Игры со счастьем

- ...Но чтобы туда добраться, надо прежде найти дом. Стоит тот дом за горами, за долами в дремучем темном лесу. Народу в том доме не много, не мало, но кто встретит, тот и укажет, куда дальше идти. Прямой дороги к дому тому нет. Есть тропка. Идет она за селом Улита вдоль речки Каменки. В речке той камни все маленькие, а как будут два больших, там - первый перекресток. Всего же их семь. От того первого две тропки ведут в одну сторону, одна чуть повыше другой. Нужная тропка та, что идет пониже. Разойдутся  две тропки незаметно. На втором перекрестке уже и не видно той другой. Появится иная, скрестится с первой, и тут уж надо идти по правой. На следующем перекрестке - по левой. И так до седьмого, последнего. На седьмом последнем надо брать ту тропку, что хоть и петляет, а к дому как раз и выведет... Саша! Сашенька, уже спишь?
- Нет. Рассказывай дальше.
- Спишь, ты уже спишь. Доскажу завтра.
Мама целует, поднимает сетку, пальчик цепляется за веревочную ячейку и, повиснув, замирает. Гаснет свет. И снова сны, которые не кончаются.

Решив встать повыше, Александр Георгиевич оступился на склоне и, со-скользнув вниз, боком въехал в того, кто шел сзади. Схватился, чтобы устоять. В руке оказалась маленькая жесткая кисть. Поднял глаза. Ожег острый темный взгляд. Девушка, чуть кивнув, опустила глаза. Александр Георгиевич сошел с рыхлого склона и встал у ограды. Вереница провожавших продолжала подни-маться к могиле. Бросив горсть земли, они отходили один за другим, собираясь группками в узком проходе.
На кладбище было жарко и голо. Сухой ветер гулял среди могил и безли-ственных деревьев. Александр Георгиевич промокнул лоб платком.
- Рано, ох, как рано! - всхрипнул рядом с ним мужчина. - А ведь как любил рыбачить. Помнишь, на Коксе...
- Ты разве тоже там был? - вяло удивился Александр Георгиевич.
- Ну! - вырвался радостный возглас, и тут же смущенный огляд на стоя-щих у могил. Там замкнуто шелестели свои шепоты. Стертое внезапным ужа-сом лицо оборотилось снова к Александру Георгиевичу.
- Не верится, что его хороним!
Александр Георгиевич ободряюще тронул его за плечо. Тот, оживившись, снова начал:
- А помнишь, как тогда на Коксе тебя Пашка на себе в лагерь приволок? Вы с ним три дня пропадали, с тобой там что-то случилось. Потом тебя на вер-толете в Горно-Алтайск. А мы с Пашкой еще остались. Ну и рыбачили, конечно. Пашка был что надо! Кого ты там высматриваешь?
Мгновенно переместившись, взгляд пыхнул на спросившего и ушел под набрякшие веки.
- Никого! - Александр Георгиевич оттянул ворот свитера.
- Не заметил? Та девушка, что за тобой шла, странненькая какая-то.
- Почему?
- Ну не странненькая, но откуда она тут взялась? Вроде ее здесь никто не знает. Да вон она стоит одна по другую сторону могилы, спиной к нам.
Девушка обернулась. На широком, матово-плотном лице обнажились крепкие, похожие на колокольцы, зубы. Издалека непонятно кому улыбается. За ее спиной - хаотично заполненная оградами и надгробиями даль.
- Ландышевые - ничего? Капель сорок? - участливый шепот в толпе, про-ходившей мимо.
Вдова приостановилась и просительно произнесла:
- Саня, Гена, поедем помянем. Автобус у ворот.
Геннадий Сергеевич, опустив голову, проследовал за вдовой. Дав им пройти, Александр Георгиевич снова посмотрел туда, где стояла девушка, но ее уже не было. Могильщики лопатами утрамбовывали холм.
Ветер, подгоняя, дул в спину. Почти все провожавшие уже шли по глав-ной аллее к воротам. На асфальте под ногами свежие комья земли.
- Только вас и смогла здесь узнать, - раздался у плеча женский голос.
Взгляд упал на девичье темя. Нить пробора в глубине густых темных во-лос. Девушка приподняла лицо. Плоский лоб, из-под тяжелых век - вязкая чер-нота.
- Простите, не припомню...
- И не можете. - змейкой изогнулись губы, по ним скользнул кончик языка. Девушка быстро шагнула вперед и встала перед Александром Георгиевичем. - Вы меня не знаете. А я вас знаю. По фотографии. Правда, очень старой. Вы там совсем молодой. Но я вас узнала.
Смотрит в упор, выжидает.
- Не понимаю, - сдержанно произносит Александр Георгиевич. - Какая фотография?
- У моей мамы есть ваша фотография.
- Я знаком с вашей мамой?
- Да. Вы встречались на Алтае. Не помните? Руся Бадмаева. Нет, тогда она была еще Северцева. Руся Северцева? У мамы на фотографии есть и Па-вел Игнатьевич. Но теперь его уже нет. А к вам у меня поручение от мамы. Она не смогла сегодня сюда приехать и просила вас позвонить ей. Запишите теле-фон?
Александр Георгиевич похлопал по боковым карманам куртки, сунулся во внутренний и развел руками - нечем и не на чем. Девушка приподнялась на цыпочки и вытащила за краешек торчащую из нагрудного кармана, визитную карточку Панкратова.
- Можно? Так. Александр Георгиевич Панкратов. Практикующий психолог. Все правильно. И телефон. Вам мама сама позвонит, хорошо? Кстати меня тоже зовут  Руся.
Панкратов взял протянутую руку и, как бы взвешивая, приподнял в своей. Русина рука тотчас выдернулась. Что-то метнулось под ноги. Оказалось, тень от ветки. Попав под вырвавшуюся из облачной пелены полосу света, ветвь отбросила эту тень на дорогу.
- Вы на поминки? - деловито осведомилась Руся, глядя поверх плеча Панкратова в конец аллеи. - Поторопитесь. Все уже ушли. А мне еще здесь на-до побродить.
И пошла по боковой дорожке. Тесные джинсы, обтягивающий черный свитер. Коротконогая, но верх гибок и тонок. Руся Бадмаева. Или Северцева. Когда же это было? На Белой? Или же в последний раз, на Коксе? И это тогда я у нее... Но имя разве Руся?

Вышли из поминальной духоты на лестничную клетку. Откуда-то сверху тянуло холодом. Вдова подхватила Панкратова и Мазура под руки и, притянув к себе, застыла. Хотелось закурить, но неловко было, и мужчины, зажато погля-дывая по сторонам, молчали.
- Спасибо вам! - убежденно произнесла вдова и, поцеловав обоих в щеку, вернулась в квартиру.
Панкратов присел на подоконник. Захлопнув ногой распахнувшуюся от сквозняка дверь, Геннадий Сергеевич прислонился к стене.
- Вот как она теперь с нами! И не узнать, скажи, Сань? Раньше даже в телефонную трубку чувствовал - у!... до чего ненавидит. - Геннадий Сергеевич с довольным видом хмыкнул.
- У нее это уже давно прошло, - нехотя осадил его Панкратов.
- Не скажи! Знаешь, какой скандал мне закатила всего неделю назад. Зашел к Павлу с пивом. Но тут она ничего, спокойно с нами села. Ну то да се. И тут Павел мне говорит, что объявилась какая-то наша общая знакомая, хочет собрать всех наших, кто на Алтай с Павлом ездил. Я ее плохо помню, но, ко-нечно, обрадовался. Говорю - отлично! Соберемся наконец-то снова вместе. Тут Пашкина благоверная как взовьется, - и Геннадий Сергеевич с восторгом хохотнул,  - да на меня, как будто это я предложил собраться. И началось: “ Что за баба? Чего ей надо?” И все ко мне. А я знать ничего не знаю. Она будто не слышит, свое шипит: “Опять? Хватит! Отшатались уж свое!” Может что-то предчувствовала? Ведь чего это вдруг Саньку занесло на Кольцевую? Говорят, что ловил попутку. Куда, зачем - никто не знает. Вот так! - с брезгливой печалью заключил Мазур и, решительно поменяв тон, добавил: - Пора, пожалуй, за стол.
- Постой! А Павел не называл имя той женщины с Алтая?
Мазур напрягся, вспоминая, и отрицательно покачал головой.
- Может быть Руся? - подсказал Александр Георгиевич. - Бадмаева? Хотя тогда она, должно быть, была Северцева.
 - Не помню. А что?
- Понимаешь, та девушка, которая стояла одна на кладбище, когда все ушли, подошла ко мне. Оказалось, что ее мать знает нас по Алтаю и просила позвонить ей.
- Надо же! Может, это она и есть. А вот Пашки нет. Ну что, пойдем про-должим?
Идя следом за Мазуром, Александр Георгиевич видел себя и Павла в ал-тайском лесу. По каменистому дну речки - вверх. Корявые отвесные склоны сжимают то уже, то шире светлый столб воздуха. Высоко над головой - голубая крона неба. Среди переплетений корней, ветвей и глыб взгляд ищет знаки. Азарт рисует петроглифы на стенах еще не найденной пещеры. Потемнело внезапно и резко. Крона неба обрушилась потоком воды. Металлический блеск молний. Река вздувается. Черные буруны. Боль раскалывает сознание. Потом плывущие пятна солнца. Запах сухих трав. Под голову проскальзывает рука, приподнимает, и - лицо женщины, круглое, золотистое. Темный горький настой проникает внутрь, и голова опускается на цветастое поле подушки. Потом несут к огромной серой стрекозе. Павел с женщиной на поляне. Ее русые пряди лепит на лицо ветер. Машет рукой. Имя, имя...
- Я часто задавался вопросом, почему Павлу удавалось, - продолжался чей-то тост за столом, - так безошибочно определять, где и что надо искать. Безусловно у него были обширнейшие знания номадских культур, он часто и подолгу работал в экспедициях, и все же тут было нечто большее, чем только знания и опыт. Была более глубинная причина. И вот сейчас, мне кажется, я понял, в чем она. По натуре Павел сам был кочевником. Мир воспринимал как номад. Поэтому он мог свободно вживаться в те места, где проходили наши экспедиции, и мог видеть то, что не воспринимали другие. И еще: он никогда не цеплялся за свои находки. Вспомните - Пазырский могильник, Ингальдинские менгири... Да на одном этом можно было несколько докторских защитить! Что и сделали известные нам лица, пользуясь материалами Ларина. А Павел скиды-вал найденное, как мешающий двигаться груз, и шел дальше. Шатун - так его у нас прозывали. Но сейчас я хочу назвать его по-другому - Всадник, вечно в пу-ти...
Вдова с возгласом: “Простите, там что-то на кухне!” - вылетела из-за стола. Не дослушав тост, Александр Георгиевич пошел следом.
Пока вдова мыла стаканы, молчал. Начала вытирать - спросил:
- Про такую Северцеву или Бадмаеву ты случайно ничего от Павла не слышала?
Вдова, остеклянело глядя на Панкратова, закончила вытирать стакан и, отложив полотенце, отчеканила:
- Не слышала. И слышать не желаю.
Потом вдруг загнано замотала головой и, глотая слезы, ушла.
В черном окне обрывисто виднелись дверь из кухни, горящая лампа под потолком и он, Панкратов. Глядя туда, Александр Георгиевич смахнул что-то с лица. Обернувшись, заметил на столе недопитую бутылку водки, налил себе, выпил и сел.
Ненормально как-то получается. Павел был жив, а связь с ним уже давно, можно сказать, была прервана. Во всяком случае, если сравнить с тем, как было прежде. А вот его не стало, и тут же стали возникать какие-то связанные с ним ситуации. И как раз со среды. День, когда погиб. Вдруг заявился сам. Не позвонив, а ведь уже полгода не виделись. Стоит в дверях кабинета, не снимая куртку. Шарф чуть ли не до пола сполз. И как он только умудрился зайти ко мне, и в тот же час оказаться на Кольцевой! Если бы знать! Но он вошел как раз в самый ответственный момент работы с пациенткой. Она, казалось, клюнула на мой вариант ответа на ее бесконечное “За что?” За что ее преследуют?  Говорю ей: “Скорей всего это проверка. Они точно не знают за что вас преследовать. Но если вы будете проявлять беспокойство, страх, то это придаст им уверенности, а если поставите защиту, пусть даже нарочно говоря себе “я не боюсь”, то это подействует на них, как средство от комаров, - им станет невкусно и они отстанут”. Оживившимся голосом Варавина  пролепетала: “Может быть и правда?” И вот тут встрял Павел. Зачем его принесло? И почему именно в этот момент, с этакой своей азиатской усмешечкой говорит совсем о другом, а попадает как раз в синдром Варавиной: “Могу с уверенностью сказать: расплата не выбирает, кто лично виноват, а кто нет, - выдергивает человека, и плати”. Тут я и гаркнул на него: “Уйди, подожди за дверью!” Если бы знать... Но зачем ему понадобилось сказать именно это! Видимо, зачем-то понадобилось. Ему. А мне выкручивайся из ситуации. Варавина ногтями вцепилась мне в руку, в глазах ужас: -”Вот! Я же знала! Меня все равно убьют!”. Разодрала мне кожу. Высвободился и сжал ее руки в своих. На моих кровь, ссадины. Говорю ей: “За что вы меня так?” Варавина засопела, на глазах слезы. “Ведь не за что, правда? Вот я и улыбаюсь. Мне не страшно.” И снова заворочался разговор в прежнем русле. Варавина помягчела, стала более податлива. Ушла успокоенная. А у меня из головы не шел Павел. Не то, чтобы злился на него, больше недоумевал. А вечером позвонили, что его сбила машина. Насмерть. Выходит, о какой же расплате вел речь? И почему - ко мне? А теперь еще эта Руся...
- Ты чего это здесь, - на пороге возник Мазур, - в одиночестве заклады-ваешь?
- Садись, присоединяйся, - не очень внятно выговорил Панкратов.
Геннадий Сергеевич оглянулся на коридор, крякнул и сел.
- Понимаешь, - обратился к нему Панкратов, - как-то странно получается...
- Это верно. Жил, жил - и нету.
- Не в этом дело. Нету его, а у меня наоборот что-то все он да он. Ты ведь знаешь, последние годы мы с ним как-то не очень... А тут вдруг в эту среду при-шел ко мне. И еще эта Руся... Потом опять же в среду его сбила машина. Давай выпьем.
- Тормози, тормози! Куда гонишь! Тебе еще домой добираться. Лера не заедет?
- Нет. Моя дочь...Черт его знает, где моя дочь. А вот внучка дома. Да, по-жалуй, надо крепкого кофе и отчаливать.


