Подушечка для мамы и вся моя жизнь
Иногда я в шутку говорю, что меня заставила взяться за иглу первая любовь.
Случилось это в третьем классе. Разумеется, это была не столько любовь, сколько подростковая влюбленность. Но мне тогда не только просто нравилась, а нравилась до приятного волнения в груди одна моя одноклассница, веселая, живая, быстроглазая девочка с таким прекрасным именем – Люба, которая как-то особенно выделялась из подруг. Мне так сильно хотелось ей понравиться взаимно, и поэтому я не только жадно впитывал в себя все ее интересы и увлечения, а даже и старался им подражать. Среди этих интересов как раз было и вышивание.
Надо признаться, что в моем роду никогда не было портных. Брат, правда, уверяет, что отец что-то умел и даже шил что-то, но я не помню его ни с иглой, ни с каким-либо куском материи в руках. Мама тоже не продвинулась дальше штопки одежды. Так что нынешняя моя профессия вовсе не является продуктом наследственности. Поэтому первые мои опыты с иглой были для меня делом новым и весьма нелегким. Я думаю, что та подушечка, которую я вышил по бумажному трафарету крестиком, вовсе не была шедевром искусства. Но мама, которой я очень сильно хотел сделать этот приятный подарок, так хорошо посмотрела на меня, что этот ее благодарный взгляд запомнился мне навсегда.
Кстати, именно мама посоветовала мне после восьмого класса поступить в профтехшколу швейников, которая находилась на Фроловской улице. Это случилось после того, как расформировали подготовительное артиллерийское училище, в котором я учился с седьмого класса. Казалось бы, романтика военной профессии должна была заставить меня воспротивиться маминым надеждам, но я не только не сопротивлялся, но и шагнул в новую жизнь с нескрываемым интересом. И кто знает, может, решающую роль в принятии решения, определившего мой дальнейший путь по жизни, и сыграла тогда та самая подушечка...
Дом у Евбаза
Я родился в Киеве за три года до Великой отечественной войны, которая кардинально изменила судьбы всех киевлян. Досталось тягот и нашей семье. Когда фронт вплотную приблизился к Киеву, моя мама с семьей своей сестры повезла меня и моего брата Бориса в эвакуацию в Среднюю Азию.
Что может помнить о тех временах человек, которому было тогда от роду всего три года? Разве что могут сохраниться какие-то очень смутные воспоминания, какие у меня и остались от Махачкалы и Джамбула. А вот поезд и кошмары бомбежек куда ярче отпечатались в моей памяти, хотя и тоже сохранились в каких-то неясных обрывках. Это уже из рассказов брата я узнал, что наш эшелон разбомбили, и мы убегали от немцев, пробираясь по каким-то балкам. От Ставрополя до Кисловодска мы шли, все время опасаясь оказаться обнаруженными немцами, а местные партизаны, которые порой встречались нам в этих балках, показывали нам дорогу. Из рассказов брата я также узнал, как мы без капли воды во рту пересекали на раскаленной барже Каспийское море вместе с такими же беженцами и как долго потом не могли напиться вдоволь в Красноводске, откуда нам еще предстоял дальнейший нелегкий путь вглубь Средней Азии..
А вот времена, когда я вернулся в Киев в 1944 году, помню уже достаточно отчетливо и всегда вспоминаю с доброй улыбкой. Жили мы тогда в небольшом домике, который спрятался от глаз прохожих за двухэтажным зданием на улице Дмитриевской, 25. Жила наша семья бедно, да и кто тогда жил богато? Всех порядком потрепала война, отобрав имущество, крышу над головой, родных. Нам все же повезло, отец вернулся с фронта, раненый, контуженный, но и это было великим счастьем, потому что в семьи многих моих сверстников за эти страшные годы войны пришли треугольнички писем-похоронок, навсегда лишив их надежды на отцовскую заботу и поддержку.
Мне повезло с друзьями. Нас было немало в нашем небольшом, но уютном дворике, и мы проводили свои детские будни дружно и в самых интересных на свете играх, зачастую выбираясь за границы этого нашего мирка между домами на Дмитриевской. А тут, практически за воротами дома, кипела удивительная жизнь. Рядом шумел, кипел страстями Галицкий рынок, который никто так не называл, поскольку издавна за этой огромной площадью закрепилось название Евбаз – еврейский базар.
Кто и чем там только не торговал... А нам, пацанам, все на этом рынке было жутко интересно. Мы обожали совершать прогулки по рынку, чувствуя себя приобщенными к славному племени покупателей. И мы часами могли бродить среди шумной толпы, наблюдая за таким интересным и неповторимым процессом торговли именно на этом базаре. Вокруг нас на неповторимом русско-украинско-еврейском суржике торговцы весело рекламировали свои товары, а покупатели яростно и весело торговались за каждую копейку. Длинные деревянные прилавки рынка часто были украшены букетами самых различных цветов, настенными ковриками с изображением лебедей, бумажными гирляндами. А еще тут продавали гипсовых кошечек, карамельных "петушков" на палочках, жареные семечки. Много было и людей, продававших старые вещи. А еще запомнилась невероятно черная бочка, из которой наливали покупателям керосин, тогда ведь далеко не у всех был в домах газ, и люди пользовались керосинками. И все это купалось в каком-то особом то ли шуме, то ли гуле, который был слышен на подходе к торговым рядам и достигал своего апогея в центре базара.
