Я на самом севере тайги. Дальше, вон там, за озером, болото перейдёт в тундру с кривыми и низкими деревьями, с северными оленями и озерками-блюдцами над вечной мерзлотой. Я поднимаюсь на холм. Заросший жухлой травой, он рассечён песчаным просёлком и замаскирован тёмными пятнами разлапистых сосен. Почти везде промеж деревьев прорываются из-под земли острые скальные оползни и заросшие разноцветным мхом старые камни. Жидок, как видно, слой почвы под дёрном. С вершины холма мне, сидящему на таком вот старом и тёплом камне, видно, как глянцевые воды глубокой реки соединяют два огромных сияющих зеркала озёр. Когда солнце ненадолго прячется за облаками, лента реки мутнеет, но озёра, хотя и теряют свой золотой блеск, остаются серебряно-белыми. Только ярче проступает покрытая елями чернь островов. С нагретых камней на озёра через мою спину стекает тёплый ветер, и я снял ветровку, а за ней и майку. Когда ещё тут хлебнёшь солнца? Воздух такой прозрачный, что через час голые плечи покраснеют и зазудят. Ну и пусть.
Я разглядываю маленькую деревню у подножия холма. Чёрные бревенчатые дома обнесены покосившимися щербатыми заборами. Кое-где в прибрежных дворах припаркованы мощные внедорожники туристов.
Внизу, на дороге, человек. Он направляется прямо ко мне странной механической походкой. Человеку этому тяжело, это стало ясно, когда он подошёл ближе. Судя по красному одутловатому лицу, он давно пьёт. С виду ему лет сорок, хотя, может, и меньше. Маленького роста, давно не брит, щетина с сединой. Одет кое-как. Он остановился, посмотрел на меня щёлками отёкших глаз, выдержал паузу и тихо сказал:
- Здравствуйте.… Даже не знаю, с чего начать…
- Здорово, - нехотя ответил я, - можно не объяснять – вижу, как тебя корёжит.
- Да…- он стоял очень прямо и прижимал к бокам трясущиеся руки.
- Давно пьёшь? – спросил я.
- Где-то неделю.
Он помолчал и добавил:
- А резко завязывать нельзя, надо хотя бы пива.
Я видел, что он мне врёт, но зачем? Пьёт он дольше недели, это понятно с первого взгляда, а показаться мне лучше, чем есть на самом деле, ему нет резона. Скорее всего, он не помнит, когда запил... Знаю я, как люди мучаются, иногда таким грех не помочь.
- Сколько пиво стоит?
- Пятнадцать.
Я дал. Меня озадачило, что он спокойно и как-то отстранённо взял деньги, без суеты, но и без мнимой гордости. Не делая одолжения и не улыбаясь подобострастно, взглянул на меня без выражения, тихо сказал «спасибо» и той же механической походкой пошёл вниз.
Я быстро о нём забыл. Мне хочется поскорее увидеть здешние места.
К причалу пришвартовалась моторная лодка, из неё на мостки шагнул высокий человек в ярком импортном комбинезоне. «Георгич! – догадался я, - так и должен выглядеть Сталкер!»
Я спустился с холма ему навстречу, и мы пожали друг другу руки.
- Рад знакомству! – улыбнулся Георгич, и я, увидев его белые зубы, почему-то подумал, что он не курит. Ну и я тогда завяжу на время.
- Что ж, наверное, не будем откладывать дел, - сказал он, достал из планшета карту и стал показывать мне маршрут предстоящего путешествия. А я внимательно рассматривал своего проводника. Чем-то он напомнил мне Виннету, вождя апачей, из виденного когда-то в детстве фильма. Осанистый, поджарый, меднолицый, с прищуренными карими глазами и сединой в чёрных волосах, особенно на висках. Моложе моего отца. Кисти рук жилистые и загорелые. Чисто выбрит. Слегка пахнет одеколоном. И сразу внушает доверие.
Я кинул свой рюкзак к нему в лодку, и он не спеша повёз меня к другому берегу длинного чистого озера. Мотор работал еле слышно. По дороге мы разговорились. Вернее, говорил он, а я слушал, потому что слушать его было замечательно интересно.
