кн. 7. Медсестра. ч. 2

 
                Ч а с т ь    в т о р а я.

                Г л а в а 1.

          Откуда бы Калерия с Олежкой не возвращались, из малой поездки или большой, Москве всегда радовались как дети. Калерия, разумеется, сдерживала свои эмоции, но Олежка говорил за двоих:
          - Ой, мама, смотри, Курский вокзал переделывают.
          - Ты хочешь сказать, реконструкцию делают?
          - А это не одно и тоже?
          - Возможно, ты прав – реконструкция – это перестройка зданий, путей, внешнего вида  и внутренних расположений вокзала. Я, наверное, с дороги, говорю не совсем внятно?
          - Я всё понял. Вокзал и всё вокруг него улучшают, и когда мы с него поедем в следующий раз, увидим много нового.
          - Боюсь, что не скоро мы будем ехать с этого вокзала. Помнишь, мы в Прибалтику ехали с Рижского вокзала? – Калерия намеренно отводила разговор от этого угла Москвы.
          - И тот вокзал красивей Курского. И находится ближе к нашему дому – пешком можно до него дойти.
          - Ты не путаешь? До Белорусского от нашего дома можно пешком дойти. Но идти очень долго. Сначала надо дойти по нашим переулкам до центральной улицы Горького, потом по ней если перейти на другую сторону, можно добраться на троллейбусах.
          - Ну да! Это Белорусский вокзал близко от нас. С него мы провожали Альку и Кристину с мамой их – Анной в Польшу. А Рижский вокзал от нас точно, очень далеко, до него надо ехать по Рижской же линии метро.
          - Ты уже линии метро изучаешь? – Удивилась Калерия.
          - А ты мне книжечки-раскладушки о метро покупаешь. В книжечках, когда их раскроешь,  написано, где Кольцевая линия, где Рижская, где Таганская, где Фили расположены.
          - Вот, на Филёвской линии метро пока задержимся, - говорила Реля, останавливаясь чтоб передохнуть у скамейки. – Снимай и ты свой рюкзак, отдохнём немного.
          - Ты устала, мама. Давай я чемодан понесу.
          - Ещё наносишься, когда чуть подрастёшь. Посидим немного, пока в метро не вошли. Итак, мы вспомнили метро Фили, а рядом с метро прекрасный парк. И если идти по тенистому парку, можно выйти к реке, где люди купаются. В Москве, как видишь, тоже не прохладно.
          - Жарит, почище чем в Херсоне. И ты хочешь сказать, что как приедем домой, так и махнём на Фили? Покупаемся там в Москве-реке?
          - Угадал. Днепр нас не баловал в последние дни, так в Москве погода такая, что хоть сейчас на речку. Но надо отвезти вещи, что-то приготовить на обед наш, и двигаться на Фили.
          - И покушать можно на Филях. Помнишь, мы заходили в шикарную столовую, в которой много входов в объекты питания – заходи куда хочешь и еда разная – выбирай.
          - Это кухня-комбинат. – Припомнила Реля. - Или что-то вроде этого. Там, действительно, готовят разнообразную еду. Даже Юрий Александрович и то хвалил их блюда, когда мы с ним туда забрели.
          - Вы с ним купались в Москве-реке? – Заинтересовался сын.
          - Нет. Было ещё прохладно на Москве-реке. И поляки не очень любят купаться даже летом – дипломатия. Я показывала Юрию дачу Сталина – правда нас не особо к ней подпускали.
          - Издалека смотрели? – Удивился мальчишка.
          - Да, а потом мы прогулялись по интересному парку, и зашли в этот комбинат.
          - Белочку видели с дядей Юрой, когда по парку гуляли? Нет? Она лишь мне показывается. Я спрашивал у ребят в детском саду, кто живёт возле парка Фили, никто из них не видел белок. Воспитательница, Ольга Викторовна пошутила, что у них глаза не такие внимательные и зоркие, как у меня. Она вообще насчёт меня много шутит.
          - Любит она тебя, - улыбнулась мать. – Теперь родила ребёнка и, думаешь, как назвала?
          - Ольга Викторовна говорила, что если у неё будет мальчик, назовёт Олегом. Но это не по моему имени, а по имени её деда – тот тоже Олег. Так поедем мы сразу на Фили, и там покушаем. Потом покупаемся, и опять покушаем.
          - Чувствую, что ты голодный. Обед мы сообразим дома, а то до Филей не доберёмся.
          - Да, но дома у нас ничего нет.
          - Купим по дороге яйца, колбасу, масла – всё это можно поджарить быстро и поесть.
          - Здорово! Давно такого не ел. А запить?
          - Запить можно соками или компотом, который остался у нас с прошлой осени.
          - Компот есть ещё? А я думал, что мы их все съели. А на пляже купим ситро в бутылках?
          - Я вижу, ты пить хочешь. В автоматах, у метро напьёмся воды газированной.
          - Ой - я! Тогда пойдём скорей к метро.
          Выпив освежающей воды и спустившись в метро, они почувствовали как всё дорого им в Москве. Каждая станция, мимо которой они ехали, вызывала у Олежки воспоминания, не только внутренним своим оформлением. Сын вспоминал внешний вид станций по своим книжечкам метро, которые с удовольствием покупала мать. Получив картинку метро, сын просил показать его «в натуре».  Приходилось не раз выходить из подземки, чтобы Олежка мог полюбоваться станцией и окружающими её архитектурными строениями. И, как бы фотографировал красоту в зрительной памяти, чем поражал иногда мать и удивлял едущих в метро людей.
          - Метро «Красные Ворота» - это и, правда, красивые ворота. Их строили наверху, на земле, когда русские войска возвращались с победой над врагами и солдаты проходили под этими Воротами, которые ещё называют Арками, - рассказывал так, как ранее они с сыном слышали от  экскурсовода, примкнув по пути к незнакомой экскурсии – возможно иностранцев.
         - Может быть, русские воины победители проходили под Триумфальными воротами? - Хитро заметил кто-то из ехавших в вагоне метро – Реле показался мужской голос.
- Что вы, тётя, Триумфальную Арку построили позже Красных Ворот. Это же она стояла возле метро «Маяковская», куда мы с мамой едем. А потом её перенесли к Бородинской панораме – это панорама рассказывает, как русские победили французов в 1812 году – у меня и книга такая есть. Бородинская панорама далеко от нашего переулка – пешком не дойдёшь. И зачем  Триумфальную Арку туда перевезли – не знаю.  Было бы лучше, если бы она стояла на площади Маяковской. Пришёл пешком на площадь, а там Арка красивая. А так надо ехать к Бородинской панораме. Но если удастся в Панораму попасть – столько там интересного. Про войну – как наши русские воевали под Москвой. Там такой бой на картине изображён! А внизу картины даже фигурки бойцов, как живые. Все бегут в атаку, хотя и пули и снаряды вокруг летят.
- Ты стихотворение знаешь? – Спросил любознательный студент, как определила Калерия. И продекламировал:
                Смешались в кучу – кони, люди
                И залпы тысячи орудий
                Слились в протяжный вой.

- Да, - подтвердил Олежка. – Там  ещё такие стихи:
                Скажи-ка, дядя, ведь недаром
                Москва, спалённая пожаром,
                Французу отдана.
                Ведь были схватки боевые
                Да говорят, ещё какие!
                Недаром помнит вся Россия
                Про день Бородина. 
          - Это стихи Лермонтова. Он сам не был в тот бою, но зато дядя ему всё рассказал. А он так поразился боем, вот стихи и написал.          
- Ты, мальчик, уже историю Москвы знаешь. А в школу ходишь?
Реля взглянула на любопытную «тётю». Это была женщина, говорившая мужским голосом. Где могла дама добыть такой бас? Или операцию сделали неудачно на голосовых связках? Реля знала, что в Москве есть такой певец – в детстве переболел ангиной, теперь поёт хриплым голосом и, как отзываются о нём, поёт поразительно. Юрий Александрович, через своё посольство, достал этой весной билеты в театр на Таганке и повёл Релю смотреть на этого певца, не предупредив, на какого артиста ведёт. Ставили спектакль о Пугачёве, и там этот певец рвал цепи, играя Хлопушу из «Капитанской дочери»: - «Проведите, проведите меня к нему, я хочу видеть этого человека!» Реле не понравился спектакль. Она помнила слова Пушкина про «Русский бунт – ужасный и беспощадный». О чём и сказала Юрию, когда они гуляли по ночной Москве, после спектакля.
Поляк удивился: - «И артиста не заметила, который на цепи кидался? Фамилия у него знаменитая, по всей Москве сейчас о нём говорят. Поёт хорошо».
- «Поёт, может быть, хорошо. Я, при своей загруженности детским садом и учёбой ни разу не слышала. В спектакле он мне не очень понравился. Говорят, что Высоцкий, – Калерия ещё в театре изучила программку, - снимается в кино. Вот там, возможно, он потрясёт меня. Вроде и песни там его есть».
- «Жаль, - сказал Юрий, - что не смогу посмотреть с тобой  фильмы, где Высоцкий поёт, мы уезжаем в Варшаву, где детям надо учиться в польской школе».
От мгновенных воспоминаний Калерию отвлёк разговор сына.    
- Скоро пойду, через неделю, в первый класс, - отвечал Олег женщине с мужским голосом.
- Такой большой, такой умный и в первый класс?
- Ну да! Мне семь лет исполнилось в мае месяце. Мы с мамой пораньше вернулись с Юга, чтоб купить мне форму в школу. Но форма подождёт, потому что в Москве жарко, и надо нам поплавать ещё в Москве-реке.
- Ты и плавать умеешь? – Удивилась какая-то старушка. – У меня внуку десять лет, он воды боится.
- А вы отдайте внука в бассейн, и его научат там плавать, - посоветовал Олежка.
- Ты, милок, в Центре живёшь, а мы-то на окраине – там не больно поплаваешь.
- Но на окраинах Москва-река везде, - возразил сын Рели, как бывалый москвич. – И озёра есть под Москвой – точно знаю. Я сначала учился плавать в реке, под названием Днепр – это на Украине. Потом меня мама стала водить в бассейн «Москва», а там говорят: - «Раз ему нет семи лет, он должен походить к тренеру». Я и ходил. Тренер научил нас с вышки прыгать, ещё нырять и под водой смотреть.
- Зачем же открывать глаза в хлорированной воде? – поёжился парень, собирающийся выходить из вагона.
Олежка проводил его взглядом и не ответил. Не счёл нужным тратить зря слова. Но кого-то всё же задела реплика парня.
- А что хлорированная вода? – Рассуждал дедушка в тёплой одежде. - Всё лучше, чем вода с илом.  А мы, тоже семилетние, купались в любой воде и не болели.
- Что же теперь, - заметила укоризненно дама с мужским голосом, - одеваете, чуть ли не телогрейку летом. Или не закалились с детских лет?
- Пустые слова, дочка, говоришь. Смолоду можно быть закалённому, а, пройдя две войны, ох как ослабеть! То-то, мне мальчонка нравится. Я, в его годы, тоже смышленым был. И жил в центре Москвы – тоже много знал. А как пошёл на войну, вернулся, и дали нам квартиру далеко от  центра, то всё забылось. Но ты мне, внучок, напомнил много из детства, хотя тогда Бородинской панорамы не было на Минском шоссе. Впрочем, внуки мои живут в районе Бронных улиц, но они мне ничего о Бородинской битве не рассказывают.
- Мы с мамой живём возле Бронных улиц! – Воскликнул Олежка. – Наш Спиридоньевский переулок пересекает Малую Бронную.
- Тогда расскажи деду, как вы ездите к «Бородинской панораме». Я приеду к внукам и за руки их туда отвезу.
- Это просто. Доходите до аптеки, что на перекрёстке Малой Бронной находится.
- Знаю, я эту аптеку. Не раз там лекарства брал.
- И сворачиваете налево, если напротив аптеки стоите. А стоите спиной, идёте направо.
- По Спиридоновскому переулку, верно?
- Точно. Идёте до начала его, упираетесь в улицу Алексея Толстого. То красивая улица – на ней много загадочных домов, которые мы с мамой разгадываем, если удастся почитать в книгах о них.
- Где книги берёте, в которых улицы Москвы описаны? – Заинтересовалась красивая девушка, видимо приезжая студентка, как отметила Реля.
- Книги продают иногда о Москве. Я маме выиграл в лотерею «Огни Москвы». Там же купили «Ту граду быть», - это всё о Москве. В библиотеке можно найти в Некрасовской, куда мы с мамой ходим.
- А в другой библиотеке нельзя поискать?
- Наверное, можно. Вы попробуйте. Но я хочу дедушке сказать, как проехать до Бородинской панорамы.
- Да, внучек, ты забыл обо мне, беседуя с красивыми девушками.
- Я не забыл. Это девушка у меня про книги спросила. Должен же был я ответить.
- Смотрите, какая обходительность, - заметил молодой мужичина, рядом с которым стояла девочка.- Учись у мальчика, доченька, как можно разговаривать сразу с несколькими людьми. Ты, у нас, такая бука, слова из тебя не вытащишь. А мальчик с целым вагоном беседу ведёт.
Олежка выслушал в свой адрес слова и, не поняв, то ли хвалят его, то ли ругают, обратился к деду: - Значит, не переходя улицы Алексея Толстого, садитесь на автобус, под номером 107, он довезёт вас  до «Бородинской панорамы».
- Э, дорогой, - вставил слово старик. – Автобусом под номером 107 я с внуками ездил в «Детский Мир».
- Правильно, - подтвердил Олежка. – В «Детский Мир» мы с мамой ездим тоже на 107 автобусе, но в противоположную сторону.
- Вот ведь невезуха какая! И никто из внуков мне не мог прочесть, что этот же автобус идёт и к «Бородинской Панораме». Улицы красивые ведут к ней?
- Будете проезжать, - как заправский экскурсовод объяснял Олежка, - мимо высотного дома, на Большой Садовой – вот где красота. Потом по Садовой улице поедете до Американского посольства и свернёте на Кутузовский проспект.
- Это же Кутузов был Главнокомандующим в Бородинском сражении? – Проверял познания Олежки старичок.
- Да. Так в книжке про Бородино написано. Кутузов в одном бою – ещё до Бородинского сражения, глаз потерял. Ему в лицо пуля попала или снаряд – я не знаю. Но не стало глаза. Так Кутузов, с одним глазом, а выиграл Бородинское сражение 
- Ладно, - поднялась в места Калерия. – Нам выходить, сын. Попрощайся с новыми знакомыми. – Она поправила на Олежке рюкзак и взяла чемодан. – До свидания всем.
- До свидания, - сказал и Олег, направляясь к дверям.
- Будь здоров, малый! Приятно думать, какая у нас любознательная смена растёт.
Весь день мать с сыном провели, как задумали – на Москве-реке. Вернулись, освежённые в водах реки и  счастливые. А дома ждал сюрприз. Выпивший Николай ждал их, возлежа в общей комнате, на диванчике, на котором спала Калерия. Но с ростом молодой женщины можно было на нём уместиться, а с ростом Николая диван был мал, мужские ноги свисали с валика. Бывший муж лежал так видимо недолго, потому что даже не изволил разуться.
- Сколько лет! Сколько зим! – Иронизировала Калерия. - С чего это ради, ваше Пьяное Величество, пожаловали?
- Здравствуйте! Мне тётка Машка сказала по телефону, что вы вернулись из Украины – вот, решил проведать. Подойди, сын, поздоровайся с папкой.
- Я из любого конца комнаты  могу «здравствуй» сказать. А ты чего опять пьяным пришёл? И улёгся на диван, где мама спит? Испачкать можешь, а у нас пылесоса нет.
- Если бы твоя мама жила со мной, то был бы у вас и пылесос и холодильник. А то купили лишь телевизор, в котором ничего хорошего увидеть невозможно.
- Это не твоё дело судить, что можно увидеть по телевизору, - возразила Реля. – По моему мнению, он Олежке очень даже помогает в развитии. А хочешь нам холодильник купить – возражать не буду. Олежка, ты в туалет хотел. Иди, а я тут с папой твоим поговорю. – И когда мальчик вышел, продолжала: - Алименты платишь мизерные, подарков сыну никаких. По-видимому деньги, предназначенные на подарки – пропиваешь.
Калерия сказала бы ещё, но сын быстро справился со своими делами вне комнаты. 
- Купил бы вам много всего, что в доме требуется, если бы ты жила со мной. Олежка, ты не хочешь пойти во двор? Мы с мамой поговорим.
- Что ты сына выпроваживаешь? Он сегодня наплавался и надышался свежим воздухом. А ты не хочешь ли покинуть комнату, которую провонял перегаром – пахнет же невыносимо.
- Невыносимо! Тебе всегда не приятно меня видеть.
- Ты приди хоть раз трезвым – по другому поговорим.
- И ты со мной сойдёшься, станем жить? – С надеждой спросил Николай, поднимаясь с диванчика.
- Это с какой радости? У тебя есть семья, дети.
- Сама знаешь, какая семья, какие сыновья – двойняшки. Тебе уже в красках описали, что я получил, разойдясь с тобой. Как говориться, за что боролся, на то и напоролся. Оставил, по своей глупости, прекрасную жену и нормального сына, чтоб…
- Перестань! – Сквозь зубы сказала Калерия. – Не рассказывай Олежке, как ты там живёшь. Да и меня может вырвать от твоих излияний. Пожалуйста, уходи!
- Проведи меня. Поговорим в коридоре, если ты не хочешь, чтоб сын слышал.
- Олег, открой окно, пусть комната наша проветрится. И смотри телевизор, пока мы с отцом твоим поговорим. – Она провела бывшего любимого человека до конца длинного коридора. Остановились у дверей.
- Вот, - проворчал Николай, - чтоб все, проходящие на второй этаж, слышали наш спор.
- Спорить нам с тобой не о чём. У меня лишь просьба к Вашему Пьяному Величеству. Мы с тобой разошлись уже почти семь лет назад. Почему ты, стоя на очереди на квартиру, до сих пор не выписался из нашей комнаты? Тебе же предлагали несколько комнат. Неужели не нашёл такой, чтоб жить там с новой семьёй?
- Глупая, здесь мы все трое ещё стоим на очереди. И можем получить на троих квартиру, не комнату. Надо лишь чтоб я разошёлся с той женщиной, которая меня двойней поймала, и сошёлся с тобой.
- Какие у тебя Наполеоновские планы! Это как можно разойтись с матерью двойняшек и жениться вновь на бывшей жене?
- А если это не мои двойняшки? Они не похожи не на жену, не на отца – то – есть меня, а на прохожего молодца.
- Не грешил бы ты, на детей наговаривая. Зачали их в пьяном угаре и потом, я уверена, не остановились. И какие дети должны родиться у запойных алкоголиков? – Выговаривала Калерия.
- Не сердись. Это я к тому сказал, что жена не только со мной тогда жила, со многими.
- Лихо! Женщина жила с целой футбольной командой, а тебе навязала, по твоим словам, двойняшек, ни на кого из твоих родных не похожих?
- Я так всем и говорю, что ни на мою родню, ни на родню жены, ни между собой мальчики не похожи. И растут блатными, каких в роду нашем не было.
- Вот тебе раз! Когда мы познакомились, ты представил мне твою сестрицу, что она именно такая и развратная: – «Её только потолок не толок» - твои слова?
- Говорил. Люська и сейчас матери голову морочит, что ей лучше гулять, чем замуж идти.
- Тогда дети твои в тётушку.
- Ты глупости говоришь. Олежка же растёт совсем не такой – все мне о нём рассказывают лишь хорошее.
- Это воспитание, а не подражание тётушке Люсе. Но хватит об этом. Я вижу, что сына ты своим появлением разневал. Прошу тебя, согласись на комнату и освободи мне эту. Догадываюсь, что ты не хочешь выписываться, чтоб я не привела сюда другого мужчину.
- Именно поэтому я и плачу за жилплощадь. Привести сюда нового мужа ты не сможешь.
- Я и не стремлюсь. Если уж на то пошло, то могла бы выйти замуж за богатого Москвича, который мне даже переехать в его богатую квартиру предлагал.
- Знаю, что был у тебя такой гадёныш. И как-то подстерёг, когда он в свадебном наряде приходил нервы тебе трепать, дал по морде.
- Не ври! Если бы ты ударил того доброго молодца он бы тебе, во-первых, сдачи дал – у него разряд по боксу. Во-вторых, он не один был, а с другом – они бы тебя определили в больницу. И в третьих, если бы ты посмел прикоснуться к любимому сыну директора ресторана – засадили бы за решётку.
- Поэтому ты и не пошла замуж за такого положительного героя?
- Хватит, Коля. Просьба моя прежняя. Выпишись, пожалуйста, из нашей комнаты – я сама стану за жилплощадь платить.
- Но если я выпишусь, ты не получишь отдельной квартиры со мной.
- Наивный ты человек. То тебе твоя мама сказала, что разведётесь и станете жить как муж с женой – ты помчался выполнять её приказ с радостью. И предчувствовал, как будешь рвать мне нервы – разведённой жене – что не по нраву тебя, оделся и ушёл гулять.
- Так бы никогда не было.
- Так было, Коля. Ты, ещё не получив развода, стал встречаться с грязной женщиной, твоей будущей женой.
- Хотел тебя попугать. Думал, что бросишься к ней драться, и вернёшь мужа. Специально привёл тогда её в Народный суд.
- Но я не доставила тебе такого счастья. Драться с непромытой женщиной, себя позорить. Взгляд мой зацепил её, а сердце от тебя отвернулось. У меня тогда болел сын, с затуманенными глазами бегала к нему в больницу – даже на Москву некогда было смотреть в моей беде. Потому даже рада была, что ты такую прицепу себе нашёл.
- И когда я пришёл мириться в то печальное время, ты выкинула бутылку водки за окно.
- Это когда вы с моей мамой сидели рядом, выпивали эту проклятую водку, и решали всё за меня? – Припомнила равнодушно Калерия и удивилась – тогда она очень гневалась: - Напоминаю, я уже видела возле народного суда грязную бабу, которая у меня, угнетённой болезнью Олежки, вызвала позывы к рвоте. А когда я вернулась домой, к вашему пиршеству с моей мамой, женщину эту гнала с лестницы тётя Шура со второго этажа.
- Да. И получив от тебя разгон, с вышвыриванием бутылки  с оставшейся в ней водкой, я вернулся к «грязной» женщине, как ты верно определила.
- С чем тебя и поздравляю, - сказала, открыв незаметно дверь, соседка, любимая Релей.
- Валентина! – Воскликнула молодая женщина. – Ты выручила меня от тяжкого разговора с бывшим мужем. Видишь, в какие воспоминания ввёрг меня Николай. Давно я муть со дна не поднимала, со дня нашего развода. Всё, Коля. Больше не навязывайся мне с мифической квартирой. Это блеф, придуманный твоим пьяным мозгом. Если бы я даже согласилась, ничего не выйдет. Так что получай свою жилплощадь. И пусть меня снимут с очереди. Будет Олежки десять лет, мы вновь станем на очередь, потому что живём в сырой и тёмной квартире.
- Ты ж не хочешь ничего светлого. Вон, какой королевич тебе свою квартиру предлагал.
- И то Реля хорошего парня прогнала, - вмешалась Валентина. – И ты, Николай, уходи, не тревожь бывшей жене душу. Разбитой посуды, не склеишь. Что ты уцепился за эту гнилую комнату?
- Ухожу. Когда выпишусь, принесу тебе книжку за квартплату.
- Сделай милость, принеси. Можешь опустить в почтовый ящик. Не обязательно входить в комнату и ложиться на мой маленький диванчик – из него потом пьяный дух за вечер не уходит.
- Не буду входить в комнату. Возьми ключи. Книжечку я в почтовый ящик опущу, когда выпишусь. Но учти, больше тебе предложений сойтись не будет.
- Очень вами благодарна, барин. Милость оказали. Привет вашей матушке-спекулянтке.
Николай открыл рывком дверь и вышел. Валентина посмотрела на соседку.
- Что, дорогая, дёрнул опять за нервы? Он не выписывался, мечтал, что сойдёшься с ним?
- Ты же знаешь, что этого никогда не будет. Меня бесит то, что может заходить в комнату, когда нас нет дома, рассматривать, как мы живём. Скажи мне, как твоя беременность?
- Цвету и пахну. Почувствовала, что ты с Олежкой возвращаетесь, решила вас подкормить. Вот принесла вам в судочках ужин. Здесь суп-харчо, как ты любишь и котлетки для Олежки. Пошли на кухню, я всё это выгружу на твоём столе.
- Вот спасибо. Потому что мне надо готовить, а продуктов ещё не закуплено.
- Продукты вам закуплены и в моей комнате в холодильнике. Пришла тебе сказать, чтоб ты пользовалась моим агрегатом.
- Спасибо, я уже мечтаю свой холодильник купить, только поставить мне его в нашей комнате негде. И за ужин, большое спасибо. После беседы с Николаем не знаю, как бы приготовила его. Ты вернёшься к мужу или будешь здесь ночевать?
- Супруг мой уехал в командировку. Так что я побуду с тобой и Олежкой. Помогу в школу нашего мальчика отвести. Николай же не затем приходил, чтоб помочь первокласснику?
- Даже не вспомнил, что первый сын его в школу пойдёт. Больше его волнуют наши отношения. Ни слова не сказал, в отношении школы, тем более подарка не принёс, как порядочные отцы делают.
- Подарок сделаю я – пенал красивый и карандаши. Блокнот ещё ему купила. А как с формой у вас?
- Завтра поедем в «Детский Мир», если день будет не жаркий. А если солнце ещё нас побалует, опять на речку, как сегодня. Надо накупаться. Днепр вышвырнул нас с Олежкой из вод своих безжалостно.
- Там холера, как я слышала, от вернувшихся из тех краёв. Ты уж, наверное, стихи сложила за такую обиду? Я имею в виду Днепр, вдруг ставший враждебным и холеру.
- Сложила. Но прочту тебе их, когда Олежку помою в душе, накормлю и спать уложу. Тогда приду к тебе, посидим, поговорим. А сейчас к сыну пойду. Такое впечатление, что он сильно на отца обиделся.
- Можно, с ним поздороваться? С интересным мальчиком нашим.
- Естественно можно. – Калерия прошла к своей комнате и открыла дверь: - Олежка, выйди, поздоровайся с тётей Валей.
- Ой, тётя Валя, как я соскучился! – Мальчик кинулся в объятия к соседке, как не бросался к родной тётушке, тоже Валентине.
- Здравствуй, мой милый. А я уж как соскучилась. В школу с тобой пойду, для этого и сюда приехала.
- Из командировки вернулись?
- Нет, я теперь в другом месте живу. Пришла вот вас проведать. В «Детский Мир» с вами поеду, вместе будем форму выбирать. Правда, я и своему будущему ребёночку хочу вещички посмотреть.
- Ой-я! А когда малыш родится? – Олежка знал от Рели, что соседка ждёт дитя.
- Ты думаешь, это будет мальчик? – Обрадовалась Валентина.
- Не знаю. Но вы так сказали, что у вас будет ребёночек. Я и подумал – мальчик.
- Я рада была тебя увидеть. А сейчас ты пойдёшь в свою комнату, и вы решите все свои сегодняшние дела с мамой. Завтра, возможно, в «Детский Мир» поедем.


