезопасно. Хозяева не стали удерживать меня и молча проводили сочувствующим взглядом как провожают человека обреченного. А девушка в синем, оставаясь за столом, притворно мне улыбалась. Они принялись ждать. Я спешил прочь, и тревожно билось мое сердце, пока дожидался лифта, пока в нем спускался и когда выскочил на заснеженный двор.
Вокруг сожженное село. Горелые остовы изб, покрытые сажей печи, чернели среди сугробов сараи. Безлюдно. Лишь с белых полей доносился вой не то ветра, не то волчьей стаи. Завьюжило, меня обдало морозом, и я поежился во всей своей безнадежности. Идти было некуда. Глядя на безжизненное пространство, я решил, что это какой-то жуткий конец. С замиранием сердца я решился вернуться, надеясь, что девушка проводит меня в город. Но вместо этого, когда я вновь очутился в квартире, эти странные люди обступили меня. Они принялись торопливо снимать с меня одежду. Их руки дрожали от нетерпения. А потом они с аппетитом отрывали, отрезали, откусывали от меня большие куски. И малыш, сверкая злыми глазенками, остервенело царапал и грыз мои ноги. Меня с жадностью поедали. А я безвольно стоял среди людоедов, разрывавших меня на части, не смея пошевелиться от ужаса, пока мои обглоданные кости не оказались разбросанными по полу. Когда от меня ничего человеческого не осталось, я взмахнул лепестками и выпорхнул в окно мерцающим цветком, получившим свободу.

***
Хмурый ранний вечер. Улица околдована морозом. Пусто и безмолвно кругом. Нигде в этом городе не отыскать живого теплого угла – думал я, следуя за риэлтором – молодым парнем в темной куртке и брюках. В его глазах студеное безразличие. На следующей улице мы повернули к высокому мрачному дому. В окнах ни стекол, ни света. Поднявшись по ступенькам, вошли мы в подъезд и зашагали по лестнице куда-то на верхние этажи. В этом пустом доме даже лифт застыл. Наконец мы остановились перед дверью. Мой риэлтор открыл ее без ключа. «В этой квартире можно жить», – сказал он тихим голосом и показал рукой на застекленные окна. Холод сковал комнату. На полу наметены барханы снега. Стол, диван, шкаф припорошены инеем. С карнизов свесились длинные сосульки. Я подошел к окну и захлопнул его. Попрощавшись с моим проводником, я зажег свет, вымел веником снег и почувствовал, как потеплело вокруг.

Сквозь испытания
Пусть Бог смеется над нашими намерениями, а Судьба распоряжается нашей жизнью по своему, как вздумается ей, но способность управлять подсознанием делает нас сильней.
Однажды, торопясь на свидание перед сеансом итальянского кино, я ехал в автобусе. Сидя впереди, я глядел на светлые улицы, мелькающих пешеходов, машины, дома… Как вдруг автобус начал разгоняться и перестал делать остановки. Смятение охватило салон. Ужас! Возмущенные пассажиры принялись выпрыгивать из окон, выпархивали, словно крикливые вороны, пока в автобусе не остались я, старуха-кондуктор и водитель с шальным взглядом, устремленным куда-то вдаль. Он явно задумал что-то недоброе или сошел с ума. Впрочем, кондуктор тоже вскоре где-то потерялась. Я не знаю, что стало с ней. Неужели я опоздаю? Выехав за город, автобус понесся по волнистому шоссе среди придорожных деревьев, за которыми виднелись поля желтые от спелой пшеницы. Мои волосы трепал ветер. С замиранием сердца я ждал, когда, наконец, мы оторвемся от земли и устремимся в небо. Скорее, только бы не опоздать. Взлететь нам мешали деревья, и невозможно было расправить крылья. Я боялся, пилот не справится с маневром, и мы рухнем в полях. Но опыт удался, мы взмыли в небо, да так, что захватило дух. Самолет устремился в облака, и я глядел в окна, провожая взглядом удаляющиеся лоскутья полей, дома, рощи, пока земля не скрылась за белоснежной пеленой.
Наш полет был не долгим: что-то случилось с мотором, и самолет начал снижаться. Но посадочная полоса оказалась заросшей кустарником. Со всего размаху, теряя скорость и ломая крылья, наш самолет въехал в дремучий лес и остановился среди руин древнего города, увитого растительностью. Пока мой пилот ремонтировал машину, я выбрался из салона и отправился осматривать местность, чтобы отыскать удобную для взлета поляну. Времени оставалось немного. Ни души кругом, только крикливые птицы, бледные бабочки и пугливые гады шныряли среди мрачных кирпичных развалин. Поляну я все-таки нашел. Пилот завел двигатель. Мы поднялись ввысь и, пробороздив тучи, так завертелись, что я больше не понимал, где небо, а где земля. И там, за облаками, мы погрузились в сапфировую толщу взволнованного океана.
Мы всплыли у берега. В иллюминатор подводной лодки, по которому струилась вода, я разглядел берег, высокие горы и солнечное небо. Наскоро выбравшись на сушу, я отправился по пляжу к темной скале, чей бок омывали морские приливы. Вот он – мир без печали! Теплая вода залива, полоска желтого песка, большой летний кинотеатр. И возле кассы моя возлюбленная. Успел – вздохнул я с облегчением. И опустилась тьма. Сидя в мягком кресле перед широким экраном, я обнял девушку за плечи, и ждал, когда перед нами развернется итальянская картина с любимыми актерами. И поплыли титры…

Царевна лебедь
Перемазанную нефтью, поникшую птицу принес я домой, чтобы душистым средством отмыть ее перья. Теплая вода в тазу, жидкое мыло, гребень. От моих заботливых в белой пене рук птица неожиданно преобразилась. Ее покровы поредели. Обнажилась нежность бледно-розового шелковистого тела. Я смутился собственного усердия. Что подумают люди? Передо мной в полоборота сидела красавица. Она благодарно улыбнулась мне. Встревоженный тем, что не смогу вернуть ее прежнего образа, я полотенцем наготу ее укрыл. И тогда, вновь облачившись в перья белее прежнего, она широко взмахнула крылами. Мы спасены! Мы вновь свободу обрели летать.

Ночная гостья
Из самого темного угла блеснула пара диких золотистых глаз. Прищуриваясь от света настольной лампы, явилась в комнату пантера. Она подошла ко мне и доверчиво потерлась мордой о мою ногу. Не пора ли отложить ручку и бумагу?

