Над шпилями и фонтанами. Над рощами и павильонами. Над цветниками и каруселями. Над рассеянными повсюду людьми - небесно голубой шатер. Прошит золотом солнца. Раскрылся с утра. Фантастически ясно над всей территорией. Такой огромной, что белёсый морщинистый край небосвода не омрачает общей голубизны. Обещали: продержится до вечера. Потоком входящие сквозь поднебесные пролеты арок могут быть спокойны: над Выставкой безоблачное небо.
Как заклинание - все будет хорошо. И уже хорошо. Так и будет. День чу-десный. Чист и ярок. Конец ненастью. И надо же, чтобы всё разом закончилось. В доме теперь, наконец, покой, порядок. На работе дела в полном ажуре. И погода, как на заказ. На главной аллее - простор! Ничего не скажешь, строили масштабно. В субботний день полно народу, а все равно обилие людей не ощущается.
Женщина на ходу одела черные очки и облизнула губы. Приостанови-лась и медленно, как бы проверяя, обвела их кончиком языка. Плотные круп-ные губы. У верхней - томный пологий бантик. Эффектная форма для такого тонкого смуглого лица. Советовали изменить еще и глаза, вроде бы веки слиш-ком тяжелые. Нет, пока вполне устраивают. А вот губы действительно хорошо, что сделала. Пять лет сказали, можно быть спокойной. Пять лет... пять лет... В тридцать три. Что в тридцать три? А ничего! Ветерок мягкий, как массаж, гла-дит. Вон туда в полутень. На скамейке расслабиться. Сюда и водяная пыль до-летает. Но что за чудовищный фонтан все-таки! Хотя, если вот так прищурить-ся, - даже красив. Парад-алле в золоте и струях. Выставили красоток напоказ. Что у них там за наряды? Нет, лучше не присматриваться. Так, в общем плане очень даже ничего. Позолота сверкает, вода струится. Мощь и покой. Вот так и надо! Как эти бабы - мощно и непоколебимо сверкая. Чтоб все ходили по струнке. Да! Пусть не думают, что раз молода, нет опыта руководства, так можно будет, как хочется. Нет! Будет так, как надо. Четко, с полной отдачей, на всю катушку. Не иначе. Пусть там узнают, чего стою. В двадцать восемь стать руко-водящим сотрудником в такой фирме - это дорогого стоит! Даже не верится. А почему это не верится? Все делала, чтобы так было. Столько сил приложила. И если вспомнить, через что прошла... Нет, какой выдался денек! Солнце. Вете-рок. Водяная пыль. Как на юге. Все золотится и мягко так жу-жу-жу! ши-ши-ши! бзинь-бзинь-бзинь! А это еще что?
Малыш, споткнувшись о вытянутые ноги женщины, распластался на ас-фальте и - в рёв! Вверх, вверх под купол над фонтаном - блестящая тройка шаров и - без следа! Слезы размазаны кулачком. Утешают - еще купим. Когда? Потом. На разрыв тянут за руку. Надо идти! Упирается, не хочет. Ни с места, откуда упустил шары, словно, останься и получишь назад упущенное.
- Как зовут? - спрашивает, вдруг нос к носу возникнув, какой-то борода-тый-лохматый. Сидит на корточках и ждет. - Как зовут?
Слепит голубизна, куда унеслись шарик синий, шарик желтый, шарик зе-леный.
- Что же ты не говоришь! - дергают за руку глядящего в небо. - Скажи - Федя.
- Я не знаю, - отвечает Федя лохматому.
Лохматый, оказывается, очень высок ростом и сверху смеется над Фе-дей: - Вот потому и улетели, что не знаешь. Надо знать. Без имени все исчезает. - И ускакал.
- Псих! - несется ему в след. - Пошли, Федя. Дядя пошутил. А если будешь капризничать, ни на какие пруды не пойдем. Понял?
Понятно. Пруды далеко. По другую сторону Выставки. До них еще столько надо будет пройти по всяким местам.
- Не тяни мальчика! Он быстрее не может.
- Да? Может, это ты быстрее не можешь? Давай, Федя, покажи бабушке, как быстро ты умеешь!
Федя мал для своих лет. К тому же такой худенький! Но заводной. Упорно бежит за своей чокнутой матерью. Разгорячится, вспотеет, а тут со всех сторон дует. Нет, Ларка, как была без мозгов, так и осталась. Ни в мать, ни в отца. И не в проезжего молодца. Был такой, но позже. А это - общее добро, законное, от мужа. Он-то и избаловал дочь. Теперь пожинаем плоды его воспитания!
- Нам сюда! - Лара ткнула рукой в сторону павильона с ажурной беседкой у входа.
Бабушка Феди отмахнулась, мол, идите без меня, и, пройдя вокруг фон-тана, вернулась к скамейке, у которой упал ее внук.
Села с краю. Сидит, напряженно вытянув спину, будто боится испачкать-ся. Вырядилась в плотный темный костюм, чудачка. Жарко же! Да еще темные закрытые туфли. На тяжелых каблуках. Сурово! Но что-то в ней знакомое. Да! Точно, она. Та самая, которую на увольнение. Только б не заметила. Не хватало сейчас каких-нибудь разговоров. Но, похоже, не узнала. На работу ведь хожу совсем в другом. Но, пока не поздно, лучше поскорее убраться.
Только поднялась, как тут же и окликнули:
- Нина Викторовна! Добрый день. Не сразу вас узнала. Вы выглядите так...
Ну давай, договаривай! Что молчать да еще с прищуром.
- ...так юно! В ярких брючках. Гуляете? Ну гуляйте, гуляйте, а я, пока сво-их жду, почитаю.
И закрылась газетой. Газета большого формата. По шрифту, похоже, “Известия”. Пробить газету насквозь пущены слова: - “У нас к вам разговор зав-тра будет.”
Спокойным движением газета опущена. Не менее спокойно и удивление, с которым задан вопрос: - Завтра? Хорошо. А во сколько надо придти?
- Вас вызовут.
- Но все же... Хотя вы, может быть, забыли...
- Забыла? - не совладав, выдала раздражение Нина. - Что я забыла?
- Завтра же воскресенье. Но, конечно, приду, если надо.
- Я вам вовсе не про воскресенье, а про понедельник. Послезавтра. Вас вызовут. Понятно, Лидия Дмитриевна? До понедельника!
Вскинув головку, повела плечами и упорхнула. В полосатых красно-коричневых брючках и терракотовом пиджачке. Летит по простору Главной ал-леи. Богатое оперение в стиль декору Главных фонтанов. Безоблачная яркость. Насыщенная радость. Шелковисто-голубой шатер прошит золотом солнца.
Пусть так и будет - весь день прекрасная погода. Обещали ведь улучше-ние. Вот и наступило. Можно погреться и, наконец, расслабиться. И не думать... Нет, надо же было этой грымзе здесь оказаться! Но какова! Так хитро повести себя! - “Я конечно не против... Но, может быть, вы забыли...” Старая интриганка. Очень хорошо, что все уже решено с ее увольнением. Совершенно ведь не тот стиль, не та ментальность. Удалось-таки убедить шефа. Что уже большой шаг вперед, или даже два, учитывая, что они вместе начинали. Зато теперь все будут четко на своих местах. Вот и отлично. Прекрасно. Хорошая была идея придти сюда. Люблю это место. Старорежимно, но все равно тут такая припод-нятость, мощность. И все по делу. Функционально. Кому - торговля, кому - ин-формация, кому - просто гулять. Я-то могу просто гулять. Хотя, наверное, все-таки придется зайти... Но это быстро. Взглянуть и все. Наверняка ничего не по-дойдет. Не для наших клиентов. Ладно, хватит. Буду просто гулять и балдеть. Могу себе позволить.
