Кассандра

– Ведьма!
– А тебя как стоит величать? Сгноила сестру ради квартиры, только зря радуешься, ухажер твой скоро тебя выгонит, документы на него оформила, глупая женщина.
– Врешь ты все!
– Тебе лучше знать, что такое ложь. Скоро предашь своего друга, подставишь брата, чтобы выйти сухим из воды. Не выйдет, от судьбы не уйдешь.
– Стерва!
– Ты отобьешь любимого у двоюродной сестры, но недолгим будет ваше счастье, сбежит к другой от твоего злобного нрава.
– Черный глаз!
– Насчет глаз ты угадал. Ослепнешь через три года.
– Да не слушайте вы эту дуру бешеную!
– Тебя обуяет такая гордыня, так возгордишься собственным умом, что перестанешь замечать, что происходит перед тобой, очнешься, когда будет уже поздно, никого не останется рядом.
– Курица ощипанная!
– Вредно столько жрать, как ты. Через два года ждет инфаркт, ты выживешь, но уже никогда не сможешь нормально ходить и кричать, как сейчас. Получай удовольствие, пока можешь.
– Товарищи; да что же это! Чем я заслужил, чтобы при моих сединах выслушивать подобное?!
– Чем заслужил не скажу, былое сам знаешь. А вот ждет тебя впереди гнев великий, страшное затеешь, старик, поднимешь руку на родную кровь.
– Черт тебя подери!
– Ждет тебя сумасшедший дом, человек, ибо не выдержишь ты сам своей злобы и своего уныния от нее. Все тебе надоест, все достигнутое в этой жизни. Можешь не верить, но будет так.
Никто не верил ее словам, как и всегда, но никто и не смеялся. Настроение спало. Народ вдруг притих и стал разбегаться по своим делам, будто произошло нечто непотребное, от чего лучше оказаться как можно дальше и быстрее. Кассандра огляделась, словно бы смахивая пелену с глаз, развернулась и спокойно зашагала крепкой, скорее мужской, походкой.

Первый раз это случилось в возрасте шести месяцев или около того. Пока приглашенная посмотреть на чудо-ребенка – как всякий любимый ребенок маленькая будущая Кассандра была истинным чудом для родителей – большая грузная серьезная тетя плохо пыталась изобразить глупое псевдодетское сюсюканье – перед взором малютки предстало будущее, скорое будущее этой женщины. Дикий крик залил квартиру, тетка мгновенно грохнулась в обморок, до полусмерти запуганные родители несколько часов успокаивали девочку, тогда совершенно не осознавшую откуда накатил такой ужас, неспособную еще гордо выразить увиденное словами, как приличествует истинной пророчице.
С тех пор дистанция с родителями только увеличивалась и в итоге привела к полному разрыву всяческих отношений, как только смогла жить самостоятельно. Впрочем, уже в школьные годы они практически не общались, и родители были счастливы спихнуть за порог такую некогда долгожданную, а затем ставшую совершенно непонятной им дочь. Хотя на похороны конечно придет, ежели кто-нибудь найдет нужным сообщить ей и ежели ее саму тогда найдут…

– Папа, на третий день ты уйдешь из дома, – голос вдруг не детский, не ее, другой.
– Доченька, что ты такое говоришь!
– На третий день ты уйдешь из дома и не вернешься долгих пять лет. Потом приползешь, моля маму о прощении. Простит, не волнуйся.
– Сашенька, что ты! Бог с тобой!

Сначала, когда только смогла осознать, что предстающее перед ее внутренним взором – это грядущее, то, что будет с людьми, которых она видит не только сегодня и сейчас, но словно во временном протяжении, решила, что подобное могут все люди и пребывала в подобном заблуждении весьма долгое время, пока наконец жизнь не поставила ее перед фактом инаковости. Поставила, как водится жизни, грубо и резко, практически лицом об асфальт усилиями соседских мальчишек, да только реакция всегда была неплохая, успела выставить руки перед неизбежным приближением поверхности земного шарика.

– То, что ты прячешь, как думаешь надежно, на следующей неделе украдет твой любимый племянник.
– Игорь?! Не верю, не верю, не верю!
– Больше ты его не увидишь никогда в этой жизни. Про то, что будет после жизни, не скажу, мне дальнейшее не ведомо.
– Злючка проклятая! Да ты просто завидуешь нашей дружной семье!

