Невский в этот поздний осенний день 1894 года оживлен: степенно идут гувернантки со своими воспитанницами, гуляют дамы, придерживая пышные юбки, гимназисты и студенты, чиновники в форменных шинелях, знатные господа в длинных пальто с тросточками в руках, торопится по делам прислуга. Серебрится снег по краям тротуара, пронзительный ветер заставляет прохожих ежиться и ускорять движение.
Зина надевает темное короткое пальто с огромным каракулевым воротником. На голове у нее маленькая каракулевая шапочка, украшенная искусственными цветочками и цветными перьями. Она идет, не спеша. Здесь очень скользко, и приходится осторожно наступать на плиты тротуара меховыми узенькими ботиночками. Подняв глаза от обледенелого тротуара, она видит невысокого, очень худого мужчину в длинном черном пальто и круглой шапке; лицо ей кажется очень знакомым.
Поравнявшись с господином, она узнает Волынского-Флексера, он тоже улыбается ей. Достает руку в черной, лайковой перчатке из маленькой каракулевой муфты с большим шелковым бантом и кокетливо протягивает ему.
- Добрый день! Не ожидала вас встретить на улице…. Сколько же мы не виделись? Я вас даже не узнала…
- Здравствуйте, милая Зинаида Николаевна! Да, давно мы не встречались,- любезно отвечает Волынский.
Он любуется ею - в своей эффектной шляпке с золотистыми кудряшками из-под нее она выглядит великолепно. С его бритого узкого лица не сходит восхищенная улыбка.
- Позвольте полюбопытствовать, чем занимаетесь?
- Да, наверное, вы знаете, что я редактор «Северного вестника». А вы с Дмитрием Сергеевичем над чем работаете?
- Он пишет роман, а я стихи и рассказы.
- Я бы хотел изменить направление журнала, чтобы дать возможность молодым печататься на его страницах, нужно нам раздвинуть рамки ограничения, сделать его свободным. Мне обидно за тех русских писателей, которые вместо того, чтобы помогать, руководить, вдохновлять, занимаются позорной травлей людей, воспитывающихся на их собственных произведениях. Обещайте, что зайдете в редакцию в ближайшее время.
- Конечно, непременно зайду.
Зина знает, что уже три года Гуревич является собственницей журнала «Северный вестник» после продолжительной борьбы между пайщиками и что все полномочия, как руководителя и идеолога, она передала Волынскому. Она также знает о тайном, сложном и долгом романе его с Гуревич. Встретив его, она сразу думает: «Вот кто сможет нам помочь!» За обеденным столом она сообщает:
- Представь себе! Я совершенно случайно встретила на Невском Акима Львовича.
- Да... Поговорила с ним?
- Конечно, он сам меня остановил и любезно пригласил зайти в редакцию. У него грандиозные планы - привлечь в журнал свежие силы.
- Вот как? Интересно. Сходи обязательно, а вдруг…
- Я тоже об этом подумала.
На Пушкинской улице в пятиэтажном, сером доме в меблированных номерах гостиницы «Пале-Рояль» живут, в основном, творческие личности. Зина поднимается в номер Минского и видит там незнакомого мужчину в возрасте с желтоватой бородкой и большой лысиной, с пенсне на худом бледном лице. Есть какая-то обреченность в его внешности. За все время, что он просидел в кресле, он произносит несколько односложных фраз, просто, молча, слушает балагура Минского. Наконец,незнакомец медленно встает и, попрощавшись, уходит.
- А ведь это знаменитый Сологуб,- произносит Минский.- Я придумал ему псевдоним, помог напечатать первый рассказ и стихи в «Северном вестнике».
- Что ж ты нас не познакомил?
- Его настоящая фамилия Тетерников, он служит учителем-инспектором в Андреевском городском училище и живет там .
- Мне нравятся его стихи.
В весенний день мальчишка злой
Пронзил ножом кору березы,-
И капли сока, точно слезы,
Текли прозрачною струей.
Но созидающая сила
Еще изникнуть не спешила
Из зеленеющих ветвей,-
Они, как прежде, колыхались
И также нежно улыбались
Привету солнечных лучей.
- Прекрасные стихи!
Редакция находится в квартире Гуревич. Маленькая, худенькая, с острыми чертами, с живым взглядом темных глаз, миловидная женщина первой встречает ее.
- Здравствуйте, Зинаида Николаевна! Присаживайтесь, пожалуйста, здесь. Акима Львовича сейчас нет, но вы приходите обязательно на наш еженедельный журфикс.
Зина не упускает возможности посетить журфикс и является ровно к 9-ти часам вечера в редакцию, где встречает неугомонного, оживленного знаменитого прозаика Боборыкина, молча созерцающего сидящего в углу угрюмого Федора Сологуба, поэта Добролюбова, Зинаиду Венгерову и Минского. Минский читает свою поэму, глядя вверх равнодушным взглядом.