Рынок обычно просыпался чуть свет. И все городские новости можно было узнать тут намного раньше, чем эти новости появлялись в газетах. Так было и 9 мая 1945 года, когда весь Евбаз мгновенно облетела весть о капитуляции Германии. Все кричали, обнимались, смеялись. Конечно же, в этой всенародной радости активно поучаствовали и мы, ребятня с Евбаза. Кричали мы почище взрослых. А еще на радостях нам бесплатно досталось и кое-что вкусненькое с прилавков. Наверное, никогда в своей истории этот базар не был таким громким и счастливым, как в тот день…
Мама, папа и… мышонок
Я бы не сказал, что моя семья была какой-то особенной. Мы были такими же, как все. Так же как и другие, мы выживали в трудные послевоенные годы, отнюдь не купаясь в роскоши, никто из нас о ней даже и не думал. Для нас главным были взаимопонимание, покой и любовь в семье, а это важнее самой изысканной роскоши в сотни крат.
Мой отец до войны работал в прокуратуре. Он был ударником коммунистического труда и честно заслужил те ордена, какими его наградили. Я очень гордился этими наградами. Я мечтал вырасти и заслужить пусть и не такие ордена и медали, как у отца, но, по крайней мере, один или два похожих. Увы, контузия и ранение на войне сказались на его дальнейшей судьбе - папа вернулся с фронта инвалидом и впоследствии часто лежал по госпиталям.
Мама до войны работала красильщицей на заводе. Она красила станки. А после победы она устроилась инструктором обучения инвалидов разным ремеслам в артели слепых «Художник». Работа ее была связана с частыми командировками, так что, когда старшего брата забрали в армию, а папа лежал в больнице, я, бывало, на несколько дней оставался дома один.
Сколько мне тогда было? Лет семь-восемь. Но я очень ответственно относился к роли хозяина дома, которую тогда приходилось выполнять, и делал все так, чтобы мама по приезде была довольна и улыбалась.
Перед тем, как уехать в командировку, мама варила борщ, целую кастрюлю. И этим борщом я питался целую неделю, вплоть до ее приезда. Я до сих пор удивляюсь, как этот он не скисал за семь дней, ведь холодильника-то у нас не было. А когда она возвращалась, за свое примерное поведение я удостаивался награды – мама покупала мне вкуснейший на свете пирожок с гречкой. Рацион наш в те годы был небогатым: скромные супы, картошка, макуха да черный хлеб, приправленный подсолнечным маслом и посыпанный солью. Поэтому такой пирожок для всегда голодного семилетнего мальчишки был едва ли не самым лучшим праздником в жизни. Правда, было и кое-что еще, что казалось недостижимым счастьем – мороженое. Когда мне впервые купили брикетик мороженого между двумя хрустящими вафельками, я нес его домой, как самое драгоценное в жизни богатство. А потом съел его дома вприкуску с хлебом. Наверное, его волшебный вкус я помню и сегодня.
А ведь могло случиться так, что я остался бы один куда больше, чем на неделю, если бы не мой брат. Как-то раз мама поехала к брату на запад Украины, где он служил. Время было голодное, и она меняла там дрожжи на муку. И вот один раз мама попала в облаву на базаре, ее даже арестовали и собирались посадить в тюрьму за спекуляцию. А брат тогда в тех местах личностью известной был, и когда приехал освобождать мать, милиционеры не только долго извинялись, а еще и дали с собой муки и сала да столько, что нам хватило почти на год…
Я не боялся оставаться дома один. Ведь у меня был ночной друг. Это был маленький серый мышонок, который по ночам выбирался из своей норки и частенько шуршал чем-то у металлической кровати, на которой я спал. У нас с ним были общие игры. Я, бывало, бросал на пол какую-нибудь вещицу, а мышонок живо бежал к ней, старательно обнюхивал, потом поднимался на задние лапки и смотрел на меня черными глазами-бусинками, будто что-то хотел мне сказать. Я протягивал к нему руку, но он не убегал совсем, останавливался недалеко от кровати и снова смотрел на меня в ожидании новой брошенной на пол безделушки. Когда мама возвращалась из командировки, мышонок никогда не выходил из своей норки, но стоило ей только уехать снова, как он опять появлялся у моей кровати и призывно шуршал чем-то, чтобы я обратил на него внимание. Наверное, я в те времена считал его полноправным членом семьи.
Мой брат Борис был старше меня на одиннадцать лет. Из-за этой разницы в годах у нас с ним практически не было общих игр, к тому же он быстро повзрослел в годы войны, как и многие его сверстники. А в конце 1944 года его забрали в армию, и он несколько лет прослужил в Западной Украине. Он рассказывал мне, что маленьким я был очень упрямым, не хотел ходить, и вся семья прибегала к разного рода уловкам, чтобы перехитрить мое упрямство.
Я был мальчишкой-непоседой, поэтому довольно часто заслуживал наказания. Мать меня никогда не била, она всегда пыталась мне объяснить мою неправоту, и ей это хорошо удавалось. А вот отец, когда мне было восемь лет, один раз хорошенько меня выпорол. Это произошло, когда он застал меня с другими ребятами за курением. Мы с друзьями тогда ходили и собирали по улицам и на базаре окурки, какие тогда в нашем лексиконе назывались «беныками». У нас был свой шалаш во дворе, где мы обычно играли в свои игры. Там же и начали учиться курить эти «беныки». Каким образом отец выследил нас, до сих пор не знаю. Но скандал был большой, мне досталось по полной программе и так, что я и по сей день не курю…
Мать всегда уделяла мне много времени. Она всегда со мной разговаривала. Ее беседы со мной всегда были спокойными, полными аргументов и примеров из жизни. Если про отца я помню, как я убегал от него, потому что он хотел меня бить, как я бегал вокруг стола, чтобы он не мог догнать, то мать всегда только разговаривала со мной. Она ни разу в жизни не подняла на меня руку.
Компания проказников
Район Евбаза в годы моего детства был вовсе не респектабельным. Само наличие рядом рынка привлекало в эту местность немало сомнительных личностей, занимавшихся не только карманным воровством, но и куда более серьезными криминальными делами. Да и люди здесь жили вовсе не богатые, а, скорее, выживающие в трудные послевоенные времена.