Она не умела мечтать и фантазировать. Для нее не существовало будущего-которое-могло-бы-быть, а только будущее-которое-точно-будет. Всегда завидовала, по-черному завидовала, страшно-страшно завидовала, случайно подслушивая чьи-нибудь разговоры на улицах, в кафе, в метро, о человеческих мечтах, пусть пустых и глупых – ой, Люся, я видела такое платье, вот бы мне хватило на него денег! – но мечтах… Зато ей всегда оставался циничный взгляд пророчицы: пусть на чужие мечты он никогда не реагировал, это вероятно было слишком мелко для дара богов, его куда больше привлекали смерти, но она слишком хорошо знала, как мало человеческих иллюзий обращается в быль. Бесконечно мало. Даже самых-самых простых и незначительных… А если и превращается, то зачастую так искаженно и пугающе, что сами люди готовы сбежать от подобных реализаций своих желаний.
Кассандра иногда, в редкие минуты спокойствия, обязательным условием которых было отсутствие людей в зоне видимости, зонах ожидания, предчувствия, воспоминания недавнего, размышляла о том, счастливее ли другие без подобной божественной отметки. И приходила к выводу, что нет, совершенно нет. Слишком пустыми получались их жизни, мало кто сам мог поставить себе жребий, а без этого человеки чаще напоминали давно брошенные рулевыми корабли в огромном безбрежном океане бытия. Впрочем, точное направление с путеводной звездой, такой как у нее, мало отличалось от обычного удела в плане достижения такой абстрактной категории, как счастье.

– Не пройдет и двух лун, – иногда приходила еще и склонность к книжным оборотам, – как ветер развеет и унесет все, что тебе дорого на этом свете.
– Такое невозможно! Мне ничто не дорого, кроме меня самого!
– Тогда полагаю, мы прекрасно друг друга поняли.
– Ах ты!..

В одиннадцать лет она страстно мечтала стать, как все, избавиться от проклятия-дара, научиться просто жить, радоваться и огорчаться, как обыкновенные люди, в пятнадцать уже было все равно, она смирилась, что знакомые встречают ее с опаской, а незнакомые люди выслушивают на улице с ужасом, а в девятнадцать окончательно приняла свою судьбу, как некую данность, с которой необходимо жить. Или существовать, потому что она себя чувствовала просто марионеткой на невидимой ниточке, захочет и дернет кто-то невидимый, включит режим управления сверху, потом выключит. Она же остается с таким чувством словно бы нечто чужое, чуждое человеческому прошлось внутри ее головы, еще и ноги позабыло перед входом вытереть.
Кассандра не была жрицей Аполлона, как та, древняя носительница того же имени. Она вообще не могла быть жрицей. И даже мысли уйти в монастырь посещали ее исключительно редко, она знала, что никакие более молодые боги не избавят от древнего проклятия, как и боги старые. Боги вообще далеко не так всемогущи, как может показаться людям, они творят добро и зло, но сами никогда не могут наверняка просчитать последствий. Она не была жрицей, пожалуй, ей бы даже больше подошло звание Рыцаря Печального Образа. Еще в детстве, в бессонные книжные ночи проведенные с Дон Кихотом она чувствовала удивительное родство душ, у него тоже был удел, отличающий его от прочих смертных. Ее Росинантом был дух будущего, Санчо Пансой – тщательно сохраняемое в глубине души здравомыслие, копьем – взгляд, пронзающий время. А вот Дульсинеи не было. Но раз она не была жрицей, то быть может ту стоило придумать?

– Жить тебе осталось всего полгода, под машину попадешь, – как всегда размеренно и спокойно, как всегда на «ты», независимо от возраста, – но сначала от тебя муж уйдет к твоей подруге, Светлане.
Короткая оторопь, нервный смешок.
– К Светке-то?! Да ну тебя, Сашка, к этой мымре расфуфыренной? Брешешь, как всегда, – удивительно, но никто никогда не помнил, сколько пророчеств сбылось, еще одна сторона проклятия, – а жить я собираюсь еще лет пятьдесят как минимум. И не смотри на меня так, отстань наконец со своим сглазом!

