Тайник

Плац. Ать! Ать-два! Окоченеешь вышагивать. Ветер прямо в грудь. Чер-тов проспект. Труба. Всегда ветер. Надо было шарф потеплее. Плац-проспект в ноябрьской позёмке. Призрак хамовнических казарм. Шеренги в каменных ши-нелях. Стыло, сыро. Всё! Надо пе-ре-ез-жать!! Пе-ре-ез-жать! Жать! Жать! И пусть не убеждают. Хватит. Есть вариант внутри Кольца. Не упущу! Не хочу очаг на плацу. Если им нужна родительская квартира, пусть как-то по-другому. Вот не надо было продавать бабулину на Бульваре. Могла бы сейчас туда. А они бы пусть своему сыну эту родительскую. Без дележа. Не жалко. Никогда особо и не любила. А вот к бабуле всегда было только в радость. Да, вот так! Мамочке хватало старшенькой, а мелочь такую - младшенькую - можно и к бабуле. Ну и хорошо. У бабули хоть теснее, да уютнее. Стены, временем выдержанные, теплее. И надежнее. Крепче некуда. Как у крепости. И вылазки оттуда с большей смелостью. Тыл за спиной. И никаких расспросов. Бабуля укроет, успокоит и всё. У родителей не скрыться. Все углы - на свету, как на плацу. По-рядок в квадрате комнат. Пространства много, а быть негде. Бедняга отец не мог понять. Но я-то понимаю. Понимаю, каково ему приходилось. Самому тош-но, но высший смысл свой надо блюсти и всё тут. Пространство должно быть безвидно чисто, а то, что сокровенно, что тайно - то выдавить, вдавить, заму-ровать. Бедный папа. Но для него уже всё кончилось. Это для нас продолжает-ся. Бррр! Какой промозглый ветер. Скорей бы в подземку.
В метро - анабиоз под стук колес. Очнулась, когда - на выход! На воздухе опять завелась. Но песня другая - землепроходца, увидевшего на пути острог.
Град-Крепость. Град-Кольцо. Град-Лабиринт. От стены к стене  - в два прыжка. Ниши, выпуклости, эркеры. Не только для тех, кто внутри, но и тем, кто снаружи - укрытие. И вот пока передышка - вдыхай настоянный дух камня, гла-зей на богатство декора, дивись разнообразию строений. Но как быстро падает ночь. И это тоже время жизни. Теплый свет в амбразурах окон. Верх стен теря-ется во тьме. А внизу лабиринта - праздник витринных огней. Возрадуйся пере-дышке, празднуй изобилие. Да, надо бы что-то купить. Творог! При переломах нужно побольше кальция. Можно и сыр. Она любит твердые. А мне еще сырки. Я тоже голодная. Чего я там ела. Толком ничего. Вот и поедим вместе!
- Девочка, ты что-то уронила!
В дверях продмага обернулась на окрик фигурка в куртке и узких брюч-ках. Окликнувшая (была глубокой старушкой) подслеповато взглянула на по-вернувшееся к ней лицо и ткнула палкой в темный комок на тающем снегу. Ок-ликнутая (женщина лет сорока) нагнулась.
Перчатка! Опять! Ну, это просто какое-то наказание.
Побив о стену перчаткой, сунула в карман куртки. Чуть помедлив, вынула оттуда мобильник. Быстро набрала номер.
- Привет, Алла! - обрадовано крикнула в трубку. - Мобильник заработал! Я коротко. Да, это Юля. Скоро буду. Что купить? Ничего? Но я голодная. Понятно. Нет, денег полно. Пал Палыч вчера раскошелился. Ладно, как знаешь.
Разочарованно отключила связь. Постояв в раздумье у двери, реши-тельно вошла в магазин.
Пещерная внутренность огнисто посверкивает. Особенно богато - буты-лочные полки. По цене и под настроение подходит “Ани”. Да, будет в самый раз! Осеннюю промозглость в коньячной крепости и терпкости растворить и нырнуть в теплый ясный хмелёк. Под ним хорошо сидеть у желтой лампы в плюшевых креслах и говорить за жизнь.

- Никакого гипса и не было? - Юля с восторженным любопытством воз-зрилась на лежавшие на пуфе ноги. Чулки - шерстяные, ажурные, распахнутый до колен халат - изумрудно-зеленый, не какая-то размахоня: притален, пригнан, элегантно удобен. Умеет же Алла подбирать под себя вещи. Да, вот так и надо! Держать шик. Даже в страдании. Даже, когда крах. - А штыри эти навсегда?
- Нет. Будут еще раз резать и вынимать. - Оперевшись на костыли, Алла поднялась из кресла.
- Ты куда? Давай я! Ты скажи...
- Сиди. Ты не знаешь, что надо.
Вот всегда так. Никого не подпускает. Только сама. Но вот с изяществом, как привыкла, не очень-то теперь получается. Ну давай, давай! В какой это она роли? А да! - “Стеклянный зверинец”. Её хромая там просто парила! Рывками. Срывалась и парила. И никакой жалкости. Да, это она может. Должна всегда быть царственность. Даже в рубище. Даже омывая другим ноги. Должна быть, если есть. Как у Лебядкиной. Вот кого бы Алле сыграть! Могла бы. Царственно верить себе и прогнать недостойного.
Женщина у серванта, опираясь о костыли, сгорбилась, ищет что-то на средней полке. Пепельные волосы, свернутые жгутом, высоко заколоты на за-тылке. Из жгута - султан легких прядей. Выпрямившись, тянется к верхней пол-ке. Рукава халата соскользнули до предплечий. Длинная кость, тонкий слой мышц, мелкие бледные веснушки. Дребезжит посуда. Отыскав нужное, Алла заковыляла обратно к креслу, прижимая пальцами ножки рюмок к перекладине костылей.
- Задвинули коньячные в самую глубь, - пояснила она. - Что за коньяк пьём?
- По-моему неплохой. - Взяв бутылку, Юля вгляделась в этикетку. В ду-бовых бочках, под сводами подвалов держали годы. Указано, что пять. Поверим и проверим.
- Выдержка дает силу и мягкость только качественному материалу, - со значением заметила Юля. Поведя носом над бокалом, пригубила. - По-моему не палёный. А? По-моему самый настоящий. - Не выпуская рюмку из рук, въе-хала спиной в глубь кресла, подобрала под себя ноги и свернулась клубком. - Мне хорошо. А тебе?
В ответ туда-сюда качнулась голова и пепельный султан с нею. Как-то неопределенно. Ну, да ладно. Лицо у Аллы хорошее, то есть царственно ника-кое. Простое и правильное. Черты лица в меру крупные, но чуть меньше меры окрас глаз и губ. Такое лицо способно на многое. Подождите! Алла Артамонова еще себя покажет. Еще увидим ее роли!
- Что сейчас скажу! - Юлины глаза вдруг округлились в смешливом ужасе. - Твой брат увез мою сестру, то бишь свою жену вчера в лес! Представляешь? Корпоративный пикник. Дух солидарности поднимать. Но в такую погоду - это же просто бред, правда? Во всяком случае, мне так кажется. Хотя ты права - пусть их! - И Юля опрокинула в себя, что оставалось на дне рюмки.
- Всё! - провозгласила она. - Хватит! Теперь будем говорить о себе. Давай сначала ты. Мне так нравится, когда ты что-нибудь рассказываешь. Даже какие-нибудь пустяки. Ну, к примеру, чем ты занималась вчера?
- Вчера? - Вопрос неожиданно поставил в тупик.
- Ну да, вчера. А что? Вчера была пятница. Пятое ноября.
- Я знаю. Но рассказывать абсолютно нечего. Что могло быть? Что во-обще могло сейчас у меня быть? Лежу. Хожу. Ковыляю. Вчера вообще поздно встала. После двух. Не знаю, что рассказывать.
Алла покосилась на лежавшую с краю стола тетрадь. Она бугрилась ос-тавленной внутри ручкой.
“5/ХI Встала совсем поздно - после двух. Ночью сильно болели ноги. Ве-роятно из-за погоды. Обещали снег с дождем. Но сейчас уже половина четвер-того, и что-то непохоже. На балконе после обеда было солнце, еще теплое, и я смогла немного погреться. Совсем почти не выхожу из дома. Последний раз неделю назад с Асей. Меня теперь почти никто не навещает. Из театра вообще ни разу никто не приходил. Ладно, нечего ныть. Никто так никто. Сейчас вот устроилась удобно на кровати и могу спокойно писать. Дневник стал для меня вроде текста пьесы. Пишу и разбираю свою роль, чтобы понять, что и как. Про-смотрела вчерашнюю запись и поняла, какую сыграла дуру. Кого изображала, поддакивая брату? - Одинокую бабу в годах, годную лишь на то, чтобы дожи-вать свой век рядом с престарелыми родителями. Да, Вадиму бы это очень по-дошло - и дом, и родители под присмотром, пока они в городе делами занима-ются. Но быть экономкой или сиделкой - нет, извините, это не моё амплуа. Я еще не конченый человек, и ломать свою жизнь не собираюсь. Я еще могу быть такой, какой захочу. Только бы дали роли! Не надо заживо меня хоронить. Да-же, если с ногами, не дай Бог, вдруг действительно не все будет в порядке, я уверена: сейчас есть какие-то современные методы... Нет, даже думать об этом не хочу. Хорошо, надо и такую ситуацию проиграть. Да, есть опасность заработать хромоту, но разве нет способа скрыть или обыграть это на сцене? Конечно, есть. Правда, вот сцена-то - тю-тю! Ау, где мой театр? Предал меня. Выжил после пятнадцати лет преданной работы. Хорошо, честнее надо сказать, что сама ушла. Но ведь два сезона и ни одной новой роли! Почему? За что? За провальный спектакль по пьесе Игоря? Но я же в нем не играла. Пусть он мой муж, так не я же ставила его пьесу. Ошибка, что привела к главному? Но что главному моя рекомендация! Не захотел бы - не ставил. Хренов режиссер. И хренов драматург. Ах, Игорь, Игорь, как будто я виновата. Ладно, с этим те-атром всё, проехало. Слава Богу, есть еще, где меня знают и любят. Но помнят ли? Нет, это Игорь виноват, что я на полгода связалась с этим сериалом. Всё стращал, что меня уже забывают, что надо хоть где-то появиться. А тут целых шестнадцать серий! Вот и взялась. Не доиграла, а ноги себе переломала. Нет, ничего у нас с Игорем дальше не получится. Однако это вовсе не причина, что-бы считать мою жизнь конченной. Ну, хоть бы кто позвонил из съемочной груп-пы! Как никак несколько месяцев вместе работали. Интересно, нашли кого-нибудь мне на замену? Хотя скорей всего с моей Дарьей Леонидовной что-нибудь придумали, чтобы убрать из сюжета. Может тоже аварию? Только в ее случае должно быть насмерть. Чем не выход из безвыходной ситуации? Тьфу-тьфу! У Дарьи нет детей, а у меня Ася. Милая моя доченька. Может, скоро ба-бушкой придется стать. Нет, Ася достаточно разумна, чтобы понимать, что в двадцать один год с детьми еще можно повременить. Да и сама я для роли ба-бушки еще не созрела. Хотя, кто его знает, может и неплохо получится, эти пу-сеньки-баюсеньки. Нет, получиться должно с “Луной”! Молю Бога, чтобы полу-чилось. Должны начать месяца через три. К тому времени я уже буду на ногах. А сейчас надо встать и подвигаться. С сегодняшнего дня постановляю - три часа ходьбы ежедневно, как бы занудно и трудно ни было. Или я начну приводить себя в порядок, или вообще ничего не получится. Возможность поплакать всегда остается».
Больше ничего о вчерашнем дне написано не было, хотя ковыляньем по квартире и десятиминутным стоянием у плиты с ужином дела не закончились. После девяти вдруг вытолкнуло из постели внезапно возникшее второе дыха-ние. На этом одном дыхании вытащила из-под стола тяжелую дорожную сумку, напиханную старыми ролями. Зачем взяла их, переезжая в родительскую квар-тиру? Ведь вроде главное, как тогда говорила, - освободиться от старого, чтобы начать новую роль. А вот надо же прихватила все-таки и отыгранные. Пред-чувствие? Может и предчувствие. Ведь сыгранные роли, как старые фотогра-фии, имеют силу возвращать к жизни. Неспроста же всё время нудило: что-то пойдет не так. И это не было обычным страхом не справиться с ролью. Да и с чем там было не справиться? Честно говоря, эта полученная к исполнению Да-рья Леонидовна ничего стоящего собой не представляла. Маячить с боку при-пёка главных событий этакой не проясненной ни режиссером, ни сценарием девой-старой-весталкой-училкой  - это разве шанс быть отмеченной или хотя бы замеченной для дальнейшей работы? Хотя все-таки несколько крупных планов... Но теперь уже всё, теперь после аварии нет никакой Дарьи Леони-довны. Настало время перебрать старые роли.
На это ушло часа три. Большинство папок, так и не раскрыв, убрала в ящик стола. Несколько открыла и пролистала. Три взяла с собой в постель пе-речитать.
И вновь пережила крах царской гордости и возвышенье местью. И вновь прощалась с домом, все сохранившим и несохраненным. И вновь соединялась с драконом, стерегущим всех и в каждом.
Вот если бы тогда записала своё возникавшее в этих ролях состояние, если бы сумела их соединить в одно целое, может и вышел, бы вполне подхо-дящий образ для нынешней жизни. Можно было бы над этим образом пораз-мышлять, над ним поработать, и, кто знает, может, вошла бы тогда в него и на следующий день не встала бы не с той ноги.
Привести себя в порядок сумела только к приходу Юли. Удалось наскре-сти куражу и повести себя этаким настоящим человеком в юбке. Вернее, в ха-лате. И Юля, по всей видимости, ушла убежденной, что уж кого кого, а Аллу Артамонову шишь сломишь.
Теперь спустя час после Юлиного ухода Алла сидела в кресле, постуки-вая концом ручки по чистой странице дневника. Взгляд медленно блуждал, пока не зацепился за бутылку коньяка. Унося всё со стола на кухню, Юля коньяк не убрала. Оставила и две рюмки. Мило. Как бы не вся ушла, как бы оставила часть себя в недопитом бокале. Чтобы не сразу ощутилась пустота. Как трога-тельно. Но она, видимо, еще не знает, что пустота необходима. Именно пустота провоцирует движение. Наполнение без пустоты не происходит. Необходимо опустошение. Потом - наполнение. Опустошение. Наполнение. Чем? Алла по-тянулась к бутылке и налила себе коньяка. Закрыв глаза, вдохнула плотный аромат и выпила. Взяв ручку, начала заполнять страницу.
“6/XI. Теперь я готова и могу сделать Екатерину Львовну - “однова живу” и с цепи сорваться и хоть в темноту, но в жар. Пусть это будет даже и в “Луне”, но пусть будет. Еще готова и предполагаю, где и с кем - мамашу Кураж. О, эта живучая трагическая мамаша! И еще - Негину! Да, именно Негину. В ее шкурке будет даже посложнее, чем в Аркадиной. Но сумею. У меня еще есть кураж, я еще могу взлететь, хоть и с поломанными ногами. Нет, скорее нужно будет продираться, ох, как продираться. Было бы только куда. А так - могу. Предрек же, во гроб сходя, моссоветовский Халиф: “Многое предстоит!”, и обнял старик довольно крепко. Господи, сколько лет прошло! И что за это время получилось? От силы две-три стоящие роли. Этим не может кончиться ...”
Не поставив точку, Алла подняла голову и посмотрела в затененное кни-гами стекло шкафа. Отражение было мутным. Так видится лицо без грима из зрительного зала. Недовольно поджав губы, Алла снова склонилась над днев-ником и, поставив точку, продолжила:
“Брат вообразил, будто теперь обязан заняться устройством моей жизни. Какая самонадеянность! Сейчас не то, что, может, было, когда я осталась одна с годовалой Асей. Тогда у меня действительно произошел срыв, и я не очень соображала, что делаю. Вернулась в Москву в совершенно разбитом состоя-нии, с полным ощущением, что за плечами не два года работы в Хабаровске, а, по крайней мере, десять лет заключения с пытками и издевательствами. Отец с матерью были только в ужасе от моего возвращения, и если бы не Вадим, если бы он не взял на себя решение всех юридических и жилищных проблем, я бы точно попала в психушку. Но зачем сейчас выжимать из той давней ситуации доказательство моей неспособности вырулить из нынешней? Слава Богу, сколько времени с тех пор прошло. Я закалилась и отлично понимаю, что про-исходит. И я знаю, что имею полное право жить в этой квартире, тем более, что родители переехали к Вадиму в загородный дом. Ужиться с ними здесь под од-ной крышей было бы, конечно, невозможно, а так всё великолепно разреши-лось: они - там, я - здесь, и ни у кого не прошу помощи.
Кстати, и родителям там без меня только лучше. Для них единственный свет в окошке - Вадим. А я - так, последыш. Никогда они мной довольны не бы-ли. Что бы я ни делала, всегда уходили после спектакля, как с похорон, тихо и мрачно. А на хвалебные рецензии только плечами пожимали. Господи, что они, в конце концов, хотели? Наверное, чтобы меня не было вовсе. Нет, это, пожа-луй, слишком. Просто им было бы лучше, если бы я оставалась как можно ме-нее заметной, слилась бы с общим фоном, на котором положено блистать только их сыночку. А чем он уж так особенно может блистать? Нет, никогда к своему ребенку такой слепой не была и не буду! Всегда говорила и буду гово-рить прямо, что думаю об Асиных успехах, что раньше в художке, что теперь в этом ее книжном дизайне. А если ей хочется восхвалений, то пусть получает их где-нибудь еще. От мужа, например. Да, с мужем моей девочке просто до не-реальности повезло. Обеспечен, талантлив, заботлив, души, кажется, не чает в Асе. Вот и хорошо. Матери не повезло, так хоть дочке удача. Просто какая-то фантастическая удача. Такого больше не бывает. Хотя вот отец еще уверен, что страшно повезло Вадиму и что во многом благодаря своей жене он так прочно держится на плаву. Наверняка при этом думает, что в его собственном плачевном состоянии виноват не он сам, а, конечно же,  мама. Это ведь она не удержала его, и ему ничего не оставалось, как потонуть в своем собственном пьянстве. А вот Вадиму посчастливилось - нашел идеальную жену, и поэтому у него все прекрасно. Вадимчик - абсолютный счастливчик! Говорят, что мате-ринская любовь слепа. Но материнская слепота в подметки не годится отцов-ской, во всяком случае, по отношению к Вадиму. Но не ко мне! Впрочем, в моем случае отец тоже слеп, но не от любви, а от равнодушия! Ладно, пора перестать надеяться на понимание. Пора, наконец, смириться с тем, что в глазах родителей я законченная неудачница, провалившая главную свою женскую роль. Но в моей жизни, мои милые, еще много разных ролей".
Последнюю точку Алла впечатала с нажимом и откинулась на спинку кресла. Лицо сморщилось от боли. Отталкиваясь костылями от пола, она под-катила кресло поближе к дивану и, приподняв обеими руками одну, затем дру-гую ногу, устроила их на подушке сидения. Может лучше принять таблетку? Ка-кой смысл терпеть? Зрителей нет, шум восхищения не возникнет. А, может, как раз стоит перед самой собой развернуть сцену борьбы за независимость от боли и таблеток? Изнутри всегда ведется наблюдение. Может случиться, что под этим внутренним оком охватит вдруг трепет восходящей энергии, как в лучшие моменты на сцене. И боли как ни бывало. Нет, все-таки надежнее таб-летка. Последний раз принимала четыре часа назад. Можно принять снова.
Ковыляя через переднюю, Алла бросила взгляд в большое зеркало и ос-тановилась. Изумрудный халат скомкан в уродливые складки от подмышек до бедер. Тело сгорблено, а глаза сигналят своему отражению - SOS! Нет ответа. Резким движением Алла сдернула заколку и, тряхнув головой, разметала воло-сы. Пепельной завесой упали на лицо. Сквозь них антрацитовым блеском сверкнули глаза. Вот так-то лучше. Темная глубина под покровом тумана. Тай-ная жизнь сердца. Доступная разве что смерти.
Усмехнувшись, Алла двинулась дальше, на кухню. Оттуда с проглоченной таблеткой - в кровать. Надо было попросить Юлю сменить постельное белье. Но она так быстро унеслась. Успела только со стола убрать. Спешила к восьми на семейный совет.

