- Уотсон, вы очень кстати, - схватив за руку, Холмс буквально силой втащил меня в гостиную.
В кресле у окна, чопорно поджав губы, восседала прямая, как палка, сухопарая дама в тёмно-сером жакете, тёмно-серой юбке, тёмно-серых туфлях, с гладко зачёсанными волосами и в золотом пенсне. На коленях её я разглядел объёмистый ридикюль, вышедший из моды лет тридцать тому назад.
- Миссис Вильсон, - обратился к ней Холмс, - позвольте представить вам моего старого друга доктора Джона Хэмиша Уотсона.
Золотое пенсне сверкнуло, миссис Вильсон смерила меня взглядом с головы до ног, затем снова с негодованием во взоре обернулась к Холмсу:
- И вы считает удобным широкое обнародование моего несчастья?
Я почувствовал себя более чем неуютно.
- Пожалуй, я пойду...
- Холмс стиснул мою руку – между прочим, у него железная хватка, и я чуть не взвыл от боли.
- Доктор Уотсон – сама скромность, миссис Вильсон, - чуть резковато возразил он. – Кроме того, я редко занимаюсь серьёзными расследованиями без его участия. И, в любом случае, это определяет не клиент.
Зная его обычную учтивость, я прикинул про себя, что общение с миссис Вильсон длится никак не меньше получаса, а значит, она уже успела ввести его в курс дела, и мне придётся выслушивать пересказ – в лучшем случае, в исполнении самого Холмса, в худшем – авторский вариант, сопровождаемый укоризненными вздохами и взглядами.
- Что ж, я вынуждена подчиниться вашим требованиям, - миссис Вильсон поджала губы. – Мне не к кому обратиться со своей бедой, поэтому вы можете ставить мне условия, какие вам угодно.
Холмс явственно скрипнул зубами, но в тон добавил учтивости:
- Прошу прощения, если в чём-то стеснил вас, миссис Вильсон. Пожалуйста, будьте любезны повторить свой рассказ... Или нет, - поспешно передумал он. – Я сам перескажу его сейчас доктору Уотсону, а вы проверите, всё ли я правильно запомнил.
- Хорошо, - миссис Вильсон величественно кивнула.
- Миссис Вильсон, - немного волнуясь, начал Холмс, одновременно всё так же насильственно усаживая меня в кресло, - обратилась ко мне по весьма деликатному поводу – у неё исчез муж.
«Этого ещё не хватало, - про себя подумал я. – Впрочем, будь я её мужем, я бы, может быть, тоже исчез». Очевидно, мысль эта ясно отразилась на моём лице, потому что Холмс чуть нахмурился, взглядом предостерегая меня от опрометчивых выступлений, и продолжал:
- Это совершенно необъяснимое происшествие, - он выделил тоном «совершенно необъяснимое», чуть не рассмешив меня этим, - случилось позавчера, и полиция им уже занимается.
Я подивился неожиданной расторопности Скотланд-Ярда – исчезновением взрослых людей обычно не начинают заниматься так быстро. И снова Холмс прочёл мои мысли.
- Исчезновение произошло на глазах многих людей, - пояснил он. – Но давайте по порядку...
***
На медной табличке на двери было выгравировано: «Доктор медицины ЧКТО профессор Уильям Б. Вильсон. Новейшие методы лечения нервных и душевных болезней». Сам Уильям Б. Вильсон встречал гостей у порога. Это был высокий представительный человек с пышной седоватой гривой, густыми щёточками бровей, в очках с затемнёнными стёклами и в костюме свободного покроя. На верхней ступени лестницы он сдавал очередного гостя миссис Вильсон и снова спешил к порогу. Похоже, процедура была разработана тщательно. Дальше, в гостиной, ожидали в креслах мисс Вильсон старшая, Эйлин Вильсон – темноволосая красавица с надменным лицом, мисс Вильсон младшая, Дайна Вильсон – ещё не вышедшая из подросткового возраста, и мисс Ребоза Черч – родная сестра миссис Вильсон, старая дева, за неимением другого, с головой ушедшая в религию.
Здесь гость попадал под перекрёстный допрос, выдерживали который не все – так, например, коллега профессора доктор Валентайн Раух постарался укрыться за развёрнутым медицинским журналом.
Уик-энд готовился по случаю получения профессором приличной денежной премии за статью в «Вестнике медицины». Гости прибывали уже в субботу вечером. А утром планировался выезд за город на пикник.
Гостей было семеро, и кроме Валентайна Рауха, да ещё его соотечественника барона Фрица фон Фишера, отчего-то задерживающегося, все они были скорее уж хорошими знакомыми миссис Вильсон, чем самого Вильсона.
Возможно, как раз в силу этого обстоятельства, обстановка за ужином сложилась напряженная.
Обострение начал сам профессор, намекнув полковнику Киченеру - кузену миссис Вильсон – на чрезмерную теплоту их родственных отношений. Намёк был, что и говорить, тонкий. Если бы бессовестный Раух, понимавший по-английски только тогда, когда он этого хотел, не принялся беспардонно аплодировать, возможно, скандал, как гроза, прошёл бы ещё стороной. Но Раух закричал: «Браво, старина! Это есть совсем достойный великого Эзопа!», - и, конечно, после этого полковник почувствовал себя неуютно.
- Что вы, собственно, имеете в виду? – наливаясь помидорным соком, спросил он.
- Уильям, - строго сказала миссис Вильсон, - ты пьян.
Когда миссис Вильсон начинает говорить таким голосом, с ней лучше не спорить.
- Ты думаешь, дорогая? - стушевался профессор. – Может быть, я в самом деле... Ну да, конечно... Извините меня, Пол.
- Waschlappen, - негромко бросил Раух.
К счастью, Пол Киченер не владел немецким. Он только снисходительно кивнул, и, к счастью, дело тем и кончилось.
- Ах, самое главное для семьи – это согласие, - вздохнула ближайшая подруга миссис Вильсон леди Овертон. – Я просто завидую твоему умению, душечка, держать всё в своих руках.
- Без этого нельзя, - вздохнула миссис Вильсон. – Уильям такой непрактичный человек. И, заметь, как все мужчины, ни за что не признается в собственной беспомощности. Приходится обладать недюжинным тактом, чтобы избегать ссор.
- Мне кажется, вы несправедливы к Уильяму, миссис Вильсон, - вмешался сам Джордж Овертон, белокурый гигант с характером настолько добродушным, что ему удавалось в течение многих лет не замечать тирании своей жены. – Всё-таки сам повод нашей встречи...
- Никто не говорит о профессиональных навыках, - тут же вступил в разговор викарий Дональдс. – В лечении нервных болезней Уиллу нет равных. Но вы слышали о Рембранде? Представьте себе, его жена лежала при смерти, а этот человек рисовал картину и не мог выбрать времени для того, чтобы попрощаться с умирающей.
- О, он есть теряль ошень много, - негромко вставил Раух.
- Я что-то не вижу аналогии, - лениво заметил великовозрастный сын викария – молодой человек, подающий большие надежды, что, впрочем, похоже, являлось его единственным занятием.
- Всё дело в том, Бобби, что вы – мужчины – ни в грош не цените тех, кто обеспечивает вам, так сказать, режим наибольшего благоприятствования, - с кокетливой улыбкой проговорила Эйлин Вильсон.
- И тех, кто так близко присваивать ваши достижения, - снова вставил Раух.
- Здесь не годится этот глагол, - тихонько поправил его виновник торжества. – Ты, наверное, хотел сказать: «принимает близко к сердцу»? А так у тебя получился противоположный смысл.
- Разве? Прошу прощения, - улыбнулся Раух, и со вздохом посетовал. – Ох, уж этот английский! Я серьёзно подозреваю, что так никогда и не выучу его до конца, - примечательно, что в этой фразе ни одной ошибки незадачливый австриец не сделал. Миссис Вильсон покосилась на него, но не увидела ничего, кроме благодушной веснушчатой физиономии. Просто поразительно некрасивы эти немцы. Вот и этот какой-то светлоглазый, с рыжими ресницами – то ли они есть, то ли их нет. Да ещё и фигура – полноватый, коротконогий – не человек, а комический персонаж. То ли дело Роберт Дональдс. Он, правда, записной лентяй, но зато высок, строен, держится с очаровательной небрежностью. Вот и Эйлин, кажется, разделяет её точку зрения.
- Просто удивительно, как мне удаётся придавать нашему дому хотя бы тень респектабельности, - сразу после ужина раздражённо заметила миссис Вильсон своему мужу. – Эти твои знакомые...
- Валентайн – лучший офтальмолог Лондона, - сурово заметил настроенный на сопротивление Вильсон.
- Но он способен кого угодно вывести из терпения своими издевательствами над языком. По мне, пусть он будет никудышным офтальмологом или кем там ещё, но зато умеет вести себя в обществе.
- Мне жаль, что мои друзья недостаточно хороши для тебя.
- Милый, она прервала его слова поцелуем. Будь умницей. Ради тебя я готова вытерпеть и большее, чем этот австрийский нахал, но пойми меня правильно: я беспокоюсь о наших девочках. У них такой опасный возраст, что мне приходится взвешивать каждое знакомство очень тщательно. Кстати, этот твой невежа, который не пришёл – он, кажется, тоже немец?
- Фон Фишер австриец. Как и герр Раух.
- Надеюсь, у него приличные манеры?
- Да, вполне.
- Спасибо, дорогой, ты меня очень успокоил. Да, Уильям! Надеюсь, ты на сегодня уступишь свою спальню Полу? Дорогой мой, нельзя быть негостеприимным. Если ты и имеешь что-то против Пола, то это, по крайней мере, безосновательно.
- Хорошо. Я переночую там, где ты мне укажешь.
- К чему этот сарказм, дорогой? – обиженно поджала губы миссис Вильсон. – Как будто я когда-нибудь стесняла твою свободу.
Профессор опустил глаза, через плечо жадно оглянулся на верь. Там в приоткрытой щели как будто бы мелькнула рыжая шевелюра Рауха.
- Послушай меня, - профессор понизил голос, но в тоне его при этом прозвучала небывалая решимость, - я должен тебя предупредить.
- О чём?
- Видишь ли, дорогая, обстоятельства моей жизни ещё до нашего знакомства с тобой не так безоблачны, как это может показаться.
- Что ты такое говоришь?
- Ведь я знаю, как ты дорожишь нашей репутацией – именно это до сих пор связывало мой язык.
- Что ты такое говоришь? – как попугай, повторила миссис Вильсон – она испытывала приблизительно такое же изумление, как если бы, скажем, её певчий дрозд принялся аккомпанировать себе на пианино.
- Я не исключаю того, что мне могут в ближайшее время потребоваться деньги, - Вильсон ещё понизил голос, словно опасаясь, что их могут подслушать. – Я возьму эту премию, что я получил, дорогая?
Похоже было, что он ожидает бурных расспросов, но миссис Вильсон ещё не оправилась от неожиданности и поэтому молча ждала, последует ли продолжение.
- Ведь она принадлежит мне, не так ли? Я не нанесу этим ущерба семейному бюджету?
Мисси Вильсон по-прежнему хранила молчание. Тысяча самых нелепых предположений строились и рассыпались у неё в мозгу, словно конструкция из детских кубиков.
- Ничего бесчестного, дорогая, - оглядываясь на дверь, продолжал профессор. – Я никогда не позволил бы себе бесчестных действий.
- Деньги? – наконец вновь обрела дар речи миссис Вильсон. – Тебя что, шантажируют? Любовница? Карты? Это всё твои иностранцы!
- Господи! – профессор даже поперхнулся. – Ну при чём здесь иностранцы?
Словно угадав тему их беседы, в приоткрытую дверь тут же бесцеремонно просунул голову рыжий Раух:
- Уилл... Я должен просить извинить меня, мисси Вильсон...
- Мы ещё возобновим этот разговор, дорогая, - торопливо пробормотал профессор, выходя из комнаты.
Немного придя в себя, миссис Вильсон почувствовала непреодолимое желание восстановит равновесие при помощи чашечки-другой кофе и проследовала в гостиную. Здесь её ожидал ещё один неприятный сюрприз: развалясь в её любимом кресле, в гостиной сидел ещё один немец, чем-то очень напоминающий ненавистного австрийца; возможно, огненно-рыжей шевелюрой, подстриженной классическим ёжиком. Он был одет, как охотник, но без тени какого бы то ни было вкуса, в глазу монокль, конкурирующий своей выразительностью с другим бутылочно-прозрачным глазом.
Несколько мгновений он разглядывал хозяйку дома с неприятной пристальностью, после чего поднялся медленно и лениво.
- Меня зовут Фриц фон Фишер, - с сильным акцентом проговорил он. – И я понимаю толк в собаках, женщинах и лошадях. Так что можете мне верить, когда я говорю комплименты.
«Вот наглец!» - подумала про себя миссис Вильсон. Однако, долг гостеприимства обязывал.
- Хотите чашечку кофе, герр Фишер?
