Вертолёт, - это хорошо

Пороги, пороги… Река Окунайка вообще трудна для хода на моторе. Потому и Окунайка, что частенько смельчаков окунает в своих водах, отнюдь не тёплых, даже в самые жаркие месяцы короткого северного лета.

Особенно круты пороги перед самым выходом на озеро. Будто кто специально разложил огромные валуны в шахматном порядке и, как не выруливай, как не изловчайся, а пару шпонок оставишь на перекате. Это в лучшем случае. А если напарник не удержит посудину шестом, когда шпонка лопнет, - беда. Сразу под перекатом, на крутой излучине, огромный залом из живых и мёртвых деревьев, высотой с дом.
 А какую яму под тем заломом Окунайка промыла, - остаётся только догадываться. Но даже от мысли становится страшновато. А когда лодка, сорванная с переката бешеным, пенным течением, стремительно летит под залом… Мысли только одни: как ловчее выскочить, забраться на залом. О том, что ни лодку, ни мотор уже не спасти, - даже не думают, бедолаги.

И всёже были смельчаки, которые постоянно ходили через этот порог, ходили. Там, за порогом, открывалось великолепное озеро. Огромное, немыслимо красивое, горное, хрустальное, а называлось – Дальним.

На берегу лазурного, сказочного озера, в окружении вековых сосен, просветлённых близостью неба пряталась охотничья база. Может, база, - это слишком громко сказано, но так уж повелось. На самом же деле там стояло большое зимовьё с примыкающим навесом под разный скарб, да дрова. Чуть в стороне скособочилась баня, а в угоре, прикрывшись кустами дикой смородины, прятался ледник, - хранилище для добываемой на озере деликатесной рыбы.

Охотился Осминкин один. Давно один охотился. На летний период брал к себе в помощь кого-нито, - рыбачить одному не ловко. А тут сговорились, и охотиться стали вместе. Правда, Бронислав, - так звали нового напарника, охотником-то и не был, но жил один, без семьи, и по этой причине привязанности большой к посёлку не имел, согласился охотить вдвоём без выламываний. Сразу согласился, - какая разница, где зиму бедовать, авось тут ещё и какой интерес случится.

Ой,  как случился-я! В первую же зиму.

Сезон, по большому счёту, уже кончался. Ведь самая охота, как не суди, до перелома. А как переломит на весну, поворотит к теплу ближе, тут уж так, одни оборыши, - собираешь тех, кого в основную охоту не взяли. Время тянуть.
Осминкин тогда в посёлок убежал, на Новогодний праздник. Сынишку порадовать решил. Броня согласился подежурить, ближние капкашки проверить пару раз. В общем, пожить в одиночестве две недели, – эка невидаль. И дома никто не ждёт.

Остался, да остался.

Буквально на второй, или на третий день зуб заболел. Да мало ли. Случается такое, болят зубы у людей. В посёлке-то плохо, когда зуб, а уж в тайге.… Не приведи…

Поперву полоскание заварил, - под навесом нашёл пучок зверобоя. Ошпарил кипятком, взвар остудил торопливо, и полоскал. Будто бы отпустило. Даже уснул с вечера. Ночью проснулся в испарине, - щека вздулась.
-- …Мать полы скоблила. Голиком. Это веник такой, берёзовый, только без листочков, потому и голик. На него мокрого песка горсть кинет и ну ногой шоркает: туда, сюда. Туда, сюда. Половица становится желтенькой, как новая. Где голиком не получается, - ножом скоблила. И всё бегом, всё в припрыжку, улыбка с лица не сходила.
Дорожку наискось постелила, попрыскала изо рта, разгладила. За порогом, в сенях, берестину бросила, велела там разболокаться.
До самой осени, до снега у окна сидела, ждала. Правда, уж не улыбалась.
Как снег выпал, скатала дорожку, сунула в сундук. Берестину на ленты порвала, к печке бросила, - на растопку.
Отец так и не пришёл, затерялся где-то в безвестии…. –

Чего в башку пришло, пацаном ещё был, а вот, запомнилось.

Какой-то глупый заговор вспомнился:
- «зубы вы мои зубы, выпадите вы все мои зубы, останьтесь только губы»…
Не помогало.