- Я люблю тебя. Не понимаешь? Я же только тебя люблю. И я всегда с тобой. Ну что ты на меня так смотришь! Ты же стал частью меня, понятно? Как же я могу отбрасывать тебя от себя. Даже если меня нет здесь, рядом с тобой, ты во мне, понятно? Вадим, иди ко мне! Я буду смирной. Пожалуйста. Ну хоть сядь рядом. Вот! Какой ты милый, славный... Светлая головушка, шелкова бо-родушка...
- Перестань! Что ты, как маленькая!
- Почему? Что тут такого? Вадим!
Взгляд ему в спину просящий, а рот кривит печальная усмешка. Но тут же Лера рванула к Вадиму, опрокинув стул. С лёта припала. Он пошатнулся, усто-ял, а она, обхватив его руками, прижалась пылающей щекой к его голой шее. Руки Вадима застыли, она шевелит губами, что-то шепчет.
За ее спиной - освещенный островок комнаты. До окна. А там, за окном - провал, выкинутость в пространство. И только вот это бьющее сердцем тело, теплая розовая раковина не даст исчезнуть, впустит в себя и не даст пропасть.
Со стонущим вздохом Вадим уткнулся лицом в копну Лериных волос.
- Ты со мной! - убеждает его Лера. - Ты всегда со мной.
Скинув Лерины руки, Вадим обнял ее сам и прижал крепче к себе.
- Я-то с тобой. А сама ты где?
- А где я должна быть? - лукавит Лера.
- Здесь!
- Но я же здесь!
- Нет, не так!
Как объяснить, что, когда уходит, остается оголенность. Прежнего нет, а то, что дала, забирает с собой. И остаешься как бы ни с чем. Оголен.
- Ты  уже решила? - отстранив от себя Леру, испытывает её. - Поедешь с ними на Алтай?
- Нет. Зачем?- Лера беспечна. - Они без меня прекрасно ладят.
- А не боишься? - не отступает Вадим. - Марина ведь еще маленькая. Александр Георгиевич может с ней не справиться.
- Все он сможет, - не поддаваясь, отмахивается Лера. -  Вернее... - и тут глаза у неё вдруг тоскливо застыли, - вернее это Марина все сможет. Ты ее про-сто не знаешь.
Вадим притянул к себе Леру и, обняв, стал поглаживать по голове.
- Ты чего? - сердито буркнула ему в плечо Лера. - Не надо меня жалеть. Я сейчас уеду.
- Уже поздно.
- Поймаю машину и уеду.
- Куда? К Глебу?
- Ну почему! Какой ты, Вадим! - Лера уперла кулаки ему в грудь, пытаясь оттолкнуть. - Ты же знаешь. Я сейчас у отца. И там Марина.
С силой отпихнув от себя Вадима, она отступила к тахте. Надев валяв-шиеся на полу туфли, стала выше и как будто тоньше.
- Вадим!- обратилась она к нему, не оборачиваясь. - Я очень дорожу тем, что с тобой могу быть такой, какая я есть. - Обернулась к нему лицом. - Ты единственный, с кем не боюсь оставаться сама собой. - Лера вглядывалась в его лицо, будто ища там что-то. - Мне не надо притворяться. Ведь так? Мне не надо...
Подстегивая, подогревая, взгляд Вадима реагировал не на слова. Лера замолкла.
Медленно, словно вытягивая себя откуда-то, Лера приблизилась к Вади-му. И он притянул ее к себе и, как сквозь дремоту, попросил: “Останься, не уез-жай”.

Утро неясное. Облачность высокая. На раннем полупустом троллейбусе Лера ехала по Кольцу. Вадим остался в постели досыпать. Может себе позво-лить. Удивленно открыл глаза: уже? так рано? Втянула его густую карюю теп-лоту и унесла с собой. А теперь смотри в окно. Облака чуть-чуть, но уже розо-веют. К девяти, когда он встанет, может, уже совсем прояснится.
Пощелкивая контактами, троллейбус тяжело полз вдоль обочины. В на-ступающем дне разворачивались обособленные и сталкивающиеся ритмы. Ле-ра смотрела из окна троллейбуса на город, примериваясь к тому, что ей сего-дня предстоит. До выхода оставалось совсем немного.
 Глубокая тишина в доме и бесшумность собственных движений внушали уверенность, что день сложится гладко. Час к часу, и вот наступит время отдыха. Можно будет улечься с книжкой и расслабиться. Устроюсь на диванчике на кухне. В маленькой комнате с Мариной - тесно. А дальше? Посмотрим. Вот уедут они на Алтай, дед с внучкой - как прекрасно! Буду их ждать. Наведу порядок, где-нибудь устрою себе место. А сейчас надо привести себя в порядок. Может принять душ...
В коридоре фигурка дочери. Босиком. Маловатая пижамка обтягивает тельце с выпирающим по-детски животиком.
- Иди ты первая, - ободряюще говорит дочь.
В ванной Лера взглянула на себя в зеркало. Кошмар! Глаза расширены, как у безумной. Когда встала, кожа показалоась такой гладкой, свежей. Сейчас - землистого цвета. Волосы обвисли.
Лера обдала лицо водой и снова бросила взгляд в зеркало. Марина ждет. Ей надо в школу.
Дочь быстро прошмыгнула мимо выходившей Леры в ванную и запер-лась там.
Пламя из конфорки холодновато-голубое. Накрыв его чайником, через минуту Лера услышала пение закипающей воды.
Все хорошо. Все будет сегодня хорошо. Накормлю Марину, отправлю в школу, поговорю с отцом... В контору сегодня не надо, все бумаги с собой...
- Мамочка! - Марина обняла Леру за шею. - Сегодня в школу не надо. День здоровья. Все едут в Сокольники.
Что за запах! - Теплой прохлады, уютной свежести. Держать бы ее вот так всегда при  себе.
- Значит, тебе не надо... - Лера погрузила лицо в копну нечесаных детских волос, - сегодня в школу. А во сколько надо быть в Сокольниках?
- Я туда не поеду! - легко заявила Марина. - Мы с дедом решили сами потренироваться перед Алтаем.
Дочь села напротив матери. Ее продолговатые, серо-зеленые глаза до-вольно зажмурились, и, вытянув над головой руки, она выгнула спинку.
Олененок. Легкий, шустрый олененок!. Что за создание! Ничего не боит-ся, даже страшно.
- Куда вы с дедом собрались? - отворачивая лицо, спросила Лера.
- Далеко! Там тоже есть горы. Конечно, не такие высокие, но все-таки...
Подлетев к окну, Марина оглядела небо.
- Пустяки. Чуть-чуть облаков. От таких дождя не бывает. Мама, ты что?
Марина подошла к матери и провела пальцем по ее нахмуренному лбу.
- Головка болит? Сейчас пройдет. Вот я поглажу так. И так. Лучше? Не ходи на работу. Поедем с нами. У тебя тоже будет день здоровья.
Лера поцеловала Марину в ладошку и, посмотрев на ней линии, сжала своей в кулак и, тряхнув, встала.
- Пойду посмотрю, что это твой дед никак не встает.
Лера приоткрыла дверь в отцову комнату. Александр Георгиевич лежит, отвернувшись к стене. Его массивное плечо приподнято, словно во сне он от чего-то защищался. Телефон на полу у изголовья, там же будильник. При необ-ходимости можно быстро достать. На спинке стула висит рубашка, на сидении джинсы, у ножек дорожная сумка. Все приготовлено. И карта на столе, там же компас. Можно подумать, что собрались на край света.
- Отец! - позвала Лера.
Отец с отрывистым стоном перевернулся на спину и, мгновенно открыв глаза, схватил с пола будильник.
- Звонка не слышал! А , это ты, Лера. Иди, я буду одеваться.
Накануне Александр Георгиевич просидел за картой до трех часов утра. Подтолкнула Марина. Вернувшись с поминок, он застал ее в большой комнате среди альбомов, разложенных на креслах и диване. Чем занималась? Играла в путешествия. На раскрытых страницах - фотографии гор. Это вот Анды в Аме-рике. Тут - Альпы, Европа. Те вон - Памир в Азии. А вот вершина мира Эверест. Переходила с вершины на вершину  и обошла весь мир, да? Да.
- Ну а мы с тобой поедем вот куда, - он подвел Марину к карте, висевшей над его столом и указал на коричневое пятно в центре материка, и добавил: - А сейчас мы здесь. - И это было на зеленом поле.
- Мы здесь! - с мечтательной доверчивостью протянула Марина. - Как же далеко мы с тобой уедем!
- Очень. А сейчас спать.
Светлая детская головка упала на подушку. Еще раз на миг приоткры-лись зеленые радужки глаз и, обдав теплом, закрылись.
Высокий дремучий лес. Среди деревьев дед. У него белая борода и по-сох. Как странно. Никогда таким не был. Идти далеко. Тропинка едва видна. Заросли папоротника. Лапы елей над головой. Вдруг - обрыв. Узкая тропка по круче. Бояться не надо. Я и не боюсь. Только внизу - страшный гул. Бушует ре-ка. Не надо смотреть вниз. Наверху  - темные морщинистые горы со сверкаю-щими вершинами. Над вершинами - самое чистое, самое голубое небо и самые громадные звезды.

Сборы перед поездкой. Отец с Мариной действуют в поразительном со-гласии. Что взять, что надеть - все так серьезно, будто невесть куда едут. Даже смешно. Попробовала сбить их шуткой: “Может еще и палатку возьмете”. Юмо-ра не поняли, в один голос удивились: зачем? Перемещаются перед глазами, как одно существо. Полустарик-полуребенок. Но ведет Марина. Со мной отец никогда таким не был. Да и не помню, каким со мной был. А издали... всегда красивый, всегда - не подступись, всегда куда-то спешащий. Ну да ладно. Ну и пускай. Лучше отойти в сторону, заняться чем-нибудь своим.
Лера начала раскладывать на кухонном столе свои бумаги. Александр Георгиевич походя заметил: “Почему здесь?” Лера ему вслед: “Потому что больше негде. В маленькой комнате весь стол завален Мариниными вещами”. А когда отец вернулся за термосом, добавила: “И еще натаскали туда свои бу-лыжники”. Александр Георгиевич, будто не слыша, стал осторожно наливать кипяток в термос. Лера смотрела на его затылок: тяжелый и две складки, будто он жирный. Почему он любит только Марину?
Лера опустилась на стул, и тут жаркий обещающий шепот на ухо: “Мама, я привезу тебе оттуда какую-нибудь красивую ракушку!”
- Откуда там ракушки? - устало удивляется Лера.
- Ну как же! Там ведь когда-то было море. Везде, где сейчас горы, раньше было море. И наоборот.
Лера поднесла руку к головке дочери, но погладить не успела: та уже унеслась в переднюю.
Лязг захлопнувшейся двери - последний звук перед воцарившейся тиши-ной. Прежде чем сесть за бумаги, надо привести в порядок мысли. Лера стала слоняться по опустевшим комнатам. Вдруг направилась к двери и вышла.
Ноги сами понесли вниз к бульвару. Сверху в необычайно для весны жарком свете солнца бульвар походил на вытянутый клуб влажного темного тумана. По мере приближения его масса распадалась на ветви и стволы, мши-сто черные и голые. В глубине под двойным покровом деревьев и кустарников еще стоял холодящий дух сошедшего снега. Для прогулок сыровато. Видны лишь отдельные фигуры, деловито шагающие вдоль аллей.
Лера вошла на бульвар. В какую сторону пойти? Слева на боковой аллее у скамейки какой-то человек кормит голубей хлебом. Что-то в нем знакомое. Что-то больно знакомое в узкой твердой фигуре, в легком покачивании корпуса, в отвесной линии лба и носа. Короткие завитки седеющих волос плотно облеп-ляют голову. В такой стрижке череп явлен во всем своем совершенстве.
О, гуру! Несостоявшийся мой учитель, что это вы вдруг мне встретились именно сейчас, когда я потеряна и нет никакой опоры. Семь лет назад я ушла от вас, испугавшись, что могу заблудиться. А ведь вы были готовы указать путь к каким-то ведомым вам вершинам, дать умение и силу открыть себе себя и управлять своей жизнью. И все это за сто монет в месяц. Так ничтожно мало за столь многое! Так что же? Я упустила тогда свой шанс? Не заблудилась, но ничего и не нашла. И вот теперь вдруг снова вы...
Лера резко повернула на боковую аллею, где, разбирая хлебные крошки, копошилась огромная стая голубей. Птицы тяжело вспархивали перед идущей Лерой и тутже опускались за ее спиной. Мужчина, перестав бросать хлеб, по-смотрел на Леру. Его взгляд, как у слепого, растекался по пространству, никак не выделяя в нем Леру, и она прошла бы мимо, если бы он сам не окликнул.
- Лера! Вы разве не узнали меня?
- Виктор Всеволодович, вы?! Простите, я не была уверена...
- Ну-ну! Не мог же я так сильно измениться. Разве что тут. - И  он провел рукой по волосам. На мизинце сверкнул серебряный перстень с аметистом. Ле-ра, поймав кольцо глазами, вперилась в него взглядом. Рука с кольцом опусти-лась, затем согнувшись в локте, придвинулась к груди, тут Виктор Всеволодо-вич скрутил перстень с пальца и убрал в карман.
- Нет, Лера. Не ждите. Никаких феноменов. Прежней практикой я не за-нимаюсь.
Лера с жалобной растерянностью пролепетала:
- Как же так! А ваша школа?
Виктор Всеволодович отрицательно покачал головой.
- Но ваши ученики...
- Их больше нет.
- Но почему? - И Лера в сбивчивом возбуждении начала словно бы уго-варивать: - Ведь у вас получалось! К вам шли, в ваш метод верили! Конечно, сама я оказалась тогда не на высоте, но остальные...
- Оставьте, Лера! - Виктор Всеволодович поморщился. - Остальные! - презрительно бросил он, и тут его словно прорвало: - Что им, этим, с позволе-ния сказать, ученикам больше всего нужно было? - Мелкотравчатая магия, практические приемчики как стать счастливым. Обычные пожелания с новогод-ней открытки. Потрафить им нашлись учителя поискусней и поискусительней меня...
Это был не Виктор Всеволодович, запомнившийся устремляющим, ве-рящим, убеждающим...
- ...А ведь я хотел направить их к вершине, но им хватало камешков у подножия...
Под потоком его слов Лера все больше сникала и скучнела и, когда Вик-тор Всеволодович, отвернувшись смолк, выдохнула: “Жаль”
- Жаль? - встрепенулся Виктор Всеволодович. - Кого вам жаль?
- Вообще жаль, что так получилось. Ну да ладно. Я, пожалуй, пойду.
Сделав шаг прочь, Лера неожиданно вновь оказалась лицом к лицу со своим бывшим учителем. Вернее, уперлась ему в грудь. На темном шелке ру-башки блеснули перламутровые пуговицы. Пахнуло свежим речным теплом. На лоб надавила упругая мягкость потока. Гребни пологой ряби перекатывали вспыхивающие отражения звезд.
- Не надо! - глухо и твердо произнесла Лера.- Вы же больше не произво-дите феноменов.
- А я и не произвожу! - Голос звучал отдаленно и ясно. - Все происходит в тебе самой. Движение и свет, сумрак и уход, возвращение и подъем... А ты про-должаешь жить, вбирать в себя, видя, слыша, осязая, и это все становится тоже тобой и останется тобой до скончания века.