Один за другим удары напольных часов идут по пространству комнаты. Оно огромно и безлюдно. Накат ударов нарастает. Звенит пространство, дре-безжит его содержимое. Стены держат удары: шестой, седьмой, восьмой. От-бито. Стихло. В комнате восстановила главенство пятирожковая суровая люст-ра. В ее рассеяном по всему объему комнаты, вялом свете высятся редкие островки мебели: стол со стульями, сервант, горка с трофейным фарфором. Два тюрингенские пейзажа угрюмо взирают друг на друга с противоположных стен. Тишина. Сквозь нее странно живо проникают в комнату голоса, идущие из глубины квартиры, из дальнего ее конца, где находится кухня.
На кухне собралось все семейство, нет только Юлии. И шумят еще не по делу, ради которого съехались, а так, по пустякам, без нервов. Свет от оранже-вого тряпичного абажура сглаживает  неровности и выщерблены, маслянисто пахнет винегретом и теплыми пирожками. Под ровный ход нечастых реплик спокойно отцу семейства, Вадиму, и сыну его, Стасу, пить пиво, а матери, Ма-рине, водить туда-сюда хлебным ножом по буханке, делая паузы, словно вслу-шиваясь во что-то за пределами стен. Невестка ее, Света, неспешно уклады-вает появляющиеся ломти в хлебницу. Разговор плавно перетёк к последнему наводнению в Европе. Жаль музеи, жаль мосты, жаль, конечно, и жителей, но их жизням, кажется, ничто не угрожало, жаль больше Прагу, ну и Братиславу... Перекатывались пологие волны:  “жаль”. Как вдруг - вскрик “А...а!” На пол одна за другой - тягучие, густые капли крови. Еще и еще из растопыренной Марини-ной ладони. Рана - попрёк, завораживающе глубоко зияет перед глазами со-бравшихся. Первым через пару секунд начал действовать Вадим, быстрыми движениями скрыл рану слоями бинта. Марля сначала продержалась белой, потом медленно, затем быстрее на ней расплылось кровавое пятно. Марина прижала раненую руку к груди.
Вчера обожглась, сегодня - еще хуже. Утром разбились две мамины чаш-ки. Лапша вывернулась на ноги. Ключ в двери еле провернулся. Это - дом вы-талкивает. Гонит. Больно. Господи, как больно. Может, швы надо на рану?
- Случается, - на тихом выдохе очнулась Света.
- У Марины последнее время что-то без конца случается. - Вадим взял Маринину руку под согнутый локоть и высоко приподнял вверх. - Так держи! Когда что-то делаешь, надо думать, - мудро указал он. - Но никто никогда не думает. Всем предпочтительней ломать голову потом. Вот хотя бы с этими на-воднениями. Ладно, там, в Азии, но у нас здесь, в Европе... Если уж предотвра-тить нельзя, то можно хотя бы подготовиться. Но - не желают. Говорю им - за-кладывайте в проекты повышенную надежность. Нет, не хотят. Мол, когда еще! Да и случится ли вообще, а стоимость возрастет сейчас. Но вот тряхнет, посы-пятся, как карточные домики, вот тогда...
- Ну, Вадим Дмитриевич! - умоляюще хихикнула Света. - Зачем так мрач-но. Всё происходит совсем не в таких уж ужасных масштабах. По крайней мере, у нас. Верно, Стас? - Она обняла мужа со спины и, прижавшись, свесила скре-щенные руки ему на грудь.
- Да, вот такие у нас просторы! - Стас чмокнул руку жены.- Что Западу ка-тастрофа, для нас - происшествие районного масштаба. А твои партнеры, отец, правильно, что отказываются. Нам больше грозят не природные катастрофы. Тут надо страшится совсем другого... -  с едким смешком Стас умолк.
- Ты о чем, сынок? - сдавленно ужаснулась Марина. - Тебе что-то угро-жает?
- Ну что ему, рядовому сотруднику, может угрожать кроме увольнения? - Вадим обнял жену за плечи и отвернул от сына.
- Я давно уже не рядовой, - бросил ему в спину Стас. - И лучше тебя ви-жу, что... - но, пожав плечами под осаживающим взглядом отца, не договорил.
Держа за плечи жену, Вадим подвел ее к холодильнику.
- Давай доставай, что там. Пора уже есть.
- Откройте дверь. Звонят, - сообщает Света
- Ну, я этой Юле дам! Вечно она... - Вывернувшись из-под руки мужа, Марина устремляется в переднюю. Вернувшись на кухню, утомленно сообщает: - Это не Юля. - И бросает на мужа пронизывающий взгляд.
Взгляд этот заметив, Стас спешит в прихожую. Оттуда его возглас: - Да это Веруня! Наша вера и правда! - Слышится низкий женский смех. И на кухню вслед за Стасом входит  решительная старуха с сухим ястребиным лицом.
- Все уже собрались? - вопрошает она, устанавливая хозяйственную сум-ку на стул. - Я тут вам свою еду привезла. Давай, Марина, тарелки. Сейчас разложим.
- Ну зачем ты тащила! У нас здесь всего полно.
- Здесь? - старуха саркастически хохотнула. - Черемша с орехами! - объ-являет она, доставая зеленую банку. - А теперь маринованная дыня со сладким перцем. - Золотисто-оранжевая банка водружается на стол. - А это наша крольчатина с черносливом. - Сквозь стекло видна густая розовато-коричневая масса.
Марина, морщась, гладит тыльную сторону забинтованной кисти. На сто-ле тяжело поблескивает батарея банок.
- Ну, вы тут со Светой как-нибудь без меня разберитесь. Я пойду, пока Юли нет, прилягу. - Кивнув мужу, чтобы шел следом, Марина удаляется.
На достаточном расстоянии, чтобы на кухне не было слышно, начинает выговаривать идущему за ней мужу: - Это ты позвал тетку? Зачем? Тебе еще больше надо накалить обстановку? Она-то и в мирное время найдет, кого с кем столкнуть.
- Я ее не звал. - Вадим закрыл за собой дверь спальни. - Она сама мне позвонила вчера на работу и сказала, что ей надо срочно с нами повидаться.
- Но почему именно сегодня?
- Потому что она от Юли узнала, что сегодня мы должны окончательно решить насчет квартиры. Уж не знаю, что ей наговорила Юля, но старуха по-требовала, чтобы мы сначала поговорили с ней, а уже потом принимали реше-ние.
- Не рассчитывай, что она возьмет твою сторону. Вера никогда не любила наш дом и, пока был жив отец, почти тут не бывала. Так что зря ты ее позвал.
- Ошибаешься! Она как раз сказала, что квартиру продавать нельзя.
- Это еще почему? Квартира в нашей собственности. Моей и Юлиной.
- Дело не в вашей собственности.
- А в чем? Что она еще сказала?
- Больше ничего. Только сказала: нельзя, и всё. Ну что ты так смотришь? Вера Михайловна вон там, на кухне. Пойди и спроси у нее сама.
- Нет, без Юли не начнем. А Вериным словам я бы доверять не стала. Ей уже далеко за восемьдесят, у нее в голове могло все перепутаться.
- У Веры Михайловны? Ну, за ее голову можешь быть спокойна.