- Охотой и рыбалкой я здесь занимаюсь более тридцати лет, - начал он, и меня насторожило слово «более». Я почувствовал хорошего рассказчика, со стилем, - и даже не сомневаюсь, что тебе здесь понравится.
Я заметил, что мы легко перешли на «ты».
- Красиво, - поддакнул я, поражённый высотой скал на берегу. Корабельные сосны на скалах казались одуванчиками, выросшими на стенах и крышах заброшенных небоскрёбов.
- Чтоб наверху оказаться, нужно целый день забираться, - комментировал Георгич, - как говорится, голову задираешь поглядеть, так шапка падает. А сверху даже айсберги в Белом море видны. Красота – это ещё не всё. Смотри, вода какая! Чистейшая! Прозрачная, на десять метров вглубь. Это озеро образовалось в земном разломе, и глубина тут доходит до ста двадцати метров.
Он говорил спокойно, зная, что сейчас в сине-зелёной толще воды я увижу вершину топляка, огромной старой ели, белой под слоем умерших ракушек. Нижняя часть гигантского ветвистого ствола вместе с солнечными лучами терялась в тёмной глубине. От этого зрелища мне стало жутковато. Я боюсь глубины. Фантазия моментально нарисовала мне картину столкновения с рифом-убийцей, неминуемой катастрофы, кораблекрушения, и наших тел, медленно опускающихся в холодную бездну с бледными лицами, открытыми ртами и выпученными глазами.
- Рыба тут тоже всякая есть. И палья, и кумжа, и сиг, и голец. Но я больше охоту люблю. Жаль, сейчас сезон закрыт. Приехал бы ты через пару недель, пробежались бы по лесу с собачками.
Я слушал и кивал.
- Ничего, я тебя по всему озеру провезу, речки лососёвые - форелевые покажу, а про охоту так поговорим.
Озеро то извивалось, зажатое между скал, то раздвигало их и открывало широкие, окаймлённые жёлтым сухим тростником губы. Оранжевые, солнцем пронизанные сосны на скалах сменялись чёрно-синими стенами елей по берегам разливов. В переплетении еловых лап солнечные лучи тонули так же, как в глубине воды. Лодка иногда выбирала проливы между маленькими, вытянутыми параллельно берегам островками, на которых низкие и кривые сосны прижимались к чахлым и тонким елям. ЗемлИ на островках маловато, а ветра много, особенно зимой, вот и надо как-то вместе выживать. В этих проливах временами появлялось каменистое дно, пустынное, без водорослей.
В одной из загубин Георгич повернул лодку к берегу.
- Слышишь? – спросил он, заглушив мотор. Я прислушался и почувствовал в воздухе дрожание и тихий гул. Как будто где-то вдалеке гудит туча гигантских комаров. Лодка заскрежетала по камням, мы выпрыгнули на берег и затянули её повыше. Георгич молча махнул мне рукой, и я зашагал за ним по тропе, стянутой корнями-венами, перешагивая через выпирающие суставы валунов. Мы пробрались через удивительно густой ивняк, и мой проводник неожиданно и всё так же молча сделал шаг в сторону. Я застыл на краю водопада. Глубокий и сильный ручей у моих ног летел вниз по зажатому скалами руслу, взбивая облако водяной пыли и наполняя лес гулом.
- Сколько людей сюда не приводил, все до одного улыбаются, когда первый раз его видят, - сказал Георгич, когда я выдохнул, - что это значит? Это значит, что все люди - хорошие, если радуются такой красоте. Некоторые даже в голос смеются. Особенно молодёжь. А детям как нравится!
Мне тоже хотелось смеяться, улыбался и Георгич, глядя на мою счастливую физиономию. Я смотрел на кипящую, бушующую воду, на желто-голубую пену, на переливающуюся радугой водяную пыль и не мог сказать ни слова.
- Что, уносит вода печаль? – серьёзно спросил Георгич. Я молча кивнул, - А ту, что не унесёт, огонь сожжёт. Я пойду, костёр разведу.
