Летом тысяча девятьсот восемьдесят четвёртого года отец отдал-таки Гришке свою гитару. Видимо, решил, что тот уже достаточно взрослый, чтобы учиться играть самостоятельно. Ещё бы, уже почти четырнадцать. А может, он просто устал каждый день показывать новые аккорды, обучать «бою» или подбирать очередную песню. Ладно бы старинные «Три ковбоя», а то ведь ещё и новый шлягер «Машины времени».
Гришкина мечта осуществилась! Гитара теперь его. Правда, особых достоинств у неё не было, но ведь ни у кого из одноклассников гитары нет и в помине. Отец однажды весело хвастался, что купил её в шестьдесят лохматом году в Ленинграде, куда они ездили всем классом перед выпускным. В Гостином дворе она стоила аж восемь рублей. Гришка не мог взять в толк, дорого это или наоборот? Гитара была тяжёлая, тёмно-жёлтая, с жёсткими медными струнами, которые скрипят под пальцами и натирают их до крови. Да ещё на дэке томно улыбалась большеротая и слегка обшарпанная Брижит Бардо в овальной рамке.
Слух у Гришки был. Упрямства тоже хватало. Теперь он каждый вечер бренчал на крыльце дотемна, а когда бывал один, тянул ломающимся голосом: «Забытую песню несёт ветерок, в задумчивых травах звеня». Кроме того, он стал отращивать волосы, благо, родители смотрели на это сквозь пальцы, потому что каникулы были в разгаре.
«Всё-таки гитара – сила!» - думал Гришка, видя, как классно играют на ней старшие пацаны. «Почему же от её музыки такая радость? – недоумевал он, - Аккорд - это ведь просто, а так хорошо на душе, что даже немного плохо. А слова, (их почему-то все стесняются называть стихами, говорят друг другу: «Напиши-ка мне слова этой песни»), они выстраиваются в мелодию и звучат так непривычно, свежо и красиво, что даже глаза влажнеют. И остаются в памяти с первого раза, не то, что вирши из школьной хрестоматии.
Гришка не заводил себе никаких тетрадок, «песенников», как другие, запоминая всё наизусть и называя аккорды их правильными именами. «Ре мажор», например, а не какой-нибудь там «якорь». Делал он это больше для понта, чтобы покрасоваться перед друзьями и девчонками, и лишний раз напомнить им, что учится в музыкальной школе, пусть даже и на прозаическом аккордеоне.
Наступил август, и процесс обучения вошёл, как был уверен Гришка, в завершающую стадию. Теперь гитарист мог так быстро переставлять аккорды на грифе, что почти не делал пауз в песне, и мозоли на пальцах уже не так болели. А ещё он несколько секунд держал «барэ» и извлекал из него почти все звуки. Пришла пора демонстрировать своё искусство. По вечерам он всё дальше и дальше уходил от своего крыльца, играл на горке в детском саду, на скамейке возле школы, на пляже у речки, где целыми днями купались все деревенские парни и прогуливались парами приехавшие на лето девицы. Но главная эстрадная площадка им всё ещё не была покорена - кирпичная автобусная остановка в центре посёлка, на которой вечерами собиралась молодёжь, не прошедшая по возрастному цензу на танцы.
Он решился в субботу. Решился, может, потому, что лето кончалось, и вечерний воздух густел и электризовался от звуков бас-гитары, доносящихся из клуба, а может, увидел, что на остановке пока ещё не было девчонок, а только несколько знакомых парней. Делая вид, что просто гуляет с гитарой под мышкой, Гришка неторопливой походкой пересекал улицу в пределах видимости с остановки и надеялся, что его окликнут. Так оно и случилось, и он медленно, словно нехотя, подошёл, сел на скамеечку, закинув ногу на ногу, и водрузил гитару на колено. Но никого удивить своим мастерством не успел. Только он взял привычный средний блатной, а по - правильному, ля минор, как из-за остановки, застёгивая молнию на джинсах, вышел Бес. Беса Гришкины сверстники не любили и боялись, он был старше на целых три года, и ему почему-то нравилось издеваться над «салагами». Он учился в ПТУ, курил и носил длинные волосы. Джинсы у него были модные, все в молниях и заклёпках, ботинки остроносые и на скошенном высоком каблуке. А пахло от него одеколоном и пивом.
- Здорово, пацаны, - лениво сказал Бес и поманил Гришку пальцем, - а ну, дай-ка побренчать.