- Кофе? Можно и кофе, особенно из ваших ручек.
Миссис Вильсон поморщилась. Её утешило разве что только то равнодушие, с которым немец отпустил свой незамысловатый комплимент. Слава богу, он не почувствовал к ней влечения и, видимо, нахальничал просто по привычке.
Сейчас её куда больше занимал неоконченный разговор с мужем. И, пока немец попивал кофе, она напряжённо гадала про себя, каково было бы его продолжение, если бы рыжий Раух не помешал им.
В гостиной между тем появился Киченер.
- Добрый вечер, - вежливо поздоровался он с новым гостем. – Господин Фишер?
- Он самый.
- Полковник Пол Киченер, - с облегчением представила миссис Вильсон.–Вы не будете возражать, если я покину вас в обществе друг друга?
- Если полковник увлекается охотой, мы не соскучимся, - заверил Фишер.– Вам есть чему поучиться здесь, мистер Киченер.
Считающий себя знатоком охоты, Пол покраснел, но при этом преисполнился энтузиазма.
Миссис Вильсон отправилась разыскивать Уильяма. Час был поздний – гости уже укладывались спать. Слава богу, Эйлин и Ребоза распределяли всех по комнатам без её помощи, а, понукаемая ими Дайна, носилась взад и вперед с простынями и наволочками и со свитой из двух приходящих горничных.
- Вы не видели отца? – мимоходом спросила миссис Вильсон.
- Нет, мама.
- А вот я видел его в саду, - сообщил подвернувшийся Раух. – И в очень скверном настроении. Его, кажется, что-то тревожит.
- В саду? Когда именно?
- Только что. И, по-моему, начинается дождь. Как бы наша завтрашняя прогулка не сорвалась из-за непогоды.
Не слушая больше болтовню австрийца, миссис Вильсон поспешила в сад. Однако. Она не успела сделать ещё нескольких шагов, как из кустов к ней шагнул неслышной тенью Пол Киченер.
- Прохладно, миссис Вильсон. Вы позволите? – мягко прошелестела шерстяная ткань - миссис Вильсон почувствовала, как тёплая вязаная шаль опустилась ей на плечи.
- Вы очень внимательны, Пол.
- Благодарю вас.
- Что, это ужасный Фишер не замучил вас?
- Ну, он не слишком ужасен, - улыбнулся Киченер. – Немного развязный, только и всего. У нас нашлись общие интересы. Между прочим, он имеет некоторое отношение к медицине.
- Естественно, иначе откуда бы его узнал Уильям. Мой муж, конечно, великий учёный, но во всех остальных областях человек крайне ограниченный. Вы просто не представляете, Пол, скольких седых волос мне стоят все эти его знакомства. Вот и теперь...
- Что-то случилось? – встревожился Киченер. - Миссис Вильсон, располагайте мной по вашему усмотрению. Если я могу как-то помочь...
- Но я сама ещё не знаю. Он попал в какую-то историю. Он всегда попадает в истории. У него подозрительные друзья, Пол. Он не умеет тратить деньги и не знает им цены. Он азартен. И как только я пытаюсь ввести его в общество, способное оказать на него благое влияние, он сразу же начинает вести себя так вызывающе, что мне становится неловко за него.
- Спасибо за отличную аттестацию, дорогая, - раздался совсем рядом насмешливый голос профессора. – Как это мило слышать: ты принимаешь такое участие в моих проблемах! Даже привлекла к их разрешению мистера Киченера.
Впервые в жизни миссис Вильсон смешалась при виде мужа.
- Спокойной ночи, Пол, - проговорил профессор с нажимом.
- Приятных сновидений, Уилл, - скривившись, откликнулся тот.
- Пойдём спать, дорогая, - он взял под руку жену.
- Но Уильям...
- Потом. Всё потом, - он сжал её руку.
Только тогда она вдруг почувствовала, что и в самом деле идёт дождь.
Следующую попытку возобновить разговор она сделала, вернувшись в дом.
- Уильям, я считаю, ты всё-таки должен что-то объяснить мне.
- Теперь я уже сомневаюсь, - угрюмо отозвался он. – Неужели трудно понять, что здесь недопустима такая откровенность. Просочится хоть что-нибудь в печать, и репутация, о которой ты так печёшься, погибла безвозвратно. Наконец, ты самого Киченера подвергаешь опасности.
«Опасности? Значит, ему угрожает опасность?» - подумала она. Но упоминание о репутации семьи отвлекло её.
- Ты эгоист, Вильсон, - торжественно проговорила она. – Прежде, чем встревать в какую-то историю, ты мог бы подумать обо мне и девочках.
- Когда началась эта история, я ещё не знал тебя, и, тем более, девочек.
- На твоём месте я не стала бы шутить, поставив своих близких в такое скверное положение, - сердито заметила миссис Вильсон. – Долго я ещё буду из тебя клещами тянуть?
- Завтра, - пообещал профессор. – Идём сейчас спать, весь дом уже спит. Кстати, ты познакомилась с Фишером?
- Имела эту сомнительную честь. Такой же наглец, как и все твои приятели. И, конечно, это этот мерзавец Раух свёл тебя с ним? Я просто уверена, Вильсон, что всеми неприятностями ты как раз им и обязан.
- Я не стану унижаться до оправданий, - сказал необыкновенно спокойно Уильям. – Где мне лечь спать?
- Где угодно, Вильсон. Ты хозяин в доме. Может занимать самые роскошные апартаменты, если тебя не волнует мнение порядочных людей, вынужденных ночевать чуть ли не в собачьей будке.
- Сдаётся мне, что «порядочные люди» уже захватили «роскошные апартаменты» и видят десятый сон, - проворчал профессор. – Пойду уж лучше я в собачью будку...
***
...– Кстати, - Холмс остановился и повернул лицо к неподвижно застывшей в кресле клиентке, - вы постоянно спали в разных комнатах?
- Разумеется. Порядочная дама всегда будет стараться занять отдельную спальню.
- Когда пришёл мой друг, вы начали говорить о свих гостях. Может быть, вернёмся к этому сейчас, до того, как я изложу суть дела?
- Как вам будет угодно. Но, уверяю вас, что из моих гостей. - миссис Вильсон выделила голосом «моих», - никто не мог быть замешан ни в чём скандальном.
- И, тем не мене, прошу вас.
- Ну что ж. Но я, право, не умею давать именно такие характеристики, какие нужны частному агенту.
Холмс поморщился. Он не выносил, как зубную боль, малейшее принижение своих профессиональных достоинств, и слово «агент» в данном случае неприятно задело его. Агентства расцветали в то время в Лондоне, как сорняки, но никогда, даже обзаведясь и в самом деле агентурой, Холмс не называл так свою штаб-квартиру.
- Хорошо, я сам буду задавать интересующие меня вопросы, – предложил он. Прежде всего: в самом ли деле за вами ухаживал полковник Киченер?
Лицо миссис Вильсон налилось свекольным соком. Она даже задохнулась от негодования:
- Как... Кто вам позволил задавать такие вопросы?! Да за кого вы меня принимаете?!!!
У Холмса лицо стало откровенно злым. Сверкнув глазами, он вскочил с места. Я понял, что он готов выпалить в лицо клиентке своё классическое: «Вон!», поэтому, схватив за полу пиджака, дёрнул изо всей силы его так, что он снова упал в своё кресло. Это физическое упражнение несколько разрядило его гнев, и он взял себя в руки. Всё же, когда он заговорил, его голос дребезжал, как листовое железо:
- Я не делаю никаких выводов ни в отношении вашей личности, ни в каком либо другом, пока передо мной не предстанет вся картина происшествия. А, если вы, вместо того, чтобы отвечать на мои вопросы прямо и откровенно, начнёте кривляться и лицемерить...
Я накрыл его руку своей и легонько похлопал, не столько беспокоясь за нервы Холмса, сколько опасаясь, не хватил бы удар миссис Вильсон. Быстро глянув на меня, он ещё сбавил тон.
- ... то я никогда не смогу составить этой картины. Прошу вас поэтому простить мне всё то, что может каким-то образом задеть ваше самолюбие или достоинство, и отвечать абсолютно точно и бесстрастно.
- Хорошо, мистер Холмс, - с видом мученицы откликнулась миссис Вильсон.
- Тогда повторю вопрос...
- Не надо, - поспешно перебила она, - я поняла... Видите ли, Пол Киченер никогда не позволил бы себе... Но бывает, что чувство столь сильно, что его невозможно скрыть совершенно. Было заметно, что он относится ко мне с некоторой симпатией. Но ведь мы родственники, мистер Холмс, и какая-то доля симпатии не является чем-то предосудительным.
- Была ли его симпатия взаимной? – спросил Холмс и грозно посмотрел на клиентку, пресекая новый взрыв возмущения.
- Я замужем, сэр! – веско ответила миссис Вильсон.
Я снова похлопал Холмса по руке и мне показалось, что она у него слегка вибрирует, как будто где-то в глубине груди моего друга зарождается глухое рычание.
- Я вас не об этом спрашиваю! - не выдержав, визгливо крикнул он. – То, что вы замужем, мне, чёрт побери, известно! Ещё одна такая напыщенная тирада, и мы прекратим всякие деловые контакты, миссис Вильсон!
Это предупреждение, видимо, испугало её. Она, во всяком случае, заметно присмирела.
- Извините меня, мистер Холмс, я только хотела заметить, что долг супружества для меня свят. Поэтому я, разумеется, не отвечала взаимностью Полу Киченеру, хотя он очень порядочный человек и, возможно, лишён целого ряда недостатков Уилла.
- Он одинок, насколько я понимаю?
- Да, миссис Киченер скончалась лет пять тому назад от чахотки.
- Хорошо, давайте теперь об остальных гостях. Скажем, Овертон?
- Джордж очень добрый человек. Мне кажется, Лавиния недооценивает его. Он выглядит немного не приспособленным к жизни, но это не так – как бизнесмен, он, пожалуй, даже жесток. Зато в личной жизни я не видела более отзывчивого человека, мистер Холмс.
- А сама Лавиния?
- Лавиния деспотична. Она умная женщина, но, к счастью, красивая настолько, чтобы мужчины мирились с её умом.
- Очень ёмкие характеристики, - похвалил Холмс. – Вы хорошая свидетельница вне пуританских лозунгов, - и, не давая времени миссис Вильсон отреагировать на своё замечание, задал следующий вопрос:
- Что представляет из себя викарий?
- Человек в высшей степени респектабельный. По-моему, он родом из Америки, но на американца ни чуточки не похож. Скорее уж, за янки можно принять Роберта, но Бобби просто молод – в основном, он хороший мальчик.
- К тому же он, кажется, подходит по возрасту вашей старшей дочери?
- Я ничего не имела бы против такого союза. К сожалению, их сближению активно противодействует Дайна, моя вторая дочь.
- Из ревности, разумеется?
- Это вовсе не разумеется, мистер Холмс. Дайне не нравится Роберт.
- Почему?
- Потому что Дайна гордячка. Она говорит, что Роберт недостаточно умён для Эйлин и, уж тем более, для неё самой.
- Прошу прощения, но сколько лет вашим дочерям?
- Эйлин двадцать два, Дайне девятнадцать.
- Мне кажется, у вас ещё есть дети?
- Да, пятилетний сын.
- Ах, ну этот ещё слишком мал. И ещё вы упоминали о своей сестре, живущей с вами.
- О Рибозе? Она пожертвовала ради нас своим семейным счастьем, и уж по крайней мере за одно это заслуживает лучшего к себе отношения.
- Насколько я понял, ваш супруг недооценивает её?
- Он самым вульгарным образом подшучивает и смеётся над ней, - миссис Вильсон осуждающе покачала головой.
- Ну хорошо, кто там у нас ещё остался? Валентайн Раух?
Клиентка поморщилась:
- Мистер Холмс, господь велел любить всех людей, но такие, как этот Раух, на мой взгляд, оскорбляют самого Всевышнего своим существованием.
- Вот как? Чем же он плох?
- Он вульгарен, циничен. Он позволяет себе совершенно недопустимые высказывания. Мне кажется, для него нет вообще ничего святого. Я вполне допускаю, что, какова бы ни была эта неприятная история, о которой говорил Уильям, именно Раух его в неё и втянул.
- Что ж, такая возможность не исключена. Ну а теперь, когда мы вкратце коснулись действующих лиц, я продолжу излагать события, так, как запомнил.
***
Вильсон наотрез отказался обсуждать что-либо до утра, и они разошлись по своим комнатам. Однако, ещё ночью миссис Вильсон стала свидетельницей странного разговора. Страдая после намёков мужа бессонницей, она решила ещё раз проверить, хорошо ли заперты окна – в её представлении все неприятности мира входят в приличный дом лишь тогда, когда его обитатели начинают пренебрегать элементарной осторожностью. В халате и тапочках она двигалась почти бесшумно и вдруг, оказавшись у дверей библиотеки, услышала приглушённые голоса. В одном из них она тут же узнала мужа. В другом услышала отвратительный австрийский акцент.