                Г л а в а  2

          Калерия с Олежкой вернулись в свою комнату, и мать решила выяснить до ужина, кое-какие вопросы, волновавшие её:
          - Почему ты, родной мой, так неласково встретил отца?
          - Я испугался почему-то, что он хочет меня забрать во вторую семью, где у него два сына – дурака растут – так мне тётка Машка говорила.
Калерия наливалась гневом против наглой старой женщины, позволяющей себе лезть в их жизнь. Но что сыновья у Николая ненормальные знал весь двор, поэтому она не стала разуверять Олежку в том, что братья его – нормальные дети. Обманывать сына, она себе не позволяла.
          - Но Николай никогда мне не говорил, что хочет тебя познакомить со своими сыновьями.
          - Он не говорил тебе, а Марье Яковлевне хвастался, что заберёт меня от тебя и буду я жить с его сыновьями как брат.
          - Никогда твой отец не мог так сказать. Думаю, что и в мыслях его не было забрать тебя жить к себе. Он отлично понимает, что нельзя сводить таких разных сыновей его.
          - Ещё он тёте Маше говорил, что это не его сыновья, а он хочет жить со мной и с тобой.
          - Мало ли что он хочет. Как видишь, я его тоже не принимаю.
          - А если бы, ты умерла, мама, меня бы отдали, в другую семью папки? – Олежка заплакал.
          - Что тебе в голову приходит, родной мой? – Калерия села рядом с сыном на диване, обняла его. – Так не бывает, чтоб родители умирали, не вырастив своих деток.
- Ты забыла? У близнецов – Васи и Маши умерла мама от водки. И их хотели отдать в детский дом, но потом приехал их родной отец и забрал их к себе.
- Я же не пью водку и вино, как это делала мать Васи и Маши. Это, во-первых. А во-вторых, отец Маши и Васи оказался очень добрым человеком, и детям у него жить стало легче.  Пример к нам с тобой никак не подходит. Я буду жить долго, выращу тебя, ещё, быть может, внуков увижу.
- А если внуков не будет?
- Бывает, что люди не имеют детей. И что же! Они живут без них или в детских домах ищут себе детей, кому бы они могли отдать свою любовь.
- Так ты меня любишь? И никому не отдашь?
- Конечно, люблю. Никому не отдам. Ты самый дорогой мой человек на свете.
- А если б тебе пришли и сказали, что я не твой сын. Меня подменили в роддоме на чужого тебе, а твой сын живёт с другими людьми?
- Ты мой! Я узнала тебя по смуглой мордашке, в первый же раз, когда тебя принесли на кормление. К тому же ты меченный родинкой на ягодице – подсолнухом. Помню, мне сказали о родинке, когда ты только появился на свет, а в первый раз принесли в палату, то развела все пелёнки, чтобы убедиться, что родинка есть. Всё рассмотрела.
- А если бы и у того мальчика был подсолнух на попке? И тебе бы сказали, что над родным твоим сыном издеваются его другие родители?
- Мы бы с тобой пошли и забрали того мальчика от плохих людей. Но ты не волнуйся, родинки у людей бывают очень редко при рождении. Так что ты единственный мой сын и никто у меня, тебя не отнимет. А теперь кушать, и омоем тебя перед сном душем, чтоб тебе больше не снились гадкие сновидения. А тёте Маше, когда она будет нашёптывать тебе глупости, скажи, чтоб она сплетни не собирала и от себя ничего не придумывала.
- Ты же можешь с ней поговорить так, чтоб ей в голову не приходили дурные мысли.
- Я поговорю с ней обязательно. Выберу момент и так ей выскажусь – она надолго забудет, как тебе глупости говорить. Она даже сейчас нас может подслушивать под дверью и делать выводы для себя, - Реля, собирая чистые вещи Олежке для купания, сделала два шага и быстро открыла дверь, застав соседку как раз возле неё: - Ой, Марья Яковлевна, вы как обычно на своём посту! Не ушибла ли я вас? И представьте себе, не в первый раз.
- Это тебя, много лет назад чуть не убили этой дверью, а я умею спасаться.
- Счастье ваше. А я, по молодости и по неопытности попалась. Ещё причина была – развод муж затеял по просьбе своей мамы-спекулянтки, да по вашему, как я думаю, совету. Вы  любите всем советы давать, вроде по жалости. А потом тешитесь, если удалось людям жизнь испортить.
- В твою жизнь я лезла лишь тем, что сожалела тебе, не Николаю, как ты думаешь.
- А тут и думать нечего, Марья, - подошла со стороны Валентина. – В то время, когда Коля привёз в Москву Релю с Олежкой, у тебя, в твоей шикарной квартире на улице Воровского никак не могла выйти замуж двадцатипятилетняя дочь.
- Да, моя Наташа достойная была невеста – институт окончила, работа хорошая.
- А тут вдруг Николай, к которому твоя образованная дочь была неравнодушной, привёз жену с ребёнком. Видела бы ты, как она здесь, прямо при Реле лезла под мужика, вроде сочувствуя ему. Мол, как же так! Я такая образованная с хорошей работой ждала тебя, а ты.
- Не ври, Валя! Вот уж не думала, что беременные, в твоём возрасте, могут придумывать.
- Маша, я правду говорю. Твоя облезлая Наташа буквально липла к Николаю, будто говоря, разведись и я, со своей шикарной квартирой, приму тебя.
- Что ж Колька, разведясь, не пошёл к Наташе? – Обозлилась Марья Яковлевна.
- Он пил, а к Наталье твоей не пошёл. Вон, как теперь мы знаем, подцепил пьяную бабу с которой и детей ненормальных нажил.
- Хватит, дорогие соседки, - Калерия улыбнулась, - пропустите нас с сыном в ванну.  Или ты, Валя, тоже туда идёшь?
- Что ты! У мужа моюсь, в индивидуальной ванне.
- Пора бы к мужу и прописаться, - процедила, сквозь зубы, Марья Яковлевна. – Оставила бы свою комнату Реле с сыном – она хоть сухая.
- И ты, Маша, не прописана у мужа в его семиметровой комнате, но и не  расписана с ним.
- А чего расписываться нам, старикам. Хватит того, что он мне пенсию заработал. – Этими словами Марья Яковлевна колола соседку, потому что Валя не раз упрекала её, что не работает, а эксплуатирует своего мужа.
Дальше Калерия не слушала. Она решительно прошла в ванную, Олежка за ней.
- Чего они ругаются, мама?
- Это старые счёты соседей. Когда люди живут долго в коммуналке, им есть что сказать.
- И у тебя уже есть злые слова к тётке Машке? Лезет в чужие дела. Себя бы соблюдала, как дядя Вася говорит.  А то ведёт молодых мужиков в их комнату, когда его нет дома. А его ругает, что он пьёт из-за этого. Это дядя Вася мне говорил.
- Я знаю, что он, выпивши, говорит, что ему в голову придёт. Не стану заступаться за тётю Машу, но ты, родной мой, не повторяй слова её мужа. Есть пословица – две собаки дерутся, третья не вступай.
- Я не буду про тётю Машу ничего говорить. Но и она пусть под дверями не слушает, чтоб потом сплетни про тебя распускать. А то всё про тебя говорит с мамой Максима с шестого этажа. Если ты работала с мамой Максима, а тётка Машка с нами живёт то можно о тебе всякие гадости говорить?
- Успокойся, полезай под душ. Я обещаю тебе, что отучу Марью Яковлевну распускать обо мне небылицы.
- Что её больной ум выдумает, то она разносит по всему нашему двору – это дядя Вася так кричал на тётю Машу, ещё весной.
- Хорошо помнишь. Но ты веришь маме, что с Марьей Яковлевной я разберусь, то давай забудем о ней. Она не достойна нашего времени, которое нам осталось до твоей школы. Ты на учёбу отправишься, а я на новую работу. Впечатлений будет много, что у тебя, что у меня – будем ими делиться.
- И, правда, ну её, эту тётку Машку, говорить о ней не будем. Мама, не драй мне так спину. Я, наверное, обгорел на московском солнце, что-то кожа болит.
- Не выдумывай. Загорел ты в Украине. Но сильно тереть не надо – в этом ты прав. Ну, помылся? И в постель иди. А я тут тоже ополоснусь и постираю кое-что.
- А можно я телевизор включу?
- Не стоит, родной. Нам с тобой надо теперь к жёсткому режиму привыкать. Вставать по утрам рано придётся. Тебе в школу, мне на работу, а до этого завтрак маме приготовить, так что у нас теперь минутки будут иметь большое значение.
Через полчаса Калерия зашла в комнату. Олежка спал. – «Устал, - подумала мать с удовольствием. – Купался, нырял в Москву – реку, обзавёлся новыми друзьями. Ничего, что друзья на один день. Встретятся ли ещё хоть раз на Москве-реке, не известно».  Она полюбовалась на своего сына и пошла в кухню, чтобы развесить стираные вещи. Верёвки были натянуты высоко, без табуретки не достанешь. Молодая женщина, не смотря на усталость, вскочила и повесила бельё. Но слезть оказалось трудней. Услышала шаги в коридоре.
- Кто там? Ты, Валюша! Хоть и стыдно у беременной женщины просить помощи, подай мне руку, иначе не слезу.
- Пожалуйста. Спрыгнула. Ох, ты и легка, Реля. Я бы после поезда и поездки с Олежкой на Фили, не то что в ванну залезть, стирать, легла бы и не двигалась.
- У меня тоже желание есть лечь и не двигаться.
- А со мной поговорить! – Обиделась Валентина. – Ты обещала.
- Беременным женщинам отказывать нельзя – я это помню. Поговорим.
- Пойдём в мою комнату, чтоб Машка не подслушивала.
- Она ушла, как мне кажется. Уж не к молодому ли любовнику? – Пошутила Калерия, шагая за Валентиной.
- Да кому она нужна, такая страшная. Алкоголикам лишь, потому, что деньги, которые ей Васька зарабатывает, тратит на них. Я слышала, как ты Олежку отговаривала говорить о Машке, не будем и мы. Ты расскажи беременной женщине о своей новой любви на Украине. Заходи.
- Откуда знаешь, что у меня там любовь была? – Удивилась Калерия, переступив порог чудной комнаты, где ей всегда было хорошо. Любимая соседка обещала, что разрешит Реле пользоваться комнатой, когда сама живёт у мужа. В эту комнату Калерия никогда не пустила бы никаких гостей, чтоб не оскорблять Валентину. Здесь всё было подобрано по стилю и вкусу дамы, ездившей за границу. Ничего дорогостоящего в комнате не было, но маски, висевшие на стенах, статуэтки на полках в стеклянном шкафу говорили о какой-то особой жизни её владелицы. Была тайна, о которой Реля пыталась выведать и разгадывала, но эту сокровищницу нельзя открывать случайным, злым людям. Казалось, войди сюда чужие, глухие к прекрасному люди, они всё здесь нарушат и сломают.
- Приснилась ты мне, красавица. Плыла на лодке с интересным мужчиной.
- Было такое. Закрутила на юге меня любовь, причём мгновенная как всегда.
- В тебя мужчины влюбляются, едва увидев.
- Это общая беда. Я тоже влюбляюсь.
- Любишь, моя дорогая, ты редко, - улыбаясь, заметила Валентина, подходя к серванту. – Не хочешь ли выпить? Мне, как ты знаешь, нельзя, но для тебя я принесла чуть коньяка.
- Ты шутишь? Я вообще ничего не пью, кроме лёгкого вина. А уж сейчас, когда мне предстоят ещё несколько дней побыть с Олежкой до школы, в рот не возьму. Надо с сыном обойти ещё знаешь сколько всего: Планетарий, Зоопарк – это то, что рядом. Но не ручаюсь, что нас не потянет дальше куда-то.
- Например, на Фили, на Москву-реку? В тот заповедный уголок, куда ты меня, коренную москвичку возила. И я с упоением ходила за тобой. Всё поняла. Но давай вернёмся к твоей внезапной любви.
- Если подумать, то встреча моя с литовцем возле Днепра не была внезапной.
- Вы жили когда-то в Литве, да?
- Жили, но не этим у меня всё связано. Представь меня десятилетней девочкой, когда о Литве я почти не вспоминала. Это было как раз накануне моего десятилетия. Я застаю маму, в то время председателя большого колхоза в коллективе выпивших мужчин.
- Я же читала твою поэму, где этот случай описан.
- Мне же легче, не возвращаться к старым стихам. Тем более, что мне пришлось на Юге прочесть о шалостях мамы одной нашей общей знакомой.
- Ты с ней в хороших отношениях, что откровенничаешь?
- Как с тобой, Валя. Она и твоего возраста и недавно родила второго ребёнка.
- Поздно родившая? Значит и у меня есть шанс?
- Даже не думай. Родишь легко и нормального ребёнка, как эта Лиля. Она меня всегда выручала, в трудные мгновения, выручает и теперь – мне не повторяться со стихами. Когда-нибудь я расскажу тебе об этой замечательной женщине – ты мне напомни. А сейчас вернёмся к маме. Итак, я, малышкой ещё, разгоняю её пьяный сброд, чем вызвала страшный гнев у мамы.
- Как же! Начальница, и чтоб она над своей рабыней не помудрила.
- О рабыне ты хорошо напомнила. А теперь, когда я рассмотрела все твои приобретения, разреши мне присесть.
- Садись куда хочешь. А я на диване прилягу. Не возражаешь?
- Беременным положено больше лежать. Ноги отекают?
- Не надо обо мне. Вспоминай о детстве.
- Да. Вернулись мы домой после всех моих разгонов тёплых компаний, и мама гневно посылает меня в двенадцать часов ночи за водой к колодцу.
- Этого нет в поэме.
- О таком лишь в прозе можно писать, - пошутила Калерия. – Вручает мне мама два ведра и просто выталкивает, хотя дома была её балованная Вера, которая днём могла воды принести.
- Слов не хватает, чтоб мать твою ругать. Но её Бог наказал. Олежка её не любит. Надеюсь и ты?
- А что мне остаётся, Валя. Мама и до сих пор мне номера откалывает. В тот день, когда я читала Лиле стихи, мама меня довела до белого каления. Но вернёмся к маленькой девочке, с двумя вёдрами, идущей через кладбище, к колодцу.
- Через кладбище? – Удивилась Валентина.
- Другого пути не было. Вернее был, но обход занял бы у меня не один час. И вот тихо ползу к колодцу, стараясь не разбудить мёртвых. Перед этим как раз читала о вампирах, живущих на кладбищах – жуть разбирает, не против ночи говорить беременной женщине.
- Ты меня лишь тем пугаешь, что тебе это в детстве пришлось пережить.
- А днём вырыли одной старушке могилу на кладбище, да ещё в октябре были дожди.
- Это ты тёмным октябрём шла за водой?
- Я родилась в октябре, а было это перед моим днём рождения – повторяю для беременных.
- Ты шутишь! Я бы с ума сошла ребёнком. Да ещё читала ужасы.
- Подходим к самому интересному. Это сейчас мне интересно, а тогда чуть в покойника не сыграла. Скача по лужицам и обходя их, я попадаю на бугорок глинистый, скольжу по нему и чуть не сваливаюсь в могилу. Уже когда летела, разбросав в стороны вёдра, поняла, что мне конец.
- Но вёдра, наверное, так звенели, что кто-то услышать мог?
- На моё счастье не спала женщина. Она обходила кладбище стороной, но вскрик мой и звон вёдер услышала. Побежала к бобылю, живущему недалеко, и они разыскали меня.
- В могиле? Присыпанной глиной? Она же могла и прикрыть тебя до смерти.
- Я могла быть в могиле, но не попала в неё, - значительно сказала Калерия.
- Мимо пронеслась? – Пошутила Валентина, но Реля видела, ей не до смеха.
- А вот тут чудеса и начинаются, - молодая женщина устало улыбнулась. – В то время, пока я скользила, кто-то подхватывает меня под руки и ноги, и вроде несёт меня. Дальше не помню, потому что потеряла сознание. А очнулась от вскриков этой женщины, она меня поднимает, охает, пытается отряхнуть от воды, потому что лежала я возле лужи.
- Возле могилы и лужи, скажи. Ой, страхи какие!
- Всё так, как ты сказала. Отряхивает меня эта женщина и обращается к бобылю – кажется, его Тихоном звали. Говорит, по-украински: - «Смотри-ка, лежала возле лужи, а не мокрая».
 - Чудеса! – Валентина облегчённо вздохнула. – И к чему ты мне всё это рассказала? Как это относится к твоему литовцу, с которым, как я поняла, свела тебя судьба на Украине.
- Дальше уже не так страшно. Набрали мне воды, донесли до дома, маме выговор, что так издевается надо мной. Украинка, боясь начальницы, балакала, а Тихон – бобыль на русском языке говорил. 
- Я бы ей вообще лицо расцарапала.
- Председателю колхоза! Как можно! Но сказали маме много неприятных слов. Дальше я иду спать. И видимо то, что меня кто-то спас от смерти, имеет надо мной власть, потому что во сне я лечу кого-то спасать.
- Потрясающе. Тебя спасли, ты спасаешь. И летишь. Чудный сон.
- Ты его до конца не дослушала. Прилетаю в пещеру, видимо в Литве. Меня встречает куча народу, кричат, просят, чтоб быстро летела в пещеру – там раненый. Лечу по лабиринтам, нахожу раненого – он лежит на специальной кровати, которую я впервые увидела не во сне на практике в прошлом году. Машу я над раненым руками, останавливаю кровь, раны затянулись моментально.
- Надеюсь, что если со мной будет плохо, ты прилетишь во сне и также меня вылечишь?
- С тобой всё будет хорошо – это не подлежит сомнению. Дальше во сне моём случилось то, что обусловило встречу с Домасом из Литвы. Парень тот говорит мне, открыв просто изумрудные глаза: - «Мы с тобой ещё встретимся». Я соглашаюсь и велю людям вынести его к солнцу.
- И вот вы встретились чрез много лет на Украине. Он – взрослый, зеленоглазый дядя и ты молодая, красивая  женщина?
- Да. Но об остальном я расскажу тебе завтра. А сейчас у меня закрываются глаза.
- Иди, дорогая соседушка. Такого счастья, как от общения с тобой, я никогда не имела.
- Ты ошибаешься, Валя. Вспомни первую, вторую или третью любовь и завтра же мне расскажешь о самой, быть может, трагической своей любви, но прекрасной. А не вспомнишь, я тебе не поведаю о Домасе. Вот такое условие, - с этими словами Реля покинула соседку. 