Так что компания моих друзей состояла вовсе не из паинек-мальчиков и маменькиных сынков. Наша улица и двор попадали под разряд, как говорили тогда, босяковатых. И наши проказы имели широкий диапазон: от регулярных «стукалок» один на один до лихого воровства сладостей с кондитерской фабрики, которая находилась недалеко от мест нашего обитания.
В этих налетах на фабрику я обычно принимал участие в качестве стоящего «на шухере». В самом начале нашей операции по изъятию сладостей я залазил на дерево и внимательно наблюдал за территорией фабрики с тем, чтобы вовремя подать сигнал к отступлению. Частенько так и происходило, только вот ребятам удавалось скрыться, бросившись врассыпную, а меня, не успевавшего спуститься на землю со своего наблюдательного пункта, отводили в отделение милиции. А там я чувствовал себя героем, тем более, что всегда уверял стражей порядка, что прямым воровством я не занимался. Действительно, поди докажи, что этот мальчишка просто сидел на дереве и наблюдал за малолетними воришками из любопытства… Но, поскольку наши мальчишеские налеты на кондитерскую фабрику да и на другие заманчивые объекты были довольно частыми, то и практически с такой же периодичностью я вновь оказывался чуть ли не во всех райотделах милиции города Киева.
Можно сказать, я там стал настоящим завсегдатаем, поэтому если в городе случалось что-нибудь похожее на наши вылазки, в первую очередь милиция направлялась ко мне. И за каждую очередную проказу нашего двора и нашей улицы отвечал всегда я. Конечно же, от всего этого очень сильно страдала мама, потому что каждый раз ей приходилось краснеть в милиции и писать объяснительные, а то, бывало, еще и штрафы платить.
Раз или два в неделю мы во дворе выясняли, кто из нас был сильнее. Это называлось «стукалками» – проигрывал тот, у кого первым пойдет кровь из носа. Надо сказать, что у меня слабый нос – от удара сразу же начинала идти кровь, но я научился избегать кровотечений, взяв себе за принцип не только умело защищаться, но и с умом побеждать. Случались у нас и драки «улица на улицу». Я не был заводилой в компании, но и никогда не прятался в кусты. Я более всего тогда не хотел выглядеть слабаком, поэтому учился драться, старался никогда не проигрывать. Улица дала мне самостоятельность и научила справедливости...
Любовь к спорту
С годами озорная босяковатость стала уходить из нашей уличной жизни. Ее место в наших сердцах прочно занял спорт, и мы с ребятами зачастили на тренировки в спортзал. Спортивный клуб «Авангард» находился неподалеку, на нашей же улице. Мы там пропадали, усиленно занимаясь кто боксом, кто тяжелой атлетикой. Я больше дружил со штангой, что для меня было интересней остального.
В те времена у подрастающего поколения тяги к спорту было куда больше, чем у нынешней молодежи. Не сдать нормативы ГТО («Готов к труду и обороне») среди мальчишек считалось зазорным, а показать результаты лучше – это уже было поводом для гордости. А тут еще мальчишечье воображение подстегивали успехи советских спортсменов на мировых первенствах и Олимпийских играх, уверенно побеждавших в самых разных спортивных дисциплинах.
Был и еще один немаловажный фактор. Девчонки, а у нас уже подошло время ухаживания за ними, обращали куда больше внимания на крепких, мускулистых, сильных парней, чем на хиленьких слабачков. Настоящий парень ведь должен быть сильным и при случае должным образом защитить свою избранницу, а не ударить в грязь лицом. Вот мы и старались нарастить мускулы и выглядеть если не Гераклами или Аполлонами, то хотя бы крепкими и сильными парнями, купающимися в восхищенных взглядах девчонок.
Поэтому спортивный секции тех лет были переполнены. Конечно же, не все из тех ребят, которые после школы спешили на тренировки в спортивные залы и на стадионы, стали олимпийскими или мировыми чемпионами, зато поколение наше росло крепким и желающим бороться за победы. А спорт очень хорошо развивал в каждом из нас именно эти качества.
Я-то в детстве своем был невысоким и довольно-таки худым, но это было только на первый взгляд. Зная об этих своих недостатках, я упорно воспитывал в себе силу и воспитал-таки ее. И добился этого регулярными занятиями спортом. Причем занимался я им в охотку, мне нравилось видеть и чувствовать результаты, которых я достигаю.
А еще через пару лет я как-то раз попробовал прокатиться на гоночном велосипеде и с той поры стал с ним практически неразлучным. Скорость покорила меня. Удивительно здорово было разогнаться изо всех сил, а потом, отпустив педали, слушать шум летящего навстречу ветра. Но не только любовь к скорости для меня была тут важна. Это увлечение велосипедным спортом было не просто прихотью или модным занятием, с которым вскоре можно было бы со спокойной душой распрощаться. Для меня стало правилом: если я за что-то в жизни берусь, я обязательно должен добиться не каких-либо, а хороших результатов. Вот и здесь, крутя педали, я получил звание мастера спорта. И этот значок, который тогда выдавали за спортивные успехи, был для меня не символом славы, а подтверждением того, что я могу и умею побеждать.
За партой
В положенное время я, как и все мои одногодки, пошел в школу. Школа №141 на Речной улице была в четверти часа ходьбы от нашего дома, а если бегом, то можно было уложиться и во все десять минут. Каждым утром в это большое серое здание, вздыбившееся подобием корабля над убегающей вниз улочкой, по высокой входной лестнице стекались галдящие ручейки из школьников, чтобы внутри растечься по классам с высокими потолками и затихнуть с первым звонком в ожидании учителя.