Путешествие в Сонбург
На вершине горы я гулял в низеньком голом лесу, где сероватые дымчатые деревца покрывал искрящийся иней, как вдруг из-за скалы появился огромный хищник неизвестной породы – не то лев, не то медведь, не то волк, этот оборотень кинулся на меня, но я увернулся и что было духу бросился бежать вниз по дороге, спиралью вьющейся вокруг горы, предупреждая попутно туристов об опасности, тогда люди тоже спешили вниз, но кое-кто пропадал в пасти преследующего меня горного шныряльщика, наконец, спустившись, я и еще несколько человек заскочили в пещеру под склоном горы, и, прежде чем тварь добралась до нас, захлопнул железную дверь.
Проснулся я утром в светлой пещере с гладкими стенами и услышал голоса школьников, которые ходили с экскурсоводом, тут, к своему негодованию, я обнаружил пропажу своего рюкзака, в отчаянии я озирался по сторонам, размышляя, куда он подевался, но прежде чем экскурсия показалась из-за угла, я все-таки нашел рюкзак на валуне в соседнем зале, откуда потом вышел на солнце и дальше, минуя плантацию редких зеленюк, направился по песчаной тропинке в город.
В городе, после завтрака в кафе, я стал подниматься по выложенной брусчаткой улице среди особняков, где местные жители приветливо махали мне и приглашали зайти в гости, я обещал навестить их вечером; вскоре я очутился на площади, вокруг которой в сувенирных лавках толпы туристов покупали безделушки, а посередине ее под высокими деревьями стояли зонтики кафе с мороженым; пройдя по маленькой улице, я пересек сквер и вышел к причалу, где на пирсе меня дожидались туристы, с которыми я должен был паромом переправиться на другой берег широкой реки – к острову, где в прибрежных зарослях обитают косматые шмыгуны.
Корабль долго шел среди маленьких островов поросших корявыми деревцами, и чтобы не терять время, мы с приятелем решили пересесть в лодку, и лодка поплыла по воле нашего разума, полного любопытства, вдоль берега, где сельские мальчишки по пояс в воде охотились с маленькими сачками на шмыгунов, а затем мы вошли в приток, по которому направились к темному лесу, и проникли в него, словно в тайну, тогда над нами сомкнулись кроны, и откуда-то сверху стали доноситься голоса порхатых чудесников, пение которых наполняло нас необычайным восторгом.
Мы оставили лодку на берегу, выбрались из леса и по тропе вскоре подошли к краю обрыва, откуда затем спустились на пляж, где перед нами открылось море; долго мы брели по желтому песку среди курортников и глядели на остров вдали, на который можно было попасть по мосту, поросшему лесом, люди на пляже рассматривали островной город в бинокль; а мы остались возле моста и, сидя на песке среди дюн, разглядывали окрестности, пока было солнце, а потом выкупались в больших волнах, оделись и поднялись на городскую улицу, по которой под сумрачным небом, поливающим нас дождем, поспешили к автобусу, что дожидался нас на соседней улице; мне очень хотелось вернуться в кафе, где я провел утро за вкусным завтраком, но водитель сказал, что пора возвращаться домой.

Беспокойные воды
«Подожди, не сейчас, я бы перекусила», – торопливо сказала она с очаровательной улыбкой и принялась готовить нам чай. Я вышел из кухни на берег реки. А в следующую минуту мы уже сидели в лодке, пили чай из маленьких чашек и были счастливы. Вокруг нас колебалась мутная река. Моя подруга так повеселела, что стала раскачивать бревно, которое мы оседлали с двух сторон. Оно и служило нам лодкой. Ветер поднимал волны, колебал ветви деревьев на берегу, свистел в ушах, демонстрируя свою неуемную силу. «Осторожно, иначе ты опрокинешь свою чашку! – предупредил я, глядя, как через бревно перекатываются волны. Но она в ответ рассмеялась. Наконец нам удалось пристать к берегу. Мы вышли на глинистый пляж, поросший тростником. Мои туфли и брюки промокли насквозь. И она сказала, что подождет, пока я буду переодеваться. Когда я был готов, мы спустились по длинной брусчатой улице, где слева и справа витрины магазинов соблазняли изысканными товарами. Она хотела покупать. Но не было денег. Этого вообще никогда нет. Тем более, когда очень нужны, а заработать негде. Вскоре мы очутились на борту огромного многоэтажного парома, который служил гостиницей на реке для бездомных душ. Вечерело. Мы долго блуждали по коридорам с этажа на этаж в поиске свободной каюты, пока не отворили ту дверь, что была предначертана только нам. Иногда мы обходимся без ключа. Зато в постели она снова была безрассудной. На другое утро мы спустились на пристань и долго ходили вдоль торговых рядов старого рынка, намереваясь купить что-нибудь на завтрак. Мы были очень голодны. И она легкомысленно рассчитывала скупить все, что здесь предлагалось: булки, персики, морковь, сосиски и даже крокодиловы яйца. А потом я увидел, как вдали за домами и деревьями поднялась и стала надвигаться серая бурлящая стена воды. Я встревожился, пора было уходить, выбираться, скорее бежать отсюда на вершину холма, зеленого как лес или сад. Но отчего-то нам не бежалось и не кричалось – увязли. Да еще моя подруга вдруг захотела соленой рыбы, какой-нибудь сельди или сушеного леща, и целеустремленно искала рыбака, который мог бы продать нам свой улов. А я между тем с возрастающим ужасом глядел, как растет и приближается равнодушная и неотвратимая стихия.

Избавление от пустоты
Нет музыки, нет мелодичного волненья. Досадно-то как! И не оглох ведь. Ударяю по клавишам снова и снова: бесполезный стук раздается глухой, минорный. Никакого аккорда не слышно. Она не меньше разочарована невозможностью музыки. Стоит поодаль, кручинится. Ваш фортепьяно расстроен, говорю. Его хорошо бы в ремонт. В ответ она лишь печально разводит руками. Тоже очень расстроена. Глаза опущены не в пол, конечно, но куда-то на клавиши онемевшего инструмента. А потом с тревогой смотрит, как я поднимаю крышку. И видим оба: молотки так изогнуты, что бьют в пустоту. Кто ж их так? Но это можно поправить. И я, как могу, выпрямляю. Ну вот и наладил. Фортепьяно вновь зазвучало. И музыка с душою полилась. И сердце в нас отрадно застучало. Запела моя певица глубоким, дивным голосом сопрано. И я, откуда такой дар? ей в аккомпанемент играю.

Подмена
Толпа с напором хлынула к дверям театра. Ропщет. Открыли бы пошире вход. Да все равно в моем кармане пусто. А в окна сцену не видать: мороз ветвями занавесил. Мне на спектакль явно не попасть. И все-таки желаемое в ночь приснилось. Большая сцена, музыка, вступает хор. Герои драмы выстроились пирамидой, и кто-то дерзкий лезет вверх по головам, чтоб утвердиться в кресле. Каков тиран! Как крепки его локти!
А следующее действие раскрылось в маленьком саду. Тот самый лиходей патлатый с острыми локтями зло ухмыляется, преследуя красавицу мою. Она стройна, светла, нежна в роскошном красном платье, бриллианты, жемчуга и серьги золотые – все при ней. Но вот печаль: не в силах я помочь ей – ведь не на сцене я. Наглец схватил красавицу за руку на крыльце, но вырвалась она и бросилась от терема извилистой дорожкой к горбатому мосту, что над ручьем сколочен – там ли спасение, в воде? Злодей замешкался в раздумье. А она, увидев порванный рукав, и, понимая, что бежать напрасно, вспыхнула в отчаянии, как пламя, за поручень схватилась да с силою его оторвала. И этой палкой, словно коромыслом, взмахнула грозно на врага. Разбойник живо отступил. И дивный хор тот акт торжественною песней завершил.
А в следующей сцене уже и я герой. На скрипке счастье изливаю. И зрители мне бурно рукоплещут. Я сам немало удивлен: откуда скрипача дар взялся у меня?
И снова день. Шагая мимо галерей, музеев и театров, с тоской афиши созерцал я и ждал, что сон шедевры ночью снова мне представит.

