Отцу посвящается.
Сколько я себя помню маленьким – он ходил в море. На плавбазе, которая собирала улов с сейнеров, морозила его, перерабатывала в консервы, или просто в брикеты. Обычная работа, но не совсем. Если ты хочешь хлебнуть романтики – иди туда. Не забудь, что романтика – обратная сторона скуки. Рейсы по девять месяцев, еда однообразная, кино – «Белое солнце пустыни» и еще два, или три. Отец ходил в море главным механиком. Вахты (в плавании нет ни дня ни ночи) и любое свободное время – всё подчинено машинам. Можешь ковыряться с холодильной установкой сутки, если тебе не хочется спать, а можешь сделать её за час. А из улова, на рассвете достать свежую селедку, и запечь на лапах дизеля в фольге – она тогда истекает жиром и рассыпается на куски в пальцах. Кальмара, весом килограмм в пятнадцать, засолить и зажарить – тоже деликатес. Треска рыбой не считалась, мелочь путассу и морской окунь, вялилась на солнце, палтус варился в общем котле и съедался с удовольствием.
Мы с мамой получали посылки на почте. Такие фанерные ящики, определённого размера, пропахшие морем, той солью и содержимым, от которого носы почтовых служащих поворачивались нам вслед. В посылках был копчёный палтус и всякая всячина. Теперь в магазинах нарезка – не редкость, а представьте, как нож срезает, прямо на столе тонким пластом рыбу, невиданную в наших краях. И – потоньше, хлеба не хватит, что бы наесться.
Я был в его каюте. Представьте восторг пацана, первый раз побывавшего на судне. Иллюминатор прямоугольный, под ним – банка (диван) и столик, телефон на стене и наша с мамой фотография. Кровать (под навесом из сетки) – широкая, с бортами. Телефон на стенке. Ковёр на полу, потолок – не помню. На самом судне – палубы, в них теряешься. Штормтрапы, просто лестницы, переходы и экипаж, который таскал меня на руках при всех столкновениях в коридорах.
Он приходил из плаванья, его встречали. Как водится, с искренней радостью и обожанием. А через месяц его опять тянуло в эту колышущуюся пустоту, где не бывает суши и неба, где всегда – волны. Где дельфинов доставали из сетей и отпускали, а прочую живность вдумчиво отсеивали на пригодную к переработке, или выбрасываемую за борт.
Отец рассказывал об океане. Скупо говорил, но я запомнил. Шторма. Всякие. Штиль, в который ловили удочками и купались. Про закаты, северное сияние, бездонные глубины, где кальмары, казавшиеся креветками, после попадания на палубу сносили щупальцами всё, до чего могли дотянуться. Баренцево море. Океан. Погода и капитан – царь и бог.
Отцу есть, что рассказать этим соседям, с которыми он теперь будет там до следующего появления на этой плоскости бытия. И дай Бог ему там – уверенности в себе, остальное он решит. Земля моряку пухом.