У оконца, в замызганном мешочке висели таблетки. Они уж не первый год там висят, и бумажки все повыцвели, повытерлись. Да и без бумажек много таблеток было, разных по размеру, по форме. Цвет только был примерно одинаков, - все серые.

Бронька отсыпал на грязный стол десятка полтора, остальные повесил на место. Напялил надтреснутые очки и, поковырявшись, выбрал две штуки,- помельче.

-- …Когда Осминкин привёз его впервые на это озеро, он просто обалдел. Во-первых, от пережитого во время форсирования последнего порога, а главное, когда увидел зеркальную гладь, пронзённую вершинами девственно чистых гор. Простор этот безумствующий, после теснины речных берегов. Ширь запредельная. Поразило… --

Посидел полчаса на чурке, возле печки, покурил, съел ещё две, затёртые временем, таблетки, запил крепким, холодным чаем и завалился на нары, прикрыл ноги шубой. Сон даже близко не подходил, а в висок, будто молотком лупили. Размеренно так. – Застудил, однако, третьего дня проступился в незамерзающий ключик, зачерпнул ичигом воды ледяной. Так и шагал потом, до самого зимовья.

-- …Ранней осенью, когда ещё и признаков зимы нет в помине, на озере, вместо дождя валит снег. Близость к горным вершинам сказывается. Снег валит огромными хлопьями, утопает в зеркале озера, встречаясь с тем, который валит оттуда, снизу. Круговерть такая, что голова кружится, - теряется ориентация, - где верх, где низ? Хочется раскинуть руки и повалиться…. --


Снова встал, подвернул фитиль в лампе. Потоптался по зимовью, присел к столу и снова надел очки. Одной рукой держался за щеку, другой перебирал таблетки. Ещё потоптался вдоль нар, заглядывал в окно, в ночь. Снова присел у стола, вместе с хлебными крошками сгрёб лекарства в заскорузлую ладошку и торопливо закинул в рот. Разжевал, запил.

До рассвета так и не заснул. Какая-то дурь хлюпала в звеневшей голове, подташнивало, болезненно токал зуб. Лампа начала несносно коптить, а потом совсем утухла, - кончился керосин.

-- … Стаи лебедей, во время осеннего перелёта, как дома, останавливались на отдых. Они без разведки, без осмотра заходили на посадку, а, приводнившись, прокатившись по спокойной глади, как на водных лыжах, укладывали крылья и оглядывались по сторонам. Обнаружив недалеко, на берегу человека, птицы кивали головами, будто здороваясь, продолжали заниматься собой. Знали, - подлости не будет. Грациозная птица, красивая, под стать озеру… --

С рассветом подтопил печку, забыв прикрыть дверку, - напустил полную жилуху дыма. Зло пнул на распашку дверь, со стоном повалился на нары.

Накинув на плечи старую шубейку, вымахнул на берег заснеженного, бескрайнего озера, оттянув припухшую щеку, втягивал морозный воздух. Становилось ещё хуже. Почти бежал в зимовьё и снова полоскал тёплым взваром. Ещё хуже.

Пальцами залезал под распухшую, расплывшуюся щеку и пытался нащупать больной зуб.

-- …Не всё гладким стоит озеро. Бывает и непогодь. Как задует северняк, да ещё с усердием, муторно становится. Волны огромные, как на море, с разбегом накатываются на берег, не в силах дотянуться до зимовья, ворчат утробно, сердятся. Многократно повторяют свои попытки, а всё тщетно. Разного донного хлама навыкидывают на косу, тины озёрной. Первый раз попадёшь в такой шторм, - за всю ночь не заснёшь, каждую волну считаешь. А потом ничего, обвыкнешься, будто под песню колыбельную спишь, ещё слаже, чем в тишине… --

Снег прикладывал к щеке…
Снова глотал таблетки…
Расшатывал пальцами больной зуб…
Просыпался среди ночи,… нет, даже не просыпался. Просто выныривал из какого-то дурмана и, не успев прийти в себя, снова проваливался, забывался.

Или день прошёл, или уже три дня…

Где-то на полке, в углу, отыскался пузырёк с остатками зелёнки. Пассатижи вымазал. Сделал какой-то квач и запихал его пальцем под вздувшуюся щеку. С трудом выплюнул. Хотел проглотить ещё пару таблеток, но мешок был пуст. Валялся под столом.