Аким Львович становится постоянным посетителем дома Мурузи, и Зине кажется, что наконец-то она обретает настоящего друга, понимающего ее и так необходимого ей.
Живостью характера и остротой ума Зина очаровывает Флексера, ведущего до их встречи аскетический образ жизни уже 10 лет после развода с женой. «Слово «любовь» незаметно вошло в наш обиход».
- Зинаида Николаевна, я вас безумно и страстно люблю! Но от вас я не хочу ничего, не ради ваших мыслей, а ради своих, которые тождественны.
Зине приятны его признания, но она не влюблена в эту его любовь. На все разговоры вокруг них и даже на фельетоны Буренина на эту тему ни Дмитрий, ни тем более она не реагируют. Почти каждую неделю Буренин пишет о поэте Неспособном и его жене, стремившейся к несуществующей любви. На пятницах Полонского открыто издеваются над строкой стихов Зины «Люблю я себя, как Бога», косясь на автора и возмущаясь содержанием стихов.
Зина отзывает Фидлера в сторону.
- Приходите к нам в гости, только кроме чаю с булкой у нас ничего нет. Мы даже заложили все свое серебро, оставив только 2 ложечки. У нас совсем нет денег.
- Скоро такое положение наше кончится, есть журнал, который напечатает моего «Юлиана»,- успокаивает ее муж.
У Зины очередное обострение легочной болезни, даже появляется кровохарканье. Доктор выписывает лекарство и рекомендует пить кефир.
- Кефир! А где взять на него денег? Ведь даже обручальные кольца заложили!
- Ничего, Зина, все наладится. Противно - наше материальное положение зависит от издателей…
- Не только наше, но и моих близких.
Вскоре они забывают о материальных трудностях.
В углу гостиной с дорогой мебелью, обитой шелком, стоит роскошная елка.
- Зина, не надо украшать, пусть стоит просто для запаха. И мигающий разноцветный фонарь на потолке добавляет праздничного настроения.
Возле елки стоит накрытый стол с сигом, икрой, вином и фруктами. Гости приглашены самые близкие.
- В такие дни вспоминаются суеверия,- говорит Дмитрий.- Не могу видеть, например, перед собой 3 зажженные свечи и 3 коробка спичек.
- Вот, утверждают, что видеть царскую семью во сне к несчастью, у меня все наоборот,- смеется Андреевский.
Гости тоже дружно смеются.
Зина осторожно подводит Флексера к мысли о публикации ее стихов.
- Мне было бы приятно видеть их в вашем журнале, чем в «Вестнике Европы» или в «Русской мысли».
- Но ведь в этих журналах ваши стихи вряд ли кто осмелится напечатать, опасаясь навлечь гнев своих читателей…
Используя отсутствие Гуревич, Флексер печатает стихи Зины, сознательно идет на конфликт с издателем, но даже он удивлен реакции читающей публики на эти самые скандальные стихи Зины, прославившие ее.
Беспощадна моя дорога,
Она к смерти меня ведет.
Но люблю я себя, как Бога,-
Любовь мою душу спасет.
Теперь она становится известной в России, потому что журнал ориентирован на провинциального читателя, и стихи читают далеко за пределами Петербурга. Критики с яростью набрасываются и на автора, и на ее новаторские стихи с непринятым ритмом и вольным размером. Буренин помещает в «Новом времени» пародию.
Ты глуп, как сивый мерин,
Я, пожалуй, еще глупее тебя,
Но я в себе очень уверен,
И больше Бога люблю себя.
«Люблю я себя, как Бога» становится строкой,повторяющейся с негодованием вслед Зины, но ее это только забавляет и даже радует такой эффект стихов. Этот эффект она усиливает манерой одеваться, очень своеобразной.
Мережковские стараются совсем не замечать иронии в виде направленных на них стрел. Но они отмечают для себя эпатирующий эффект стихов – значит, цель достигнута. К тому же эта шумиха подогревает интерес к творчеству семейной пары.
- Пойдем в гости к Фидлерам.
Фидлеры всегда встречают их радушно.
- Изучаю английский и итальянский языки,- говорит Зинаида.
- И учителей мы взяли англичанина и итальянца.
- Итальянцы – самые отвратительные люди.
- Зина, зато англичане – самые замечательные, а их язык богатый и благозвучный. Отдыхать летом, скажу я вам, лучше всего под Петербургом, такие красивые равнинные пейзажи!
- Вы подружились с Флексером.
- Да, он образованный человек, но мало кого признает,- отвечает Дмитрий.
- Да, но он тонко маскирует свое чувство,- подтверждает Зина,- он как холодное пламя. А Минский имеет жирный рассудок, который местами проступает наружу. Свое стихотворение последнее он посвятил мне.