Он ушёл, я остался смотреть. В голове не было никаких мыслей – за долгий день она уже не вмещала столько неподвижных скал и мчащейся воды, столько окружающего пространства с его покоем и движением, с его звуками и цветами, глубинами и высотами, комарами и ягодами, синим небом за кронами сосен и сладким дымом костра. И скоро я устал. Наверное, ощущение красоты долго не удержать. Не знаю. Я оторвал рассеянный взгляд от шумных порогов и пошёл к костру.
- Давай чай пить, - пригласил Георгич, - Вот термос, вот сушки. Ты, я вижу, тоже по-спартански.
- У меня тут кофе и галеты. А из еды – вот…, - я достал из рюкзака жестяную банку перловки с мясом.
- Смотри-ка, и у меня тоже, - он слегка удивился, - наверное, в деревне покупал?
- Ага. Мне на день хватает, таскать лишнее не люблю.
- Правильно. И мне не нравится с помидорами да яйцами в лесу возиться, тем более, как некоторые, курицу руками рвать. Я тоже налегке. Нож, спички, ну и ложка, чтобы времени не терять. Давай свою банку, я открою. Ты ножичек не царапай, он у тебя, смотрю, не простой.
Георгич достал из ременного чехольчика блестящий универсальный нож с набором всевозможных лезвий и ловко открыл обе банки.
- Можно посмотреть? – спросил я. Он протянул мне нож вместе с банкой.
- Фирменный. Вещь! – похвалил я, превратил его в пассатижи, свернул открытую крышку банки в трубочку и просунул в неё прутик. Потом, взявшись за ручку-прутик, поставил банку на угли костра, а нож вернул Георгичу.
- Солдатская смекалка! – улыбнулся он, - давай-ка свой ножик, я его направлю.
Я протянул ему нож, он рассмотрел его, достал откуда-то изящный тоненький оселок на пластиковой ручке и стал лёгкими движениями водить им по лезвию.
- Удобный! – сделал вывод Георгич, - и сталь очень хорошая.
- От деда достался. Он мастер был.
- На, держи. Бриться можно, - Георгич вернул мне нож и показал оселок, - Алмазное напыление, любую сталь берёт.
Наши разговоры и манипуляции напомнили мне похвальбу двух мальчишек, солидно демонстрирующих друг другу свои сокровища. Отдых и костёр располагали к общению.
- Значит, охотник? – пытливо спросил Георгич, прихлёбывая чай из термосной крышки.
- Так, любитель. Можно сказать, дилетант. Раньше, бывало, с друзьями на зайцев да на уток ездил, а сейчас – ни времени, ни особого желания.
- Что так?
- Не знаю, вроде как жалко их становится.
Я не стал рассказывать профессионалу, как пару лет назад, разделывая после удачного загона лосиху, я вытащил у неё изнутри маленький, белый, словно игрушечный эмбрион с уже сформировавшимися копытцами на тонких ножках и незрячими глазами. Мало радости, что стрелял не я.
- Ну, значит, ты, извини меня, натуралист, а не охотник.
- Наверное.
- У нас тут на зайцев не охотятся, рельеф не тот, да и на уток одни только городские. Мы всё больше на лосишек да на мишек. Вот был у меня не так давно случай, могу рассказать, пока перекусываем.
Я пожал плечами, а потом кивнул, не желая обидеть рассказчика.