Сначала, особенно ребенком, она страшно пугалась, кричала, уходила в истерику, изводила родителей, пока те не стали считать ее выходки слишком частыми и непонятными. Началось лечение, долгие поездки по маститым докторам, длинные больничные коридоры, часы ожидания, и судьбы, судьбы, судьбы больных. Ничего более страшного, собранного в одном месте, Кассандра больше не встречала. С ужасом представляя, как порвалась бы на тысячи мелких кусочков ее душа, попади она в войско перед боем. Доктора же мудро кивали бородами или улыбались глазами в зависимости от своей гендерной принадлежности, задавали кучу вопросов, получали в ответ свою судьбу, дивились, пугались, ставили диагнозы – всякий раз разные, но в итоге пришли к общему выводу, что это либо пройдет, либо нет. В целом девочка психически здорова, просто у нее слишком богатая фантазия: значит, нужны только покой и терпение. Больницы как раз научили ее терпению, много позже вспоминая себя маленькой испуганной девочкой, Кассандра удивлялась, как не сломалась, не сошла с ума: наверное, это некая божественная предопределенность, ко всякому проклятью прилагается характер, способный с таковым жить.

– Ты не поступишь в институт, попадешь в армию, вернешься оттуда больным и озлобленным на весь белый свет, не сможешь найти нормальную работу, свяжешься с дурной компанией, попадешь в тюрьму.
– Не пугай мальчика! Артем у меня такой хороший и замечательный, такой домашний, неиспорченный мальчик, зачем ты рассказываешь ему все эти глупости?!
– Твоя мама запьет с горя…
– Сашка, прекрати немедленно!

У нее было два брата. Все как положено в греческой традиции, она звала их про себя Гектором и Парисом. Старший – самый сильный и справедливый человек на свете в представлении младшей сестренки, которую хоть и не понимал, но всегда любил и баловал, только с его силой и уверенностью можно было принимать ее дар-проклятье. Но она всякий раз пугалась, затем ночами плакала от несправедливости этого мира, видя что его ждет в скорости. Средний – избалованный красавчик, которому, как было очевидно без всякого пророчества, суждена карьера и судьба всякого Дон Жуана. Одно из его увлечений поневоле обязано было закончиться плохо, но за то, что он уведет за собой к Аиду и Гектора, Кассандра тихо ненавидела Париса. Но и любила, очень сильно любила и еще сильнее мучилась от того, что не могла ничего изменить, ни капли, ни мига ни единой предсказанной собою же судьбы.

– Сашка-лгунья, Сашка-врунья, Сашка – глупая колдунья!
Привычные приветствия на школьных переменах давно уже не вызывали у Кассандры никакой реакции, хотя в начальных классах дело нередко доходило до драки, чаще победной, но в этот раз дар вдруг решил заявить о себе.
– Андрей, тебе ждет слишком большая удача в этой жизни, ты не справишься с ней, и тебя просто раздавит, когда тебе не будет еще двадцати.
– Екатерина, дьявол будет жить в тебе, ты будешь менять обличья, мужчин, как перчатки, но везде найдешь только одну пустоту, ведь именно такая как ты некогда открыла ящик Пандоры.
– Дмитрий, ты будешь счастлив как в сказке три месяца и три дня, затем все закончится, плохо закончится, не надо играть с огнем.
– Ольга, смерть и болезнь бродят вокруг тебя, торопись жить.
– Александр, ты утонешь в канале через два года.
Она зашла в класс, прислушиваясь, но в коридоре царила мертвая тишина. Через минуты раздались тихие смешки, переходящие в привычный гогот и вот уже все забылось, всеми, кроме нее.
– Еще пятеро, – черкнула она в блокнот дрожащей левой рукой.

Это всегда было неожиданно, всегда как удар исподтишка, как страх, выползающий из-за поворота, нежданно-негаданно бьющий с небес по голове ливень. Можно было несколько дней спокойно ходить среди людей, среди огромных человеческих толп, не замечая ни единой индивидуальности, не видя ничего, кроме пустых скучных забитых повседневностью лиц, а потом вдруг обрушивалось на нее словно стереовидение, яркое до безумия, слепящее глаза, заполняя радугой света душу, превращая из женщины в пророчицу, требуя остановиться и сказать, никак иначе, удержать в себе это было невозможно, воля просто отключалась, ее мнение, ее чувства уже не интересовали древнюю силу, она была просто проводником того, что неизбежно. Но при этом все осознавала, понимала сама. Наверное, было бы лучше, если бы не помнила, если бы все оставалось в провалах памяти, а так ей приходилось взваливать на себя убийства, смерти, болезни, страхи, насилие в таких количествах, что, казалось, должна давно была бы превратиться в женщину без души, но нет – не выходило, каждая боль проходила сквозь нее. А затем опустошение… Словно прожила, прострадала кусочек чужой жизни. Она пыталась находить в этом утешение, но сама понимала, что обманывает себя – она не разделяла человеческую боль, она принимала на себя ровно то и столько же, сколько затем предстоит перенести другому.