Ветер веет. Флаги реют. Музыка играет. Репродукторы на столбах. Во все стороны направлены.
Когда из динамиков потянулось долгоиграющее танго, Лидия Дмитриевна отпустила жестко выпрямленную спину и откинулась на скамейке.
Призывно, с вкрадчивым ликованием вьется мелодия. Берет за сердце, колышет его в ритме танго, навевая запах “Красной Москвы” и шорох легкого крепдешина.
Трепетали крепдешиновые крылышки под ветром, вечно гуляющим по площади Фонтана. Крылышки двойные, одно из-под другого. Вырез - углом. По подолу - оборка. Вечное мамино платье для походов на Выставку. Вырваться из скученности коммуналки на выставочный простор - как тут не станет распирать от счастья. Да и от гордости. Тут ведь дворец, который отец строил. Пи-рамидальный, с колоннами, с мраморным полом. Летящий и монументальный. Со сказочным изобилием лепных цветов и плодов. Пойдя по стопам отца, ни в чем даже отдаленно похожем принять участие так и не довелось. Да и сам отец говорил: единственная воплотившаяся мечта - этот Выставочный павильон. Все остальное приходилось строить по другим законам.
Среди слепящей светом, по летнему жаркой площади зияет темный си-луэт женщины на скамейке. Четко очерченный провал в недоступное свету пространство. Если совместить фигуру этой женщины со сверкающим фонта-ном, может получиться эффектный кадр. И чем черт не шутит, может даже вы-ставочный. Если, конечно, найти нужный контраст при печати. Поставить даму надо к самому краю чаши, и пусть поднимет воротник жакета. Вроде как холод-но, хотя кругом жара и солнце.
- Отлично! А я боялся, что откажетесь. Да вы просто прирожденная мо-дель! Ну давайте еще пару кадров. Теперь развернитесь немного влево...
- Ей бы шарик! - совет под руку снимающему.
- Отойди, не мешай! Ну быстро!
- Чего ты так? - сказано без обиды. - Шарик в самый раз будет.
- Иди отсюда!
- Да нет, нужен красный шарик. И подпись: “Шарик красный”.
- Кому сказано: отойди! Ты что чокнутый?
Советовавший вид имел действительно не совсем нормальный. На длинном узком, как жердь, теле - крупная голова с копной спутанных волос, пе-реходящих в лохматую бороду. И среди этого вьющегося клуба - высверком - яркие голубые глаза.
Лидия Дмитриевна поспешно двинулась к скамейке, где осталась ее сум-ка.
- Куда же вы? Мы ведь еще не закончили.
- Нет, я больше не могу. Вон и дочь моя идет.
Объектив поймал деловито шагавшую, тощенькую женщину в розовой маечке и длинной синей юбке. Рядом с ней обреченно тащился мальчик лет шести. При большем увеличении стало видно выражение женского лица: за-стыло брезгливое и жалобное. Объектив закрылся крышкой, камера опустилась на ремне на грудь. Освободившись от камеры, рука нашла в одном из много-численных карманов жилета визитку и ручку. Что-то быстро черкнув, хозяин визитки протянул ее Лидии Дмитриевне, присовокупив: - Позвоните дня через три, Смогу показать, что получилось.
- А вы что, из какого-нибудь журнала? - остреньким голоском поинтере-совалась подошедшая Лара и притянула к себе сына.
- Нет. Я - вольно определяющий, где, что и для чего делать,- отрапорто-вал человек с фотоаппаратом и, взяв под козырек, удалился.
Лара мерила удаляющегося усмешливым взглядом. Надо же! Жук уса-тый! Вольно определяющий. Шиш будет твоему вольно.
- Лара! - жестко окликнула ее Лидия Дмитриевна. - Ты уже всё?
- Что всё?
- Нашла, что тебе нужно было?
- Где?
- Как это где? Где была. В павильоне.
- Нет.
- Неужели ничего подходящего не было? Ты ведь говорила, что...
- А сколько ты мне денег дала? - перебила ее Лара.
- Сколько сочла нужным. - Подобравшись, Лидия Дмитриевна одернула на себе жакета.
- На это можно купить только дрянь. А дрянь мне не нужна. Тем более для подарка кое-кому... - И она подмигнула стоявшему рядом Феде.
- Зачем же при нем! - вдруг покраснев, прошептала Лидия Дмитриевна и, взяв дочь под руку, отвела немного в сторону. - Скажи честно, там действи-тельно было то, что тебе бы хотелось?
- Хотелось?
Лара норовисто вскинула голову и вдруг, судорожно глотнув, ткнулась лбом в плечо матери. Та положила ладонь ей на затылок, приговаривая: - Ну-ну! Может, пойдем, покажешь, что тебе бы хотелось...
Отпрянув от матери, Лара направилась к Феде и, взяв его за руку, бод-рым, чуть подпрыгивающим шагом двинулась от фонтана к аллее.
А вот и непонятно, чего же все-таки хотелось больше: то ли состыковать-ся хоть на пару слов со своим бывшим, то ли, как и сделала, убраться от него подобру поздорову. Столько ведь лет прошло, как все кончилось: и учеба у него, и любовь к нему. На вид нисколько не изменился. Все такое же плотное мо-ложавое лицо, и кожа по-прежнему, все той же необычайной абрикосовой смуг-лоты. Когда-то эта абрикосовая смуглость так кружила голову, что только прильнешь и всё, полный улёт! Может, конечно, дурило голову и другое. Моло-дой профессор, любимец студенток, и снизошел... До кого! До ничем не бли-ставшей дипломницы. Ну, диплом, прямо скажем, получился так себе. Зато что действительно тогда с ним здорово получалось, так это любовь. Любовь, лю-бовь... Да уж. Не то, чтобы часто, но, как только звал, летела к нему. На “Речном” квартирка. Пыльный пенал в книжках. Отдельно, как говорил, от семьи. Для работы. Но жены тогда точно не было. У студенток на это особый нюх. Профессор был свободный. И летала к нему, летала... А потом вдруг бац - и полету конец. Хотя продолжала таскаться на “Речной”, не понимая, отчего вдруг эта абрикосовая гладкость не только перестала влюблять, а ощущалась какой-то неживой, словно рядом не мужское тело, а нагретый целлулоидный пупс. От этого всякое желание пропадало. А у него - стабильно, с этаким вкрадчиво заботливым интересом к «бессмертному» моему телу. Целует и приговаривает: «бессмертное мое тело». Вот тоже выраженьице нашел! Хотя... Что тут такого? Мало ли какие любовные словечки бывают. От таких могло бы стать даже лестно. Но внутри все каменело, и полное равнодушие. А тут еще сон привязался: будто кто-то, прильнув, всасывает, в утробе своей чавкающей переваривает и превращает в собственное тело. Похожее на гермафродита. Брр! Правильно, что оторвалась и ушла. Несмотря на “никто тебя не станет любить так, как я”. В общем-то оказалось верно. Но не в этом дело. Может и правда никогда ни у кого не было и не будет такого страстного интереса к тому, что чувствую, как чувствую, чего хочу. Но это только поначалу приятно было, а потом - тошно, словно раскусила этот его интерес, и оттуда вылезло что-то га-достное. Как в том сне. И Федю не хотела, но мама... Теперь - вон он какой, со-всем не похож на отца. А тот и не знает. Пусть сам генерирует, со своими био-энергетическими технологиями. Со своими доморощенными гениями. Школа измененного сознания у него еще тогда появилась. И цель - биоэнергетические технологии на глобальное улучшение всех, всего и всюду. Не слабо. Звал и меня. Но я - “фиг вам”. Может темная, может дура, но зачем мне изменять свое сознание? Какое есть, такое и есть. Да к тому же, умница вы наш Витальевич, из всех этих ваших новшеств торчала голова прежнего идола. И те же страсти роковые. Разве не так? А от судеб защиты нет как нет, хоть чем заклинайте, хоть био, хоть какими другими энергиями. Вот тоже вокруг архитектурные заклинания с гипсовыми рогами изобилия и гигантами в прозодеждах. И что? Ах, да! - Повышенный тонус задают.