Я не был отличником, пятерок в дневнике у меня было немного, но и троек мне ставили мало. Учился я в основном на четверки. Таких учеников тогда называли «хорошистами». Не скажу, что мне нравились абсолютно все предметы. У любого из нас в нашем школьном прошлом были свои нелюбимые дисциплины, а были и те, которые вливались в наше сознание, как благодатная влага в засеянную почву. Так, к географии, например, я относился весьма поверхностно. Не было у меня и особой любви к русскому языку и литературе. Зато я очень любил историю, а еще больше любил математику – это были мои любимые предметы в школе. Математика мне всегда очень удавалась, Я обожал жить в мире математических построений, ощущать логику чисел и продираться через дебри трудностей к единственному правильному решению. А потом, кстати, уже в институте, мне очень пришлась к душе начертательная геометрия. Для студентов «начерталка», как этот предмет называется в студенческой среде, была едва ли не самой труднейшей дисциплиной. А для меня это было так просто: смотришь на чертеж и чувствуешь его, видишь его сзади и сбоку. Я себе легко представлял любые детали в их объемном изображении, и это умение очень помогало мне потом в работе…
Вполне возможно, что на любовь мою к точным наукам оказал школьный учитель математики Марк Борисович. Он всегда уделял мне много внимания, следил за моими успехами и поощрял добрым словом. При этом он сильно отличался от современных учителей тем, что не стеснялся легонечко шлепнуть отвлекающегося ученика небольшой металлической линеечкой по затылку или по рукам. Доставалось и мне, зато этим он приучил меня концентрироваться на предмете и не глазеть по сторонам. До сих пор с приятной улыбкой вспоминаю эти щелчки линейкой.
Я был таким же озорным мальчишкой, как и мои сверстники. Бывало, что и шалил на уроках. Если, например, была контрольная, а мне не хотелось ее писать, я с хитрющей миной на лице изображал паралич пальцев (я и сейчас такой фокус умею показывать), и говорил, что у меня что-то с рукой. Но эту хитрость учителя довольно быстро раскусили. Учительница подходила и спрашивала:
– Ой, а что у тебя с рукой? Покажи, а как раньше было?
– Вот так!
– Ну, так и пиши!
Так что довольно скоро от этой хитрости пришлось отказаться…
Куда больше воспоминаний осталось у меня от профтехшколы. Но прежде, чем я окончательно определился с будущим, мне пришлось какое-то время посвятить военному делу.
Неудавшийся артиллерист
После седьмого класса я поступил в подготовительное артиллерийское училище. Так почему-то захотели у меня в семье. И отец, и мама, и брат считали, что я стойкий, смышленый, уравновешенный, умный, толковый, и именно эти качества должны были пригодиться мне в военной профессии. Это сейчас я понимаю, что им просто хотелось гарантировать мне беспроблемное будущее: тогда в армии неплохо платили, а при моих способностях, как полагали члены моей семьи, вполне можно было бы сделать весьма неплохую военную карьеру. Тем более, что перед глазами был яркий пример моего брата, который служил в Западной Украине и добился на своем месте хороших успехов.
Так или иначе, уговоры близких продолжались недолго, закончившись в их пользу. Ведь мальчишкам тех лет служба в армии, победившей в прокатившейся по всей стране войне, о которой они знали не понаслышке, казалась делом романтичным и одним из самых лучших на земле. Конкурс в училище на Некрасовской был большим, но я его с успехом выдержал. Так что и тут был повод для гордости. А кроме того нам еще выдали такую красивую, самую настоящую военную форму… И называли в классах нас не банально – какими-то там школьниками, а гордо и по-взрослому - курсантами…
Но в городе за нами закрепилось почему-то название «банановцы». Даже и не помню, откуда это название произошло, ведь бананы тогда мы могли видеть разве что на картинках. Хотя это нас, курсантов подготовительного артиллерийского училища (чувствуете, как гордо звучит?) ничуть не волновало. Наоборот даже, мы очень гордились этим прозвищем. И оно, и форма наша выделяли нас из общего числа киевских мальчишек, которым, видимо, нечем было заняться, в то время как мы готовились стать настоящими защитниками своей страны. И надо было видеть, с каким гордым и независимым видом по выходным мы прогуливались по Павловскому садику на улице Коцюбинского в той самой военной форме защитного цвета, сопровождая и развлекая восхищенно глядящих на нас девчонок...
Но моя «военная карьера» длилась всего три месяца. И прервал ее Сталин, которому вздумалось расформировать военные подготовительные училища. В один прекрасный день нас собрали всех вместе, зачитали приказ генералиссимуса и отправили домой учиться мирным делам.
Новый мир
Нужно было снова определяться с будущим. И вот тут мама посоветовала мне продолжить учебу в профтехшколе швейников, которая находилась на Фроловской улице.
Вместе со мной сюда поступили еще двое моих приятелей – Вася и Коля. Нам выдали форму – черные длинные шинели с блестящими металлическими пуговицами (на вид она была ничуть не хуже, чем форма юных артиллеристов), и началась учеба, та самая учеба, которая определила всю мою будущую жизнь.
Каждый день мы вставали очень рано и ехали тринадцатым трамваем, а не шли пешком, чтобы до половины восьмого утра успеть на завтрак в училище. Это было очень важно, потому что школьная столовая закрывалась ровно в семь тридцать, и опоздавший оставался без завтрака. Меню в столовой не отличалось разнообразием: обычно это была какая-нибудь каша, хлеб с маслом и чай. В те несытые годы такой завтрак был существенной поддержкой, когда растущим юношеским организмам все время хотелось есть. С другой стороны это нехитрое правило нас дисциплинировало внутренне, приучало к точности. Не зря же у англичан существует поговорка – «Точность – вежливость королей»…
И уже после завтрака в школе начиналось самое интересное…
Мы тут не просто получали образование, мы учились созидать. И пусть это творчество начиналось с таких простых азов, как самые обычные петли, но и в появлении даже самой маленькой петельки было чудо рождения того, чего не было ранее на свете. И это новое в жизни я делал своими руками, я видел результат, радовался ему и понимал, что могу сделать еще лучше.