– Ты слишком любишь машины и скорость, они стали твоей судьбой, и уже скоро вы окончательно найдете друг друга.
– Мне не стать гонщиком, я слишком нервный, Саша, ты переоцениваешь меня!
– Ты не понял. Авария. Ты останешься без движения, без ног, просто мозгом и духом в бессильном теле.
– Зачем ты это сказала?! Я не брошу гонки, это моя жизнь! Не уговаривай даже!

Что еще делать ребенку, посаженному фактически под домашний арест, при том, что девочке свойственна меланхолия и склонность уходить в себя? Правильно – читать. И как она читала! Запоем, отрываясь от грешной земли, куда поместили ее нерадивые боги, проживая чужими судьбами, не размеченными пророчествами, радуясь, огорчаясь, старея, молодея, влюбляясь, ревнуя, умирая… Она даже научилась показывать подобные эмоции в жизни, хотя и не чувствовала их вовсе. Ведь зачем огорчаться сегодня, если точно знаешь, что будет завтра?
Пророчества приносили с собой слишком много тоски своей предопределенностью, забирая взамен чувство времени. Для нее не было разницы между настоящим и будущим, они сливались воедино всякий раз, когда тихая спокойная девочка вдруг преображалась, становилась словно выше, подобной богиням-жительницам Олимпа, прожигала глазами очередную жертву и говорила, говорила. Наверное, так пророчили пифии: размеренно, четко, голосом, лишенным человеческих интонаций, зато наполненным божественной силой.

– Брат, завтра ты познакомишься с женщиной, женатой женщиной. Она станет твоей погибелью, звать ты ее будешь Эленой.
– Сашуня, что за ерунда?! Женщины счастье жизни, а не гибель!
– Через нее ты найдешь свою смерть и брат тоже.
– Сашуня, сколько глупости в твоей хорошенькой голове! Давай я тебе лучше мужика найду приличного и серьезного, а?

В результате запойного чтения – детские книжки сразу ничего не давали измученному сознанию девочки, так что старт был взят сразу с Чехова, Булгакова, Толстого, – она добралась до Гомера в возрасте лет десяти, а до греческих мифов и того ранее. С тех пор и стала называть себя Кассандрой согласно судьбе, а не имени в свидетельстве о рождении, которое, что ее совершенно не удивило, тоже соответствовало мифам – было вторым для нее, для Кассандры. Быть может назвали бы ее родители иначе, ничего бы и не случилось, грустно подумала она и превратилась в Кассандру. Кто мы? Чей мы выбор? Свой или причудливых переплетений нитей мироздания?

– Ты стоишь на распутье трех дорог, но не знаешь, что выберешь неправильно.
– А ты будто знаешь?! Не смеши меня!
– Выбор твой приведет к смерти, не твоей, но двух хороших людей, а ты уже никогда не простишь себе этого.
– Замолчи!

Конечно, не обошлось без научного исследования вопроса. Во-первых, миф не сходился, она определенно не отвергала никакого Аполлона, да и когда могла проделать подобное, ежели родилась с проклятием? Еще находясь в утробе матери? Звучало сомнительно, как и само предположение о существовании некоего древнегреческого бога, наверняка давно ушедшего в иные галактики нашей вселенной. У Кассандры-подростка была теория, что на всю вселенную выделено определенное количество богов, вот и бродят они туда-сюда, неприкаянные, оставляя следы своего присутствия на разных планета, всякий бог всегда демиург, ибо создать нечто совершенное невозможно.
Дальше же исследование углубилось в теорию генетического наследования, и тут довольно быстро был достигнут первый успех. Обнаружена в семейных мифах некая бабушка – дядя проговорился по пьяной лавочке – которая отличалась похожими странностями и благополучно была упрятана в желтый дом, ибо в то время люди были проще и решения принимали согласно тому, что видят, а не по сложным психологическим теориям. Дальнейшие розыски потребовали достижения взросления, ибо надо было и в архивы проникать, и даже по заграницам ездить. И обнаружилось тут нечто удивительное – раз в два-три поколения по женской линии обязательно попадались такие вот мертвые ветви на генеалогическом древе – чаще всего с клеймом полного безумия. До времен древнегреческих проследить не удалось, но вывод был очевидный: не всякий миф просто миф, вполне возможно, что в его основе лежит нечто, непонятое окружающими. С тех пор Кассандра поверила в свое происхождение из древней Трои. Это предположение было ничем не хуже прочих.