- Я не согласен с Минским, его стихотворение о вас неточно,- говорит Венгеров.- Вы – совершенно идеальная красавица, в вас нет ничего вакхического, вы не вызываете у мужчин греховных помыслов.
- Но я люблю, когда в меня влюбляются,-самодовольно заявляет Зина.
- Я зарабатываю вместе с женой в среднем 100 рублей,- доверительно говорит Дмитрий Фидлеру.
- Как же можно на это жить?
- Ежемесячно отец дает мне 150 рублей. Я разошелся с Минским. Он хотел своей болтовней рассорить Зину с «Северным вестником». Потому я просто порвал с ним, не устраивая скандала.
Во время ужина появляется Потапенко и со всеми здоровается, заметив Зинаиде:
- Мы однажды виделись.
- Верю,- холодно и презрительно отвечает Зинаида.
* * *
В октябрьском номере 1895 года Флексер публикует рассказ Зины «Мисс Май», где она описывает поиски героя не реальной жизни, а неведомой, неземной. Жизнь представлена на душевных непонятных эмоциях. Брак, как завершение земной любви, вызывает у нее раздражение: «Ты любовь, то, что от Бога, сводишь на свадьбу, на соединение, на привычку, на связи, которые от людей. Может быть, и свадьбы – это хорошо, но только я на это не пойду. Мне жарко, мне душно, мне тяжело. Я одну любовь люблю».
В стихотворении «Гризельда» Зина не исключает возможности поиска истинной красоты в области чертовщины и Сатаны.
О, мудрый Соблазнитель,
Злой Дух, ужели ты –
Непонятый Учитель
Великой красоты?
Тема прославления смерти, индивидуализма и тоска о мифическом мире – основная тема ее стихов.
Мир – успокоенной душе моей.
Ничто ее не радует, не ранит.
Не забывай моих последних дней,
Пойми меня, когда меня не станет.
Смутная тоска об ином незримом мире, углубление в себя, мистика звучат в ее стихах.
Бенуа знакомится с Мережковским у чиновника министерства двора Половцева во флигеле Аничкова дворца. Здесь по воскресеньям хозяин устраивает литературные вечера. В кабинет хозяина без стука на правах близкого друга входит Дмитрий.
- Вы не знакомы? Это Дмитрий Сергеевич Мережковский, а это Александр Бенуа.
Едва этот «очень неказистый, скромно, он почти бедно одет, очень щуплый человек» начинает говорить, он сразу пленяет Бенуа широтой кругозора, глубиной познания темы и умением заинтересовать собеседника
- Молодой человек, милости прошу к нам в дом Мурузи. У нас собирается много молодежи.
- Спасибо, Дмитрий Сергеевич.
Бенуа вместе с Нувелем отправляются в салон на Литей-ном. При входе в гостиную они сталкиваются с Философовым: «Этих-то кто сюда приглашал?» Друзья чувствуют его недовольство, но их внимание отвлекает хозяйка в белой широкой тунике, ее золотистые волосы стянуты тонкой шелковой лентой, на лице блуждающая улыбка и насмешливый взгляд зеленых глаз. В ней столько превосходства, хотя они почти ровесники.
- Добрый вечер, господа студенты! Присядем к камину. Расскажите, в чем декаденствуете?
Своим поведением она удивляет, но не успевают они раскрыть рот, она вскакивает и бежит встречать очередного гостя.
- Миша пришел!
Тому, кто в дни своей весны
Воспел начельник белоснежный,
Хранитель дюной старин
Поэт таинственный и нежный,
Тому, кто сердцу вечно мил…
Тебе, о Кавос Михаил!
- А у меня новые интересные студенты!
Кого не ожидает встретить здесь Бенуа, так это своего родного дядю Михаила Альбертовича Кавоса – элегантного 50-летнего щеголя, пользовавшегося репутацией истинного парижанина. Друг Владимира Соловьева, Андреевского и Урусова, завсегдатай многих литературных салонов появляется всегда с какой-нибудь сногсшибательной новостью. Он давний поклонник баронессы Икскуль, с Зиной на «ты», позволяет ей некоторые вольности в общении, как уже знаменитой поэтессе.
- А этих студентов, Зиночка, я давно знаю.
Он отводит ее в сторону.
- Скажу тебе по секрету, Зиночка, что они просто самонадеянные юнцы, вообразившие себя ценителями искусства и вызывающие у меня большие сомнения в этом. Особенно меня раздражает их отрицание общепринятых аспектов и их дилетантские суждения о деятелях культуры.
- Но они молоды, и им простительны ошибки…
Напротив, студенты вызывают симпатию Зины за общность взглядов и находчивые ответы на ее довольно каверзные замечания.