- Действительно! - поддакивает  Вера Михайловна Свете, цепко следя за ее реакцией. - Видишь, Стас, как она волнуется. А ведь в первую очередь тебя должно волновать, что будет с твоим родным домом. Ты здесь рос, тебя здесь воспитывали. Бабушка, Мама. Дед. Хотя, нет, дед вряд ли. Он ведь был по уши в своих генеральских делах. Но ты его помнишь?
- Плохо. Он как-то больше у себя был, а я - у себя.
- Но, наверняка, тебе должны были о нём много рассказывать. Дед ведь как никак большой чин был, крупный специалист...
- Да? Ну, если и рассказывали, то не помню.
- Вот как! - удовлетворенно констатирует Вера Михайловна. - Не очень по- родственному.
- Меня это не волнует.
Тут Вера Михайловна слегка насторожилась: - Да? А что же тебя волну-ет?
- Машины, - поспешила вставить Света и с предательской живостью взглянула на мужа. - Его волнуют только машины.
- Машины? Какие машины?
- “Порше”. Ему горит купить “порше”!
- И всё? А зачем?
- А зачем ты вставила себе новые зубы? - огрызается Стас.
- Фу! Грубо-то как! - отстранено оценивается вопрос.
- А иначе не отстанете.
- И то верно! -  одобрительно соглашается старуха.
- Понимаете, он ведь хочет, - Света отчаянно пытается повернуть разго-вор по-своему, - чтобы продали квартиру из-за этого паршивого порша!
- Чего ты понимаешь! Паршивого! Эта не просто машина. Это - супер. Это...
Как объяснить непосвященным, что такое - абсолютная управляемость. Абсолютный обзор. Абсолютная надежность. Сверх-маневренность. Сверх-мощность. Как берет с места - фантастика. Р-раз! - и несешься совсем в другом месте. Независим. Автономен. Всё есть. Дом, который всегда с тобой. Слитно с ним по пространству. За бортом мир. Его видишь, а он тебя - нет. Суперзащи-щенность. Грязь мира стекает по оболочке и - под колёса.

Юля едва увернулась от веера брызг. Ночные красные глаза, стреми-тельно пятясь, скрываются за поворотом. В стальной оболочке жуку плёвое дело - лужи на дороге. Эволюционировавший вид внедорожника. Существо, абсолютно приспособленное к превратностям мира. Сверхпрочный панцирь. Сверхманевренные конечности. Полный круговой обзор. Ночное зрение. Вот это и есть титановая черепаха Акретур Пал Палыча. Его “Время жизни ночь” здесь и сейчас. Да, хорошо, что мобильник не выронила, а то бы ему совсем каюк. Может все-таки поехать? Нет, просто позвоню.
Трубку дома взял Стас. Попросила его позвать мать. Спросил, когда ждать. Ничего объяснять не стала, пусть к телефону подойдет  Марина. Время шло, мобильник мог в любой момент отключиться. Куда подевалась Марина? Наконец слабый голос простонал: - Что случилось?
 - Ничего. Все в порядке. Но я не успеваю приехать. Все уже собрались?
- Да. А ты где?
- Мариночка, милая, не сердись. Мне позвонил Пал Палыч. Я ему срочно нужна. Из редакции неожиданно потребовали, что бы “Ночь”  была у них полно-стью в понедельник утром. А у нас еще последняя глава не готова. Знаешь сколько это страниц! Будем работать до утра. Я же не могу подвести, понима-ешь? А? Мариночка?
- Юля, вообще это безобразие, - голос Марины окреп и озлился. - Мы же договорились всё сегодня окончательно решить. Неужели нельзя поехать зав-тра  утром?
- Нет, - упрямо отрезала Юля.
- И что же ты предлагаешь? Опять отложить?
- Нет. Ты ведь можешь там за меня. Ты ведь на моей стороне? А наши голоса решающие, верно? Ну вот, я доверяю тебе свой голос.
- Юля, я  никогда не говорила, что думаю так же, как ты.
- Что? - Юля нервно переложила мобильник к другому уху. - Но ты ведь понимаешь, что мне оставаться в этой квартире невозможно. Я не могу! И по-том зачем я нужна Стасу со Светой!  Марина!
- Тут еще одно обстоятельство всплыло, - звук голоса стал куда-то ухо-дить. - Ты должна приехать.
- Что такое? Не слышу!
- Вера Михайловна здесь! - гаркнула разъяренно Марина.
- Вера? Ну и что?
- Приезжай - узнаешь. Но это очень серьезно. И не в твою пользу.
- Так, понятно. Но я все равно не приеду. Решайте без меня. - И Юля от-ключила связь.
Предательница! Всё кончено. Ничего не получится. Ну и пусть. Я там все равно не останусь. Найду. Что не найду, куда приткнуться? Но - независимо. Чтобы ничто и никто не мог давить. Чтоб с чистого листа. И никто ничего не имел сказать. Я скажу. Все расскажу Пал Палычу. Он ведь спрашивал, что и как. Но я - никогда. Теперь всё расскажу. И про отца, и про маму, и про бабушку. Я скажу ему всё, и он поймет и не откажет. Сам предлагал у него оставаться, когда много работы. Свободного места у него полно. Работа и всё, больше ничего не связывает. Будет диктовать, я - набирать. Продолжение “Время жиз-ни ночь”. Будет же какое-нибудь продолжение. Для меня время жизни - сейчас. У Пал Палыча?  Всё ему расскажу и увижу. Начну про дом. Почему не хочу. Так, успеваю на электричку 9.30. Билет только взять. Восьмая платформа. Хорошо - вагон почти пустой. Это окно вроде почище. До Лосинки без остановок. Огни расплываются в темноте. Слепой свет. Вот так и надо объяснить. Первое, что в доме давило, так это свет. Особенно после бабушкиного. Этот слепой голый свет из огромных, почти сплошь в серое окон. Раскатясь по пустынному про-странству зала, свет ватно бьёт прямо в глаза. Прямоугольная спина отца не-проницаема. Линии устрашающе прямые даже в домашней куртке. А уж при параде на праздник так просто Каменный Гость. От него лучше подальше. По-домнет и не заметит, что там за мелочь под ногами. Великан в погонах. Пере-стала страшиться лет только в пятнадцать. Смотреть стала неуязвимо и прямо, как на статую - ничего ведь на самом деле сделать не может. Отец разительно красив был. Мощное лицо с орлиным носом, брови тонкие вразлёт, зеленовато-серые, чуть навыкате глаза, крупный яркий рот. Ждал сына. Можно представить - после первой девочки. Должны были назвать Юлием. А родилась еще одна девчонка. И назвали Юлией. Не помогло. Не замечал. Мама при нем особенно ласкова со мной - не увернешься. А он - спиной, словно мама там с кошкой. Вообще домашних животных не воспринимал. А были в доме и кошка, и соба-ка. Никогда их не трогал. Зато, когда Марина конным спортом занялась, отец был доволен и даже ездил смотреть. А вот треньканье младшей на пианино - мимо ушей. Хотя получалось совсем не плохо.
Из-за глупого упрямства не пошла в Гнесинку. Сейчас всё могло быть по-другому. Но тогда бы вас, Пал Палыч, не встретила. Зато маме очень хотелось, чтобы я занималась музыкой. Она сама прекрасно играла. До папы работала в филармонии. После замужества бросила. Вряд ли этого потребовал отец. Его любимое наставление: главное - верно служить своему делу несмотря ни на что. Какое дело подразумевал в моем случае - не знаю. Скорей всего это было ему безразлично. Сам дослужился до генерал-майора. Трудно представить, но в детстве все его звали Люша. Люша... Жуть какая-то. Но Вера, сестра отца, утверждает, что когда-то был совсем другим, даже стихи писал. Всё резко из-менилось после ареста их отца.
Дед работал у Тухачевского, и, понятное дело, его забрали. Но не рас-стреляли почему-то. А в сорок втором выпустили на фронт. После войны по-слали в Прибалтику. С мамой несколько раз туда ездили. Чудное место. Под Ригой. Бесконечная полоса песка, и бесконечно долго идешь по морю и не то-нешь. Дед умер в семьдесят третьем. Отец летал на похороны. И это, кажется, был единственный раз, когда он туда ездил. Но и дед, не помню, чтобы приез-жал к нам в Москву. Видимо, после войны что-то между ними произошло. А мо-жет просто были совершенно разные и не сходились. Дед - живчик, балагур, выпивоха. Отец - кремень, службист, молчун. Здоровьем непоколебим. При нем в доме всегда ходили сквозняки. Устраивал, даже когда мы болели. Уверял, что так вся дрянь выветривается. А мама все равно за него тревожилась и, по-моему, даже больше, чем за нас, детей. То и дело: как он? что с ним? Когда он на службе - звонила туда, а когда дома - молча, жалостливо следила, как он ест или читает газету, а если в кабинете - всегда просила оставлять дверь приот-крытой. Отец эти причуды сносил без звука, так, наверное, не замечают трепы-ханье мотылька под потолком. Но вообще о маме мне судить труднее, чем об отце...

- Мы ведь после его смерти всё оставили тут, как было, - входя в кабинет отца, напомнила Вере Михайловне Марина.
- Но кушетку убрали, - зорко подметила старуха.
- Только кушетку. Но ты же понимаешь...
Вслед за старшими в кабинет проникли Стас и Света.
- Все ящики были не заперты. Мы с мамой разбирали бумаги вместе. - Марина начала один за другим выдвигать ящики стола. - Все ценное мы сдали в госхран. И ничего похожего на какой-то особый архив не было.
- И не могло быть. - Вера Михайловна медленно двигалась вдоль стен, ошаривая их взглядом.
В две, сходящиеся углом, были встроены книжные шкафы. Темные ряды книг в нескольких местах прерывались белыми бюстами полководцев. Обшир-ное пространство двух других стен было пусто. Оштукатуренная поверхность была окрашена в тускло коричневый цвет.
- Не понимаю! - изрекла, наконец, Вера Михайловна. - Ваша мать всегда так элегантно и богато одевалась, а в доме... Тут хотя бы дарственное оружие можно было повесить. Кириллу ведь подносили, это точно. Где же всё это?
- Не знаю. Наверное, отец куда-то сдавал. - Марина встала посередине комнаты, в демонстративном ожидании сложив на груди руки. - Ну и что даль-ше?
- Ис…кать! - отчеканила старуха.
- Может стены простукать? - заинтересованно предложила Света и огля-нулась на мужа. Стас от ее взгляда уклонился, лишь губы слегка, с брезгливо-стью дернулись.
Ничего не найдут. Дед сам был тайник. Всё унес с собой. Никому не до-верял. Не уверен: может и любил, но уж точно не доверял. Не знаю, как ос-тальным, но мне говорил: “Самый сильный защитник для человека - страх. И самый сильный его враг - это тоже страх”.
- Идите сюда! - раздался из коридора голос Вадима.
Он стоял на табурете у входной двери, шаря руками за верхним высту-пом дверного косяка.
- Марина, принеси из кладовки фомку или большую отвертку. Тут что-то есть.
Получив отвертку, приловчился и аккуратно отодрал верхний наличник, пошуровал в щели и на пол посыпались завернутые в целлофан и перетянутые резинками пачки банкнот. Все подняли по пачке.
- Это же старьё! - определил Стас.
- Совершенно не наши! - как бы оправдываясь, обратилась Марина к своей тёте. - Это еще до нас спрятали.
- Собери и выкинь! - с этими словами Вера Михайловна удалилась в сто-ловую.
Стас с матерью, за ними Света прошли на кухню. Из коридора раздались удары молотка.