– Ты вор, ты украдешь мечту у матери, силу у отца, деньги у друга, жену у начальника, славу у соседа, дом у дяди, – она никогда не могла заговорить с незнакомым человеком первая, только под влиянием дара.
– Кто ты такая?! Что ты несешь?! Проходи мимо, не мешай честным людям!
– Честность – категория знакомая тебе только по книгам. Вот только закончишь ты плохо, замахнешься украсть больше, чем тебе нужно, больше чем сможешь унести.
– Сгинь с глаз моих долой!

А можно ли намечтать себе будущее, однажды вдруг подумала она. Если очень-очень сильно и долго мечтать вдруг нечто в мировом космическом пространстве отреагирует на ее желание? Как порождение древнегреческих мифов, как пророчица, она верила в судьбу, судьбу предсказанную, сама ведь всегда верила и видела, что все сбывается. Да только своей судьбы не видела и не знала. А может… Может просто не встретила еще? Она попыталась представить, чего бы ей хотелось больше всего в жизни. Не отказаться от дара-проклятия – он был принят в ее жизнь, без него она уже будет не она, не Кассандра, а от своей судьбы не отказываются. Но как же хотелось встретить хоть одного человека, который бы ей поверил. Не отвернулся бы на ее очередное предсказание, не сбежал бы в ужасе. И она начала мечтать… И искать.
Все города мира, все страны, строгий план экономии времени и денег и улицы, улицы, улицы незнакомых городов, незнакомых языков. Она говорила на всех языках мира, когда пророчествовала и не понимала затем, что сказала этим людям, которые привычно пугались, кричали, топали ногами, иногда даже порывались побить, а то и закидать камнями.
Безрезультатно…

– Тебя убьют, просто глупо случайно застрелят на этой не твоей войне.
– Я буду осторожен, не волнуйся!
– Я не волнуюсь, просто вижу, знаю, как и знаю, что ты мне не веришь.
– Верю, верю, верю! И буду осторожен как только могу!
– Врешь, мальчишки все такие…

Наверное она была красива, как и положено Кассандре. Ее подобное не волновало, с лихвой хватало иного проклятия. Ежели кто-то сначала реагировал на красоту, то быстро узнавал, что его ждет в жизни, и почему-то никогда увиденная красота в столь незадачливом будущем не значилась.
Никто не знал, что она Кассандра. Это имя всегда было с нею, она называла так себя и когда думала про моменты обычной жизни и тем более про миги пророчеств. Ведь они всегда так кратки, редко приходит несколько вместе, собрать бы все время, когда чужое входило в сознание и выкинуть из жизни даже пускай год, с запасом хватило бы, и жизнь стала бы нормальная, человеческая. Да нет, нельзя так, поэтому она и Кассандра, богом отмеченная, а имя это тайное, как в сказках и мифах, такое которое никому нельзя знать, только самым-самым близким людям, которых у нее никогда не было и не будет.

– Гека, не ходи завтра с братом, не ходи, прошу тебя!
– Почему, сестренка? Он же наш брат, я должен ему помочь, пусть он и не прав.
– Не ходи, пожалуйста, умоляю!
– Опять эти твои девичьи грезы. Не волнуйся, все будет хорошо, – он потрепал ее по голове, как делал только он в этой жизни, да только в последний раз, она знала.

Это случилось в хмурый осенний день, когда ничего уже не ждешь, когда небо становится тяжелым и давит на плечи, только не каждый человек наделен силой Атланта. В хмуром городе, в переулке, забитом бестолково припаркованными машинами, среди прохожих, увертывающихся друг от друга и от брызг, поднимаемых обязательно спешащими неизвестно куда господами в своих металлических коробках. В очередной, а ведь некогда она пыталась считать, да сбилась, но было очень-очень много тысяч раз, может быть даже дело дошло до миллиона, хотя не поручилась бы за верность подобной арифметической оценки, все-таки людям, к которым она, как ни странно было для нее самой сознавать сие, принадлежала по рождению, свойственно преувеличивать все, что касается их самих, их жизни… Она увидела. Первый раз картину, связанную с нею самой. И поняла, что скажет глупость, невероятную глупость, ведь если он не поверит, а он не поверит, ведь ей никто никогда не верит, то получится, что ничего не получится: парадокс как у критского лжеца. Но дар требует сказать, значит:
 – Ты моя судьба.
 – Я знаю, Кассандра.