***
В воскресенье меня будит солнце. Оно пробивается сквозь ажурную вышивку занавесок и бьет мне прямо в лицо, горячее и яркое, как в июле. Я вскакиваю.
Что же мне снилось, такое приятное и печальное ? ага, снился старый Таллинн : когда-то давно мы были там с Виктором. Во сне я опять видела темно-красные кирпичные дома с черепичными островерхими крышами, круглые окошечки высоко под ними. Я шла по узким улочкам, совершенно безлюдным ; день был светлый, солнечный, на высоте летали птицы, а на улочках было темновато, как в ущельях и прохладно, почти холодно. Я шла очень быстро, потому что должна была встретить Викторв; мои каблуки стучали по камням мостовой, и этот звук отражался от стен многократным эхом. Потом я побежала, свернула в какой-то переулочек, и передо мною оказалась большая площадь, а на ней – озеро. Вода в озере была грязной, в ней плавали картофельные очистки, арбузные корки и клочья газет. На другом берегу озера стоял Виктор, он махал мне рукой, подзывая к себе. Я побежала к нему по берегу, а он закричал : Скорее, Шура, скорее!» Я побежала как можно быстрее, у меня радостно билось сердце : я знала, что как только добегу, сразу брошусь к нему на шею, а он будет меня раскачивать и кусать за ухо. Но когда добежала, откуда-то взялась женщина в белом платье и белом платке, платок закрывал почти все ее лицо, как в сильный мороз, были видны только ее глаза. Она встала между нами и сказала деревянным голосом, каким обычно говорят телефонистки междугородней : «Ваше время истекло». Я с разбегу ударилась об нее – она была очень твердой, она схватила меня за руку ледяными пальцами. И я проснулась…приснится же такое…
Я спускаюсь вниз по узкой лестнице и сразу натыкаюсь на Паню. Он держит в руках резиновые сапоги, собираясь их надеть.
- Во погодка-то! Прямо нарочно картошку копать.
- Паня, я с тобой ! подожди меня минут пять, я сейчас!
Из кухни выглядывает Нюра, на ней старый сатиновый халат, когда-то бывший синим, а теперь грязного серовато-голубоватого цвета, на голове платок, повязанный сзади.
- Ешь, Гулька, а мы пойдем. Поешь – приходи.
Я наскоро пью чай с бутербродом, кладу в карман юбки пирог с капустой – съем на ходу – и запираю двери. День теплый, сухой, где-то как летом поют птицы, благодать! Я бегу на огород, кое –как прожевывая пирог.
Паня копает, мы с Нюрой выбираем картофелины, брочаем в корзину, и когда она заполняется, уносим высыпать в кучу на пригорок, на самое солнышко, чтоб обсохли.
-Какие крупные, красивые! – удивляюсь я. – Паня, ты вчера виноградарям позавидовал, а у самого такая красота выросла ! я очень люблю картошку, она же такая красивая ! лежит себе в земле тайно, никому не нужна, а потом вдруг и откроется…наверное, у меня с войны осталось пристрастие к картошке. По-моему, она не хуже яблок. Как вы умеете ее такой крупной растить ?
- Золу кладем, навоз, три раза окучиваем, - объясняет Паня. – Здесь место хорошее - песочку много. Картошка – она глины не любит, тесно ей в глине, ходу глина не дает. А песочек – он легкий. Ну только и удобрять нужно как следувает…- он вытирает пот со лба.
-Отдыхай, Паня, хватит. – Приказывает Нюра. – И мы малость передохнем. – пошли посидим на скамейке.
Я рассказываю Нюре своей сон. Нюрино лицо вытягивается.
-Ты в воде-то в этой не купалась, ничего?
- Нет, я по берегу бежала.
- А он купался ?
Он стоял по колено в воде.
- Ну и леший с ним. Это ему плохо будет. Паразит! Еще кричит : быстрее, мол, Шура !
Я не могу удержаться от смеха :
- Нюрочка, за что же ты его ругаешь ? он же не виноват, что мне это приснилось !
- Мало чего ! все равно паразит. Вон он тебе доси снится еще поплачет, зараза, да поздно будет. Залез в г… по колено. Пошли копать.