- Да, Федя? Хорошо здесь?
- Тут бы на роликах погонять...
- На роликах? А что, это идея! Здесь самое место. Надо только бабулю нашу раскошелить. Пусть обоим купит. Я тоже такие хочу. Подожди, а где же наша бабуля? Она тебе ничего не говорила? Может, в туалет пошла? А, вон идет. Ты где пропадала? - крикнула Лара матери.
По пестрому полю площади прямо и твердо темным курсором мать дви-жется, что-то неся в слегка выдвинутой вперед руке.
- Взгляни, что твой бывший профессор сотворил, - подойдя к дочери, Ли-дия Дмитриевна развернула рекламный листок. - Около книжной ярмарки раз-давали.
Картинка была простой и броской. На фоне расходящихся веером по жгуче черному небу жгуче желтых лучей - крупно обложка книги с тем же изо-бражением неба и лучей и надписью: Вишневой И.В. “Технология глобального спасения”.
- Приглашают на презентацию. Вон внизу написаено, - пояснила Лидия Дмитриевна и окинула Федю оценивающим взглядом. От потянувшихся к нему бабушкиных рук Федя укрылся за спину матери.
- Ты чего? - обидчиво удивилась Лидия Дмитриевна. - Я только рубашку хотела поправить. - И тутже сурово дочери: - Что он у тебя такой расхристан-ный ходит?
- Ничего не расхристанный. А на эту презентацию мы все равно не пой-дем.
- Да я и не думала, что пойдете. Просто решила, может тебе интересно, чем сейчас занимается этот твой Вишневой. Не совсем же он посторонний.
С того момента, как Лара с Федей поспешили скрыться из павильона, а им вслед был послан печально ревнивый взгляд Вишневого, сам он продолжал стоять все у того же прилавка с поделками из камня. За прилавком скучала гри-вастая продавщица. Иногда она вдруг приходила в движение, броском слов “скоро придет” останавливая мерещившиеся ей порывы Вишневого уйти. Тот отвечал свысока, мимолетным взглядом.
Его розовато-смуглый лоб стал уже покрываться испариной, как вдруг, побледнев, он стремительно двинулся к боковой двери, откуда появилась поч-ти полная его копия: моложавый, подтянутый мужчина с удивительно гладкой плотной кожей и жесткими, чуть вьющимися волосами. Но если у Ильи Виталь-евича волосы были тщательно приглажены и уложены на косой пробор, у во-шедшего они покрывали голову шарообразной копной. Виделось еще одно от-личие: Илья Витальевич был человеком крупным, а появившийся - тонким.
- Ну, Захар, наконец! - с напористой суровостью выговорил ему Илья Ви-тальевич. - Ты меня подводишь. Мы же договорились...
- Фу-фу! - будто развеивая что-то перед своим лицом, помахал рукой За-хар. - Не трать столько энергии. Побереги для презентации.
- Знаешь что, братец... - в стальной ровности голоса проявилась толика гнева. Но продолжение было высказано с прежней суровой бесстрастностью: - Не то ты делаешь. Положение ведь очень непростое...
Пауза. За Захаром теперь ответный ход. Но он - в глухой защите и хра-нит молчание. Приходится Илье еще раз нажать на брата.
- Может плохо кончится, если сейчас же что-то не предпринять.
- А что? Что-то случилось? - Быстро изобразить на лице невинное удив-ление, прикрыть им поднявшуюся в глазах тревогу. - Что-то с мамой?
Уголки губ Ильи саркастически дернулись.
- Ну при чем тут она! Хотя и насчет мамы мне есть что тебе сказать. Зачем надо было к ней на все лето жену с детьми отправлять? Такую обузу. Ладно, сейчас не об этом. Сейчас о тебе.
- А давай обо мне лучше не будем, - устало попросил Захар. - Бесполез-но.
- Нет, ты должен хотя бы выслушать...
- Да все я знаю. И не хочу. Всё. Впрочем... - Захар потер переносицу, глянув на брата со своей особенной, обезоруживающей улыбкой. - Предлагаю сейчас подкрепиться. Тебе перед презентацией в самый раз. Как насчет моло-дого барашка? У Агапа сейчас есть. Может сходим? Только чуток подожди меня, ладно?
Зазывно подмигнув брату, в два прыжка преодолел расстояние до своего павильончика. Вошел через шаткую дверь. Зашуршал внутри бумагами. Зашу-мел голосом. Расшевелил продавщицу. Но брата из поля зрения не выпускал, быстрыми взглядами проверяя, не ушел ли.
В пружинисто выпрямленной позе, с упором на носки, Илья стоит в пол-оборота к проходу. Вскинутая голова выражает твердую решимость. Так что же все-таки предпримет?
Ну что тут предпринять? Стоит ли в сложившейся... Хотя как-никак брат. Старший. Маменькин любимчик. Меня-то никогда не защищал. Зато теперь мо-гу сам защищаться. И его, дурака, защитить. Зря хорохоришься, Захар. Всё у тебя отберут. Не хочешь слушать? И ладно, как знаешь. Мне и без тебя есть, что делать.
Илья широко развернулся. Задребезжала стеклянная витрина. И он по-шел прочь из лабиринта прилавков.
Нагнав, Захар остановил брата снаружи павильона. После электрическо-го мерцания витрин белый свет сразу поразил глаза. Ажурные миражи деревь-ев и строений.
- Ух, как слепит! - заслоняя глаза ладонью, фыркнул Захар. - А я очки не взял.
Илья смотрел прямо перед собой, не жмурясь. Очистительная энергия. Не может не быть разрушительной. Как и любая другая энергия. Но всё восста-новимо. По замыслу. Способность к регенерации присуща всем организмам. Однако за всё живущее никто нести ответственность не может. Регенерация производится с учетом реалий нашего мира. Вот так.
- А выставка-то возрождается, - констатировал Илья вслух, надевая тем-ные очки. Сверился с наручными часами и вопросительно взглянул на Захара.
- Как я понял, обедать ты не намерен, - откликнулся тот. – Но, думаю, я тебе должен сообщить вот что. Когда шел сюда мимо книжной ярмарки, то встретил мать Лары. Ты ее, надеюсь, помнишь? Она как раз читала твою лис-товку. Сказала, что Лара тоже здесь. С мальчиком. Хотят пойти на пруды, а по-том - на твою презентацию. Так что готовься к встрече.