- Я рад, что ты наконец решился, - говорил голос с акцентом. – Конечно, жестокость вредит миру, но беззубость тоже порождает монстров. Как естественник, ты не можешь этого не знать. Естественный отбор, в конце концов, основан на самой естественной жестокости, а ведь ничто естественное не безобразно, нихьт райт?
- Не знаю, - Уильям за дверью вздохнул. – Сегодня я чуть было не рассказал обо всём. Меня остановило только то, что я увидел их вместе с Киченером.
- Странно. Тебя возмущают нормальные человеческие страсти?
Миссис Вильсон не услышала ответа – половица громко скрипнула под её ногой, и собеседники на миг замолчали.
- Что это? – через мгновение спросил австриец.
- Ничего. Тебе что-то показалось?
- Нас могут подслушать.
- Полно тебе, все спят.
- А эти... Раух и Фишер?
- Ну и подозрительный же ты тип, - рассмеялся профессор. – Хорошо, будь по-твоему, - он повысил голос. – И Раух, и Фишер спят тоже. Ты удовлетворён?
- Я буду полностью удовлетворён, когда выйду отсюда через французское окно.
Послышался звук отодвигаемого шпингалета, миссис Вильсон поняла, что в дверях вот-вот может показаться муж и поспешно ретировалась на лестницу, откуда вернулась к себе в спальню. Итак, у мужа был какой-то гость, которого из-за акцента она чуть было не приняла за Рауха, но, похоже, за этим визитом таилось нечто более зловещее. Остаток ночи миссис Вильсон провела в бесплодных догадках и встала с твёрдым намерением выпытать у Уильяма всю правду, чего бы ей это ни стоило.
Утро насупило сверкающее, вопреки мрачным прогнозам Рауха. Все уже были в сборе в гостиной, за исключением фон Фишера, как видно, вообще не отличавшегося пунктуальностью.
Профессор, казалось, пребывает в отличнейшем расположении духа, но только натренированный глаз его супруги различил за внешним оживлением скрытую нервозность. То и дело поглядывая на часы, он торопил своих гостей:
- Надо немедленно выходить, если мы хотим успеть на место до жары. Дорогая, распоряжайся, пожалуйста, без тебя у всех тут всё валится из рук. Раух! Да Раух же! Подите, наконец, разбудите этого вашего приятеля, он так до обеда проспит.
- К чему такая суета, не понимаю, - томно протянула Эйлин. – Как будто лес или озеро сбегут от нас...
- Папа имитирует свою значительность, - негромко откликнулась заспанная Дайна.
- Ди! – строго прикрикнула на неё миссис Вильсон. – Будь почтительнее с отцом.
- Но ведь от того, выскажу я её или нет, сама моя мысль не изменится. Какой же резон скрывать всё в себе?
Посланный за Фишером Раух между тем вернулся.
- Он говориль, что догоняйт нас, - сообщил он. – О, это есть ошень большой копатель!
- Знаете, Валентайн, - с ехидной улыбкой обратилась к нему Дайна, - мне кажется, вы прекрасно владеете английским и только притворяетесь неспособным.
- О, ви есть ошень проникать в меня, - косноязычно отпустил ей комплимент Раух. – Я хотель бы так же проникать в вас.
Нечаянная двусмысленность фразы заставила Дайну покраснеть.
- Вы как хотите, а я выхожу, - заявил в это время вышедший из терпения профессор. – Если вам безразлично, как пройдёт пикник, вы можете подтягиваться на поляну к вечеру, - и, подхватив свою дорожную корзину, - направился к двери.
Миссис Вильсон сочла это удобным поводом вернуться к беспокоившему её предмету и последовала за мужем, однако, она не успела даже начать расспросы, как к ним присоединились Эйлин, Роберт и оба Овертоны.
- Герр Раух уверен, что будет дождь, - сообщила всем Эйлин. – Я ещё раз проверила на всякий случай окна.
- А французское окно в библиотеке тоже закрыто, - вдруг вспомнила миссис Вильсон.
- Заперто на обе щеколды.
- Что это ты вдруг вспомнила про французское окно? – подозрительно спросил Вильсон.
- Ну што я фам говориль? – раздался у неё прямо над ухом резкий глосс Рауха. – Ви уже повериль в дождь, как и я? – он вышел из дверей и щурился на солнце, стараясь, как видно, отыскать в небе хоть малейшие признаки надвигающегося дождя.
- Просто Эйлин паникёрша, как и вы, - заявила подошедшая Дайна.
- Я тоже паникёр, - сказал профессор Вильсон. – Подождите, я возьму зонт.
Передав свою корзину Рауху, он пошёл в дом.
- Ну вот. Видите, что вы наделали? – упрекнула Рауха Дайна. – Теперь мы будем ждать ещё и папу.
Из дома вышел Пол Киченер с лёгким заплечным мешком и офицерским стеком в руке, затянутой в перчатку, почти сразу за ним в дверях показался викарий и, наконец, герр Фриц фон Фишер, раздираемый зевотой, но зато во всём своём охотничьем великолепии.
Они стояли, сгрудившись, у крыльца и лениво перебрасывались словами, пока наконец Киченер не удивился вслух:
- Кого мы, собственно, ждём?
- Папу, - хором отозвались Эйлин и Дайна.
- Похоже, этот растяпа никак не найдёт свой зонтик, озабоченно заметила миссис Вильсон. – Пожалуйста, Пол, поторопи его.
Помахивая стеком, Киченер кивнул и тоже вернулся в дом.
На этот раз первым терпение лопнуло у Дайны.
- По-моему, - ни к кому, собственно, не обращаясь, заметила она, - у нас в доме завелось чудовище, которое глотает каждого, кто туда входит. Сначала исчез папа, а теперь и дядя.
- «Оставь надежду, всяк сюда входящий», - процитировал из Данте Бобби.
- Хватит шутить. Мы сегодня отправимся куда-нибудь или нет?
В это самое время окно над их головами раскрылось, и Пол Киченер высунулся из него чуть ли не по пояс.
- В чём дело, Пол, - раздражённо спросила миссис Вильсон, которой шутки молодых людей почему-то вдруг стали действовать на нервы. – Где Уильям?
- Его здесь нет, – растеряно отозвался Пол. – Да, похоже, что и не было – зонтик стоит на месте.
- Как не было? – взвился сердитый викарий. – Мы же с вами своими глазами видели, как он вошёл в спальню.
- Вы, может быть, и видели, а я – нет, - заявил Киченер. – Я вообще смотрел в другую сторону.
- Да говорю вам, он прошёл в свою спальню. Не мог же он выйти через окно.
- Не мог. Окно было заперто изнутри, - ответил Пол.
- Может быть, он в ванной комнате?
- Я посмотрел и там.
- Что за чертовщина! Стойте на месте – я сейчас саам посмотрю...
***
- В общем, поиски ни к чему не привели, - закончил своё повествование Шерлок Холмс. – Профессора Вильсона, вернувшегося за зонтиком, с этой минуты не видел больше никто.
- Но этого не может быть, - твёрдо заключил я. – Наверное, вы всё-таки что-то упустили.
- Мы тщательнейшим образом обыскали весь дом, - заявила миссис Вильсон. – А когда Овертон настоял на том, чтобы вызвать полицию, это сделала и полиция. Вы должны понять, джентльмены, в каком ужасном положении я нахожусь. Уильяма многие знали. Это грандиозный скандал, мистер Холмс. Поэтому я пришла к вам. И если вы в самом деле не знаете себе равных в своей профессии, вы не можете остаться глухи к моему несчастию.
- Я должен сам осмотреть квартиру, - сказал Холмс. – сейчас уже поздно, а завтра я буду у вас. надеюсь, ваши гости ещё не разъехались? Я бы хотел побеседовать кое с кем из них.
- Полиция никого не отпускает. В самом деле, мистер Холмс, это такой скандалище! – в её голосе появились дрожащие нотки.
Холмс удивлённо посмотрел на неё, но ничего не сказал.
Протерев платком стёкла пенсне, наша посетительница договорилась встретиться с нами в десять часов утра, после чего величественно удалилась.
После её ухода добрые четверть часа Холмс не произнёс ни слова. Но не потому, что погрузился в размышления о её деле. В его глазах застыло странное выражение – я бы назвал его восхищением с лёгкой примесью гадливости.
- А вы что о ней думаете, Уотсон? – наконец раскрыл он рот.
- Думаю, что в ридикюле у неё библия.
Холмс отрывисто вслух рассмеялся.
- Не удивлюсь, если это так. Но я задам вам вопрос посложнее: например, как вы полагаете, любит ли она своего мужа?
- Не любит. Больше беспокоится о престиже, чем о его безопасности. И сейчас озабочена, в основном, тем, как бы избежать скандала.
- Вот видите, вы решительный человек, и ответ на любой вопрос у вас наготове.
Мне показалось, что он смеётся надо мной, но выражение его лица не было насмешливым – он словно решал для себя какую-то серьёзную проблему, от которой многое зависит.
- Вы будете заниматься этим делом? – спросил я.
- Что? А да, конечно, - рассеянно откликнулся он.
- Тогда вам будет небезынтересно знать, что я знаком с некоторыми действующими лицами, - и я принялся нарочито неторопливо раскуривать свою трубку.
Холмс ждал. Он умел ждать, мой друг Холмс. Ему случалось просиживать в ожидании в засаде без единого движения всю ночь напролёт. Сидя в кресле напротив меня, он смотрел вопросительно, но не произносил ни слова.
- Вам неинтересно? – наконец сдался я.
- Интересно, - не сморгнув, откликнулся он. – Кого вы имеете в виду?
- В первую очередь, самого профессора. Но мне знаком и Раух.
- Как по-вашему, способен он на шантаж?
- Раух? – переспросил я. – Не знаю. Раух вообще способен на многое...
- Стало быть, он отвечает данной ему характеристике?
- Как сказать, Холмс... И да, и нет. Он, действительно, немного циник – впрочем, это, наверное, относится ко всем докторам. Что до вульгарности, ничего такого я за ним не замечал. Впрочем, наше знакомство отнюдь не близкое... Словом, меня он скорее располагает к себе, нежели отталкивает.
- Ну а сам профессор что и себя представляет?
- Он блестящий специалист, хотя звёзд с неба не хватает – не потому, что не мог бы, поймите меня правильно – просто он совершенно не склонен к авантюре, а истинный исследователь без авантюризма не проживёт. Ему не хватает дерзости, азарта...
- Значит, по натуре он робок?
- Я бы не сказал. Он требователен к себе и к другим, умеет быть очень убедительным, но... В общем, он предпочтёт молча оставаться при свеем мнении, чем в голос разубеждать других. Я бы назвал это скорее полемической леностью, а не робостью.
- Что ж, ваши характеристики не хуже, чем у миссис Вильсон, - одобрительно кивнул Холмс. – Да, кстати, с ней самой вы, видимо, раньше не встречались?
- Нет, никогда. Я её даже не знаю в лицо.
- Ну хорошо, с остальными членами семьи познакомимся на месте. Вы останетесь ночевать, Уотсон?
- Если не буду в тягость.
- Вы почти никогда не бываете мне в тягость, дружище, - он улыбнулся. – И уж совсем никогда, если помалкиваете.
Я совсем было собрался обидеться на столь сомнительный комплимент, но Холмс так ласково приобнял меня за плечи и так заразительно рассмеялся, что я не удержался от ответной улыбки.
- Будете пить чай? – он собственноручно принялся накрывать на стол, что проделывал крайне редко. – У нас сегодня яблочный пирог – традиционное блюдо доброй старой Англии. И давайте поболтаем о чём-нибудь отвлеченном, не связанном с исчезновением профессора Вильсона. У меня в голове уже вертятся десятки версий, а в отсутствие фактов им вертеться совершенно ни к чему.
Мы провели остаток вечера за жарким спором о дарвинизме – Холмс отрицал родство человека с современными обезьянами на том основании, что последние боятся воды, тогда как даже первобытные люди не только селились по берегам рек, но и с удовольствием плавали в них. «У нас должен быть совсем другой предок, - говорил Холмс, по своему обыкновению подливая в чай коньяк до тех пор, пока из него не исчезал даже привкус чая. – Некая водоплавающая обезьяна, при том хищница. Я полагаю, она питалась рыбой».
Между прочим, прошло ещё много лет, прежде чем я снова услышал сходное высказывание, только исходило оно на этот раз от учёного биолога с мировым именем.
Мы разошлись по комнатам в двенадцатом часу, и я сразу заснул, а когда проснулся, в окно сияло погожее утро, завтрак ждал меня на столе, а Холмса уже не было – я нашёл под сахарницей записку от него: «Уотсон, дождитесь меня – я должен успеть вернуться до девяти. Надеюсь, вы не откажетесь сопровождать меня к Вильсонам. Холмс».