- Господа, прошу всех в столовую пить чай.
Во время чая является Флексер из театра, и хозяева встречают его с оттенком интимности. Он усаживается на свое привычное место и сразу начинает говорить, включившись в общую беседу о безумии Ницше. Его вольное поведение заставляет вспомнить анекдот о том, что Дмитрий входит в комнату Зины, застает ее с Флексером в интимной беседе и восклицает: «Зина! Хоть бы ты запирала дверь!» Никто не знает, было ли такое, но отношение Мережковского к увлечению жены всех удивляет.
Философов уходит вместе с друзьями.
- Не знали, что ты знаком с Мережковскими. Когда успел?
- Это было давно, в Ницце.
- У Зинаиды Николаевны, все-таки, греховный вид. Наоборот, Дмитрий Сергеевич – святоша, все время что-то пророчествует. Что у тебя, Дима, с ними общего?
- Это же я могу спросить у вас… Кстати, приходите завтра ко мне, он там будет.
Философов получает от Мережковского записку на другой день после вечера: «Вчерашний вечер у вас мне очень понравился. Долго вы еще сидели? Надеюсь, до скорого свидания». Теперь с Зиной он участвует в горячих спорах «пиквикианцев», встречаются у баронессы Икскуль, у Репина, на других вечерах.
Льются пламенные речи за длинным столом с закусками, расставленными на столе в квартире Репина на верхнем этаже Академии художеств. Хозяин, невысокий светловолосый, курчавый господин с лисьими глазами и лукавой улыбкой, направляет споры, но эти разговоры не увлекают Зину: «Вчера у Репина было отвратительно скучно. Те, Шишкин, Куинджи, Манасеин, Прахов, Тарханов – старье, идолы глупости. Тромбон – Стасов, Гинцбург, рожи-дамы…. Нет жизни, нет культуры».
А роман с Флексером бурно развивается. «Дружок, радость моя, люблю вас бесконечно, умираю от того, что вы не едете, не приедете до субботы, что не увижу, не могу, не могу!.. Ради Бога, скорее, скорее, и будем жить в радости, в мире и любви. Я только этого и хочу. Честное слово, у меня внутри что-то рвется, когда вам так несправедливо печально. Ведь люблю, люблю вас, неужели это мало? Неужели за это нельзя быть около меня, не покидать меня на три дня, не мучить так Зину, вашу Зину, совсем вашу»,- пишет она ему в сильном волнении.
При разборке почты в редакции «Северного вестника» Зину привлекают стихи в тоненькой серенькой книжечке, явно декадентского направления. Зина читает: «Шедевры» Брюсов» и несет к редакционным критикам.
- По-моему, это заслуживает вашего пристального внимания. Брюсов, скорее всего, псевдоним.
- Хорошо, мы наведем справки.
В следующий приход ей говорят:
- А мы кое-что узнали о неизвестном поэте, хотя в Москве его уже знают по трем выпускам сборников стихов «Русские символисты». Его фамилия – Брюсов, он сам издал эту книжку. Нам помог Перцов, он с ним переписывается. Он вам сам расскажет.
- Брюсов из богатой купеческой семьи, студент университета. Он знаком с Бальмонтом.
- Почему назвал «Шедевры»?
- Он бравирует и стихами, и названием.
«От книги отвернулись все, даже друзья мои. Горько…» Особенно изощряется Владимир Соловьев на страницах «Вестника Европы», обвиняя в незрелости стихов и предрекая крах его литературным опытам. Ярого негодования удостоено знаменитое однострочное стихотворение, принесшее автору скандальную репутацию.
О, закрой свои бледные ноги…
Как ни странно, но именно Соловьев делает Брюсова известным, утверждая обратное, что на Брюсова «всякие литературные надежды неуместны».
А в столице символизм, как течение, уже принимает реальные очертания. Перцов читает в Русском литературном обществе реферат «Что такое современный символизм?» Зина с интересом разглядывает переполненный зал, понимая интерес слушателей к непонятной для многих теме. В прениях слово берет Дмитрий, единственно защищая свое направление от нападок Вейнберга и других критиков. Его слушают снисходительно, откровенно посмеиваясь над его выражениями. К нему относятся, как к чудаку.
На вечере присутствует начальник Управления по делам печати Соловьев, и Зина во время чаепития оказывается рядом с этим чиновником.
- Господа, вам не кажется, что норвежский драматург Генрик Ибсен в некотором роде символист, а его героиня Гедда Габлер – идеальный тип современной женщины…
Не успевает Зина закончить свою мысль, как слышит гневный крик Соловьева.
- Гедда Габлер – обыкновенная мерзавка!
В зале воцаряется полное молчание, все смущены, особенно Зина. Вскоре все забывает об этом, продолжая разговор, а у Зины отпадает желание участвовать в нем.