- Не думаю, что придут, - уверенно и веско заявил Илья. - Я тоже видел, но только Лару с сыном. Она сделала вид, что не узнала и поспешила улепет-нуть. Стыдно, наверное, и страшно спустя столько лет вдруг на тебе, явиться: вот она я и сын. Так что хорошо, что не подошла. Хоть это умно сделала.
- А ты?
- Что - я? Я что? Это ведь она от меня ушла.
- Обиделся, значит.
- Кто? Я? - Илья выдал свою особенную, не обращенную ни к кому улыб-ку. - Нет. Не имею этой пагубной привычки. На кой мне обижаться? А знаешь, я что-то действительно проголодался. Пошли к этому твоему Агапу. Это далеко?
- За бывшей площадью Механизации. Помнишь павильон с быком на крыше? Так вот его ресторан как раз напротив.
Бык на крыше нисколько не обветшал. От копыт до ноздрей и хвоста ис-полнен железной воли. Выставлен вперед полумесяц рогов. Литая масса яро-стно напряжена. Вознесенный наверх апис пребывает в полной готовности взрыть все, что под его копытами.
Да, ничего себе бугай! Нина, задрав голову, стоит перед белым колон-надным фасадом павильона. Издали выглядел, как взбитый над фронтоном кок. А вблизи - бык! Да еще какой! Ничего не скажешь - хорош! Могуч. Просто класс. И что же собой украшает? Так, “Мясная промышленность”. Ну, нет, это совсем не то. От такого быка совсем другой драйв. Да, красавчик, тебя явно не туда поставили. А что это у тебя на шее? Ну-ка, ну-ка... Ха! Цепь. Вон оно что. С другого бока гигант-животновод. держит быка на цепи. И тоже силен. Но не так. И далеко не так хорош. В дурацкой робе, в кепке. Явный просчет. Уж если цель - пиарить производство мяса, то надо было по-другому. Надо бы вровень с мохнатой скотиной какого-нибудь супер-пупер мужика. Можно в стиле антик. Чтобы внизу живота прихватывало и слюнки потекли. Тогда и текст пойдет – «Красота и секс требуют мяса! Инвестируйте в мясное производство! Чем больше мяса, тем больше секса!» Вот так. Фасад здания тоже можно на откры-тую рекламу бизнеса. Мозгами шевелить надо. У нас в компании тоже не очень напрягаются. Ладно, сама какую-нибудь идею подам. Будет реконструкция офиса, и можно, например, арку над входом в виде двух башенных кранов. Устремленность и прочность, скрещение стрел... Ну, или что-нибудь в этом ро-де. Чтоб било точно. А не так, как с этим быком. А то, что хочется, на него глядя? Чтоб он своего урода-животновода растоптал!
Объектив в поисках кадра обхаживает со всех сторон быка на крыше. Разные фокусы-ракурсы. Можно так, и нате вам - горб дикой плоти. Этак - гора божественной мощи. Если взять спереди в упор - знак смерти, а снизу - знак жизни. Ну а если просто, то скотина, как есть скотина. Вполне натурально стоит на крыше. Ну, так как этого быка лучше снять? Ладно, будем смотреть... Ух ты, какая фифа! И жопка ничего...
- Вам не говорили, что вы потрясающе фотогеничны?
Нина обернулась. На нее через объектив фотоаппарата смотрел невы-сокий поджарый мужчина в джинсах и джинсовом жилете с миллионом карман-чиков.
- Не хотите немного побыть фотомоделью? - опустив камеру, мужчина уставил на Нину кипящие восхищением глаза. - Вы ведь чудо как хороши! Я тут делаю съемку Выставки, и вы бы мне для одного кадра во как подошли.
- А из какого вы издания?
- Я не из какого издания.
- Значит, рекламное агентство?
- Нет, я работаю сам по себе.
- Понятно, - вместе с зевком выдавила из себя Нина и, напустив на лицо кукольную бестолковость, оглядела местность. - Но тут ведь так уныло. Что же тут снимать.
- А уж это предоставьте мастеру. Поверьте, я сделаю так, что вы будете довольны.
От слов и голоса веяло соблазнительной мужественностью. Возбужденно колыхнулась диафрагма, но губы Нина строго собрала в розанчик. Выжида-тельный взгляд фотографа пару раз насмешливо вспыхнул, но Нина этого за-мечать не стала. Охорашиваясь едва заметными движениями рук, она раздум-чиво поводила головой, как бы не зная, на что решиться.
- Ну так что? - поторопил ее фотограф. - Сделаем выдающийся кадр? Только чур меня слушаться. И не пищать.
- А что вы собственно собираетесь делать? - Нина слегка напряглась.
- Снять вас и быка.
- Какого еще быка?
- Да вон того! - мужчина кивнул на верх павильона.
- Гениально! - бухнул чей-то голос сбоку из-под купы деревьев и обратил внимание в свою сторону. - Европа похищает быка. Бык черен. Европа - бело-кура.
Под деревьями неряшливый субъект, длинный и тонкий, как жердь, отве-тил на Нинин ошеломлено смеющийся взгляд почтительным поклоном.
- Опять ты здесь! - гаркнул на него фотограф. - Что ты за мной все время ходишь? Делать нечего?
Лохматый с укором покачал головой и скрылся за деревьями.
- Чего вы его так? Может, это ваш поклонник, - насмешливо предположи-ла Нина.
- Кто? Этот чокнутый? Мой поклонник? Да я его в первый раз вижу! Вы чего? Нет, надо же такое... Ну, всё, хватит. Вернемся к быку. Так, во-первых, вам надо к нему залезть. Во-вторых, - голой.
- Вы шутите?
- Нет, не шучу, а мечтаю. Снять вас голой верхом на быке. Только голая Европа способна украсть быка!
- Да пошли вы... - отщелбанила его Нина и отшествовала от павильона. Ей вслед негромкий, но пакостный посвист.
На свист обернулись Илья и Захар, сидевшие за столиком на открытой веранде ресторана, что напротив павильона с быком.
- Не поладили, - откомментировал Захар, проводив взглядом красотку в красных брючках. - Ну, что будем заказывать? - и он взял со стола меню.
- Зачем меню? Ты же вроде приглашал на барашка? - заметил Илья.
- Да, действительно, чего туда смотреть! - Захар захлопнул книжицу и ог-лядел веранду. - Здесь хорошо. Главное народу мало. Немногие знают.
- Что будем? - услужливый вопрос официанта.
- Как там барашек?
- Отличный!
- Агап готовит?
- Для вас - только он. Так что, берем? Отлично. Остальное, как обычно?
Захар кивнул. Илья одобрительно приподнял брови.
- Тебя тут хорошо знают?
Ответ с едкой усмешкой: - Да, есть такие места, где меня хорошо знают.
- И правильно! - с готовностью подхвачено. - Я ведь о том же. Надо, чтоб знали. Надо быть нужным человеком. И как можно большему числу нужных лю-дей.
- Ты так думаешь? - Захар посмотрел у себя за спиной. Ничего любопыт-ного. Только ветер шевелит легкие скатерки на пустующих столиках да тени пробегают по каменному полу. Но Захар углубился в рассмотрение пустующего пространства, и делал это вызывающе долго.
- Ты всё потеряешь! - выпалил в затылок брату Илья. - И в самое бли-жайшее время. Ты знаешь об этом?
- А ты... - Захар, развернувшись, в упор посмотрел на Илью. - ...что ты знаешь?
Илья слегка побледнел, уголки сузившимися глаз пошли вниз. Раздвинув крылья ноздрей, он приподнял лицо, глубоко вдохнул, и непроницаемое спо-койствие опустилось на его лицо.