Холмс очень редко подписывался полностью. Чаще он оставлял один инициал от фамилии и это, кстати, было одним из его вымышленных имён – «Мистер Эйч» - под этим именем его знали в Уайтчепеле. То, что под настоящим посланием его фамилия стояла полностью, говорило мне о том, что мой друг отнёсся к делу миссис Вильсон с обстоятельностью и без излишней спешки.
Ровно без минуты девять хлопнула входная дверь. Холмс быстрым шагом вошёл в гостиную и бросил на стол свою записную книжку.
- Где же вы были? - спросил я.
- Пытался выяснить имущественное положение семьи Вильсон. Не будем вдаваться в подробности. Чего мне стоила эта информация, но мне удалось увидеть завещание профессора. Всё свое состояние – довольно приличное – он ещё двенадцать лет назад передал в полное распоряжение миссис Вильсон, поэтому на настоящий момент собственным имуществом он практически не располагает. Небольшой посмертный взнос от премиальных средств предполагается в фонд терапевтического общества – и это всё. Он получил хорошее наследство, но на свои нужды, по-видимому, тратит только часть жалования, потому что из остальной суммы делает регулярные вклады на именные счета детей. Слава богу, среди служащих банка оказалась симпатичная девушка. Девушки вообще сговорчивее мужчин, хотя на каком-то этапе мне и пришлось пожалеть о том, что я не взял вас с собой... Однако, Уотсон, мы опаздываем. Насколько я помню, миссис Вильсон ждёт нас в десять часов.
- Постойте, Холмс, - удержал я его, - но что вам дало ваше расследование? Получается, убийство или исчезновение профессора материально никому не выгодно?
- Похоже на то, Уотсон. Но, впрочем, наведение этих справок заставило меня задуматься. Мне кажется, так увлекаясь материальной стороной дела, мы упускаем из вида ещё один мотив. Вообще-то, Уотсон, мотивов преступления не так много на свете. Корысть, зависть, инстинкт самосохранения – все нюансы, в основном, укладываются в эти рамки. Но идёмте, идёмте скорей. Нехорошо опаздывать.
Но мы всё-таки опоздали, и нам немедленно дали понять, что раздосадованы нашим опозданием. Не словами, разумеется, но глазами и тоном.
В гостиной нас встретил частокол глаз – именно частокол, потому что я явственно почувствовал покалывание. Они все были в сборе: мисс Эйлин Вильсон, мисс Дайна Вильсон, мисс Ребоза Черч, мистер и миссис Овертон, мистер Дональдс, мистер Рооберт Дональдс, герр Валентайн Раух и герр Фриц фон Фишер. Я легко узнал их всех – настолько яркие типы были передо мной, а Раух узнал меня и подмигнул рыжим глазом:
- Если здесь доктор Уотсон, то второй наш гость, видимо, сам великий Холмс?
- Странная фантазия вмешивать какого-то сыщика туда, где даже полиция не справилась, - пожала плечами мисс Черч. – Ты ополоумела, сестра. Если будет на то божья воля, твой муж и так найдётся.
Лицо миссис Вильсон сделалось и злым, и виноватым одновременно, а Раух засмеялся и, всё ещё смеясь, поднялся нам навстречу, протягивая руку:
- Здравствуйте, мистер Холмс. Лично для меня знакомство с вами – честь.
Он говорил с акцентом, но совершенно правильно, что дало мне основания разделить точку зрения Дайны Вильсон.
Холмс ответил на рукопожатие без улыбки или какого-либо другого выражения признательности. У него было настороженное лицо: взгляд хищника в засаде, напружиненная поза, ушки на макушке и нос по ветру. Ему не понравилось пренебрежение мисс Черч, ему не понравилась развязность немца – насколько я понял, ему здесь вообще не понравилось.
- Где Пол Киченер? – резким голосом спросил он, а я-то совсем было позабыл об этом едва ли не главном действующем лице.
- Зачем он вам? – вскинула голову Ребоза Черч. – Полковник занятой человек. Достаточно и того, что полицейские подвергли нас всех унизительному допросу.
Раух снова засмеялся. У Холмса выступили красные пятна на скулах. Он повернулся к миссис Вильсон, всё ещё стоявшей сзади нас, и поинтересовался, причём оч-чень вежливым тоном, зачем его пригласили в дом, где исчезновение хозяина, а тем паче его смерть настолько всем на руку.
- Я не занимаю никакого официального статуса, – терпеливо растолковывал он. – Если вы сами или кто-то из ваших гостей убили профессора, а потом спрятали его тело – ваша сестра или полковник Киченер, скажем – было бы очень неразумно вмешивать меня в эту историю, особенно для отвода глаз. Видите ли, я неплохой специалист, так что до истина, как правило, докапываюсь. Кроме того, я всегда оставляю за собой полную свободу действий – ни купить, ни запугать меня ещё никому не удавалось.
Его заявление лишило дара речи обеих дам. А Холмс, благонравно склонив голову и опустив руки, ждал, когда он к ним вернётся, чтобы выслушать всё, что ему ответят.
- Вы что, - наконец удалось овладеть языком миссис Вильсон, - подозреваете Пола в убийстве?
- Прежде всего, я хотел бы осмотреть дом, познакомиться с его обитателями, гостями и слугами, а потом уже я буду делать выводы, если, конечно, вы не передумали относительно моего участия в этом деле. Кстати, с размерами моего гонорара вы, надеюсь, ознакомились?
- А вам не кажется, - подала голос Дайна, - разговор о гонораре несколько преждевременным?
- Разумеется, нет. К тому же, его четвёртую часть я обычно требую в качестве аванса. А на вашем деле я уже потратился, добывая сведения о том, qui bona исчезновение профессора Вильсона.
Раух прикрыл нижнюю часть лица ладонью, но глаза над нею сверкали весельем. «А ведь он друг Вильсона, - подумал я, - до веселья ли ему должно быть в такой ситуации?»
- Ну что, дождусь я Пола Киченера? – напомнил Холмс. – Или наша встреча была ошибкой, миссис Вильсон?
- Откажись, откажись от услуг этого грубияна, - потребовала мисс Ребоза Черч.
Холмс сверкнул глазами в её сторону:
- А вас, милостивая сударыня, - рявкнул он, - вообще не спрашивают!
«Что же он делает? – с ужасом подумал я. – Ведь эдак он наживёт себе здесь одних врагов и просто не сможет вести расследование в атмосфере всеобщей неприязни. Ведь он сдержанный по натуре человек, что же с ним такое?»
Но уже в следующую минуту я понял, что ошибаюсь – тактика Холмса приносит ему не только отрицательные, но и положительные плоды – белокурый гигант Овертон расправил плечи и поднял ослепительно синие глаза от носков своих ботинок, Раух смеялся взглядом, да и Дайна уже глядела благосклонно.
- Эйлин, - строго произнесла миссис Вильсон, - пожалуйста, пригласи сюда мистера Киченера.
Я понял, что раунд остался за Холмсом. Выражая плечами негодование, Эйлин Вильсон поднялась с места и пошла к лестнице на второй этаж.
- Мистер Дональдс, - между тем обратился Холмс к викарию, - насколько я понял, вернувшийся за зонтиком профессор прошёл в свою спальню мимо вас?
- Да, мы с полковником стояли здесь, внизу, у лестницы, - викарий встал с места для наглядной демонстрации. – Вот так.
- Но ведь дверей спальни отсюда не видно, как же вы можете быть уверены в том, что он прошёл именно в спальню?
- Ну а куда же ещё?
- Куда угодно. Кажется, большинство комнат расположены наверху. Он с успехом мог зайти в любую. Кто в это время ещё находился в доме?
- Я был, - откликнулся Фриц фон Фишер. – Но я одевался в своей спальне, поэтому никого не видел. Я вышел последним и думал, что все, включая профессора, ждут и ругают меня на улице.
В это время на верхней площадке лестницы появился отчаянно красивый мужчина лет пятидесяти с напомаженными и подкрученными вверх усами. Я привык к тому, что такие типы в театральных постановках именуются «щёголь» или даже «хлыщ», но у Киченера лицо очень даже располагало к себе. Мне редко доводилось видеть на лицах уже поживших мужчин такое доверчивое, открытое и доброе выражение. Я всегда был в большей степени, чем Холмс, физиономистом, поэтому тут же оставил все мысли о причастности к исчезновению профессора Пола Киченера. А он ещё с лестницы выкрикнул извинения за то, что за ним пришлось посылать и присоединился к сидящим в гостиной.
Холмс, обернувшийся на его возглас, нахмурил было брови в оценивающем взгляде, но тут же черты его разгладились, и он с широкой улыбкой протянул Киченеру руку:
- Здравствуйте, я Шерлок Холмс, пришёл, чтобы разобраться в том, как исчез профессор Вильсон.
- Здравствуйте, - Киченер крепко сжал протянутую руку. – Я слышал о вас много хорошего. История настолько немыслимая, что если кто-то и может помочь, то уж конечно только сам Шерлок Холмс.
- Благодарю за комплимент, - кивнул мой друг. – Но давайте же поскорей перейдём к делу. Я прошу вас показать мне дом, миссис Вильсон, а вы, полковник, расскажете между тем, как и где вы пытались позавчера отыскать профессора. Вы – первый свидетель, поэтому самый ценный.
- Прошу прощения, - вмешалась саркастически настроенная Дайна, - Мы обязаны в интересах следствия сопровождать вас всей толпой или кто-то может быть свободен?
- Я, во всяком случае, никого никуда сопровождать не собираюсь, - фыркнула Ребоза Черч.
- Правда? – невозмутимо откликнулся Холмс. – Вы меня этими очень обяжете.
На этот раз коротко рассмеялась Дайна. А я заметил про себя, что Холмс отчего-то решил подвергнуть мисс Черч испытанию нервов. Правда, ей тоже очень хотелось хоть чем-нибудь досадить «этому нахалу», но тягаться в выдержке с Холмсом, который даже выходя из себя, делал это намеренно, она, естественно, не могла.
- Прошу вас, - пригласила миссис Вильсон. – Я буду показывать вам всё методично, чтобы ничего не пропустить.
- Так, и только так, сударыня, - серьёзно одобрил Холмс. – Давайте начнём с крыльца. Господа, покажите, кто где стоял в то роковое утро.
Все, кроме Ребозы Черч, вышли на улицу, но Холмс сразу же вернул в дом Киченера, Дональдса и Фишера, сказав им: «Вас здесь ещё не было».
Картина получилась неутешительная: все действующие лица были друг у друга на глазах и так близко к входной двери, что мимо них не только дородный профессор – муха бы не смогла пролететь незамеченной.
- Выходите, господа, - крикнул Холмс в приоткрытую дверь. – Пожалуйста, только в том же порядке, что и позавчера.
Они вышли один за другим.
- Теперь начнём поиски, - предложил Холмс. – Чёрный ход в доме есть?
- Да, но он забит досками, полиция уже осматривала его.
- И всё-таки я сам осмотрю ещё раз, - решил Холмс.
Мы прошли через весь нижний этаж и оказались перед крест-накрест заколоченной дверью. Холмс вытащил из кармана лупу и, согнувшись, принялся изучать буквально каждый квадратный дюйм. Напоследок он подёргал доски, осмотрел каждый гвоздь и изучил даже пыль на пороге.
- Этой дверью в самом деле лет пять не пользовались, - заключил он разочарованно и принялся отряхивать брюки. – Идём дальше.
Столь же тщательному осмотру он подверг каждое окно, простучал пол и стены, осмотрел рамы, печные вьюшки, шкафы в библиотеке, и по мере того, как длился этот осмотр, его лицо всё больше мрачнело.
- В доме есть подпол?
- Да, вот вход, но там всё из бетона, мышь не спрячется.
Всё-таки он полез и в подпол, но тоже безрезультатно. Сам я, не обладая нужными наблюдательностью и памятью, нашёл себе занятие по силам – всё время поисков я следил за выражением на лицах людей. Большинство казались озадаченными, но некоторые выражения меня привлекли, и я решил, когда мы останемся наедине, обратить на них внимание Холмса. Так, например, Раух старался выглядеть обеспокоенным, но вот именно, что только старался, Фишер заметно нервничал, на губах Дайны играла загадочная полуулыбка, а лицо присоединившейся-таки к нам Ребозы Черч выражало злорадство.
Прошло, наверное, не меньше двух часов, прежде чем мы снова очутились в гостиной. Холмс выглядел усталым и подавленным.
- Прошу вас, миссис Вильсон, - сказал он, - мне необходимо встретиться с полицейским инспектором, проводившим здесь осмотр до меня. Вы не скажете, кто это был?
- Его фамилия инспектор Марсель, - припомнила миссис Вильсон. – Он обещал, что сразу сообщит мне, если хоть что-то прояснится.
- Я тоже сообщу вам, если что-то... Полагаю, все мои разговоры со свидетелями будут сейчас бесплодны. Во всяком случае, не теряйте надежды, - он отвесил общий поклон и пошёл к двери, жестом поманив меня за собой.
В спину нам толкнулся ядовитый шёпот:
- Что, слетела немного спесь, сыщик – куриные мозги?