- Так вот, уже поздней осенью дело было, - начал Георгич, - снежок только выпал. Я решил с собачками прогуляться, налегке. Карабин только и взял. Ни чаю, ни каши, да и оделся-то легко, на свитер - солдатский камуфляж, сапоги и спортивная шапочка, знаешь, вязаная такая. Целый день бродил, пора, думаю, и домой уже собираться. Тут собаки залаяли, и, главное, где-то недалеко. Пойду, погляжу. Вижу, след свежий, прямо горячий. Я за собаками по нему. В азарте времени не замечаю. Смотрю, держат мои красавчики, Бой и Лапка, корову. Я в таких случаях бью ей по передней ноге, чтобы она хромала, не могла уйти далеко, и гоню потом к дороге. Палками в неё кидаюсь. Ну, чтоб на дороге, значит, добить, разделать и затем легче вывозить. А тут уже смеркается, я прицелился и мазанул, ногу ей не сломал, а только поцарапал. Она, видно, от боли на меня и попёрла. Тут уж деваться некуда, я ей четыре раза в грудь – бум, бум, бум, бум! Она легла, я подождал, вижу, готова. Подошёл, горло перерезал, кровь спустил и думаю: «Ну и дурак же я!» Кругом чепурыжник, снег метёт, и почти стемнело. Домой в темноте дорогу не найти. Ну, что, придётся костёр разводить, ночевать. Ладно, думаю, не впервой. А снежок-то валит, и ветер поднимается. Я уже и подзамерзать начинаю. Быстрее надо! А у меня, грамотея, спички и чиркаш от сырости убраны в стеклянный пузырёк из-под валидола. Я пока замёрзшими руками его открывал - просыпал, а чиркаш-то выронил в снег. И найти не могу в темноте. Обо что я только эти спички оставшиеся не сушил и не чиркал. Об волосы сушу – они сальные под шапкой, не сохнут спички, суки, о приклад чиркаю – не загораются. Меня уже трясёт, пальцы не слушаются, ну, думаю, если не разожгу огонь – всё. Край! Темнота – только снег белый еле видно. Собачки мои уже колечками свернулись, их замело, и не видать. Да что с них толку? В летнем камуфляже с ними на снег не ляжешь, один чёрт – замёрзнешь. Я корове брюхо чуток вспорол, руки туда запихал, внутренности горячие. Кое-как пальцы отогрел, снегом оттёр от крови, решил по-другому огонь развести: патрон раскурочить, порох высыпать, а гильзу в ствол зарядить и капсюлем в порох выстрелить, авось вспыхнет. Голова уже не соображает, патрон разобрать не могу, зубы чуть об пулю не сломал. Потом всё же додумался, вставил её в ствол сверху, в дульный срез, расшатал патрон и пулю вынул. Порох на бумажку высыпал, пенёк от снега очистил, бумажку осторожно положил, более-менее сухого моху надёргал. Ну, думаю, с Богом! На крючок нажимаю, пшик, только капсюлем пробитым завоняло. Даже искры не видел. Стало мне тут совсем холодно, обидно и спать захотелось с горя. Знаю, что если усну, уже не проснусь, а мне всё равно. Пальцами замёрзшими в снегу ковыряюсь от нечего делать. И чувствую, вот он, чиркаш! У меня! Я прям ожил, от радости проснулся. Есть, всё-таки, Бог на свете! Правда, он сырой….
- Кто? – опешил я.
- Да чиркаш этот!
- А-а…
- Уж я его и бумажкой тёр, и дышал на него, вроде, просушил. Давай растопку искать. Хорошо, рядом вересковый корень из-под снега торчал. Я его из последних сил расшатал, из болота вывернул, устал спсиху, даже немного согрелся. Настрогал ножом смолистой растопки, чирк спичкой – есть! Потихоньку разгорелось. Я этот пень смолистый целиком в огонь. Пенёк-то небольшой, надолго, вижу, не хватит. Ну, да ничего! Что-нибудь придумаю, главное – горит. Вижу, собачки дым учуяли, зашевелились, заскулили, из-под снега вылезли. Мне ещё веселее стало. Я руку в брюхо корове сунул, кишок им вымотал, себе мяса с рёбер нарезал, давай на шомполе шашлык жарить. Никогда такого вкусного шашлыка не ел. Горячий, сырой, несолёный! Но это ещё не всё. Отогрелся я чуток, но соображаю, что с таким костром до утра не дотянуть, а дров поблизости нету, одни кусты. Ветер аж до костей моет. Взял я тогда нож и снял у коровы с живота шкуру, большой такой кусок, сколько смог. Дырки для рук прорезал, обмотался шкурой, ремнём от карабина на груди связал. Вроде, ветер держит, теплее стало. Почапал на ощупь за дровами. Темно, всё снегом засыпано, почти ничего сухого не нашёл. Сунул последние дрова в огонь, а сам думаю: «В крайнем случае, брюхо ей до конца вспорю, кишки и ливер вытащу, а сам внутрь ей залезу, насколько смогу. Полежу, погреюсь, собак рядом положу». Вот до чего дошло! Тут вижу, над лесом ракетница взлетает. Слава тебе, Господи! Значит, ищут! Хорошо, у меня трассирующие патроны были. Я давай в небо стрелять. Насилу меня пограничники знакомые нашли. На снегоходе, с фарами, с фонариками. Жене моей спасибо, это она тревогу подняла, как чувствовала, что со мной беда. Объяснила ребятам, куда я пошёл. Они когда меня увидели, думали – йети, снежный человек. Рожа чёрная от костра, сам весь в крови, шкурой обмотанный. Говорить от холода не могу.… Оказалось, от дороги я всего за три километра ушёл, а от дома – за четырнадцать. С тех пор у меня спички и сухое горючее во всех карманах.