Выйдя к концу бульвара, Лера остановилась у полукружья выложенного гранитом парапета. Спина ощущала прохладу бульвара, а в лицо веяло сухим жаром открытой площади. Лера подняла лицо, и слабая улыбка растянула гу-бы.
Под щекой нагретая солнцем шероховатая спинка дивана, перед глазами - сине-красная мозаика верхних стеклышек террасного окна, в ушах - мерно идущий вверх-вниз голос мамы: «... куда покатило солнышко, туда и сестра с братцем. Покатило солнышко по верхушкам деревьев, дети следом, через лес. Пошло солнышко по радуге над полем, дети за ним бегом. Трава под ногами пригибается, подталкивает - быстрей, быстрей успеть, пока солнышко не зака-тилось, добраться до хрустальной горы. А поле по холму вверх идет, брат сест-ру за руку тянет скорей на холм подняться. Только поднялись - глянь, а сол-нышко уже закатилось. Под холмом  в темноте избушка окнами светит. Вошли. Там старуха сидит, строго спрашивает...»
- А что спрашивает?
Но как всегда на самом интересном месте встревает брат. Мама идет на его плач из коляски под окном. Отец тогда уже жил в Москве, от них отдельно. Теперь будто и не помнит этого. Брат  сейчас далеко, мамы давно нет. Солнце глаза слепит, и пора возвращаться.

II

Холм, окатываемый полуденным светом, возвышался пустынной, как не-бо, громадой. Подобраться к нему можно было через заросли травы и мелкого ивняка, шедших низиной от дороги, на которой стояли Александр Георгиевич и Марина.
- Ну как? Вперед?
- А что там наверху? - прикрыв ладошкой глаза, Марина глядела на кру-той голый склон, верх которого венчало какое-то бетонное сооружение.
- Увидим. Сейчас главное подняться.
Александр Георгиевич ступил с дорожной насыпи вниз. Марина все еще неподвижно взирала на громаду холма. Взяв ее за руку, Александр Георгиевич потянул к себе.
- Какой-то он странный, - Марина пошла за дедом, бросая исподлобья недоверчивый взгляд на холм. - Будто ненастоящий.
Жестко очерченный массив холма стоял на высоком бетонированном берегу запруженной реки. Другой, низинный берег зеленел луговой травой и дымкой распустившихся почек. Желтоватая лента дороги мягкими изгибами тянулась далеко и чуть вверх к смыкавшейся с небом деревушке. Марина пе-ревела взгляд на геометрически правильную громаду холма. На дальнем краю склона возникли фигурки людей. Они наискось укладывали длинные жерди, образуя ими ромбовидные ячейки.
- Что они там делают? - спросила Марина.
- Укрепляют склон.
- Досками?
- Нет. Жерди - это на время. Между ними насыпят хорошую землю, вы-растет трава и сцепит корнями склон.
- И тогда холм станет живым, - твердо постановила Марина.
- По-твоему он сейчас мертвый?
Марина насторожилась. Дед ждал ответа.
- А что, разве живой? - все же усомнилась она. -  Там же ничего нет, одни камни.
- Здесь было иначе. Лет пятнадцать назад. Река была уже, берег ниже, с оврагами, травой, деревьями. - Александр Георгиевич молча продолжал вос-станавливать в памяти, как тут было, но картинка дрожала и распадалась, сквозь нее выпирал массив каменистого холма. - Не хаос, не разрушение, а просто тут теперь другая жизнь, - заключил он. - Помнишь Павла Игнатьевича? Сейчас его уже нет, я вчера его хоронил, так вот он очень не любил, когда го-ворили “неживая материя”, косная - куда ни шло, но не мертвая. Камни не мертвые. В них идет жизнь, они рождаются, растут, общаются с окружающим, а когда умирают, переходят в другую жизнь, в растения, например.
- Камни становятся растениями... - рисуя себе этот образ, медленно про-изнесла Марина. - Это хорошо. - И вдруг быстро, словно ловя на чем-то деда, спросила: - А растения?
- Растения? - осторожно переспросил Александр Георгиевич. - Бывает, что превращаются в камни. Могут стать пищей животных и перейти в них.
- А я? - Марина с ужасом уставилась на деда. - Я тоже во что-нибудь превращусь?
- Об этом еще рано говорить.
Марина обвела округу расширившимися глазами, словно ища что-то, но ни на чем не остановившись, перевела вопрошающий взгляд на деда.
- Ты станешь чем-то очень красивым, - пообещал ей дед и тутже не пре-минул добавить. - Если, конечно, будешь хорошей.
- Я стану, я стану... -  Марина быстро зашагала вперед, задевая расстав-ленными руками стебли травы. - Я стану...
Александр Георгиевич с невнятной тревогой приостановился, глядя на уходившую через заросли Марину.
...накинул царицын прислужник ей на шею веревочку, только стянул, как девушка возьми да обернись белой уточкой. Порх! - и вылетела из петли в окно. Полетела уточка далеко, на другой край земли. Там озеро. Там царевич охотится. Выстрелил царевич в уточку, она оземь ударилась и встала девицей-красавицей. Царевичу полюбилась, а царю нет. Приказал царь девушку каз-нить. Только нажали на курки солдаты, как девушка возьми да обернись обла-ком. Пули сквозь пролетели.А ветер подхватил облако и понес над лесами, по-лями...
Маячившая впереди голова Марины пропала из вида. Позвал. Не откли-кается. Александр Георгиевич убыстрил шаг.
На оставленной в рытвинах полосе между дорогой и холмом -беспорядочная смесь растений. Тонкая луговая трава вперемежку с разлапи-стыми сорняками, мохнатый болотный хвощ рядом с сухими степными злаками. Разнобой стеблей и соцветий колет глаза.
- Марина, где ты?!
Впереди в рост человека заросли осоки. Оттуда возбужденный голос Ма-рины.
- Тут ручей. И столько красивых камней!
В воде камни играют красками, на воздухе тускнеют, некоторые вспыхи-вают на солнце, а когда вновь погружаются в воду, темнеют.
Прижав к животу собранные в горсть камешки, Марина двинулась вниз по ручью, верхним зрением следя за медленным перемещением облаков, нижним - оглядывая бугристую мозаику дна, боковым - скользя с одной стороны по длинному склону холма, а с другой отмечая высящийся вдалеке белый остров высоких домов. Внутри, в себе она несла то, чему не находилось лучшего места, чем ее собственное тело. Глубоко лучится комочек, и от него по всему телу вдруг такая сила и радость, что одним махом готова на холм. Марина, улыбаясь, закрыла глаза, и из ее раскрывшейся ладони попадали вниз камешки.
- Зря выкидываешь! - окликнул ее дед и, наклонившись, подобрал розо-ватый полупрозрачный окатыш кварца. - Ладно! Всё не унесешь. Да и пора на-чинать подъем.
Склон насыпного холма рыхловат. Ноги то вязнут, то соскальзывают. Ступать лучше туда, где что-то растет, и не надо рваться сломя голову. На подъеме важно держать ровный темп. - Так наставляет дед.
Какой темп у порыва?! Он непрерывен, как полет стрелы. Есть только начало и конец, а между ними - слившееся с временем пространство.
Неощутим под ногами уходящий вниз склон. Только успев ожечь ладонь, пучок стеблей уже далеко позади. В дыхании неотличим вдох и выдох. А небо перед глазами все ширится. И вот уже стоишь отвесно к земле. Все! Вершина холма.
Погребальный курган. Под ним - пятнадцать лет назад - бугристой троп-кой по темному ольшанику на поляну. Два мальчика с мольбертами рисуют по колено в траве. За поляной пещерный проход через чащу к открытой террасе, где два мощные дуба. Потом уклоном к реке луг. Теперь надо всем этим высит-ся многометровый слой глины и камней. По нему все еще тащусь вверх, а Ма-рина уже добралась.
- Дед, тут стена! - гневным отчаянием звенит голос Марины.
На вершине что-то, пока непонятное.
- Дед, подсади!
Александр Георгиевич подхватил Марину подмышки и поставил на высо-кий парапет.
Гигантское зеркало, покоясь на бетонном ложе, отражает небо.
- Что это?
- Водохранилище. Для электростанции. Вон она внизу у реки. - Александр Георгиевич показал на желтевшее на берегу строение. - Когда в городе нехватка электричества, накопленную здесь воду спускают на турбины и полу-чают дополнительную энергию. А когда ее в избытке, воду снова закачивают наверх.
Поднятая на вершину вода переливалась и искрилась на солнце.
- Здорово! А купаться здесь можно?
- Нет. Тут и находиться нельзя. Но я решил все-таки показать тебе, что здесь такое.
Откуда-то снизу с нарастанием - гул. Вода пришла в движение и начала стремительными воронками уходить под бетонное заграждение.
- Воду начали спускать на турбины. Знаешь, пойдем-ка и мы отсюда. - Александр Георгиевич потянул Марину от края стены.
Спустившись первым, он обхватил Марину под коленками и снял со сте-ны.
- А что раньше, до этого здесь было? - шепотом спросила Марина.
- Обычный берег. Деревья, луга.
- Такой же, как на той стороне?
- Нет. Берег здесь был более живописный. Высокий, с оврагами и ручья-ми. Он шел террасами вниз, и на террасах были красивые лужайки.
- Тебе жаль, что его больше нет? - сочувственно поинтересовалась Ма-рина.
- Пожалуй. А как тебе?
- Что мне? Я же не видела, как тут было.
- Нет, я не о том, что было. Тебе здесь сейчас нравится?
Марина окинула взглядом округу, в которой умещались электростанция, раздвинутое русло реки, деревеньки, дороги, поля, городские башни домов. Умещались и устойчиво сосуществовали до следующего преображения.
- Тут интересно, - констатировала Марина. - А куда мы теперь?
- Домой.
- Уже? Но я же не нашла еще ракушку. Я обещала маме. Давай еще по-ищем!
- Нет. В шесть мне должны звонить. И целую ракушку мы здесь вряд ли найдем. Тут столько бульдозерами поработали. Но знаешь, что я нашел?! Пре-красный след от ракушки.