Махнул рукой и стал осторожно вводить в заплывший, заросший густой щетиной рот, пассатижи. Сколько терпеть…

-- …Ещё пацанами были, мастерили рогатки, - воробьёв стрелять. Чтобы привязать резинку к рагатулине, нужна была короткая, медная проволока, тоненькая. А была длинная. Бронька приладил эту проволочку на чурку, придерживал её левой рукой, а правой ухватил огромный, тяжёлый топор и, размахнувшись, отхватил себе большой палец. Вот было больно… Почти жизнь прожил, всякое терпеть приходилось, но ту боль, из детства, пронёс сквозь всю жизнь, помнил…--

- Который? Который болит-то?

Казалось, что болит всё, не только зубы, не только голова, но даже спина отнялась, колени ныли и дробно тряслись руки.

С какой-то попытки всёже удалось захватить зуб. Чуть поднатужившись, Бронислав вытащил мучителя. Не вырвал, а именно вытащил, плавно и медленно.

Стало легко. Колени перестали ныть, только усилился гул в голове, в ушах.
Прилёг. Отгородился от гула шубой, которую ещё успел натянуть на начинающееся забвение…
--… Никогда выше крыши дома не залезал. На крыше-то голова кругом. А тут, летом, надо было рыбу сопровождать на вертолёте. Бригадир приказал.
Бронислав умостился за бочками, возле иллюминатора. Когда вертолёт, легко оторвавшись от площадки, заложил крутой вираж над озером, набирая высоту, охотник так переполошился, что, не помня себя, кинулся через бочки и мешки с поклажей в кабину пилотов с истошным криком: «Валимся!!!». Пилоты перепугались не меньше самого Брони, понять ничего не могли, а он всё вопил и вопил: «Валимся!!!», ошалело продирался в кабину…. --

За окном снова темно. А может быть это всё ещё…
- Сколько же дней этот молот долбит в висок? Или сколько ночей?

На коленях искал мешок из под таблеток. Там же, на полу тряс его, в надежде хоть что-то извлечь. Напрасно.

На глаза попали пассатижи. Они всё ещё удерживали зуб.
- А что же тогда так болит? М-м-м, не тот. Не тот зуб вырвал…

Снова забытьё. Снова боль.

Опять осторожно пихал в рот пассатижи, за вздувшуюся как мяч щеку. Пытался нащупать больной зуб. Тянул его, пассатижи срывались, снова повторял попытку. Раскачивал, поворачивал и… отламывал с хрустом и скрежетом, падал на нары.

Приходя в себя, а скорее, просто включая «автопилот», подтапливал печку. Курил. Хотелось пить, но воды не было. Надо идти на озеро, - долбить лёд. Сил нет.
Делал шаг за дверь, ловил пятернёй податливый снежный заструг, прикладывал туда, где губы. Холодно. В глазах, а может в голове, плясали какие-то человечки, кривлялись и строили рожицы.

Кажется, снова пурга. Уже была, уже гудело в трубе, скребло голой, упругой веткой по спине зимовья…
Приходил в себя оттого, что больно шарил пассатижами во рту, пытаясь ухватить, поймать обломки. Руки в засохшей крови. Большая, уродливая голова, - звенит.

Осминкин прилетел на вертолёте, как и обещал, как раз через две недели. Водочки привёз, деликатесов всяких. Ладно, хоть не отпустил вертушку сразу, - опыт сказался. Бронислава, в бессознательном состоянии доставили в больничку. В руке у него были крепко зажаты пассатижи, которые удерживали уже шестой зуб.

Летними вечерами, особенно перед самым закатом, озеро будто светится откуда-то из глубин. И свет этот, как солнышко в горах спрячется, превращается в молоко. Молоко это стремительно покрывает озеро слоёным пирогом. Хочется окунуться в это молоко – туман, окунуться и обрести вечную молодость и силу.

Бронислав так и охотится с Осминкиным. Новую мясорубку купил, котлеты стряпает. Да и зубы у него, почти все выросли, правда, - железные.

Поверх молочного тумана чётко вырисовывается гряда далёких, задумчивых гор. Они будто подвешены невидимыми нитями к едва мерцающим звёздам. Дальнее…

А.Томилов.        2010 г.