Зерно успеха
Маленький дом под черепичной крышей окружен палисадником с деревцами, черными грядками и цветами. У калитки меня встретил старик, предлагающий работу, поскольку был стар и следить за хозяйством ему тяжело. Он был высокий, в клетчатой кепке и теплом пальто, хотя грело солнце. Темные глаза со стрелочками морщин в уголках, гордая осанка, низкие брови придавали ему вид весьма строгий. Мы поздоровались, и старик принялся объяснять, что от меня требуется. А нужно было отделять овсяные зерна от шелухи и потом сеять их в рыхлую жирную землю. После этого он дал мне зерно величиной с дыню. С одной стороны оно было повреждено муравьями, и множество черных насекомых, торопливо выбираясь из щели, засуетились там взволнованной гурьбой, а некоторые уже забегали по моей руке, и я стряхивал их, опасаясь укусов. Муравьев были тысячи. И казалось странным, как они в этом зерне помещаются, словно в гнезде. Но мне обещали жалованье, и я должен приступать к работе, чтобы не разочаровать старика. Тогда я бросил зерно вместе с муравьями в землю. Оно погрузилось в нее. И тотчас же к моему удивлению, выпустило зеленый росток. Старик тоже порадовался моему первому успеху. Мы с удовольствием глядели, как юный стебелек тянется к небу, как он разветвляется, и ветви его покрываются свежей листвой. Высокое стройное дерево вознеслось, с шелестом распахнув над нами свою тенистую крону, точно полог. И я торжествовал – удача не оставит меня.

Стыд
Когда мы с подружкой легли в постель, и я выключил светильник, нас окутала кромешная тьма. Мы чувствовали притяжение друг друга. И уже начали было заниматься чем полагается, как вдруг издалека послышался звук – шум оживленной улицы. Он неотвратимо приближался. И вскоре, выгнав из нас всякое желание, окутал гудками автомобилей, гудением десятков двигателей, голосами людей. В недоумении я включил свет. Тотчас мы оказались посреди солнечного проспекта в час пик. Слева и справа от нашей кровати сновали машины, на перекрестке задорно подмигивал светофор, с лязгом колес нас объехал трамвай, а прохожие с любопытством глядели в нашу сторону, указывали пальцем и посмеивались. В жутком смущении, мы выбрались из постели и, обернувшись одеялом, устремились прочь, в темную подворотню.

Крик
Осенний город.
Безжалостный солнечный день. Деревья вдоль тротуаров роняли пожелтевшие листья. Листья светились, летая по воздуху, и шуршали под подошвами прохожих.
Я только перешел дорогу, когда услыхал визг тормозов и глухой удар. Обернувшись, увидел я на капоте машины сбитую насмерть женщину, и темные струйки крови, стекающие на мостовую. Увидел девушку за рулем злополучной машины. Вытаращив глаза от ужаса, девушка пронзительно кричала во весь рот, словно в рупор. На крик сбежалась толпа. Все смешалось в мрачной, как вихрь, канители.

***
Вода. Кругом вода. Чтобы перебраться с одного островка на другой, где я заметил возле бревенчатой хижины лодку, мне пришлось шагать по упругим, чавкающим кочкам и шатким мосткам, которые, когда я ступал, едва не погружались в темную воду. Подобравшись к спасительной лодке, я увидел сидящего на крыльце старика. Он добродушно мне улыбнулся. Половодье его не смущало. На его лодке я отправился вниз по течению широкой реки. И вскоре она занесла меня в лес. Сомкнулись дремучие кущи. Лодка то скользила в затишье, то раскачивалась и подпрыгивала на каменистых порогах. Развилки, повороты, заводи. Как вдруг сияющий простор открылся мне. Я очутился на морском берегу – небольшом пляже, позади которого среди деревьев виднелся двухэтажный дом с колоннами. Оставив лодку на песке, я направился к порогу в надежде найти ночлег и ресторан. Но дом оказался закрыт. Старушка, что встретилась мне во дворе, махнула рукой в сторону сада. Он плодоносил позади дома. По тенистой тропе я вошел в этот благословенный сад, где отведал слив, яблок, груш и сытый вернулся к лодке. Вновь ее закачало на волнах. Я продолжил свой путь, обогнул остров и направился на север, где ждал меня дом.

Белый колокольчик
В Романовском лесничестве возле дремучего леса на лугу, где стоит дуб – одинокий дуб – я решил посадить белый колокольчик. Белый, чтобы я мог легко найти его посреди зеленой лужайки. Мой цветок расскажет диким травам историю своей жизни в саду, а травы поделятся своими тайнами – эти сведения мне потом пригодятся.
В избранном месте мне пришлось засыпать кротовую нору, чтобы мой колокольчик в нее не провалился. Когда цветок простодушно забелел в траве, я отправился по тропинке, рассчитывая вернуться сюда через день, и узнать свежие новости с луга. Как вдруг возле тропы я увидел в земле свежий провал и заглянул в него. Старая кирпичная кладка оказалась внизу. Холодом повеяло из темноты. Пока я рассматривал подземное строение, из соседнего березняка вышел копатель с лопатой. Он щурился на солнце, словно крот, на его лице мрачная недовольная гримаса. Замахнувшись лопатой, крот столкнул меня в этот жуткий провал.
Не помня себя, уже спустя мгновение, я шагал по дорожке в город, который виднелся на холме среди высоких деревьев, и вскоре вышел на улицу, что вела по склону среди особняков местных жителей. Во дворе одного из них старик продавал цветы. Не желая ничего покупать, я заторопился прочь. Но старый торговец, чья щетина на смуглом лице была седая, глаза яростно блестели, а губы дрожали от нетерпения, не отставал и требовал купить его букет. Я спешил от этого старого упрямца, чувствуя, как мои отяжелевшие ноги, словно корни, цепляются за брусчатку, руки превращаются в листья, а голова – в цветок. Обернувшись, я закричал старику громко: «Мне не нужны твои цветы!» После этого я уже и двинуться с места не мог. Тогда старик подскочил, сорвал меня и сунул в свой букет.
Не помню я, как очутился возле ямы, отпрянул от нее и побрел к железнодорожной станции.
В следующий раз, когда я вернулся на луг к своему колокольчику, чтобы проведать, то нашел его сорванным кем-то, и увядшим. Что тут случилось? Травы хранили молчание.

Напасть
Я проснулся, поднялся с кровати и натянул рубашку. Но вдруг заметил, что она полна рыжих тараканов. Я принялся стряхивать их с себя. Эти прыткие твари были повсюду. Царапаясь лапками, они бегали по ногам и рукам, забирались за шиворот и прятались в складках одежды. Среди них были мелкие недоростки – личинки, которые вгрызались в мою кожу и проникали вовнутрь. Тараканов становилось все больше. Они, как неуловимые частицы кошмаров, выползающие из наших грехов, мельтешили вокруг. Тогда я достал из тумбочки ядовитый аэрозоль и стал опрыскивать юрких прусаков. Они промокали, становились вялыми и подыхали.