Гришка знал, что Бес балуется этим самым бренчанием на гитаре, и если сейчас её отдать, то обратно получишь не скоро. Хорошо, если вечером, после танцев, а то ведь и вовсе на днях. И надо будет ещё ходить следом и выпрашивать её, униженно улыбаясь. Он стал лихорадочно подыскивать слова для отказа, но мозг словно оцепенел от страха. «Что он делает тут, на нашей половине посёлка?» - возник в Гришкиной голове бессмысленный, лишний в этой ситуации вопрос, и тут же нашёлся бесполезный ответ: «Так ведь танцы же сегодня, а клуб-то у нас…»
- Ну, чё у тебя там, малой, бананы в ушах, что ли? – всё так же лениво спросил Бес, и Гришка, плюнув на всё и крепко прижав к себе инструмент, бросился бежать. И не испытал он ни стыда перед ребятами, ни кошмара погони, потому что на втором шагу своего бегства споткнулся и грохнулся на пыльный асфальт, не успев вытащить из-под себя гитару. Ржал только Бес, остальные испуганно и сочувственно молчали. Боль от разодранных коленок и оцарапанных ладоней была ничтожной в сравнении с ужасом, нахлынувшим на Гришку, когда он вскочил и увидел, во что превратилась отцовская гитара. От удара дэка треснула и вмялась, а её край так ободрался и отслоился, что она стала похожа на башмак, у которого отклеилась подошва. Гриф пострадал не меньше. Пластмассовый порожек, несущий струны, наполовину стёрся об асфальт, и две самые тонкие струны лопнули и висели скрученные, как (представилось) его собственные порванные нервы, причиняя невыносимые страдания. Гришка тихонько застонал и побрёл домой, вжав голову в плечи и слабо отряхиваясь. Никто не сказал ни слова, не окликнул его, и даже Бес замолчал.
Вообразить реакцию отца не представлялось возможным. Он ковырялся с мотоциклом в сарае, и, увидев понурого, готового расплакаться сына, сморщился, как от боли:
- Знаешь, что в таких случаях говорил твой дедушка? Он говорил: «Надолго ли собаке блин?» Иди, умойся и принеси мне тряпку, руки вытереть.
От облегчения Гришка действительно заплакал, но отец сделал вид, что не замечает, и хмуро разглядывал изувеченный инструмент. Он долго и молча вертел его в руках, держал на уровне глаз и щурился, словно прицеливаясь. Потом сдвинул с середины верстака гаечные ключи и осторожно положил на освободившееся место гитару, как пациента на операционный стол. «Похоже, что гриф не раскололся», - сказал он самому себе и начал крутить колки, расслабляя уцелевшие струны.
- Сматывай их, - сердито сказал он, но Гришка уже не боялся. Теперь его тревожило только одно – удастся ли отцу её оживить.
- И не отходи никуда, - добавил отец, - будешь мне помогать.
Гришка после пролитых слёз едва не смеялся от счастливой надежды, глядя на спокойные и уверенные движения отца. У того с лица постепенно исчезло хмурое выражение, уступив место сосредоточенному азарту. Он аккуратно снял все струны и передал их сыну, просунул в отверстие дэки пальцы и осторожно стал выправлять вмятину, соединяя попутно края трещины. Поскольку полностью его рука не пролезала внутрь гитары, он велел Гришке нащупать там болт, соединяющий гриф и дэку, и отвернуть крепящую его гайку.
- Как же мы без ключа? Ты же говорил, тут специальный ключ нужен, - засомневался Гришка.
- Делай, раз говорю, - проворчал отец и подцепил чуть выступающий кончик болта пинцетом, - Захочешь играть – открутишь.
С трудом, но вместе они всё же отделили гриф, и отец дал Гришке новое, более трудное задание:
- Отковыряй теперь сломанный порожек, и сделай такой же новый. Найди подходящий кусочек пластмассы, возьми ножовку по металлу, напильник, и вперёд. А я пока приготовлю клей. Подсказываю, старая зубная щётка хорошо подойдёт.
- Откуда ты знаешь? – радостно удивился Гришка.
- Эх, ты, косопузый, - улыбнулся отец, - мы в детстве эти гитары чуть ли не сами из досок выстругивали. Рубанками. И клей варили.
- Да ну? Из чего?
- Из костей, - и отец достал из ящика коробочку с надписью: «Клей эпоксидный».
Зубная щётка действительно подошла. Гришка отпилил её по размеру и усердно обточил напильником. Потом ещё прошёлся наждачкой. Отец неторопливо смешивал на дощечке смолу с отвердителем и насвистывал красивую незнакомую мелодию.
- Батя, а дед тоже умел на гитаре играть?
- Нет, но починить мог даже гармошку. Раньше в деревне так гуляли, что меха рвали, так он склеивал и сшивал.
- Не, мне гитара больше нравится. Я хочу быть как Макаревич.
- Тогда учись.
- Почему же у меня от неё даже мурашки бегут? – Гришка уже забыл про разодранные колени. Отец тем временем склеивал растрескавшийся и расслоившийся корпус.
- Сейчас мы её по краю гвоздиками, чтобы лучше взялась, - довольно сказал он, но сын испугался:
- Ты что? У неё же стеночки тоненькие, случайно насквозь пробьёшь – она звучать не будет!
- Отстань ты, Гриха! Я по молодости с плотниками работал, так они в такие места гвозди забивали, что я диву давался. «Левшу» почитай-ка.
- Да я читал.
- Тогда смотри и учись, пока я жив.