Я узнал голос Ребозы Черч. Холмс дрогнул спиной, но не обернулся.
Мы были уже на крыльце, как вдруг за нами следом выскочила сама миссис Вильсон. Её глаза покраснели и набухли слезами.
- Мистер Холмс, - быстро, словно опасаясь чего-то проговорила она, - не обращайте внимания на сестру. Если вы не поможете нам... Но вы и в самом деле думаете, что Уилл мёртв?
Холмс смешался, но всё-таки ответил:
- Миссис Вильсон, у меня нет достаточных оснований так думать. Из вашего дома я не нашёл выхода ни для живого, ни для мёртвого тела, пусть даже и расчленённого. Кроме того, убить человека, не оставив никаких следов, попросту невозможно. И если во всей этой истории нет элемента мистики, она должна иметь решение. И я вам обещаю сделать всё, что в моих силах.
Всхлипнув, миссис Вильсон прижала платок к губам и скрылась в доме. Шерлок Холмс обернул ко мне расстроенное лицо:
- Похоже, вы не совеем правы, Уотсон. Она чудаковата и, надо признаться, страшная зануда, но мужа всё-таки любит.
Мы не сразу подозвали кэб, а некоторое время шли по улице. Погода стояла тёплая, в другое время я бы только наслаждался такой приятной прогулкой, но сейчас мне мешало и беспокоило удручённое выражение лица Холмса.
- Похоже, осматривая дом, вы мало чего достигли, - наконец решился заметить я.
- Совсем ничего не достиг. Честно говоря. Уотсон, отправляясь туда, я рассчитывал какую-то лазейку, ускользнувшую от полиции, но ничего такого я не нашёл. Квартира заперта, как сейф. Постройка современная, так что всякие поземные ходы и тайники исключаются. Ни единой отдушины, через которую можно пролезть или хотя бы пропихнуть труп.
- Значит, перед нами классический вариант закрытой комнаты?
- Я сто раз имел дело с закрытыми комнатами, Уотсон, и все они неизменно оказывались не без изъяна. Но тут я что-то никак не нащупаю слабину.
- Вы не стали снимать показания слуг...
- Честно говоря, мой дорогой друг, - признался он, - я просто взял тайм-аут, чтобы поразмышлять в спокойной обстановке. Страшно представить, какими глазами на меня будет смотреть эта помешанная, если я не раскрою тайну.
- А может быть, - предположил я, - всё-таки коллективный сговор? Профессора убили вместе, а теперь покрывают друг друга и плетут разные небылицы о фантастическом исчезновении, чтобы запутать следствие?
Холмс покачал головой:
- Это было бы слишком просто, потому и так заманчиво. Но критики не выдерживает. Какая может быть причина для сговора между таким разными людьми? Я не могу представить себе, что могло бы заставить сговориться, скажем, этого Киченера с Робертом Дональдсом или мисс Черч с Валентайном Раухом.
Но что тогда остаётся – чудо?
- Я стараюсь не иметь дела с чудесами, - ответил Холмс. – Остаётся один единственный вариант: лазейка всё-таки была, но между исчезновением профессора и появлением на сцене свидетелей она успела захлопнуться. Таким образом, на подозрении оказываются в первую очередь Пол Киченер и Фриц фон Фишер, затем викарий Дональдс. Эти трое находились в доме уже после того, как профессор вернулся за зонтиком, но Дональдс на глазах у Киченера. Теперь давайте попробуем пофантазировать, что собственно произошло после того, как профессор Вильсон поднялся по лестнице предположительно в свою спальню.
- Либо похищение, либо убийство.
Холмс, похоже, собирался что-то возразить, но передумал и только кивнул головой:
- Пусть так. Начнём с убийства, так как оно менее вероятно. Самое бесшумное убийство – отравление, но оно требует времени и условий. Всё остальное либо слишком шумно, либо слишком грязно. Но предположим всё-таки, что убийство состоялось. Тогда на руках убийцы оказалось человеческое тело, от которого он, естественно, должен бы желать избавиться. Как он мог это сделать? Поскольку перед исчезновением хозяева проверили окна и двери, человек со стороны исключается. Значит, кто-то из троих должен был не только вынести тело, но и вернуться после этого опять в дом. Вопрос – как? И вот тут-то возникают определённые трудности: дверь чёрного хода заколочена, и заколочена на совесть, я сам это проверил; окна были заклеены на зиму, и их тоже никто не трогал. Остаются два окна в библиотеке и пресловутое французское окно там же, но его отлично видно и с крыльца, и из холла, где находились Дональдс и Киченер. Наконец, на всё про всё у нашего убийцы считанные минуты.
- А в случае похищения?
- При похищении шума ещё больше. Живой человек, в отличие от мертвеца, склонен сопротивляться, знаете ли.
Холмс свистнул, подзывая кэб.
- Куда мы сейчас? – спросил я.
- В полицию. Инспектор Марсель, правда, не тот человек, за которым нужно перепроверять, но всё-таки он был в квартире Вильсона раньше нас, так что разговор с ним не помешает.
- А если и это ничего не даст?
- Тогда оставим вопрос «как» и будем искать «кто»... Кэбмен, Скотланд-Ярд!
Холмс давно уже был своим человеком в управлении, его знали в лицо и пропускали беспрепятственно. Я же чувствовал себя неуютно, памятуя о нашей встрече с Марселем несколько лет назад – мы тогда пытались «подёргать за усы» британский закон, и ваш покорный слуга едва-едва не угодил за решётку.
Увы, время не щадит даже полицейских инспекторов. Я запомнил Марселя молодым худощавым типом в очках, а нам навстречу поднялся со стула начинающий седеть дородный мужчина.
- А, господа дилетанты! – радостно приветствовал он. – Давненько наши пути не скрещивались. Вы располнели, доктор Уотсон. А вы, мистер Холмс, как будто бы не меняетесь. Ну-с, чем могу служить?
- Дело профессора Вильсона, - коротко сказал Холмс. – Ведь это вы его ведёте?
- Верно. И знаете, мистер Холмс, если бы вы сегодня не пришли ко мне, завтра я бы, наверное, сам пришёл к вам. Никогда ещё мне не приходилось сталкиваться с ситуацией более странной и непонятной.
- Вы лично осматривали квартиру профессора? – спросил Холмс.
На самом деле у него на языке вертелся другой вопрос – ему хотелось спросить, был ли инспектор внимателен при осмотре, но, понятно, спрашивать об этом было бы и бесполезно, и опрометчиво.
Впрочем, Марсель всегда отличался сообразительностью:
- Я не думаю, что что-то упустил, - сказал он. – Однако, проверьте меня. Когда я пришёл, мне показали квартиру. По-моему, там нет никаких подвохов. Все обычные выходы – двери, окна, чердак, погреб – заперты надёжно, никаких потайных ходов.
- Через какое время после исчезновения вы оказались там?
- Через полтора часа. Случай необычный, поэтому быстро.
- Вот это особенно ценно. Если всё-таки произошло убийство, до моего посещения следов уже не осталось, а вот вы могли бы ещё кое-что заметить.
- Увы, - Марсель развёл руками. – В квартире всё было в порядке. Никаких следов – ни крови, ни чего-либо другого, свидетельствующего о насилии.
- Что вы думаете насчёт французского окна?
Марсель чуточку выдвинул ящик стола, вытащил из него портсигар, щёлкнув, раскрыл и положил его на стол перед нами:
- Гавана. Закуривайте. Ну, а что касается французского окна... Вы, наверное, правы, Холмс – эта точка наиболее слабая. Окно захлопывается, если достаточно резко его закрыть, и внутренней щеколды там нет. И всё-таки – нет. Один из свидетелей утверждает, что не спускал с него глаз.
- Кто именно, простите?
- Младшая дочь профессора Дайна Вильсон.
- Интересно, что заставило её не сводить глаз с французского окна?
- А, это смешно, - улыбнулся Марсель. – И очень просто. Валентайн Раух корчил ей рожи незаметно от остальных, и в стекле всё отражалось.
Мы с Холмсом дружно расхохотались.
- Кажется, вы правы, Уотсон, - сказал Холмс, - этот Раух в самом деле способен на многое. Однако, боюсь, ваше сообщение, господин Марсель, только добавило нам трудностей – получается, что профессор исчез, как сквозь землю провалился... Ну ладно, оставим это пока. У меня к вам ещё вопрос, Марсель.
- Я весь внимание.
- Скажите: там среди гостей присутствовал некий австриец – Фриц фон Фишер; вы раньше ничего о нём не слышали?
- А у него криминальное прошлое?
- Возможно, что-нибудь по части шантажа и вымогательства. Да, он по-видимости, медик.
- Я не скажу по памяти. Нужно свериться с картотекой. Идёмте.
Мы последовали за инспектором с любопытством. Картотека Скотланд-Ярда родилась несколько позже своих континентальных сестёр, а нам уже приходилось видеть нечто подобное в Германии и Франции, и сейчас мы жаждали сравнить их.
Марсель отпер небольшое помещение, и мы увидели шкафы с выдвижными ящиками от пола до потолка.
- Прошу вас, погасите ваши сигары, - немного виновато напомнил инспектор, - здесь бумага.
Он углубился в один из шкафов, а мы с Холмсом праздно осматривали остальные. Картотека уступала немецкой, но не уступала французской, созданной на основании того же принципа Бертильона.
- Кажется, Скотланд-Ярд можно поздравить с началом новой стадии – систематического подхода к раскрытию преступлений, - заметил Шерлок Холмс.
- Безусловно, - кивнул инспектор Марсель. – Я всегда говорил, что без хорошей теоретической базы настоящий сыск невозможен. Наши лаборатории ждут химиков и механиков, инженеров и баллистов, врачей и историков – тогда, и только тогда мы, вооружившись криминалистикой, как наукой, составим вам конкуренцию, мистер Холмс, и конкуренцию настолько серьёзную, что вам, сэр, придётся уйти.
- Самое главное, что тогда я смогу уйти со спокойной душой, - улыбнулся Холмс. а вы меня порадовали, Марсель. Молодое поколение обещает быть лучше уходящего. На вас, на Стенли Хопкинса, на Алекса Макдональда можно оставить криминальный мир.
Холмс редко позволял себе расчувствоваться, но сейчас он был весьма близок к этому.
- Однако, - вернул его на землю Марсель, - Фишера вашего я не нашёл. Вы уверены, что он мог представлять интерес для нас?
- Просто, - сказал Холмс, - это многое бы упростило. Ну нет, так нет.
Разочарованные, мы покинули картотеку Скотланд-Ярда, но Холмс, всё ещё оставаясь под впечатлением её осмотра, посвятил дорогу до дома тому, что гневно обрушился на систему Бертильона, и прежде, чем мы добрались до угла Бейкер- стрит, разгромил её до основания.
- Вы и на физиогномику Ломброзо так же нападали, - заметил я, - однако, из его теории многое взято на вооружение современной медициной. Особенно психиатрией.
- Ну да, - саркастически хмыкнул мой друг, - а ещё больше театром, который буквально наводнён теперь типичными злодеями, типичными героями и даже, чёрт возьми, типичными красавицами, хотя как можно совместить красоту и типичность, я лично понять не в состоянии.
Я только плечами пожал и мы прошли в гостиную в молчании. За ужином, впрочем, мы заключили перемирие, так как Холмс, оставив в покое ломброзианство, вернулся к профессору Вильсону.
- Я всё больше склоняюсь к мысли о том, что убийства не было, - заговорил он, рассеянно ковыряя свой омлет. – По крайней мере, его не было в доме. И профессор покинул дом относительно добровольно. Я говорю «относительно», имея в виду чисто физическую сторону вопроса. Конечно, его что-то вынудило уйти, но его, по-видимому, не усыпляли, не оглушали и не расчленяли на кусочки, чтобы вынести по частям.
- Приятно слышать, - усмехнулся я. – Однако, не объясняет, куда он всё-таки делся.
- От этого придётся пока отвлечься, - не замечая моей иронии, серьёзно сказал Холмс. – Давайте пока подумаем, что это за история, на которую намекал профессор своей жене. Он утверждал, что ничего бесчестного не делал,, но тем не менее, если эта история всплывёт наружу, репутация семьи весьма пострадает. Вам ничего не приходит в голову?
- Ничего, - признался я.
- Другого я не ожидал, - Холмс с процентами вернул мне мою иронию
- А вам что приходит в голову?
- Всё, что угодно.
- Ну, знаете ли, это тоже немногого стоит.
- Пожалуй. Наиболее частая причина такого рода скандалов – небезупречное амурное прошлое. Затем, поручительство по чужому векселю, подделка документов, тайные дети или сумасшедшие родственники, - Холмс загибал пальцы на руке. Преступление в прошлом...
- Нет, это не годится, - перебил я. – Он ведь говорил, что не совершал ничего бесчестного. Преступление же едва ли можно считать честным поступком.