Глупенькая любимая девочка! Обещала утешение - ракушку. Нет, надо сделать так, чтобы Глеб ушел до прихода Марины. Ни к чему им сейчас встре-чаться. Опомнился, что - отец! А кем был, когда в страх вгонял? Вот с дедом ей хорошо. Никогда бы не подумала, что он станет столько с ней возиться. Со мной в детстве таким не был. Чтоб говорил со мной больше пяти минут? Да никогда! А уж чтобы взял куда-то с собой -  о таком и не мечтала!  А вот Мари-ну... Ну и ладно, ну и хорошо! А то Глеб больше шпынял да рычал на нее! Если бы не я, Марина бы точно его возненавидела. Да, милый Глеб! Тебя бы возне-навидела твоя собственная  дочь! Это я ей внушала, что ты не такой, что орешь не потому, что злой, а потому что тебе больно, больнее всех - такой ты ранимый, поэтому и накидываешься первым, а пьешь, потому что до сих пор любишь сказки и они тебе снятся только, когда выпьешь. Господи, чего только не выдумывала! Думаешь, Марина верила? Да? А знаешь, как она на меня по-смотрела, когда я последний раз пыталась ей что-то подобное наплести?  С ненавистью! С тихой такой, жалостливой ненавистью. И я поняла, что - всё. Мои старания -  это лишь трусость. Чтобы не видеть тебя таким, каков ты есть. А ты есть дрянь! Вот так! Нет, прости, не дрянь. Ты можешь быть другим, я знаю. Можешь. Ты и есть другой. Ласковый, щедрый. С тобой повсюду было так интересно. С тобой мне были видны и мелочи, и даль, и твои движения были так нацеленно стремительно легки. Но только не в доме! Не в доме! В доме наступал мрак. И я ничего не могла поделать. Не вышло, Глеб, и все тут. И надо оставить друг друга в покое. Но тебе надо доказать, что  дрянь - я. А я могу и с еще большим успехом доказать, что дрянь - ты. Всё, хватит. Сколько можно! Хватит. Кому сейчас доказываю? Себе? Ничего не надо доказывать. Сейчас надо пойти и открыть дверь. Спокойно впустить и выпроводить до того, как вернется Марина. 
Сбросив Лере на руки свою куртку, Глеб без лишних слов вошел в ком-нату и тут же оттуда вышел, кинул навостренный взгляд через открытую дверь на кухню и отрывисто спросил: - Где Марина?
- Уехала с дедом на экскурсию, - ответила Лера и вручила Глебу его куртку. Тот машинально повесил ее на крючок.
- Нарочно?
- Глеб, миленький, что - “нарочно”? Перестань! Проходи в комнату. Или, может, хочешь чаю? Тогда - на кухню.
- Нет, не надо. А когда она вернется?
Подталкивая Глеба под лопатки, Лера направила его в комнату. Войдя, Глеб резко обернулся. Оказавшись вплотную к нему, Лера на мгновение сжа-лась. Отступила, выпрямилась. В ее вскинутом взгляде - “не боюсь”. “Мне тебя жаль” - показал тяжелой усмешкой Глеб.
- Сядем?
- Так что ты хотел мне сказать?
- Я думал, ты, как всегда, начнешь.
- Нет, я больше ничего говорить не буду.
Но под заводяще усмешливым взглядом Глеба она начала говорить.
- Что я могу сказать? Я уже столько раз тебе говорила, что не могу больше выносить твоей злобы, твоего давления, твоих агрессивных выходок. Я столько раз тебя просила: встряхнись, посмотри трезво - разве я тебе враг? Зачем тебе меня унижать?
Лера еще что-то такое затвержено бубнила, а Глеб испытующе выжидал.
Господи, опять меня занесло в ту же колею. Почему я не могу остано-виться? А ему словно бы только и надо, чтобы я выходила из себя. Зачем, Глеб? Разве мы этого ждали?
Перед глазами -  книга. В книге бушует буря, гнутся деревья, полощется трава, облетают цветы, а в глубине то зверем кто-то ревет, то по-человечьи сто-нет. Странно, дико в саду, но надо на зов бежать, на густую темную шкуру упасть, поцелуями и слезами омыть...
- Все ты выдумываешь! Не было этого! - возмущается Глеб. - Когда это я с ножом на тебя кидался? Ты нарочно это говоришь, чтобы себя выгородить. Ну да, ты такая хорошая, а я - негодяй. Я один вроде бы во всем виноват. Нет, Лерочка, не бывает такого, чтобы только один был виноват. Ты сама меня все-гда заводила. Пилишь-пилишь, пилишь-пилишь, вот и получаешь!
Глеб говорил, чуть откинув голову назад, глаза словно закатились под веки. Говорил он о чем-то другом, а не о них двоих, о чем-то более давнем... Может быть и о другой, первой своей жене.
- Хватит, Глеб! Невозможно больше об этом. Нам не стоит жить вместе, и кончено. Я буду здесь с Мариной. Отец не против. А на лето уедем к тетке в Александров.
- Значит, на Алтай Марина не едет? - обрадованно встряхнулся Глеб.
- Нет, едет. Сразу после школы.
- Ты все-таки разрешила! Ты - чокнутая! Ты соображаешь, что делаешь? Ладно Александр Георгиевич не понимает, что такое дети. Но ты-то чего? Сду-рела? Вот что. У меня был с матерью разговор. Она возьмет ее на лето к себе.
- Марина не захочет! - с вызовом бросила Лера.
- А не надо ее спрашивать. Мать прекрасно с ней справится.
- Я не хочу.
- А! Вот ты, наконец, и сказала главное! Ты не хочешь! Но при чем тут ты?! - Глеб вскочил и, сжав кулаки, нагнулся над сидевшей в кресле Лерой. - Ты-то тут при чем?! А? Нет! Для тебя главное - ты! А я? Что я? Ты об этом подумала? Ушла, забрала дочь и думаешь всё?
- Ты что, выпил? - отталкивая его от себя, Лера выскользнула из кресла. - От тебя пахнет. Это просто невыносимо.
Несколькими шагами прочь Лера отрезала от себя Глеба.
- Только и можешь сказать, что пил, - ткнул ей в спину Глеб, но Лера не обернулась. Взгляд стал размякать, растекаться. Глеб опустился в кресло.
- Банка пива - разве это “пил”? - машинально буркнул он напоследок.
Чуть вытянув вперед шею, Глеб, ссутулившись, окаменел, взгляд ушел воронкой внутрь, а там - “огневушка-поскакушка на поленьях играет, платьицем, платочком дразнит: вот сейчас выскочу! Не прозевай! Огоньком пойду, поведу к заветному месту. Там-то и найдешь, что душа пожелает”.
У Глеба профиль хоть на монетах чекань. Мощно выпуклый. А бугор под-бородка так и просится на удар или поцелуй. Обернется - карие шарики глаз раскатятся к вискам, а губы искать - найдешь ниточку бледного рта. Зато даль-ше на щеке ямочка, откуда-то из детства. Трогать ее надо с опаской, но - при-ятно.
Уймись, не лезь! Не начинай все сначала. Проиграла и смирись!
Рывком приблизившись к Глебу, Лера встала у него за спиной, положила руку ему на плечо, но, лишь слегка нажав, тотчас отдернула. Ладонь прижала к щеке и пошла на звонок в коридор открывать дверь.
Вместо ожидаемых Марины и отца, за дверью оказалась девушка. Плот-ное плоское лицо с матово черными, чуть раскосыми глазами.
- Меня знает Александр Георгиевич, - успокаивающе заверила девушка. - Мне надо ему кое-что передать.
Пропустив девушку в прихожую, Лера оглянулась. За спиной возвышался Глеб.
- Александра Георгиевича нет, - сообщил он девушке. - Но может быть, мы вам чем- нибудь можем помочь?
Лера изумленно округлила на Глеба глаза, но тот не отреагировал. Все его внимание, обостренное, что-то чующее, было направленно на девушку.
- Я - дочь Александра Георгиевича, - напомнила о себе Лера. - Я могу ему передать, если вы что-то хотите...
Девушка перевела улыбку с Глеба на Леру, слегка ее притушив.
- Александр Георгиевич дал мне свой номер телефона, - сообщила она. - Мы пытались дозвониться, но все время были какие-то странные гудки. Вот я и решила сама зайти, раз уж оказалась в этом районе.
Оглянувшись на щелчки отпираемого замка, девушка отступила в сторо-ну, чтобы ее не задела дверь.
Марина влетела домой первая. Возглас: “А мы видели!” застыл на губах, и уже шепотом она произнесла: “Папа!”
Александр Георгиевич с недоуменной хмуростью оглядывал толпивших-ся в передней.
- Не узнаете? - обратилась к нему девушка. - Я - Руся. Помните - на кладбище? Мы не могли вам дозвониться, а мама хотела заранее предупредить вас, чтобы вы обязательно приехали к нам в следующее воскресенье. Но вообще-то приезжайте все. Будем рады!
Русин взгляд призывно пробежал по лицам присутствовавших. Вырыва-ясь из наступившей заминки, Лера бросилась помогать сидевшей на полу Ма-рине расшнуровывать кроссовки.
- Не надо, мама, я сама, - отпихивалась Марина, одновременно пытаясь взглядом связаться с отцом. Тот быстро и ласково ей кивнул и тотчас отвлекся на разговор между Русей и Александром Георгиевичем.
- Дом найти не трудно, от станции всего минут пятнадцать, - Руся про-должала объяснять дорогу, косясь на Глеба. Тот разрывался, стараясь отвя-заться от говорившей ему что-то Леры, удержать подле себя что-то ждущую от него дочь, но главное - не упустить  явно что-то обещающую отчаяной яркостью рта, чернотой в продолговатых прорезях глаз Русю.
- Не заплутаете! - заверила Руся и, метнув последний взгляд на Глеба, ушла.
Глеб заспешил следом.
В затихшей передней усталость. Лера присела на тумбочку у вешалки. Снизу вверх ее взгляд перехлестнулся с отцовским, недовольно вопрошаю-щим. Его кивок в сторону комнаты, и Лера двинулась туда за отцом.
Проскользнув боком между шкафом и Александром Георгиевичем, Лера встала против света у окна.
...был наказ отвезти дочь в чащобу и там бросить. А она возьми да и вернись целехонька, богатая да пригожая...
Александр Георгиевич, недоверчиво глядя на Леру, ждал ответа: зачем приходил Глеб.
Не хотелось просто объяснять, хотелось высказать как можно больше всего. И Лера сбивчиво подбирала слова:
- Но ведь не могу же я! Ты ведь тоже... Нет, тебе просто невозможно это понять! Да, я рассталась с Глебом, но от этого он не перестал для меня суще-ствовать. То, что у вас с мамой было по-другому, ничего не значит. Ты мог за-быть нас. Не возражай! Ты приезжал к нам в Александров от силы раз в месяц. Я тебя не осуждаю. Мы обходились без тебя. Но я знаю, как это ужасно - нуж-даться в общении и не получать его. Да, ты прав, Глеб часто бывает груб и аг-рессивен. Но сегодня ему нужно было поговорить со мной. Что с меня  убудет, если я поговорю с ним? Кстати, сегодня мы с ним очень хорошо пообщались. Его заботит Марина. По-настоящему заботит. Вот ты берешь ее на Алтай и да-же не задумываешься, как справишься с маленькой девочкой! Это же не шутка - лазать по горам, жить в палатке, готовить... Вот скажи, на чем ты собираешься ей готовить?
- Не бойся, голодной не останется. А жить мы будем большой частью в деревнях. Не понимаю, зачем ты затеяла этот разговор. Хочешь запихнуть ее на все лето в Александров? Что у нее будет там за жизнь у твоей тетки, что за впечатления?
- А какие у меня были в ее возрасте впечатления?
- Мы говорим о тебе или о Марине?
- Мы говорим вообще!
- Говорить вообще бессмысленно. Марину я беру с собой и кончено. А ты лучше разберись пока с Глебом и с тем, кто у тебя там еще.
Резкий стук захлопнувшейся за отцом двери. У Леры, как от удара, запы-лали щеки.
Тихо вошла Марина. Смотрела на мать с жалеющей мольбой. Лера от нее отвернулась. Дочь скрылась за дверью в ее комнату,  бывшую в студенче-ские годы Лериной, а еще раньше какой-то дальней их бабки. Никогда ее не видела, но в детстве представляла себе бабой Ягой. Действительно, заманила к себе отца и оставила до конца жизни. Может и женщину ему сама подсунула.
...любезно прислуживает за столом неузнанной, да так хорошо все дела-ет, что все только диву даются “Кто такая?” - спрашивает царь. “Твоя, твоего семени!” И он ей тут в ноги, прощения просит...

- Да, Лера, входи. Что у тебя? Ты садись.
- Я просто хотела спросить, как прошли вчера похороны.
- Да что рассказывать. Все было вполне обычно. Кстати, это тебе.
Взяв со стола, Александр Георгиевич протянул Лере исчервленный, жел-товато-песчаный камень. На нем - веерообразной вмятиной след от дома древнего моллюска.
- Это тебе вместо обещанной раковины ее отпечаток. Довольно красив, верно?
Прежде чем оставить его в Лериной руке, Александр Георгиевич легонь-ко провел по нему пальцем.
Ракушечник был почти невесом и тепел, весь испещренный остатками живых существ. Вернув его на стол, Лера спросила отца:
- Виновного нашли?
Александр Георгиевич перевел отяжелевший взгляд с камня на Леру. Вопрос был ему непонятен.
- Того, кто сбил Павла Игнатьевича?
- А! Кто сбил? Искать не надо было. Он остался на месте. Но виновных, кажется, все-таки двое.
- Две машины столкнулись?
- Нет. Но Павел не должен был стоять на проезжей части.
- Как нелепо!
- Да уж! - откликнулся Александр Георгиевич и затем с вдруг выскочив-шей злостью добавил: - Надо же было умудриться найти такую смерть! Ладно, Лера, иди. Мне тут кое-чем надо заняться
Лера ушла, и Александр Георгиевич взялся за тетрадь, которую накануне выпросил у вдовы. Записи из их Алтайской экспедиции. Панкратов бегло пробегал глазами страницу за страницей, пока не остановился на тех, которые его интересовали. Записи были сделаны десятого августа. В тот день они с Павлом вернулись в лагерь после трехдневного отсутствия. Ничего особо нового к уже известному эти краткие записи не добавили, но одну важную вещь подтвердили: Руся Северцева действительно существовала. Но все-таки в памяти о том времени значилось еще и другое имя - Агния.

Длинная с высоким потолком и сумрачным окном на север - не комната, а тоннель. Вещи Марины раскиданы по сторонам, словно выкинутые из про-ехавшего здесь поезда. Марина сидит на краю тахты и стягивает с себя рубаш-ку. Оголяется хрупкая розовато-молочная плоть. И тут Марина спрашивает, где отец. Говорю, что поехал к своей маме. Она, будто что-то поняв, кивает. Не расстегнула ворот пижамы, и голова застревает. Не помогаю. Сама нащупыва-ет пуговицу, голова выныривает, и опять Марина задает вопрос, теперь уже про деда. Отвечаю, что у себя, занимается своими делами. В ответ так серьез-но, с одобрением хмыкает. Смешно. Нет, не смешно, Страшно! Что она там о нас всех думает? Натянула на нос одеяло и смотрит улыбчиво, с хитрецой. Сейчас наверняка что-нибудь еще спросит. Нет, просит. Хочет, чтобы я почи-тала ей на ночь. Что? Про Аленький цветочек. Вот именно это сейчас совер-шенно не хочу. Давай что-нибудь другое, например, что-нибудь историческое, а? Ведь большая уже девочка! А она говорит, что тогда сама эту сказку расска-жет, но не всю, а только конец.
И начинает с того места, как Алена попадает в сад, когда уже было позд-но - там буря. Все стонет  под ветром и дождем. Но еще страшнее, еще пе-чальнее раздается звериный рев. Не злобу, а зов слышит в нем Алена. Видит - на поляне косматый зверюга. Глазами сверкает, зубами щелкает. Бросился он на Алену, занес над ней свои когтистые лапы, но тутже ничком к ее ногам рух-нул. И опять жутко рычит и вопит. Принялась Алена ласкать и гладить свире-пую морду, а зверь только сильнее воет. Принялась Алена целовать его. Он еще пуще зашелся. Странно, правда? Но что же делать! Упала тогда Аленушка на зверя всем телом, прижала его когтистые лапы к земле. Зверь сбросить ее хочет, а она - приласкать его, успокоить. И так боролись они, пока зверь не за-тих и не умер. А как умер, то стал съеживаться, сжиматься, шкура его страшная расползлась, и под ней оказался маленький мальчик. Взяла его Алена за руку и повела за собой. Но по дороге мальчик вырос, вырвался и убежал. Вот каким оказался конец. Но почему такой? Ведь может же быть и по-другому. Привела Алена мальчика домой и стала его растить.. Нет!  По-другому! Умер чудище и больше ничего Не стало его и все. Это уже больше походит на правду. Мою правду. Но дочь рассказала  по-другому. Я спросила почему, но Марина только плечиками пожала. Подложила ладошки под щеку и закрыла глаза. Спит. Нет, я знаю, что притворяется. Зачем? Зачем она все это делает! Я требую ответа и тут же жалею об этом. Марина смотрит с укоряющим испугом. Глажу ее по го-ловке и целую. Умоляющий голос Марины: “Я тебя люблю, и папу люблю. И деда люблю...” Задыхается от сглатываемых слез “...и Костика, и... Мама!” - и она бросается мне на шею и всем своим горячим, нежным, бьющимся тельцем прижимается ко мне. Господи! Как защитить? Никак. Не получится. Я поглажи-ваю ее спинку и чувствую, как она становится тверже, крепче. Марина расцеп-ляет руки на моей шее и вдруг смеется.
- Я же нашла для тебя! Правда не ракушку, только след от нее, но очень красивый. На желтом камне. Как веер. Дед отдал тебе?
Благодарно киваю.
- Понравился, да? Хорошо.
Гашу лампу и подтыкаю вокруг Марины одеяло. И вижу, как она уходит в сон. На кухне гляжу на трещины в кафеле над раковиной и думаю о том, что на небе мы видим свет уже исчезнувших звезд.