 
                Г л а в а  2

Ещё Калерия с Олежкой отдыхали после поездок предыдущего дня, соседка Валентина сходила на прогулку, до их пробуждения и выяснила, что солнце закрыло всё небо, накрапывает дождь. Принесла из магазина им на завтрак молока, творог, сметану. Едва Калерия вышла из комнаты, вручила ей.
- Ой, Валя, спасибо, сейчас деньги отдам.
- Какие деньги! Чувствую, что поиздержалась ты, выбираясь из чумного Херсона.
- По идее у меня должны быть деньги. Когда приехала к маме, она оказалась со сломанной рукой. Зять Витя, с ангельским личиком, нанёс «нечаянно» эту травму.
- Как можно нечаянно руку тёще сломать?
- Он издевался над своей женой, моей безропотной сестрой Валей. Мама пошла в защиту дочери, её отшвырнули к погребу, во дворе, она ударилась и много ли шестидесятилетней даме требуется?
- Точно, в старости кости хрупкие. И ты, приехав, кинулась ухаживать за матерью?
- А что мне оставалось делать? Конечно, ухаживала, пришлось немало повозиться. Мама, в благодарность, обещала мне дать триста рублей. Это как бы за заботу о ней и долг, который мне Вера никак не отдаст.
- Отдаст она! Жадина твоя надменная сестра. Тем более что вышла замуж за моложе себя парня. Ну, хорошо, хоть матушка побеспокоилась.
- Мама обещала мне даже четыреста рублей. Но сто рублей я потратила, покупая всякие продукты в селе, чтоб маму кормить хорошо и самим питаться достойно.
- Будущего школьника надо подкармливать, - улыбнулась Валентина.
- Да, но из обещанной мамой суммы осталось триста рублей, которые я не взяла, потому что мама устроила мне такие проводы, что я обещала ей, что больше к ней не приеду.
- И правильно! Развязаться тебе надо было с матерью давно.
- Ради Олежки я с мамой «мосты наводила», после того, как ушла из дома в одном платье, без копейки денег от мамы. А теперь вижу, что сын мой бабушку не любит.
- Ещё б он любил, если она тебе такие фокусы показывает. За твоё добро злом матушка отплачивает. Но я бы, на твоём месте, взяла эти триста рублей и не ездила бы больше к ней.
- Меня бы эти триста рублей связывали. Мама бы в письмах мне не раз напомнила о своём «благородстве» и призвала бы к себе.
- Вообще-то я зря сказала. Но раз уж никто не помогает тебе с сыном, а при твоей зарплате то воспитателя детского сада, а теперь медсестры ты будешь опять страдать, чтоб купить что-то. Мы с мужем решили тебе положить на сберкнижку рублей двести, чтоб ты хоть какое-то время от нехватки денег не мучилась. Будешь спокойно работать в своей больнице. Вот книжица.
- Ой, Валя, зачем? – У Калерии показались слёзы, но сберкнижку взяла. – Спасибо. Верну вам деньги, когда разбогатею.
- Такие как ты, не богатеют. Ты же всё рвёшься ради людей, особенно ради детей. Опять будешь работать на нищенский оклад медсестры. Деньги наш подарок тебе, потому что не будь тебя в нашей жизни, мы бы не сошлись и не стали мечтать о ребёнке. А твои стихи заложили в нас такую силу, что дитё обещает быть. Ладно, не буду тебе мешать завтрак готовить, пойду, полежу, но когда будете выходить из дома с Олежкой, позовите меня. Я с вами проведу день.
- Сегодня нет солнца, как я вижу, - Калерия выглянула в окно. - Используем этот день для поездки в «Детский мир», за формой школьнику нашему. Поедешь с нами?
- Я же говорила вчера, что в «Детский мир» без меня не ездите. Муж мой велел, чтоб я купила от нас школьную форму Олежке.
- Спасибо, но я и сама могу купить.
- А жить потом на какие деньги? Истратишь небольшие рубли свои, потом где взять?
- Я бы с книжки сняла, - улыбнулась Калерия.
- Вот эти деньги мы с Вадимом положили на поездки ваши. Ты мечтала ездить с Олежкой? На них и станешь. Ты, разумеется, помнишь, что я тебе обещала путёвки от работы моей за треть стоимости доставать. Я уже договорилась, в Профкоме нашем, путёвки мне обещали, прочитав твои поэмы: - «Талантливым людям надо помогать», - так сказал мой шеф. И мечтает с тобой познакомиться. Не думай, шеф не будет приставать с ухаживаниями, У него, кажется, есть зазноба. Но если ты иллюстрируешь поездки коллектива стихами, он будет очень доволен.
- Думаю, что мне не сложно будет. Я и так ко всякому случаю пишу стихи. Потом они у меня куда-то исчезают, но могут вернуться, вот как поэмы детские.
- Детские, а какую смысловую нагрузку несут. Я читаю твои стихи и плачу. Плачу над твоей судьбой, что досталась ты не той матери. А потом думаю, ничего не бывает в жизни зря. Не будь твоей негодной матери, не будь старшей сестры-хамки Веры ты бы не выросла в такую твердыню.
- Твердыню? – Улыбнулась Калерия. – Мне иногда кажется, что я очень слабая. Но жизнь диктует куда-то идти, чего-то добиваться и силы как с неба сыплются.
- Космос тебе даёт силы, уверена в этом. Ты мне рассказывала, как сдавала экзамены в школе. Тянула билет, вопросы к которому давно забыла, садилась, не отчаиваясь, и знания сами собой просыпались.
- Валя, женщина, ждущая ребёнка! Если мы сейчас заденем мои школьные годы, то не уедем сегодня никуда. Иди, отдыхай, я приготовлю завтрак, мы с Олежкой поедим и позовём тебя с собой. Да, кстати, а ты завтракала? Может, с нами поешь?
- Если бы я не поела, мой будущий ребёнок не дал бы мне возможности на улицу выйти. Не беспокойся за меня. Пойду, прилягу, но вы с Олежкой разбудите меня, если засну.       
Вышли они втроём на улицу в одиннадцатом часу.
- Солнышка ещё нет, и дождь накрапывает, - заметил Олежка.- Так что хорошо поедем, не по жаре. А то мы в поезде нажарились, что думал, не приедем никогда. А во рту так пересохло, что пока дошли до автомата с водой, еле выдержал.
- Говорун ты мой! – Сказала мать. - Сейчас пойдём до автобуса, а это как раз та дорога, по которой ты станешь ходить в 20 школу, во Вспольный переулок. Так что давай считать, сколько тебе дорог переходить, и какой путь тебе придётся проделывать каждый день.
- Вы с тётей Валей считайте дороги, а я буду в шагах высчитывать путь.
- Ой, Олежка, до твоей будущей школы не одна тысяча шагов, - улыбнулась Валентина. – Ты до тысячи посчитаешь ли?
- Посчитаю, - уверено сказал Олег. – Только вы идите за мной и не отвлекайте меня.
- Так, сын. Ты вчера дедушке рассказывал, как пройти к автобусу под номером 107. Как сейчас пойдём?
- Всё равно. Хоть с этой стороны переходить две дороги сразу, хоть со стороны аптеки. Но с нашей стороны легче, потому что машины не так бьются с этой стороны.
- Господи! – Вмешалась Валентина. – На этом углу и, правда, машины раз за разом бьются. Как ты, Калерия, выбрала такую школу, если районная школа на Малой Бронной? Кто вам советовал 20 –у школу? Она хорошая, как я слышала, но очень далеко.
- В ней сразу учат говорить на английском языке, - сказал Олег. – С первого класса.
- И что? Ты так хочешь обучаться на английском языке? А если русский забудешь?
- И родную речь тоже учат в 20-й школе. Не забуду. Значит, как договорились. Вы считайте дороги и идите вслед за мной.
- Нет, дорогой. Дороги ты перейдёшь рядом с нами, - сказала мать.
- Что я всё время, что ли с тобой буду в школу ходить? Но раз тут светофор то перейдём вместе, чтоб вы не отстали от меня. А дальше, по Спиридоньевскому переулку пойдёте сзади.
- Какой упрямый, - шепнула Валя, когда они перешли обе дороги. – Вот мы с тобой начали отсчёт – нам легко – дальше можем и не о дороге говорить. А упрямец наш пусть шаги считает. Ты знаешь, что это за особняк стоит так уныло за углом.
- Его в моей книге о Москве называют домом Орлова. А какого? Григория Орлова или Алексея – брата его не знаю.
- Оба они были любовниками Екатерины Второй. И на трон её сажали, убив мужа её, Петра Третьего. Вот  же болван мужик был. Мог бы править, если бы дурь свою не показывал. А так и с трона пихнули и убили.
- Я это всё читала в книге « Емельян Пугачёв», - сказала Реля. – Там Шишков пишет вроде с сочувствием Екатерине. Муж ей попался непутёвый. Играл в какие-то гадкие игры, вешал крыс. И Россия могла стать подчинённой Пруссии, потому что будущий «государь» увлекался  королём Фридрихом, был в восторге от его муштры солдат и завоеваний.
- А ведь Россия тогда воевала с Пруссией, да?
- Стареющая Елизавета – дочь Петра Первого бросала наших солдат на войну с королем Фридрихом. А Пётр Третий бы с ним живо замирился и бросил великую державу в подчинение.
- Вот что могло быть, если бы правил Олух царя небесного. Получается, Орловы спасли страну, убив такого ненормального правителя? Вот Екатерина и одаривала их богатыми домами  и землями.
- Она всех своих любовников одаривала. И некоторые из них, как Потёмкин, приносили стране славу. Великий был лодырь и великий стратег, как Кутузов с одним глазом. Но не с сражении глаз потерял, а по глупости.
- Вот чего ты знаешь. Я о Потёмкине лишь по школьной программе помню.
- И по школе можно о нём много знать. Но слышала я, что был такой писатель, который описал хорошо правление Екатерины, во время Потёмкина, - говорила Реля, не выпуская из виду шагающего как солдат сына.
- Как фамилия писателя – не знаешь?
- Подожди. Не русская фамилия, да и он, кажется, из Прибалтики. Вспомнила – Пикуль. А по имени вроде русский – Валентин. Как тебя, соседка звали.
- Вот это да! Что же я о нём ничего не слышала? Он запрещённый?
- Не могу сказать. Вроде печатают его, но с жуткими сокращениями.
- Слушай! Ведь за границей за его книгами охотятся. Точно! Пикуль. Как это я пропустила и не достала его книг. Ты бы, наверное, зачиталась им.
- Ой, Валя, кончились мои чтения. Олежка в школу, а я в больницу. С больными побудешь день, вечером не захочется книги читать – я, к сожалению, очень сильно вникаю в человеческие страдания. Тем более занятость в выходные и праздники. В больницах Москвы не хватает нянь и  медсестёр. Мало кто хочет идти на низкие зарплаты, придётся работать за двоих, троих.
- Как ты решилась, не понимаю.
- А что я, Валя! Олежка так болел у меня, думала, потеряю дитя своё. И поклялась, если выхожу его, пойду в медицину.
- А я думала, ты, по зову сердца идёшь.
- Это и есть по зову сердца. Увидела, что в детских садах не хватает воспитателей и нянь – пошла туда. В больницах некому выхаживать больных – я тоже не могу мимо пройти. Олег, стой! Дошёл до угла, подожди нас с тётей Валей. Сейчас мы с тяжёлого для нас разговора перейдём на Олежку – он разгонит мрачные мысли.
Но сын Рели был недоволен, что отвлекли его.
- Ну, мама, весь счёт мне испортила. Я ведь испугался, что с вами что случилось. Но где остановка 107 автобуса? Она же была вон там, впереди.
- Перенесли остановку на улицу Качалова, - спохватилась соседка. – Как я забыла! Но это и хорошо. Меньше машин на пути у нашего первоклассника.
- Хорошо, - согласилась Калерия. – Но теперь нам шагать до улицы Качалова? С какой стороны зайдём? От Никитских ворот или до площади Восстания дойдём?
- До площади Восстания! – Воскликнул Олежка. – Как раз мимо моей школы пройдём по пути.
- Пойдём к школе. Ты будешь, считать шаги или нет?
- Сбился. Но до тысячи посчитал, кажется. Но если в нашем переулке тысяча шагов, то по Толстого такое же расстояние. Значит, ещё тысяча. Перейдём дорогу и по Вспольному проулку пойдём, а там тоже тысяча. Получается, моих шагов будет три тысячи.
- Какой глазомер у нашего мальчика! – восхитилась Валентина. – Так поделить путь до школы на три отрезка.
- И какое пространственное восприятие, - не замедлила поддержать соседку Реля. – Думаю, мой сын станет космонавтом.
Олег покосился на них, думая, что насмехаются над ним.
- Каким космонавтом! – Возразил он. – Если они летят туда, не знаю куда. Так смеялась наша воспитательница Марина Яновна.
- Она шутила, наверное, - предположила Реля, - чтоб отбить у своего сына и у других детей охоту забираться в космос. – «Тем более, что сын Марины больной и не пройдёт по медицине».
- А мне и правда не хочется, - сказал неожиданно Олег. - Все хотят стать космонавтами, а я лётчиком.
- Лётчик почти космонавт, - отметила Валентина.
- Нет. Я не военным лётчиком хочу, каким был Чкалов, а людей возить из одного города в  другой. И маму смогу катать, если она захочет летать со мной, и вас, тётя Валя.
- Вот это дело, - улыбнулась Калерия, мысленно представляя, что переживала бы она за гражданского лётчика не меньше чем за космонавта или военного лётчика. – Но, счётовод мой, мы, если помнишь, занимались подсчётом расстояния от нашего дома до 20-ой школы. Ты забыл?
- Нет. А сколько примерно сантиметров мой большой шаг, когда я вытягивал его?   
- Полметра, Олег, - засмеялась Валентина, - даже если ты старался, растягивая шаг свой.
- Значит, метров будет вполовину меньше. Это сколько? Тысячу в тот конец и тысячу в другой – получается, по тысяче и тысячу пополам – будет по пятьсот, - говорил Олежка не считая,  а подсчитывая на глаз, что восхищало мать. - Получается тысяча и пятьсот метров.
- Тысяча и пятьсот – это полторы тысячи, математик ты мой, - подсказала Реля. – А полторы тысячи, это километр и половина. Но что же мы стоим? Пошли ещё добирать две тысячи шагов.
- В общей сложности полтора километра, - считала, вышагивая Валентина. – Ох, Олежка, далеко ходить тебе, а в районную школу всего одну дорогу переходить и идти втрое меньше. Хочешь, Реля, я похлопочу, чтоб милого нашего мальчика отдать поближе к дому. У меня знакомые в 125-й школе.
- Нет! – Воскликнул Олег. – Не хочу в 125  школу – там немецкий язык изучают. 
- А какая тебе разница? Будешь знать немецкий. В мире говорят на английском языке, и на  французском языке. Немецкий везде в ходу. Ах да! Лётчикам нужен английский язык, когда они летят над чужой территорией.
- Я могу выучить все языки. – Сказал, чтоб успокоить женщин, Олег. - Но в детском саду говорил нам учитель английского, что лучше всего начать с него.
- Так ты уже знаешь немного английский? Это другое дело. Что же ты, Реля, не хвалилась, что Беби наш изучает такой сложный язык.
- А когда? Мы так редко видимся. Но Олежка прав, лучше начать с английского. Подходим к 20-ой школе. Она расположена в саду, что мне особенно нравится. И славится по всей Москве, сюда возят из всех почти районов – так мне говорили. Но если учесть, что детей возят на личных машинах богатые родители, то Олегу топать полтора километра по опасному району, где носятся кремлёвские детки, на быстрых машинах, часто выпивши.
- А носятся они, как мы знаем, лихо. Потому бьются часто у аптеки, на перекрёстке. Папы их отмазывают в милиции. Но если ребёнка задавят, кто за него будет заступаться? А если и посадят кого – убитого не вернёшь. Покалеченного – а я знаю и таких – лечат долго.
- Валя, ты нас пугаешь. – Реля вздрогнула. Она часто встречала, в больницах, на практике, покалеченных детей и взрослых. - Как, Олег, переведу я тебя в другую школу, что у нас за углом – переходить дорогу не надо. Там тоже изучают английский язык со второго класса.
- Как хочешь, мама. Конечно, туда ходить ближе намного. А сюда я ещё не привык. И ты не будешь беспокоиться?
- Спохватились, - проворчала Валентина. – В ближайшую школу за углом, надо было весной записываться. И то примут ли, если не прошёл у них собеседования?
- Но в 20-ой школе Олежка прошёл, а она сложнее, чем 112 школа – там поверят.
- Поверят, но есть ли места? Ох, Реля, не понимаю, как ты не подумала о тяжёлой дороге для Олежки.
- Я и сама себя ругаю и ругаю давно. Сейчас прошли по этой дороге втроём, и вижу, что мы с Олежкой ошиблись, принеся документы в эту школу. Как всё исправить, я подумаю. Быть может, прорвёмся в 112 школу. Вот купим Олежке форму, и я все силы устремлю на прорыв.
- Ой, мама. Я тебе помогу. Мы прорвёмся.   
- Конечно, какие бои мы только не принимали с боевым моим сыном. Помнишь, как мы, три года назад, вырывались из Херсона?
- Ой, такая толпа была! Все рвались в вагоны – молодые парни прямо, как разбойники себя вели. Залезли в купейные вагоны, куда и у нас билеты были, заняли места и закрылись в купе.
- Что это было, Реля?
- Это был ужас. Думаю, что такое же, как в войну. Мама говорила, что в санитарный поезд, в котором мы ехали, насильно, вопреки запрету врачей, садились  люди с разбитых поездов. Но в войну, понятное дело, это было от безвыходности. А в мирное время такое случилось, когда, чтоб вывезти больше людей из холерной области.
- Что? И три года назад была холера? – Воскликнула Валентина.
- Думаю, что ни тогда, ни в этом году никакой холеры не было. Говорили люди, что где-то размыли воды Днепра какой-то могильник. Но мы с Олежкой и не только мы купались в Днепре до последнего дня. Вода была чистая. И люди не только купались, но и брали для пищи эту воду.
- А куда деваться, как говорится.
- Да. Но на вокзале, в Херсоне была свалка. Продали билеты в купейные вагоны, чтоб хотя бы по шесть человек туда вместились. И мы стояли с Олегом у самых дверей вагона сначала. Но нас порядком потеснили вот эти самые молодые мужики – по головам у людей шли.
- Но вот мы и дошли до остановки автобуса номер 107! – воскликнул Олежка. – Мама, хватит рассказывать. Вон и автобус идёт.
- Хорошо. Садимся. Олежка, займи тёте Вале место, если будет.
- Чего ты боишься? Автобус полупустой, - заметила соседка. – Или не забыть тебе Херсона?
Сели все трое. Олежка впереди у окна и занялся рассматриванием улицы Качалова, по которой ехали. Там были прекрасные особняки, в которых, как видела раньше Калерия, бродя в этом районе, располагались иностранные посольства.
- Хорошо, что сын твой не расспрашивает об этих домах.
- Он знает, что в транспорте надо вести себя тихо, не мешать соседям. Впрочем, он о чём-то уже толкует со своим соседом-старичком. Думаю интересный у них разговор.
- Но мне ты доведёшь рассказ о вашем жутком поезде в Херсоне?
- Да, натерпелись мы с Олежкой. Какая-то фронтовичка, по имени Катя, просила парней помочь ей сесть в вагон. Обещала им, что в её чемодане есть бутылка коньяка, которую они выпьют в пути.
- И фронтовичка хотела лезть по головам людей?
- Так и случилось. Поскольку нас с Олежкой оттеснили от входа в вагон, мы оказались в хвосте. И эта дама – фронтовичка стала передавать свой чемодан «ребятушкам», как она называла в окно.
- Ненавижу таких алкоголичек! Она и на фронте была такая?
- Можешь не сомневаться. Все эти милые привычки оттуда. По головам людей они привыкли ходить. А на вокзале она в прямом смысле поставила свой чемодан с коньяком на голову Олежки. Он только ойкнул, а я бросилась драться с этой дамой. Чемодан этот из рук у неё вышибла, он слетел под поезд, бутылка с коньяком треснула, и появилось пятно. Кто-то достал ей чемодан, и она села в поезд вместе с нами. Парни, которые ей место держали в купе, посадили даму, сетуя, что коньяка им за услугу не достанется.
- А вы как ехали? Не напросились в то же купе?
- Да меня бы стали просить я бы к этим алкашам наглым не села. Ехали мы с Олежкой, стоя в проходе три часа. Ещё человек десять стоя ехали. Но их быстро разместили. Думаю, что дали они денег начальству проводников.
- А женщину с ребёнком значит не надо?
- Вот и я этот  вопрос с требованием задавала всем, кто в форме мимо проходил.
- И всех, кто мог денег дать, размещали, а вас нет?
- Нам с Олежкой пришлось ехать возле открытого купе с фронтовичкой, которая отошла немного от посадки и стала парням рассказывать, как воевала. Олежка не слушал, смотрел в окно, а мне пришлось всю её военную эпопею выслушать. Оказывается, ей было пятнадцать лет, когда началась война.
- А тебе сколько было, Реля?
- Меня эвакуировали в санитарном поезде в пелёнках, восьмимесячную.
- Так эта дама не намного тебя старше. На четырнадцать – пятнадцать лет.
- Так и я вычислила. Но слушай дальше. Она – москвичка тогда была, но на начало войны гостила у бабушки в Бресте. Как она выползла из-под бомбёжки, не рассказывает, но вдруг очутилась в каком-то военкомате, далеко от фронта. Идёт туда, чтоб взяли на фронт.
- Вот чудеса! Знала бы фронтовичка, что ты можешь её приключения в стихах описать, не ставила бы чемодан на голову Олега.
- Точно. А так я слушала её исповедь с недоверием. Привирала она, с моей точки зрения, много. По её словам выходило, что не помнит, как очутилась в тылу. И сразу в военкомат. Но рост подвёл – «фронтовика» выглядела и когда в поезд лезла на метр с кепкой.
- Да что ты!
- Если приглядеться, то полтора метра, намного ниже меня и тогда. Особенно это было заметно, когда я с ней дралась. Меня колотило и в поезде – отсюда недоверие к её сказкам. Но слушаю, деваться некуда – проводники, не получив от меня денег, не торопятся.
- Дала б ты им денег, - не выдержала Валентина.
- Дала бы, если бы нас с Олежкой не обокрали ещё при посадке. Видимо для того давку устроили, продав в купейные вагоны дешёвые билеты, чтоб ворам было вольготней.
- Это определённо. Кто-то сильно хотел обогатиться. С ворами в одной связке работали.
- Обокрали тогда больше сотни человек. Такой слух был. Кто-то говорил полсотни, кто-то больше сотни. Теперь я вывожу среднее число.
- Фронтовичку не обокрали? – Заинтересовалась Валентина.
- Видимо нет. Перед тем, как травить байки, она дала одному из парней деньги, чтоб купил водки. Он на ближайшей станции сбегал – отоварился.
- Это они на твоих глазах и выпивали?
- При открытых дверях. Единственное, что утешало, проводник к ним подсадил кого-то из пассажиров. И вот пьяная дама – в тесноте да не в обиде, - пьёт с новыми знакомыми и говорит о том, что, видимо, придумывала, чтоб набить себе цену.
- О! Сколько их, трепачей, по поездам ездит. Но ты дослушала до конца?
- А что мне оставалось? «Фронтовичка» подвыпив, соловьём стала разливаться. И как она, курсы не окончив, стала медсестрой у моряков.
- Откуда моряки взялись? Скорей она могла попасть в пехоту.
- Там всё! И моряков обслуживала и в пехотных войсках залегли в тылу врага. Девушку тогда звали Катерина. И вот немцы, имея доступ к колодцу, кричали: – «Катюша! Иди, воды дадим». Одна она, чтоб доставить воду раненым, могла пройти к колодцу. 
- Где-то я уже слышала эту историю. И эта Катерина могла услышать и намотать на ус.
- Я тоже так думаю. Самое интересное, что я уже не раз видела сон, что мы с этой Катюшей – врушей ещё встретимся в жизни. Мне где лет сорок – сорок пять, а «фронтовичка» хочет выбить себе звезду Героя, пишет во все стороны письма и телеграммы, чтоб её поддержали старые фронтовики, которые когда-то лечились у этой «медсестры».
- Когда тебе будет сорок пять лет, Катюше исполнится шестьдесят. И все воины, которые могли бы подтвердить её участие в войне, умрут, к тому времени, - заметила Валентина.
- Вот и я, почему-то, в сновидениях на это упираю. Что она дождалась пока все, знавшие ту Катюшу, умрут, чтоб легче было пробиться.
- Тебе не позавидуешь, если вы, действительно, встретитесь когда-то.
- Почему?
- Ты будешь негодовать, что Катюша выбивает себе звезду Героя, а доказать не сможешь, что она аферистка.
- Я бы и сейчас не смогла – фактов нет, только интуиция. И негодовать не буду. Даже в глаза ей говорить, что обманывает людей, не стану. Мне будет уже сорок пять лет.
- Милая моя, мне сорок четыре года, а я только жить начинаю – видишь, ребёнка под сердцем ношу. Будто и не жила до сих пор, хотя и за границу ездила, много повидала.
- Теперь тебя изобличаем, милая моя. Ты, за границей, не в разведке ли служила? Потому что, о чём мы толковали ранее, даже за границей скрывают.
- Тебя бы, милая моя, быть разведчиком. Но тссс! – Валя приложила палец к губам. – Если хочешь, поговорим об этом дома.
- Тем более, - вмешался в их разговор Олежка, обернувшись, - что подъезжаем к «Детскому миру». Вы всю дорогу говорили, не видели, мимо каких интересных домов мы ехали.
- Ты слышал, о чём мы говорили? – поразилась соседка.
- Зачем? Подслушивать нехорошо. Мне дед рассказывал о боевых годах своих. А ещё о высотных домах – он их строил после войны. Для потехи Сталина – шутит, что ли? Но Сталин так хотел с Космосом связаться, если я правильно понял того дедушку. Зачем через дома с Космосом связываться, если ракеты есть?
- Ну и разговорчивый дед попался, - удивилась Валентина. - Молодец, Олег, нашёл собеседника и  не слушал наши разговоры. Я тебе за это, в «Детском мире» мороженое куплю.
- Спасибо. Я люблю мороженое.