- Ну, ты не прав! - тихо произнес он.
- Может быть.- Захар начал вертеть в руке нож.
- Так вот снизойди и выслушай, что я могу тебе предложить, - с усилием продолжил намеченное дело Илья.
- А зачем?
- Знаешь, такое впечатление, что ты боишься...
Провокация. Надо держаться. Захар обратил против брата язвительное удивление: - Неужели?
- Боишься меня выслушать, потому что... - напористо продолжил Илья, - ...боишься, вдруг соблазню. И ты потеряешь последнее прибежище своему са-молюбию - независимость. Но хиляк эта твоя независимость. Дело-то свое ве-дешь, как последний ремесленник. Но гордыни - куда там! - на целую трансна-циональную корпорацию. И что? Куда тебя эта твоя гордыня заведет? А, да, понимаю! По тебе - хоть всему делу провалиться, но чтоб при этом оставалось в твоих руках! Клинический случай. Полная неадекватность реалиям. И чего в тебя мать так верила? Ты же прирожденный неудачник. Идиот детства. Жерт-ва... - Илья осекся. По другую сторону стола в обратной перспективе оказался он сам, и долгий обременяющий взгляд брата был отражением его собственно-го. - Нет, не то. Я хотел сказать...
- Да чего уж! Я не обиделся. Всё, что ты тут мне наговорил, не имеет ни-какого ко мне отношения. Так что я спокоен. А вот тебе бы лучше поберечь энергию. Все-таки у тебя большое мероприятие. Надо будет обольстить благи-ми намерениями как можно большее число людей. Хотя от таких вот разгово-ров ты, может быть, наоборот, подзаряжаешься?
- Ну знаешь!... - вскипел Илья, но гнев тут же был мастерски подавлен, и суровая благожелательность сцементировала лицо. - Захар, пойми, мне не безразлично, что с тобой будет. А тебя ведь вот-вот задавят. На рынок поде-лочных камней вышли очень серьезные люди. Гораздо более продвинутые и...
- В чем продвинутые? - вдруг озлясь, перебил его Захар. - В знании ми-нералов? В их обработке? В этом я сам прекрасно разбираюсь. Опыт и, уж ты прости, образование позволяют. Всю цепочку от цеха до прилавка знаю, как свои пять пальцев. И вот они у меня где! - Захар сжал руку в кулак.
Неожиданным рывком Илья прижал кулак брата к столу.
- В том-то и дело, - убирая руку, произнес он, - что в эту цепочку ты никого не допускаешь. А ведь есть, кто хотел бы поучаствовать. И не последние в этом деле люди. Так что, если не пойдешь на контакт, могут потопить, а при сотрудничестве - поднять. Вот в последнем случае я бы мог тебе посодейство-вать. Кое на кого из нужных людей имею влияние. Ходил к нам один на практи-кум. Может, слышал - Быков. Очень влиятельный поставщик кристаллов из Александрова. У него...
- Подделки! - оборвал Захар.
- Ну зачем так! Искусственные кристаллы не подделки, - раздраженно поправил его Илья. - Но оставим пока это. Поговорим о другом твоем слабом месте - о реализации. Мелкие примитивные лавчонки. Каменный век торговли. Убого, Захар, убого. Знаешь ведь, какие в этом деле появились достижения. Взять хотя бы сеть магазинов “Багам”. Как у них любые серийные поделки по-даются? Как эксклюзив! В отдельной витринке. С эффектной подсветкой. Пол-ное впечатление штучного товара. И люди готовы платить за это впечатление. Поэтому цены у них намного выше, чем у тебя. Вот так-то. Понимать надо. Умело создавай иллюзии, и прибыль обеспечена. Видимость всегда действует агрессивно, бьет по нервам. А суть... поди до нее доберись. То-то! Правильно я говорю?
- Кто ж станет спорить, - подчеркнуто миролюбиво откликнулся Захар, разливая вино по бокалам. - Одно только не могу понять. Что тебя вдруг так озаботили мои дела? Вроде раньше за тобой такого не наблюдалось. У тебя своих дел выше крыши. Да еще по книге каждые полгода печешь. Ба! - будто сообразив что-то, Захар хлопнул себя по лбу. - Только теперь дошло! У тебя появилась, верно, новая тема для исследования. Что-нибудь вроде: “Иллюзии как рыночный товар в эпоху развитой виртуальной реальности”. Как? Я не прав?
Не отвечая, Илья методично резал на кусочки намазанный горчицей ло-моть. Зрелище было раздражающим, и Захар понесся дальше:
- Ну конечно! Прежде иллюзии выдавались за так, хотя зачастую могли обернуться подарком от Медеи. Но нынче халява заканчивается. Кое-какие ил-люзии уже сейчас идут по рыночной цене. И платить за них надо конкретно и сразу. Да что тут говорить. Век техногенной реальности, и, поклон твоим усили-ям, - биоэнергетических технологий. Только все же позволю себе заметить: восстановленная из пепла роза уже совсем не та роза, которую сожгли. Впро-чем... - склонившись над столом, Захар заговорщицки добавил: - может это и не существенно для нынешних алхимиков.
- Лабораторные исследования, - сблизив свое лицо с братниным, шепо-том подыграл ему Илья, - наверняка покажут, что не существенно.
Оба расхохотались. Смех оттолкнул их друг от друга, и они откинулись на спинки стульев.
Ловко и бесшумно рука официанта заполнила стол. Пышно зеленеют на блюде пряные травы. Багрово бугрятся азиатские помидоры. Среди оранжевых колец закавказского перца мерцает нефритовая мякоть ростовских огурцов. Струйки горячего аромата вьются над лоснящимися кусками жареного барашка. Солнечные зайчики гоняются ветром по всему прохладному полу веранды. Вторя перебивчатому ритму их движений щебечут невидимые птички. А надо всем сверкает голубой шатер, прошитый золотом солнца.
От площадки между рестораном и павильоном отходит дорожка к прудам. Разговор за столом делается едва слышным.
- ...не говори. Но я знаю...
- Чего так беспокоиться? Давно ведь пытаются...
-...подстраховаться. Давай я...
- Не сможешь. У тебя...
- ...может закончиться...
- Я сам с ними разберусь.
Пройдя мимо заросшего цветочного партера, дорожка огибает густо вет-вящиеся купы сирени, идет прямой линией под сомкнувшимися кронами кле-нов, упирается в широкую аллею и, как бы перескочив через нее, возобновляет, но уже глинистой тропкой, свое движение к воде. И вот в этом месте на тропку ступили сначала Лидия Дмитриевна, за ней Федя, замыкала Лара.
Укромный дальний уголок насыщен зеленью кустарников и деревьев. Спящая вода пруда держит на поверхности небо, и оно безмятежно взирает на себя верхнее. В три часа по полудню дремотно довольство косной жизни и по-койно. Но по скрытой снытью тропе все глубже в сонную глубь вторгается ше-баршение шагов.
Охнув, Лидия Дмитриевна бочком спустилась по последнему, отвесному отрезку тропы. Теперь распрямить плечи и дать глазам даль. Хорошо! И тут в спину толчок.
- О господи! - ворвалось в полуденную тишь.
Но от внука ни слова извинения. Просто взял и побежал к причалу ло-дочной станции. Конечно, нечаянно у него получилось, но все-таки... А дочь? Грубым шагом направляется к лодочной будке, у которой на стульях кемарят два мужика.