Безвозвратное
Я вернулся в детство. Слонялся по улицам родного городка в надежде разыскать прошлое. Узнаваемые дома под черепичной крышей, сиреневый сквер со звонким ручьем, двор с качелями – все обогрето яркими красками солнца, как на засвеченном фотоснимке. Глядя на них, я испытывал приятный трепет в душе. Но не мог я найти тех, кто когда-то разделял со мной детские игры. Напрасно я заходил в их дома. В магазине, за прилавком, продавец – полная женщина в белом халате, колпаке и с большой янтарной брошью на груди, держала черную розу в одной руке, а красное яблоко – в другой. Она ответила мне, что друзья мои тут давно не живут. Разъехались. И чувство досады овладело мной. Тщетны мои ожидания.

В объятиях
Румяная амеба заползла ко мне под одеяло. Она была теплая, нежная с приятным радужным свечением изнутри. Уютно распластавшись на подушке, она сонно затихла перед моим лицом, и я вдыхал ее морской аромат. Вскоре я почувствовал ее влажный поцелуй на моих губах. Но когда открыл глаза, то увидел увядающую розу, она висела надо мной и роняла свои красные лепестки, которые опускались на мое лицо. Роза осыпала меня своими печальными поцелуями. Я ласково провел по ее длинному стеблю пальцами, и роза в новом порыве любви на прощание протянула ко мне свои нежные листья. Когда я вновь открыл глаза, то услышал дыхание моей девушки, она прижималась ко мне во сне, обнимая рукой.

Топор
Посреди светлого леса проклюнулось из семечка яйцо. Оно стало расти. Так быстро росло, что скорлупа его лопнула и осыпалась. Тогда из яйца вышел топор. У него были длинные руки и ноги, а одет он был в свитер маскировочного цвета. Топор немедленно принялся рубить деревья. И деревья с истошным стоном сгибались, качали ветвями и падали. Топор трудился без устали. Тогда я подошел к нему и схватил за плечо, чтобы остановить его жестокую работу. Но между нами завязалась потасовка. Наконец, счастливо уклоняясь от ударов, я схватил его за горло и со всего размаху бросил в пруд. Погружаясь под воду, топор пускал пузыри, будто молил о пощаде, но я не верил ему и ждал, когда он сгинет из виду. Наконец все стихло на дне, и, взметнувшийся было ил, снова улегся, прикрыв собой утопленника, словно саваном.

Письма
Из большого, как ячейка банковского сейфа, почтового ящика я достаю на зависть молодому соседу кипу конвертов и толстых обклеенных марками пакетов. Долгожданная почта: журналы, открытки, письма. Эти свежие письма! Желанные, полные любви и надежд, они вызывают во мне безудержный трепет. Я вновь полон радости и счастья. Они приближают мечты моей роковой любви.

Опасность слов
Море холодное прозрачно-сапфировое манит под ясным небом. Мы с приятелем-поэтом спускаемся с высокого обрыва по деревянной лестнице. Кругом нас безмятежье. И мы пошли по молу. Но тут все иначе. Под нами искрится, колеблется, плещет о деревянные сваи вода. И я сказал: «Здесь неспокойно». Как вдруг море взволновалось и стало посылать на нас высокие волны. Теперь они набегают на мол, словно строки неугомонной критики, разбиваются, обдавая нас колючими брызгами-словами, и отступают. И поэт сказал: «О, как они бранятся!» И вот на горизонте вздыбилась высокая водяная стена, грохочущая многоголосьем. Я тотчас понял, какова надвигается опасность. И коротко бросил другу: «Уходим!» Но болтливая эта волна несется быстро, и мы не успеваем покинуть берег, нам не спастись в этом шквальном безумстве стихии.

Безнадежность
Деньги редко достаются без напряжения сил. И даже, когда их обещают и просят не опаздывать. Но ты вскакиваешь с постели, понимая, что проспал, наскоро собираешься, за десять минут до назначенного времени вызываешь такси и небритый выскакиваешь за дверь; а лифт не работает, и тогда ошалелый бежишь с тридцать пятого этажа, изнемогая и задыхаясь, выбегаешь в перекопанный строительной техникой двор под хмурым небом и, пробираясь среди грязи, утопая в глине по колено, пытаясь при этом не попасть под гусеницы надвигающегося на тебя трактора, вылезаешь, наконец, на дорогу и садишься в такси; а дальше в отчаянии едва продвигаешься в гудящей пробке к цели, с досадой осознавая, что безнадежно опоздал.

Избавление
Я выдвинул из своей груди ящик, как из шкафа, и вынул оттуда огромный бурый кокон. Он похож на еловую шишку. Я поднес его к стволу дерева, что растет во дворе, и кокон цепко ухватился за кору своими маленькими ручонками, прижался. Когда солнечный луч, пробившись сквозь крону, согрел это странное существо, то к моему изумлению на его спине с треском лопнула шкурка. Большой серебристый мотылек выбрался из заточения. Вместе с ним покинули меня горести и печали. Я ликовал, с удовольствием глядя на трепетное создание, глубоко и привольно вдохнувшее воздух свободы.

Выстрел
Прозрачный весенний лес. Вокруг старые деревья с толстыми корявыми стволами. Земля выстлана бурой листвой. Внизу под склоном между корней и замшелых валунов искрится ручей. Среди деревьев порхают разноцветные бабочки. Солнечный лесной воздух, кажется, полон безмятежности. Но все растет во мне какое-то тревожное предчувствие. Я сижу под высоким деревом, оглядываюсь по сторонам, дожидаюсь, когда к ручью придет огромный старый медведь. Он каждый полдень сюда приходит. Я должен убить его, чтобы он не кружил ночами вокруг моей избы, не сверкал глазами в окнах и не забрался в комнату, как бес, чтобы сожрать мою душу. И вот, кажется, дождался. По соседнему склону двинулся тяжелый бурый призрак. Я прицелился, выстрелил – и напрасно. То была тень косматого облака, проплывавшего над лесом. Теперь ждать бесполезно: медведь узнал о засаде и затаился.

Обед на Орионе-;
В тот раз я пришел в ресторан зимой, а вышел оттуда весной, хотя мой обед продолжался не более получаса. На этой планете дни длятся минутами, что казалось мне странным. Между тем официант, чьи щупальца служат вместо рук, принесла мне жаркое из мяса циплокантопа и зенобиля вместо картофеля, бутерброд с икрой лососендры, бульон с карамориками и фруктовый компот. Я поел с поистине неземным аппетитом. А когда пришло время рассчитываться, кассир с глазами над головой и ртом на животе потребовал две тысячи рублей. Я немало удивился: неужели красная икра, жаркое и суп так дорого стоят! И в ответ получил: «Да, именно столько. Платите». «Но у меня нет такой суммы», – признался я удрученно. «И что теперь делать?» – вздохнул он. Я обещал подумать. Он не знал, что это значит, решил, так надо. И отпустил.