Вот так сней всегда : если кого не любит, он и во сне виноват.
Мы убираем картошку до обеда. У Нюры почему-то мрачное настроение. Она ворчит :
И чего мы взялись сегодня копать, грех работать в воскресенье…
- ну, это не грех – в погожий день урожай убирать. А то дождешься непогоды, мокрую-то картошку будешь в погреб сыпать – вот это грех и есть, - утешает ее Паня.
После обеда мы еще часа два работаем, а потом Нюра нас останавливает.
Хватит. Чуток осталось, выкопаем сами. Пошли в дом, отдохнем посидим…
Мы возвращаемся в дом, моем руки и переодеваемся. Вот тут только я чувствую, до чего я устала. Все тело как ватное, нет сил двинуться с места. Завтра все будет болеть как палками избитое, это уж точно. А все равно хорошо ! поработать на свежем воздухе – что может сравниться с этим ? да и Нюре я все-таки помогла, ей и так хватает работы. Ей ведь уже шестьдесят два, не молоденькая. На ней не заметно, характер очень уж энергичный, а ведь, наверное, уже чувствует годы…
- Гуля…- говорит Нюра. Ну-ка, ну-ка, интересно ! Если не «Гулька», а Гуля или Гуленька, значит, за этим последует что-то необычное…
- Гуля, я тебя попросить хочу. Брось ты свою Маринку, пускай там как хочет, а ты к нам переехай, поживи у нас. Хорошо тебе будет. Приехала с работы – отдыхай ! Спокой у нас тут, тишина. Воздух хороший, легкий, кругом лес…А ? Ну чего тебе там с ними нервы трепать ? Не пропадут они там без тебя ! А деньги им будешь давать, даже еще побольше : здесь все свое, покупать ничего не нужно. Мы с Паней козу в среду пойдем смотреть купим – молоко парное будешь пить вон с Паней на пару, яички свеженькие, прямо от курочек. Ведь всего у нас хватает. Ну чего тебе там по очередям мыкаться ? Утром только встать чуток пораньше – так и ложись рано, отдыхай, никто не помешает ты ведь одна у нас…
Нюра вытирает глаза передником. Странно, никогда она меня так не уговаривала, чтобы со слезами. Что с ней такое ? Я молчу и соображаю, что и как ей ответить.
- Нюрочка, спасибо тебе, - говорю я. – Я знаю, что мне очень хорошо было бы с вами. Как у Христа за пазухой. Но сейчас я не могу.
- почему не можущь? – кричит Нюра и таращит глаза, сразу ставшие сухими. – Дети у тебя в люльке ?
- Я приеду к тебе поближе к весне. Правда, приеду, обещаю. Тогда и дни будут побольше, и Маринка на четвертый курс будет переходить, повзрослее будет…и в отпуске я буду у тебя обязательно. Теперь никаких ремонтов, никаких путевок, никаких дел – прмо к вам !
- Ну, гляди, обещалась. А там поменьше переживай. Коли чего – плюнь да разотри. Здоровье-то беречь нужно, потом не купишь…
- Ты свое-то бережешь ?
- А то нет ? У меня спокой. Спокой – это первое дело. А работа – это я привычная, я и не могу без ей. Перед пенсией мне на фабрике дали путевку в дом отдыха. Хосподи ! Да ты, поди, помнишь, как я отдыхала ?
Я вспоминаю какой-то анекдот с Нюриной попыткой отдохнуть в доме отдыха. Она сбежала через неделю, благо путевка была бесплатная.
Паня смеется :
- Шура, ты бы посмотрела на нее, какая она явилась ! Я на кухне был, еще дома у нас этого не было, на старой квартире дело было…стою это я на кухне – день выходной, не то суббота, не то воскресенье…картошку себе варю. Вдруг дверь ка-ак хлопнет! Кто бы это, думаю. А она вот она ! Злая, как нечистый. « Ты чего, Нюша, ай заболела?». А она давай ругаться : «это все ты меня, старый бес, впутал в этот дом отдыха ! Пропади этот дом отдыха!»
