СКАЗКИ ПРО «ТРЁХ МЕДВЕДЁВ».
« Дорожник».
Первая моя рабочая поездка в качестве электромонтёра Восточных Высоковольтных Сетей, проще и загадочнее ВВС, была на подстанцию «Дорожник». Это если ехать по Колымской трассе в сторону Магадана через Ягодное. Вообще эта подстанция на 110 киловольт находится в Ягоднинском районе, но обслуживали её мы, бригада Берелёхской группы подстанций, где начальником был Хрущев Аркадий Антонович. «Племянник САМОГО Хрущёва», - как не замедлил мне сообщить Юрка Якут. Балаболка врал, конечно, но… Времена были Хрущёвские и поблажки от большого и далёкого, как до Москвы, руководства мы ощущали. Не явно мы, я и Юрка, а коллектив, во главе с начальником со столь звучной фамилией. «САМ – Хрущёв Никита Сергеевич, как доподлинно известно, был с Украины, - рассудительно втолковывал мне старший брат, Валентин, после работы.- А ваш начальник «А-А», как вы его с Фугаевым зовёте – с Белоруссии. И фамилия их одинаковая, самая распространённая и в России – Соловьёв. «Хрущ» - по-украински иль по-белорусски, не знаю точно, - соловей». "Пташечка – канареечка" - не был таковым.
С виду он был суров и не весел. Лицо всегда в глубоких задумчивых морщинах, обветренное, производило впечатление замкнутости и серьёзной работы мысли. Будто человек не от мира сего – настоящий полярник, или первопроходец – покоритель ледяного безмолвия, таких образно описал Джек Лондон. Человек требовательный и решительный, безусловного подчинения, но не чинопочитания. Мог спросить, но и «что положено - отдай не греши».
Катили мы на летучке. В кабине за рулём был шофёр Сашка Констатиненко – «парень-огонь». Так он себя прозвал сам, чему и следовал неукоснительно. Рядом начальник. А мы втроём бултыхались в будке. Спереди, справа у окошка, Якут Юрка, перед, поперёк машины установленным, слесарным с множеством задвижечек верстаком. «На самом почётном месте» - по его выражению. Слева, тоже у окна и перед верстаком,- Миша Матвиенко. Мужчина лет под сорок, обаятельный вечно улыбающийся. «Хохол», как за глаза и в глаза называл его Юрка. В ответ он только добродушно посмеивался, хотя неимоверно мощными, крепкими с короткими толстыми пальцами руками мог бы свободно «прихлобучить» не только Якута, но и медведя. Он и сам медлительной походкой, степенными повадками, неспешной речью и именем походил на сибирского «сородича». А с лица: если убрать глубокие морщины-борозды, немного кустистость чёрных бровей и лёгкую седину с чуба из-под круглой шапки кубанки - походил бы он на плакатного, улыбающегося во весь большой белозубый рот, украинского хлопца.
Моё место было сзади на лавке у печки буржуйки, которая весело дымила через высунутую в бывшее окошко, трубу. Дымок легко курчавился и полз к верху пробегающих мимо сопок. Мне всё нравилось. Нравилось место у буржуйки – сбоку было тепло и уютно. Нравилось слушать разговор поленьев в ней. Угадывать её желание поживиться смолистыми чурбачками. И, по мере возможности, подкидывать их на ходу в топку, вдыхая свежую смолу и особый терпкий запах дымка. Нравилось, глядя напротив в окошко, смотреть на сопки, на их, покрытые зеленью кедровника и поросшие бурым мхом склоны, где почти всю дорогу маячили черные пеньки и редкие желтые стволы лиственниц.
-А почему, дядя Миша…
-Миша, - поправил меня твёрдо Юркин «Хохол».
-…да, Миша. Почему сопки выше дороги по склонам все в пеньках, а ниже – тайга не тронутая?
Аборигены недоумённо переглянулись и стали всматриваться в окна. Они, по-видимому, настолько привыкли к окружающему их пейзажу, что присутствие сплошной вырубки вдоль дороги их не занимало. Немного подумав и улыбнувшись по обыкновению, Миша Матвиенко стал неспешно мне, как маленькому, обстоятельно объяснять, что это дела давно минувших дней, когда первостроители Колымской трассы стали ездить по только что устроенной дороге на «локомобилях…»
-На чём, на чём?- переспросил я. Мне было любопытно узнать о новом, доселе неизвестном виде транспорта с загадочным, свежим названием – «локомобиль».