Нам выдавали кусочки ткани, чтобы сделать на них определенное количество петель. Сначала это было трудно. Поэтому, когда нужно было сделать десять петель на отдельных кусочках ткани, то я просил девочек, учившихся вместе со мной, мне помочь. Каждая вышивала один кусочек, а я сам - несколько. И как же я был рад, когда это нелегкое сначала дело мне покорилось, и я почувствовал, что могу делать его не просто удовлетворительно, а так, что ни к одной сделанной мною петле невозможно было придраться даже самому дотошному проверяющему…
Мне очень повезло – преподаватели в профтехшколе оказались очень хорошие. Они были не просто педагогами, а еще и настоящими мастерами своего дела. И с них хотелось брать пример. Очень хорошо ко мне относился завуч Борис Наумович. Он умел разговаривать не только со мной, но и с другими учениками так, что его хотелось слушать. И ради его похвалы мы все очень старались. Очень меня любила и инспектор Люся Львовна, которая тоже мне уделяла немало внимания и частенько помогала своим советом. А это очень важно, когда педагоги интересуются тобой. Это стимулирует. Хочется каждый раз сделать и больше, и лучше. И это становится не только интересным, а необходимостью. Необходимостью развиваться и двигаться вперед.
Эта профтехшкола стала своеобразным мостиком, по которому я незаметно для себя перешел из детства во взрослую жизнь. Здесь я проучился три года, когда почему-то в руководстве школы решили, что я лучший ученик, и потому направили меня работать в ателье мод на улице Кирова, где трудились наши лучшие выпускники разных лет…
Именно там и началась моя настоящая учеба мастерству.
Постигаю азы мастерства
Ателье на Подоле, куда я пришел работать, не отличалось огромными размерами. Оно само было маленькой копией Подола, этого киевского района с миниатюрными домами, миниатюрными квартирами и узкими, тихими улочками. В те годы этот район был совсем другим, чем тот, который видят его сегодня киевляне и гости города. Тогда к Киеву еще не приросли одноликие коробчастые спальные районы, тогда только-только начиналась эра хрущевок, тогда еще не начали разъезжаться в другие киевские дали дети моих ровесников. И тут, на подольских улицах кипела жизнь, особенная и необычная для всего остального города, со своим особым говорком, с запахом форшмака и шубы под майонезам. Люди еще не считали квадратные метры своей жилплощади, они были просто рады тому, что у них есть вообще жилье. Еще царила эра коммуналок, а подольские коммуналки были куда добрее и дружнее, говорливее и теплее в эмоциях, нежели чем где-либо в Киеве или вообще, во всей стране.
В нашем маленьком ателье было всего четыре комнаты, и посреди самой большой из них находился длинный стол, за которым размещались по четыре человека с каждой стороны. И если в комнате все места за этим столом были заняты моими коллегами, то пройти на другую ее сторону было занятием проблемным: надо было просить одну сторону стола подняться и протиснуться за спинами сотрудников к нужному месту. Тут же рядом, в соседней комнате было еще одно место для ручной работы, одно место утюжное и две швейных машины. Всего две на все ателье. О персональном столе и, тем более, о персональной швейной машине никто даже в мыслях заикнуться не мог, да и для тех времен это была вполне привычная картина, которую вы могли бы увидеть в любом ателье мод.
Поэтому рабочий процесс выглядел приблизительно так: Катя что-то строчит на швейной машине, Валя стоит на утюжке, остальные сидят за столами, занимаются своей работой и ждут, когда освободятся и машина, и утюжное место. Как только это происходит, Катя и Валя отправляются к столу, а их места занимают те, у кого работа посрочнее. И это движение вокруг стола происходит в течение всего дня. Будто в театре в одних декорациях постоянно меняются исполнители, чьи движения были быстры, точны и отточены годами практики.
И мне такое расположение работников ателье и такая организация работы были на руку, так как это позволяло видеть всех, видеть, как они работают, подмечать нюансы в их работе, учиться их мастерству. У каждого из них был свой персональный «почерк», каждый был настоящим профессионалом в своем деле. И это было очень интересно. В профтехшколе, конечно, меня чему-то научили, но это все было теорией. А здесь я на деле видел, как работают настоящие мастера!
Их руки просто мелькали в работе! И это так завораживало, тем более, что я видел, как из-под этого мелькания появлялось то, что, в конце концов, становилось одеждой. Здесь было чему учиться, и я, конечно, старался не упускать любой представившейся мне возможности взять для себя из их арсенала наилучшее.
Одной из лучших в этом ателье была Лена Лондаренко. Меня тогда очень поразило, что она выполняет ряд операций совсем не так, как это описано в учебной литературе, как это делают все. Как будто все учебники мира были писаны не для нее. Однако, при этом у нее операции эти выходили едва ли не вдвое быстрее, чем традиционным способом. Нас-то учили выметывать край борта пиджака косыми наметками, а она делала это прямой наметкой, взяв борт вручную. Потом чуть проутюжит, потом рукой подправит, затем выутюжит окончательно и быстро наметки вынимает. В ее руках это смотрелось так естественно и в то же время завораживало. И все эти свои волшебные движения она делала с улыбкой, весело и задорно…
Но если она так может, то почему не смогу делать это и я? Стоит попытаться. И я пробую сделать все точно так, как она. А с первого раза, оказывается, так, как у нее, и не получается! Видать, не все так просто в этих движениях рук. Значит, есть и какие-то почти не заметные нюансы, и именно в них и таится весь секрет ее удачи…
И я снова весь углубляюсь во внимание. А она смотрит на меня и улыбается, видать, по душе такой интерес к ее работе со стороны юного портного. А я упорный, все не отставал. Сколько раз я повторял ее действия, сколько раз смотрел за каждым ее движением, сколько раз приставал к ней с расспросами, пока у меня, к превеликой моей радости, не начало получаться…
Не меньше я мучил расспросами другую портниху, Сару, у которой выходили удивительно идеальные рукава. Это были не рукава, а настоящий шедевр! Хоть в музей отправляй такие. Я все время ими любовался, но просто любоваться - мне было мало. Я долго подглядывал за действиями Сары, сначала побаиваясь спросить: уж больно серьезная она была во время работы. Но у меня рукава не хотели получаться даже хоть чуть-чуть похожими на ее работу. Поэтому я отбросил свою нерешительность и насел с расспросами на Сару. И вопросов у меня было так много, что я и по сей день удивляюсь, как я ей с ними не надоел. Она немного посмеивалась над моей дотошностью, а я и не обращал на это внимания. Я очень хотел научиться делать эти необыкновенные рукава если не лучше, то уж точно не хуже ее. И все же научился!