- А с коровой что?
- Слушай дальше. Три дня потом добраться не могли до туши. То снегоход сломался, то оттепель с туманом. Хорошо, хоть старики научили, как мясо уберечь от ворон, от волков, и от всех других паразитов. Надо над тушей, как над костром, поставить две рогатины, на них положить жердь, а на жердь повесить два больших кольца из бересты, ну, вместо котелка или чайника. Ни одна тварь не подойдёт!
- Почему?
- Боятся, наверное. Видят, человеческих рук дело.
Это уж точно, подумал я.
- А мясо так и стухло. Почти всё. Мы с мужиками только ноги и забрали. А печень и другой ливер завонял. Трудно тогда корова мне далась!
Георгич замолчал, отдыхая. Молчал и я. Странное впечатление произвела на меня эта история. Для чего он мне её рассказал? Говорил он с улыбкой, словно приглашал посмеяться над собой. Вот, мол, какие сам себе трудности организовал, и как героически их потом преодолевал! Но здесь, в глухой тайге с чистым небом и завораживающим водопадом, его несомненно правдивый рассказ с подробностями не достиг намеченной цели. Мне показалось, что он хочет слегка шокировать меня, городского натуралиста. Ну, что ж, естественное человеческое желание, даже для такого опытного профессионала. Только вот откуда он знает, как я отреагирую?
- Да-а, не шутки…. – сказал я. И закурил.
- Точно, не охотник, - констатировал Георгич, - охотник в лесу не курит.
Примерно такой оценки я и ожидал. Мы допили чай и стали собираться. Я снова пошёл к водопаду, чтобы набрать в термос воды и залить костерок. Приближался вечер, закатная сторона неба над озером помутнела тёмно-серой дымкой. Солнце окунулось в неё, ветерок стих и стало сумрачно. Поток ворчал глухо, недовольно и белел по всему ущелью, видно, за день накопил пены и хотел отдохнуть под её одеялом.
- Дождь будет, - уверенно сказал Георгич, - надо домой попадать.
Вдоль тех же берегов мы отправились обратно к причалу. Береговые скалы в сумерках казались ещё огромнее, и мрачно молчали в безветрии.
- Погода у нас на дню по пять раз меняется. Ты, наверное, уже заметил.
Я кивнул.
- Что приуныл, турист? Не грусти, утром опять солнышко выйдет!
- Не сомневаюсь, - мне удалось улыбнуться.
- Лучше о себе расскажи что-нибудь!
Правду рассказывать мне, почему-то, не хотелось. Слишком долго это, и вряд ли интересно. Врать напропалую – тоже. Георгич отличит одно от другого.
- Я, Георгич, на военной пенсии. По состоянию здоровья. Вот, на мир любуюсь. С интересными людьми знакомлюсь. С тобой, например.
Расчёт мой оказался верен. Он тактично не стал спрашивать меня о здоровье, а я опять перевёл разговор на его персону. Мне, и правда, интереснее было бы говорить о нём.
- Что во мне интересного? – смущённо, но довольно улыбнулся Георгич, - треть века в лесу провёл, одичаешь тут. Правда, на здоровье пока, тьфу-тьфу, не жалуюсь. Опять же благодаря лесу. Воздух, тишина, психологических стрессов нет.
- Ну, а семья?