- Сейчас на лодке прокатимся! - бросает на ходу Лара, глядя прямо перед собой. Ни на кого.
Все лодки покоятся у причала. Вода прудов безлюдна. Первые за день клиенты разбудили, и обслуга лениво засуетилась.
Лара - на веслах. Федя - на средней скамейке. На корме - бабушка. Му-жики оттолкнули, и темная зеркальная гладь пруда взрезалась лопастями ве-сел. Шлих-шлих - из тени ракит на играющий золотистой голубизной круг. Туда, на самую средину. Сильные и мерные гребки яростно отталкивают воду. Лара везет в лодке свою мать и своего сына.
Федя вцепился в край скамейки. В робком восторге вскинута голова. Плечики скованно приподняты. Над ними оттопыренные уши, кровавые на про-свет.
Что за уши! В кого только такие уши? Ужас какие уши. Зачем? Не хочу! Не хочу...у...у! И не могу. И не буду. Свернуться, замереть. Пусть все катится куда-нибудь без меня.
Лара бросила весла. Руки свесила между ног. Шея вытягивает вверх го-лову, ворочаясь, вытягивает, выворачивает из тела.
Не любила. Не хотела. По настоящему, в реальности. Просто пробовала, что получится. А вышло то, что не хочу и не люблю. Зачем все это? Не мо-гу...у...у! И не люблю. А надо бы.
- Ты чего вцепился в скамейку? - вдруг вскинулась Лара на сына. - Ты что, боишься? Вот сейчас сам сядешь за весла!
- Можно? - Федя робко засиял от счастья.
Думает, что люблю. Может и правда люблю? Может все-таки люблю? Сынок мой. Лапки вечно в цыпках. Тянутся. Тельце с бьющимся сердцем, пом-ню ведь, как прижалось ко мне! Теперь уже не подниму. Подрос. И неизвестно на кого становится похож. Очень худой. Косточки торчат, как у ощипанного цы-пленка. Развивать надо. Вот и пусть. Пусть сядет и гребёт.
- Лара! Прекрати! - материно истошное требование не останавливает Лару, тянущую за штанину к себе на весла Федю. Федя неловок, но встает, ко-ленки дрожат, покачивается, а Лара, не помогая, неистовой хваткой понукает сына двигаться к веслам.
- Ты - не мать! Ты - изверг! Федя, стой!
От бабушкиного окрика Федя валится на колени. Закачало лодку, за-черпнулась вода, запахло рыбьей тиной. Федя на дне лодки потирает ушиб-ленные колени.
Приставив лодку бортом к причалу, Лара первая выпрыгнула и, не дожи-даясь остальных, пошла прочь. Пока Федя с бабушкой выбирались из лодки, Лара уже поднялась на верх берега и оттуда крикнула:
- Гуляйте здесь сами! Встретимся в семь у Главного входа.
Из прибрежной сырости выбралась на асфальтовую сухость. Мимо вы-беленных солнцем и известью стен, по серой, похрустывающей под ногами до-роге движение с еще не оформившейся целью. Но в бурление “хочу”, “люблю”, “могу” погружена затравка - “никто тебя не будет любить так, как я”. И начинает выкристаллизовываться цель. В прохладной трубе тенистой аллеи.
Все восстановимо. Возродится из пепла роза и снова будет алеть, как живая. Плотно и туго соберутся лепестки. Предвосхищаю нежную её тяжесть. Тяжесть любви. Хочу её испытать. Хочу снова увидеть. Ведь была же эта лю-бовь. Обмирала в ней, замирала, умирала. И жила ею, этой любовью. Ведь была же, была! Эта роза. Разрушение не страшно. Все восстановимо.
Ха! Посмотрим. Что он может сказать? Привет? Привет! Какой сюрприз. Нет, ужас. Не так. По-другому. Какое совпадение: я с сыном тут и ты. И твоя книга о спасении. Нет, глупо, пошло. Спрошу прямо: все восстановимо, да? Да-вай проверим. Усилием воли. Усилием сознания. Испробуем всю энергию. Я готова. Иду в ученицы. Нет, скажет, поздно. Но ведь люблю. Чувствую, что люблю. И это правда. Никто меня не любил так, как ты. И за эту любовь снова люблю. Могу. Наверное могу.
Резки и легки шаги по аллее. Сверкает тело стальной решимостью. В го-лове пылает образ розы. Застилает алым глаза.
Проносится мимо. Окликают: - Лара!
Оборачивается.
Илья Витальевич Вишневой. При галстуке. Рукава белой рубашки под-вернуты. Пиджак небрежно перекинут через плечо. Стоит, слегка расставив ноги. Покачивается с носка на пятку. И улыбается. С элегантной нежностью.
- Опять хотела улизнуть?
- Я? - еле выговаривает Лара.
- Да, ты. В павильоне. Я же видел.
- Да?
Илья Витальевич преодолевает отделяющие от Лары метры.
- Ты одна?
- Да.
- А где сын?.
- Там! - Махнула рукой за спину Ильи Витальевича.
- А ты куда?
- Я? Никуда.
- Может, тогда посидим здесь, поговорим?
Белая скамейка в сетчатой тени ясеня.
- Куришь? - Илья Витальевич достал пачку сигарет.
- Нет.
- Чем занимаешься?
- Да так...
Илья Витальевич с усмешливым возмущением хмыкнул.
- Что значит - так? Где-то ведь, наверное, работаешь?
- Да. Конечно. Работаю.
- Работаешь... Ну, а как сын?
Лара испугано взглянула на Илью Витальевича и отвела глаза.
- Что молчишь? - требовательно призвал к ответу отец её сына.
Приоткрыла рот. Сделала судорожный рыбий вдох. Сомкнула губы. Сно-ва приоткрыла - сомкнула.
- Не хочешь говорить. Ладно. Хотя должна. Была бы.
Закурив, Илья Витальевич откинулся на спинку скамейки. Пытливый взгляд, прикрытый небрежностью, направлен в спину женщины. Пружинисто сжавшись, Лара развернулась к Вишневому.
- Что? Что я должна? Должна! - жестко раскручивала слова Лара.- Что это я должна?
Вместо ответа - хлопок ладонью по скамейке. Илья Витальевич поднялся.
- Ладно. Не будем друг другу портить настроение. Оно, видно у тебя свое, а у меня - свое. Рад был повидаться. Дай щечку.
Наклонившись, он потянулся к дернувшемуся ему навстречу лицу и по-пал губами в ушной хрящик. Неловко получилось
- Будь здорова. Сына поцелуй и вот передай ему. Скоро ведь день его рождения. Можешь не говорить, от кого.
И пошел по аллее в другую сторону от прудов.
Синяя бархатная коробочка. Что это еще за подарок для мальчика? От-крыла. На алом атласе три каменных шарика. Синий, желтый, зеленый. Играть в них что ли? Или так, для выставки, коллекционировать?
Ларчик захлопнут. Нехотя убран в сумку. Отяжелела. Ремешок давит на плечо. Выбросить бы их! Нет, вот этого делать нельзя. Неси, неси. Может, среди других подарков проскочит без вопроса “от кого”. Уж как- нибудь... Неси, неси. Не всё же отбрыкиваться, отбрасывать. Пора уже свои плечи подставлять. Ну и куда же теперь идти?