Вот так, наблюдая за каждым, что-то копируя, перенимая, что-то делая, как мне удобно было, я в этом ателье прошел хорошую школу портного и, думаю, обеспечил себе, таким образом, неплохой багаж знаний на будущее…
В нашем ателье тогда работал Верба, он считался лучшим закройщиком в Киеве. Интересный был такой он, импозантный. Он был поляком по национальности. У него были даже какие-то дипломы на иностранном языке. Шил костюмы он бесподобно. И мне захотелось достичь такого мастерства, каким блистал Верба. Поучиться у лучших всегда не грех. Насел я с расспросами и на него…
Иногда встречаются в нашей жизни люди, которые одним ответом могут убить ваш интерес к чему-то и навсегда, таким образом, сломать ростки интереса и любознательности, а с ними – и будущее того, кто приходит к ним за советом. Мне повезло, что Верба был из иной категории людей. Он приметил мою жадность к познанию секретов профессии и не стал скрывать от меня своих умений, он учил меня, как подготовить примерку, как шить борт, карман, прочие детали, учил очень многому. А потом, когда я уже что-то освоил в ателье, Верба даже стал давать мне свои заказы, чтобы я шил на дому. Эта подработка была весьма кстати как и в денежном плане (жили мы в те годы весьма скромно), так и в профессиональном. Хорошим закройщиком не станешь, будучи неважным портным. А мне очень хотелось стать закройщиком. Так что я шил, шил и шил. И шил частенько по ночам, и каждый стежок мой тогда был очередным маленьким шагом по трудной дороге к вершинам профессионального мастерства.
Первый костюм
И у меня стало получаться. Все лучше и лучше. От этих первых моих успехов меня тогда просто расперло в самомнении. Это сейчас, по прошествии многих лет, я прекрасно понимаю, что знал я в то время катастрофически мало, что опыта профессионального у меня было с гулькин нос, что истинное мастерство оттачивается ежедневным и многолетним упорным трудом. Но тогда я был еще слишком юным, а потому и нетерпеливым, чрезмерно самоуверенным. И когда у меня что-то начало получаться в швейном деле, мое самолюбие вознесло мою самооценку чуть ли не до самых небес. Мне едва ли не явственно грезилось, что я стал уже самым настоящим асом в своем деле.
И вот, в конце моего первого года работы в ателье на волне этой раздутой самоуверенности я решил пошить первый костюм на дому. Сейчас уже и не припомню, каким образом этот заказчик попал ко мне, да и это не настолько важно. Я тогда буквально плавился от гордости, что у меня появился мой первый в жизни клиент. Вы даже себе и представить не можете этого сладкого, упоительного ощущения, когда у тебя появляется твой первый заказчик. И вот в этом сахарном сиропе восторга и самолюбования я с энтузиазмом принялся за дело.
Это был так называемый «левый заказ». Принял я его уже после окончания рабочего дня, после семи вечера, когда почти все мои коллеги разошлись по домам. Заказчиками были молодожены, которым нужен был свадебный костюм для жениха. Набивший руку на костюмах Вербы, я вовсе не сомневался, что сделаю работу ничуть не хуже своего учителя. В какой-то мере подражая Вербе, в какой-то мере вырабатывая свой персональный стиль поведения с заказчиком, я лихо снял мерки, и отправил довольного моей сноровкой клиента домой. Дело-то, как мне казалось, было плевое. Действительно, что тут трудного? Взял книги, подсмотрел там, там и там, сделал выкройку и шей теперь на здоровье…
Шил я в те времена преимущественно ночами. У меня была тогда ножная швейная машинка «Зингер». Так что помимо всего прочего приходилось работать и ногами. Не то, что сегодня, включил кнопочку на машинке и она сама себе строчит, обметывает, оверлочит. Да и утюг наш тоже был далек от современных электрических его собратьев, поскольку все время прожорливо требовал угля. И если такой утюг остывал, нужно было или греть его на печке, или специальным совочком доставать из нее раскаленные угли и наполнить ими чугунное его чрево.
Тем не менее, работа над костюмом продвигалась споро, и через несколько ночей я уже любовался своим первым шедевром. Каким же произведением искусства тогда казался мне он! До хруста выглаженный, радующий глаз идеальностью линий и пропорций. Он ничем не отличался от лучших костюмов Вербы, а может быть, в чем-то даже и превосходил их. Он был настоящим моим шедевром!
Я гордо смотрел на него, засунув руки в карманы, чуть ли не вслух восхищался собой и своими умениями и с огромнейшим нетерпением ждал заказчика, чтобы всласть насладиться и его восторгом…
Клиент был очень доволен. И это еще больше добавило мне самоуверенности, которая немного позже сыграла со мной злую шутку.