- Тыл у меня крепкий. Жена давно привыкла, что я всё время в лесу. Я и обоих сыновей с детства по лесам таскал. Теперь они взрослые, оба в институтах учатся.
Георгич призадумался и продолжил:
- Но что-то лес их не тянет. Всё, вроде, знают от меня и про охоту и про рыбалку, а им город подавай. Раньше, помню, были мы с женой молодыми, а дети маленькие, так в одной комнатке жили, с печкой. Туалет на улице. Пацаны на одной кровати валетом спали, мы с ней на другой. Она в школе работала, детей учила, я учился заочно, тоже работал. Время шло, дети росли. Мы даже не ссорились никогда. Времени не было. Я постоянно в лесу, она в школе. Дети как-то… незаметно выросли, теперь у каждого своя жизнь. Старший вот жениться собрался. Приходится мне крутиться, туристов водить, деньги зарабатывать.
Он не смутился, сказав про туристов, да я этого и не ждал.
- Ничего, может, внуки по моим стопам пойдут! – сам себя обнадёжил он.
- Говорят, внуки, они даже больше на дедов похожи, чем на отцов, - поддержал я в надежде услышать несколько искренних слов.
- Устаю понемногу крутиться. Хочется иногда отдохнуть. А внуки пойдут, некогда отдыхать будет.
И опять мне было не понятно, рад он этому или нет….
- Вроде бы, рано мне ещё на покой, а покоя хочется. Но не пенсионного покоя, а… умственного, что ли. Ты как считаешь, бывает такой?
Уже теплее, подумал я.
- Умственный? Бывает, наверное, если на всё забить. Только ведь душа не всегда с умом согласна, верно?
- Да, была бы душа спокойна, и всё остальное тогда не в тягость. А так, вечно то одно, то другое. То суета бытовая, надоедливая, то, наоборот, соблазны всякие. И карабин получше хочется, финский или немецкий, и моторчик помощнее, японский бы….
Георгич прищурился и усмехнулся:
- Да и сам я ещё не такой уж и старый, а туристки иногда бойкие приезжают, глазками так и стреляют. Вот был недавно случай….
- Завтра-то куда поедем, Георгич?
- Завтра?.. А куда хочешь. Есть недалеко одна речка, можно кумжи половить, если интересуешься.
Я кивнул.
- Можно и кумжи.
- Завтра видно будет, - сказал он и замолк. Решил, видно, что не очень хочется мне слышать об этом случае с туристкой.
- Видел пароходик у причала? – немного погодя спросил Георгич, - маленький такой? Это мой. Там внизу каюта, камбуз, газовая плита. Переночуешь там, а утром, как проснёшься, позвони. Тут на горушке связь есть. Поедем куда-нибудь ещё, если захочешь, и если погода позволит. Ключ над дверью, за наличником.
Едва мы ступили на причал, пошёл дождь. Редкий и крупный в начале, он вскоре помельчал и зачастил. Георгич попрощался со мной и уехал. Я натянул капюшон и пошёл искать магазин. Мне захотелось выпить, а с собой я ничего не привёз, чтобы не соблазняться. Ни души в деревне. Спросить не у кого. Я постоял немного на грязной дороге, посмотрел на свет в редких окошках, послушал лай почуявших меня собак. Потом вернулся на причал, открыл замок на пароходике и спустился в каюту. Лёг и попытался уснуть.
Дождь шёл всю ночь, и утром не закончился. Проснувшись, я вспомнил, что вот так же в детстве, дождливым утром почему-то хотелось быстрее добежать до школы, сесть за последнюю парту в ярко освещённом жёлтым светом классе, достать из портфеля постороннюю книжку и читать. Не обращая ни на кого внимания, а только делая присутствующее лицо. Хорошо, если урок не важный. Хотя он редко таким бывает. А ещё лучше, когда учитель опаздывает. И «Остров сокровищ»! Остров сокровищ!