-Телега такая, однако,- сверху вниз посмотрел на меня Якут,- северные нарты. А по вашему - в кино видел, паровоз значит.
-Правильно с одной стороны,- начал объяснять мне бригадир.- Это вроде паровоза, но только на колесах. По два человека экипаж. Один рулит, другой котёл дровами топит – кочегарит, воду греет в котле, вот, как ты печку. И так попеременно. Кончились дрова, берут пилу, топор и на сопку лезут. Заготавливать. Эвон куда залезали,- он протягивает руку к окну и показывает на ближайшую желто-зелёную со снегом к вершине сопку. Жёлтую – это ото мха и реденьких лиственниц. Зелёную - от вечнозелёного стланика. На нём и шишки, что на кедре, с орешками растут, только помельче. Их уже я собирал, знаю. – К самому обрезу снегов, к вершине. А почему сверх дороги вырезали? Так ты подумай. Откуда дерева ловчее носить? А машину, может и не «локомобилем» зовут, то в простонародье. Я слышал её и «газогенератором» называли…
-А кто и «пёро мобилем»,- встрял остряк Юрка.
Миша улыбнулся и добавил.
-Не знаю. Как-то не задумывался. И как устроена, не ведаю.
Он, отвернувшись к окну, облокотился на верстак, сгорбился и, кажется, задремал. «Устал, не выспался,- подумал я. – Вот как с молодой женой – ой-то, жить. Я знал от брата Валентина, что он недавно только женился на красивой, молодой женщине. За которой ухаживал лет десять иль пятнадцать, с лагерей. Ждал её с зоны пять лет. А она всё отказывала, отказывала – не собираясь выходить за него замуж. «Не быть тебе, Мишка, моим мужем. Не любила, не люблю и не полюблю никогда…». Но вот недавно, перед моим приездом, сдалась «хохлацкой» настырности и они расписались. Теперь Матвиенко всю душу вкладывал и терпение, ублажая и потакая её капризам.
Видел и я её. Высокая, гордая, белокурая, настоящая красавица. Немногословная, с внимательным свысока взглядом. Всегда аккуратно прибранная, причесанная и изыскано одетая. Недоступная и, говорят, – капризная. Ни камера, ни лагеря не смогли поколебать её спокойную уверенность в себе и величавость. Только несколько тонких морщинок вокруг глаз, да оценивающий взгляд выдавали её душевные, жизненные переживания. Недоступно-красивая жена была у Матвиенко. Что все и признавали.
Что же до первых машин я не расспрашивал, так как знал, что по приезду домой всё узнаю у брата – Валентина. Он был настоящей, нескончаемой, универсальной, колымской ходячей энциклопедией для меня. Главное, надо знать, когда и про что конкретно спросить. И выслушать его конкретный, немногословный ответ. Обычные ответы его при разговоре состояли из нескольких спаренных междометий, типа – «ну-ну», «да-да», окрашенных той или иной интонацией, обычно нейтральной или выжидательной, заставляющей собеседника разговаривать за двоих. У него была обширная библиотека и все, что было известного, напечатанного про освоение Колымы он знал от и до. Кроме того, он почти всю сознательную жизнь провёл в «этих не столь отдалённых местах».
Родиной «с материка», где он учился до девятого класса, затем окончил Куйбышевское РУ (ремесленное училище), попал он по комсомольскому направлению сюда - в центр Колымского края. Где доучивался в вечерней школе, служил на Дальнем Востоке, а сейчас, работая, заочно кончал в Москве Энергетический институт. Я беспредельно в душе гордился братом, старался подражать ему, но внешне всячески демонстрировал свою независимость. Хотя, какое там. Не признаваясь себе в этом, я почти во всём зависел от него. От ёго надёжного преданного плеча. Это он, скорее всего, создавал во мне иллюзию моей независимости.
Мы катили и катили по Колымской трасе. Про неё написано так много, что и добавлять мне почти ничего не досталось. Выровненная лента по отрогам, подолу, сопок шириною в две колеи, по болотам немного пошире низенькая насыпь, по горам серпантин узенький в одну колею с редкими разъездами – нишами для встречной машины. Главное чем она поражала так это массой рабского ручного труда. Ведь строили её безответные, подневольные люди с помощью простейшего инструмента: лома, кайла и лопаты. А насыпали полотно породой и щебнем носилками и тачками.
