ПРОСТО ЖИТЬ?...
«Самое важное - не события передать. События пе-редать - раз плюнуть. Важно другое - чтобы слышно было даже в пустяшных мимолетностях эхо глубинных катаклизмов».
Мария Бородина
Когда события разъяснились, и мимолетности развеялись, и эхо глубинных катаклизмов отошло, опалив и оледенив души, - души снеслись в диалоге.
Спрошено: что же в остатке: вера? надежда? любовь? Отвечено: хотелось бы. Переспрошено: но что-то ведь есть? Отвечено: есть. Надо просто жить. То, что остается, и есть жизнь.
Эта жизнь обозначена у Марии Бородиной короткими и точными штрихами. Пуантилистски, как сказали бы теоретики модерна. Но если обежать взглядом «узлы и нити», стягивающие горизонт, то в раз-рывах ближней мозаики проглядывает от эпизода, к эпизоду вполне реалистически выверенная социальная панорама.
Жизнь генеральская. Дома не застанешь. Секретные дела. На волосок от Гулага: то ли он сажает, то ли его. Кремень, службист, молчун.
Жизнь суперменская. Креативность. Маневренность. Скорость. Ультрасовременный автомобиль - дом, который всегда с тобой. Независим, автономен. Мир за бортом: ты его видишь, он тебя - нет. Суперзащита: мир стекает по оболочке, и - под колеса. Нет доступа ни холоду, ни слякоти, ни лю-дям, ни газам.
Жизнь интеллектуальная. Наши тексты с нашими иллюстрациями из-даются медленнее, чем мы их делаем. Фэнтэзи. Титановые черепахи с ядерной начинкой. Летающие кинжалы. Виртуальность.
Жизнь бандитская. Кинжалы - не виртуальные, а реальные. Музыка зоны. Походочка. Наглость. Длинное пальто, белый шарф. Белый «мерс».
Лагерь. То ли нынешняя братва, то ли страх времен воров-сук. Сестра генерала исчезает в Гулаге, как щепка в потоке, а он боится пальцем шевельнуть, чтобы ее выручить.
Кладбище ссыльных в казахстанской степи. Поселенцы, лишенцы.
Ученые с выкрученными мозгами. Психофизическая лаборатория цветового зрения. То ли авгуры, то ли шаманы.
Шаманы взаправдашние. С бубнами.
Фонарики геологов, алтайская глушь палатки, времянки. Свободное вживание в места, куда приводят маршруты.
Старые книги. Темные, тяжелые, как камень. Дремучая вязь слов.
По этим точкам-маякам можно бы выстроить панораму страны, которая одним краем еще барахтается в шоке репрессий, а другим - выбирается на постсоветский берег, где современные технологии обеспечивают устой-чивый комфорт, но нет еще устойчивого понятия о том, кто кого должен умучить: производитель потребителя или потребитель производителя.
Но выстраивается не панорама, а ближняя мозаика, где люди, то ли свои, то ли чужие друг другу, никак не выпутаются из узлов и нитей, вяжущих их по рукам и ногам. Тусуются близко, знаются слабо.
Кольцевато, пряно. Густо от близкого контакта. Человек виден по частям. Вдруг - рука. Белая кисть тянется над столом - ищет тарелку. Женская ладонь возникает из темноты - гладит по голове. Детские руки-стебельки охва-тывают шею, ангельским духом веет от них в нос, в ухо...
Чаще - волосы, словно выхваченные мгновенным лучом из темноты, из мглы. Рыжеватые, хвостом на затылке... Светло-каштановые, вьющиеся, на солнце – с ¦золотисто-медным отливом... Коротко остриженные, блестящие, как горячий каштан... Спутанные, переходящие в косматую бороду...
Но самое завораживающее - глаза. Их не сразу замечаешь - все время что-то мешает. А взгляд такой, словно перед пропастью. Устремлен взгляд во что-то свое, неведомое. И есть, и нет его. Глаза- будто у слепого.
Лейтмотив обернут зеркально: возникает фигура умника, того самого литератора, который пишет в стиле «фэнтэзи», - он притворяется слепым, и неизвестно, что он там на самом деле видит глазами, упрятанными под черные очки.
То ли люди слепые, то ли «будто слепые». Смотрят -стыло, мимо встречного взгляда, обтекая его, и все куда-то в сторону. «В сторону речки, туда, где высокий обрыв». Или: «видят дробящую свет листву, а сквозь нее - голубой бездонный провал». Или так: «взгляд, как у слепо-го, растекается по пространству».
Загадка такого ускользающего пространства организует и пейзажи, где на переднем плане - «ижица, кашица, лужица», мозаика из точек, точек, точек, а где-то дальше смутно маячат массивы: холмы, шеренги высоких домов, а еще дальше, в пространстве запредельном - свет. Он или слабый, неуловимый, расплывающийся, или веющий сухим жаром открытого пространства, и всегда - с оттенком опасности.
Меж человеком и горизонтом, в середине пунктуально описанного пунктирного бытия - главная загадка. Дом,
Тот самый Дом, где вечно ждут отца-генерала. Или бродягу-сына. Во-обще - исчезнувшего родственника. Иногда Дом - это укром, укрытие, убежище от опасного мира. Иногда - поле скандалов, когда под общей крышей со-бираются и делят жилплощадь близкие и дальние родственники и свойственники. Никак не решат, где безопаснее: в общей куче или раз-бредясь.