                Г л а в а   3

Очереди за школьными формами были громадные. Калерия, едва они пристроились к нужному размеру, сказала Валентине:
- Для меня это стресс. Ещё не отошла от очереди, за билетами на поезд в Херсоне, как в Москве опять стою, в такой же, если не больше. Единственное, что утешает – здесь люди спокойней, никто ни кого не выталкивает, и по головам друг у друга не ходят.
- С детьми находятся в «Детском мире», чуть их воспитывают своим поведением. Ой, а где Олежка? Не потеряли ли мы его. Вон, с каким-то мальчиком уже беседуют, размахивая руками. Не подерутся?
- Это знакомый наш, из детского сада. Надо же где встретились. Мне этот Боря немало крови испортил, в своё время. Он очень шаловливый, но не это страшно. Работали мы до семи часов вечера. А родители этого Бори то один, то другой «забывали» его взять из сада. Я должна была к занятиям, к восьми часам подъехать на Смоленскую площадь, а они его забирали без пяти восемь.
- Так сильно опаздывали? Делала бы замечание, что не обязана своё время тратить на их сына.
- Говорила по всякому: и с улыбкой, и сердилась. Но им что в лоб, что по лбу – даже не извинялись за задержку. Денег никогда не предлагали, чтоб на такси доехала.
- Гуляли, наверное, друг от  друга, что сына некому своевременно из садика забрать?
- Мне бабушка Бори так и говорила, когда могла забрать внука. Извинялась за своих детей и за Борю, понимая, что с его характером мне было тяжко опаздывать на занятия. А нрав у Бори был, дай Боже! Чувствует, что не нужен ни папе, ни маме и бузит в группе, оставаясь один долго.
- Ребёнка можно понять. И ты не боишься, что Олежка с ним так бурно беседует?
- За своего сына я не боюсь. Он не раз усмирял мне Борю, когда приходил ко мне в группу. При нём этот еврейский мальчик становился шёлковым.
- Тогда я спокойна на нашего Олега. Пусть развивает Борю.  Мне шепнули на входе, что тут есть бабушки, которые приезжают к открытию магазина и держат очереди для спешащих людей – за деньги, разумеется.
- Это как? Продают место в очереди? – Заинтересовалась Реля.
- Да. И я их не осуждаю. Надо женщинам жить, быть может, пенсия маленькая. Это честнее, чем ходить по электричкам, пробираться: - «Подайте, граждане, на цветной телевизор».
- Я слышала, когда ездила в электричках, что эти люди собирают не только на телевизор, но и машины, дачи богатые, - заметила Реля.
- Такие «нищие» есть во всех странах, где я побывала. Но как ты лихо разоблачила меня с моей профессией. У тебя нюх на людей?
- Не нюх, дорогая моя, а интуиция. Причём, настолько сильная, что я почти сразу вычисляю, кто, чем дышит.
- Как же ты Николая не вычислила? Мужа своего бывшего, который, разойдясь и имея другую семью, ходит к тебе, клянчит, чтоб сойтись вновь.
- Представь себе, я знала, что мы разойдёмся, ещё, не будучи знакома с Николаем. Сон мне приснился в шестнадцать лет. Конечно, не просто сон мне этот пришёл, потому что было это под Сочельник – есть такой праздник у православных.
- Можешь мне не говорить – я тоже крещённая и за границей посещала церкви, хотя нам не положено по статусу, - шепотом сказала бывшая разведчица, которая сейчас ждала ребёнка.
Калерия понимала, родив, Валентина долго останется в Союзе – некому будет, кроме неё, за ребёнком ухаживать. Но время поговорить об этом у них ещё будет. Поэтому она вернулась к разговору о своём сне:
- Итак, как там у Пушкина? «Под, Сочельник, вечерком, девушки гадали». И меня украинские одноклассницы научили, как узнать свою судьбу.
- Уже интересно. Меня чуть ли не с детства приучали к мысли, что я стану – сама знаешь кем. Какие там гадания! Всё это проскочило мимо. А у тебя юность была интересной, не смотря на то, что мать тебя считала «Чернавкой», «Дикаркой».
- Дикаркой же меня считали почти во всех сёлах Украины, где я училась. И вот девятиклассницы научили меня, как узнать свою судьбу. Причём, сами они этот способ не применяли, боялись пойти тёмной ночью к Днепру – направили Дикарку.
- Продолжай, я вся внимание.
- Идёт девчонка Релька тёмными переулками к ночному, зимнему Днепру, находит камыш на берегах его и выламывает камышинку.
- Было страшно?
- Я какая-то отчаянная была – лишь бы кто-нибудь не увидел – такое условие. И вот несу эту камышинку, спрятала её под рваное пальто, а она у меня поёт.
- Это ветер в полость камыша врывается, а ты слышишь мелодию?
- Точно. И представь, от этой песни мне даже не холодно. Приношу домой, мамы нет дома, хотя время одиннадцать часов, девчонки – сестрёнки спят.
- А Вера – сестра твоя единоутробная?
- Вера, к моим шестнадцати годам училась уже в институте, и все деньги шли за нею в Одессу. Потому я и ходила в ветхом пальто.
- И смотри-ка, учёба ей не пошла впрок – пылится диплом теперь на стенке.
- Пусть висит, будет им перед молодым мужем хвастаться.
- Не разу не пожалела, что отнимала от тебя деньги, чтоб ты не училась?
- Ты видела Веру, Валентина. Такие девы не каются! Она сейчас как сыр в масле купается, а деньги, что мне задолжала, не подумала отдать. Хотя бы вспомнила, что у неё племянник в школу пойдёт. И хватит о ней. Говорить о Вере – из пустого, в порожнее переливать.
- Прости, что напомнила. Продолжай о сне.
- Да, принесла в камышинку, и никто не мешал мне сделать из неё мостик, налить в кружку чистой, днепровской воды и поставить кружку под кровать мою как речку и мост через реку перекинуть. Сон мне приснился один к одному. Катит передо мной воды большая река, и мост имеется бревенчатый, но взойти я не него не могу, боюсь, что брёвна раскатятся, и не взойду.
- Страшно одной?
- Какой-то парень берёт меня на руки и возносит легко на мост, - не слышала вопроса Реля. – А на мосту опускает меня, и мы идём, взявшись за руки. Я отмечаю, что парень высокий ростом и черты лица запоминаю. Дальше вижу, что парень этот уплывает от меня почти у берега в мутной воде. Плывёт, оглядываясь, и будто просит спасти его. Мне хочется его вернуть, и я бы бросилась в мутную воду, но кто-то держит меня за руку. И этот человек тянет меня дальше. Я спрашиваю, кто он и вижу маленького беловолосого малыша, догадываюсь, что сын и мы идём дальше по мосту. Приближаемся к середине, и мальчик всё растёт и растёт.  На середине моста я подхожу к перилам, вижу чистую воду и мою голову, отразившуюся как в зеркале.
- Чистая вода, это куда тебя ведёт Олежка. Вернее она давно уже чистая, всё благодаря ему, нашему мальчику. А жизнь с его отцом была бы мутная, поэтому хорошо, что Олег не дал тебе прыгнуть вслед за ним. А через сколько же времени ты с Николаем встретилась после сна?
- Мне было восемнадцать с половиной лет, мы познакомились. Он в армии служил, а я на строительстве Симферополя работала.
- И что? Кроме Николая никто девушкой чистой не заинтересовался?
- И до него и во время наших встреч были парни, которые влюблялись в меня. Один встретился мне в пути – старый знакомый, капитан дальнего плавания. Это Артём ещё в десять лет обещал, что женится на мне. Шутки, разумеется. Но когда мы встретились в поезде, он был не женат. Серьёзно говорил, что ждал меня. Но я, в предчувствии встречи с Николаем, от которого я рожу сына, отказала моряку. И от ещё нескольких парней я до встречи с мужем отказывалась.
- Подожди. Вернёмся к капитану дальнего плавания. Это не тот ли парень, который был кузеном твоей старшей сестры. Он тебе подарил счастливый билет в Одессу?
- Можно сказать и так. Артём, даже после моего отказа выйти за него замуж, привёз мне деньги в Чернянку, где мы жили тогда, чтоб я поехала, посмотрела его прекрасный город.
- Тот город, где сестрица твоя училась? Но Артем не захотел со своей кузиной знаться.
- Мы с ним много говорили в пути и сошлись во мнении, что сестра моя – чёрный человек, потому что родилась от чёрного дядьки Артёма. Моряк, чистый душой, дядю не любил именно из-за черноты его. И мы даже догадались, что свёл он нас в этой поездке, именно потому, чтоб мы поженились и были бы у него в услужении.
- Бог отвёл, чтоб вы поженились, - сказала убеждённо Валентина. – Но Артём подарил тебе Одессу.
- Да, я поехала и жила у его светлой тётушки Виктории, которая очень жалела, что мы с Артёмом не могли быть вместе, но смирилась с этим и я провела в Одессе счастливые дни.
- Помнишь теперь Артёма, как прекрасного человека. Посмотреть с его помощью Одессу, о которой столько песен сложено, под них даже я росла, не говорю о твоей юности.
- Я когда жила с мамой никаких песен не слышала – не до них было. А приехала в Симферополь, там мы даже танцевали под песни о Чёрном море, Косте – одессите, и об Одессе.
- Есть город, который я видел во сне, и если бы знали как дорог, - напела Валентина.
- У Чёрного моря, открывшийся мне, цветущий в акациях город, - поддержала Калерия.
- Мама, что это вы распелись? - Ворвался в их пение Олежка. – Я пить хочу. Кто из вас, Певуньи, сходит со мной за мороженым и чтоб попить.
- Я пойду, Олег, поскольку сама уже задыхаюсь в этой толпе. Реля, потом тебя сменю.
- Иди. Тебе, ждущей ребёнка, вообще стоять в очередях противопоказано.
- Хотя у меня живота ещё не видно, - подхватила Валентина.
- Пошли, тётя Валя, - Олежка очень хотел пить и мороженое. – Мам, мы тебя принесём сюда. Может очередь подвинется, но мы тебя найдём.
- Найди бабушку, которая продаёт очередь, - сказала тихо Валентина. – Я с удовольствием заплачу, чтоб нам не стоять до вечера.
- Это дорого, - вмешалась стоящая рядом пожилая женщина, когда Олежка с Валей ушли. – Рублей пять, десять возьмут.
- «За десять рублей, - Калерия огорчилась мысленно, - мне три дня работать с моими окладами. Но стоять здесь, это тихий ужас. Права Валя, надо искать бабушку. Чтоб мне, как в Симферополе Пушкин послал ревизию на это «Детский мир». Но в Симферополе, я, благодаря ревизорам, купила прекрасное пальто. Правда отбегала в поисках его полгорода, но нашла. А тут никакая ревизия не выбросит столько школьных форм, чтоб  на всех хватило. Господи, не оставь меня своей милостью в этом хаосе. Ребёнка надо отправить в школу в форме, а нашить одежды, чтоб в очереди не стояли люди, никто не побеспокоился».
- Калерия Олеговна, - раздалось вдруг, - это вы стоите в нашем «Детском мире»?
- Здравствуйте, Елена Семёновна. Вы как тут оказались? – Калерия с недоверием осматривала родительницу, которая водила своего сына в её группу.
- Живу я здесь рядом – потому считаем этот «Детский мир» своим.
Он и мой «Детский мир» - мы живём в центре города. Но, кажется, вся Москва устремилась сюда.  Будто нет магазинов с одеждой для детей на других концах города.
- Действительно. Сейчас объявят по связи, что школьную форму могут купить и в других «Детских мирах». Назовут даже адреса. А вас я попрошу пройти со мной. Уж для любимой воспитательницы, вернее её сына, найдём форму без очереди.
Калерия смутилась. Предложение было в тон её мыслям: - «Спасибо, дед. Нашёл выход из создавшейся нелепой ситуации». Но бывшей матери своего воспитанника сказала тихо:
- Как-то неудобно – люди стоят, а я мимо очереди. Правда подумывала уже купить. Говорят, что у вас тут торгуют очередями. Старушки занимают с утра, чтоб потом продать за деньги.
- И куда милиция смотрит, - возмутилась торговая дама. – Держат тут много сотен дядей Стёпов, а толку чуть. Пойдёмте, я вас проведу в секцию через другой вход.
- Я с удовольствием, но должен подойти сын с соседкой. Они вышли из магазина напиться.
- Я видела вашего Олежку. Он разговаривал с Борей. Сын мой вам много нервов потратил, надо мне долг отдавать.
- Не так Боря своими капризами, как то, что вы его не забирали во время из детского сада. – Не могла обманывать Калерия. -  Я из-за вас опаздывала на занятия.
- Прошу прощения задним числом. Тем более, должна вам помочь. Слышите, передают людям, чтоб они здесь не толпились, когда на окраинах Москвы можно без проблем купить форму.
По связи передали сообщение, что в другие детские магазины поступила школьная форма и  живущие там, могут без очередей одеть своих детей к школе.
Не все в очередях, разумеется, сразу кинулась в свои, ближайшие к дому магазины, но хвосты в центральном «Детском мире» сразу уменьшились. Чем стоять тут до закрытия магазина и не факт, что одежду приобретёшь, лучше, конечно, поискать ещё где-то.
А Калерия пошла за своей бывшей родительницей: - «С паршивой овцы хоть шерсти клок», - отругала себя за эти мысли, но форму Олежке приобрела.
Встретила сына и Валентину возле входа.
- Форма уже есть. Оказывается мать Бори, - сказала Реля Валентине, - о котором я тебе жаловалась, работает в этом «Детском мире» не простой продавщицей, а  заведующей секцией.
- Ой-я! – Восхитился Олежка. – Боря мне обещал, что скажет матери, что мы здесь стоим. А как же мерить форму? Неужели не померяем? А если она мне не подойдёт?
- Сейчас померяем, я уже договорилась в другой секции, где народу нет совсем. Те размеры уже закончились, и народ разошёлся.
Форма оказалась в самый раз. Калерия вздохнула – не пришлось менять на другую.
- И у тебя, мать, глазомер отличный, не только у Олежки. – Заметила Валентина.
- У меня? Это мать Бори, как продавщица, сказала мне размер моего сына. Точно как!
- Спасибо, мама. Чудо, что нам  не стоять ещё много часов, успеем ещё сходить в кино.
- Скажи тёте Вале спасибо. Это она оплатила твою форму. У нас, честно говоря, не так много денег. Пришлось бы потом на питании урезать. А так будем питаться нормально. Хватит и на первое собрание в школе. Пойдёмте к выходу, дорогие мои, - сказала Реля. – Голова моя кружится от обилия лиц, которые пришлось сегодня увидеть.
- А что и на собрание деньги платить? – Удивился Олежка, не забывший, о чём говорили.
- Конечно. В театр «Юного зрителя», который от нас недалеко, наверное, поведут первый класс. И на завтраки, на обеды надо будет сдавать деньги.
- Я и обедать буду в школе? Как в детском саду, да?
- Первый завтрак получишь дома. А второй завтрак в школе, на второй перемене.
- А обед? Зачем мне в школе обедать? Домой стану приходить.
- А кто тебе дома обед приготовит? Я тоже буду находиться в это время в больнице. В лучшем случае на вечер успею, вернувшись со смены, что-то приготовить.
- Но в больнице ты будешь и в субботу и воскресенье работать, ты говорила. Мне придётся самому себе супы варить и каши всякие?
- Первое время, я поживу с вами, Олег, чтоб поддержать твою маму и тебя, - отозвалась Валентина. – Готовить еду смогу и тебе и маме.
- А что ли ваш муж, тётя Валя, разрешит вам жить в нашей квартире?
- Уехал мой муж надолго за границу, так что и спрашивать у него не будем.
- А в кино вы с нами пойдёте сегодня, тятя Валя?
- С удовольствием посижу в тёмном, прохладном зале. Видишь, какая жара стоит на улице. Пошли в первый попавшийся кинотеатр. Но сначала надо пообедать.
- Ой-я! Я тоже проголодался. Поедим в кафе чебуреков. Мама говорит, что чебуреки в Москве совсем не такие как в Крыму, но тоже вкусные. А кино? Лучше всего поедем в «Россию» - там, на балкон можно забраться – оттуда хорошо видно, - продолжал руководить Олежка.
- Что с тобой поделаешь, поедем в «Россию».
- Жалко, что на Пушкинской площади нет метро. А так вошли бы в метро и проехали сразу – это же недалеко отсюда. А пешком, конечно, вам, женщинам, тяжело.
- Смотри, мать, какой у тебя сын жалостливый – сочувствует.
- Но и я сожалею, что на Пушкинской площади нет метро. И знаете что, люди, - развеселилась Реля, выйдя на улицу, где сияло солнце. – Я, пожалуй, поколдую, чтоб в самое ближайшее время, снесли неудобный кинотеатр «Центральный», куда мой сын очень не любит ходить.
- Он же маленький! – Воскликнул Олежка. – Из него видна улица Горького, если сидишь в фойе, но зал там маленький и всего один.
- Сносим кинотеатр, раздвигаем там дома и строим метро. – Веселилась Калерия.
- Ой, дорогая, - сказала Валентина, - не скоро там построят метро, даже если послушают тебя. А было бы хорошо. Я от метро с любой окраины приехала бы на Пушкинскую площадь, а там спуститься по переулкам и дома.
- Построим, тётя Валя, - убедительно сказал Олежка. – Мама может раздвигать площади и заказывать новые метро.
Калерия, которая даже нарисовала себе зрительно станцию Пушкинскую, знала, что её обязательно построят. Но когда? Точно не могла предугадать.