Под капюшоном я вышел с причала на дорогу, достал телефон, но связи не было. «Пойду, посмотрю, какой сегодня вид с холма». Справа, за покосившимся забором я разглядел старое, поросшее Иван-чаем пожарище. Из высокой травы торчала печная труба и несколько чёрных брёвен. Ближе к берегу уцелела маленькая баня и летняя кухня, сколоченная из горбыля. Дверь кухни приоткрылась, из неё вышел вчерашний страждущий. Он всё так же плохо выглядел и двигался медленно, с усилием преодолевая своё тяжёлое самочувствие. Мы одновременно остановились и посмотрели друг на друга. Не знаю почему, но я спросил:
- Можно войти?
Он не удивился:
- Проходите.
Я вошёл. Дощатый сарай служил теперь, по-видимому, после пожара, домом для этого человека. Человек тоже изменил свои планы, вошёл обратно и молча стоял рядом.
- Тебя как зовут? – спросил я.
- Андрей, - ответил он.
- Пойдёшь за пивом?
Он молча кивнул. Я дал ему две мелкие купюры. Он ушёл, а я огляделся. Общего впечатления сразу не передать. Маленький сарай с дощатым полом и стенами, обшитыми листами фанеры. Слабый запах тухлой рыбы и пыли. На стенах приколотые кнопками фотографии актрис, вырезанные из старых журналов, и тёмная поношенная одежда на вбитых гвоздях. Всего одно окно, выходящее на реку. В нём одинарная рама с пыльными стёклами. На полу пустые бутылки, почти все – лёжа, гильзами на поле боя. Особенно много их под железной кроватью. Она стоит в углу, закиданная разным тряпьём. Посреди кухни – маленькая печь. Сложенная из кирпича, растрескавшаяся и закопчённая. Её не зажигали с весны. Потолок над ней чёрный. По углам пыльная паутина. В противоположном кровати углу - тумбочка, на ней ничего нет. Рядом грязное белое блюдце, в нём – мелкие рыбьи головы. В углу справа от входа стоит продавленное кресло с ободранными подлокотниками. Я сел в него. Оно повёрнуто к печке, и из него не видно окна.
В дверную щель забежал дымчатый котёнок и, царапая когтями, полез вверх по спинке кресла. Залез мне на плечо и замурчал. Я осторожно снял его с плеча и посадил себе на колени. Он был тёплый, мокрый и странно чистый для этой кухни. Я погладил его, он осторожно вцепился в мою руку когтями, затем, прижав уши и зажмурив глаза, завалился на спину и стал несильно кусать палец, которым я хотел почесать его между ушей. Скоро он потерял ко мне интерес, спрыгнул и подошёл к блюдцу. Понюхал рыбьи головки, оглянулся на меня и мяукнул.
- У меня ничего нет, - растерянно сказал ему я и развёл руками. Я же всегда по-спартански, ни себе, ни другим. Котёнок смотрел на меня, выгнув хвост знаком вопроса. Я понял, что занимаю кресло его хозяина, встал, сделал шаг в сторону и глянул в окно. Виден был кусок речного берега с баней и почти неподвижная под дождём осина.
Дверь открылась, и появился Андрей. Волосы его намокли, по лицу текли дождевые капли, но он не обращал на это внимания. Даже не утёрся рукавом. Он принёс бутылку пива и маленький пакет, свёрнутый из газеты. Развернув его, он вынул две рыбёшки и кинул их в блюдце, а пакет положил на тумбочку. Потом сел в кресло, открыл пробку и протянул бутылку мне. Я отрицательно мотнул головой. Он сделал глоток из горлышка и поставил её на пол. Откинулся на спинку кресла и выдохнул. Я стоял и делал вид, что рассматриваю журнальные вырезки на стенах. Взглянув на него краем глаза, я увидел, что он смотрит на грызущего рыбу котёнка. Лицо его при этом оставалось совершенно бесстрастным, то есть было абсолютно не понятно, о чём он думает.
- Симпатичный, - похвалил я, не зная, как начать разговор.
- Сразу много нельзя давать – обожрётся. Съест, сколько ни дай, - голос у него был тихий и почти без интонаций.
- Как кота зовут? – спросил я.
Он молчал и только мигал отёкшими глазами.
- Да никак, - ответил наконец, - просто кот.
- А откуда он у тебя?
Снова долгая пауза. Словно мы разговариваем по телефону, и между нами полземли. Видно, я заставляю его напрягаться и думать.