Санаторный покой в бело-зеленых тонах. Отдохновение страстям. Улег-лись. Федя послушно и молча дает вести себя за руку. Больше не готовится плакать. Бабушка с ним. Конечно, бедный мой мальчик, бабушка с тобой. Что поделать, не повезло с матерью. Но бабушка всегда с тобой. Пусть эта непуте-вая где-то бегает. А мы с тобой тут походим. Дорожки ровные, удобные. Пей-зажный парк ухожен. Смотри, какая живописная горка. Это - карликовые хвой-ники среди камней. Как продумано! Будто самой природой устроено. А вот...
- Не хочу! - вдруг вырывает свою руку Федя. - Ну тебя!
Убегает, уносится. Словно ветром сдуло. Лидия Дмитриевна, окаменело округлив глаза, таращится на опустевший пейзаж. Даже не поймешь, куда убе-жал. Где теперь его искать? И чего это вдруг мотанул? Вот! Не надо было так говорить про Лару. Все-таки его мать. Пусть резкая. Неровная. Вздорная. Но он-то ее любит. Да и не такая уж она плохая, бывает. Когда захочет. Умеет хорошо его занять. Вот уж чего сама никогда не умела. Что с Ларой, что с внуком. Не умею. Но своё дело знаю. Да, знаю. Я ведь всё вижу. И они у меня, как под крылышком. Чем плохо? Но вот надо же - убежал. И Лара убежала. Встретимся в семь у Главного входа! А как без Феди? Вот ведь своевольный. И куда мог убежать? Да наверняка к воде! Всегда его туда тянет. Чисто рыбка и по знаку. Где-нибудь у пруда в кустах сидит и ногти грызет. Никак не отучишь.
Заброшенная каменная лестница с облупленными перилами замшело белеет среди ивовой поросли. По ней спуск к воде. Последняя ступенька об-ломленно уходит в зеленоватую муть. Заводь кувшинок. Желтые лепестки пол-ностью раскрыты. Ловят солнце. Влекут насекомых. Красуются в заводи для собственных надобностей. И человек тут ни при чём.
Взгляд скользит по излучинам свободной воды между полянами кувши-нок. Берег с лестницы уже осмотрен. Безрезультатно. Но Лидия Дмитриевна никак не заставит себя оторвать взгляд от воды и двинуться с места.
Вдруг сверху за спиной кому-то наотмашь старческий голос: - Да ты про-сто мальчишка!
Лидия Дмитриевна вскинула голову в сторону окрика. Выступом, при-крытая ветвями, нависает над водой часть деревянной террасы какого-то кафе.
- Тебе не дела вести, а подносить... - продолжал бросаться словами мужской голос. Сквозь заслон ветвей послышался другой, более молодой:
- А вы-то сами... Или забыли?
Вытянув шею, Лидия Дмитриевна навострила уши. Молодой голос кажет-ся знакомым.
- Забыть вам, наверняка, удобнее.
Ну, конечно, знаком! Голос удивительно насыщенный, звучит так, словно. резонируется всем телом. Сразу поразило, когда в первый раз в дом пришел. И внешность такая тонкая, подвижная. Даже не удержалась, спросила тогда, не выступает ли в театре. Ответил, что нет.
Тем временем разговор наверху идёт своим чередом.
- ... что было. Ладно, решу сам.
Притягательный голос. Даже не видя, сразу узнаешь, чей он.
- Ну вот и хорошо, - подобрел другой, старческий голос. - Вот и решай. Потому как денег я все равно не дам. Тебе же урок. Поклон жене. Прощай.
Раздался стук отодвигаемых стульев. Шаги. Над перилами террасы све-силась голова Захара Вишневого. Взгляд исподлобья поверх пруда, поверх дальнего берега.
Лидия Дмитриевна двинулась, было, окликнуть его. Но не стала. Чего беспокоить? Ни к чему. Уже встречались. Сегодня у ярмарки. Да и Федю надо искать.
Федя сидел на скамейке, вытянув левую ногу. Сильно расшибленную. Необыкновенная, к красными длинными ногтями рука больно обтирала грязь. Морщился, но - ни слезинки. А она следила. Мокрым платком тронет и взглянет. Полно во рту слюней, а не слёз. Сглатывал.
- Теперь надо встать. Я тебя держу. Ну, давай!
Пахнет от нее! Как на Новый год. Но очень больно коленке! А если еще йод... Ой, не надо! Скажу ей. Как её? Нина...Нина...
- Тётя Нина! Тётя Нина! Может...
- Что ещё? – недовольно буркнула Нина – И какая я тебе тётя!
Плечики под её рукой дернулись и - вниз! Нина едва успела подхватить споткнувшегося, и он по инерции припал головой к ее животу.
- Ты давай держись! - Нина похлопала Федю по спине. - И смотри под но-ги. Ну как, больно?
Федя открыл зажмуренные глаза и отрицательно замотал головой.
- И чего же ты такой неловкий! То с моста чуть не слетел, теперь вот снова чуть не упал. Я ведь тебя держу. Но ты помогай себе! Можешь понемногу отталкиваться этой ногой. Давай! Иначе мы будем сто лет тащиться до Главно-го входа. А! Вон аптечный киоск. Посиди здесь. Я пойду куплю зелёнку и бинт.
Пока дошла, откуда-то понабежал народ. Очередь. Делать нечего, по-стоим. Раз уж взялась. Доведу до Главного и сразу уйду. Надо бы успеть рань-ше семи. Пусть потом сам ждет. Свою бабушку. Тоже мне бабушка! Даже за внуком не могла углядеть. И ведь это так во всем ! А дочь её тоже хороша, овца! Но мальчик славный. Настоящий мужичок. Только слишком худенький. Так! Вот и бабушка явилась. Не запылилась.
Около Феди на корточках сидит Лидия Дмитриевна, рассматривает рас-шибленную ногу. Взгляд в сторону киоска, и стремительный бросок к Нине.
- Спасибо! - Лидия Дмитриевна моргает от преизбытка чувств. - Если бы не вы... Я ведь представляю, он же чуть не сковырнулся с моста! Вы его просто спасли!
Под напором изливающейся на тебя благодарной радости как не поту-питься. А тут еще вдобавок осторожное и ласковое пожатие руки. Но и на этом ещё не всё! Выражения благодарности продолжаются:
- Какое счастье, что вы там оказались! Как я вам признательна! Дорогая Нина Викторовна, извините, столько хлопот вам доставили! Но теперь я сама. Спасибо. Идите, идите, мы и так вас задержали.
И Нина пошла, неся на губах гордую улыбку. Неожиданный поворот.
Да, вот так, муженёк мой Олег! Вот как бывает. А ты смотри, смотри свой футбол. От тебя такой благодарности не дождёшься.
Синева небосвода ярко густеет. Золотистость света делается червонной. Мягкий воздух льнет к телу, оглаживая, опахивая. Дорога - подиум. Перед гла-зами проплывают восторженные и любопытные лица. Картинки сменяют одна другую. Открытость Главной аллеи замещается парковой затененностью. Взгляд шествует по ветвям. Устремляется в глубь небесных озер. Восприятие входит в режим отстраненности. Лицо сковывает счастливое неведение. Ко-нечности движутся четко и чеканно. Плечи развернуты. Спина пряма. И нет де-ла до тех, кто смотрит.