                Г л а в а  3

В оставшиеся дни до похода в первый класс, они купили обувь и недостающие  школьные принадлежности. И кружили возле 20-й школы, не решаясь забрать из неё документы, чтоб перенести в другую школу, поближе к дому. Дойдя до расхваленной им Юрием Александровичем  школы, кружили возле неё и шли в Планетарий или Зоопарк, мотивируя тем, что ещё есть время. Школа, находящаяся в плодоносящем саду Калерию притягивала, расстояние до школы пугало. И ходить было Олежке по улицам, где носились автомобили. Переходить дороги, где не было светофоров для людей.
В последний день Калерия с Олежкой зашли в 112 школу, совсем близко от дома, не надеясь, что их там примут. Прямо у дверей их встретил директор этой школы – маленький лысеющий человек, с большими молодыми глазами. Калерия сразу подумала, что где-то видела его. Такие молодые глаза у пожилых людей всегда смущали её. Значит, человек легко шагает по жизни, когда-то ходил в походы, пел у костра молодёжные песни. Или на войне был разведчиком? Смело проникал в тыл неприятеля и приносил донесения, которые помогали, громить врага. 
Директор давал последние распоряжения рабочим в спецовке, перед началом занятий, но Реля не видела мужчин, стоящих навытяжку перед директором, как в армии. Она всё внимание сосредоточила на штатском командире, понимая, что от этого человека зависит судьба ей сына, а значит и её.
- Вы к кому? – наконец оторвался от проблем школы быстроглазый человек.
- К директору этой школы, - робея, отозвалась Реля.
- Это я. Пройдёмте в мой кабинет. – И когда переступили порог кабинета. – С чем пожаловали? – Он тоже вглядывался в Калерию, будто ища в памяти, где он мог видеть её.
Олежка, войдя,  разглядывал кабинет директора, а Реле было не до этого.
- По совету одного иностранца мы записались весной в 20-ю школу. И я всё лето радовалась, что сын мой будет там учиться. Но буквально месяц назад ко мне пришло сознание, что ходить туда сыну будет не очень удобно.
- Почему? Он плохо подготовлен к школе? Не умеет, не читать, не считать? А там дети дипломатов, которые уже сейчас готовятся в международные институты по следам родных.
- Мой сын умеет читать и считать. Лишь писать не может пока, но я думаю, зная буквы, легко научится.
- Правильно, что не учили писать – это дело преподавателей. А ты что полки с книгами рассматриваешь? Рано тебе их знать. Лучше почитай книгу, которая у тебя в руках. Кто автор?
- Ирина Токмакова, - сказал, подобравшись, Олег. - Мы сегодня купили эти стихи.
- Читай же! – Казалось, директору не терпится разоблачить неумеху.
- Калерия испугалась – незнакомые стихи, как-то сын их преодолеет? Прочесть, прочтёт, но с выражением ли? Олежка взялся читать и декламировал неплохо:

                Белые ромашки-сестрички
                У ромашек белые реснички.
                Скачут среди летнего луга.
                До чего похожи друг на друга.

- Э! – Сказал директор, останавливая его. – Эти стихи ты уже выучил.
- Первый раз читает, - возмутилась Реля. – мы только купили книгу. Не верите? Дайте ему прочесть газету, что у вас в руках.
- Пожалуйста. Хотя бы заголовки.
Заголовок оказался трудным даже для восприятия со словом «индустриализация». Прочел её сын.
Директор сделал вид, что чешет затылок. По виду было комично, но Реле не до улыбок.
- Не понимаю. С такими талантами ваш сын, а хочет уйти из школы дипломатов в нашу. Что тебя не устраивает в 20-й школе? - обратился директор к Олегу.
- Мама волнуется, что придётся переходить три опасные дороги. А провожать она меня не сможет, потому что хочет работать в детской больнице.
Казалось, эти слова произвели на директора большое впечатление:
- Так, ты не хочешь пойти, посмотреть наш сад, что за школой находится? – Обратился к Олежке, явно желая выпроводить его, чтоб побеседовать с Релей.
- Сад школы выходит свои забором в наш двор. Так что я его хорошо рассмотрел. И поле футбольное. Даже играл там в футбол.
- Наверное, через забор перелезал?
- Зачем, есть же ворота?
- И тебя в команду брали школьники?
- Брали. Я даже голы забивал.
- Люблю спортсменов! Ну, голкипер, смотри вон книги, которыми заинтересовался, дай нам с мамой поговорить. - И когда Олег взял в руки толстенную книгу, сказал тихо: - Так вы не актриса? Я вас принял за какую-то знаменитую и любимую народом артистку. Есть такие родительницы и у нас, в школе.
- Не вы первый принимаете меня за артистку, - так же тихо ответила Калерия, улыбнувшись. – Причём за разных принимают: то за Клару Лучко, то за Надежду Румянцеву.
- Вот-вот! Но Кларочки  Лучко вы ниже ростом, а Надя Румянцева ниже вас.
- Я вас разочаровала? Я не актриса, а медсестра – хочу работать в больнице.
- Ничуть, - возразил директор, и, заметив, что Олежка наблюдает за ними, уже громко: -    Мама у нас медик и насмотрелась уже на детские травмы. Понятно.
- Столько насмотрелась на практике, что жуть берёт, - кивнула головой Калерия. – Воспитываю я сына одна – ни бабушек, ни дедушек.
- Подождите. Не вы ли живёте по Спиридоньевскому переулку, рядом с Домкомом? – Жилищную Контору именовал так, как в книге Булгакова «Мастер и Маргарита» обзывали.
Калерия поджалась. Видимо этот директор каким-то образом знает её печальную историю вселения в комнату, где жили ранее спекулянты и делали вид, что лишь одним им положено проживать в Москве. Возможно, знает, что их с Олежкой вселили против воли торгашей, после того, как Релю чуть не убили эти нелюди. Но это для Рели были плохими спекулянты, а директору, быть может, самые настоящие друзья. Могла Анна – бывшая свекровь носить в эту школу вещи на продажу? Могла. Учительницы, встретившиеся им по пути в директорскую, были одеты модно. И не исключено, что спекулянтку, поставлявшую им шикарные вещи, ценили не так, как оценила Реля свекровь. Сказала всей семье, что живут, паразитируя, за счёт людей, которых мать их обманывает. И Реле, вещей, добытых нечестным путём не надо. Не надо тряпок, получила по голове дверью. Отлежала в больнице, выжила, остались с сыном в Москве. Была ещё положительная сторона её откровенности – их расселили. Три  года назад спекулянты и квартиру получили. Тоже хорошо. Хоть не станет Олежка сталкиваться с ними на улицах этого района. Но не увидит и деда Гаврилу – единственного хорошо к Реле и внуку относящегося – умер мягкотелый мужик в новой квартире – не выдержало сердце всех проделок спекулянтки – жены.
Пока Калерия раздумывала, как ответить, быстрый директор снял свой вопрос. Он продолжил разговор о страхах Калерии насчёт дорог и машин.
- Всё понял. А сын у вас рыцарь – боится огорчать маму. Впрочем, вы ничего не теряете, переходя в нашу школу. Так же изучаем английский, как и в 20-й школе. Правда, у них там некоторые предметы отвечают на английском языке, но думаю, что такое глубокое изучение мало кому пригодится. Просто знать английский разговорный, уже хорошо. А у нас, кроме английского языка, есть ещё ритмика, чтоб дети двигались красиво. Кроме того, строится бассейн – вот  это больше всего, я думаю, вашему сыну подойдёт.
- Бассейн! – Ахнули одновременно Реля с Олежкой.
Директор, видя какое на пришедших произвело впечатление его сообщение, кинул.
- Как вы меня обрадовали! – воскликнула Калерия. – Это же чудо – школа рядом, дорог не переходить сыну – уже душа у меня будет спокойна. А я его с четырех лет водила в Лягушатник, потом в открытый бассейн «Москва». И если он в школе будет продолжать плавать – для меня большое облегчение.
- Не так скоро, но года через два бассейн будет. А пока ходите в «Москву».
- Вы берёте в вашу школу моего сына?
- Такого сына, у такой превосходной матери, как не взять? Я лишь намекнул одной матери из средних классов, что будет бассейн и её сын станет плавать. Так она справкой поспешила запастись, что её сыну вредно находится в хлорированной воде.
- Значит, у него аллергия на хлорку, - быстро сказала Калерия.
- Вы не заступайтесь. Аллергия у её сына на плавание. Но решим вопрос с вами. Как я понимаю, вам надо забрать документы из 20-й школы и перенести к нам. Сейчас я позвоню, - он быстро набрал номер телефона и сказал.- Антон Петрович, узнал, кто звонит? Борис Григорьевич беспокоит…Здоровья желаю… Я вот по какой причине беспокою тебя. Тут ко мне один первоклассник хочет перейти из твоей школы. Но ты не горюй. Я тебе на его место переброшу другого ученика. У него дед Герой, вот только отказал им, потому что нет в моей школе им места. А этого мальчика беру, потому что он гений и мама у него не простая. Замечательная мама! Жалко, разумеется, что мы с тобой старики уже… Что? Против, чтоб из твоей школы забирали будущих гениев? И тебе Бог подкинет, может тот и будет им, кого я тебе пошлю. Договорились, произойдёт обмен хорошими учениками. Звони, - директор положил трубку. – Всё решилось. Вы, молодая леди, довольны?
- Ой, как я благодарна вам, Борис Григорьевич.
- А вы, молодой человек?
- Я? – Олежка смутился. – Мне хорошо, если мама не будет волноваться.
- Рыцарь – это редкое качество в современных сыновьях.
- В сострадании моему сыну не откажешь. Вы, в какой класс его определите?
- В первом «А» у нас переполнено. А вот из «Б» одного парня отпустил я в другую школу – на то место вашего сына. Вы довольны?
- Вы сняли тяжесть с моей души. Буду работать в больнице и знать, что сын не ходит по опасным дорогам.
- По дорогам он будет ходить – все мальчишки так делают, но будет помнить, что мама у него медик и боится травм у сына.
- Наверное, все матери беспокоятся, - сказала Калерия и тут же вспомнила некоторых безалаберных и равнодушных матерей из детского сада.
- Я давно на посту директора школы и скажу вам, что родители очень разные. Вот вы всё продумываете и беспокоитесь, а есть очень безответственные родные у детей. Полно бабушек и дедушек, пап, мама, а ребёнок сирота, дешевле домашнего пса, простите.
- Я работала в детском саду воспитателем и видела многое, - тихо сказала Калерия.
- Значит, не мне вам говорить. Но не стану вас задерживать. Вам ещё в 20-у школу за документами идти. Занесёте мне сразу, чтоб я в список вашего сына внёс. А завтра добро пожаловать в нашу обитель. И, надеюсь, что вы поможете мне с моими болями, построить бассейн, - улыбнулся совсем по-детски.
- Я же в детской больнице стану работать, не со взрослыми, - возразила Калерия.
- Дорогая моя! Вы лечили моего двоюродного брата, который работает Домоуправом в вашем доме. Я вас видел, когда вы приносили ему растирку. Он и со мной делился.
- Так вы не зря приняли моего сына в вашу школу? – пошутила молодая женщина.
- Принял бы в любом случае. Но вдруг вспомнил, что вы доктор Айболит.
- Я не доктор, а медсестра. И если вашему брату помогла моя «растирка», как вы говорите, то сделаю и для вас. До свидания. Нам с сыном большое облегчение.
Облегчение было и в том, что не по скандальной прописке в Москве знает их с сыном Борис Григорьевич, а по более благородным делам.
- Жду вас с документами сегодня. Напоминаю.
- Неужели вы сомневаетесь, что принесём? – улыбнулась Калерия.
Когда вышли, оторопевший Олежка, сказал:
- Надо же, взял Борис Григорьевич нас к себе.
- Запомнил, как зовут твоего директора школы? – улыбнулась мать.
- Ещё бы не запомнить! И школа, как ты хотела – рядом. И бассейн строится. Это же Борис Григорьевич рабочим задание давал, перед нашим приходом.
- Я пропустила это, мимо ушей, настолько была озабочена переводом.
- Признайся, не надеялась, что возьмут меня в эту школу?
- Честно говоря, нет. Действительно школы в центре Москвы переполнены. Не понимаю, как родители возят детей из других концов большого города.
- У них же машины. И, кажется мне, что вот эти детки с машинами не станут ходить в бассейн. Они выходят с уроков, а их уже машина ждёт – я видел это возле этой школы.
- Да что ты! И в эту школу возят?
- Она тоже знаменитая. Тут и иностранцы  учатся, чтобы знать лучше русский язык.
- Борис Григорьевич этого не говорил.
- Скажет ещё. Вот ты ему лекарство принесёшь, и он обязательно скажет.
- Тогда и я ему скажу, что работала уже с детьми дипломатов, так что знаю этих детей.
- Дети дипломатов ничем не отличаются от детей русских – это тоже скажи.
- О тебе дипломат Юрий Александрович был более высокого мнения, чем о детях своих.
- Он мне не говорил такого.
- Так он дипломат, - улыбнулась Калерия. – Видно не хотел возносить тебя над своими детьми. Но мне жаловался на Алика и Петьку и говорил, что ты лучше.
- Обычно наоборот, - заметил Олег, - своих детей хвалят, а чужих ругают. Это дядя Юра влюблён в тебя, вот и я ему нравлюсь. Но его дети их с тётей Аней очень балованные – так наши воспитательницы Галина Николаевна и Марина Яновна обсуждали.
- Уж кто бы говорил! – Возмутилась Калерия. – Своих детей не видят, на иностранцев лгут. Но вот мы и у 20-ой школы. Как-то нас Антон Петрович встретит.
- Ты и этого директора запомнила, как зовут?
- Чувствую я, что со многими директорами окружающих школ придётся познакомиться.
- Зачем?
- Не знаю ещё. Но есть такое предчувствие.

