Жил-был Васька. гл. 20. Пушок

      
        В первый же выходной, после начала летних каникул, Вера Ефремовна отвезла Ваську в Новобурейск. Дед Ефрем, как всегда разворчался, но довольно скоро угомонился, пристыженный бабой Машей. После того случая с порезанной ногой, когда ей пришлось буквально выхаживать Ваську, она больше не давала Ваську в обиду.
    
        Вообще, в семье Вербицких по-настоящему главным был вовсе не дед, а бабушка. К тому же дед, будучи единственным ветеринаром в районе, появлялся дома лишь наездами. Да и характером  он был взбалмошный, неустойчивый поэтому и не имел в семье особенного влияния. Совсем другое дело - бабушка.
    
        Умная, распорядительная, она умелой рукой правила семейным хозяйством. В ведении у неё находилась кухня, припасы, огород соток в пятнадцать с садиком и, впридачу к этому, вся абсолютно живность. Всюду у неё царил образцовый порядок. Она никогда не кричала, не суетилась, сохраняя хладнокровие и величавое спокойствие. При всём при том, бывшие в её подчинении дети и внуки, слушались её беспрекословно.
    
        Сама она работала, не покладая рук, всё время что-то штопала, зашивала, плела, но при этом ни на минуту не выпускала из виду всего того, что делалось в её владениях. И даже, когда требовалось кого-либо наказать, она со всё теми же спокойствием и самообладанием, прибегала к ремню либо к прутьям.
    
        Облик Марии Семёновны, женщины довольно крупной, с гладко зачёсанными в шишку серебристыми волосами, внушал всем ощущение незыблемости и покоя.
    
        Так вот, ещё прошлым летом кто-то из детей Марии Семёновны принёс в дом крошечного котёнка. Котёнок едва умел ходить. Он ползал, тихонько попискивал, всюду тычась своим розовеньким носом.
    
        Пушистый, тёмно-серой в белую крапинку масти, он как-то сразу стал всеобщим любимцем. Его то и дело тормошили, угощали молоком, так что он довольно скоро освоился и быстро набирал в росте. Однако, после первых восторгов, интерес к нему мало-помалу стал угасать.
      
        Не угасал он у Васьки, который прикипел к котёнку всей душой. Он часто играл с ним, ласкал его за ухом или брюшко и никогда не забывал угощать рыбой.

        Васька назвал его Пушком, и это прозвище так к нему и приклеилось. Потом, уже перед Васькиным отъездом в город, они с Пушком тепло попрощались, и тот даже проводил Ваську до самой калитки.      
    
        И вот, когда через год они снова встретились, Васька его даже не узнал. Пушок преобразился в красивого кота, с белой пушистой грудкой и с величавой осанкой.
    
        Держался Пушок с достоинством, не суетился по пустякам, и всякое его движение было преисполнено важности и значения.
    
        Впрочем, Ваську он узнал почти сразу и наново проникся к нему доверием. Когда Васька появлялся, Пушок начинал к нему ластиться, либо, свалившись на спину, принимался нежиться или, совсем будто маленький, гонялся за своим хвостом. В ответ он получал порцию ласковых слов и щекотаний.
    
        Дружба их крепла день ото дня. Дело доходило даже до того, что Пушок начинал волноваться и метаться по двору всякий раз, когда Васька убегал с мальчишками погулять. А иногда он забирался на столб, крепивший изгородь, и часами сидел, ожидая Васькиного возвращения.
    
        Однако, когда тот появлялся, Пушок оставался сидеть на прежнем месте и с обидой поглядывал на него, не отзываясь даже на Васькины призывы. Но потом, немного погодя, он смягчался и опять всюду следовал за ним, как пришитый.
    
        Как раз в ту пору у одной из бабушкиных несушек вывелось штук одиннадцать цыплят. Тихонько попискивая, они жёлтыми пушистыми комочками бегали у самых ног рябой мамы-курицы, важно расхаживающей в специально огороженном загоне.
    
        Младшие Вербицкие, и Васька с ними, по несколько раз на дню ходили смотреть на цыплят, а заодно и приметить, как быстро они растут.
    
        Как вдруг все стали замечать, что с каждым разом число цыплят постепенно убывает. Сперва исчез один, затем, не прошло и двух дней, как пропал второй, а вскоре уж и третий.
   
        Поднялся страшный переполох, но никто толком не мог понять, куда цыплята деваются. На этот счёт высказывалось немало самых разнообразных мнений и догадок, однако, все в конце концов сошлись на том, что, всего вероятнее, цыплят утаскивает коршун, который, как припоминали многие, именно в те дни зависал над их огородом.
    
        Ввиду этого, старшие тут же соорудили навес над загоном. Но и это не помогло - уже на следующий день снова недосчитались очередного цыплёнка. Опять ломали головы, и в конце концов пришли к решению учредить у загона круглосуточное дежурство. А наблюдательным пунктом должна была служить крыша стайки: оттуда загон виделся, как на ладони, и при этом можно было легко оставаться незамеченным.
    
        Прошло дня три. А на четвёртый, вернувшемуся с речки Ваське вдруг представилась такая картина. Все и тётки, и дядьки с воплями бегали по двору, размахивая руками, а между ними в страхе и отчаянии метался Пушок. В зубах он держал заметно уже оперившегося цыплёнка.
       
        Он бросался из стороны в сторону, злобно урчал и прижимал уши, но никак не хотел расстаться с добычей. Он целился прошмыгнуть в щель под крыльцом, но её кто-то предусмотрительно прикрыл доской. Больше Пушку деваться было некуда.
    
        Услыхав шум, на крыльцо вышла бабушка. Не двигаясь с места, она только отдавала распоряжения.
    
        Васька застыл на месте разрываемый противоречивыми чувствами. Конечно же, ему жаль было цыплят, но и Пушок, всегда такой ласковый и смышлёный, а теперь насмерть перепуганный, окружённый гонявшейся за ним толпой, внушал жалось и сострадание.
    
        Наконец Пушок был пойман, а цыплёнок, без малейших признаков жизни, отнят и преподнесён бабушке для осмотра. Упиравшийся и в ужасе вращий глазами Пушок также был представлен бабушке.
    
        - Так вот, кто, оказывается, злодей? - голосом инквизитора, заметила бабушка.
    
        В следующую секунду она схватила Пушка за задние лапы и, подойдя к столбу, предназначенному для бельевых верёвок, несколько раз наотмаш ударила его головой.
    
        Каждый её удар отзывался тупым, гулким стуком. Васька обмер. Да и все другие, оказавшись свидетелями экзекуции, буквально застыли, потрясённые такой деловитой жестокостью.
    
        Таким образом расправившись с Пушком, бабушка отшвырнула его в канавку, вырытую для стока воды, и, не торопясь, отправилась в избу. А Пушок ещё несколько минут издавал предсмертные стоны, судорожно извиваясь и вытягивая задние лапы.
    
        Дядьки и тётки, только что гонявшиеся за ним с таким азартом, стояли теперь подавленные, наблюдая его мученическую смерть. Послышались даже возмущённые возгласы, которые, впрочем, немедленно смолкли, лишь только бабушка вновь появилась на крыльце.
    
        А Васька спрятался за поленницей и тихо плакал, уронив голову на руки.