Алла вздрогнула от стука распахнувшейся форточки. Ветер внес влагу и смесь веселящих паров улицы. Окно не занавешено. На стекло сквозь отраже-ние комнаты взгляд проваливается во двор, упирается в стену дома и, скольз-нув по ней вверх, впархивает в пустое пространство и освобождено успокаива-ется.
- Закрыть? – огляд на мать.
- Ася?! - Марина приподнялась на диване, удивленно взирая на дочь. - Ты когда пришла?
- Час назад. Ты спала. Я не стала будить. На кухне ужин готов. Сюда принести, или ты встанешь?
- Сколько времени?
- Десять.
- А ты когда домой собираешься?
- Я здесь останусь.
- Почему? У тебя что-то с Алексом?
- У меня все хорошо. Я тут загрузила стиральную машину. У тебя скопи-лось много стирки. А завтра сделаю здесь уборку.
Речь дочери ясна и безыскусна, как в первом акте у Корделии. Но облик - как в последнем. Замужем всего ничего, а вон уже какой стала. Воинственно спокойна. Где та тощенькая девочка, наивная и неумелая, что всех от реквизи-торши до помрежа трогала до слез?
- Мама, я тебе мешаю? Ты снотворное приняла?
- Нет. И ты мне нисколько не мешаешь. Просто я удивлена. - Алла, мор-щась, присела на диване. - Ты без звонка. Так неожиданно. А что дома? Как твой благоверный, Алекс? - В голосе провокационная озабоченность, на губах ироничная полуулыбка. Как теперь ответишь, дочь? Из той же роли или что-нибудь новенькое?
Вопрос улетел в пустоту. Ася стоит у окна и, глядя на свое отражение в стекле, перекалывает заколку, державшую небрежно собранный валик волос. Затем, задернув шторы, возвращается к матери и садится  на край дивана под-ле нее.
- У нас всё в порядке. Я никуда не спешу, - говорит она, спокойно и прямо глядя на мать. - Никаких сроков на работе нет. Теперь у меня такие условия.
- И что, издательство на это пошло? - Алла поражена.
- Благодаря Алексу. У нас большой задел работ. Книги с нашими иллю-страциями выходят медленнее, чем мы их делаем.
- Молодцы, - только и оставалось отметить. Нет, еще об одном все-таки надо спросить: - А деньги? Платят в срок?
- Деньги для нас сейчас не проблема, - как-то издалека ответила Ася.
- Фантастика! Значит и на ремонт дома есть средства? - У Аллы порозо-вели щеки и, выпрямившись, она как бы воспарила над диваном.
- Дом у нас теперь в полном порядке. Жаль, что ты не можешь сейчас ту-да поехать. Тебе бы понравилось.
По описанию дом как бы стрельчат, с густыми елями под окнами и уют-ным огнем камина внутри. Воистину приют отдохновенья и трудов. Хотелось бы верить, что всё, они с Алексом отмучились. А вот у других по-прежнему всё те же заботы.
- Сегодня была Юля. У них там полный раздрай из-за квартиры. При тебе еще началось, помнишь? Юля так до сих пор и не живет самостоятельно. Ей, конечно же, нужно иметь свой дом. Но, если не продадут родительскую кварти-ру, ничего у неё не получится. Вадим всё ещё против продажи. В какой-то мере я его понимаю. Квартира по-своему уникальна. Представляешь, ее же в три-дцать девятом у них отобрали, а потом Кириллу Михайловичу удалось получить её обратно. В этой квартире столько всего происходило. Это же настоящее се-мейное гнездо. Со своими скелетами в шкафу. Один рояль чего стоит! На нем даже Нейгауз как-то играл. И что? Куда этот рояль? На нём кроме Юли никто не играет. А она его, конечно же, не сможет взять, никогда у нее не будет доста-точно для него места. Вот так. Грустно. Жена Вадима как всегда мечется меж двух огней, но желание мужа для нее, думаю, весомее, чем Юлино. И всё-таки больше всего мне понятно состояние Юли. Ей ведь сорок семь. Она уже по-стигла искусство одиночества. Теперь ей нужен только свой угол.
Алла закрыла лицо руками. На них лёг коричневато-золотистый отблеск, в тон Асиных глаз.
- И мне тоже нужен. Ведь здесь не мой дом. Я никогда, понимаешь, нико-гда не чувствовала, что здесь я у себя. В детстве у меня было полное ощуще-ние, что я - подкидыш. Кукушкин птенец. Не те перья, не тот голос. Отсюда одержимость быть какой-то другой. И я могла это на сцене. Быть другой. Раз-ной. Но только не собой! И вдруг эта моя жизнь рухнула - уход из театра, потом авария. Но, может, так надо было? Время посмотреть в лицо самой себе, без грима. И знаешь, что я вдруг увидела? Я увидела в себе множество людей. Своих предков. Я уже могу различить какие-то их судьбы, какие-то черты. Я подсчитала: если даже начать только с девятнадцатого века и только по прямой линии - их больше ста. А дальше - в прогрессии, в бесконечность. Эта и есть моя индивидуальная бесконечность. И в этой бездне чего только нет! Только не  надо смеяться!
Увидела, что дочь вовсе не смеется. Лишь лицо ее как-то побледнело, поблекло.
- Ася, прости! Я всё о себе да о себе. Ты-то как там, моя девочка? Все хорошо? Вот и прекрасно. Не надо, не надо, я знаю, ты меня любишь. Но от этого еще тяжелее. Что я могу? Но ведь я еще могу, да? Ты меня прощаешь? Нет? Ах, и прощать нечего. А вот твой отец так не считает. Кстати, он вчера звонил. Нет, говорили не о тебе. Не о тебе. О работе. Господи! Никакого нака-зания ведь нет! Всё так случайно. И я еще смогу, да? Я ведь еще смогу. Слава Богу, жива осталась. Да, верно, хватит. Ты думаешь, лучше всего лечь сейчас спать?

На свежем воздухе вагонную сонливость как рукой сняло. И не страшно идти, хотя с поезда Юля сошла одна. Время жить - ночь. Под лай собак. Под светом редких уличных фонарей. Под караулом спящих домов. У двух по глазу в каждом всё ещё светятся.
Однако, если что, ни за что не всполошатся. Не придут на помощь, хоть грабить, хоть убивать будут. Сама, сама решай свои проблемы. Потащилась в такую поздноту, так и расхлебывай. Ну и что? Пал Палыч добр. Сразу сказал: “Приезжай. Жду”.
Ждёт в невидимом среди лесистого участка доме. За бревенчатыми сте-нами в тепле и тишине запутано слепленных друг с другом комнат. Надо же было такой дом придумать. Настоящий лабиринт. Как он только в нем управля-ется? Ну да, днем приходит помощница, а ночью есть сторож. Всё равно не-мыслимо. Однако же...
 Дверь открыл сам. Ведет, постукивая палочкой по сторонам коридора, высоко держа голову, крепко слепленную, плотнокудрую голову патриция. Сух и высок. Можно было бы сказать: хорош собой, если бы не два стекла, как две черные заплаты, налепленные на глазницы. Но что поделать! Незрячие глаза принято скрывать.
- Рад, что приехали! - утверждает, привычно садясь в кресло за массив-ным столом. Лицо повернуто к Юле.
Взгляд отсутствует. Рот классически спокоен и плотен. В изгибе губ ма-нящая ироничность. Коснуться их нельзя. Но можно признаться:
- Я должна была домой, но вдруг страшно захотелось сюда. К вам. Спа-сибо, что не отказали.
- Ну как я мог! Вы, Юлия, садитесь. Зачем же за компьютер! Вам будет удобно на кушетке?
Кушетка с валиками по бокам. Можно, сев, опереться. Что Юля и сделала. Обводит взглядом комнату. В мягком полумраке выступают отягощенные резным декором объёмы массивных предметов. Обстановка фантазийна и на-дежна. Густая тишина гасит присутствие человека.
- Здесь так хорошо! Забываешь о времени. Но сейчас, наверное, страшно поздно. Но ведь еще можно посидеть, правда? Это хорошо. А то только ра-ботаем, хочется и просто так... У вас интересный дом. Столько переходов, ле-сенок, закоулков. Как в замке. Есть, где укрыться. Хотя можно и заплутать. Но вам тут привычно, верно? И хорошо. - Блуждающая улыбка сходит с лица. - А у нас дома будто всем ветрам открыто. Вечно откуда-нибудь дует. А теперь во-обще оказалось, что все против меня.
На жесткий скрип кресла Юля вскидывает голову: - Что?
Четко очерченные, плотные губы чуть собраны и выдвинуты вперед. Вы-жидательно и сочувственно. Юля перевела взгляд на свои колени и продолжи-ла:
- Я вам никогда не говорила, но у нас проблема с квартирой... - Остано-вилась. За стенами едва слышно скрипят ели. - Живем мы все вместе в роди-тельской. Моя сестра с семьей и я. Муж сестры, я знаю, прекрасный человек. Но ведь он не мой муж. И сын их, Стас. Я его люблю, но он не мой сын. И я все время ошибаюсь, как с ними вести себя. - Юля болезненно сжала веки и мот-нула головой. - Теперь-то я поняла, и хочу обязательно жить отдельно. И счи-таю, что такая возможность теперь есть. Дело в том, что они построили за го-родом свой дом. Теперь родительскую квартиру можно продать, деньги попо-лам, и я на свою долю покупаю отдельное жильё. Разумно? Разумно. Но нет, не хотят. Видите ли, надо сохранить семейное гнездо! Если бы вы только видели! - Холодная квартира совершенно бездарной планировки.  Типично казенное жилье. Какой  была, такой и осталась, хоть и приватизирована. Дело ведь не в бумажке, а в отношении. А какое может быть отношение, если всегда жили так, словно вот-вот и - на выход! Я ведь это чувствовала. Ни к чему что  у матери, что у отца не было ни любви, ни привязанности. Порядок и аккуратность - это да, но, как в казарме, по долгу службы и с уважением к инвентарным номерам. Они до сих пор кое-где еще есть. И вот это, вы верите, можно хотеть сохранить? Они этого хотят? Не верю. Нет, дело тут в другом. Но, если понять в чём, будет совсем худо.
Юля на вздохе уперлась взглядом в непроницаемые стекла - две черные слезы на глазницах. - Что? Нет, и понимать тут ничего не надо. Если что надо, так это - ярость и не видеть всей правды, иначе не получится отстаивать своё. - Юлин округлый подбородок выпятился вперед и приобрел квадратную окаме-нелость. Статуарность длилась, длилась. Но вот подбородок дрогнул и ушел назад. Юля виновато поозиралась. - Простите, я всё болтаю, болтаю. Вы бы меня остановили. А то тут так тихо. И совсем уже ночь. На мозги действует. Простите! Завтра, обещаю, с раннего утра сяду за компьютер. Вы еще будете спать, а я без вас просмотрю, проверю, что уже набрано. А когда вы встанете, будем работать дальше. Пойдет уже последняя глава, правильно? Даже не ве-рится. Заканчиваем “Время жизни - ночь”. Замечательное название. Где-то уже было? Нет, оно - ваше. Вам все равно? Но почему же? Да, простите, что-то я опять болтаю. Пора ведь и на покой, верно? Спать. Вам чем-нибудь помочь? Конечно, я провожу вас.
Из кабинета ход в оранжерейный зал. Но в сумраке деревьев не видно. Пал Палыч держит за руку. Не выпускает. Мелкий шаг высокой лестницы на-верх. По ковровой дорожке. Затем паркетным коридором налево. Еще пять ду-бовых ступеней вверх...
 Интересно, чем закончится “Ночь”? Пошло сражение летающих кинжа-лов. Материализуясь прямо из глаз, раз и - наповал! Здорово придумано. Но крылатые леганы в этом деле более ловкие. Подземный дворец уже почти весь занят. Но Ансума с Анимом не могут погибнуть. Наверняка опять выручат акре-туры - титановые черепахи с ядерной начинкой. Вывезут из дворца. Дворец вряд ли будет снова описан. И так перед глазами - стены радужно переливают-ся нефтяными натеками, лижет воздух пламя из ароматических жаровен, вы-сятся роскошные колоны кровавых сталактитов, снуют придворные чудища, и тысячи воинов-насильников слитно с колонами невидимы и наготове. В слепя-щем свете тьмы вывезут черепахи царицу Ансуму и царя Анима к границе цар-ства. Названа граница амальгамной. Это надо понимать - зеркальная? Упрутся в нее и что увидят? Да, любопытно, как все завершится.