Отнеся документы в 112 школу, вернулись, довольные, домой, и обрадовали соседку:
- Тётя Валя, а мы с мамой перешли всё-таки в соседнюю школу, где мне дорог не надо переходить.
- Как? – поразилась та.  – Вам удалось в последний день перевестись из 20-ой школы?
- Не только перевестись, но попали в 112 школу, куда мама мечтала.
- Тебе удалось, Калерия, произвести впечатление на директора соседней школы?
- Ещё бы! Он не сразу признался, но, как оказалось, вспомнил, что я лечила его двоюродного брата от тяжести в ногах, ещё будучи на практике.
- От болей в ногах?   
- Разумеется, от болей. Представляешь, директор школы назвал наш ЖКК «Домкомом», как опальный Булгаков пишет.
- А ты читала подпольного автора? – поразилась Валентина.
- Успокойся. Я не совсем с Булгаковым соглашаюсь. Он описывает Москву и Москвичей в довольно карикатурном виде, ещё и с мистикой. Благодаря этой мистике мне и приснился сон, в котором показалось, что образы его воплощаются в жизнь и большой примус выкачивает воду из нашего замечательного пруда.
- Вот это да! – возразил Олежка. – Кто это хочет покалечить наш пруд, где плавают красивые птицы.
- Но как вы догадываетесь, дорогие мои, - улыбнулась Калерия,  - никогда я не дам примусу поселиться на нашем пруду, к которому ходила ещё с Олежкой на руках, на котором он научился ходить.
- Ты же говорила, что первые шаги я сделал на Тверском бульваре – фотографии есть.
- Правильно. А дошагивал до детского сада ты как раз больше возле Патриарших прудов. Чудно, пруд один, а называют во множественном числе.
- Подожди, мама. Я согласен с тобой, что дошагивал до сада я как раз возле пруда. А на коньках кто там катается?
- Видишь, и ради катка надо отвоёвывать у нелепого Примуса наш пруд.
- Ещё Булгакова не разрешили печатать, ещё не нашлись люди, желающие уничтожить пруд, ради его капризного Примуса, а ты уже воюешь? – заметила Валентина. – Или это вас так вдохновил переход из одной школы в другую?
- Конечно, тётя Валя.
- Ладно. Сейчас я вас покормлю, бродяг таких. Носятся по Москве, вместо того, чтоб отдохнуть перед школой. А завтра, Олеженька, вместе с мамой твоей отведём тебя в первый раз в первый класс. Но не думай, что школа – это вечный праздник – учиться придётся десять лет и прилежно заниматься.
- Самое плохое, что разбегаемся мы с мамой. То в детский сад и из него мы ходили всё время вместе. А теперь мама в больницу завтра же пойдёт, а я в школу без неё.
- Привыкай, дорогой наш мальчик. Вступаешь почти в самостоятельную жизнь. Но я для того и живу ещё с вами, чтоб хоть немного облегчить вам с мамой первые недели твоих занятий.
- Спасибо, тётя Валя. Вы нам с мамой как родная. Даже родная моя тётя, тоже Валя, такого не делает для нас. Наоборот, та тётя Валя так дёрнула маму за нервы, что мы рванули с Украины как партизаны.
- Ты мне ничего такого не говорила, Калерия! – упрекнула соседка.
- Скажу ещё. Вот уложу своего первоклассника спать и приду, мы с тобой, о чём хочешь, поговорим.