Отец высыпал из коробочки на ладонь горстку малюсеньких блестящих гвоздиков, зажал их губами и взял в руку игрушечного размера молоток. Лёгкими и точными ударами он прихватил по краю склеиваемые поверхности, и ни один гвоздь не пошёл косо, не пробил хрупкие стеночки. А дэка стала выглядеть изящнее, будто украшенная по изгибу серебряной насечкой.
- Мурашки, говоришь? Я тоже об этом думал… в своё время. Помнишь, я тебе рассказывал, что вселенная бесконечна? Скоро будете в школе на астрономии изучать.
Гришка вспомнил, как года три назад, тоже летом, вдвоём с отцом они откуда–то шли поздним вечером. Небо было высокое, прозрачное и сияло звёздами. А те казались подвешенными на разной высоте, потому что одни были маленькими и далёкими, а другие – яркими и близкими. Гришка давно уже вычитал из книжек и про планету Земля, и про Солнце и другие звёзды, и даже про галактики, но никак не мог представить себе скорость света, а потому и размеры этой самой Вселенной. И тут отец показал ему на небе светлую полосу и сказал:
- Смотри, сын, это – окраина соседней галактики. Её свет летит к нам тысячи лет. А у света огромная скорость. Может быть, она уже давно погасла, эта галактика, а светить будет еще и твоим детям, а моим внукам.
- А что за ней?
- Другие галактики. Их свет, может, никогда до нас не долетит.
- Почему?
- Потому что очень далеко.
- Но ведь он должен когда-нибудь долететь?
- Должен, но не долетит, - вздохнул отец, - потому что вселенная бесконечна. И никто не знает, что же за самой дальней галактикой.
- Никто-никто? Даже учёные?
- Даже они.
- Ну, уж нет, - возмутился Гришка, - кто-то должен это знать.
- Многие люди считают, что это Бог.
Про богов Гришка тоже читал, но это была сказка. «Мифы древней Греции». Как-то несерьёзно, и он не придал значения последним словам. Но представленные, а особенно не представленные до конца, в голове не уместившиеся размеры окружающего пространства так поразили Гришку, что он испытал одновременно совсем разные чувства: радость и изумление, страх и восторг, но восторг, кажется, был сильнее всего.
- Папа, и ты считаешь, что Бог есть, и он всё знает?
- Да, сын, иначе ничего не возможно объяснить. Ладно, не грусти. Вырастешь – поймёшь…
Гришка вынырнул из воспоминаний:
- Ну, и причём здесь вселенная? Мы же о музыке говорим.
- Музыка, как и вселенная, необъяснима. Почему какая-то музыка нам с тобой нравится, а другая нет? От одной мелодии мурашки по коже, а другая – хоть уши затыкай.
- Не знаю, - ответил Гришка после некоторого раздумья.
- Вот и никто не знает.
- Опять получается Бог, так?
- Руки бы у тебя так работали, как голова, мне бы легче жилось, - отец тоже немного помолчал и продолжил: - Когда я в армии служил, приходилось мне, как знающему ноты, ещё и в полковом оркестре играть. Сначала, правда, пока был молодой, только инструменты таскал, медь начищал да ноты перелистывал. Потом уже доверили барабан.
- Барабан? – засмеялся Гришка.
- Зря смеёшься, очень важный и сложный инструмент. Ну, а после барабана стал учиться на духовых. На альтушке, на баритоне, даже на трубе пробовал. А труба, сынок, это королева оркестра.
- Ого, ты и на трубе можешь?
- Да ну, когда это было. Я не об этом. Был у нас в оркестре дирижёр, старый такой прапорщик. Звали его Василь Василич, между нами – дядя Вася. Музыкант от Бога, на всех инструментах умел играть. И когда ему бывало очень грустно, он выпивал маленькую, брал трубу и играл «Странников в ночи», - сложив губы трубочкой, отец стал насвистывать ту красивую незнакомую мелодию, - Однажды даже на плацу сыграл, вместо сигнала «Отбой». Но командир почему–то не стал его наказывать. Где–то тут был лак.
Отец снял с полки банку, открыл и стал перемешивать:
- Есть одна старая сказка о том, как Бог придумал музыку. Рассказать?
Гришка неопределённо пожал плечами.
- Так вот, когда Бог создал мир, Он тоже удивился и обрадовался, как и мы. И увидел, что это хорошо, только тихо и скучновато. Тогда Бог стал насвистывать мелодию, но, конечно, не от скуки, а, наоборот, от избытка чувств. Так и появилась музыка. А мелодия, знаешь, какая была?
- Какая?
- Дюк Эллингтон, «Странники в ночи».
- Ну, ты и сочинять!..
- Да точно тебе говорю, - отец улыбнулся и закончил мазать лаком стёртые места на гитаре, - теперь подожди, пока высохнет, и натягивай струны.
- Спасибо, батя. Она, вроде как, ещё лучше стала.
- Твой дедушка в таких случаях говорил: «Главное, чтобы красота в глазах была». Спасибо это хорошо, а с первого гонорара купишь мне маленькую.