- Ничего хорошего, - уверенно чеканит Марина, - в том числе и для тебя, и для Юлии не будет. Это же просто безумие продавать такую квартиру. Тем более сейчас. Когда инфляция. Как ты этого не хочешь понять, Стас! Удивля-юсь. Любому с мозгами ясно, что самое надежное сейчас - это недвижимость, особенно в таком доме, как наш. А Юлии так вообще незачем от нас отделяться. Она привыкла жить в семье. А единственная для нее семья - это мы. Она ведь и раньше взбрыкивала, но всегда возвращалась. Я свою сестру знаю. Просто сейчас она не хочет понять, что для нее этот дом.
- Этот дом! Этот дом! - как бы нехотя передразнивает Стас. - Не хватало еще, чтобы и ты, мама, устраивала из этой квартиры мемориал. Ты же не отец. Это у него явно бзик на почве генерала Ожегова. Уж не знаю почему. Что уж такого старик совершил?!
- Стас! Он, прежде всего, мой отец и твой дед!
- При чем тут это? Дело же сейчас в квартире. Жилье. А жилье периоди-чески надо менять. Как и работу. Иначе закиснешь. Вы же с отцом сделали себе новый дом. Я же не против. Я признаю, что правильно сделали. Хотя лично мне он никаким боком не нужен.
- Это ты сейчас так говоришь.
- Мамочка, живите в этом доме долго и счастливо. Нам со Светой совсем другое нужно.
- Знаю, что тебе нужно! - ворчливо буркнула Света.
- Подожди, помолчи, - успокаивающе осаживает ее Стас. - И ты, баба Вера, тоже не волнуйся. Архив, если он здесь, найдем. Простучим, просветим, ребят из нашего секьюрити подключим. Будет тебе архив. Всё нормально. А квартиру надо продавать. Ни я, ни тётка Юля в ней жить не хотим и не будем.
- Между прочим это и моя квартира, - льдисто заметила Марина. - И ре-шать будешь не ты, а я. И Юля. Но заруби себе на носу, старшая здесь я. Мне мама поручила этот дом. Так что и Юля будет меня слушать, а не взбрыкивать, как вчера.
- Мама, не смеши! Тетке под пятьдесят, и ты будешь...
- Не важно, - заглушает сына Марина, - сколько кому лет. Важно, что в голове.
 Подрагивают, кривятся губы у Веры Михайловны. Полный кругом раз-брод! Но в перепалку не вступать. Время еще есть. Если правильно поняла Ки-рилла, он не мог куда-то сильно запрятать. Найдется. Что же там братец все-таки схоронил? Может, есть там хоть что-то и про моё дело. Может все-таки как-то, а не просто упёрто в своё “ордунг ист ордунг”. И не щепка была для него отлетевшая, в лагерь кинутая, а всё-таки сестра.
Вера Михайловна быстро подхватила выбившуюся прядь и воткнула ее обратно в пучок седеньких волос. Совсем некудышними стали. Когда-то была коса хороша. Остригли на первой пересылке. Теперь и не знаешь, как, что ос-талось, стричь, чтобы держались.
- Сколько сейчас? - Марина повернулась к часам над дверью. - Вадим скоро будет. Так кто с нами? Но ты, Вера, просто обязательно должна поехать. Когда еще выберешься посмотреть.
- Мы со Светой поедем своим ходом, - заявляет Стас. - Но мы не надолго. У меня вечером еще дела.
- Можешь вообще не ехать.
- Нет, мы поедем. И на обратном пути можем захватить бабу Веру.
- А вдруг твоя машина сломается? - клацает на него Вера Михайловна.
- С чего ей ломаться? Машина у меня хорошая, надежная.
- Зачем тебе тогда ее менять?
- Ну, баба Вера, ты совсем не в теме. Машину сейчас меняют, не когда она ломается.
- А когда? - строит из себя дурочку старуха.
- Модели быстро устаревают, - услужливо поясняет Света.
- Вот - жена понимает! - Вадим чмокает губами в ее сторону. - Это в ваше, баба Вера, время навечно одна модель. Сейчас от силы пять лет и всё, чувству-ешь в руках безнадежное старьё.
- Да? Но это как же надо крутиться, чтобы угнаться!
- Да, вот так! А иначе какой интерес? В этом и есть здоровый житейский экстрим. Кто там последний герой? Кто кого в себе быстрее умучает? Потреби-тель производителя или производитель потребителя? Но главное, бабуля, во всем - креативность!
Такая вот картина. Одно, другое. Надо. Третье. Надо. Модифицировать, совершенствовать, сплющивать, укорачивать, расширять, удлинять, быстрее, мощнее, эффективнее... Акт творения нон-стоп. Иначе канешь в бездонную без-видность. Напрягай силы - дышат в затылок - стимул набирать темп. Покой пусть только снится. Лошадей загнанных пристреливают. И правильно.
Ах, где ж тот милый край, где есть покой и воля? Где ж день седьмой?
Стас потянулся и, выдавив с зевком вроде того, что вот бабе Вере как раз можно уже и не дергаться и других не дергать, ибо и без нее всё пойдет, как надо,  встал и пошел в холл смотреть телевизор. Вера покрылась пятнами, удушающий ворот оттянула. Да, такой вот мальчик. Не свой. Но иного не дано. А что и был бы?
Вот дед, но не тот, что, из хамовнических казарм вырвясь,  гоняет с шаш-кой за невиданной свободой, а другой, красильных дел мастер, с ошпаренными лицом и руками, Моисей Колосов, рассказовский субботник, молит в молельном доме о деле, чтоб было свое у его детей, чтоб, уж коли горбатиться, то на себя. Детей у Моисея одиннадцать. Семь да четыре. Глаза Моисея не видят, как всех четверых его сыновей разносит из села кого куда. Младшую дочь, Серафиму, тоже несет, но ее единственную в Москву замуж, там и остается. В конце двадцатых три сына моисеевых сыновей - три его внука - возвращаются и оседают в дедовском доме, как в осаде.
- У них-то хозяев оказалось побольше, чем у вас, но утряслось же! - по-вествует Вера Михайловна о нынешней ситуации в моисеевом доме. - Пред-ставь: четыре семьи под одной крышей! Да еще двое претендентов со стороны на свою долю. Лет двадцать разбирались, но теперь всё, разобрались. Каждому хоть клочок да свой. Забор на заборе. Дом не узнать - расползся во все стороны. От сада ничего не осталось. - И назидательно, но уже без сожаления добавила: - Зато решили всё по справедливости, и теперь каждый в своем углу копается.
- Так что? - насторожилась Марина. - Ты предлагаешь, чтобы и мы эту квартиру перегородили и поделили?
- Ничего я не предлагаю. - Вера Михайловна усмехнулась. - Я уже ой как давно никаких московских дел не касаюсь. - И уперлась жестко и тоскливо в какую-то даль за верхом буфета. - Дело прошлое. Я уже не в обиде. Как-то уст-роилась. И со временем вам моя халупа достанется.
- Ну какая же у тебя халупа! - сердечно отзывается Марина. - Хороший дом!
- Да, это верно, - соглашается старуха. - Мой Петр Васильевич умел дом обустроить. Это с виду ничего особенного. Но так даже спокойнее. Да, надо, пожалуй, поехать посмотреть ваш. Небось, будь здоров, что отгрохали. Вади-мова компания ведь строила? Наверняка для своего хозяина должны были по-стараться.

- Ты что-то полысел, начальничик, - глухо ткнула Алла  в спину брата.
Не отреагировал. Стоял лицом к буфету, постукивая ногтями по стеклу дверцы.
- Хорошо! - решительно оборачивается он к сестре. - Предположим, у те-бя с ногами всё будет нормально. Хотя ты должна быть готова и к худшему. Не дергайся. Я это так, чтобы не расслаблялась. Но будем исходить из того, что со здоровьем у тебя проблем нет. И что? Это гарантия, что у тебя будет работа?
- Повторяю, Вадим, у тебя я жить не буду.
- Не у меня, считай, а с родителями. Немощными, старыми родителями, которым ты нужна.
- Я им не нужна. Им нужна, если на то пошло, сиделка. Вот и плати за неё.
- Я и плачу. Я за всё плачу.
- Ну и молодец. А за меня не надо.
- Вчера ты говорила совсем другое.
- Прости, ты, видимо, не так меня понял.
- Да как, в конце концов, надо тебя понимать!
Алла сползла вниз по креслу до упора вытянутыми ногами в перекладину столика, слегка его сдвинув. Сил нет, но, если опять поддаться, то уже всё, возврата не будет и - только вниз, в полную потерю возможности выкарабкать-ся.
- Я не могу, Вадим. Мне надо быть здесь, чтобы снова всё наладить.
- Забыла про два года простоя? Забыла, как тебя ушли из театра?
- Я сама ушла! - выхрипнула Алла.
- Хорошо, хорошо, будем считать, что сама, - не снижая напора, уступил Вадим. - Но это не меняет сути. Ты надолго осталась без работы. А когда вдруг - какая удача! - тебе подбросили какую-то захудалую роль, ты за нее так ухва-тилась, что тут же быстренько умотала от мужа. Алла, чем ты думаешь!
- Я думаю, - с расстановкой произнесла Алла, - что тебе лучше сейчас уйти.
Вадим обиженно окаменел. Негнущимися ногами прошел по комнате и встал у телевизора.
- Да сядь ты наконец! - попросила его сестра.
Вадим схватил с телевизора пульт. Щёлк. - Возник под Баха парк в дождь. Щёлк. - Скрежет, дорога, колёса. Щёлк. - Над библейской пустыней английская и русская речи внахлест.
- БиБиСи отлично делает исторические сюжеты. - Вадим погасил экран. - Не смотришь?
Алла молча отвернулась от брата. В поле её зрения попал выступ буфе-та, на котором лежал дневник, прерванный приходом Вадима. Тетрадь бугри-лась оставленной в нём ручкой.
- Ну раз так, - Вадим направился к двери, - то мне действительно лучше уйти. Тем более, - он взглянул на часы, - ого!  Меня уже дома заждались. Однако я все-таки должен у тебя спросить: как у тебя с деньгами?
- Прекрасно.
- Не ври. Откуда?
- Мне заплатили на телевидении.
- Представляю! Огромные деньги. И сколько ты на них продержишься?
- У тебя не попрошу. И не мечтай! - Изобразила прощальную улыбку ко-ролевы.
Не оценил. Покачал, не веря, головой и вышел из комнаты. У него есть ключ, и дверь за собой он закрыл сам.
Может, стоило как-то по-другому? Алла, зажмурившись, сглотнула. Он ведь хотел... Был готов... О, да! Готов! Нет уж. Представляю, каково у него под крылом. - Сиди и не рыпайся, и делай только то, что представляется ему долж-ным. Сатрап! Бедная Марина. Впрочем, не такая уж бедная. Есть всё-таки у Вадима какая-то харизматическая положительность, определенность. Надеж-ность. Может притягивать. Ах, если бы только было можно просто так, без от-платы, а только потому, что есть, такая, какая есть, дай мне поддержку и не жди ничего взамен. Просто прими и пойми. Брат. Я же твоя сестра, помнишь? О, куда занесло! Братья и сестры! Все мы братья и сестры. Плохо только, что жаждем мы одного и того же, отчего осуществлять желания затруднительно. Я ведь знаю, чего ты желаешь. - Чтобы моя жизнь стала подходящей тебе. А вот я желаю, чтобы ты послужил моей жизни. Поэтому лучше держать дистанцию. Не вторгаться. Может тогда сможем продолжать считаться братом и сестрой.
Приподнявшись, Алла взялась было за костыли, но тут же отшвырнула и осела обратно в кресло. Мучительно и зло исказила лицо. Потом закрыла глаза. Из-под век покатились две струйки. Застыли на щеках. Высохли. Наощупь Алла нашла мобильник рядом на столике. Разлепив веки, вперилась, плохо видя, в кнопки и набрала номер. Ответил противно бодрый женский голос. Можно было ожидать. Не монах же... Рука с отключенным мобильником опустилась на колено. Потом порывисто поднесла его снова к глазам. По другому номеру дол-го не отвечали. Наконец в трубке раздался басовитый старушечий голос:
- Слушаю?
- Тетя Люся! - Алла переложила трубку к другому уху. - Как здоровье?
- Что? Со мной всё, как положено. Ты-то как?
- Никак. Всё на костылях ковыляю.
- Правильно. Больше двигайся. Кровь разгоняй.
- Ты ко мне приедешь?
- Уже собираюсь. Буду через час. А что такое? Тебе по дороге что-нибудь купить?
- Ничего не надо. Только не забудь, тётечка миленькая, тот альбом, что обещала. И письма калязинские, помнишь?
- Что, всё-таки взялась? Договор заключила?
Алла криво усмехнулась. Договор с самой собой. И уверенно в трубку: - Да. Заключила.
Дневник на выступе буфета бугрит ручка, оставленная между страница-ми с записью:
“7/XI Сейчас снова просмотрела фотографии, которые вчера Юля забра-ла, наконец, из печати. Почему так завораживает эта искалеченная колоколь-ня? На фотографии даже больше, чем в реальности. Мы поехали с Аликом в Калязин после съёмок. Было холодно и пасмурно. Первое впечатление от ко-локольни - какая нелепость! Торчат из воды ни к селу ни к городу четыре облу-пленные яруса с колонами и крестом на вершине. Изувеченное, потерявшее своё место создание. У меня был с собой фотоаппарат, но снимать в тот мо-мент совершенно не хотелось. С водохранилища дул пронизывающий ветер, и мы изрядно замерзли. Снова сели в машину и поехали в представительский дом компании, с которой у Алика была договоренность, что нас там примут. Въехали на территорию и оказались в оазисе порядка и комфорта почти фан-тастическом среди окружающего хаоса.
Чай нам подали на веранде, откуда открывался вид на калязинскую дос-топримечательность. Смотреть с великолепной веранды на искалеченное со-оружение было тягостно, и я развернула кресло так, чтобы перед глазами ока-зался прелестный цветник, террасами поднимавшийся к каким-то приличным постройкам усадьбы. Перед отъездом мы решили еще немного прогуляться. Нам посоветовали выйти на знаменитую Московскую улицу. Знаменита она тем, что обрывается прямо в воду. Мы брели по булыжной мостовой, поросшей пучками травы. Мало кому приходит в голову ездить по улице, уходящей под воду. И вот тут я увидела нечто! Мощный алый свет заката пробил, располосо-вав, облачность, устремился к  окруженной водой колокольне, проник сквозь пролёты её ярусов, подхватил и приподнял вверх, оставляя на месте. Я была потрясена. Те несколько минут, что это длилось, я, как одержимая, щелкала камерой, стараясь удержать на плёнке очевидность того, что упорно продолжа-ет внушать сомнения: жизнь не случайна, всё до песчинки в ней сосчитано.
Когда солнце ушло и от воды потянуло холодом, я вдруг подумала: а ведь там, под водой должен стоять дом моего прадеда, калязинского купца Николая Артамонова. Стоит, как теперь знаю, на Вознесенской улице на взгорке, невдалеке от Торговой площади, где Николаевский собор, колокольня которого торчит теперь из воды. Весной сорок первого в этой воде утонул мой дед Алек-сей. Пошел дед по весеннему льду рыбачить и провалился, чуть не утянув за собой своего сына, моего отца. Отцу тогда было лет одиннадцать, его чудом успели вытащить. Об этой истории мне рассказала мама, объясняя, почему отец не любит ездить в Калязин. А вот тетя Люся в Калязине бывает и даже помнит дом прадеда. Приезжала туда каждое лето, пока не построили плотину.
Они жили в то время в Угличе. Её отец, старший брат моего деда, рабо-тал мастером на строительстве плотины. Тетя Люся говорит: он всё надеялся, что вода не дойдет до их дома в Калязине, а, когда это случилось, был не на шутку напуган. Дело в том, что его отец пообещал, что, хотя и без того клянет строительство, но, коли затопят его дом, то навечно проклянёт своего  строив-шего эту чертову плотину сына. Смотреть сцену проклятия собралось немало народа. Судя по фотографии, прадед мой Николай был мужик крупный, волосы имел густые, бороду лопатой, и вообще богатырского сложения был купец. И вот представить - этот всклокоченный богатырь высится у кромки воды, погло-тившей полгорода, в ярости топочет босыми ножищами и во все горло анафем-ствует. Эффектно должно быть проклинал, раз, по словам тёти Люси, попал в газетный фельетон.
Но проклятия его не настигли строившего плотину, старшего сына. Роман Николаевич благополучно дожил до преклонных лет. А вот младший сын через каких-то полгода после затопления утонул в этом самом водохранилище. Может, конечно, совпадение, но на прадеда это сильно подействовало. Изрядно всегда выпивавший (может, потому и не пострадал от новой власти, хотя, может, спасло и то, что дела свои вёл из рук вон плохо), прадед вдруг разом бросил пить, пошел в свои восемьдесят с слишком лет работать сторожем на пристань и ночью на посту умер от инфаркта. Об этой истории я краем уха и раньше слышала, но подробно узнала только этим летом, когда сама побывала в Калязине, а потом после аварии имела время и интерес узнать обо всем у тёти Люси. Она была только рада моим расспросам, к тому же я наплела ей про сценарий на телевидении, якобы эти семейные истории вполне годятся для сериала. Впрочем, чем чёрт ни шутит. Может и правда? Но не сейчас. Звонят в дверь. Думаю, меня ждет тяжелый разговор”.