- Чуть я там не околела со скуки, - смеясь, вспоминает Нюра. – Ты подумай, встаешь утром – делать нечего. И так до вечера, как бобылка непутевая, без дела. Ну, молодые там и побегают. И покупаются, и станцуют, а мне-то что делать ? Стала на кухню ходить помогать – так засмеяли ! Друг дружке показывают : вон, мол, идет, которая приехала посуду мыть. А чего же, лучше на скамейках лясы точить, про мужей да про детей чужим людям жалиться ? Да ну его к шуту ! У меня там мужик один дома, а я здесь ? Ну и уехала…
Солнце клонится к западу, мне пора собираться домой. Нюра начинает бегать в погреб, хлопать дверце холодильника, искать банки, мешочки. Сцепляется с Паней, якобы переложившим какие-то сумки с того места, где им полагается быть, в какое-то другое, никому не известное. В результате всей этой суматохи Нюра ставит к двери три больших тяжеленных сумки с продуктами. Я прихожу в ужас : везти такую тяжесть под силу только здоровенному мужику о трех руках. Пытаюсь как-то избавиться от такой перспективы, но Нюра и слушать меня не хочет.
- Молчи давай. До станции донесем, а от вокзала такси возьмешь. А после в магазинах толкаться не надо.
Всю дорогу к станции Нюра меня наставляет :
- Сало еще не просолилось, сырым есть только через два месяца будешь. Свинину, в морозилку не влезет – обсыпь резаным луком и так в холодильнике держи. Помидоры, кабачки, картошку – на балкон, как взойдешь, враз отнеси. Яблоки промеж рам поклади. Лещей не пересуши – будут ломкие, невкусныею банки – поближе к балкону…
Когда вдали показывается электричка, Нюра с несвойственной ей нервозностью сует мне трешницу – на такси ! С нею приходится драться.
Паня связывает вместе две сумки, вносит их на площадку электрички, ставит на пол и выходит на перрон.
- До скорго ! – крисит он и помахивает мне рукой. Как-то очень лихо помахивает, не в своей обычной манере. К чему бы это ? ( Он-то знал, к чему, это стало понятным ровно через неделю).
Электричка была полупустой : дачный сезон кончился, а местные жители на ночь глядя в Москву не ездят. Я сижу у окна и смотрю на небо. Оно незнакомо прекрасно : густо-синее, с ясными звездами, кое-где зашторенными облаками. Мне редко удается его видеть : в городе не до того, а у Нюры я бываю не так уж часто. А ведь есть у человека потребность смотреть на небо и думать о вечном.
Я достаю из кармана записную книжку и пишу стихи. Со мною иногда еще такое случается : вдруг ни с того ни с сего «душа стесняется лирическим волненьем». Это моя тайна. Наши тайны – это почти всегда наши слабости, ведь в слабостях мы особенно беззащитны. Моя тайна хранится на заводе в желтой облезлой папке с наклейкой «лишние экземпляры отчетов». ( Возможно, эта наклейка символична…) В папке десятка три стихотворений. Когда-то такой папки хватило бы на месяц, теперь она служит мне уже несколько лет.
После многочисленных зачеркиваний получается следующее :
Где-то под синим небом, где-то под тихим небом,
Где-то под звездным небом спать улеглись ветра;
На облаках-перинах, на облаках-подушках,
Под одеялами белыми будут спать до утра…
А по закону Ньютона ведут хоровод планеты,
А по закону Фридмана летят галактики прочь,
Несутся рои фотонов, несутся зимой и летом,
И дышат холодом Дыры, черные, словно ночь…
И в странном аттракционе пространство, смеясь, кривится,
Причудливо отражая шальной сумасшедший мир :
Там нет ни «вчера», ни «завтра», там может любое случиться –
Ведь нет ни причин, ни следствий у Черных холодных Дыр !
И, может быть, в эти ловушки, в бездонные Дыры Черные,
Откуда, как из преисподней, не будет вестей никогда,
Уходят прошедшие годы,…уходит любовь безнадзорная,
Потерянная постепенно, утекшая, как вода…
Она там плутает где-то, слепая от вечного мрака,
Продрогшая и усталая, и видит старые сны,
И хочет назад вернуться, бездомная, как собака,
К шальным сумасшедшим людям, не знающим ей цены…
Так закончился уикенд, два дня моего отдыха у Нюры в Константиновке.