Первый из “медведев”.
Самое сильное первое впечатление. Оно – солнечное, с небольшим трепетом. У ворот нас встретил улыбкой Петро, дежурный подстанции. Видно было, что ждал нас с нетерпением. Он соскучился, по-видимому, по людскому, обыкновенному общению. До сих пор я не представляю, как можно жить и работать на «точках», в такой глухомани. Может это от моего молодого, неопытного, общительного характера.
За полчаса мы разгрузились. И, рассортировав привезенное по назначению, вошли непосредственно в светлое, солнечное от заглядывающего большого, с медный тазик, негорячего солнышка, здание ЗРУ (закрытое распределительное устройство) подстанции. Это такой обширный зал, где с непривычки, шарахаешься от гулкого слова, стука, грохота. И где стоит от оборудования треск, свист, звон. Непрерывное гудение реле и трансформаторов. Где на мнемосхеме непрерывно мерцают, а при переключениях, гаснут одни сигнальные лампы и тут же вспыхивают другие, сопровождающиеся грохотом и электроразрядами, стоящих в закрытых ячейках выключателями, напряженно гудит электро - и магнитное поле, создающееся от работы электрических силовых полей. С непривычки и испуга поневоле ощущаешь шевеление волос на голове, и кругом разливается особый запах устройства. Это озонированный воздух помещения, который вызывает необыкновенный прилив сил и особое возвышенное настроение.
Особую робость нагнетает количество инструктажей, проведенных перед работой. Каждый, начиная с начальника группы подстанций и кончая бригадиром, старается объяснить особые условия работы, состоящие из одних ограничений твоих действий. Из всех их я понял одно, что вся моя работа заключается в подаче инструмента, трансформаторного масла и запчастей из машины и уборка этого же из зала в процессе работы. При том ходить я должен только в огороженном верёвками пространстве и, боже упаси, притронуться к любой «железяке» за ограждением. Условие это я выполнил неукоснительно. Зато слушать, смотреть, запоминать действия моих товарищей, оборудования мне не запрещалось. И я смотрел на всё с лёгкой робостью и с необыкновенным удовольствием.
-Запомни, Володя, главное,- подчеркнул мне бригадир.- И навсегда: ходим под Богом, и убивает электричество, прежде всего тех, кто молод, наивен в обращении с ним и ничего не знает – не имеет представления о работе. Но! Больше всего убивает тех, кто слишком много знает, может, и долго работает, ибо у него притупляется бдительность и возникает желание вседозволенности. Этакий бог и царь от электроэнергетики. А к электричеству, как и к Богу, надо относиться с трепетом и преклонением. Ибо ни того, ни другого мы не знаем. И беззащитны и глупы, как младенцы. Не возносись.
Работа производилась вроде бы и не спешно, но быстро и ловко. Всё было хорошо известно моим спутникам и отработано в мельчайших деталях. Всё, что нужно, находилось в приготовленном состоянии, и когда я с удовольствием переносил баки выключателей из машины в здание подстанции, я понял, для чего я делал их две недели на базе в мастерской под руководством всё того же Юрки Якута. Я понял для чего он так серьёзно и скрупулёзно внушал чувство глубокой ответственности за порученное, по-моему, тогда плёвоё и самое заурядно-грязное дело – ремонт каких то красных цилиндров с воткнутыми в проходные изоляторы «рапирами» - подвижными контактами. Мне было приятно, что отмеченные Юркой «мои» выключатели были сделаны на совесть, не текли и прекрасно работали.
Обедали мы во дворе подстанции, расположившись неподалёку от автомашины и небольшого костерка, где кипела приготовленная почти моментально Якутом лапша с тушёнкой, которую тот достал из сундучка, находящегося на верстаке летучки. Заглянув с разрешения его же Юрки вовнутрь, я удивился особому обилию коробочек чая. Я знал, что аборигены любят чай, но чтоб он хранился в таком количестве, где-то кроме склада магазина, я не представлял. Выяснилось, что приготовление пищи в походе, прерогатива Фугаева, так как он, оказывается, в армии служил на «хлебной» должности повара. Сколько открытий сразу?
Попить чаёк, слава богу, не «чифир», (что это такое я узнал попозднее) подошли и дежурный, и водитель. Пили, перекуривали и разговаривали. Какое было праздничное настроение. Вокруг лежала прекрасная незнакомая, первозданная, ещё чуть-чуть тронутая цивилизацией, таинственная и строгая страна – Колыма. Так как мне было всё необычно и не знакомо, то естественным было моё желание узнать у дежурного, Петра, с какой-то замысловато-смешной (Непийводы, Перебейбрюхо, или что-то вроде) украинской фамилией. Что ему так понравилось здесь, в этом медвежьем углу?
-Какой «медвежий угол»,- перебил меня Фугаев.- Здесь медведя на тридцать вёрст от трассы не увидишь – всех распугали… паря. Одни воспоминания. Он же, медведь, хоть силён, но робок. Хоть и любопытен, но человека страх как боится…
-А вот и нет,- начал свой рассказ с улыбкой дежурный.- Только вот на той неделе было здесь происшествие, от которого некоторым, вот таким, как ты, Фугаев, всезнайкам, до сих пор тошнёхонько…
-Чего случилось?- встрял в разговор «горячий парень» Констатиненко.- Вроде ничего, пока, слышного не было.