- Ну, преступления тоже бывают всякие, - глубокомысленно заметил Холмс, - но я, пожалуй, готов согласиться с вами – в данном случае это вряд ли подходит. Далее: до сих пор профессор не испытывал никаких трудностей. Что произошло такого, чтобы его проблемы вдруг получили актуальность?
- Возможно, как вы и сказали, его стали шантажировать.
- Но почему именно сейчас?
- Объяснений может быть несколько, - пожал я плечами. – Например, некто становится обладателем его тайны только теперь.
- Согласен. И, должен заметить, что раскрытию секретов обычно предшествует чья-то смерть – покаяние на смертном одре, появление на свет завалявшихся где-то документов, может быть, следствие, если смерть насильственная.
- Значит, нужно узнать, не умер ли в последние несколько недель кто-то из близких знакомых или родственников профессора.
- Браво, Уотсон. И ещё не следует забывать о тюрьмах.
- Верно. Может быть, кто-то в эти дни освободился из тюрьмы. И ещё я вспомнил о событии, способствующем раскрытию тайн. Чья-нибудь свадьба.
- И рождение ребёнка – например, в делах о разделе имущества. Ну вот, Уотсон, полагаю, мы с вами достаточно ясно очертили круг поисков. Обо всём этом нам следует постараться расспросить участников события.
- А мы ещё кое-что забыли, - спохватился я. – Приезд из-за границы.
- Вы имеете в виду Фишера? – прямо спросил Холмс.
- А вы считаете, нет оснований?
- Ну почему же! Оснований сколько угодно. Я и сам собираюсь его хорошенько пощупать и, как вы заметили в полицейском управлении, уже начал это делать. Одно плохо, Уотсон: шантаж это или что угодно другое, таинственного исчезновения профессор оно не объясняет... Ну, давайте ложиться спать.
Мы разошлись по комнатам, но мне всю ночь снилось, будто меня преследует шантажист в образе рыжего немца, а я прячусь от него в каком-то ужасно пыльном тайнике за шкафом.
Меня разбудила гроза. Было ещё темно, но комнату то и дело заливало ослепительно белым магниевым светом, и сразу же вслед за вспышкой раскатисто грохал гром, сопровождаемый аккомпанементом плеска дождя в стекло и скребущих царапаний по карнизу ветвей.
Несколько минут я прислушивался к этой музыке, одновременно наполняясь чувством жутковатого восторга и надеясь на то, что на крыше есть громоотвод. Потом в мелодию грозы незаметно вплёлся звук скрипки.
Набросив на плечи халат, я осторожно подкрался к двери комнаты Холмса и заглянул в неё.
Окно было распахнуто настежь, шторы вздуты пузырём. Холмс со скрипкой у плеча стоял лицом к окну, чуть расставив ноги, словно стараясь устоять против ветра. Он был в ночной сорочке и её широкий воротник и подол трепались, как полотнище флага. Короткие волосы Холмса надо лбом встали торчком, смычок бешено метался в его руке, а струи дождя хлестали прямо в комнату.
Это продолжалось недолго – через минуту, закончив музыку отчаянным рваным аккордом, он обернул ко мне мокрое лицо со слипшимися ресницами.
- Что?! Решили, я спятил, а?!
- Отчего же. Вдохновение – понять я вполне могу: ночь, гроза – красиво... Скрипку вы только не жалеете...
Он перевёл взгляд на полированную деку, покрытую крупными пятнами, и осторожно смахнул их обшлагом рукава. Казалось, он был раскалён, как кузнечный горн, и только теперь медленно остывает.
- Окно-то закройте, - негромко напомнил я.
Он с силой захлопнул ставни, и шум грозы стих, отгороженный двойным стеклом. Я увидел, что с его волос капает, а сорочка на груди совершенно мокрая. Почему-то меня охватил при этом приступ необъяснимой тоски.
- Вы простудитесь, - равнодушно пообещал я.
Холмс внимательно посмотрел мне в глаза и не отводил взгляд довольно долго.
- Знаете, - проговорил он наконец, - мне кажется, вы дозрели. Садитесь теперь и слушайте. Я вам сыграю мелодию, сочинённую одним из участников нашей драмы. Попробуйте угадать, кто её автор.
Как это описать? В мелодии была определённая стройность, но, в то же время, на первый взгляд она производила впечатление какофонии. Я узнал: эту самую музыку Холмс играл только что при распахнутом окне. Но я только теперь расслышал в ней стоны, рыдания, вздохи, истошные вопли грешников, мучающихся в преисподней, но одновременно и рулады сатанинского хохота, звон оружия, завывание ветра, плеск морских волн. Завороженный, я сидел в комнате Холмса, крепко зажмурив глаза, и слушал его сумасшедшую скрипку, дрожа всем телом. Ни до, ни после мне не приходилось слышать что-нибудь более талантливое и в то же время столь отвратительное.
Когда Холмс наконец кончил играть, я чувствовал себя совершенно больным. Помню, внезапно упавшая тишина после особенно истошной визгливой ноты заставила меня сильно вздрогнуть.
- Ну как? – опустив скрипку, тихо полюбопытствовал Холмс. Он чуть заметно улыбался.
- Чудовищно! – с чувством признался я.
- Как полагаете, человек, сочинивший это, способен на преступление?
Я посмотрел в лукаво прикрытые глаза.
- Человек способен на преступление независимо от своих музыкальных способностей. Но автор этой музыки определённо носит ад в душе. Кто он?
Холмс одним движением стащил через голову промокшую сорочку и сочно шмякнул ею об пол. Взял с крючка полотенце и принялся яростно тереть взъерошенную шевелюру – так, что в конце концов каждый волосок у него на голове занял своё собственное, ни с чем не сообразующееся положение – и оттуда, из-под полотенца ответил на мой вопрос:
- Дайна. Дайна Вильсон. У неё абсолютный слух.
- Почему-то я так и думал. А где вы это слышали?
- Нигде. Я нашёл ноты в одном из номеров ежегодника. Кстати, критик отзывается об этом произведении крайне резко.
- Неудивительно. Очень неприятная вещь.
- А знаете, какое название? «Обращение к богу».
Я передёрнул плечами.
- Не знаю, смахивает на кощунство.
- Вот именно. Ну ладно, Уотсон, может быть, вы не знаете, который час, так я вам скажу: четвёртый. Сможете вы ещё уснуть?
- Во всяком случае, попробую. Да и гроза стихает.
Мы разошлись по комнатам, но я уснул далеко не сразу. Уже рассвело, когда я забылся коротким сном, и почти тотчас Холмс разбудил меня.
- Пора, дружище. Завтракайте, и нас ждут у Вильсонов.
В доме исчезнувшего профессора каждый день, видимо, следовало считать за год. Я нашёл во всех существенные перемены: у миссис Вильсон глаза покраснели и припухли, её сестра выглядела страшно недовольной, кузен Киченер растерял весь свой лоск и казался до смерти перепуганным, Овертоны, кажется, начинали жалеть о знакомстве с Вильсонами, викарий выглядел оскорблённой добродетелью, его сын, похоже, развлекался происходящим, Эйлин брезгливо морщилась, Дайна старалась смотреть независимо, а оба немца делали вид, что их семейные проблемы Вильсонов не касаются.
Миссис Вильсон отвела Холмса в сторону и быстрым шёпотом с оглядкой спросила:
- Что, никаких известий?
Мой друг сокрушенно покачал головой.
- Я всё-таки полагаю, - проговорил он, - что искать ключ к происходящему следует в прошлом вашего мужа. Поэтому прошу вас: всё, что вы о нём знаете...
- Раньше я полагала, что знаю о нём практически всё, - вздохнула миссис Вильсон, - а теперь я не знаю, что и думать.
- Сколько лет вы с ним женаты?
- Двадцать три года.
- За это время ему случалось надолго отлучаться из дома?
- На несколько дней бывало. Он ездил на конгрессы во Францию, в Австрию...
- Надо полагать, там и познакомился с герром Раухом?
- Да. А потом этот тип притащился за ним в Британию.
- Давно они знакомы?
- Уже лет пять. Мой муж вообще легко поддаётся дурному влиянию. Знаете, я вынуждена была нанимать детектива каждый раз, как он уезжал.
Холмс передёрнулся, но закивал вполне дружелюбно:
- Понимаю... Присматривать, чтобы он не натворил опрометчивостей?
- Да. Ребоза знает толк в этих делах и посоветовала мне одну очень уважаемую контору.
- Ах, так это по её совету? – обрадовался Холмс.
- Моя сестра очень практический человек, - в тоне миссис Вильсон сквозило робкое уважение.
- Скажите, миссис Вильсон, почему ваш муж перевёл на вас практически все свои денежные средства?
- Потому что ему нельзя доверять ни копейки, мистер Холмс. он покупает за огромные деньги какие-то заумные книжки, выписывает из-за границы французский журнал, в котором никто слова не разберёт. Представляете? Кушетку для своего врачебного кабинета он заказал немецкому мастеру по специальным чертежам. Он совершенно не умеет жить.
- Да-да, да-да, - сочувственно поддакивал Холмс. – Думаю, перевести деньги на ваше имя он тоже решил по совету мисс Черч?
- Кажется, да. верно, - припомнила она, - Это дурно?
- Ни в коем случае. Это лишний раз свидетельствует о практичности вашей сестры. Послушайте, миссис Вильсон, мне бы хотелось поговорить кое с кем из ваших гостей и домашних, но наедине. Это можно устроить?
- Я думаю, да. Вы сможете сделать это в кабинете мужа. Пригласить туда сначала Ребозу?
- Ребозу Черч? – поражённо переспросил Холмс. – Что вы! Зачем же! Ни в коем случае!
- Мне показалось, - пролепетала миссис Вильсон, - что вы заинтересовались ей.
- Да, и даже очень. Но, думаю, что она сама – последняя, кто может удовлетворить мой интерес. Прошу вас, пригласите ко мне сначала вашу младшую дочь, потом герра Рауха, а следом – герра Фишера. Да! Именно так! Вы, Уотсон, - обернулся он ко мне, когда миссис Вильсон, пожав плечами, ушла, - конечно, будете присутствовать.
Мы перешли в кабинет профессора – маленькую тёмную комнатушку по соседству с его спальней.
- А ведь он претендует на мировую знаменитость, - заметил я.
- Для мировой знаменитости кабинет, пожалуй. Убогий, - согласился мой друг. – Вообще, в этом деле кое-что начинает проясняться. Например, роль мисс Ребозы Черч.
- Что вы имеете в виду?
- Существуют ли на свете вампиры, Уотсон?
- Насколько мне известно, нет.
- Вы ошибаетесь... Но вот, кажется, и Дайна Вильсон.
На девушке был просторный японский халат, испещрённый иероглифами, голова повязана красным газом.
- О чём вы хотели говорить со мной? – нелюбезно спросила она, не здороваясь.
- Я бы хотел обсудить с вами международное положение, - отозвался Холмс и поджал свои тонкие губы так, что они совсем исчезли с его лица.
- Мне ничего не известно об исчезновении отца, - равнодушно и, видимо, не обидевшись, сказала Дайна.
- Прошу прощения, вы его не любите?
- Люблю...
- Но вас, видимо, не волнует его судьба?
- Волнует.., - всё так же равнодушно.
- Мне почему-то кажется, что вам профессор доверял больше, чем другим членам семьи. Вы не замечали, что последнее время он чем-то расстроен? Взволнован?
- Почему вы решили, что отец доверял мне больше? – в голосе Дайны впервые мелькнул какой-то интерес.
- Потому что вы кажетесь более здравомыслящей и независимой... ни от кого.
- «Ни от кого» - это значит, от тётки? – улыбнулась она.
- Честно говоря, мне показалось, что мисс Черч пользуется в вашей семье неограниченной властью, - ответно улыбнулся Холмс.
- А знаете, - с неожиданной доверительностью сказала мисс Вильсон, - я вообще-то терпеть не могу вашего брата сыщика, и сегодня я, скорее всего, постаралась бы уклониться от разговора с вами, если бы вы вчера не прикрикнули так здорово на тётку. Она прямо позеленела от злости. Всю ночь, наверное, не спала – вымаливала громы и молнии на вашу голову.
- И ей это удалось. Чудовищная гроза была ночью.
- Ой, и правда! – Дайна развеселилась.
- Должно быть, у вашей тётушки большие заслуги перед господом, - тоже смеясь заметил Холмс.
- По крайней мере, она постоянно делает ему рекламу, а это в деловом мире кое-чего стоит. Между прочим, если бы она сейчас услышала, о чём мы тут с вами говорим, простой грозой мы бы не отделались.
- М-да... А вы, похоже, не слишком богобоязненны, - и Холмс тихонько насвистел несколько нот.
Дайна вспыхнула:
- Вы знаете?
- Да. И должен признаться, покорен вашим талантом. Хотя и напуган самим произведением. Клянусь, мне не приходилось ещё слышать более чудовищной ереси. Полагаю, вещь посвящается вашей тёте?