Каково быть бригадиром
Мне нравилось учиться. Те знания, которые приходили ко мне вместе с опытом работы, были очень важны, но я внутренне чувствовал, что этого мало, чтобы стать хорошим мастером, что те первичные познания, каких я набрался за время моего дебюта в ателье, еще мизерны. А это значит, что мне не то, что надо бы, а просто необходимо учиться дальше. И не только исключительно в области швейного дела. Я почувствовал, что мне необходимы широкие знания, так как именно на них базируются и знания профессиональные. И я стал посещать вечернюю школу на Подоле, закончил там десятилетку, а затем поступил еще и на вечерние курсы бригадиров. И через некоторое время, мне оказали доверие возглавить бригаду швейников в ателье на бульваре Шевченко, 5.
Я был не то что довольно молодым, когда стал бригадиром, а очень молодым. А мои подчиненные были все старше меня и намного старше, поэтому им частенько не очень то и хотелось выполнять указания молодого начальника, у которого молоко на губах не обсохло. Я постоянно что-то им предлагал сделать по-новому, а в ответ слышал: «Не получится!» или «А ты сам попробуй!». Наконец, я не выдержал этого молчаливого саботажа, как мне тогда казалось, и решился на экстраординарный поступок.
Бригада моя просто ошалела, когда я в один прекрасный день в качестве доказательства своего мастерства пообещал сшить зимнее пальто за одну ночь. Никто и поверить не мог, ведь на пошив зимнего пальто обычно уходит три-четыре дня, да и занимается им не один человек. Подчиненные мои смотрели на меня с явным недоверием в глазах, но на спор пошли. И вот в один прекрасный вечер они меня заперли в ателье на ночь и с таинственными улыбками разошлись по домам. По-моему, они у меня за спиной даже делали ставки, смогу ли я выполнить свое обещание или нет. Так или иначе, я приступил к своей работе, надеясь завтрашним утром увидеть у моей бригады совершенно иные эмоции.
Поработать в ту ночь мне пришлось ударными темпами. А попробуйте сами сшить за ночь пальто, не так-то это просто. Не зря же мои коллеги были так уверены, что я не справлюсь с этой задачей. Но я был уверен в своих силах. Тем более, что представилась такая прекрасная возможность проверить тут свои навыки и кое-какие мои личные наработки и идеи. Я и не сомневался, что на следующий день буду ходить с улыбкой победителя.
Утром удивлению коллег не было предела. Пальто было готово, оно висело перед всеми на видном месте, и мои товарищи безмолвно его щупали, громко вздыхали да ахали, поздравляли меня и вновь не переставали ходить вокруг моего изделия. После этого со мной уже боялись спорить. Я доказал, что я хороший специалист. Главное, что теперь с моим мнением начали считаться, стали спрашивать совета и уже выполняли те мои указания и просьбы, которые позволяли нам работать лучше.
А я продолжал работать над собой и искать возможности и способы сделать свою работу более эффективной. Это было интересно. Это было азартно. Я увеличивал темпы, и у меня все получалось! А когда получается, работать интереснее вдвойне. Так, постепенно совершенствуясь, проверяя на практике свои находки, идеи, я стал выпускать не семьдесят изделий в месяц, как это делали лучшие закройщики, а вдвое больше. При этом качество их ничуть не страдало.
И, как результат, у меня стали появляться огромные очереди на запись. В принципе, можно было на этом и успокоиться и без всяких треволнений работать на свой карман. Но я никогда не ставил задачу только заработать деньги и создать себе имя. Это же до банальности просто. А вот получать удовольствие от того, что ты каждый раз можешь сделать лучше, быстрее, по новому – вот где был азарт и настоящий интерес. Я больше работал для себя, для собственного удовольствия. Я всегда хотел доказать, что я человек, который не только чего-то стоит, а стоит много больше. И, признаюсь, конечно же, мне доставлял истинное удовольствие (да и доставляет его и по сей день) сам процесс созерцания людей в сшитой мною одежде. Нет ничего прекраснее, когда, надев ее на себя, они становятся совершенно иными, интересными и по-новому красивыми.
Это было тогда, это есть сегодня, это будет для меня всегда главным правилом: в первую очередь я должен получить удовольствие от результатов своей работы. Это своеобразная эстетика жизни, и я рад, что ее исповедую.
Катастрофа
Когда я уже работал бригадиром швейников, знакомая официантка привела ко мне своего мужа, невысокого и совсем не худенького.
Заказ был не ахти каким – всего-навсего нужно было сшить брюки. Я и не сомневался, что у меня все выйдет наилучшим образом. Я ведь, видите ли, уже костюмы шью, и очень даже хорошие костюмы, первые заказчики появились, а тут всего лишь какие-то брюки…
Меня не смутило то, что пропорции клиента довольно-таки прилично отличались от тех, на которых я уже набил руку. И в самоуверенности своей я и подумать тогда не мог, что у меня может получиться что-нибудь не так, и не просто не так, а вообще катастрофически плохо. Брюки я сшил быстро, без всякой опаски, что могу в чем-то. А ведь получилось именно так.
Когда пришел заказчик, я, сияя улыбкой, вручил ему брюки и стал дожидаться хвалебных слов. Да только когда он примерил на себе мой очередной шедевр, горделивая улыбка моментально испарилась с моего лица. Это был кошмар, ужас! Представляете себе - ширинка брюк оказалась на уровне колен! Заказчик сначала удивленно посмотрел в зеркало на свое отражение, потом осторожно попытался подтянуть брюки, но это ничего не дало. Он подергал их на себе в разные стороны – результат тот же. Теперь он посмотрел на меня ошалевшим взглядом, и в воздухе повисла зловещая тишина. Я не знал, что сказать, как извиниться за свой промах, а он, наверное, был поражен настолько, что способен был исключительно на действия. В этом гробовом молчании мой заказчик расплатился со мной, забрал злополучные брюки, бросил на меня тяжелый взгляд исподлобья и ушел. А я еще долго не мог обрести дар речи, раз за разом прокручивая в памяти сцену моего бесславного позора…
Это стало первым серьезным уроком моей взрослой жизни. И случай с неудавшимися брюками навсегда закрепил в моем сознании одну из главных истин: хорошее мнение о себе можно быстро превратить в плохое, а вот исправить первое плохое впечатление почти невозможно.