Пора зажигать лампу. Панкратов наощупь нажал кнопку, лист перед гла-зами пожелтел, фиолетовые буквы стали отчетливее. Кое-что для себя он уже уяснил. Но принялся снова просматривать записи Павла, пытаясь отыскать еще, еще что-нибудь, могущее пролить свет на то, что это был за дом на Алтае. Однако уже все. Все из тетради Павла было вычерпано. Настала пора рас-кручивать собственные воспоминания.
Почему же помнится, что - Агния, а не как у Павла - Руся. Но она сама мне так назвалась. Лицо ее смутно, крупно - золотисто-бледное с голубыми, скошенными книзу, прозрачными глазами. Губы длинные, строго очерченные, все время в движении. Она что-то рассказывает, склонившись близко, к самому изголовью. Я лежу у окна. Напротив на ярко малиновом фоне стены - ветвистое дерево, усеянное сине-зелеными плодами и птицами.

Саня Панкратов глядел на уходящее к потолку дерево с младенчески улыбчивым изумлением, отхлебывая темный густой настой из поднесенной к его губам чашки. Когда поившая его девушка сказала, что это дерево на стене написала сама, сжал веки и сполз с приподнятой подушки вниз.
- Павел! Быстро! Помоги ему, а я подставлю таз.
- Смотри, тебе на кофту попало
- Ничего, отстирается. Не надо резко! Вот так тихонечко на подушку.
- Его бы, Руся, скорее в лагерь. Оттуда по рации сможем вертолет вы-звать.
- Сейчас его трогать нельзя. Ты же видишь.
- А когда?
- Дня через три.
- Через три дня он встанет на ноги?! Ты что!
- Во всяком случае до лагеря выдержит. Положись на меня.

...И еще запах. Сухой, стойкий, травянистый. Окно у постели  распахнуто в туманившийся двор, но оттуда внутрь воздух не проникал, будто на открытом проеме окна невидимая завеса. Агния у кровати стоит на коленях, пальцы гиб-кие, с длинными плоскими ногтями, от их движения над лицом дуновение, и еще блаженное ощущение чистоты, головокружительной легкости. Агния гово-рит, а внутри расходятся покалывающие длинные волны, наполняя устойчиво-стью и силой. Но я продолжаю лежать, и подыматься не хочется. Что же тогда говорила мне Агния? Казалось, что обо мне, и в то же время о том, чего бы я никогда о себе не решился подумать. И тут я вдруг стал возникать как бы от-дельно от себя самого. Там в стороне вижу себя перед собой отчетливо, вижу таким, каким, может быть, казался себе, когда был подростком. И странное де-ло, я чувствовал, что я и есть на самом деле такой, что это правда, однако су-ществующая вне меня правда. И, Господи, я... да, верно, я плакал, и это было так хорошо, будто я шел к самому себе с восхищением и любовью.

Саша успел сам достать таз из-под топчана, и его туда вырвало. Потом он сумел подняться и донести таз до рукомойника. Умылся и двинулся к рас-пахнутой наружу двери. Тут его поймала Руся и повела обратно в комнату. Усадив на постель, помогла стянуть грязную рубашку и надеть чистую, отцову. Из сундука достала и другие вещицы.
- Откуда у тебя это? Местные аборигены одарили?- слышен голос Павла.
- Нет, я всё это сделала сама. Кроме бубна, конечно. Но и он не истори-ческая редкость. Так что не волнуйся.
- Камланием займешься?
- Кое-что умею.
- Да брось ты! Не твое это дело.
- Меня учили.
- Дурили тебя, а не учили.
- Не могли. Для них я все равно что своя.
- “Все равно что своя” - это все равно чужая.
- Здесь их земля, их духи. И я должна стараться делать так, как они.
- Зачем?
- Сейчас - чтобы помочь Саше.
- Поиграть - вот что ты хочешь. Ну да ладно, развлекайся. Только смотри, чтобы хуже не стало. А я тут постою, понаблюдаю. 

Сначала занятно. Потом тошно. Полутьма, страхолюдная маска, прелый запах меха, резкие звуки бубна, и в голове пустой крутящийся гул. Надо бы из-бавиться от этого, а я лежу, как прикованный, оцепенело таращусь на бредовую игру красок и движений. И все-таки в какой-то дикий момент делаю отре-зающее усилие, смыкаю веки и проваливаюсь внутрь себя. Когда снова открыл глаза - совсем близко, вплотную заботливо бледное лицо Агнии, скользящая ласка ее пальцев, узнаваемое движение губ. Я притянул ее к себе. Но она словно растеклась в руках, и вот уже стоит в стороне на табурете и достает сверху что-то тяжелое, похоже, какую-то книгу. 

Опавшее лицо Саши почти скрыто в глубине огромной деревенской по-душки. Из белого полотна рубашки выступает потемневшая длинная шея, об-росшая, как и щеки, многодневной, светлой, будто седой, щетиной. Согнутые в коленях ноги подпирают придвинутую к груди книгу. Она обширна, как подушка, темна, как Сашина кожа, и тяжела, с опаленными краями, с впитавшими чело-вечий пот и сало страницами, на которых плотно и непрерывно из строки в строку - выписанная вязь слов. Саша ведет взгляд по громадному пространству страницы до ее конца, затем неловким движением переворачивает ее и снова идет по смутно что-то до него доносящим строкам.
- Руся, не надо бы ему в таком состоянии читать, - это опять встревает голос Павла.
- А он и не читает. Он же не понимает по-древнерусски. Просто скользит взглядом по строчкам, и его мыслям покойно и надежно, как колесам в колее. А хочешь скажу, почему он расшибся?
- Ну упал и упал. Со всяким может случиться.
- Не тебе так говорить! Ты ведь должен знать: твой друг плохо приспо-соблен двигаться по бездорожью. А вам приходилось  пробираться по петляв-шему руслу реки, перепрыгивать с камня на камень. Центр тяжести мечется по телу туда-сюда, туда-сюда. Балансировка на грани фола! Я это просто обожаю. Как и ты. Движение по пространству без дороги, без колеи - свободно и всеох-ватно! Таким, как мы с тобой, никакая колея не нужна. К черту колеи!
- Постой, постой! Что это ты за меня говоришь! Мне эти колеи как раз очень и нужны. Я даже ищу следы тех, которые давно исчезли.
- Вот-вот - которые уже исчезли! А для себя, для своей жизни ты какую колею выбрал? А? Никакую! Я же вижу, каков ты...
- Ну и каков? Давай договаривай!
- Отвязанный. Ты не можешь выбрать, потому что видишь, что любая ко-лея ведет мимо, мимо очень многого, что есть в этом мире!
- Тебе сколько лет?
- А что?
- А то, что ты наверное еще не знаешь, что человеку невозможно беско-нечно бродить без пути, без дороги. На какую-то он все равно вступит.

Вязь слов. ...Море-океан... Господу помолимся. Отрок на корме. Сон обу-ял. К острову пристали. Там врата. Распахнул. Господь - путь мой. Птицы пест-ры. Плоды щедры. Престол в каменьях...

У многоэтажной горящей окнами башни стояли Глеб и Руся. Припав друг к другу, переводили дух.
- У тебя дома сейчас кто есть? - наклонив голову, шепнул ей на ухо Глеб.
- Подожди! - Руся выскользнула из его рук и посмотрела вверх на окна. - Мама уже пришла.
Они снова сомкнулись.
- Ты просто потрясающая! - обхватив ее лицо ладонями, Глеб слегка от-странил от себя Русю. - Откуда ты такая взялась?
- Не из Москвы. А что?
- Да нет, ничего. Для меня так просто хорошо, что ты здесь.
- Вообще-то я родилась в Новосибирске. А мама с Алтая.
- Из глубинки значит такая...
- Между прочим наши предки из бухтарминских казаков.
- Да? Наверняка отличные мужики были...
- Ты знаешь о них?
- Нет, но ты так гордо сказала...
- Я? Гордо? Да эти придурки все бегали-искали страну счастья. Про Бе-ловодье слыхал?
- Что-то такое смутно...
- Ну и..?
- Знаешь, хватит меня пытать! Иначе худо будет...
- А что ты сделаешь? - поманила его Руся.
- Я тебя съем! Вот так!
Глеб наклонился и припал губами к ямке за ее ухом. Хохотнув, Руся сомкнула руки вокруг его шеи и повисла.
- Думаешь, не выдержу? - спросил сдавленно Глеб.
- Не знаю, - отпуская его, отозвалась Руся. - Кстати, а эта дочь Панкратова - твоя жена?
- Бывшая. Мы с ней разводимся.
- И правильно. Вы с ней не пара.
- Это почему еще?!
Руся провела, будто ощупывая, двумя пальцами по лицу Глеба.
- Я вижу. Ты - яростный, а она тихоня. Хотя может утянуть в себя, как в омут. Она уже оставила тебя в покое или нет? Ты только скажи, я живо с ней управлюсь.
То ли шутит, искря желтыми ободками зрачков, то ли на самом деле го-това ринуться, только скажи ей Глеб, куда и что нужно делать.
- Папашка ее тебе не страшен, - продолжала Руся заговаривать Глеба. - Он свою силу не знает. А вот она знает, вернее, чует, что у нее там в омуте скрыто. Открыть еще не может. Пока не открыла, ее можно утопить в ней же самой. И тогда она уже никогда не станет такой, какой могла бы.
- А какой могла бы? - жадно спросил Глеб.
- Она тебе не пара, - отрезала Руся. - Ясно? Ты - супер, а она при любом раскладе останется тихоней. И тихой сапой будет притягивать к себе заблуд-ших. Но в твоем случае не на того напала, верно? Ты ведь совсем не то, что она себе вообразила, я знаю. Ты - дикий ангел. Почти, как Павел.
- Павел? Кто такой Павел? - ревниво поинтересовался Глеб.
- Не возникай! Один мамин любовник. Но его уже нет. А вот твоя жена, хоть и бывшая, но есть. Ну так что? Говори, что мне делать?
- Не надо ничего делать. Кроме одного.
- Чего? - Руся вытянулась в ожидании.
- Сейчас же ехать со мной.
- Куда?
 - Ко мне.
И они ринулись к дороге ловить машину.
В тесном “жигуленке” Руся вдруг помрачнела и, отстранившись от Глеба, прижалась к окну. За ним сгустившуюся темноту прорезали трассирующие вспышки уличных огней. Туда теперь ушло все Русино внимание, и Глеб недо-вольно поерзывал на сидении. Проехали два перекрестка, и тут Руся прильну-ла к Глебу и потребовала от шофера, чтобы тот сначала отвез их по другому адресу. Затем быстро зашептала Глебу: “Ты пойдешь со мной. Для поддержки. Будь просто рядом и молчи, не вмешивайся”.