- Вы угадали, - она опустила голову, но вдруг снова вскинула загоревшиеся внутренним светом глаза. – Ненавижу её, мистер Холмс! Всю жизнь она заставляет нас всех делать не то, что нам нравится. Мама увлекалась верховой ездой, а теперь вяжет макраме и распевает церковные гимны, папа умеет рассказывать смешные истории, но дома от него не услышишь ничего, кроме «да, дорогая» и «конечно, дорогая», Эйлин была помолвлена с симпатичным фельдшером, а теперь должна дружить с этим олухом Бобби, я хотела учиться музыке, а меня отдали в пансион, где музыка считается чуть ли не неприличием, а теперь я...
- Что?
- Ничего, - вдруг смешалась Дайна. – И главное, никто даже пикнуть не смеет в её присутствии. Мама боготворит эту дуру, а папа не человек, а тряпка.
- Интересно, разделяет ли Эйлин ваши взгляды? – спросил, никак не выражая отношения к сказанному, Шерлок Холмс.
- Для этого она слишком хорошо выдрессирована, - фыркнула мисс Вильсон.
- Ну хорошо. А всё-таки ответьте на мой первый вопрос.
- Не беспокоило ли что-то отца в последнее время? Ну а откуда же мне знать? Говорю вам, дома он был тише воды, ниже травы. Он в последнюю очередь поделился бы своими проблемами с семьёй.
- А с кем в первую?
- Может быть, с Раухом, - нерешительно предположила Дайна.
- Они дружны?
- Отец в Рауха просто влюблён. Считает его очень талантливым. Но Валентайн ведь намного младше.
- Кажется, в вашей семье к этой дружбе относятся настороженно?
- Кажется... Лично мне Валли интересен хотя бы потому уже, что тётя его терпеть не может. А что до того, мог ли папа попасть в историю... Я думаю, он мог бы сознательно пойти на скандал в знак протеста, только для этого ему нужно ещё дозреть. Я не очень волнуюсь, потому что думаю, папу не убили и не держат где-то насильно. Скорее всего, он сам скоро объявится и расскажет, как ему удалось удрать из запертого дома.
- А если всё-таки не объявится? – с интересов спросил Холмс.
- А если не объявится, значит, мы все надоели ему больше, чем он нам.
- Ещё один вопрос, мисс Вильсон. Скажите, вы хорошо знаете герра Фишера?
Дайна пожала плечами:
- Совсем не знала. Он первый раз у нас в гостях.
- Вы не обратили внимание, был его визит приятен профессору или... неприятен?
Несколько мгновений Дайна, видимо, что-то вспоминала.
- Знаете, - нерешительно проговорила она, - теперь, когда вы спросили... Фишер прибыл сюда по папиному приглашению, но, по-моему, он, скорее, неприятный гость. Я никогда не видела их вместе. Мне показалось, папа избегает его – он всё больше передавал через Рауха то или другое. Да! Спросите Рауха – он уж наверное знает этого Фишера.
- Благодарю вас. Я так и сделаю. Если миссис Вильсон выполнила мою просьбу, он сейчас будет здесь.
- Скажите, Холмс, - спросил я, когда Дайна ушла, - почему вы пожелали видеть только этих троих? Скажем, Киченер вас не интересует?
- Я собираюсь говорить не с теми, кто меня интересует, а с теми, кто, на мой взгляд, правдивее ответит на мои вопросы.
- И Фишер? – удивился я. – Кажется, он подозреваемый номер один?
- Только потому, что исчезновение профессора совпало с его первым появлением в доме... Всё, Уотсон. Все совещания потом. Сейчас у нас военные действия в тылу противника. А вот и герр Валентайн Раух!
- Верно, - с живостью откликнулся вошедший. – Это я. задавайте ваши вопросы, мистер Холмс, я клянусь говорить правду, только правду и ничего, кроме правды, - его глаза смеялись, в речи – совершенно английски правильной – сквозил едва заметный акцент.
- Клясться не надо, - строго остановил его Холмс. – Здесь не суд присяжных.
Раух посерьёзнел.
- Извините, но я в самом деле готов отвечать на ваши вопросы, мистер Холмс.
- Тогда ответьте сразу же: вас волнует, что произошло с вашим другом? Ведь, насколько я понял, вы дружите с профессором Вильсоном?
Остатки веселья стёрло с лица Валентайна Рауха.
- Безусловно, - сказал он.
- Профессор делился с вами своими личными проблемами?
- Так, да.
- Его жена сообщила мне, что незадолго до исчезновения Вильсон намекал ей на какую-то неприятную историю в своём прошлом. Вы ничего об этом не знаете?
- Нет, Вилли не говорил со мной об этом.
- Стало быть, для вас его исчезновение такая же загадка, как и для остальных?
- Так.
- Тогда я не понимаю причин вашей душевной приподнятости, - развёл руками Холмс.
- Мои эмоции – моё личное дело, не так ли? – чуть покраснев, спокойно заметил Раух. – Если угодно, я не верю в то, что Вилли мог попасть в беду.
- Откуда такая уверенность?
- Интуиция.
- Интуиция тоже должна на чём-то основываться.
- На знании конкретной личности. Вас удовлетворит такой ответ?
- Мне придётся этим удовлетвориться. Хотя ложь всегда очень запутывает дело.
Раух поднял голову:
- Вы напрасно теряете время, мистер Холмс. Я очень уважаю вас, но вы явились сюда по приглашению заполошной истерички... Нет, нет, я имею в виду не жену Вильсона – она только инструмент в руках мастера. Все решения в этом доме принимает Ребоза Черч. По-моему, ей кажется, будто она исполняет обязанности секретарши у самого господа бога. Но самое смешное, что с ней никто не спорит. Так вот: если бы Виллу действительно угрожала опасность, я бы знал о ней – это совершенно точно. А если он отъехал по своим делам, не поставив в известность целую сеть домашних шпионов, то это первый мужественный поступок в его жизни и я могу его только приветствовать, - он поднялся с места, давая нам понять, что разговор окончен.
- Постойте, - остановил его Шерлок Холмс. – У меня есть основания подозревать в причастности к исчезновению профессора герра Фишера.
Раух вздрогнул:
- Почему, собственно? – не сразу, с запинкой спросил он.
- А ведь я, похоже, попал в точку?
Медленно австриец снова опустился на стул.
- Я хорошо знаю Фишера, - проговорил он. – Этот человек несколько экстравагантен, но в нём нет ничего дурного. Он видный медик. Да он и не знал Вилла, пока я сам их не познакомил.
- Стало быть, вам они обязаны этой встречей?
- Стало быть, так, - Раух снова овладел собой. – Вы бы лучше занялись этим лицемером Киченером, раз уж на то пошло. Такие тихони чаще всего как раз и способны на убийство... Впрочем, я уже сказал – убийство здесь не при чём. Ну что, теперь могу я идти, господа?
- Можете, - позволил Холмс. – И вы меня очень обяжете, если пригласите герра Фишера сейчас сюда к нам.
- Хорошо, - сквозь зубы откликнулся Раух. – Я это сделаю.
Он вышел с видимым раздражением чуть громче, чем следует.
Мы с Холмсом переглянулись.
- Он говорит меньше, чем знает, - уверенно заявил я.
- Увы, мы-то с вами знаем только то, что он говорит.
- А этот Фишер и вовсе ничего не скажет. Как вы думаете, Холмс, он всё-таки шантажист?
- Очень возможно, но я всё-таки больше склоняюсь к мысли, что профессор исчез по своей доброй воле. Но как? Как?!
- Наверное, и Фишер ломает сейчас голову над этим же.
- Меня это не утешает, - буркнул Холмс. - Однако, где же он?
- Он здесь, - услышали мы невыносимо надменный голос с резким немецким акцентом – куда более выраженным, чем в речи только что вышедшего Рауха. – Не хватало мне ещё допроса сыщика, да! Я и так потерял массу времени из-за того, что полиция мне уезжать не позволяет. У меня свои дела есть. Если коллеге Вильсону исчезнуть угодно было, при чём тут я?
- В этой истории много неясного, - отозвался Холмс. – Уверен, как только всё встанет на свои места, они перестанут вас задерживать, если только...
- Если только не выяснится вдруг, что это я убил профессора, расчленил его труп и вынес в своём саквояже?
- Разве инспектор Марсель не обыскал ваш саквояж? – улыбнулся Холмс.
- Конечно же, нет. Вы что, с ума сошли? Да труп и не влезет в мой саквояж, пусть даже и расчленённый.
- О, - засмеялся Холмс, - я искал бы в вашем саквояже не труп. Однако, вы легко говорите о расчленённых трупах, герр Фишер.
- Герр фон Фишер, - поправил немец. – Это потому, что я медик. Мне приходилось видеть десятки трупов, в том числе и расчленённых. Я привык.
- Что ж, вашему хладнокровию можно позавидовать. Скажите, герр Фишер, как вы познакомились с профессором Вильсоном и как попали в число его гостей?
- Нас познакомил на венском конгрессе Валентайн Раух. Я тоже занимаюсь нервными болезнями и приехал в Лондон, чтобы ознакомиться с некоторыми методами их лечения, не практикующимися у нас. В том, что коллега пригласил меня на уик-энд, не вижу ничего предосудительного.
- У домашних профессора, однако, сложилось впечатление, что вам здесь не очень-то рады.
- А у меня не сложилось, - отрезал австриец.
- Вильсон избегал встреч с вами.
- Кто вам это сказал?
- Вы отрицаете?
- Конечно. Если я кому-то и не понравился здесь, так это старой даме с молитвенником. Но этой и никто не понравится. Она в рай попадёт, ангелов увидит и то губы подожмёт.
- Однако, вы быстро составили о ней представление.
- Maйн готт! Да она вся на виду.
- Очень жаль, что вы мало знакомы с профессором, - сказал Холмс. – Я надеялся, что вы прольёте свет на его таинственное исчезновение.
- С какой стати именно я? – удивился Фишер. – Здесь его родные, его друг, почему вы их не спросите?
- Почему же, я спрашивал и их.
- Ну а я вам ничем не могу помочь.
- Не можете или не хотите?
- И не хочу. Почему я должен хотеть? Я теряю время, а к полицейским расследованиям у меня душа не лежит, тем более, что некоторые намёки я считаю просто оскорбительными.
- О каких именно намёках вы говорите?
- Да на то, будто я шантажировал профессора. Миссис Вильсон ясно высказалась, а подали ей эту идею вы.
- Я этого не делал, - покачал головой Холмс, - но, собственно, имел на это полное юридическое право.
- Как? И я не могу преследовать вас за клевету?
- Увы. К любой самой чудовищной версии мне достаточно добавить магическое слово «по-моему», и я могу возводить на вас любую напраслину, причём совершенно безнаказанно.
- Благодарю вас за разъяснения, - Фишер поднялся. – Пожалуй, это всё. Мне больше нечего сказать. Я могу идти?
- Да, конечно...
- Что вы дальше собираетесь делать, Холмс?
- Рассчитывать на добровольных помощников не приходится, - вздохнул он. – То ли о прежней жизни профессора и в самом деле никто ничего не знает, то ли нас попросту водят за нос. Пойдёмте пока домой, Уотсон. Предпочитаю беседовать о деле за чашкой кофе.
Я видел, что мой друг в тупике. Разговор профессора с женой давал ему толстую нить, но он понятия не имел, как за эту нить ухватиться.
- Решить задачу с ходу не получилось, - словно подслушав мои мысли, улыбнулся он. – Придётся пойти рутинным полицейским способом: выявить юношеские связи Вильсона, покопаться в его жизни до женитьбы, навести справки о каждом из гостей. Если эти линии где-нибудь пересекутся, то там и следует, в конце концов, искать причину исчезновения профессора Вильсона. Жаль только, что времени это займёт много, а красоты в расследовании не будет никакой.
Последнее он произнёс с горечью. Холмс настолько не умел проигрывать, что вынужден был выигрывать почти всегда. Он ещё раз внимательнейшим образом осмотрел весь дом профессора Вильсона, пробормотал несколько ободряющих слов миссис Вильсон, и мы вернулись на Бейкер-стрит, как и ушли, ни с чем.
Беседы за чашкой кофе не получилось – вооружившись карандашом, Холмс принялся что-то чертить на листке бумаги в столь глубокой задумчивости, что до него попросту было не докричаться. Заглянув через его плечо, я увидел, что это. Холмс довольно точно воспроизвёл план профессорского дома и теперь сидел над ним, глядя в одну точку и обхватив руками голову.
Кризис разразился часа через три. С возгласом негодования Холмс вскочил с места и принялся рвать свой чертёж в клочья. Он был очень бледен – только на скулах яркий болезненный румянец.
- Убит или разрезан на куски, - яростно кричал он, разрывая бумагу, - своею волей или чужой, но он не мог никуда уйти из дома незамеченным! Здесь некуда, некуда уходить!
- Успокойтесь, Холмс, - сказал я. – Вы никогда не решите загадку, если будете так нервничать.