После разговора с сестрой Вадим сразу в машину не сел, а, кивнув шо-фёру, чтобы следовал за ним, направился из двора к Патриаршему переулку. Покосившись на знакомый с детства сквер, двинулся по направлению к Брон-ной. Приподняв воротник черного пальто, натягивая лайковые перчатки, заста-вил на себя оглянуться пару прохожих. Несмотря на сырой ветер густые с про-седью волосы, накануне подправленные и уложенные мастером, хорошо дер-жали форму. С достоинством, но несколько скованно Вадим двигался по тро-туару, сопровождаемый BMW. Отстраненная неторопливость и спокойное лю-бопытство, с которым смотрел по сторонам, делали его похожим на нездешне-го. Все эти странности старомосковских переулков словно бы ему были незна-комы и не то, чтобы нравились.
Никогда не любил этот район. Закоулок на переулок. То модерн выпячи-вается, то классицизм силится быть подлинным, а где и конструктивизм под простака работает. Куча мала. Ни стройности, ни порядка. Игры тут детские были бестолковые. Носились, как чумные, или жались по дворам. И друзья ос-тались не отсюда. Веня Иннокеньтьев - с ним в Доме пионеров на Ленинских горах. А с Вострюхой вместе в спортшколе на Кутузовском. Это у Алки подружки по всем переулкам. Ей всегда надо было при ком-то быть. То при подружке, то при муже. Чтобы знать, что делать. Одним словом - актриса. По характеру. А уж как там с талантом - не знаю, не уверен. Но что-то с ней не то последнее время. И дело тут не в аварии. Ладно, от этого козла, драматурга, ушла. Но теперь-то в её положении за меня должна держаться. Отец же с матерью теперь при мне. Отец не пьёт. Вот и она должна жить с нами. Куда ей одной. Глупая строптивая баба.
Вадим повернулся лицом к следовавшей за ним машине. Та, прибавив скорость, подъехала. Вадим сел на заднее сидение. Направились по Бронной к Бульварному кольцу.
Деревья бульвара двигались за левым окном. Вадим сидел у правого. Смотрел исподлобья прямо перед собой, но боковым зрением улавливал ка-менный строй домов. Защищают, как могут, от агрессивности окружающей сре-ды. Однако только современные строительные технологии способны дать ус-тойчиво комфортные условия жизни. Не дёшевы, конечно. Но зато - ”рай в до-ме - рай в душе”. Удачный слоган нашли для рекламы. Вот и опробуем сегодня эту “райскую” систему. Отцу с матерью кажется: куда уж лучше. А подключим искусственный климат - обалдеют. Отец вообще должен навсегда умолкнуть и расслабиться. Хотя ему за все его художества самое место где-нибудь в сто-рожке. Да ладно, пусть напоследок попользуется. Нам что дал? А вот мы ему... Аллка по глупой своей доброте ему в оправдание: “пил от страха, не хотел, чтобы дальше выдвигали, а то повысят, а потом наверняка грохнут”. Какая глу-пость! А получилось, что и не выдвинули, и мозги пропил. И что обалдуй мне тогда устроил! Я его перед пацанами - секретным конструктором, чтоб нос не задирали, а он... В седьмом классе. Он тогда совсем забурел. И во дворе перед ребятами... Какой там конструктор! - Забулдыга последний. Я не хилый был, но дракой разве поправишь? Только из-за мамы в школу вернулся. Отец, отец... Да, отец. Но чего же со Стасом так получается? Вроде всё с ним старался по уму. Со мной бы так.  И Светка - тоже мне! Никакого влияния. Нет, не жена. Жена та, при ком для мужа дом на первом месте. А ему ни дома, ни квартиры, одну только машину нужно, и какую-нибудь покруче навороченную. Ну пусть. Как хотят. Всё равно сделаю так, что квартира останется.
И тут вдруг - захват. Улёт. В вибрирующую негу чувствования. К чаянию плотью плоти. Под небом бездонным. В полуденном зное, в густеющей траве, как желалось, обнять, влиться и длить проникновение. И чтоб подстегивал жар солнца, чтоб примято кололись стебли. Под небом бездонным.
- Что это? - вошел в звучание музыки вопрос Вадима к шоферу.
- А не знаю, - чуть отвернув голову от дороги, ответствовал тот. - Это ваша жена, когда вчера с ней ездили, поставила. Я не вынимал. Хотите по-смотреть?
Рука шофера потянулась к пластмассовой коробочке на полке у ветрово-го окна.
- Нет, не надо, - отказался Вадим и взял лежавшую рядом на сидении папку с бумагами. Но тут сбоку в поле зрения попала ярко-желтая Mazda. По-маячила у светофора и унеслась. Стас?
 Машина отца попалась навстречу Стасу на перекрестке у Пречистинских ворот. Но это не имело значения. Отца ведь ждали, вот теперь пусть еще по-дождут. Сделав разворот, Стас направил машину в сторону Арбата. Хорошее мясо можно купить в “Стокмане” или в “Седьмом континенте”. Куда? Куда доро-га будет свободнее. Хорошо в субботний день - меньше пробок. Дали на мясо час. Вот и буду час. Час мощного, а с Porsche бы еще мощнее, движения по пространству. Под стальной защитой от его агрессивности. Нет доступа ни хо-лоду, ни слякоти, ни людям, ни газам. Автономность и самодостаточность с от-личным обзором окружающего мира. Войти с ним в контакт можно в любой мо-мент. Но пока не надо. Пусть себе уносится за окнами, меняя свои комбинации из домов, машин и прохожих. Пусть подставляет ухабы - с такой подвеской про-глотим, не задумываясь. Ну что, может, здесь слегка рванем? Хотя б до ста км? Наружный мир кувырком. Так, а теперь умерить пыл. Законы внешнего мира надо все же соблюдать. Вот на трассе, вот там бы Porsche подмяла простран-ство в точку. Нужна Porsche. Нужно поговорить с теткой Юлей. Пусть тоже тре-бует квартиру продать.

Продать квартиру и сделать себе свою. Несколько вариантов уже сейчас есть. Самый дешёвый из тех, что в Кольце, - на Селезневской. Ничего, что ма-ленькая. Вполне можно устроиться. А Павел... Павлович пусть туда приходит, если хочет. Здесь не останусь. А разве предлагал? Что он теперь вообразит? Но работу всё равно надо закончить. Почему надо? Потому что хочу.
Юля, нажав клавишу, переместилась на следующую страницу текста. “Время жизни ночь”. Ночь с ним. Так вот получилось. Чужая территория подчи-няет. Чужой и теперь? Как писалось - “и познал жену свою”. Я ведь тоже его познала. “Зови меня Пал”. Пал. Пал. Палыч. Обернулся серым волком и умык-нул. А в темноте - чем не царевич и лаской и силой. Не видно, что слепой. Но вот ведь - утро. И рядом уже совсем другой. Спит. А тут вот сиди, текст правь. Ну так что у нас здесь? Так, страница 283...
“прижавшись спинами к друг другу. Титановый панцирь черепахи побле-скивает у стены, отражая пляску огня над  жаровней. Горевшее в ней масло азарукалии было последним. Креатитовая амфора в углу пуста. Аним это знал. Времени до того, как они останутся лишь в сумеречно вялом свечении окаме-нелых моллюсков в стенах подвала, осталось не более двадцати минут. Чере-паха тоже об этом знала. Не знала только Ансума. Аним повернул к ней голову. Гордый упрямый профиль царицы. Её спина, прижавшаяся к его, слегка напря-глась. Неужели им суждено узнать время сумерек? Время торжества гноимов?”
Юля перевела взгляд от монитора на окно. За окном - слабое солнце осеннего утра. Туманность света, тонкость линий, талость красок. Зыбко и ре-ально. Улыбка Джоконды. Кто он? Слепой фантаст? Запах у него древесно свежий. Так весной пахнут стволы. Лбом прижмешься и вдыхаешь. Еще снег под ногами, а запах живой. Нет, это какой-то ненужный поворот. Он одинок, по-нятно,  а я тут рядом. На что он рассчитывает? Интересно, это жена от него ушла или он сам? Но при чем тут я? Он, конечно, не злодей, умен, учтив. Но что я знаю? Разве это - знаю, если знаю только, что из бывших нефтяных, ослеп во время взрыва и вот теперь дома книжки пишет. И книжки эти, честно говоря, совсем не в моем вкусе. Понамешано всего и отовсюду. Тут тебе и космос, и дворцовые интриги, и магия, и хай-тек. Информации больше для драйва, чем для смысла. Очень популярно. Рококо с приколом. Но почему всё-таки Пал Палыч фэнтези писать стал? Нет, чтоб мемуары. Можно ведь и тут эффектно - “Черное золото войны”! Или прикольнее - “Глаз за глаз - навсегда”. Ах да! На мемуарах особенно не разгуляешься.  Ну раз, ну два написал и всё. А вот фэн-тези - необъятный простор для комбинаций. Ансима следующий раз может стать какой-нибудь царственной мутантшей. Какая-нибудь Друкура с атолла Ханакар. Царь Аним - великим Стальным Идолом с соседнего червивого Чер-веркура. Исход сражения с победой добра заложен в небесном компьютере под кодом Да Винчи. Но тут черти-хакеры...
- Завтрак готов!
Юля оторопело вскинула голову. Позади монитора величаво высился выспавшийся Пал Палыч.
- Что? - не поняла Юля.
- По времени вернее сказать - бранч, - было дано пояснение. Длинные плоские пальцы Пал Палыча свесились с края монитора на экран. Ужасное кольцо на безымянном пальце. - Пойдем, я сам приготовил, - нежно позвал он.
- Куда?
Жилистая рука Пал Палыча потянулась к Юлиной голове. Достала и по-гладила по макушке.
- Пойдем на кухню. Ты там еще не была. Это стоит увидеть. Я придумал  всё сам - современная кухня в стиле средневекового замка. Представляешь? Что, не можешь?
- Нет, просто... Как же так? Вы?
Пал Палыч приподнял очки и подмигнул одним глазом. Другой глаз тоже был. Смотрел ласково и премудро. Юля ошарашено заморгала. Черные очки вернулись на место. Лицо Пал Палыча вновь обрело невидящее выражение.
- Не понимаю! - с неуверенным возмущением вымолвила Юля. - Что у вас с глазами?
- А что такое?
- Они у вас видят?
- Не больше, чем всегда. Так как, моя милая? - Улыбка Пал Палыча шла поверх Юлиной головы. - Как насчёт поесть? Ты ведь, наверняка, голодна. А я приготовил отличный омлет.
- Вы? - недоверие оглупило Юлино лицо.
- Да я! - Пал Палыч с достоинством слепого вскинул голову, вытянул вперед руку и двинулся к двери. На нем был ладный стеганый халат. Сверху из халата выступала белоснежная рубашка апаш, а снизу - темно-зеленые спор-тивные брюки и в цвет им тряпичные туфли.
- Ну что? Ты идешь?
- Павел Павлович... - только и смогла вымолвить Юля.
- Готовить я умею. Только редко теперь находит желание. Такое желание, как...
Юлины губы невольно разлепились в улыбке:
- Да? Вчера...
- Вчера натуральным образом перекатило в завтрак! Вкуснейший! Гаран-тирую! - Заманчиво пояснил он. - Давай вставай, моя девочка, не сиди так очу-мело. Я-то отсюда дорогу знаю. А вот ты... Так что иди за мной. - Махнул при-зывно рукой и исчез за дверью.
Юля перевела взгляд на монитор. Буквы сливались в какую-то невнятную вязь. Юля закрыла глаза и отключила компьютер. Как-то по-старушечьи выбра-лась из-за стола, подхватила сумку, оставленную прошлым вечером на кушетке, и направилась к двери.
Оранжерейный зал ударил в глаза больничной светлостью. Проникала из стеклянного купола и окна во всю стену. Окно выходило на открытый партер сада. Было видно слишком много неба. Бледно-облачного и бесформенного.  Туго от него отвелся взгляд. Напротив окна - длинный овал фисташковой сте-ны. Он - успокоительно совершенен. Уставлен пирамидами и шарами деревьев в кадках. Ритмично дробиться белыми полуколоннами. Среди них не сразу  различишь в тон им створки дверей. Их три. В какую? Не поймешь. За каждой с одинаковой силой - тишина. Глубоко вдохнув, Юля подобралась и выставлен-ной вперед ладонью сходу распахнула среднюю дверь. Оказавшийся за ней Пал Палыч едва успел отскочить.
- Зачем так резко! - посетовал он. - Ты же женщина, а не подросток.
Его узкое, в мелких морщинках лицо надменно, неприветливо и слепо.
Юля насупилась и дернула плечиком. Лямка сумки соскочила. Подхватив сумку, Юля сунула ее под мышку.
- Мне надо сейчас ехать. - Юля двинулась в обход стоявшего на пути. - Звонила сестра. Мне надо быть дома. - И вдруг, нагло вспыхнув, показала язык мешавшему пройти.
- Но я знаю, - повел тот головой. - Ты еще вернешься.