К завтрашнему дню нужно еще успеть залатать рубашку. Приведут Ди-мочку наверняка в какой-нибудь синтетике. Из кучи выстиранного белья вдова вытащила клетчатую рубашечку, осмотрела ее на свет и, открыв шкатулку, стала подбирать подходящие по цвету нитки. Расположилась она у обеденного стола, включив и люстру, и пододвинутый к столу торшер. Такое расточитель-ство позволительно ввиду непривычного одиночества. За два месяца все сразу - и сын с женой и внуком съехали, и муж умер.
 Фотография Павла из конверта перекочевала в рамку под стекло. Не-вестка постаралась. Павел там такой, какого не хотела знать, но желала, пока был жив. При взгляде туда, на эту фотографию такая маята изнутри подступа-ет, что впору грохнуть ее стеклом вниз и никогда больше не видеть.
Фотография из экспедиции. Павел в штормовке, улыбчив, но так, что ка-жется, при этом готов и больно кольнуть. Круглые карие глаза вроде смотрят в объектив, но как-то несовсем прямо, чуть  поверх.
Вот и все. Теперь вон стоишь в рамке на серванте и больше уже никуда. Смотрю на тебя и жалею. Вот как с тобой вышло. Так-то вот.
Вдова издала горестный вздох и принялась за шитье. Взглянув еще раз на фотографию, вдруг вскочила и, сняв ее с серванта, протерла рубашкой, по-целовала и, заметив след от губ, снова протерла.
Шел десятый час вечера. Поэтому, когда раздался звонок в дверь, вдова не сразу пошла открывать. Звонили настойчиво. В глазок увидела зятя Саньки Панкратова, а с ним какую-то девушку.
- Глеб! Чего это так поздно? Кто это с тобой?
Вдова неприязненно оглядела девушку. Та сказала:
- Это я вам сегодня звонила. Я ведь сказала, что заеду. А Глеб со мной за компанию.
- Что это еще за компания! - резко выговорила вдова, как-то даже раз-давшись своим маленьким сухеньким телом. - Глеб, а где Лера?
 Глеб хотел было что-то сказать, но его остановила Руся.
- Не надо. Я сама, - тихо и веско бросила она ему и снова обратилась к вдове: - Я вам уже объясняла по телефону: нефритовая голова, наша семейная реликвия. Павел Игнатьевич когда-то давно увез ее от мамы, когда был на Алтае. Тогда мама была не против, а теперь Павел Игнатьевич умер, и мы хо-тим получить ее обратно.
- Не понимаю я вас. Какая голова? Никакой головы я не видела. Так что пришли не по адресу.
- Большой бледно-зеленый камень. Нефрит. Вы знаете, что такое неф-рит?
- Болезнь такая! - отрезала вдова. - А ты, Глеб, откуда ее знаешь? - кивком она показала на девушку.
- У Александра Георгиевича познакомились.
- Понятно, - что-то про себя соображая, протянула вдова и решительно девушке: - Никакой головы у меня нет. Так что извините и прощайте.
Она взяла Глеба и Русю под локти и подтолкнула к двери. Глеб вышел за порог, но Руся вывернулась и отступила вглубь коридора.
- Бледно-зеленый камень размером с голову ребенка! - угрожающе про-шипела Руся.
- Мне что, милицию вызвать?! - взвизгнула вдова.
- Я сейчас уйду. Но запомните: вы мне эту голову все равно вернете.
- Иди, иди! И не таких видала!
Подождав на балконе, когда из подъезда выйдут Глеб и Руся, вдова ок-ликнула Глеба и позвала обратно.
У порога стоял небольшой деревянный ящик с ручкой.
- Это я приготовила для Панкратова, - сказала вдова. - Тут ему на память о Павле. Мне этого ничего не надо. Отвези ему. Может там есть то, что хочет эта девчонка. Но только отдай Панкратову, а не ей. А он уж пусть, как сам знает.
Выйдя на улицу, Глеб кивнул поджидавшей его Русе и быстро зашагал в сторону метро. На вопрос, что в ящике, ответил, что не знает. Руся потребовала открыть и получила отказ. Куда теперь? Глеб сказал, что отвезет ящик Пан-кратову прямо сейчас. Сделать это утром не согласился. Вяло сопровождая Глеба, Руся лишь у дома Панкратова вдруг оживилась, ловко выхватила ящик у Глеба и, взвесив в руке, тутже отдала обратно. В дом не вошла, сказав, что по-дождет на улице. Вернувшись, Глеб ее не застал.

III

Расставленный во всю длину стол под тяжелой, белой, до пола скатер-тью, был уже заставлен. Тарелки скрыли большое застиранное пятно, след от прошлых застолий, и скатерть выглядела вполне достойно - плотная, чуть от-ливающая жаккардовым рисунком и каймой. Пожалуй лишь она да еще карель-ской березы комод с зеркалом были самым примечательным из того, что Руся обнаружила в доме. Всем, что там есть, Виктор Пожаев, бывший ее аспирант и наследник этого дома, настойчиво просил пользоваться, утверждая, что без дела вещи только хиреют.
Когда Руся сюда переехала, то первый осмотр дома провела одна, потом позвала дочь. Та явилась не очень охотно, обошла дом с настороженным, под-черкнуто презрительным видом, заглянула в шкафы, повыдвигала ящики, а в конце заявила, что на месте матери ничем не стала бы пользоваться. Почему? Да потому что приехали они сюда не навсегда, пустили их на время, так что нечего воображать себя здесь хозяевами.
- А мне и не надо воображать! - посмеиваясь, заявила Руся. - Я и есть тут хозяйка. А насколько, на год или навсегда,  мне неважно. - И весело приобняв дочь, шепнула ей на ухо. - А вообще-то навсегда мы можем быть только в совсем ином месте.
Резко отстранившись, Руся младшая тихо и пронзительно сообщила: - Я была вчера у вдовы Павла.
- Зачем? - холодно удивилась мать.
- Она должна нам отдать нефритовую голову.
- Какую, какую голову?
- Ту, которую ты отдала Павлу.
- Ничего я ему не отдавала.
- Тем более. Значит, он забрал её сам.
- С чего ты это взяла?
- Не надо, мама! Дед мне все рассказал. Этот нефрит из бывшего их школьного музея. Это был шаманский камень, и упустить такое твой Павел просто не мог.
- Что тебе сказала вдова?
- Ничего. Прогнала. Но все равно...
- Руся! - гневно перебила ее мать. - Зачем ты туда ходила?
- Я же тебе сказала: за камнем. Он наш. Это, можно сказать, наша се-мейная реликвия.
- Что ты несешь! Какая реликвия!
- Ладно, мама. Сама знаешь. Это не какой-то там булыжник. Мне дед го-ворил. И отец тоже жалеет, что теперь этот камень не у нас.
- Отец! - Руся усмехнулась. - Вот он как раз и мог бы знать, где этот ка-мень, и не дурить тебе голову.
- Что? Хочешь сказать, что камень на Алтае?
- Ничего не хочу сказать. И хватит об этом.
- Нет! Ты что-то знаешь! Скажи!
- Все. Поняла? Успокойся.
- Нет! - Русю мелко затрясло. - С тобой невозможно... - И она вылетела из веранды.
Мать взглядом устремилась ей вслед, не помогая, не трогая, лишь про-вожая до комнаты, где Руся рухнула на кровать. Там с глухим рычанием она забилась в угол, подволокла к себе подушку и, вцепившись в нее зубами, вы-ревела злость на мать за то, что она так свысока ко всему, что составляет жар-кую, зовущую суть жизни для нее, ее дочери. И в этом своем “свысока” мать явно что-то скрывает. Но разве так можно?! Разве можно не давать ей, ее до-чери то, что есть у самой, что она сама знает, что делает ее такой неуязвимой в то время, как она, ее дочь, мечется и мучается. Что? Разве так можно? Руся перевернулась на спину и уперла в потолок сухой яростный взгляд.
Руся старшая подошла к зеркалу и отразилась в нем по шею. Слишком высок подзеркальник, скорее даже комод с рядами выпуклых массивных ящи-ков. И над головой большую часть зеркального пространства занимало то, что было за спиной: две сходящиеся углом стены и дверь. Руся перевела взгляд на себя, чтобы привести в порядок волосы и лицо.
В глубине зеркала возникла еще одна фигура. Руся, не оборачиваясь, ей кивнула.
- А я уже готова! - запальчиво заявила за ее спиной Руся младшая. - Знаешь, сколько сейчас времени?
Руся старшая стянула со стула лилового цвета шелковое платье, подняла вверх, пропустила в проймы руки, платье скользнуло вдоль тела и село на плечах.
Руся обернулась к дочери.
- Ну как?
Та, поражено улыбаясь, подняла большой палец вверх.
Мать не то чтобы помолодела, нет! У нее вообще не стало возраста. Признаки его как бы стерлись идущей изнутри энергией. И она, еще стоя у зер-кала, уже движется, глядя на дочь, сквозь нее, мимо нее, обволакивая ее своим теплом. И Руся была готова двинуться навстречу матери, как тут пришло обид-ное, жгучее осознание того, что да, мать такая и есть, но не для нее, ее дочери, а потому, что к ней сегодня придут и соберутся за ее столом.
- Пора! - позвала Руся старшая и направилась к выходу из комнаты.
Дочь не двинулась, провожая ее взглядом.
- Только, пожалуйста, - попросила Руся старшая, обернувшись в дверях, - без твоих фокусов. Сегодня мой день.

Сходя с электрички, Лера выронила сумку, и ее содержимое раскатилось по платформе. Народу шло много. На очки тут же наступили. Записную книжку и ключи, будто не видя, попинали. Кошелек извалялся в пыли. Подняв его, Ва-дим отряхнул  и подал Лере.
В другое время лицо можно было бы позволить себе потерять, но сейчас никак нельзя. Надо выпрямиться и успокоиться, иначе набрякнут мешки, выле-зут морщины, и пиши пропало хорошенькому моложавому личику, которое не-обходимо сейчас иметь. Там будет Глеб, и эта Руся, и еще другая, с ней скорей всего у отца что-то было. Так что неизвестно, с чем придется там столкнуться. И вообще пора уметь стойко, с улыбкой держать удары.
Лера огляделась. От пристанционной площадки расходились вкось три улицы. Вдоль одной из них шел щитовой бетонный забор. По другую сторону за сетчатым забором виднелся разросшийся пристройками дощатый двухэтажный дом. Вроде улица та самая, как описали.
Лера взяла Вадима за руку и уверенно потянула за собой.
Стояла необычайная для весны сушь. Ветер порывами поднимал с доро-ги пригоршни иссохшей земли и бросал в лицо. Лера отворачивала голову и, когда ее взгляд падал на Вадима, видела его настороженную замкнутость, буд-то шел он не по дачному поселку, а через пустынно затаившуюся, не сулившую ничего хорошего местность.
Еле удалось уговорить поехать. Упирал на то, что никого там не знает. Но она сама едва знакома да и то не с хозяйкой, а только с ее дочерью. Зачем тогда ехать? А посмотреть, что за люди. Ну, конечно: напрасная трата сил и времени! Но знаешь, сберегая чаще всего как раз и теряешь. Не понял. Неза-чем были все эти объяснения. Надо вот так, взять просто за руку, попросить, подать знак, что, если что, то примешь все на себя...И будешь опять виновата. Господи, да что такое получается! Опять та же история. Нет. Не хочет, не может, пусть тогда сидит в своем закутке и тыркается в этой своей паутине. Пусть! Ан нет. Поехал-таки.
- Ты взяла зонт?
- Что?
- Зонт. Ты зонт взяла?
- Нет.
- Будет дождь.
- С чего это?
- Вон с погодой что делается!
- Что с ней делается?
- Посмотри вон туда!
- Ну?
- Ты что не видишь?
- Нет.
- И ветер.
- Ну и ладно, ну и промокнем.
- Не промокнем! - Вадим хитро подмигнул. - Зонт есть. У меня.
Привстав на цыпочки, Лера чмокнула Вадима в ухо.
- Ты, милый, просто прелесть.
Через несколько шагов их кто-то окликнул.
- Геннадий Сергеевич, и вы тоже! - ненормально радостно приветствова-ла его Лера.
Мазур, нервно поморгав, улыбнулся и протянул руку. Пожали. Двинулись рядком дальше, Лера посредине.
Посматривая то из-за спины Леры на Вадима, то взглядывая на небо, то любопытствуя на сады, Геннадий Сергеевич непроизвольно играл лицом, при-поднимая брови, пожевывая губы, хмуря лоб, и вдруг сказал: “Сегодня, выхо-дит, девятины”. И обратил на себя внимание спутников.
- Я посчитал, - сообщил он. - Выходит девятый день, как погиб Павел.
- Правда?
- Да, выходит так. Может потому  нас и решили собрать. Вдова-то не по-думала, а вот она...
- А вы хорошо ее знаете?
- Кого?
- Эту женщину, которая нас пригласила.
- Нет. в общем почти не знаю. На Алтае видел ее совсем немного. Ее больше знал Павел. И ваш отец. Хотя тут есть некоторая путаница. Вроде бы это она за ним ухаживала после того, как он в реку свалился. Но ваш отец за-помнил какое-то другое имя, не Руся. Да, интересно будет на нее сейчас по-смотреть.
- Красивая была?
- Совсем молоденькая.
- Сколько же ей сейчас лет?
- Дайте подумать. Встретили мы ее, когда второй раз поехали в экспеди-цию Павла на Алтай. Да уж лет тридцать назад будет.
Может, это было в тот год, когда родился брат? В то лето отец почти ни разу не приезжал в Александров, и было страшно, что он вообще никогда больше не появится и что вместо него явился брат. Вместо сильного, большого, красивого отца - этот сморщенный, крошечный, писклявый брат. А отец, на-верное, в это время шатался по Алтаю. И там была эта женщина. Нет, если дочь похожа на нее, то далеко она не красавица. Интересно, зачем ей сейчас отец? Прежних своих решила собрать на старости лет? А мы ей тогда зачем? Впрочем пригласила-то дочь, сама она может и не знает, что еще и другие явятся.

Мать и дочь стояли по разные стороны стола. Руся старшая проверяла, все ли на месте, а когда дочь хватала что-нибудь с тарелок для пробы, при-стально на нее взглядывала.
- Там на кухне все это есть, - напомнила Руся дочери. - Взяла бы там.
- Здесь вкуснее, - заявила Руся младшая и, облизывая пальцы отошла от стола. - Кстати, у Панкратова довольно занятная дочь. Думаю, тебе понравится. А мне нравится ее муж. Так что за столом я буду сидеть рядом с ним.
- Руся, мы договорились. Никаких фокусов.
- За твоим столом? Ни боже мой! Да у меня и не получится. Можешь не волноваться. Всем будет хорошо. У тебя за столом всегда хорошо.
- Ну спасибо.
- Мама!
- Что?
- Да так, ничего.
- А все-таки?
- Да нет, не стоит.
- Руся, подойди ко мне.
Руся, чуть заметно задрожав, осталась на месте. Тогда мать сама подо-шла к ней и, взяв в ладони ее лицо, поцеловала поочередно ее глаза.
 - Ты же умница! Я люблю тебя. Зачем ты отказываешься видеть то, что способна видеть? Вглядись! Никто не обделен - в каждом есть искра Божья.
Руся вывернулась из материнских рук и с насмешливым недоверием по-качала головой.
- Мама, ты вроде не глупая женщина, а такая легковерная. Да я и не хочу этого! Я вижу достаточно и без того. чтобы выискивать эту твою искру. Вон, как на твоем столе, вокруг столько разных состояний, форм, вкусов. Разглядыва-ешь, надкусываешь, разламываешь, пробуешь, что съедобно, что уничтожимо, что просто приятно. И все! Конец. А то, что надо всем этим есть небо? Но, про-сти, какое дело тварям до неба? Которое , может, и способны видеть.
- Бедная моя девочка.
- Я? Бедная? Да я радуюсь жизни больше тебя во сто крат! Ладно, мама, мы ведь с тобой договорились, и я умолкаю.