Картина
В недоумении, страшась чужих взглядов, первобытно голый шагал я по улице в тихом, малолюдном районе города. С утра было тепло, солнце согревало с материнской нежностью, а ветер задувал шелковый и ласковый. Испытывая глубокий стыд, спешил я домой, не понимая, как очутился в таком кротком и беззащитном виде посреди улицы.
На часах около восьми. Мимо проезжали автомобили и автобусы, полные пассажиров. Они глядели на меня со всех окон. И прикрываясь рукой, я злился на то, что привлекаю к себе так много внимания. Пусть я еще молод и атлетически сложен – показаться не стыдно где-нибудь на пляже у моря, но сейчас… Обычно в это время здесь проезжает мой начальник, у которого служу дворником. Он непременно увидит меня. Я потеряю работу. И мысль эта охватила меня диким ужасом. Все знакомые будут знать, что я разгуливаю по утрам нагишом, и не могу объяснить, как это произошло.
Впереди я заметил знакомую учительницу, она стояла с портфелем в руке и о чем-то разговаривала с библиотекарем и полицейским. Не мою ли честь обсуждают? Нет. Кажется, они еще не заметили меня. Но путь к дому отрезан. Я резко повернул назад, перешел дорогу и юркнул в переулок.
Теперь я отчаянно желал не попасться на глаза соседям. Но едва я так подумал, как на порог своего дома вышла соседка очень похожая на депутата Жилина. А не он ли это в самом деле? Пускай, хорошо бы ему знать, каково живется в бедности. Загадочно мне улыбаясь, он поздоровался и поспешил по своим делам, исчезнув из виду, как призрак.
Возле дома я застал жену. Она в сереньком платьице пошитом из холста сидела перед мольбертом и рисовала, а увидев меня, немного смутилась. Оставив занятие, она сделала вид, что мое приключение – сущий пустяк и повела за собой в комнаты. В сумраке спальни она достала из шкафа стопку больших полотен и отдала мне. «Я не знал, что ты рисуешь», – удивился я, рассматривая ее работы. «Я пишу, когда остаюсь одна и скучаю по тебе», – призналась она. О, как хороши ее улицы, ню, портреты! Они поразили меня своей правдивостью. Главным персонажем был я. Плененный талантом жены, я стал расспрашивать, как… столько лет… И она отвечала: «Я достаточно тебя знаю, каждый изгиб твоего прекрасного тела, чтобы писать по памяти». Я так воодушевился искренностью ее любви, что это подействовало на меня утешительно, и вся душа моя невольно потянулась к ней – любимому существу, с пониманием разделяющему мою судьбу. А потом она заявила, что собирается продать сегодняшнюю картину, чтобы купить мне штаны.

Долг
Среди полярных льдов, громоздящихся будто скалы, увидел я огромного медведя. Почуяв меня, он поспешил вдогонку. Спасаясь от хищника, утопая в снегу, я стал пробираться к хижине, что стояла под склоном холма. Я торопливо отпер замок, заскочил вовнутрь и, задвинув засов, осмотрелся. Теперь очутился я среди белых лесистых сопок. Надеясь, что медведь не скоро выломает дверь, я устремился на поиски убежища. В лесу, засыпанном снегом, тут и там стояли высокие здания, и было безлюдно. Дома эти казались брошенными, и только ветер завывал в пустых темных окнах. Как вдруг группа людей, не замечая меня, прошла мимо безмолвной скорбною толпой. Призраки! Я заспешил по лесной улице, пока не увидел среди деревьев высокую колокольню. Решив найти спасение наверху, я стал подниматься по деревянной винтовой лестнице. Ступени подо мной громко нервозно скрипели. Наконец очутился я на верхней площадке. Внизу лес обрывался крутым склоном, за которым простиралось сизое море. Не успел я опомниться, как башня, где не оказалось никакого колокола, стала крениться. Ухватившись за перила, я полетел вниз, в пропасть. И тогда всколебалось море, и пошла плясать моя деревянная лодка на волнах среди жемчужных льдин. Я ждал, когда придет медведь, чтобы замучить меня, словно раненая совесть, которая в моей душе сидит, и убежать от нее невозможно.

Креатив
Вместо анестезии стоматолог Кибела ловким движением руки отсекла скальпелем мою голову. Взяла ее, продемонстрировала мне ровный и аккуратный срез, чтобы я не сомневался в незаурядности ее мастерства, и принялась лечить зуб. Боли и в самом деле я не испытывал. Справилась врач на совесть быстро. Когда процедура санации была завершена, она так же успешно вернула мою голову на плечи и пришила ее белой жилой продетой в ушко изогнутой иглы. «Готово», – сказала Кибела, улыбаясь полными животворящей мудрости глазами. Только не понравился мне белесый шрам вокруг шеи. «Он исчезнет, как только ты откроешь глаза», – пообещала божественная кудесница.

Инверсия
Величия достичь в борьбе. Женщина, которая до слез мужчин доводит. Молода, красива и стройна. Судьба ее – арена. До пояса обнажена, безгрудая, как юноша прекрасный, с волосами огненными и коротко стрижеными. Тело свое натирает змеиным жиром густым, чтобы выскользнуть из рук соперника проворно. Гадюка, лоснящаяся на солнце, опасна для врага. И эта юная богатырша, блистающая в лучах прожекторов, что горят со всех сторон ринга, готовится превосходство свое доказать, расчистить место для собственного Я, избавить мир от предрассудков надоевших.
Шумна, восхищена, трепещет на трибунах толпа – ждет поединка. Я в первом ряду. Вижу, противник девы нашей появился. Он молод, мускулист, широкоплеч, с кудрями Аполлона. Он плошку с перетертым мелом принял от меня и начал пудрить свой могучий торс, на зрителей с ухмылкой глядя.
И схватка началась. Бой был не долгим. Выскользнув из крепких объятий атлета, воительница в прыжке с разворотом согнутым локтем ударила его в затылок. Борец качнулся и рухнул на пол с гулким стуком, подняв меловой пыли густую завесу, скрывшую тотчас победительницу, арену целиком, зрителей, их голоса отчаяния и восторга.

Сон депутата
На службу я прихожу всегда вовремя. Не люблю опаздывать. Секретарь выдает мне свежее постельное белье. Кровать стоит посреди кабинета с занавешенными окнами. Я раздеваюсь, ложусь в постель и тотчас засыпаю. Восьмичасовой рабочий сон проходит безмятежно. К концу дня секретарь будит меня чашечкой кофе. Тогда я поднимаюсь, одеваюсь и, сделав несколько гимнастических упражнений для бодрости, отправляюсь домой с чувством легкости и душевного покоя.

Кредит
Маленький остров – некуда бежать. Огромный слон преследует меня. На поляне одинокий старый дуб упирается кроной в небо. В его листве поспешил я найти спасение. Ловко взобрался по корявым ветвям. Но слон проворный, обнаружив меня, стал карабкаться следом. Все выше я поднимался. Все выше лез слон беспощадный, цепляясь хоботом за ветви, словно рукой. В отчаянии, достигнув вершины дерева, я дождался свирепого слона и крепко пнул его между глаз. Сук, за который держался он, обломился. Громадная туша безжизненно грохнулась на землю, словно плотно набитый мешок. Спасенный, я спустился, нашел в тростниках маленькую лодку с веслом и с легкой душой направился к родному берегу.