                Г л а в а  4

Калерия, после того, как уложила сына спать, пришла к соседке:
- Ну, мучительница. Неужели будешь терзать меня вопросами? – Говорила, садясь на стул, возле стола. Валентина лежала на диване, поглаживая живот
- Чем больше я спрашиваю тебя о прошлой твоей жизни, тем больше возникает желания узнать ещё и о текущих делах. Представь себе, живя за границей, зная других людей – не таких, прямо скажем, интересных, как ты и Олежка, я, вдруг обнаружила, вернувшись из длительной командировки  домой, что в коммуналке поселилась солнечная дива. Мне ты сначала показалась иконописной Девой Марией с ребёнком. А после вижу, что светлая женщина, освещающая всё вокруг сиянием.
- Мне такого даже поклонники мои не говорили, - засмеялась Реля, вытирая слёзы. – Не думай, что плачу, это от нервного напряжения, которое сегодня перенесла.
- Мужики скажут ещё тебе своё восхищение, если уж ты женщин покоряешь.
- Вряд ли. Я сразу выпускаю коготки, как тигрица, хотя родилась под знаком Дракона.
- Впервые в Москве слышу о знаках. За границей о них толкуют больше. Но говори больше о себе, а не о китайской грамоте.   
- Тебя, предполагаю, интересно узнать, почему мы с Олежкой сбежали из Украины как партизаны? На самом деле бежали мы от холерного Днепра. Но лучше всего я объясню тебе всё стихами, которые сложила, когда ездила покупать билеты.
- Представляю жуткую очередь за билетами в кассы. Давали опять, как и три года назад, в купейные вагоны общие места? Ой, я как-то выразилась не так.
- Я поняла тебя. Давали, как и три года назад, дешёвые билеты в купейные вагоны, чтоб больше народу вывезти. Но как я тебе рассказывала недавно, это была свалка, как при взятии билетов, так и при посадке.  И я знала о безобразии, что творятся в билетных кассах, поэтому ехала в Херсон, предчувствуя, что получу там инфаркт.
- С твоей нервной системой, - пробормотала соседка.
- Как раз нервную систему я укрепляла стихами. Вернее сочинением их. И придётся тебе слушать. Потому что, сколько бы я не говорила, что трудно, трудно – всё это надо было преодолевать. И маленькая предыстория к стихам. Из Украины нас выталкивали не только холера на Днепре, но и небольшие недоразумения с моими родными.
- Это как раз о чём Олежка говорил?
- По-видимому. Представь, приезжаю я к маме, как раз на третий день перелома ею руки, который ей устроил зятёк.
- Мне Олежка уже рассказывал, что зять Витька сломал бабушке руку.
- Зять сломал, а ухаживать пришлось мне за капризной мамой.
- Что мать твоя с тяжёлым характером мне тоже от Олежки известно. Потому он и не любит бабушку.
- Сын мой не любит всех, кто меня терроризирует и старается использовать в своих целях.
- За это Олег презирает тётю свою, Валю. Вот тёзку мне Бог послал.
- А мне сестрицу, которую я когда-то от смерти спасала. Потом кормила, выхаживала их с Лариской. И видишь сама, за доброту мою мне лишь душевные синяки от них достаются.
- По пословице – «Не делай добра, зла не будет». Но что тебе устроила моя тёзка, кроме матери с переломанной рукой?
- Представляешь, сломали руку и даже не навещают мать. Или навещали, но я этого не почувствовала. Приехала, в доме у мамы даже еды сваренной нет, Олежка у солдат питается.
- Наш любимый мальчишка кормится у солдат? Откуда они там появились?
- Приехали на уборку урожая в село. Молодых, неработающих мужчин, вроде Витьки и его брата Николая там много, а хлеб пригоняют убирать солдат.
- И Олежка, за неимением еды в доме бабушки там питался? Но наш коммуникабельный мальчик произвёл, наверное, впечатление на командование части, если его кормили там?
- Там кормили не только занятного москвича, но и сельских мальчиков, у кого дома шаром покати. Соседи наши – Вова и Лёня там питались. Несчастные мальчишки, о которых мать – такая же бездельница, как зять мамы и его брат – носилась в поисках приключений по селу, о детях не думала.
- Как же, мама, - раздалось вдруг от порога, - тётя Люся, кроме Вовы и Лёни, ещё одного ребёночка собиралась родить. Говорила, что это её работа – детей для армии рожать.
- Олежка! Ты разве не спишь?
- Кто-то позвонил по телефону, я услышал сквозь сон и побежал, думал, что ты звонишь из больницы. Но телефон перестал звонить и я услышал, что вы разговариваете с тётей Валей.
- Хитрец! Какая больница, если я завтра туда пойду, после проводов тебя в школу. Иди и ложись спать, а то завтра проспишь.
- Тебе тоже,  мама,  пора ложиться. Ведь и тебе рано вставать.
- Я поговорю немного с тётей Валей и приду. Пожалуйста, веди себя как школьник. Приучайся к самостоятельной жизни – засни без мамы.
- Хорошо. – Олежка покорно ушёл, а соседки посмотрели друг на друга.
- Итак, - вернулась Валентина к предыдущему разговору, - наш Олег и его друзья питались у солдат. Тебя, я думаю, это потрясло, когда узнала?
- Ещё как! В первую очередь, я вспомнила, из рассказа Николая об его службе, что у них в части, изнасиловали не то армяне, не то грузины парня из Рязани. Испугалась за Олега. Взрослого изнасиловали, а тут мальчишка. Маме выговорила, что отпускает внука в опасные места.
- Вот в тебе медик отметился!
- Не шути, Валя! Я сильно переволновалась. Но мама успокоила меня, что никаких восточных солдат на уборку урожая не присылают. Наоборот, это прибалтийские мужчины в возрасте уже, которых берут на переподготовку.
- Уже интересно. Отсюда и возникает зеленоглазый парень из твоего сна, что ты мне на днях рассказывала? Но, спустя много лет, он уже мужчина, которого ты, девочкой, спасала в пещере? Правильно я запомнила твой сон, перед твоим десятилетием?
- Точно. Но в день приезда, я, уже взрослая женщина, - улыбнулась Калерия, -  помчалась, чтоб выручить своего сына, а встретила Домаса, и узнала, что никакой беды ни мне, ни Олежке это знакомство не несёт. Лишь радость, что пока меня не было, наш «коммуникабельный мальчишка», как ты говоришь, нашёл общий язык с жителями Литвы.
- Я представляю даже, что они восхищались москвичом.
- Хвалили мне его – это правда. И получилось, предполагая плохое, я встретила хороших людей и успокоилась насчёт сына. И не моргай глазами, любовь тоже. И почти десять дней не замечала, что мама меня эксплуатирует нещадно.
- Она пользовалась тем, что ты полюбила?
- Как я узнала, в день отъезда Домаса, мама даже ревновала меня к нему.
- Почему?
- А это уже невыносимая мнительность мамы. Пока меня не было, Домас, предчувствуя встречу нашу, приходил к маме, помогал ей по хозяйству, с Олежкой рыбу ловил, а у мамы жарил и вялил свои днепровские трофеи. И мама, которая до шестидесяти лет молодится, решила, что сорокалетний мужчина в неё влюблён.
- А что он ей в сыновья годится, не подумала?
- Юлия Петровна вообще не задумывается над жизнью. Приняла Домаса за влюблённого, хотя он ей в чувствах не объяснялся.
- И вдруг приехала искромётная молодая женщина, литовец всё внимание тебе, а матушка заревновала. Это трагедия для неё.
- Домас сразу в меня влюбился. Тем более что опознал Олежку, как моего сына раньше.
- Вот это встреча. Почему же он уехал так внезапно?
- Переслали солдат убирать урожай в Казахстан.
- Вот страна наша великая!
- Да уж, бескрайняя. Домас уехал в тот день, когда я, потратила полдня на приготовление пищи, и хотела его позвать на хороший ужин. Короче, приготовила много еды, как считала сама на три дня. Но Домас прощается со мной и Олежкой у Днепра, просит, чтоб я поспешила домой, он может заехать на минутку. Сама я, ошеломлённая его отъездом, бунтую, мол, провела полдня у жаркой плиты, и надо нам с Олежкой накупаться, остаюсь у Днепра.
- Ещё не знала, что в реке холера?
- В тот же день вечером, огорошили меня, что купаться в Днепре не безопасно. Но до этого известия, возвращаемся мы домой, печальные, разумеется, от расставания с Домасом, а возле нашего дома идёт футбольная баталия.
- Там  же стадион, как мне Олег говорил.
- Да, принимают местные бездельники команду из Каховки.
- Почему бездельники?
- А кто ты думаешь, в том селе играет в футбол? Только такие тунеядцы, как зятёк Юлии Петровны. Витька тоже мяч гоняет, а сестра Валя со своими соседями пришла смотреть на него.
- Матери со сломанной рукой не сварит обеда, а на стадион пришла?
- Да, и самое интересное, что к Юлии Петровне они зашли вместе с соседями.
- Соседи-то зачем?
- Слушай дальше, не перебивай, а то я собьюсь. Соседи пришли, чтоб попроситься ко мне, в Москву, якобы столицу нашей Родины посмотреть.
- Это приедут несколько человек, чтоб прижать тебя с сыном к стенке, чтоб дышать было нечем, ещё и кормить их, как Машка это делает, потом проклинает своих гостей.
- Вот. Поэтому я гостей не люблю. Они Москвы не увидят, расхаживая по магазинам, а, уезжая, подкинут свои наблюдения: - «Что ваша Москва и ничего хорошего в ней нет».
- Вот-вот. Пугнула бы ты таких гостей, которые лишь раздражают, житья от них нет.
- Пришлось пугнуть, Валя, потому что сестрица и её муж бездельник, увидев, что я приготовила вкусной пищи, принялись уничтожать еду, а с ними, разумеется, и соседи.
- Пришли, проситься в гости в Москву, и сожрали, извини меня за слово гадкое, всё, что ты наготовила?
- Мало того, пошли на стадион, а мне оставили немытую посуду.
- Вот наглецы!
- Я была в ярости, как ты можешь представить. Пошла тоже на стадион, Олежка за мной. Ещё пошутил, что тётя Валя сидит с раскрытым ртом, а в тот день не лётная погода была.
- Вот лётчик будущий! Но ты, конечно, на шутку сына не повелась?
- Не до шуток было. Опозорила Витьку на весь стадион, что забивает мячи в свои ворота, отведав без хозяйки её котлет. Но это я сейчас так спокойно говорю, кричала обидно для него.
- И надо было. Вот у тебя семейка подобралась. Вера приехала, эксплуатировала тебя, пока в больнице лежала полгода. И никаких сестре благодарностей. Лариса полгода жила, ушла в общежитие, увела единственный костюм, в котором ты в театры ходила. Валя, живя в селе и придя к матери, которой муж её руку сломал, уничтожает приготовленную тобой еду на три дня.
- Заметь, не одна съедает пищу, а гостей мне привела.
- Вот же совесть у людей. Пришли проситься в гости, но видят вкусную еду и не могут устоять. Расставаться тебе надо со своими родными, Калерия, решительно.
- И то сказать. После того стресса, что я пережила, ездить уже не хочется туда. Тем более Днепр преподносит неприятности, что пришлось убегать от него.
- Да, ты же мне стихи собиралась почитать.
- Вспомнили. Но прочту тебе бегло и оставлю блокнот, чтоб ты потом сама почитала. Тут два варианта. Один сумбурный, когда я еду за билетами в Херсон и нет надежды, что куплю их, и второй после многочасовых мучений возле касс, возвращаюсь, с надеждой уехать.
- Приобрела билеты?
- Нет, но мне пообещали их достать, что и выполнили.
- Наверное, какая-нибудь старая любовь? Парень или мужчина помог тебе достать билеты?
- Валя, не мучай меня. Я не могу тебе всю ночь рассказывать, - Калерия отдала блокнот, и встала со стула. – Поговорили, дорогая. Пойду спать, а то завтра не встану.
- Я почитаю твои стихи, но ты мне их обязательно после, с выражением, повторишь.
И только Калерия встала со стула, раздался звонок в дверь.
- Кого это там несёт? Уж не гостей ли Машкиных? – Сказала, чуть приподнимаясь, Валентина. – Приезжают ночью, и открывай им дверь. Машка-то спит уж, наверное.
- Лежи, я сама открою. – Калерия прошла по длинному коридору: - «Не дай Бог, Николай пьяный пожаловал. Что за беда. Никак не уговорю его, чтоб не рассчитывал со мной сойтись».
Открыв дверь, увидела почтальона:
- Телеграмма для Днепренко.
- Это я, а что случилось?
- Умер кто-то у вас.
- «Неужели мама! Но нет, мама долго, по моему же предсказанию, должна жить».
Она расписалась трясущимися руками и открыла текст: «Внезапно умер брат Вити, Николай. Подробности письмом. Валя».
-«Как это внезапно? – пронеслось у Рели в мыслях, пока закрывала за почтальоном дверь. – Я же предчувствовала, что он умрёт скоро. Правда никому не говорила этого, даже матери Витьки и Николая, хотя «видела», при последней разговоре с ней, во дворе бедной женщины поминальный стол. Несчастная баба Уля! Уже потеряла двух старших сыновей – и оба погибли. Она делала вид, что не грустит о мальчике, наложившего на себя руки, во время войны. Делала вид, что не печалится, даже не помнит о нём, потому что люди говорили – по вине самой женщины, гулявшей с немцами, парнишка полез в Днепр и утопился. Но второй сын Ульяны погиб на тракторе, едучи с любовницей, всего-то лет пять назад. О нём тоже говорят люди, мать не всплакнула, даже на кладбище не пошла. Как же теперь она будет хоронить любимого Колю? Вот уж кого любила, домину для этого строила. А теперь  дом Витьке отойдёт. А станет муженёк Вали хозяином большего, просторного дома, вот над женой власть обретёт. Впрочем, он и сейчас из учительницы верёвки крутит. Бьёт как скотина, а ей с синяками на занятия идти в школу или по селу разрисованной гулять. Наверное, и кормить мужа с соседями Валя не рассчитывала, когда к маме закатилась с мужем и соседями. Бомбардир своих ворот приказал всем уничтожать мной приготовленную еду, они и рады. Чувствует Витька, что я с ним не церемонилась бы. Могла выставить без всяких угощений «футболиста», чтоб на набитый желудок в свои ворота не забивал».      
- Кто умер, Реля? – вышла из комнаты Валентина.
Калерия опомнилась: - «Не вовремя воспоминаниями занялась». Повернулась к соседке и зашла за ней в комнату, чтобы поговорить ещё:
- Представляешь, сестра прислала телеграмму, что скончался её деверь Николай.
- Это брат её мужа. И что? Ты поедешь хоронить его?
- Я не знаю, зачем сестра прислала мне это послание. Прекрасно знает, что мне невозможно ехать на похороны. Тем более, обещает письмо, видимо после похорон, где напишет, как всё произошло.
- Прислала, надеялась, что ты приедешь, - убеждённо сказала Валентина.
- Даже если бы могла, не поехала бы. Брат Валиного мужа Николай, который умер, считал себя возможным женихом для меня. Давно претензии имел, как только увидел меня впервые. И при том был женат.