Кольцо с аметистом, которое Виктор Пожаев лет пятнадцать назад при-обрел в одном из ашрамов и с тех пор носил на безымянном пальце, обнару-жилось в кармане куртки неделю спустя после встречи с Лерой на бульваре. Неделя эта прошла в бешеной редактуре нескольких книжонок - приличный заработок, упустить который было бы безумием. Теперь, обнаружив кольцо, Виктор рассматривал его словно бы впервые и будто не зная, надеть его или нет. Предстояла поездка на дачу, где с прошлой осени он ни разу не бывал и где сейчас жила профессор Бадмаева, бывшая руководительница его диссертации.
Как-то в сентябре прошлого года за несколько месяцев до защиты он решил пригласить Бадмаеву на дачу, чтобы старушка развеялась, заодно мож-но будет посмотреть, что делается в ставших теперь его владениях. По какой-то неясной причине отец именно ему завещал этот дом с большим лесистым участком, хотя в отличие от старших братьев Виктор уже давно, а точнее со времени смерти матери, появлялся там крайне редко. Раздел имущества меж-ду братьями был уже года два как завершен, с доставшимся домом Виктор ни-чего не делал и, приезжая туда, лишь наблюдал, что само собой там происхо-дит.
Вот и тем теплым сентябрьским днем в ожидании профессорши Виктор сидел на верхней ступеньке крыльца и, обозревая сад, отмечал в нем переме-ны сезонные и необратимые. Когда стукнула калитка и появилась женщина в чем-то длинном и светлом, он не сразу признал в ней Бадмаеву. Идя ему на-встречу, женщина открыто и радостно улыбалась. На ней были широкие белые брюки и блуза. Выбившиеся из заколки легкие пряди волос веялись и золоти-лись на солнце. Еще не дойдя до крыльца, женщина вдруг сдернула заколку, и волосы мягко слетели к плечам. Это было чем-то невероятным. И приятным. Виктор воодушевился и сразу повел женщину осматривать  дом. Бадмаева обошла полупустые комнаты с видом неузнаваемо трогательным и удивлен-ным. Потом, выйдя в сад, бродила среди деревьев скользящей походкой, а ко-гда издали взглядывала в его сторону, то глаза ее мгновенно приближались и густо зеленели. Ела с аппетитом. И опять с неожиданным удовольствием он смотрел на ее мелкие и острые откусывания и чуть ли не ритуальное, происхо-дившее медленно и со вкусом пережевывание. Уже под вечер они сидели на веранде, пронизанной косыми лучами солнца, и он гордо ощущал рядом с со-бой женщину, умиротворенную тем, что он для нее в этот день сделал.      
Когда Бадмаева зашла в электричку и Виктор взглянул на нее через стекло окна, он вдруг испытал неприятное облегчение от того, что эта женщина с туго стянутыми на затылке волосами и жестким пронзительным взглядом сей-час уедет и ничего больше между ними не будет.
До этой поездки на дачу Виктор как-то особенно не замечал, какая из се-бя его руководительница. Единственное, что твердо уяснил, - она несомненно спец в своей области, но чересчур  дотошная и придирчивая: то одно в его диссертации оказывалось для нее недостаточно убедительным, то другое нев-полне аргументированным. Во время иных своих поисков в иных областях че-ловеческого опыта он как-то отвык от подобных требований. Когда его эзотери-ческая школа распалась, и он, вернувшись в институт, выбрал себе тему по символике орнамента у народов Сибири, то поначалу решил, что диссертацию можно будет построить на уже имеющемся материале. Но Бадмаева упорно требовала новые. Пришлось изрядно поездить и порыскать в экспедициях и в музейных запасниках. Приступил к этому без особой охоты, не любя дальние перемещения в реальном пространстве. Однако эти поездки оказались полез-ны не только для диссертации. Во время скитаний внезапно прекратились дав-но мучившие его астматические спазмы, будто преодоленное пространство раздвинуло что-то внутри него самого.
Защита состоялась в феврале, и вот  во время первоапрельского чаепи-тия на кафедре у Виктора как-то само собой вырвалось предложение, чтобы Бадмаева пожила у него на пустующей даче, раз она так ей понравилась в тот ее осенний приезд. Профессорша с неожиданной живостью согласилась.
И вот Бадмаева теперь там. Вместе с дочерью, но без мужа. Муж ее, су-хой, подвижный мужичонок, видимо, довольно заносчивый: на банкете после защиты удостоил Пожаева лишь молчаливым кивком головы, теперь снова на Алтае, откуда они все родом.
Вселилась Бадмаева на дачу самостоятельно, без Виктора. Он только передал ей ключи. Теперь пора было туда наведаться, тем более что в по-следнем их разговоре в институте Бадмаева засыпала его вопросами,: как и что в доме было, где или для чего то-то и то-то. Проще было вспомнить и объ-яснить все на месте. Договорились на воскресенье. Бадмаева, правда, преду-предила, что к ней могут  приехать друзья. По какому поводу она не  сказала, но Виктор решил на всякий случай захватить какой-нибудь подарок. Даже если это будет не день рождения, все равно не помешает что-нибудь ей подарить. Что именно Виктор так и не смог до последнего момента решить. И поехал бы без подарка, если бы накануне вечером у него не сломался браслет от часов. И вот, выйдя утром выгулять собаку, он зашел по дороге в ювелирный, и там в дверях столкнулся со своим бывшим учеником. Тот уже выходил, но, увидев Пожаева, пошел с ним обратно, проявляя немеренную радость от встречи и таща его  вглубь магазина, где выставлен по его словам совершенно замечательный камень по совершенно смешной цене. По дороге он успел протараторить, что у самого нет с собой денег, а продавцы отказываются этот камень придержать, но упустить такой ни в коем случае нельзя. Да вот он - взгляните!
Поверх витрины на куске темного сукна матово светился зеленовато-белый окатыш. Размером с голову ребенка. Всё электрически стеклянное про-странство магазина, казалось, было стянуто к нему. Определен был как нефрит, но стоил очень и очень недорого. Да, это как раз то, что нужно. С таким камнем неплохо было бы и поработать. Но поскольку подобные занятия больше не привлекают, то этот великолепный экземпляр - самый подходящий подарок для Бадмаевой.
Однако вручить камень, как хотелось, при всех гостях со словами по-здравления или просто благодарности не получится. Войдёт Пажаев в тот мо-мент, когда один из гостей будет произносить тост  в память о друге, помянуть которого оказывается и собралась у Бадмаевой эта компания.
Только в самом конце вечера Виктор улучит момент, чтобы передать ка-мень. Но то ли по его вине, то ли из-за неловкости Бадмаевой, но камень вы-скользнет из рук и упадет на пол.

На стол накрыть поспешили. Надо бы прикрыть чем-нибудь тарелки. Да-же если все соберутся вовремя, ждать еще полчаса. Дочь была права: назна-чила на слишком ранний час. Хоть и воскресенье, но пока раскачаются...
Руся нашла глазами дочь. Та сидела в саду на скамейке, сложив ноги по-турецки. Любимая ее поза. И надо же - читает!
- Что у тебя за книга? - кричит ей мать из открытого окна веранды.
Руся тягучим рывком оторвала голову от книги и близоруко посмотрела в сторону веранды.
- Я хочу есть! - сообщила она. - Еще долго ждать?
Мать разводит руками и исчезает из вида.
Ее шаги приближаются. Руся старается читать, но больше прислушива-ется. Ну да, так и есть! - Подошла сзади, наклонилась, дышит в затылок и смотрит через плечо в книгу. Руся захлопнула ее.
- Что? - оборачивается она к матери.
Мать в фартуке. Глухой, под горло, с крылышками, темно-серого цвета, этот фартук Руся старшая нашла среди оставшихся в доме вещей.
- Сними! - дергает Руся за его подол.
- Я хочу поставить сюда садовый стол. - Мать скинула Русину руку, слов-но это была тварь бессловесная. - Ты мне поможешь?
- Зачем? - Руся прижимает скинутую руку к груди. - Мы же накрыли на ве-ранде.
- Потеплело, и будет хорошо, если мы начнем здесь. Поставим тут вы-пивку и легкую закуску.
- Называется аперитив.
- Просто я хочу, чтобы первые слова сказали здесь, на открытом воздухе.
- Какие еще слова?
- Называются тост.
- Слушай, а по какому поводу ваше сборище?
- Разные причины.
- А все-таки?
- Услышишь тосты - поймешь.
- Ну да, без слов - пьянка, со словами - выпивка.
- Можно и так. А можно и как сказал один мой друг: тост что молитва как за живых, так и за умерших.
- Что это еще за друг? - обидчиво удивилась Руся.
- Неважно. Мне одной стол тащить?
Хлопнула калитка. Кто-то пришел.
- Вот тебе и помощничек! - Руся юрко соскочила со скамейки.
По дороге к дому шел Глеб. Пиджак и джинсы, галстук и кроссовки. Вид еще тот! Похоже, что с похмелья: бледен и воспаленные мешки под глазами. Однако же с цветами.
- Глеб, мы здесь! - кричит ему Руся младшая.
Мучительно щурясь на свет, Глеб ищет по голосу, куда идти. Найдя, слегка кивает головой и, выставив вперед букет из пяти красных гвоздик, схо-дит с дорожки на траву.
С чего это мать так тревожно уставилась на цветы. Но они действительно уж больно красные, словно чем-то окрашены. И несет их придурок в вытянутой руке как факел.
Опустив голову, мать вдруг снимает фартук и теперь глядит чуть ли ни любовно, но не на цветы, а на Глеба. Неужто понравился?
И тут Руся младшая резко выступает вперед и, встав перед матерью, протягивает руку к цветам. Забрав их у Глеба, целует его в щеку, потом - не-брежный полуоборот к матери: - Это Глеб. Я тебе о нем уже говорила.
У Глеба пустой взгляд прикован к матери и будто ждет, что от нее после-дует. Руся младшая дергает его за рукав.
- Что такое? -  оскаливается Глеб.
- А то, - насмешливо пояснняет Руся, - что это моя мама. Можешь звать ее тоже Руся. Мама, вы не против?
Та в ответ - рукой, мол, как угодно.
- Ну вот, это улажено, - деловито продолжила Руся. - Теперь осталось поправить здоровье Глеба. Надо только стол сюда принести. Поможешь? - спросила она Глеба. - Потом стаканчик нальем!
- Я и так могу, без стаканчика, - вздохнул Глеб и, выпрямившись, окинул взглядом верхи деревьев.
- Я так рада, что ты приехал! - потянула его к себе Руся.- Боялась, вдруг ты обиделся, что я не дождалась тебя. Ты молодец, что сразу отвез ящик Пан-кратову. Я бы поленилась, а вот ты нет, - нахваливала его Руся. Уловив, что ее собеседник размяк, тихо выпалила: - Но нефритовой головы там не было!
На плечо дочери легла материна рука. Сбросить ее было бы знаком вра-жды. Ни к чему это.
- Что, мамочка?
- Мы пойдем сейчас с тобой в дом, - слова вдавливались в воздух, - и со-берем, что сюда принести. А Глеб пусть посидит здесь, отдохнет. Стол уж по-том. И не сжимай так гвоздики, сломаешь. Глеб, вы не против немного побыть здесь  в одиночестве?
Тот уже отключено сидел на скамейке, глядя вниз на выбитую ногами проплешину в траве.
- Глеб! - окликнула его снова Руся.
Тот вскинул голову в полусонной готовности.
- Посидите здесь, мы скоро вернемся, - успокаивающе произнесла Руся старшая.
Мать и дочь направились к дому. Упертый им в спину взгляд несли, не оборачиваясь.
Младшая фигурой так себе: ноги полные и коротковаты, верх длинен и тонок, однако пробирает, зовуще пробирает. А вот мать... При ладном, плотном сложении какая-то неуловимость, будто не взять ее руками, а потому и пытать-ся не тянет.
- Что ты хочешь от Глеба? - на ходу  спрашивает Руся у дочери.
Та убыстряет шаг, мать не отстает.
- Он сам нестойкий, а ты еще к нему со своим разбродом, предостерегает Руся старшая.
- Кого хочу... - дочь первая взбежала на веранду и, обернувшись к матери, с коварной гримаской выговорила: - того...
Не докончив, отошла в глубь веранды и застыла.
- Пойдем, пойдем! - позвала ее мать. - Нужно собрать, что в сад отнести.
Дочь первая влетела на кухню. Быстро достав из холодильника бутылку водки и тарелку с рыбой, полезла в шкаф за рюмками и подносом.
- Руся, у каждого есть своя тайна, - еще раз предостерегла Руся старшая свою дочь. -  И не надо пытаться в нее влезть.
- Тайна? - мимоходом поинтересовалась Руся, собирая поднос. - Какая ещё тайна?
- Это то, какой он на самом деле, - донеслось вслед уходящей из кухни с подносом.
Идя по коридору, затем через веранду в сад, Руся готовилась сказать Глебу: “Мы сейчас с тобой выпьем вдвоем, и я скажу тост. Вот - пусть вместе нам будет лучше, чем порознь, пусть твоя сила умножится моей, моя страсть не затопит твою, твой ветер не гасит мои волны...”