Корова
Иногда мы бессильны. Но все-таки…
Я на вершине крутого обрыва, что навис над рекой. Неожиданный ливень обрушился шумной завесой. И поднялась река, и забурлила, и разлилась широко. На другом берегу с огромными голубоватыми льдинами, торчащими среди воды, словно айсберги, одиноко мычала корова. Скользко было там. И корова, едва сделав шаг, грузно скатилась в воду. Подхватила ее река, понесла. Уже прекратился ливень. Уже солнце заискрилось во льдах. Но не было сил у коровы выбраться на заснеженный берег.
Я не знал, как спасти ее, кого звать на подмогу. Всей душой я желал ей помочь. О, Господь, пошли ей спасение! Как вдруг на берег вышел мальчик. Пастушок в красной рубашке. Он стал звать корову. А та печально мычала в ответ и таращила глаза полные надежды. Повинуясь голосу пастушка, корова, что было сил, поплыла за ним вдоль берега. И вскоре вышла из воды, достигнув, наконец, мелководья. Пастушок обнял свою корову. И она прижалась головой к его груди. Уже заалело вечернее небо. И направились пастушок и его корова по тропе среди сосен прочь от гудящей реки. Я был счастлив, провожая их взглядом.
***
Дорожка выложена красноватой плиткой. По сторонам ее раскинулись заросли лапчатки с желтыми цветками, вокруг высокие деревья: липы, акации, магнолии – все в безудержном цветении. Ствол клена обвит плющом. Свободные плети вьюнков покачиваются надо мной и тоже цветут. А впереди тенистый сад. Я вхожу в его ароматную прохладу. Здесь распустились тысячи диковинных цветов, их венчики сияют в солнечных лучах, и радость захватывает мое сердце. Повернув по аллее; я вижу слева среди прекрасных роз бревенчатый дом, в котором останусь жить.

Бегство
Кроны шепчут над нами что-то тревожное. Слышим, опасность близка. Взволнованный щебет птиц внезапно всколыхнул тенистую пелену кустов. Охотники преследуют нас. И показался мне лес таким маленьким, что некуда бежать, негде укрыться. Словно ветром гонимые листья, мы носились от опушки к опушке. Лишь деревья защищали нас от коварных стрелков. Мои копыта вязли в трясине. Подруга слишком отстала. А потом нам с трудом удалось взбежать по склону – туда, где кончаются зеленые кущи. Лес – дом нашего счастья, мечтаний, покоя – остался позади. Нет в нем теперь спасения. Одним прыжком мы друг за другом перелетели через стену, такую высокую, что сбил я рогами шуршащие листья с ветвей старой ракиты.
Очутились мы под сияющим белым солнцем посреди городской площади. Невозможно яркой – так бывает ослепительно больно глядеть, когда выскочишь вдруг из ветвистой темноты на свет. Многолюдно. Прохожие пугаются пары оленей. Шарахаются, бегут прочь, кричат. И поднялись охотники над стеной. Их раскрасневшиеся лица напряжены. В глазах яростно сверкает азарт. Прицеливались, но стрелять не решались: всюду суетящийся вихрь горожан. Заметались мы среди домов в поисках выхода. Всюду закрывали перед нами двери. И площадь опустела. Все стихло вдруг. И тогда два выстрела оглушили меня… Тьма застила глаза.

Змей
В тихой комнате возле окна песчаный пол изрыт. Из тьмы глубоких нор взирают жуть и страх. Из одной дыры змей высунулся осмотреться. Гад пробовал воздух двойным языком. Я осторожно приблизился и резким движением схватил его. Стиснул. Сдавленное шипение прокатилось по моим пальцам. Быстро, как ручей, змей потек, извиваясь по руке, сжимая ее своими холодными кольцами. Я сунул рептилию в стеклянный куб. Поставил ему плошку с водой. Неплохо было бы страх приручить. Но змей, свернувшись кольцом, заботу мою не принял. Он осознал свое поражение. Я не стал удерживать его. Взмахнув перепончатыми крыльями, змей облетел комнату и мрачной тенью вылетел в закрытое окно.

Состязание
«По день сей ты успешно ее избегал. Потому решили мы сократить дни твоих соревнований, – сообщили мне члены божественной комиссии. – Продержись до вечера. И получишь бесценное вознаграждение за победу твою».
«Я сумею спастись», – уверенно ответил я.
И покинул под светлые доброжелательные взгляды мраморный зал, где среди колонн гулял теплый ветер, а комиссия – все важные бородатые святые – сидели за накрытым парчой столом под изображением Христа в полный рост с жестом благословения. Я осторожно вышел на улицу.
Игра в прятки на жизнь. Надо бежать, а куда – не известно. Я хоронился на крышах домов, глядя с края черепичного карниза, как она внизу в черном плаще с капюшоном, озираясь по сторонам, вынюхивает мой след и всматривается в том направлении, где я скрылся. Я затаивался в том овраге, что в лопухах и папоротниках разрезал старый парк, где среди деревьев мерцали под солнцем морские блики. Терялся в уличной толпе. И вот уже вечером в изнеможении забежал в поисках защиты к приятелю в его парикмахерскую. За укрытие он потребовал денег. Не было у меня ни копейки. И тогда он велел поискать убежище в другом месте. Увидав быстро шагающую по улице мою преследовательницу, эту старуху с длинными черными прядями, властным белым лицом и костлявыми руками, я бросился в соседний магазин и там, пробираясь среди ящиков с картошкой, яблоками, капустой и далее черным ходом, выбежал на задний двор, а оттуда – в сумеречный сад.
Весь день искал я спасения. Костлявая следовала за мной уверенно, то нагоняя, то теряя из виду. Но мне посчастливилось. Солнце, блеснув золотыми лучами в кронах деревьев, село за морем. Я победил.

Видение
В прекрасном венчике орхидеи, среди ее белоснежных лепестков засияло алыми буквами слово «ЛЮБОВЬ». Словно из глубины цветочной души запульсировало это чувство. А вокруг цветка повисли капли воды, которой я только что полил свою орхидею, они сверкают, как алмазные бусины. Орхидея тоже парит. Ее воздушные корни не нуждаются в опоре. Солнечные лучи озарили ее плотные изумрудные листья. И кавалер – лазурная бабочка с черными глазами на крыльях – облетает орхидею, привлеченный ее нежным ароматным голосом.