- Нет, поедем без Юли. Она не успеет вернуться. - Стоя к мужу спиной Марина начала натягивать спортивные брюки. - Ты заправил машину? - Приос-тановилась и неловко, в приспущенных штанах обернулась к  молчавшему Ва-диму. - Ты что? - Тот будто и не слышит. - Да что с тобой?! - повторила с легким взвизгиванием. - Опять эта Алла?
Вадим соизволил, наконец, прореагировать: - Не хочет переезжать в За-горянку.
Удовлетворенно усмехнувшись, Марина застегнула брюки. Открыв шкаф, начала передвигать висевшую на вешалках одежду.
- Тебе нужно сменить рубашку, - заявила она мужу. - На тебе слишком тонкая.
Вадим отошел от окна, расстёгивая на ходу ворот и манжеты. Марина сунула ему клетчатую фланелевую. Вадим тупо посмотрел на рубашку и кинул ее на кровать.
- Алла еле передвигается на костылях. Ася почти ее не навещает. В квартире бардак. А уж о работе ей нечего и думать! Почему она не хочет делать так, как ей же лучше?
Вадим повалился на кровать, свесив обутые ноги вниз.
Марина выдернула из-под него рубашку и, встряхнув, повесила на спинку стула.
- Ты сделал всё, что мог. - Она прилегла рядом с мужем. Подперев голову одной рукой, другой отвела прядь волос с его лба. - Ты же знаешь свою сестру. Тебе ли удивляться ее поведению? Не волнуйся. Алла твоя не пропадет. Наверняка у нее есть какие-то сбережения.
Тяжко вздохнув, Вадим перевернулся набок, спиной к жене. Марина по-гладила его по плечу.
- Кроме того, у нее полно подруг. Есть дочь в конце концов. И потом она ведь не разведена со своим последним. Они же просто разъехались. Может  при новых обстоятельствах они...
Вадим резко вскочил с кровати.
- Ладно! - Он начал стаскивать с себя рубашку. - Надо ехать. Стас должен уже вернуться. Не надо было посылать его за мясом! Я ведь только вчера отправил туда полно продуктов.
- Он сам решил съездить, - расправляя покрывало, устало пояснила Ма-рина. - Пойдем, скажешь, что еще надо взять с собой.

На кухне Света и Вера Михайловна сидят за столом напротив друг друга и чему-то смеются.
- Так, дамы веселятся - это хорошо, - отметил, входя, Вадим. - Над чем смеемся?
Поджав губы, Вера Михайловна быстрой гримаской просигналила Свете: молчи. Но та уже подняла свои миндальные ласковые глаза на Вадима Дмит-риевича и с готовностью сообщила: -  Вера Михайловна уморительную историю рассказала. -  И, откинувшись на спинку стула, с небрежной ленцой добавила: - Как вас Стас обскакал.
- Да? - удивился Вадим и обратился к Вере Михайловне: - И что же это такое было?
- Ну, забыл... - скрывая лицо, Вера Михайловна поднялась и понесла свою чашку к раковине, - и ладно.
- Нет, почему же - “ладно”? - Вадим встал в проходе между столом и ра-ковиной. - Было бы любопытно узнать, в чем же меня сын обскакал. Раз уж за-был - напомните!
- А где Стас? - обратилась Марина к Свете. - Ещё не приехал?
Света огорченно покачала головой.
- Так! - прогремел Вадим. - Вот это на него похоже! Время существует только для него. Остальные должны замереть и ждать. За мясом, говоришь, поехал? - обратился он к Марине. - Так ведь мясо можно за углом купить.
- Вадим Дмитриевич, вы не сердитесь! - пропел ангельски голос невест-ки. - Он это для вас хотел. Какое вы любите - баранину на ребрышках. - Лукавая ластящаяся улыбка ввела свёкра в смущение. - Так и сказал: “Папа любит, я должен поехать”.
Скрывая замешательство, Вадим затоптался на месте, делая вид, что вроде бы ищет, по чему стукнуть кулаком.
- Всё понятно. - Марина положила руку на плечо мужа. - Сядь, пожалуй-ста. - И легонько нажала пальцем где-то возле ключицы. Вадим машинально заулыбался и сел на подставленный Верой Михайловной стул.
Старшие женщины переглянулись. Света скосила глаза на оказавшегося рядом с ней свёкра, как бы робея от его близости.
- Ну вот что, дорогие женщины! - Вадим всё-таки стукнул, слегка, по столу. - Я решил, что, поскольку сейчас уже два часа, будем обедать здесь, чтобы не возиться в Загорянке. А Стас пусть потом, куда хочет, своё мясо девает.
Женщины, вздохнув, пустились хлопотать насчёт обеда. И тут раздался телефонный звонок. Ответив на него, Вадим сказал в трубку: - Ладно, сейчас позову.
Подошла Марина и через секунду - сдавленный крик: - Что?! Как?!
С другого конца линии, видимо, пошли какие-то объяснения. Марина, по-степенно успокаиваясь, кивала головой и, заключив разговор: - “Да, Стас, я всё поняла”, повесила трубку и обернулась к застывшим за её спиной.
- Ничего страшного. Стас случайно помял какую-то машину. Сейчас с ми-лицией разбираются.
Вадиму, слава Богу, хватило ума не заводить по этому поводу никаких сентенций. Но хотелось! Было видно потому, как заходили по щекам желваки.
- Поедем в Загорянку прямо сейчас! - заспешила Марина. - Погода разгу-лялась. Пообедаем в саду. У тебя ведь есть там, что пожарить на мангале, а, Вадимчик?
- Как скажешь, - скупо ответил тот. - Я-то готов. А вы давайте побыстрее. Буду ждать в машине.

Шофёр не в счёт. Впереди он сам, Вадим. Позади - его женщины. Щебе-чут. Сам смотрит вперёд. Думает. Мысли о Стасе отметает. Думы идут о том, как обустроить жизнь. Как расставить всё по местам и так удержать. Договор с “Домстроем” - пересмотреть. Коммуникации - проверить. Утвердить новые ставки. А с квартирой на Проспекте будет так, как решил. Это и старик бы одобрил.
Машина выехала за пределы Кольцевой и понеслась среди по-осеннему голого и жухлого пригорода. Женщины за спиной притихли. А думы из головы улетучились. Шум извне не проникает. Внутри - неотличимый от тишины гул. Вникая в него, вполне законно отметить отлаженность ходовой части, высокие аэродинамические свойства... И тут вдруг случилось влететь в мысль о том, что счастлив тот, кого не страшит среда обитания, кто, даже будучи гол, неуязвим, имея защитой самого себя.
Что он из себя строит? Марина с жалостливым раздражением глядела в грузную спину мужа. Тоже мне - всейный благодетель! Готов каждого в свой дом взять. Вот уже и Алла там жить будет. Потом их тётя Люся. Не удивлюсь, если предложит теперь и Вере. А мне что с этим табором делать? Уж лучше бы, как раньше, со своей компанией на рыбалку ездил. Мне было бы сейчас спокойнее. А то, что сын, что дальняя родня - одно. Без разницы. Вот Стас и не желает жить в таком доме. Сын рвется прочь, а ты давай, давай собирай к себе всех прочих. Дурной! Знаю я, на что там, в глубине рассчитываешь. Но ведь не получишь! Не жди. Не такой народ. Нет справедливости. Вот я... Я ведь для Юлии... Да ладно!
У Марины навернулись слезы, сквозь них она сверкнула взглядом на свою тётку и вдруг, как бы ненароком, ткнула её в бок.
Зачем пихаться? Вера Михайловна поежилась и отодвинулась поближе к окну. Не мешаю ведь. Ни в какие ваши дела не лезу. Сами разбирайтесь. И про архив вовсе не хотела. Но самой как искать в чужом доме? Только из-за прода-жи решила, что надо. Сказать-то сказала, а что выйдет - неизвестно. Лучше бы Кирилл кому-нибудь из них поручил. Зачем меня выбрал? По добру или по злу? Передо мной как-то объясниться или за отца еще раз пнуть? Но сейчас мне всё это уже ни по чем. Марина и так обо всём знает. Думаю, поняла меня, что не от зла я, а по вере подтвердила, что против нашего отца тогда выдвинули... А мо-жет и не поняла, а просто всё равно ей. Деда не очень любила. Вот отца своего обожала, а тот от другого, что кремень от пламени - совершенно разные. Да Кирилл уж точно кремень был. Даже пальцем не шевельнул, когда меня забра-ли. А ведь большой чин уже был. Не то, что я, когда с отцом, - школьница-комсомолочка. Что я тогда понимала? Что могла? А он мог бы хоть для вида, хоть что-то... Нет же! Не стал. Может еще и сам в спину подтолкнул. В отместку за отца. Хотя вряд ли. И думать так не хочется. Может, лучше не раскапывать, что там Кирилл спрятал? Нет, дело уже пошло, не рассосётся. Только все ведь они такие нервные, взвинченные... Хотя может обернуться и не плохой сторо-ной. Что-нибудь такое обнаружится, от чего Вадим протрезвеет и не станет за эту квартиру цепляться. Юлечке тогда - своё жильё. А Стас... Ну что Стас? Сглупит, наверное.