- Прибежал откуда-то.
- А рыба откуда?
….- Баба в магазине рыбой торгует, мелочи мне дала.
Теперь я взял паузу. Без спросу закурил. Протянул ему пачку.
- Не, не хочу, - он мотнул головой, отхлебнул из бутылки и снова тяжело вздохнул. Пиво, конечно, слабое лекарство. Но немного помочь должно. Я ждал, когда ему станет легче.
- Слушай, Андрей, давно ты вот так живёшь?
Он, по-видимому, не понял, что значит «давно» или «вот так». Не отвечал.
- Ну, вот тут, в кухне. Это ведь летняя кухня, да?
Теперь он кивнул и сказал:
- Года два.… Как дом сгорел. В нём мой брат жил с семьёй. После пожара он к тёще переехал, с женой. С детьми. А я тут остался. У них там негде.
- Как же ты зимой? Холодно же….
- Печку топлю. Снегу навалит до самого окна, не так дует. А окно плёнкой забью, теплее.
- Не видно же ничего!
- Почему не видно? Свет проникает….
Ему полегчало от пива, и он немного разговорился, приглядываясь ко мне.
- А топишь чем? Дров не видать.
- Щас не топлю. Лето. И так тепло, - объяснял он, - а зимой отходы таскаю. С лесопилки.
Подходящее слово – отходы.
- А живёшь на что? Не работаешь ведь, наверное?
- Не, не работаю. Временно…. Надо куда-то устраиваться, но у нас некуда. Халтурю я. Бабкам заборы чиню, дрова колю.
- А раньше чем занимался?
- Когда раньше?
- До пожара.
- В городе жил, - он задумался, будто вспоминая, - слесарем работал.
- Слушай, а сколько тебе?
Меня удивило, что он опять замолчал, прежде чем ответить. Не помнит? Не хочет разговаривать? Думает, что мне от него нужно? Вряд ли стесняется….
- Сорок три. Зимой будет.
Я решил не церемониться.
- А семья была? Дети-то есть?
- Была. И дети. Двое.
Он так неуверенно ответил, как будто вспомнил что-то очень давнее и далёкое. Причем я видел, что воспоминания не взволновали его ничуть. На его лице всё так же, не замечаемые им, сохли дождевые капли. Я решил сменить тему.
- Ты, я вижу, любитель кино?
- Это от племянницы осталось. Она картинки клеила.
Снова мы молчим.
- Андрей, а дальше-то что собираешься делать?
….- Не решил ещё. Вот пиво допью, и буду думать.
Он сказал это совершенно серьёзно и спокойно, не услышав ничего в моём вопросе. Пора уже мне было заканчивать разговор. Я думал, что бы ему сказать напоследок, но тут он сам спросил меня:
- Как у тебя-то дела, в городе?
Я слегка опешил, хотя и видел, что мои дела его не волнуют. Он задал этот вопрос по какой-то своей, внутренней, не видимой мне инерции. Я не ожидал его и только сейчас стал понимать, какой я глупец. Но и у меня осталась неизбежная инерция, и я ответил:
- Вроде, нормально….
Он кивнул. А я придумал последний вопрос:
- Тут у вас на озере водопад есть. Видел когда-нибудь?
- Не помню…. Может, и видел.
- Красивый такой, туда ещё Георгич туристов возит. Знаешь хоть Георгича?
Мне очень хотелось знать, улыбнулся бы Андрей, когда увидел водопад, или нет? Если был бы, конечно, трезвый. Но он, похоже, правда, не помнил. И дальнейший разговор не имел смысла.
- Знаю, - он слегка нахмурил брови, - его собаки моего старого кота задавили.
Я постоял ещё немного, сказал:
- Ладно, пойду…
И, не прощаясь, вышел на улицу. Андрей остался сидеть в кресле, спиной к окну. Дождь кончился. На вершине холма я набрал Георгича и, когда он взял трубку, сказал:
- Слушай, Георгич, мне тут уехать надо…. Срочно. На корабле всё в порядке, я всё на столе оставил. Ключ на месте. Спасибо.
Потом я сел в машину и поехал дальше.