Панихида от дьявола
В полночь Дворец культуры гостей принимает. Событие небывалое. То есть одних принимает, других в последний путь провожает. К Дворцу подъезжают машины. Важные люди в траурно-черных костюмах. Да все знатные. Следуют в концертный зал, рассаживаются в кресла, беседуют молча, одним только взглядом свои мысли формулируют. Я тоже вхожу как репортер из профессионального любопытства. Занимаю место в заднем ряду. Мрачная окутывает атмосфера. Шарканье, скрип кресел, шелест печальных вздохов. И гнетущее чувство ложится на сердце. Перед сценой на скрипке уличный музыкант, оборванец, исполняет унылые песни. На сцене раздвинуты портьеры серые. Там за стойкой с микрофоном читает молитвы жирный Маг в черной рясе: «Помолимся за страждущих упокоенных». Небритые рогатые рабочие в синих комбинезонах расставляют на сцене гробы. В гробах укутанные в мешковину смиренно лежат те, кто вызывал при жизни своей презрение или жалость – нищие. Теперь мертвецы сострадание у суеверной публики вызывают. Смерть богатому или бедному – всем в свой час равно назначена. В первом ряду, замечаю, сидит Губернатор. У него почему-то длинные, как у девушки, рыжие волосы. Сейчас он в похоронной печали. На лице – натюрморт: выражение такое написано, точно насосавшуюся блоху он случайно проглотил.
– Там человек двадцать мертвецов, – сообщает мне сосед – тоже сотрудник местной газеты – средних лет с округлым лицом и взъерошенный, точно с постели. – Собраны со всех закоулков города.
Я вижу двадцать пар туфель на сцене – все новые, глянцевые, черные. Между тем двое рабочих вносят в зал огромный сосновый спил с изображением: рогатый враг величаво сидит на троне, левая рука его поднята с двумя выставленными кверху пальцами, а в правой длинный посох он держит. Возле сцены рабочие торжественно передают спил Депутату. У него давно уже протерта глянцевая плешь на голове от поощрений губернаторской ладони. Взволнованный Депутат хватается за тяжесть, надрывается, чтобы вознести на сцену, да теряет равновесие и падает на уличного музыканта. Скрипка всхлипнула, поплыла и захлебнулась. Мигом рабочие подхватывают полуобморочного Депутата волосатыми лапами, помогают ему подняться по ступеням. После заминки подвешивают-таки спил с нехорошим образом над сценой. Невозмутимо продолжает читать молитвы Маг в черной рясе. Взирает на церемонию полный зал. Печально потуплены взгляды. Вновь безутешно рыдает скрипка. И вот из-за кулис на сцене появляется Олигарх голый, лишь в паху кленовый листок, на руках обнаженный труп великана. Олигарх не замечает веса безжизненной ноши, словно покойный легче надувной куклы, и бережно кладет его на стол. Тогда Маг в черной рясе склоняется над отброском нищеты и словно бы только для него исполняет под скрипку погребальную. А труп гиганта серый, распухший, в синих и красных жилах принимается электрически подергивать руками, ногами. Завершив отпевание, Маг в черной рясе откланивается. Теперь басом поет труп великана устами Олигарха. И в жалостливой песне своей пересказывает мертвец историю падения своего. Отчего он умер? Оказывается, был он танцором, купался в признании, ему платили, и он танцевал, пока не сломал ногу. И тогда разорился. Жил в ночлежках, просил милостыню возле храма, сидя в инвалидной коляске, а умер не от туберкулеза. А по-другому: однажды, изловчившись, он вытянул из кармана прохожего туго набитый бумажник, прикатил в ресторан и так объелся, что спасти не удалось. «Не приведи Господи» – шепчут себе господа и дамы присутствующие. Закончив петь свою легенду устами Олигарха, покойный делает правой ругой гусиную голову. Рука отделяется от тела в плече, скачет вниз по ступенькам со сцены, направляется среди рядов за пожертвованием. Я в свою очередь сую в приоткрытый «клюв» мелочь, что нашлась в моем кармане. Рука «проглатывает» монеты, благодарно кланяется и прыгает дальше. Я слышу, как деньги бряцают, словно в мешке. Обойдя зал, рука возвращается на сцену с добычей, которую Олигарх уносит за кулисы. Панихида теперь заканчивается. С легким чувством выхожу я на свежий предутренний воздух. Уже ставят гробы в кузов грузовиков. И наконец раздается крик петуха.

Вездесущность угрызений
Я шел вниз по улице, которая под тяжестью накопленных веков спускалась среди особняков к светлому простору полей и тенистых перелесков. Но заметил я, как на город надвигается черная мгла. Она, лишенная формы, как тлетворный хаос до творения, заполняла собой дикий пейзаж трав и деревьев. Вскоре уже весь обзор застила грузная туча, словно куриная слепота сумерек. Она ползла, поглощая дома душными клубами ночи.
И выдвинулись из нее мистические уроды: длинноногие птицы с зубами, крылатые пантеры, ящеры с носатыми горбунами на спине – все черные, словно вылитые из смолы предрассудки. Призраки затеяли тиранию. Я прижался к стене дома в надежде остаться незамеченным. Поглощая прохожих, ненасытные твари брели по мостовой, огрызались. В поисках спасения кинулся я к двери, проник в дом, как в лесную чащу. И бросился бежать по широкой просеке, прорубленной среди темного леса такого высокого, что над головой смыкаясь, их кроны скрывали небо, и невозможно было понять день теперь или ночь. Я чувствовал блеск хищных глаз погони.
С чувством свободы я выбежал из душного бора на холмистый свет свежих трав и поспешил по желтой тропе вверх по склону.
С гребня холма до горизонта увидел я согретые солнцем волнистые дали. И спустился к реке. Здесь тигры возлежали на сучьях сухого дерева когда-то поверженного штормом. Завидев меня, кошки поднялись, с игривой поступью безжалостных охотников направились ко мне, уверенные, что добычу свою не упустят.
Я бросился в реку. И вынырнул на городской площади, где орлы преследовали прохожих, сбивали с ног могучими лапами, хватали когтями, проглатывали. Спасаясь от хищников, я укрылся в маленькой церквушке. В ней нашел я спасение. Перешел из ночного гнева стихии в новое утро безмолвия и покоя.

Вспятевшее время
Газет с анонсом Воскресной ярмарки в киоске возле моего дома больше не осталось – потребители разобрали. Я направился домой, находясь под впечатлением странного происшествия. Что это было? Прохожая средних лет дама невозмутимо сняла вцепившуюся ей в ногу мартышку и, держа ее за лапу, отдала взволнованному парню, который бросился вдогонку, чтобы вернуть беглянку. Я поглядел на дорогу, по которой за ограждением проносился гудящий поток, ведь мартышка-хулиганка может прыгнуть туда и тогда будет мигом раздавлена колесами машин и раскатана в лепешку. Зачем только обезьянка выбралась из-за пазухи хозяина и бросилась наутек? Этот парень и рыжекудрая девушка за столиком уличного кафе позабыли обо всем на свете, когда слушали рассказ о необычных часах, и прозевали мартышку. Мы втроем слушали: парень, девушка и я. Продавец расхваливал свои часы, выкладывая их перед клиентами на столике. Он так увлеченно говорил о часах, в которых время течет вспять, что слушал я с интересом. «С помощью моих волшебных часов вы сможете путешествовать во времени», – объяснял продавец. Я никуда не торопился, поскольку был выходной. Присел за свободный столик в уличном кафе, чтобы немного послушать о необыкновенных достоинствах часов, которые предлагал торговец. Потом я продолжил путь. Недолго я смотрел балаган Петрушки. Горожане, обступившие уличный театр, слушали Петрушку, смеялись над шутками, которыми он высмеивал пороки наших дней. Я увидел его среди толпы, когда он иронизировал со своим усатым хозяином-артистом в фетровой шляпе и в темном плаще с красной подкладкой. Это было неподалеку от медовых рядов. Я сунул банку меда, купленную у пасечника, в рюкзак, и тогда заметил выступление Петрушки. Шумная, веселая, азартная гудела вокруг торговля. Я мигом попал в этот пестрый круговорот, выйдя из трамвая на рыночной площади. Ярмарка была недалеко – всего две остановки. Все произошло благодаря тому, что я купил в киоске возле дома газету и прочел объявление о Воскресной ярмарке.