Лейтмотив - вырваться! Уйти, пропасть. Рвануть в новеньком «пор-ше». Выпасть из машины на полном ходу.
Родительские квартиры - одновременно и спасение, и проклятье. То ли присматривать за ними, то ли попасть под чей-то присмотр. То ли дер-жаться вместе и терпеть родственную грызню, то ли плюнуть и уйти... куда'?
Ключ в двери еле проворачивается. Дом выталкивает, гонит. Большое семейное гнездо - скелеты в шкафах. Но с другой стороны: это возможность расставить все по местам. И держать. Порядок и аккуратность - против хаоса. Как в казарме, - на всем инвентарные номера. Сыновья и внуки покидают отчий дом, но возвращаются. И сидят, как в осаде.
Крайняя точка: дом, уходящий, под воду. В городе, затопленном плотинами Большой, Волги. Возмездие: проклят отцом строитель плоти-ны, и тонет в напущенном им водохранилище, но не он сам, а его младший брат. Знаменитая улица убегает прямо в воду...
Еще лейтмотив: поиск тайника, который непременно должен быть в Доме. Какие-нибудь генеральские архивные бумаги - их ищут и не находят! Зато находят допотопный схрон в стенке; из схрона сыплются обесцененные купюры, может, дореформенные (до 1947 года), да как бы не керенки, а то и царские... Смысла в этой находке нет, весь смысл - в самом поиске. Под-ставляют к шкафу стул, лезут; на шкафу - под тонким слоем пыли - коробки, в которых чего только пет. «Но нет того, что вызвало бы желание их открыть».
Маловероятно, что найдется что-нибудь, однако ненайденное таинственным образом сцепляет точки сюжета. Что-то спрятанное связывает воедино этот перебегающий, распадающийся мир, где встре-чаются люди, потерявшие и не узнающие друг друга. Что их связывает? Ка-кой-нибудь предмет, спрятанный от глаз. Ну, скажем, нож. То ли им убили, то ли еще убыот. Или, скажем, камень, который все ищут, потому что он, наверное, приносит удачу. Или беду. Если его раско-лоть, то опять-таки не угадаешь, то ли несчастье обрушится (глобальный катаклизм'?), то ли счастье улыбнется людям, которые разберут кусочки.
«Игра со счастьем» - ключевой мотив. .
Счастье зашифровано. Леганы и акретуры. Ансума и Аним. Масло азарукалии. Креатитовая амфора. Торжество гноимов. Друкура с атолла Ханакар. Черти-хакеры. Выводок грейхаундов из липы... ,
Может, это и липа с точки зрения традиционного реализма, мо-жет, это клюквенный сок компьютерных баталий, - но присутствие «фэн-тэзийного» компонента в точном пуантилизме Марии Бородиной, внут-ренне необходимо. Технически тут никакой зауми, вернее, заумь туг мнимая, как мнима слепота сочинителя этих друкур и азарукалий. В конце концов, научил же нас академик Щерба читать такую синтаксическую членопись: глокая куздра штеко бодланула бокра и курдячит бокренка. Все в порядке: жизнь по игровому кодексу.
Но если в реальности происходят игры со счастьем, то игра, дове-денная до абсурда, должна обозначить и край этого игрового про-странства.
«Здесь конец перспективы», - как сообщил нам поэт, не пожелавший переступить границу безумного Двадцатого века.
У Марии Бородиной на этот счет очень определенные ощущения. Пространства много, а быть негде. (Это -насчет родительного дома, где все на свету, как на плацу). Пространство слоисто. Ближний видимый слой его безмятежен. Но сквозь толщу расстояний - гул. Непонятно, откуда. (Это - около водолечебницы, у зеленой зоны, на границе области). В клубке мира нет протяженности, есть только точки. Одна из точек - «я». (Это - среди кущ и аллей Ботанического сада). Пространство - это движение без дороги, без колеи, свободное и всеохватное. К черту колеи! (Это - на алтайском бездорожье, перепрыгивая с камня на камень).
Прыжок непрерывен, как непрерывен полет стрелы, есть только начало и конец, а между ними - слившееся с временем пространство. (Это там же, на камнях... впрочем, это везде - там, где жизнь не верит в свою протяженность, в свою «законность»; еще о том же у поэта: «есть только миг между прошлым и будущим, и этот миг называется жизнь»).
Пространство пугающе непостижимо. Но есть в нем что-то, говоря-щее о смысле. Это «что-то», не очень внятное, но смутно хранимое памя-тью, где-то виденное, слышанное. И хочется, и колется. Хочется пус-тить себя в это пространство, но колет страх в нем затеряться.
Думая об этом, люди простукивают стены, хранят древние короб-ки, трепетно рассматривают старые кинжалы и ищут волшебные камни.
- Давайте выпьем за НЕ. За НЕреальность, за НЕмыслимость, за НЕдоступность. За все то, что и есть Нечто, нас всех притягивающее.
Непонятно, - ворчит критический разум, подозревающий, что ему подсовывают что-то потустороннее.
- И не надо! - отвечает душа. - Надо просто жить.
Самое сложное из таинств бытия: «просто жить»...
Лев АННИНСКИЙ