Среди смотрящих - Захар, на мосту через пруды. Он ещё издали приме-тил женщину в красно-коричневых брючках и терракотовом пиджачке. Вроде та же, что часа три назад обиженно сконфузилась у павильона с быком. А теперь вот поди ж ты, какая! Да, у женщин просто потрясающая способность преобра-жаться! Во как вышагивает. Будто на плечах погоны, а на ногах сапоги. Жокейка и та сидит прямо и плотно, как фуражка. Не женщина. а суперсолдат! Модель для преображения человека. Энергетика так и прёт. Небось о таких мечтаешь в своей школе, Илья? Такая что хочешь регенерирует. Хоть что уничтожь. Разрушением не запугать.
Нина прошествовала мимо моста. Двинулась вдоль прибрежной аллеи. Из зеленой чащи потянуло дымком. Запах жареного мяса. Ноздри раздулись. Сочащиеся красно-коричневые куски над раскалено мерцающими углями. Есть хочется.
Огороженная плетнем шашлычная выглядит вполне прилично. Чистень-кие скатерки. Цветочки. Официанты симпатично так стреляют глазами. Небось кавказцы какие-нибудь. А чем тут поят? Нина подошла к стойке бара и взяла прейскурант. И тут за дальним углом бара грохнул взрыв дикого хохота. И воз-гласы: “За тебя, Олежка!, “ Ты - наше всё!”, “Наш Олег - всем ребятам...”, и опять взрыв хохота. В закутке за баром четверо. Похоже, хорошо уже набрались ребята.
Нина выбрала место подальше от входа, на одной линии со столиком в закутке. Вид на гулявшую там компанию прикрывает торс здоровенного качка за соседним столиком. Не спеша тянет свое пиво. Допил. Встает. Уходит. И от-крывается вид на доселе невидимый столик в закутке.
Олег? Он! Молчать. Опустить голову. А, может, обозналась? Нет, он. Что это за хмырь обнимает его за плечи? Господи, что-то шепчет ему на ухо. И оба, стыкнувшись лбами, гогочут. Пьяны! Пук зелени засовывает прямо в рот. Толь-ко б не заметил. Уйти? А заказ? Ну что за гад! “Футбол хочу посмотреть, а ты иди прогуляйся. Всё нормально.” Нормально? Только вот не знал, куда пойду. А вышла на тебя, гад! Что же ты со мной делаешь, Олежка? Этот хмырь гладит по уху. А я по уху тебе врежу, так врежу, что сразу забудешь, что нашептал тебе этот бугай в джинсе!
Женщина, не дождавшись заказа, выскочила из-за столика. Красная, потная. Видно, плохо ей стало. Есть не может. Но честная. Пару червонцев на стойку хлопнула. И вперед, в кусты. Ну давай, давай, выблюй где-нибудь по-дальше. Авось полегчает.
Движутся люди под небесным шатром. Среди белых колоннад и фонта-нов. Среди зеленых аллей и цветущих партеров. Среди гремящих аттракцио-нов и цветастых палаток. Высасывает их, насытившихся и утомленных, через арочные пролеты наружу и выплескивает на улицу. Вечереет. Фиолетовеет не-бо. Холодает.
Боковыми аллеями можно добраться до Северного входа. А там рукой подать до машины Захар выплюнул в траву сгусток крови. Приложил к разби-тым губам платок, нет, какой там платок - комок крови и грязи. Поморщился, выронил на асфальт. На серой тверди расползся бурый бугор. Посиневшими, распухшими пальцами Захар пытается застегнуть растерзанную рубашку. Пу-говицы не нащупываются. Нет их. Покачнулся. Оперся о придорожный столб. Перевел дыхание. Да, отделали по полной. Даже слушать не стали. Денег нет - получай. Получил. По зубам и ребрам. Ублюдки. Рвотный позыв под донес-шуюся вонь подгоревшего мяса и залитых головешек. Захар приподнял голову. Виднеется за кустами какая-то забегаловка. Может, попроситься умыть хотя бы лицо? И попить. Бумажник вроде цел. Не мелочатся.
У стойки оседающего на пол Захара подхватили, усадили. Налили. Вы-пил. И мутно посмотрел на глядевших на него мужиков. Чего им надо?
- Ничего, сейчас очухаешься, - говорит один. - Потом, если хочешь, по-можем дойти, куда надо.
- Олег, ты чего? Мы же... - заикнулся было второй.
- Заткнись! - обрывает его сочувствующий и подает кому-то знак рукой. Мокрое полотенце - на разбитое лицо. Какая-то в белом жирном халате уносит замаранное полотенце. Приносит другое. И снова обтирают холодным лицо.
- Так куда тебя?
Из боли вынырнул недоверчиво благодарный взгляд. Из разбитого рта выползло: - К Северному. Там машина.
- Хорошо. Сейчас лёд принесут. Ещё немного посидим и пойдем. Дай мобильник. - обратился он к кому-то. - Домой позвоню. Нина небось уже там.
Сквозь узкую калитку, Нина вынеслась на территорию Ботанического са-да. Знала, что существует, но никогда не бывала. А он - вот он какой! Тишина. Благодать. Никаких страстей. Просто прекрасен.
Нина осторожно, словно в незнакомую воду, ступила на красновато-желтую поляну. Трава под ногами упруго примялась. Позднее солнце здесь еще греет. Тут бы по-кошачьи разнежиться, подставляя щеки и плечи обтекающему касанию лучей. Расслабить тело, теряя грань между кожей и воздухом.
Но нет. Заведенная внутри пружина даёт очередной толчок. И ноги по-несли дальше. К проложенной среди деревьев широкой дороге с указателем в глубь сада. На юго-запад. К воротам сада. А там должно быть недалеко до метро. И... домой? Но куда-то ведь надо. Нет, только не домой. Куда-нибудь ещё. В другое место.
Широкий тоннель сквозь ольховую рощу сумеречен и прохладен. Желто-вато-туманный просвет маячит впереди. Двигай туда без напряжения, без кон-троля. Все равно никуда ни ты, ни просвет этот не денутся. Движение само со-бой приведет.
В клубке мира нет протяженности. Есть только точки. И находится точка, с которой отождествляюсь. Она есть я.
Илья, направив вперед ушедший внутрь взгляд, переложил папку из руки подмышку, распрямил пальцы, поиграл ими. Ветвистый свод звонко зашеле-стел подсыхающей листвой. Зубчатый листок спланировал на лоб. Подержав-шись, слетел на плечо. И там замер. Точка и всё. И в этой точке - всё. Суть - это точка, неделимая и неразрушимая. Осуществляет себя волной. Волной на-кручивает на себя пространство и время. Но останови волну, и останется толь-ко точка. Как сейчас. Как замеревший на плече листок. Вот - слетел. Закружил по асфальту. Да пора уже двигать. Почти восемь. Еще тащиться через всю Вы-ставку обратно к стоянке.
В тоннеле ольховой аллеи - две точки. Два взгляда. Навстречу друг другу. Притягиваются. Сцепляются. Расходятся. Становятся точками по разные стороны территории.
Нина все-таки оглянулась. Илья - нет.
Включили освещение. Фиолетово-изумрудным окрасилась Выставка. Над арками входа высоко подпирает тьму свет прожекторов.
Из последних двое, лохматый, размахивая пустыми руками, и стрижен-ный, придерживая на боку кофр, тянутся рядком на выход. Переговариваются.
-Надо же! Никогда бы не подумал
- Это почему же?
- А я бы так не смог.
- Ну а я бы, как ты.
- Всяко бывает...
- Но, скажи, хорошо ведь начинали! Ты - слова. Я - картинки. А теперь вон ты как...
- И я тебя не сразу узнал.
- Да? Ладно. Чего уж... Ну бывай!
- Бывай!