Дорога, построенная на костях народа. Ибо даже выкопать могилу в вечной мерзлоте или коренной породе - проблематично. Дорога, сравнимая с кровеносной системой человека, поскольку вся жизнь этого края зависит от работы дороги. От дорожников и шоферов-королей трассы. Не ухаживай ежечасно, ежеминутно первые и не рискуй вторые, жизнь края скончалась бы в месяц. Болота и солнце непрерывно штурмуют дорогу снизу. А горы, скалы и обрывы подтачивают и засыпают полотно по сторонам. Аварии происходят почти ежедневно, поскольку в скальном массиве обычно заднее колесо прицепа идёт по самой бровке обрыва. Чтоб сесть за баранку машины претенденты готовятся год и полгода стажируются. И даже потом, после кропотливой подготовки водителя, те затем отказывались самостоятельно садиться за баранку. Мне был знаком один из таких. Не хилый парень. Далеко не трус. Рисковый, он, проездив самостоятельно три месяца – сдался дороге. Не приняла она его. Один рейс зачастую длится, от выезда с Колымской автобазы, что в Берелёхе, полмесяца. А не уверен в исправности рулевой и тормозной систем - не выезжай на трассу. Недаром на одном из перевалов, который так и называется - перевал "Подумай". Я прочитал главную заповедь шоферов: «Водитель! Остановись! Подумай! Не спеши! Проверь тормоза!».
-Вон, косолапая ползёт. Хочешь посмотреть? – обратился ко мне Юрка. Я, конечно, захотел и подвинулся на лавке к его окошку. Далеко под нами, навстречу в поворот вползал жёлтый «жук». Машина издали походила на таковой. Нет, проехав немного, она стала походить на гусеницу, так как сзади она тянула два прицепа. Такого я ещё не видел. И сразу же возникла тьма вопросов, на которые Фугаев стал давать пространные ответы. Оказалась, что машина, идущая нам на встречу,- чехословатская «Татра». Что пока лучшей машины для столь сурового климата Колымы здесь нет, поскольку двигатель у неё - «дизель». Охлаждение - воздушное.
-Так что если в пути поломка или обслуга на пути прозевала, двигатель не разморозишь.
-Какая такая обслуга? Он, водитель, что с собой слесаря возит. Почему же у всех трасовских машин на кабинках надпись: «Пассажиров не брать!».
-Правильно написано. Потому что машины частенько бьются в пропасть. Шофер всегда начеку и успевает выпрыгнуть, а пассажир дремлет и с машиной туда…
Обслугу они не возят, потому что у каждой трассовской, круглосуточно работающей столовой есть гостиница, где водители спят и отдыхают. И на это время они сдают машины сменным механикам при гостинице. Те их обслуживают и не дают заглохнуть. Пятнадцать суток в пути двигатель непрерывно работает. Глушат его в гараже на автобазе, где машину сразу же ставят на обслуживание. Водитель на Колыме, как пилот. Проехал, приехал, сказал на базе, что нужно сделать с машиной и ушёл отдыхать. Там, на заводе, всё делают в мастерских на потоке, где каждый отвечает за свой узел и когда машина готова, сдают её сменщику-шофёру перед очередной поездкой. За каждой машиной закреплено два водителя, которые, стажируясь перед тем, как сесть за руль, с год работают на потоке. И уж точно знают досконально каждый узел. При шестидесятиградусном морозе некогда раздумывать над неисправностью. Знание техники – это зачастую твоя жизнь. Понял? То-то!
-Юрка, а почему ты её назвал «косолапой»?
-А ты присмотрись. Видишь у неё колёса передние, у пустой, вовнутрь под углом к дороге располагаются. При полной загрузке они ровно идут, вертикально.
Я всматриваюсь во встречную машину и к своему ужасу замечаю, что машина идёт на трёх колёсах. Переднего правого нет. Ну, совершенно – нет!
-Юрка,- шепчу я,- сейчас произойдёт авария. Кажется, у машины отлетело колесо.
Юрка долго и оглушительно смеётся. Потешаясь, тянет за козырёк шапку мне на нос...