-Такое не скоро услышишь. Тот, кто попал, не передаст. А свидетелей на трассе мало бывает. Дорожники тут как-то на днях по трассе работали – вешки к зиме ставили. Дня так три уже работали. «Балок» с ними был человек на шесть. Инструмент хранить, когда и переночевать. Оттянут километров на десять, и давай вешки рубить и ставить. Где кайлом, где ломом иль лопатой с топором поработают – идёт дело. А тут как-то с утра начальство на легковушке подкатило, убыстрить их работу. Утро только начиналось. Зарозовели сопки. В распадках тьма ещё. Машину, значит, отсылают вот сюда к домику. А рабочих подняли и вперёд, вперёд – марш. Люди спросонья, голодные. Ворчат: «чайку попить, как следует, не дадут». Делать нечего похватали лопаты, топоры, кирки и пошли бедолаги. А начальство вперёд. Убыстряют ход. Метров с триста отошли и ба… Медведь впереди. Что? Откуда? Глаза протёрли, – точно он, – медведь. Небольшая заминка, а начальник-то и говорит:
-Это-то, что, ребя…? Чего одного боятся, ладно было бы их «медведёв» штук пять или более, а тут один и облезлый…. Доходяга…. Нас здесь – десять мужиков. Да каких – таёжников, бывалых охотников и рыбаков. Крикнем – напугаем зверя. Медведь, он только страшен снаружи, а внутри пуглив и не опасен.
Сговорились, приготовили инструмент, кто во что горазд, бить и размахивать. И… разом, под чутким руководством начальства… Оно и охота отличиться.
-Раз, два, три…!
Что началось. Кто гогочет. Кто в лопату бьёт иль в лом. Кто орёт что-то несуразное. Тайга оглохла. Машины за пятьсот вёрст растерялись, наверное – поостанавливались. Сами от шума присели. А медведь ни шалко - ни валко из кустов спокойно шёл, как шел.… А, тут? Остановился и…. Через дорогу. А там ветви, напротив-то…, зашатались и под нос ей, медведице – надо же? Медвежонок выкатывается.
Люди в восторге: услышал зверь их…. Медвежонок напуган, а, ну-ка, давай-ка ещё. И рванули пуще прежнего. Гвалт до небес. Но что это? «Напуганная» медведица, в том, что это «ОНА», никто уже не сомневался, повернула к ним недоуменно голову и, поддав медвежонка лапой, так, что он опять укатился за дорогу, коротко рявкнула и сделала навстречу орущей толпе два шага.
Только два шага. Вмиг оцепенение прошло по героям. Молчание повисло в воздухе. Слышно, как кедровки стрекочут около медведей. А они, ведь, совсем близко…!?! О…, ужас, – всего-то метров двести!
Как помчались люди? Кто бы видел. Оглянулись, а мамаша на лёгенький бег переходит. Что тут было! Но! Начальство, как всегда впереди, куда без предводителей, не взирая на животики. Потому что нет инструмента и бахил на ногах, а только штиблеты…(поняли работяги их легкость бега), как они засверкали. И бахилы засверкали… только с ног, и рукавицы с инструментом разлеглись возле военной тропы отступления… «отчаянных гвардейцев». И что удивительнее всего, головные уборы послетали от непонятно откуда-то взявшегося ветра и отстали вместе с возбуждающей зверя волной пота и страха.
Как летели? Что там птицы иль стадо зверей. Стадо-то молчаливо при беге. А – здесь…. Стон, не стон. Это был не полёт…, это был один скачок фантазии к замаячившей двери балка. И хоть в неё зараз с трудом проходил один человек с инструментом, тут все разом… один мах, один вздох, одно дыхание. И моментальная тишина – только щелчок дверной задвижки. Тихо, тихо стало, как… ледяное безмолвие в шестидесятиградусный мороз, когда птица на лету стынет, когда громом - даже лёгкий вздох.
Повезло тем, что медведица не столь стремительно бежала, как наша стая «пугачей» и на ходу принюхивалась к раскиданной одежке. Особенно нравилось сметать ей громадные бахилы с непередаваемым «таёжным» ароматом, внезапно взопревших людей. Когда она подошла и потрепала «легонечко» скромное, временное жилище людей, почему-то никто не произнёс очередную сакраментальную команду: «раз, два, три…». Только через полчаса лёгкий трепет прошёл по присутствующим в укрытие людям, когда они услышали подъезжающую к схорону машину, затем громкие шаги водителя и его удивлённый отсутствием людских звуков голос.
-А куда это наши предводители делись? Пора бы и домой дальше трогать, итоги подводить и совещание проводить.
-Одно знаю точно,- закончил рассказ Петро,- совещание долго не проводилось – итоги были безрадостными – медведь, почему-то, - не напуган. Люди; половина увольнялись, а другая - не без выгоды затребовала оружия и прибавки «за вредность» доплаты. Начальство, почему-то без сопротивления, пошло на поводу рабочих, на непредвиденные расходы. А только благодарила Бога за столь малые расходы. Откуда такая щедрость?
-Неужели медведь мог бы их догнать, - наивно спросил я?
-Ого!- воскликнул Петро.- Медведь способен развить при беге скорость шестьдесят километров в час. Скорость автомобиля. Сможешь на трёхсотке перегнать машину…?
-Не-е-е, - потянул я, а Фугаев довольно улыбаясь, добавил, обращаясь к рассказчику:
-Ты там, Петро, не был замыкающим? Больно чётко всё расписал…
- Но у меня случай смешнее был. Однако!