Когда мне было уже шестнадцать лет, я всё ещё любил приезжать в деревню к деду, погостить. Помочь ему подправить забор, поставить сети на мелкую рыбёшку, посмотреть чёрно-белый телевизор перед сном. Бабушка моя к тому времени умерла. Дед ничему особенному меня не учил, ничем не занимал, просто разрешал делать всё, что угодно. Сам он что-нибудь неторопливо мастерил по хозяйству, или просто курил папиросу на крыльце, а я садился в его лодку и уплывал один на середину озерка, по берегу которого стояли бурые деревенские избы. Лодка была лёгкая, самим дедом сшитая, а рукоятки весел блестели, отполированные его ладонями.
Лучше всего это получалось летним вечером, на закате солнца. Иногда бывало так, что облаков на небе вовсе нет после ясного дня. Тогда ветер совсем стихал, и озеро становилось стеклянным. Звуки деревни исчезали, оставаясь за ставнями и воротами. Петухи не кричали, коровы не мычали, тишина звенела в ушах. Даже птицы смолкали в лесу. Я сушил вёсла и смотрел, как за гору над озером садится солнце. Подножие горы опиралось на макушки синего прозрачного леса. А её вершина сияла пурпурным, оранжевым, золотым огнём – и передо мной начинал безмолвно извергаться вулкан. Казалось, по склонам растекается дрожащая солнечная лава, и меня охватывал странный восторг. Тёмная вода собирала огненный свет с горы, отчего моя лодка вязла в медленно остывающей крови земли. Лес в зеркале воды был ярче настоящего, подсвеченный извержением заката. Розовые лучи из кратера растворялись в сиреневом небе, неподвижная, словно мёртвая, вода пахла тиной и сырой травой. Звуков не было, в теплом воздухе настолько пропадало ощущение моего тела, что я впитывал эти секунды жизни не разумом, не органами чувств, даже не душой, а как во сне – взглядом извне и сразу же изнутри.
Я видел себя и всю картину мира другими глазами, откуда-то справа-сверху, к тому же явно не один. Я без слов разговаривал сам с собой, и мой невидимый голос звучал совершенно уверенно:
- Видишь, как бывает? А ты ведь ещё даже не начал жить! Представляешь, как может быть хорошо!
- Зачем представлять? - перебивал я сам себя и ещё кого-то, счастливого, - куда уж лучше?
В то время я уже влюблялся, но это чувство не было похоже на влюблённость. Счастье любви тревожит, возбуждает, иногда заставляет лихорадочно искать продолжения. А гаснущий вулкан заката, исчезая, оставлял уверенную улыбку на моём лице, как будто я узнал самую важную тайну на свете. И вкус этой тайны ещё долго стоял в горле, смешивался с запахом папиросы и тёплого дерева крыльца, на котором дед курил, встречая меня и хитро улыбаясь. Дед тоже видел закат и знал эту тайну, тайну бесконечной и прекрасной жизни, о которой молчат и которую, если повезёт, понимают без слов.
Мой дед был юнгой Северного Флота. Он окончил школу юнг на Соловках, и три года воевал в Баренцевом море зенитчиком на минном тральщике. Разминировал проходы для конвоев союзников, защищал их от немецких истребителей-бомбардировщиков с бомбами и пулемётами. После Победы ещё четыре года служил корабельным старшиной, всякого лиха видел, я думаю. Хотя очень мало рассказывал, видимо, не желая меня пугать или ложно романтизировать. А может, не хотел ничего вспоминать. Но ходил всегда в тельняшке, после бани выпивал и, случалось, тихо пел, глотая слёзы:
- Прощайте, скалистые горы!
На подвиг Отчизна зовёт.
Мы вышли в открытое море,
В суровый и дальний поход.
Мне бывало смешно, даже иногда раздражало. Особенно на девятое мая, когда они со старым другом и сослуживцем Семёном, жившим через улицу, надевали на тельняшки пиджаки с медалями и вспоминали весь военно-морской репертуар. Казалось мне, это в них водка плачет. До вечера они пили «Русскую», курили «Беломор», пели, плакали, стучали кулаками по столу, а я терпел, слушал и думал: «Ладно, чего уж, всё-таки старые люди…»
Больше двадцати лет прошло с тех пор, деревня гудит моторами, а дед давно умер. Умер легко, как мечтал. Так же, как его друг Семён, «с ног и в гроб». На сенокосе сел перекурить, привалился плечом к стогу, и уснул. Я окликать, а он уж и не проснётся никогда. И папироса погасла в железных зубах…
Я теперь сам узнал, что такое война и почему о ней не хочется говорить, а только втихаря плакать. И всё лучше понимаю деда, а тайна бесконечной и прекрасной жизни до сих пор со мной.