Что ж, придется задержаться. Опоздаем на час, не меньше. Может во-обще не ехать? Что я там забыл? И девица эта чернявая с кладбища какая-то ненадежная. Еще и Леру сманила ехать. Лере-то зачем, раз хотят собрать тех, кого ее мать знает по Алтаю? Лера тащит еще и своего Вадима. А мне из-за этого надо самому везти туда Марину, чтоб девочка свежим воздухом подыша-ла. Лере, видите ли, от Вадима туда не по дороге! Какая там эта Руся? Стоит всё-таки проверить, а то помнится как-то уж больно нереально: лешачья глухо-мань, из светлых бревен изба, окно в лес, глухой звук бубна и еще в темной и тяжелой, как камень, книге дремучая вязь слов. Но сверх всего этого - легкая, всего обволакивающая забота хозяйки дома, Агнии. Которая, наверное, навер-няка и есть Руся... Но сначала придется принять пациентку. Нет, чтоб позвонить этой Варавиной чуть позже. Нас с Мариной уже бы не было. Но отказывать нельзя, мало ли что. Хотя по голосу непохоже, что у нее обострение. Говорила вполне адекватно и живо.
Пациентка явилась с нежно-розовым обелиском гладиолусов в целлофа-не. Вручила, как наградила.
- Все. Теперь помогать мне больше не надо, - твердо заявила Варавина.- Теперь необходимо помочь другому человеку!
Варавина чуть задыхалась от переполнявшей ее решимости. Трогатель-ные кудряшки на лбу чуть взмокли, но в целом она выглядела на редкость под-тянуто и опрятно. Похоже, продолжать свою речь она собиралась стоя, что для дальнейшего разговора было неудобно, и Панкратов предложил ей сесть.
- Хорошо, я сяду. Хотя дело не во мне. Но я рассчитываю на ваше не-медленное согласие.
Сев, Варавина помягчела, и жесткость на ее лице сменилась озабочен-ностью.
- Дело в моем муже. Он прекрасный человек. И вот надо же такому при-ключиться! Он сбил человека. Насмерть. Вы же понимаете, он не мог это сде-лать нарочно. Этот олух стоял прямо на проезжей части. Вернее, он на нее вы-скочил. Есть свидетель. И экспертиза это подтверждает. По встречной полосе шли машины, так что вывернуть было некуда. Я понятно рассказываю? Пре-вышения скорости, допустимой на этом участке, тоже не было. Избежать наез-да в такой ситуации было абсолютно невозможно. Вы сами водите?
- Да. И я понимаю...
- Вот видите! - возмущенно перебила его Варавина. - Вы - понимаете! А мой муж нет! Все твердит, что виноват сам. Разве это нормально? Нет, вы ска-жите, нормально?
- Если вы правильно описали ситуацию, то, конечно, нет, ненормально.
- Сомневаетесь? Хорошо. Вот у меня с собой заключение следствия. Взгляните.
- Не стоит. Я все равно без очков не увижу. А ваш муж, что он сам...
- Сам! - фыркнула Варавина. - Вы ведь нормальный человек, верно? Вы понимаете: если следователь говорит, что наезд совершен по вине пешехода, то надо быть просто идиотом, чтобы настаивать на своей вине! - Варавина брезгливо сгримасничала. - Вот меня уже сколько времени преследуют, я же не начинаю от этого думать, что за мной есть какая-то вина! Я их всех просто в упор не вижу и все.
Панкратов, ты молодец! Отлично поработал. В такой стрессовой ситуа-ции все равно не теряет заданную установку.
- Вы - умница! - похвалил Александр Георгиевич пациентку. - И я думаю, с вашим мужем все уладится. Так что нет причин для беспокойства. И спасибо за цветы.
- Подождите! - возмутилась Варавина. - Вы же профессиональный чело-век, вы невооруженным взглядом должны видеть: человек себя оговаривает, значит с ним что-то не так. Он же кадровый офицер, прошел черт знает через что, а тут - на тебе! Свихнулся, что на человека наехал. Но я буду бороться. И прошу вас помочь мне. Он сам, кстати, предложил, чтобы именно вы его об-следовали. Всем ведь ясно: тут нужна психиатрическая помощь. Он сидит вни-зу в машине. Я его сейчас к вам приведу, хорошо?
Варавин поднялся к Панкратову один, без жены. Руки, здороваясь, не подал. Сел первым, отодвинув стул от обеденного стола. Ступни по-мальчишески зацепил за ножки и, хлопнув себя по коленям, заявил:
- Я пробуду у вас полчаса. Этого, думаю, хватит. Беседовать со мной не надо. Я здесь только для того, чтобы успокоить Ларису. Гонорар вы естественно должны взять, иначе Лариса будет беспокоиться.
Физиономия у Варавина была будто выгоревшей со следами голубого в глазах и рыжего в редких прядях волос. Сидел он на стуле крепко и уверенно.
Что ж, пациент, кажется, вполне вменяем. И все же такой категоричный отказ от разговора свидетельствует, что не все в его королевстве в порядке. Подождем. Полчаса есть.
Александр Георгиевич развел перед Варавиным руками мол, как скажи-те, и устроился в кресле за его спиной.
Крепко посаженная голова на трапецевидной шее с глубокой складкой на затылке, плотные чуть покатые плечи Варавина оставались неподвижны под взглядом Панкратова. Александр Георгиевич шуршал газетой. Варавин ничего не делал, просто упрямо сидел. И в его неподвижной выпрямленности стал по-степенно выявляться вызов. Не принять его было бы непрофессионально. И Панкратов решил сделать ход.
- На вашем счету, полагаю, - обыденно произнес он, - немало убитых.
Пауза. Варавин сделал лишь одно движение: положил руку на стол.
- Так что, как я понимаю, - продолжил рассуждать Панкратов, - если к этому списку прибавиться еще один, то никакой разницы для вас нет.
Варавин начал отстукивать что-то по столу.
- К тому же вы ведь уверены, что вас оправдают. Следствие доказало, что тот человек подставил себя сам, а с вашей стороны не было никаких нару-шений.
Высказав это, Панкратов начал было снова шуршать газетой, как вдруг Варавин резко потребовал: - Чего же вы? Продолжайте!.
- Что я должен продолжать? - терпеливо осведомился Панкратов.
- Можете ли вы утверждать, - Варавин встал и принялся прохаживаться взад вперед по комнате, - что были предприняты все меры, чтобы избежать гибели человека?
- Я лично ничего утверждать не могу. - Панкратов стал невольно водить глазами вслед движению Варавина.
- А кто может?
- Естественно, что следствие.
Варавин остановился напротив Панкратова и вперил в него испытующий взгляд.
- И что же?
- Аркадий Петрович! - внезапно озлился Панкратов. - Вы же сами должны были прочесть заключение!
- Но следствие могло допустить ошибку, - наступал Варавин. - Вполне вероятно, что все-таки была какая-то возможность избежать наезда.
- Да не было никакой возможности, и вы это прекрасно знаете!
- И тот, погибший, тоже знает?
- Не знаю, что он там знает или вернее знал, но надо быть явно не в себе, чтобы выскочить на проезжую часть, когда там такое движение.
- Но, может быть, все-таки было окно?
- Какое окно?
- Между машинами, куда можно было уйти.
-  А что говорят свидетели, экспертиза?
- Движение было интенсивным.
- Вот видите. Давайте успокойтесь. С вашей стороны все было сделано правильно. Тот человек виноват сам.
- Прекрасно. Полчаса уже прошло. Я могу идти?
- Да, конечно, идите. - Панкратов устало провел рукой по лицу.
Варавин положил какой-то конверт на стол.
- Ваш гонорар, - пояснил он. - Кстати, жена погибшего тоже утверждает, что ее муж был в последнее время не в себе и ходил к психиатору. Она назвала вашу фамилию.
- Мою? - удивился Панкратов.- А как звали того человека?
- Ларин. Павел Игнатьевич.
У Панкратова ошеломлено приоткрылся рот.
- Можете не провожать. - Варавин направился к двери. - Я сам смогу выйти.
Ушел. Подлец. Вот ведь как посадил! А я тоже хорош. Не раскусил, что это за гусь хитролапчатый. Ну, ничего! Может, к следователю вызовут, вот я и скажу! Вдова врет. С Павлом уже давно не встречались. Когда в последний раз? В декабре. И был он более, чем обычно, нормален. Почему  “более, чем обычно”? Потому что как никогда был открыт, общителен. Никуда не спешил. До этого с наших сборищ, как правило, исчезал первым. Только соберешься с ним потолковать, смотришь - уже куда-то умотал, паршивец. Я ему... Впрочем об этом незачем говорить. Так. Хорошо. А говорил ли он в тот вечер что-нибудь о себе? Да он, можно сказать, один и говорил весь вечер. И было о чем. За год прокочевал всю Монголию, побывал в Китае, Южной Америке. Вот так. Нор-мально. Могу также сообщить о его планах. Наконец начал писать книгу. Что за книга? Не профессионалу возможно будет трудно понять, но название сейчас припомню. Да! “Дискретность истории”. И знаете, какое его любимое выраже-ние? - “Не в раю счастье, а в познании добра и зла”. Так что человек он воле-вой, не полоумный и в услугах психиатра не нуждался. Вдова врет. А в тот раз просто забежал ко мне в кабинет на минутку. Зачем? Я не понял, был занят пациенткой. Имя пациентки? Варавина. И вскоре после этого он оказался под машиной. Причем Варавинской. Да, вот такая получается бифуркация. Или фа-тум. Или расплата за то, что лично сам не делал. Нелепо. Бедный Павел.

Зажгли свет, и внутри темноты выстроилось освещенное пространство высотой до потолка веранды, шириной от внутренней ее стены и до кустарни-ков за окнами в саду. На столе  теплился самовар, а за самоваром вновь зате-плился разговор, нарушенный было сменой сумеречного света на электриче-ский.
Марина в разговоре не участвовала. Она смотрела на белый плафон под потолком, куда из открытых окон слетались разнообразные крылатые, слепо кружили и бились о стекло, и их удары издавали легкие шлепанье и шелест. Один зеленоватый, полупрозрачный, неизвестно как называемый, оказался в чашке и, сложив крылышки, плавал на поверхности чая. Отодвинув чашку, Ма-рина взглянула на отца, сидевшего по правую сторону. Тот говорил через стол маме: “И не думай! Будет так, как я сказал”. Дед, сидевший рядом по другую сторону, вдруг обняв, притянул к себе, продолжая разговаривать со своей со-седкой. Марина притулилась к нему головой, глаза начали слипаться. И тут из окна кухни рядом с верандой донесся жуткий раскалывающий удар чего-то тя-желого об пол. Хозяйская дочка вскочила и побежала в дом, столкнувшись в дверях с Пожаевым.
- Что случилось? - спросили его.
- Не знаю, - несколько напряженно ответил тот. - Это уже после меня что-то упало.
Из дома послышался отчаянный возглас:
- Ты нарочно? Это же был тот камень! И теперь уже все...
Дальнейшее заглушил шум, с которым Александр Георгиевич отодвинул-ся от стола.
- А не пора ли нам по домам? - предположил он.
- Нет! - на веранду возбужденным шагом вошла Руся младшая.
- Давайте еще на посошок выпьем, - предложила вошедшая следом Руся старшая.
Дочь села на ее место рядом с Пожаевым и шёпотом начала о чем-то его расспрашивать.
- Господи, как же это я забыла! - остолбенев у стола, воскликнула Руся старшая. - Подождите, я сейчас! - И она ушла обратно в дом.
Лера с Вадимом, примкнув друг к другу плечами, обратили взгляды на Александра Георгиевича, и от Леры последовал вопрос:
- Ты довезешь Марину?
- А ты что?
- У Вадиминого друга по этой дороге дача, и мы хотели бы туда...
- А я? Можно и я? - тут же попросилась к ним Марина.
Глеб подскочил к дочери и, присев перед ней на корточки,  предложил:
- Давай я лучше отвезу тебя к бабушке. Она давно тебя ждет. И я сегодня на машине.
- Ночью? На машине? Далеко? - Марина загорелась и живо пошла с от-цом к крыльцу, и тут вдруг погас свет.
На столе одну за другой хозяйка зажигала свечи, приговаривая:
- Давайте не будем комкать наш вечер. Давайте спокойно сядем и вы-пьем перед дорогой по рюмке коньяка. Похолодало, и это будет в самый раз.
Плотный и теплый аромат поднялся от наполнившихся рюмок.
- Отличный! - водя у носа своей, одобрил Глеб.
- А я скажу тост! - Руся младшая с вызовом взглянула на мать. - Тебе, мама, должно понравиться. Давайте выпьем за НЕ. За НЕ реальность, за НЕ мыслимость, за НЕ доступность, за все то, что и есть нечто, нас всех притяги-вающее.
Неловкая задумчивость.
- Непонятно, - буркнула Лера.
- И не надо! - живо откликнулся Пожаев. - Надо просто за это выпить! Коньяк к тому же отличный. Какой это?
- Армянский. - Руся поставила на стол пустую рюмку и подняла с пола поднос, накрытый большой салфеткой. - Теперь я должна выполнить одну просьбу Павла, - пояснила она. - Наверное, эта просьба может показаться странной, но те, кто хорошо знал Павла, согласятся, что она совершенно в его духе. Так вот, однажды он сказал мне: “Если когда-нибудь я умру и на мои по-минки соберутся люди и среди них окажешься ты, отдай каждому то, что в этот день получишь сама». Сегодня я неожиданно получила в подарок камень. Он упал и разбился. Вот его куски.
Руся сдернула салфетку с подноса. В красноватом свете свечей мерцали бледно-зеленые осколки камня.
- Как же так! Он не мог разбиться!- поразился Пожаев. - Значит, это не...
- Значит – не, - тихо остановила его Руся и, обратившись ко всем, громко произнесла: - Возьмите каждый, пожалуйста.
Никто не решался, и Руся пояснила:
- Говорят, когда-то это был шаманский камень, и он хранился в музее. Потом этот камень был у моего отца. Кое-кто даже стал считать его нашей се-мейной реликвией. Но это не так. Когда он исчез, возникли всякие на этот счет версии, пересказывать их не буду. Но вот факт: сегодня этот камень мне принес мой ученик. - Руся кивнула в сторону Пожаева, тот подтверждающе качнул головой. - Так что я действительно получила сегодня то, что могу раздать. Те-перь вы знаете, что это за камень, так что берите.
На подносе лежало ровно столько обломков, сколько было людей за сто-лом. Руся отобрала самые крупные.
Марина взяла первая, за ней остальные.
- С поминок с подарком! - хмыкнул Вадим, разглядывая свой. - Покажи! - попросил он Леру. Та протянула ему на ладони неровной пирамидальной фор-мы обломок. - Ничего, хорош! - одобрил он.
- Мать все выдумала! - тихо убеждала Глеба Руся младшая.
- А мне нравится! - парировал Глеб. - Да ладно тебе расстраиваться! Разбился и разбился. А хочешь, поедем сейчас ко мне? Я на машине.
Они первыми исчезли с веранды. За ними поспешили на электричку от Москвы Лера и Вадим. На Москву поезд был через полчаса. Чтобы вовремя и неспеша дойти, остальные ушли минут через десять. Вот и все разошлись.
Руся села на крыльцо, прислонившись спиной к столбу. Одной стороной лицо было обращено к стихшей освещенной веранде, другой наружу, где глу-бину темноты обозначали пробегавшие там звуки.
- Так что же в результате у тебя есть?
- Не знаю.
- Вера?
- Хочу верить!
- Надежда?
- Хочу надеяться!
- Любовь?
- Хочу любить!
- А что же действительно у тебя есть?
- Наверное, только жизнь.