Преступив порог, Стас крикнул: - Мам! Ответа нет. Заострившись, слух проник вглубь квартиры. Нигде ни звука. Шмякнулась на пол выпущенная из рук сумка с мясом. Не дождались.
Первым делом пошел на кухню и выпил воды. Сел на стул. Гнавшее до-мой нетерпение перебраживало в усталость и оцепенение.
Укатили. А ведь чтоб успеть, не поставил машину на сервис. Теперь с разбитой фарой и помятым бампером до следующих выходных. Но ведь как, гады, подрезали! Их монстру хоть бы что, а моей - тысяч на десять. Надо было страховать. Закурить бы. Одну можно. У мамы, наверняка, есть заначка.
В спальне туалетный столик в углу у окна. Но уже не тот, что был, когда тайком рылся на маминой территории, вдыхая её запах, пока никого нет. Сред-ний ящик - с косметикой. Всё это когда же на себя накладывает? Не особо за-метно. Умеет. Светке бы то же, а то вообще ничего не делает. А стоило бы. Наверное. Хотя и так ничего. Но вот ведь - не дождалась! Муж в аварию попал, а она - фюйть! Вот они, бабы.
Стас резко задвинул ящик на место.
Отец, небось, нажал. Он ведь должен быть везде главным. Света овцой и пошла. А мама? Ну как же это она останется, если Светка поехала “Ты не мой теперь, а Светин” Глупое заявление. Но любит повторять. Какая разница, где живу. Мне вообще никакой разницы. Главное - помыться и переспать. А так - где нахожусь, там и живу.
Голенью дожав на место ящик с безделушками, посмотрел в зеркало. Состроенная гримаса изобразила недовольство тем, что увидел, но от самого взгляда тянулась симпатия к тому, что отражалось.
К маме - в этом есть еще какой-то смысл. Вернее был. Стас открыл дверцу шкафа и стал шарить по карманам её одежды. Но хотеть домой, просто потому что домой - никогда. Только теперь и с мамой сюда как-то вовсе нет же-лания. Что пришел, что не пришел - по-моему, ей все равно. Не воспринимает. С отцом теперь во всём заодно. Будто нарочно. Сигарет нигде нет.
Проходя через переднюю, Стас споткнулся взглядом об оставленную у дверей сумку. Под ней - влажное пятно. Ругнувшись, поднял. Из пакета закапа-ло. Куда его теперь? Старался, самую свежатину отбирал. Жаль выкидывать.
Капли крови по полу до кухни к раковине. Плюх в неё пакет. Пусть в мой-ке лежит. Мама потом сама, что хочет. А Светка пусть потом домой пёхом. Раз не дождалась. Я сейчас уеду отсюда.
Не тут-то было - звонок в дверь. Тётя Юля явилась. Надо остаться, пого-ворить. А она сразу - кровь на полу! Откуда? От мяса. Надо подтереть. Сам накапал - сам подотру. Отчего такой? А так, машину разбил. Но сам, как ви-дишь, цел. Все целы. Кроме барашка. Какого барашка? А того, что в мойке. Фу, дурной! Конечно, дурной. Давай, тётка, с тобой вдвоём выпьем, раз остались оба без дачи и пикника. И кое-что обсудим.
- Так в чём дело? - Юля деловито осмотрела бутылку. Перцовка. - Это пить не буду. Другого ничего нет?
- Не знаю. Я же здесь не хозяин. Ладно, посмотрю в холодильнике. Ниче-го нет. Может в буфете?
- Не надо. Лучше садись и рассказывай, что у вас тут вчера произошло.
- О! Кучу денег нашли! Тысяч сто.
- Сто тысяч! - вспыхнула Юля. - Правда?
- Не волнуйся. Старые. Пришлось выкинуть. Еще до нас над входной дверью кто-то припрятал. Здесь же никогда толком ремонт не делали. Вот и залежались. Но у отца нюх! Правда, искали совсем не то. Так что двойное раз-очарование. А Вере даже тройное: не пришлось выразить нам моральное осу-ждение за накопительство.
- Да подожди ты! Что искали-то?
- Архив. Деда.
- Архив? Но мы же всё сдали в госхран.
- Выходит не всё. Вера Михайловна заявила, что есть ещё.
- Почему  мы ничего не знали?
- Потому что дед только Вере о нём сказал. За день до смерти. Она ведь  была к нему допущена?
- Была, была. Нет, не понимаю! - Юля вскочила из-за стола и, открыв дверцу холодильника, постояла, освещаемая холодным светом. Ничего не взяв, закрыла. - Не понимаю. Отец никогда с Верой близок не был. - Жестко выпрямившись, Юля снова села за стол. - Наоборот, они скорее недолюблива-ли друг друга. И он что-то ей оставил? Нет, не может этого быть.
- Ну не знаю. Во всяком случае, моему отцу эта история только на руку. Продавать ведь квартиру нельзя, пока не найдется архив. А то как же! В квар-тире - тайник, а мы её в чужие руки. Отец теперь на это напирает. Но не вол-нуйся. Я наше дело все равно доведу до конца. Своих ребят подключу. Так бу-дем искать, что никаких сомнений не останется, что квартира чиста.
- Пусть только заключение напишут. - Юля налила себе водки и выпила. - Чтоб Вадиму с Мариной было что предъявить. Ужасно. Что может быть в этом архиве?
- Уверен, ничего особенного. Уже столько всего пооткрывали. Объелись. Так что зря Вера Михайловна рассчитывает, что ей перепадёт что-то стоящее.
- Это она говорит, что там какие-то документы?
- А что ещё было прятать? Такие служаки, как дед, интимные дневники не пишут.
- Нет, не может быть. Глупо. - Юля нервно похлопывала себя ладонью под горлом. - Хорошо. Ты посиди здесь, что-нибудь поешь. А я пойду к себе, кое-что посмотрю.
 Завернув за угол коридора, Юля вошла в комнатку между наружной сте-ной и смежной с родительской спальней. Помещенные туда вещи неудобова-римы для узкого пространства. Колом торчит комод, за ним выпячивается ши-рокая тахта, впритык к ней - стол. Никогда даже и не пыталась что-то здесь пе-реставить. Так было в детстве, так оставалось и дальше до настоящего момен-та. Теперь отрезать и выкинуть.
На удар угла тахты в коленку поморщилась и прошла дальше к столу. Выдвинула нижний ящик, достала со дна папку. Картон за давностью лет побу-рел, тесёмки обтрепались. Взвесив на ладони, кинула папку на стол.
Разогнувшись, прошествовала к комоду. Поверх приоткрытой дверцы пе-рекинута куча тряпья. Раскопала там халатик. Полосатый. Хэбэшный. Пере-оделась. И рухнула на тахту. Безвольно. Потом закинула руки за голову и, вы-гнувшись с упором на затылок и пятки, застыла. Затем собрано опустила тело на матрас и сжала вытянутые руки в кулаки.
Защищаться. Надо защищаться. Улитка строит себе раковину из самой себя. Но из чего, господи, строить, когда внутри так пусто, больно и обидно. К Пал Палычу! Время жизни - ночь! И потом дальше. Будет ведь что-то еще. Дру-гое. Он же сказал, что я еще вернусь. Только надо тут сначала разобраться. 
Юля вскочила и села к столу. Откинула на все четыре стороны створки папки. Открылась стопка рукописных листов. Взяла верхний, пробежала глаза-ми несколько строк и - обратно, припечатав ладонью. Средний палец пришелся под полустертую надпись карандашом - “Сестре Вере”.
Вынув из ящика стола чистый лист бумаги, прикрепила его скрепкой к папке и написала: «Я нашла это в коробке из-под гильз в кабинете отца после его смерти. Тогда не думала, что содержимое папки кому-то может быть инте-ресно. Теперь решила отдать, так как по-видимому это то, что вы ищете.
Вера, если я виновата перед тобой, то прости. Что будет с квартирой, мне всё равно. Я больше сюда не вернусь. У меня есть, где жить.
                Юлия».
Начала было завязывать тесёмки, но остановилась, опять раскрыла пап-ку.
Нет, ну для чего он так это сделал? Вера ведь наверняка вообразила, что отец в знак примирения оставил ей какие-то важные документы и что они в каком-то тайнике. А тут вон что - в коробке из-под гильз про кровь и любовь. В этом - весь отец! Прямо в лицо - несгибаемую непреклонность, а в железный ящик - что не мог сказать в глаза. Но и тут - под чужими словами. Своими не под силу было, да, Командор?  Прикрылся ... кем это тут?  Так, кажется, Корни-лов, а это Фет, Державин... Остальных не узнаю. По памяти писал? Раньше молча, про себя выговаривал, а под конец решил хоть так, но дать знать, объ-яснить, что на сердце было. Да, железный молчун? Но почему только Вере. А мне? Я ведь тоже хотела услышать... Ладно. Теперь уже всё. Отдать это надо. Давно пора.  Пусть читают:
Волчей шерстью топорщится сердце живое.
В горле комом застряло кровавое брашно.
Хочешь - встану на четвереньки? Хочешь - завою?
Не хочешь? Страшно?
Скользим мы бездны на краю.
Рычанье моторов всё ближе, всё чётче,
И звуку знакомого голоса рад
Рвёт шнур на себя загорелый наводчик,
Как вздох облегченья уходит снаряд.
И опять в полусвете ночном
Средь верёвок натянутых туго
На доске этой шаткой вдвоём
Мы стоим и бросаем друг друга.
И чудится жуткая дрянь,
Что саваны машут на окнах
И душит за горло герань.
Я не убийца, я не волк,
Я сторож чести неизменный.
И там  ещё, дальше...

- Так, подожди, сейчас дальше вспомню.... - Алла оперлась о подоконник и, вскинув руки, провела ладонями по лбу. - Да! Вот...
Давай, трагедия, действуй! Из гласных, идущих горлом,
Выбери “Ы”, придуманное монголом.
Сделай его существительным, сделай его глаголом,
Наречьем и междометьем. “Ы” - общий вдох и выдох!
“Ы” мы хрипим, блюя от потерь и выгод,
либо - кидаясь к двери с табличкой “выход”.
Ну и так далее. Что? Не очень?
- Даже не знаю... - нерешительно засомневалась слушательница. - Не уверена, что это  лучше.
- В каком смысле? - с усталой злобностью Алла уставилась на свою тётку.
- В смысле публики. Не думаю, что соберёшь полный зал.
- Смотря, какой зал. Во всяком случае, эту программу сделать проще и быстрее. А то с телевидением - пока сценарий, пока разговоры-переговоры, продюсэры, мордысэры... Ладно, разберемся.
Алла проковыляла к креслу под озабоченным взглядом старухи. Старуха была крупной и крепкой тёткой. Волжские корни. Почти одного роста с отцом. Нет, он даже будет помельче. Алла едкой усмешкой уничтожила жалостливость направленного на нее тёткиного взгляда.
- Я могла бы... - заняв руки разливом чая, осторожно приступила Людми-ла Алексеевна. - Ты только не говори сразу - “нет”. Я ведь еще работаю, а пен-сию не беру. У меня собралась приличная сумма. Так вот я хочу, чтобы ты по-ехала в санаторий для реабилитации.
- Что?! - Алла задохнулась то ли от гнева, то ли от смеха. - Реабилита-ции? В чем это я должна себя реабилитировать?
 - Не дури! - строго одёрнула её тётка. - Я говорю о твоём здоровье. На-верняка есть какие-то специализированные заведения, где занимаются такими травмами.
- Ах, травмами! Нет, тётенька, нет таких заведений. Не существует. Нет их. И не может быть никогда.
- Но нельзя же так, Алла! - сокрушилась Людмила Алексеевна.
- А что можно?
- Ну, будет, хорошо, ладно... Но я так и знала!
- Нет, тётенька миленькая, ничегошеньки ты не знала и не знаешь! Со-всем немного, совсем чуть-чуть, и ничего не надо. Будет. Будет всё нормально. Я так ещё взлечу, так взлечу... Понимаешь, меня не надо жалеть, чтобы со мной ни было, потому что, что бы со мной ни было, если я есть, то есть, а если меня нет, то и нет. Всё просто. Если смотреть прямо. Но дело в том, что пространство криво. Поэтому получается, что, когда смотришь прямо, то видишь не совсем то, что есть. Но ты, тётенька, не беспокойся, потому что я знаю, что пространство криво. Поэтому прямо ничего не жду. Просто - авось кривая вы-ведет. Выведет, понимаешь, авось кривая...
- Алла! Прекрати! Тебе нужен покой! Ну, я просто не знаю, что с тобой делать! Алла, сядь, пожалуйста. Что ты делаешь? Ты же так по-новой себе ноги переломаешь. Алла, Алла!

Сквозь низкие дымные полосы, цеплявшие кустарник и стволы деревьев, идут она - волосы венчиком седовато-солнечны, размыты очертания тела в балахоне, и он - мраморно непроницаема лысая голова в туманности воздуха, фигура тонка, как свеча.
- Надо им крикнуть, - с внезапным испугом предлагает Марина. - Дмитрий Алексеевич! - начинает. - Александра...
- Не надо! - прерывает Вадим, в жесткой завороженности глядя на стари-ков. - Пусть идут. Потом не нагуляешься. Слякоть, дождь. Осень. Я мангалом сейчас займусь, а вы идите в дом, приготовьте остальное.
- А может не надо? - Вера Михайловна сходит с дорожки на траву. - Вре-мя только терять. Лучше побудем здесь. Скоро темнеть начнет.
Молчание. Всё и все - в тишине. Замерли. Только мелкими петлями вда-леке движутся среди деревьев, будто ищут грибы,  двое.
- Ну и что? Куда идти? - Света нетерпеливо мнется на дорожке.
- Ты, наверное, голодная. Вот, возьми, - протягивает ей Марина сумку. - Иди и сделай себе что-нибудь. А мы ещё здесь постоим.
Света направилась к дому, пару раз оглянувшись на оставшихся в саду. Так и стоят - Марина с Вадимом на дорожке, Вера Михайловна на траве. Что будет дальше? Только не надо надеяться. Будет то, что есть. В каждом есть. Тайно. И явно. И ничего больше не имеет значения. Как это ни странно. Ни землетрясения, ни наводнения, ни прочее.