В память о мамочке, Надежде Власовне Химочкиной, бывшем малолетнем узнике фашистских концлагерей и гетто.
Я перебираю старые документы, которые ещё в 2000 году мама привезла с собой, когда приехала ко мне жить насовсем из Латвии, как вынужденный переселенец. К этому времени она была уже очень больна и накануне писала в письме, что жить ей осталось недолго и хочет быть похоронена в русской земле.
Касаясь к, пожелтевшим от времени, листочкам я чувствую, как дрожат мои руки. Бережно перекладываю ветхие документы. Это какие-то справки, письма. Справка, что в 1942 году она помогала партизанам, приносила им сведения в лес о немцах, которые заняли их деревню, справка, что в 1943 году немцы насильно угнали её на работы в Германию, затем в Австрию, Бельгию, Францию и, что в 1945 году она вернулась из плена с десятимесячной дочерью Лилией на свою родину, на Смоленщину в Россию из Франции, из города Лилль, куда занесла её судьба.
Из воспоминаний мамы:
Война то войной…
Полюбила она там одного военнопленного и через некоторое время на свет появилась я.
По рассказам мамы, ходила она на разные тяжёлые работы, как и все пленные-чернорабочие и, как могла, скрывала свой небольшой животик. Родила меня рано утром 11 июля 1944 года в канаве, недалеко от бараков, где они жили. В это время из женского монастыря мимо шла пожилая монашенка, услышав стоны роженицы, помогла ей; перерезала стеклом и перевязала пуповину новорождённой, приложив девочку к маминой груди. Затем монашенка сняла с себя чёрную рясу, оставшись в подряснике, завернула меня в неё, уговорила маму, что бы та отдала ребёнка в монастырь, так как в лагере немцы сразу новорождённых детей «сажали на штык». Каждый день тайком мама бегала в монастырь, который находился недалеко, кормить меня грудью.
Хорошо, что всё это продолжалось недолго. Уже в августе этого же года американцы освободили Францию от фашистов. Убегая от наступавших американских войск, фашисты расстреляли всех мужчин - военнопленных, в том числе и моего отца.
До самого конца войны маму поместили со мной в женский монастырь, где она ухаживала за больными монашенками. Перед отправкой в Россию в мае 1945 года, настоятельница монастыря уговаривала маму оставить дочь у них, говорила, что из неё вырастит хороший человек и образованная монашенка, но мама не согласилась. Мама с нетерпением «летела» на свою родину, в Россию, в свою родную деревню, к своей маме.
Так благодаря монашенкам я осталась жива и даже дали мне там имя – Лиля, в честь города – Лилль.
Далее с интересом я просматриваю документы, письма, читаю. Мой взор останавливается на одном письме, а к нему приложена песня.
По левому краю песни - простым карандашом нарисованы цветочки и ниже головка девушки. На лице у девушки нарисована слезинка.
Читаю письмо: «Апрель месяц 1943 года, Ершичи, Смоленская обл., вечер, 8 часов.
Мороз пробегает по моей коже.
Это сколько же лет прошло? Считаю - 72.
Боже мой – ведь это мамин почерк.
Старательно печатными буквами выведены строчки песни с названием «Газовый платочек». Слова с ошибками. Она и потом, всю жизнь писала слова так, как их слышала. Ведь у неё всего четыре класса сельской школы.
Почерк неразборчивый, в письме она пишет:
«Дорогая моя сестричка, Катюша!»
Дальше читать я не могу, душат слёзы, они застилают мне глаза.
«Вот уже сколько времени сидим в Ершичах, а люди всё прибывают и прибывают. Не знаю, куда и когда погонят нас дальше, говорят в какую-то Германию. Что нас ждёт...
Мы с Манькой уговорились убежать, но тут нас охраняют с собаками. Эти собаки совсем не похожи на наших деревенских собак, такие злые, ведь враз разорвут на куски. Ты знаешь, кого я тут встретила? Не поверишь? Ваньку, сына раскулаченного Парамона из нашей деревни, что живут на краю, под лесом. Так это он нам по секрету сказал про Германию. Гад он, проклятый, пошёл в полицаи, а ведь мы с ним вместе, помнишь, в прошлом году носили в лес партизанам продукты и хлеб.
А вчера я услышала, как одна какая-то городская девушка пела такую жалостливую песню про газовый платочек. Я сразу записала её и хочу передать тебе. Спасибо бумагу дал Ванька. Там я нарисовала своё лицо, чтобы вы меня не забыли. Я там плачу и тоскую по вам, свидимся ли ещё...
Попросила Ваньку передать тебе эту песню про платочек, уж больно она запала в душу мою. Ванька обещал завтра утром взять письмо и за это я сегодня постирала его вонючие портки.
Только что прошёл сильный дождик с грозой и мы с Маней сидим рядышком, обнявшись, в мокрых платьях, дрожим от холода. Хорошо, что Ванька дал нам с Маней побольше баланды, это суп такой. Мамка наша свиньям лучше варила.
Уже смеркается и где-то далеко в лесу заливается соловей, да так хорошо, как будто и войны нет.
Катюша! Жалей мамку. Я её не слушалась. Попроси за меня у неё прощение.
Обнимаю вас ваша Надежда Власовна».
С трудом я дочитала письмо. В горле стоит горький комок.
И тут я, в какой уже раз поняла, в каком большом долгу я у своей мамы. Как бы я сейчас попросила у неё прощение, ведь я тоже её не слушалась, но просить уже не у кого.
Поэтому, когда я бываю в церкви, то ставлю свечку за упокой её души и, вытирая слёзы, шепчу:
"Прости меня мама, за слёзы, сединки,
И что я была не всегда осторожна в словах.
Ах, если б сейчас могла я
разгладить морщинки у глаз твоих, губ,
на уставших руках.
Спасибо тебе за красивое имя,
которое мне при рожденьи дала.
Ты ангел-хранитель, моя ты Богиня!
Спасибо за то, что на свет родила!"
Когда-то мама мне рассказывала, что Ванька на утро к ним не зашёл, не успел, а рано утром их погнали дальше в Оршу, где погрузили их в телячьи вагоны, как скот, и повезли в неизвестном направлении.
И когда мама в 1945 году вернулась из плена из Франции со мной на руках, то привезла с собой письмо и эту песню, которую пронесла через всю войну и сохранила до последних своих дней, теперь храню её я.