Кстати, тот самый заказчик и по сей день у меня шьет, но заказывает исключительно пиджаки. А от брюк, хоть я уже давно научился шить их идеально, регулярно отказывается. И я могу его понять…
Пирожки на Крещатике
Любимым местом отдыха у киевлян в годы моей молодости был Крещатик. Сейчас на главной улице Украины в выходные встретишь куда больше приезжих, да и сам облик ее очень изменился. Каштаны сильно выросли, высотки как-то спрятались за ними и потеряли тот величественный вид, какой бросался в глаза на молодом Крещатике. Да и транспорта в те годы на проезжей части было на несколько порядков меньше.
Ближе к сумеркам на центральной городской манистрали тогда появлялось много молодежи. Парочки и компании молодых людей прохаживались по улице по аллейке между каштанами или сидели на тут же скамеечках. Главная киевская улица звенела смехом и молодыми голосами. Особенно много представителей молодого поколения было у станции метро «Крещатик». Здесь назначали свидания, встречи, здесь знакомились, отсюда начинались прогулки влюбленных и веселых компаний.
У меня тогда было три друга: Гришка, Яшка и Аркашка. По выходным мы не отставали от киевских традиций и гуляли по Крещатику. Частенько мы заходили в знаменитую пирожковую у площади Калинина, которую сегодня все знают как Майдан Незалежности. Сейчас, наверное, мало кто помнит ту пирожковую, довольно тесную, но всегда наполненную людьми и гудящую людским говором. Ассортимент пирожков тут был небольшой, начинкой в основном был ливер, зато пирожки эти были горячие, с ароматной хрустящей корочкой и необыкновенно вкусные. В дневное время и будни пирожки обычно употреблялись заглянувшим сюда народом в паре с бульоном, а вечером меню потребления несколько изменялось. Все зависело от средств покупателя. Мы тогда не могли позволить себе часто шиковать, потому обычно брали там по два пирожка на душу и по стакану газированной воды, и только в день зарплаты мы могли себе позволить купить бутылку вина «Алиготе» на всех и по одному пирожку на брата. Тогда для нас это было шиком…
Но гуляли мы чаще не одни, а со знакомыми девушками. Тогда не было всех нынешних удобств знакомства через интернет или по мобильному телефону. Тогда одна девушка приводила свою знакомую, та – другую свою знакомую, и так вот формировались компании, которые чаще всего проводили время вместе. А разбивались на парочки они лишь в самом конце вечера, когда парни отправлялись провожать девушек до дома.
Чуть дальше от станции метро в сторону Днепра, у входа в Пассаж было кафе, где продавали мороженое. Его подавали в высоких металлических вазочках для десерта в шариках, политых сиропом или шоколадом. Сюда мы обычно приходили в компании с девчонками и угощали их этим лакомством. Тут и приключилась забавная история, заставившая меня немного перепугаться сначала, а потом открыть еще одну новую черточку в людях.
Жила тогда на Подоле видная, очень красивая девушка по имени Эрна. Стройная, с гривой вьющихся смоляных волос, с грациозной походкой и колокольчиковым смехом. Когда она проходила по своим делам мимо нашего ателье, я даже старался поближе подойти к окну, чтобы проводить ее взглядом. Познакомиться с ней очень хотелось, тем более, что мой друг Аркашка был знаком с ее подружкой Люсей. Узнав о моем желании, он долго шушукался с Люсей, а потом хитро подмигнул мне, мол, дело сделано – будет тебе Эрна…
И вот в следующее воскресенье нас с ней знакомят! Я был на седьмом небе от счастья. Мы тогда собирались пойти на какой-то фильм в кинотеатр «Киев» на Красноармейской, но до нашего сеанса была еще уйма времени, и мы повели своих дам в то самое кафе у Пассажа. Беру Эрне полную порцию пломбира, себе – половину (в средствах я тогда был стеснен, так что приходилось экономить на себе). Сидим, болтаем, смеемся. Я доволен, вроде бы она нос не воротит, такая себе компанейская девчонка. А она съела мороженое и просит еще. Как истинный джентльмен, я не подаю вида о том, что начал тревожиться, и приношу ей вторую порцию. И что вы думаете? Не прошло и пяти минут, как она просит еще одну!
Тут я забеспокоился уже всерьез. Отозвал друзей, шепчу, мол, выручайте. А у них самих в карманах не богато, на порции три с трудом набиралось. Взял я эти остатки нашего «шикования», вернулся к столу и вижу прелюбопытнейшую картинку: Эрна, даже не доев первого из трех шариков мороженого на вазочке, сбрасывает ее содержимое под стол. А потом, глядя на меня честнейшими красивыми глазками, просит еще одну порцию. Говорит, что уж очень по вкусу ей этот пломбир пришелся.
Я, конечно, купил ей еще одну порцию. Но ничем не показал, насколько разозлился. Может быть, она это делала просто из вредности, или это ей, наверное, хотелось проверить мой уровень платежеспособности. Да пусть бы и проверяла, да только честными методами, а не так глупо и некрасиво. Так что, какой бы чарующей ни была эта красотка Эрна, с ней я больше не встречался.
*
Угадаете, кто это?
Даю наводку: один из друзей Вячеслава Зайцева.
И у него шьет все свои пиджак Виктюк...