- Но до меня не доходит! Если профессор просто не мог никуда уйти...
- Вы же сами всегда говорили: исключите всё невозможное, и то, что останется, и будет ответом, как бы невероятно оно ни было.
- Но я всё исключил! Всё! Профессор не мог уйти из дома!
- Значит, он не ушёл...
Клянусь, я сказал свою последнюю фразу без каких бы то ни было глубоких мыслей. Я её, что называется, «брякнул» - просто потому, что не мог спокойно слышать, как бушует Холмс. но моего друга она поразила, как громом: он замер, не закрыв рта, после чего скорее упал, чем сел, на стул.
- Повторите, Уотсон, что вы сказали?
- Сказал, что, если он не вышел из дому, значит, остался в нём, - ничего не понимая, сказал я.
- Уотсон, вы незаменимый человек. Как вам всегда удаётся попадать в цель, не глядя? Врождённый талант у вас, что ли, говорить нужную фразу в нужное время?
- Значит, я помог вам?
- И даже очень.
- Так объясните уж и мне, каким образом?
Холмс рассмеялся – просто поразительно, как резко изменилось его настроение после моего бессмысленного, на мой взгляд, замечания. Он явственно повеселел, и в глубоко посаженных глазах появилась занкомая лукавинка.
- Налейте себе чего-нибудь, Уотсон, и садитесь ближе. Я ваш должник. Но, если позволите, давайте отложим все объяснения до завтра. А сегодня я готов развлекать вас разговором на любую другую тему.
- Но мне любопытно...
- Завтра, Уотсон, завтра. Подождите минутку, я проделаю кое-какие приготовления.
Отставив в сторону бокал с розовым шамбертеном, Холмс написал что-то на четвертушке листа, сложил его и, выйдя на минутку из комнаты, вернулся уже без своей записки.
- Пара телеграмм, - объяснил он, снова принимаясь за шамбертен. – Думаю, завтрашнее утро поставит точку в этой истории. Но как я сам не догадался?! Поистине, Уотсон, мы часто попадаем в плен штампов, и выбраться из него может помочь только свежий взгляд.
Мне не терпелось узнать, до чего он додумался, но в тот вечер Холмс не стал ничего говорить мне, хотя, как и обещал, до самого позднего вечера рассказывал о своём путешествии в Одессу с присущим ему тонким и едким юмором – так что слушать его было интересно и ужасно смешно.
Мы разошлись спать около одиннадцати. Прошлую ночь я спал скверно, поэтому сразу уснул. А в восемь часов утра Холмс разбудил меня. Он был одет не для выхода, но и не совсем по-домашнему, из чего я сделал вывод, что мы ждём посетителя.
- Да-да, - подтвердил он. – И очень скоро. Вы едва успеете привести себя в порядок.
Действительно, не прошло и пятнадцати минут. Зазвонил дверной колокольчик, и в нашу гостиную вошли один за другим Валентайн Раух и Фриц фон Фишер. Оба австрийца выглядели крайне недовольными.
- Я прошу объяснить, что это всё значит, - возмущенно потребовал Фишер. – Я ведь уже имел случай заметить, что не желаю иметь с вашим полицейским расследование ничего общего.
- Увы, мой дорогой барон, как выяснилось, вы в этом расследовании столь существенная фигура, что без вас никак не обойтись.
Раух тревожно обернулся на дверь.
- Нет-нет, отступление невозможно, - Холмс махнул рукой в сторону полукресел, приставленных к столу. Садитесь вы оба и попробуйте нашего вина. Я изложу вам вкратце, что предшествовало вашему появлению здесь и, думаю, что вы согласитесь со мной: профессора Вильсона пора вернуть его супруге.
- Я не понимаю, - начал было Фишер, но Раух сжал его руку, и он замолчал.
- Я слышал о вас, мистер Холмс, - проговорил сам офтальмолог. – Вы не сорите словами, и раз вы сочли нужным пригласить нас сюда, значит, у вас на руках серьёзные карты. Но сразу показывать их всем вы не хотите. Мы будем рады выслушать всё, что вы скажете.
- Иными словами, вы ждёте, чтобы я раскрыл козыри? А вы потом решите, как на них реагировать? А я согласен. Пожалуйста. Всё равно мои козыри сильнее вашей защиты.
Он налил вина в четыре бокала и присел на стул, закинув ногу на ногу. Оба австрийца терпеливо ждали, пока он заговорит.
- Надо признаться, поначалу эта история поставила меня в совершеннейший тупик, - отхлебнув из бокала, начал Холмс. Он говорил очень доброжелательно, так же, как порой объяснял ход своих умозаключений мне. – Уотсон подтвердит вам, что ещё вчера вечером я готов был опустить руки. Ну в самом деле: в доме полно гостей, все друг у друга на виду, все двери или другие мало-мальски подходящие лазейки надёжно заперты, а человек из этого запертого дома умудрился исчезнуть. Далее: по мере того, как я вникал в отношения в семье Вильсона, во мне всё прочнее укоренялось подозрение, что исчезновение Уильяма Вильсона является не похищением или убийством, а, скорее уж, бегством. Бегством человека незаурядного, но совершенно безвольного, из-под ига своих домашних. Обстановка в семье самая неблагоприятная: устои диктует незамужняя сестра миссис Вильсон, сама миссис Вильсон полностью под её влиянием, дочери позволяют себе подтрунивать, друзья – друзья жены, разумеется – в лучшем случае считают неудачником. Итак, бегство задумано, но без сообщника не обойтись. И замысел сообщается надёжному человеку, доброму другу, такому, как вы, герр Раух. Ваша задача проста: поддерживать иллюзию, будто герр Фишер в самом деле венский врач и ваш общий знакомый.
- Любопытно, - снисходительно обронил Раух. – Кто же он на самом деле?
- На самом деле? – переспросил Холмс, после чего стал медленно пить вино, искусно затягивая паузу.
- Да, на самом деле! – не выдержал сам Фишер.
- На самом деле он – миф. Такого человека нет и никогда не существовало. Барон фриц фон Фишер и профессор Уильям Вильсон – одно лицо.
Уличённый профессор в страшном волнении вскочил на ноги. Раух, схватив за плечи, силой усадил его на место и обернулся к Холмсу:
- Как вы догадались?
- Не сразу... Мне помогло как всегда очень удачное замечание моего друга. Уотсон сказал: если профессор никак не мог выйти из дома, значит, он оставался в доме. Однако, спрятаться там тоже совершенно некуда. По совету Уотсона я отбросил всё невозможное и понял, что перед нами разыгрывается маскарад: профессор здесь, но он скрыт под маской. Но все гости, кроме одного, знакомы с семейством Вильсона довольно давно. Зато этот, последний, личность примечательная. Что в нём в первую очередь бросается в глаза? Его типично тевтонский вид. Совсем недавно у нас с доктором Уотсоном возник небольшой спор о типичности – зло это или благо. В числе прочих аргументов Уотсон привёл мне театр, в котором типичность взята на вооружение для создания типичных образов. Я подумал тогда: где театр, там типичность. В данном случае афоризм получил обратное значение: где типичность, там театр. Я понял, что передо мной не тевтон, а маска тевтона. Такой спектакль требовал хорошей подготовки. Вы, профессор, остригли волосы, заказали парик, имитирующий вашу шевелюру до тех пор, пока вы будете оставаться профессором Вильсоном, купили охотничий костюм, монокль – словом, полностью экипировались для своей роли. Именно поэтому герр Фишер и опоздал к общему ужину – ведь одновременно вы могли быть только кем-то одним. Затем вы искусно заморочили голову своей жене, намекнув на какую-то старую историю. Вы знали, как она дорожит репутацией семьи, и полагали, что это помешает ей обратиться в полицию. Но тревога за вас оказалась сильнее боязни огласки, и в дело вмешался инспектор Марсель. Теперь уже всерьёз запахло скандалом. Кстати, жена подслушала ваш разговор в библиотеке, где вы сговаривались с герром Раухом о деталях вашей игры, так что предосторожность, предпринятая им, оказалась очень даже к месту. Он, помнится, заговорил о себе и Фишере в третьем лице, это избавило вас от разоблачения. Ну а теперь, профессор, скажите, что бы вы предприняли дальше, если бы не моё вмешательство?
От блистательного самодовольного австрийца ничего не осталось – профессор Вильсон, нелепо остриженный и рыжий, со смазанным гримом на лице, понурив плечи, сидел перед нами.
- Я даже сам не знаю, - наконец со вздохом проговорил он. – Сначала я собирался уехать на континент вместе с Валентайном. Но теперь у него изменились планы, и он уде не хочет никуда уезжать, а я... Мне казалось, меня никто в грош не ставит, но теперь, когда я вижу, как беспокоится обо мне Лу... А Дайна в первый день так плакала, что Валентайну пришлось ей всё рассказать.
- Так она знала?
Раух кивнул.
- Послушайте, профессор, с вашей стороны было нечестно взваливать на плечи девушки такую ответственность. Теперь-то я понимаю, она нарочно хотела меня натолкнуть на решение, акцентируя показания на том, что вас с вашим Фишером никогда не видели вместе. Ах, я слепец!
- Я сам теперь не рад, мистер Холмс, - сокрушённо признался Вильсон. – Это был не умный поступок, но один бог знает теперь, как избежать скандала.
- В этот слутшай, - с вновь прорезавшимся немецким выговором вмешался Раух, - я есть бог, дорогой Вилли. Я знай!
Мы все трое повернулись к нему, а он, спокойно коверкая английский язык, объяснил:
- Ты быть от этот немецкий злодей фон Фишер прятаться. Он негодяй, ферштеен? Он шантажировать тебя ошень глюпый история: когда-то ты убивать один старый дева, который ошень лез в твой семейный дела.
Несколько мгновений мы ошалело смотрели на него. Первым начал смеяться Холмс, затем к нему присоединились мы с профессором и, наконец. Сам Валентайн Раух.
- Однако, шутки-шутками, - отсмеявшись, проговорил Холмс, - а это выход. Свалите всё на фон Фишера, наврите, что вам угодно и постарайтесь всё-таки быть в дальнейшем главой семьи. Это мой вам совет. А мы с доктором Уотсоном умываем руки – надеюсь, моя репутация не очень пострадает от одного нераскрытого дела.
В тот же день Шерлок Холмс вернул миссис Вильсон аванс вместе с вежливым извинением и отказом от расследования, а вечером к нам на Бейкер-стрит зашёл инспектор Марсель.
- Слыхали новость, мистер Холмс? Профессор-то объявился. Представляете, его шантажировал этот австрийский врач фон Фишер. Ему случайно попали в руки письма, которые профессору писала его же родственница, мисс Черч – эта набожная ведьма. Оказывается, она была к нему более чем неравнодушна. И главное, представьте, до сих пор всё отрицает. Похоже, её влиянию в семье конец.
В этот миг у меня начался такой ужасный приступ кашля, что Холмс страшным голосом посоветовал мне немедленно принять лакричной настойки. Увы. Боюсь, и она не помогла бы, тем более, что и сам Холмс стал как-то странно подёргиваться и усиленно грызть суставы пальцев. Впрочем, тут на его счастье, его отвлекло одно соображение.
- Скажите, Марсель, а как именно он ушёл из дома?
- Представьте себе, через французское окно.
- Я так и думал, - кивнул Холмс. – А Фишера, думаю, вы ещё найдёте. Ну, удачи!
Он проводил Марселя до двери, а когда вернулся, лицо его выражало укоризну:
- Совсем не умеете сдерживаться, Уотсон.
- Извините, Холмс. просто я подумал: как жаль, что мы не видели её лица в тот самый момент, когда... когда он... Я не могу, Холмс!
И мы оба принялись от души хохотать, заражая друг друга, пока не обессилели окончательно и не повалились в кресла, отдуваясь и вытирая слёзы.
И всё-таки последний штрих в этой истории был поставлен через три недели, когда с утренним выпуском газеты я ворвался на Бейкер-стрит.
- Холмс, здесь объявление! Теперь я знаю, почему герр Раух так внезапно переменил свое решение об отъезде в Европу!
Холмс спокойно отставил в сторону спиртовку и повернулся ко мне на своём вертящемся табурете.
- Держу пари, там напечатано объявление о помолвке Валентайна Рауха с мисс Дайной Вильсон, - прищурившись, предположил он.
- Но откуда вы узнали? – остолбенел я.
- Отсюда, - Холмс с улыбкой постучал себя по лбу. – Однако, Уотсон, счастливые невесты вряд ли в состоянии создать что-нибудь хотя бы отдалённо напоминающее «Обращение к богу».
- Как знать, - философски заметил я. – Подождём, пока из невесты она станет счастливой женой.
А примерно через пять месяцев, когда мой издатель совершенно замучил меня требованием новых материалов для очередного номера «Стрэнд», я порылся в своих записках, извлёк на свет божий недавнюю историю с зонтиком профессора Вильсона, почесал карандашом темя и написал для начала заглавие: «Человек с рассечённой губой».