-Не смотри, умрешь со страху. Ха-ха-ха.
Я молча тянусь к кнопке вызова нашего шофёра. Юрка борется, отбивая мою руку.
-Брось. Они давно там увидели. Эта машина так устроена. Она на трёх колёсах может бегать.
-……..???
-У неё нет, как у наших авто, рамы под машиной. Она вся смонтирована на продольной трубе-балке. Подвеска независимая, и центр тяжести так размещён, что она может свободненько обходиться тремя «лапами».
-Откуда знаешь?
- Знаю, автобаза рядом. Права хочу получить. Знаешь, сколько там водители получают?
-Сколько?
-Больше всех на Колыме. Они, да ещё бульдозеристы «на вскрыше». С тысячу рублей за месяц. Нам с тобой полгода работать. Ясно?
-Эге-е-е,- тяну я и подвигаю шапку на затылок. Страшно хочется почесать в раздумье лоб. Мимо утробно ворча, как сытый зверь в клетке, проплывает Татра. Шофёр беспечно улыбается и что-то, скорее всего, напевает, а, может, кричит, поскольку губы у него шевелятся.
Я отодвинулся к печке. Заправил её очередной порцией дров и задумался.
Вид за окном нашей летучки бесконечно менялся, как в нескончаемой ленте кино. Каждые десять, пятнадцать минут проплывали мимо, натужно ревя, машины. Дорога жила. И к концу второго часа поездки я уже на слух определял марку, проезжающей, встречной машины. Миша откровенно спал, а я вспоминал недавно оставленное село, друзей, родных, маму с отцом. Младшего братишку с оравой деревенских ребятишек. Думал и привыкал к колымским местам, к будке и тряской дороге.
Фугаев, казалось, тоже задремал, приплюснув свой маленький курносый нос в стекло. Угомонился Якут, но ненадолго. Спускаясь в очередной распадок, машина сделала поворот и он, толкнув меня в бок, наклонившись, крикнул в ухо: «Подъезжаем, смотри, «Дорожник». Вид у него был как у первооткрывателя новой земли, матроса, завидевшего берег, - ликующий и вдохновенный.
Чтоб описать облик моего, младше меня на год, чего он категорически не признавал, товарища, можно прибегнуть к детской считалке, немного её переиначив: «Точка, точка, запятая – вышла рожица хмельная. Ручки, ножки, огуречик – вот и вышел человечек». Он – метис, абориген. Где смешалась коренная кровь с пришлой, с «Материка». Якутская с русской – произошла гремучая смесь. Чтоб представить нагляднее: возьмите широкий желтый, солнечный блин, положите на место щёк две круглые, поджаренные до блеска, булки, на место глаз и рта - три спички. Сверху блина положите ёжиком чёрную щётку волос, а носом – обрезанную с одного конца, порожнюю от ниток деревянную шпульку. Портрет готов. Если он улыбался, глаза превращались в узкие щёлки, прикрытые кустистыми в тундровую кочку бровями. Их почти не было заметно, только чёрные искры лукаво вылетали, как отражение лучей солнца, из-под болотных серых кочек-бровей.
Сейчас он именно расплывался в улыбке. Впереди, слева за распадком немного повыше дороги появилось строение подстанции. А ещё выше по сопке, на урезе конца тайги, на искусственном уступе замаячило двухэтажное белое здание. На фоне голубых снегов вершины и подпирающей фундамент, желто-зелёной бескрайней тайги оно казалось сказочным мостиком корабля, плывущего по бурному морю разноцветных сопок куда-то туда к северному полюсу, в неизвестные ревущие дали приполярных широт. Меня охватило доселе незнакомое желание-порыв скорее забраться на верхушку этого морского мостика и посмотреть туда далеко-далеко, где открываются новые, широкие горизонты таинственных, неизведанных открытий и свершений. Где ждёт меня нечто невысказанное словом, а только понятное глубоко и надолго одним ощущением, предчувствием, чего-то неизведанно прекрасного и необъяснимо сладостного чувства.
-Что это,- спросил я у Юрки.
-Дорожники живут, - кратко ответил он мне.- А нам вот пониже. Мы приехали.
Машина встала перед небольшим из сетки голубым забором. Нас ждали у ворот подстанции 110кв. «Дорожник».