И свет погас
Мы с другом Н-ским на берегу залива под холмом сидели на теплом песке и упражнялись в философии. Спорили, например, – откуда взяться правде у властей? День был ослепительный, жаркий. Перед нами блики на воде играли серебром. А на душе покой и безмятежность. И млела тишина вокруг. Лишь звонко пели птицы по кустам. Как вдруг донесся вопль с неба, он прогремел: «Война!». Ни птицы, ни человека голос заставил нас переглянуться. Мы не поверили ему. Прервав наш спор, поднялись мы по склону и встали на холме. Отсюда весь наш город виден. Высокие дома, парки, улицы. Но тучи мрачные над краем неба натянулись. Заполыхал там горизонт огнем. И увидали мы, как здания высокие в руины превращаются в дыму: одно, другое, третье... Картина эта удручает. Жертвы чужих прений: тех, в чьих руках оказалась наша жизнь, – горестно подумалось мне. И это несправедливо. Влетают крылатые ракеты в город и бьют по мирным целям. Проклятье! Пора с холма сойти. Да поздно: ракета устремилась к нам. Чувствуя свою беззащитность перед ней, я стиснул зубы, сжал крепко кулаки. И свет погас.

***
Вокруг тусклый свет. Я вошел в застекленные двери. Несколько полицейских в сувенирной лавке у окна за мною глядят, будто знают, что я без визы тут очутился. От их скрытного внимания пробирает оторопь. И девушки-туристки у кассы, слушая мой акцент, удивляются, что я из Росси прилетел наказанной. Я и сам не знаю, как в Англию попал. Вышел я украдкой из магазина, чувствуя за спиной провожающие строгие взгляды, и направился, куда глаза глядят по улицам туманным.

Стихия
В городском парке сверкала гладь тихого озера. Отдыхающие нежились на берегу. Дети плескались в солнечных искрах. Под городской стеной разместились киоски с холодными напитками, горячими пирожками, а под старой высокой ракитой – очередь за мороженым. Над стеной в глубине неба возвышался бронзовый силуэт вождя. А вокруг дома, гул машин, запах города. Чтобы смыть с себя томление летной жарой, я поплыл вдоль берега, где ивы собственным отражениям кланяются. Легко и свободно стало на душе. Но погода неожиданно изменилась: задул ветер, поднялось волнение, стало прохладно. Вернувшись к оставленным вещам, я обмылся под шлангом и только успел одеться, как всколыхнулась подо мной земля. И увидел, как накренилось одно из высоких зданий. Люди с недоумением озирались по сторонам и показывали рукой на замок мэра, ведь нас убеждали в прочности строений. Вновь заколебалась земля. Обломки стен посыпались вокруг. Затаив дыхание, горожане глядели, как рушатся башни богатого замка. Шум, суета, страх. Угол стены рухнул рядом со мной. Я поспешил прочь.

Остров
Посреди широкой реки обнаружил я зеленый остров. Березы, ивы и ольха окружены высоким тростником. Направил я катер к этому острову. Но вместо него сквозь муть воды увидел я затопленные лодки, машины, хлам. Деревья корнями в них вцепились. Вода не достигает их стволов. Я привязал веревку к борту катера и вытянул на берег этот мусор целиком.

Зачем?
Я пытаюсь засунуть серого кота в стеклянную банку. Он не дается, выскальзывает, сопротивляется. Но я все равно протискиваю его в узкое горлышко. А потом закрываю банку марлевой крышкой, чтобы кот мог дышать.

Однажды за ужином
Я сидел за столом в гостиной и ел привычную картошку со сметаной. Вскоре появился отец. Он решил проведать меня и посмотреть телевизор. Мы заговорили о новостях. Немного позже к нам присоединился Президент. Он протянул руку из экрана телевизора за бутербродом с ветчиной, чтобы было что запивать чаем, и поинтересовался: «Все ли у нас хорошо?» – Всем пока довольны», – скромно отвечает отец. «Чувствуем себя свободно», – зачем-то вру я. Президент самодовольно улыбнулся во весь экран и стал жевать бутерброд. Не желая смущать наш скромный ужин, отец выключил телевизор, взял газету и прилег на диван, бледный, как и положено гостю с того света. «Если закроют границы, если не дадут писать то, о чем думаем, если снова будут терзать наш народ экономическими опытами – уеду в Америку», – заявляю я. «Станешь там писать про извращенцев», – ухмыляется отец из-за газеты. «В этом нет необходимости. Пропаганда. Ее затхлостью так и несет от всех газет, как это было в эпоху Возражений», – возмущаюсь я. «Американская демократия, сынок, это своеобразный авторитарный режим с диктатурой для всего мира. Но и этому виду тирании скоро наступит конец» – пророчествует отец. «Меня другое беспокоит. То, что я не успею завершить свои начатые труды. Оставленное на половине произведение погибнет вместе со мной», – утверждаю я. «Если начнется война, боюсь, некому будет горевать по твоему неоконченному роману», – печально вздыхает отец. Не зная, что тут добавить, я лишь пожал плечами.

Произвол
«Вам нужна пластическая операция, – это доктор утверждает. – Она необходима вам. Послушайте, вы просто обязаны сделать пластическую операцию. И не вздумайте возражать. Операция необходима вам срочно. Это очень э... важно. Насущную, как хлеб, операцию не стоит отвергать. Вы сами не представляете, насколько она незаменима и требует неотложных действий. Я вынужден это заявить. Вам все же придется неукоснительно мне подчиниться. Иначе вы будете ответственны за срыв всего дела. Я обязываю вас сделать пластическую операцию. Не уклоняйтесь. Она теперь неизбежна». – «Но я не хочу, – это говорю я. – Мне не требуется операция. Совершенно бесполезная трата денег и времени. Я не желаю менять свою внешность. Не планирую уродовать нос. И вообще, не был намерен обращаться за хирургической помощью. Меня это отталкивает. Я буду избегать вас». – «Напрасно вы сопротивляетесь, – продолжает давить хирург. – Сам бог велел сделать вам эту операцию. И я настаиваю на ней. Жених не может быть красивее невесты. Сами рассудите, ваша подруга с таким страшным лицом, этот крокодил, не будет смотреться рядом с вами. Это весьма неприлично». – Тогда, может быть, лучше сделать операцию ей? – с надеждой предлагаю я. – Ведь вы можете сотворить ей приличное лицо. Разве нет? Укоротите нос, надуйте губы, удалите усы. Ты ведь согласна, любовь моя?» – «Не знаю, – пожимает она плечами. – Не думала. Сомневаюсь. Бесполезно». – «Вот именно – бесполезно, – подхватывает упрямый врач. – А вы не перекладывайте ответственность, дорогой друг. Вы только поглядите, какая у нее нежная, тонкая, бледная кожа! Она не выдержит хирургического вмешательства. Я бы не взялся рисковать. А что касается вас, то вам предписано следовать моему совету, нет, моему требованию. Садитесь сейчас же на стул. Сюда. Да, вот сюда. Не будем терять дорогие часы понапрасну». С этими словами он хватает скальпель, рассекает мне губу, запихивает в нее что-то густое и липкое. Я все еще испытываю внутренний протест. Но ничего не могу поделать. Я словно бы обессилел. Поддался, как мягкая глина, и увял. А этот мясник в белом халате решительно уродует мое лицо. Вскоре с моей головы свалился клок волос, затем выпал передний зуб, а потом и глаз вывалился. Но моя подруга стоит рядом безмолвная, словно кукла, и только вздрагивает, когда на нее брызнут капли моей крови.