И что бы он сказал, этот Фрейд? Да ни фига, молча ловил бы удовольствие, потом, по размышлению, добавил бы его в сексуальные! Как делал с любыми удовольствиями для души. Чудик озабоченный!
Жалко, что для Саныча такие растянутые мгновения наступали редко. В этой квартире на восьмом этаже, окнами выходящей на северо-запад, он жил пятнадцать лет. В доме на самом краю города, со всех сторон окруженный сосновым лесом, почти тайгой. Сосны, ровно от подоконника, расстилались сплошным зеленым ковром к горизонту, плавно переходя в голубой цвет на зубцах гольцов. В свою очередь гольцы эффектно, почти не реально, как в три D графике, были окаймлены белоснежными зубцами хребтов Восточного Саяна.
И эта красотища, служила лишь фоном, для еще более фантастической красоты - закатов. Такое разнообразие цветов от черно-аметистового до платино-белого, переливающегося через всевозможные оттенки красно-синего, человеческое воображение придумать не в состоянии. Причем в ежедневном, всегда новом сочетании резкости переходов и в неисчислимом, постоянно меняющемся количестве комбинаций. Глядя на это ежевечернее буйство красок, он остро ощущал всю косность своей речи и узость мысли, потому, что просто не мог передать словами увиденное.
Но эти закаты он видел почти ежедневно с апреля по октябрь, а то, что предстояло пережить сегодня, раз пять-шесть за эти годы. Он был дома один, домашние в гости уехали накануне, вечером он никого к себе не ждал, а главное соседи тоже куда-то убрались, на природу. Сам видел с балкона их суету у машин возле подъезда, мурашами возившиеся с туристическими причиндалами, набивая и обвешивая цветные коробушки авто. Значит, вечер будет замечательно тихим.
Несколько раз, тряхнув головой, отрешаясь от всего, поглядывая на начинающий розоветь диск солнца, он приступил к главному на сегодня делу. Что называлось очень просто – ужин на одного.
Тщательно, с какой-то болезненной придирчивостью, он отобрал из размороженного супругой мяса, три крупных бараньих ребра, из близлежащих к шее, и длинную цепочку свиных ребер с вырезкой, покрытую ровным сантиметровым слоем сала. Потом ножовкой по металлу (что бы без осколков) подогнал размер бараньих ребер к свиным, отпилив их мало мясистые концы. Затем тщательно вымыл, стараясь отодрать даже мельчайшие остатки костей от мяса и срезая грубые пленки, все время, поглядывая на все более краснеющее небо за окном. Это блюдо сын окрестил «Ребра-реберные», и очень любил его, как и он. Для жены с дочерью, оно казалось жирноватым даже с гарниром, хотя ели с видимым удовольствием.
Ожидая того момента, когда пора, Саныч перемыл посуду и попрятал всю утварь по шкафам, оставил только длинную двузубую вилку для мяса и нож, вымыл и насухо протер линолеум на полу в кухне и поставил на маленький огонь толстенную сковороду. Что бы равномерно прогрелась. Мясо обтекло и подсохло, за окном начала проявляться багровость, пахло огнем и свежестью, надо было начинать.
Отключив вытяжку, что бы ни сожрала запах жареного, он торжественно водрузил на горячую сковородку баранину. Свирепо скворча, она больно отомстила ему горячими капельками жира и понемногу успокоилась, равномерно шипя и булькая, выпуская первую порцию аромата в воздух.
- Хорошо, то как – думал Саныч, опускаясь, плотно прижатой к стене спиной, на пол.
– Хорошо! –
Багровый свет из окна выкрасил всю кухню одним цветом, как бы убрал стены и мебель, запустил часть неба в дом. Обхватив руками колени, и положив на них подбородок, он замер, неподвижным взглядом впитывая, тревожащую и в то же время успокаивающую палитру заката. Душа, тоненько заныв, унеслась куда-то сквозь небо во вселенную, сквозь пространство и время, или к далеким мирам, или к еще более далеким временам. К тем временам, когда первый человек, на закате, жарил мясо на первом огне, и его душа, так же отрывалась от тела и уносилась в поисках ответа
- «Кто я?» «Зачем?» «Где предел сущего и мой предел?» - И так же багрец заката отражался в его черных зрачках, а его ноздри раздувал запах жареного мяса, как и нос Саныча.
С трудом поднявшись, стараясь не потерять это состояние, он перевернул ребра на сковороде и опять уселся на пол, на этот раз, вытянув ноги. Приближающаяся ночь добавила в растворенный вокруг цвет фиолетовости. А уже заметное, отблесками на стенах, пламя от конфорки печи – романтизма. Душа вернулась, словно, боясь появляющейся в углах, на полу под окном, черноты, постепенно возвращала его к земному. К еде.
Еще потянув время, он энергично встал и привычно закончил готовку. Почти готовую баранину обернул сырой свининой, на сильном огне обжарил с двух сторон, убавил газ, оставив тушиться под крышкой на сорок минут. На улице совсем стемнело, но свет не включал, а зажег толстенную, в руку толщиной, свечку. Тонко нарезал зелень, раздавил чеснок, и осыпав смесь солью и перцем, поставил ближе к теплу, давать сок. Налил кофе и с сигаретой уселся на нагретый его телом пол.
- Надо же! Уже шестой или седьмой раз, а все ощущения, абсолютно как новые! – думал он,
- Как в первый раз. –
- А время, и немаленькое, просто бесследно исчезает! Будто и не было этого закатного часа. Совсем…! – уже с другим настроением, радостным и немного возбужденным от предстоящего удовольствия еды, продолжал рассуждать сам с собой Саныч.
- Как все-таки, порой, мало надо человеку для счастья! Закат, тишина и кусок хорошего мяса! –
Ел он в такие дни тоже, ни как всегда. Выкладывал мясо на блюдо, посыпая еще на огне зеленью, и минут десять, пока остывает, исходил слюной, жадно вдыхая запах. Все там же на полу, рядом со свечкой, держа посуду на весу, пальцем собирая и облизывая вытекающий из мяса сок. И, наконец, набрасывался на еду, отрывая от костей зубами куски, торопясь, захлебываясь сочной мякотью, глотал, почти не прожевывая, не стесняясь самого себя. Не замечая ни хлюпанья носом, ни чавканья, ни засаленных бороды и шеи, ни жирных по локти рук. С каким-то первобытным мужским аппетитом высасывал сок из костей, и с треском разгрызал их тонкие концы и хрящики, облизывал пальцы, и самодовольно, бездумно улыбался сквозь заляпанные губы.
Потом долго отходил под горячим душем. Курил, не задумываясь, и не включая света с телевизором (душа не просила), просто ложился спать. Обязательно при настежь открытых форточках. Никогда и ничего, после ужина на одного, ему не снилось!
Интересно, что бы на это, все-таки сказал Фрейд?