- Да что ты! Женатый мужчина, а считает себя вправе ухаживать за красивой, приезжей женщиной. Тоже в Москву собирался приехать?
- Он был женат, но не расписан. Подозреваю, что на мне мечтал жениться официально. Но я, ещё три года назад, отвергла его раз и навсегда. Он и в этот мой приезд он подходил с претензиями, что польстилась на приезжего офицера.
- Домас не простой солдат?
- Он капитан в отставке, кажется, командует каким-то отрядом – я не очень разобралась в его звёздочках. Вообще-то обещал приехать в Москву, как только закончится служба, ещё несколько недель осталось. Хорошо вспомнила. Хочу его в твоей комнате поселить, на несколько дней, пока Домас будет в Москве.
- А куда же ещё, Реля, дорогая? Не в вашу же душегубку, куда и муж твой бывший может нагрянуть. К тому же первоклассник, хоть и любил на расстоянии твоего поклонника, неизвестно как отнесётся, живи вы в одной душегубке. Я, если буду ещё здесь, освобожу комнату, едва взглянув на твоего литовца. Интересно же!
- Спасибо, я очень на это рассчитываю.
- Гостям твоим, если вздумают без разрешения приехать, решительное нет, не потому что не выношу их, а просто, чтоб ты их не приваживать. А Домасу, как человеку интересному – да!
- Чтоб я без тебя делала, Валя. Вот Марье Яковлевне, когда она вздумала в мои личные дела заглянуть, любопытство её отворотила. А тебе хочется всё рассказывать, самой интересно тебя слушать. Но говоришь ты о себе мало.
- Разведчица же, ты что! Нам нельзя о себе ничего говорить лет сто, а то бы я рассказала. Зато как тебя слушаю. И не для разведки, просто интересно, - пошутила. – И вообще, разведка, признаюсь, дело не благодарное, всегда начеку, никакой личной жизни. Поэтому ты для меня глоток свежего воздуха, со своими интересными романами.
- Надеюсь, что ты родишь ребёнка и поживёшь ещё в России?
- Не знаю, Реля – говорю об этом с тоской. У нас есть пара, которые родили сына и отдали бабушке с дедушкой – хорошо, хоть они есть. А сами вынуждены были уехать. И вот сына видят раз в несколько лет. Мальчик уже вырос, скучает по родителям. Сейчас, кажется, работает в киноиндустрии, хочет жениться на очень красивой актрисе – его матушка делилась со мной.
Вот тут бы Реле поинтересоваться о красивой актрисе, с которой Олегу доведётся встретиться и её сын будет некоторое время, хорошее для него, но смутное для страны, сниматься у неё – актриса станет режиссёром. Но всегда чуткая к будущему сына она, на этот раз, быть может под действием расстроившей её телеграммы, упустила.
- Даже такое знаешь? – удивилась, что потаённые люди рассказывают друг другу о себе.
- Это беда всех разведчиков лишь узнавать о близких своих. Но мне, может, разрешать остаться, потому что дитя воспитывать некому – не в детский же дом отдавать.
- Конечно не в детский дом. Хочешь, я стану воспитывать твоего ребёнка? – Предложила Калерия и испугалась. Ещё раз пережить болезни ребёнка, она бы не смогла. Разумеется, не оставила бы в беде, но где силы взять? Опять не спать ночами месяцами, как это было в молодости. Впрочем, Калерия выбрала медицину, где тоже не заснёшь с её характером.
Подруга не заметила её смятения.
- Мечтала бы. Судя по Олежке и тем детям, которых я видела в твоём детском саду, мать и воспитательница ты изумительная. Но ведь не разрешат. Ой, расстроилась. Почитай мне, всё же твои стихи. Может, они успокоят беременную женщину.
- Как сказал бы Киса Воробьянинов, из книги о «Двенадцати стульях»: - «Пять минут не спасут бывшего делегата Государственной думы». Минут пятнадцать я ещё с тобой поговорю.
- Хитрая ты. Книга называется «Двенадцать стульев» и я её, в отличие, от «Мастера и Маргариты», читала. Декламируй стихи, или опять откажешься?
- Согласилась уже. Давай призовём Днепр, чтоб развеял нашу печаль. – Калерия взяла блокнот, лежавший на столе и раскрыла его: - Днепр меня поражает, и я ему немало стихов написала, но сейчас поговорим о людях.
- Разумеется. Стихи твои я сама прочту. А сейчас о том Николае, который умер. Защемило сердце твоё, да? Хоть и отбивалась от мужика, но он уже в другом мире – скажи, что ты думаешь о нём.
- Сначала о другом Николае. А моём бывшем муже. Ведь я шла к дверям, думала, он вернулся, собиралась выдержать с ним словесный бой. Но так не хотелось. Я устала говорить с бывшим мужем, что не люблю его и никогда с ним не сойдусь.
- А ведь любила когда-то?! – не то спросила, не то утвердила подруга.
- Ещё и как любила! Без любви не появился бы на свет Олежка. Он – ребёнок большой любви его мамы и папы. И Николай у меня был первый мужчина.
- Да что ты! С твоим загадочным характером, да чтоб никто не добивался такую девушку?
- Не смейся. Много было желающих меня поймать, но получали отпор. Я знала, по тому вещему сну, о котором я тебе рассказывала, кто будет отцом моего сына.
- Вот так уж прямо знала, что сын родится?
- А мой сон, Валя? На мосту, когда уплыл в грязной воде отец ребёнка, со мной остался смуглый ребёнок, с белыми волосами. Мальчик рос и шёл со мной до чистой воды, куда я взглянула как в зеркало, и увидела, что мои волосы все полностью белые волосы, а у сына кудри потемнели.
- Так вы с Олежкой поменяетесь цветом волос? Даже не верится, что из нашего Сергея Есенина в детстве получится кто? Блок?
- Только не на Сергея Есенина Олежка похож. Скорее на Пушкина – он в детстве был тоже белокур. И не волосами Блока отметится Олег в юности. У Блока были спиральки.
- Соглашусь с тобой, что кудрями Пушкина.
- То-то, - Калерия вымученно улыбнулась и подумала: - «Мы тебя, Пушкин, не очень потревожили? Или ты у меня за плечами всегда находишься, как добрый Ангел?»
- Продолжай о бывшем муже вспоминать. Мне интересно как большая любовь превратилась в ненависть.
- Если бы я ненавидела Николая, он бы давно умер. Я никого из той семьи, где мне сделали плохо, не ненавижу.
- Как и своих родных поощряешь всепрощением делать тебе гадости.
- Валя, вы же заметили с супругом своим, что мне нельзя сердится – ведь я с Космосом связана.
- И Космос за тебя мстит твоим недругам?
- Догадываюсь, что это так. Они даже мстят людям, кто по наитию думает устроить как-то свои дела за счёт моей безопасности.
- Как это? Есть примеры.
- Не знаю, правильно ли я думаю, но Гаврила – бывший свёкор – хотел не то помирить меня с Николаем, не то сам как-то подъехать ко мне. Но ты сама знаешь, где теперь Гаврила.
- Он умер. Не так ли умер и тот Никола с Украины? Хотел поправить свои дела с приехавшей Москвичкой, а ему говорят – не лезь к ней, хуже будет.
- О том Николае с Украины потом. Вернёмся к бывшему моему мужу. Любовь наша перешла в иное качество – появился мой долгожданный сын.
- Судя по твоему сну, ты ждала его с пятнадцать – не шестнадцати лет.
- А не хочешь с пяти лет? Мы с мамой и папой возвращались из эвакуации в поезде. Ехали в Литву, где папа уверял, не так голодно, как по всей разорённой стране. И тут мама, видимо от счастья, что муж за ней приехал, разговорилась с соседкой по купе. Рассказывает той женщине, как в молодости, избавилась почти от родившегося ребёнка.
- Представляю, как у тебя сердце защемило, при твоей любви к детям.
- Я чуть не умерла пятилетней малышкой. И тут на боковое место садится какой-то старичок и требует подать ему на место напротив девочку, с верхней полки – он поговорит с ней.
- Это была ты?
- А кто ещё бы желал умереть? Папа меня живо посадил напротив деда. Сам ушёл курить в тамбур. А дедушка меня накормил из своей котомки чем-то очень вкусным и стал читать сказки Пушкина. Мама, помню, заснула на полке напротив. И не мудрено, она уже ждала Валю.
- Ждёт ребёнка и болтает о том, что когда-то сгубила дитя?
- Наверное, она и от твоей тёзки хотела избавиться – вынашивала планы, но я ей перечила и сестрёнку выходила. И тогда, видимо, мне запало в душу, мальчика, которого мама сгубила, родить самой. И дед, который заразил меня сказками Пушкина, был со мной согласен.
- Это не сам ли Пушкин был? Я слышала, что бывает, когда ушедшие в мир иной являются к своим родным – особенно к таким талантливым девочкам, какой росла ты.
- Так ты знаешь, что Пушкин мне родня?
- И от кого ты хочешь скрыть? От бывалой разведчицы. Когда ты подарила мне свою детскую поэму, где, как я догадалась, старательно скрыла от меня, что Пушкин твой дед…
- Теперь скрывать не буду. Но ты никому не проговорись. Сам Дед мой Великий не желает ещё, чтоб его раскрыли. Но вернёмся к бывшему мужу, Николаю.
- Да, понял ли он, какую девушку ему Бог послал? Понял он, что тебя надо любить крепко?
- Ему думалось, что он так любит. По простоте своей он любил. Но не догадывался, что любить надо и ребёнка, которого я понесла в чреве, как говорили в старину.
- Он не хотел, чтоб ты рожала?
- Говорил, что рано нам – надо для себя пожить. Но мне предсказали, что сына я должна родить именно в 1961 году, когда и в Космос полетят. Кто предсказал, хочешь спросить?
- Догадываюсь. Твой Космос, с которым ты в хороших отношениях. И ты выполнила всё.
- А как я могла ослушаться? Иначе бы у меня никогда не было Олежки! И я носила его в такой нежности, хотя токсикоз меня мучил очень долго и тяжёлая работа на стройке тоже.
- Зато родила, с какой лёгкостью! Рожала своего долгожданного сына юной девочкой.
- Ничего себе юной – деве было двадцать с половиной лет. Николай относился с недоумением, что не послушала его, не избавилась от плода, но во второй половине беременности тоже стал ждать с нетерпением: - «Рожай кого угодно тебе, но поскорей». Волновал мужа мой токсикоз. И когда родился Олег, он был доволен, что мальчик. Но дети из второго Симферопольского роддома, нового и современного, все до одного в мае попали с инфекцией в больницу.
- Бедная ты моя! Сколько тебе пришлось пережить.
- В больнице я с Олежкой лежала два месяца. Сыну делали уколы через четыре часа – не было бы пенициллина, дети бы погибали. И тут Николай, знавший, что в роддоме были врачи вредители, впервые проявил черствость к сыну. Пришёл как в больницу и стал меня упрашивать, чтоб я оставила Олежку на ночь, и пришла в нашу комнатку, которую мы снимали.
- Мужские мучения?
- По-видимому. Но я, поглощенная вся болезнью Олежки и желая его вытащить из неё, не обратила внимания на зов мужа.
- Этого делать нельзя, дорогая моя! Мужики хотят внимания.
- Да что ты! А я всегда ставила, и буду ставить жизнь сына на первый план. Поэтому я спасла Олежку в Симферополе и в Москве, когда мы стали расходиться с Николаем.
- У тебя же он и в Москве болел? Я как раз была в длительной командировке. И помочь ничем не могла.
- Я справилась, покойный Гаврила мне деньгами помог. Но когда лежала с Олежкой в Филатовской больнице, опять почувствовала чёрствость Николая. Он выбрал момент, когда мне и сыну было особенно тяжело и по велению матери-спекулянтки, подал на развод.
- Он мне жаловался, что потом, когда понял, что ты жить с ним не будешь, матери своей голову разбивал. Просил тебя, чтоб ты сошлась, но ты была решительно против. Почему, Реля?
- Он слишком прост, Валентина. А простота хуже воровства. Николай сам себя обокрал.
- Но это и мне не понятно. Я бы простила мужа и жила бы с ним. Ведь ребёнку нужен отец.
- Отец, - Калерия рассердилась, - но не такое чудовище как Николай.
- Ой, как ты жестока!
- Нет. Человек бросил любимую женщину, которой восторгался, что она ему девственной досталась. Бросил ребёнка, когда мама внушила ему, что это не его сын. Хотя он, имея хоть малейшую каплю разума, мог бы высчитать, что я забеременела с первого его прикосновения.
- Как Пушкинская царица – с первой ночи, - Валентина улыбнулась. – Я тоже так.
- А теперь мы, царицы, вернёмся к чудо царю, который своего ребёнка приказал посадить в бочку вместе с матерью, засмолить, покатить и бросить в океан. Николай поступил именно так.
- Но сын, в сказке, потом простил отца.
- Царь Гвидон был Олух царя Небесного. Да и времена тогда были другие. А Олежка видел в детском саду других отцов, которые хорошо, даже трепетно относятся к своим детям.
- А один к Олежке относился трепетно – это твой поляк.
- Юрий к Олегу относился даже лучше, чем к своим детям. Он видел в нём некую искру, что в его детях отсутствует.
- И поэтому просил тебя родить ему русского сына?
- О Юрии отдельный разговор. Мы как-нибудь выделим время, и я поведаю тебе о поляке, как я понимаю этого человека. И почему не захотела стать его любовницей, хотя  Анна – жена Юрия не раз мне намекала, что совсем не против.
- Даже так!
- Не будем отвлекаться – времени у нас с тобой нет на лирические отступления. Вернёмся к прозе. Николай по простоте своей думал, и мать ему внушала, что развод не может служить к тому, что мы не будем жить как муж и жена.
- Это уже не простота, а подлость. Он будет свободен в своих поступках, а ты рабыня у него. Он, как господин, разоденется, и пойдёт куда хочет, а ты, поскольку привязана к этой жилплощади, будешь переживать из-за его блуда, но всё терпеть. Вернётся из загула, и ты, как верная жена, к его услугам. А не захочешь, силой будет брать.
- К самой суть подобралась, подруга. Кстати, моя сестра, твоя тёзка так и живёт.
- А ты не хочешь так жить и не подражаешь ей?
- Ты забыла, что Валя – младшая сестра и вышла замуж гораздо меня позже. Она бы могла учиться у сестры, как жить самостоятельно, но не тот характер. Она в полной зависимости от своего тунеядца мужа, чего я, в чужом городе, с больным ребёнком на руках сделать не захотела. И как видишь, выжила. И Олежка у меня гордым растёт – презирает своего отца.
- Ты его этому не учишь?
- Боже упаси! Как не говорю о его бабушке Юле – тиранке, так ничего не внушаю насчёт Николая, но мальчик слишком умный, как заметил с тоской поляк – у дипломата дети иные.
- Теперь мне уже интересны твои рассказы о Юрии, его жене, его детях.
- Подождёшь, подруга. Закончим о более знакомых нам людях. Итак, ты уже не выступаешь в пользу Николая, чтоб я сошлась с ним?
- Я не враг тебе. И вижу, что он слишком слабый и дурной для таких сокровищ, как вы с Олежкой. Он потерял то, за что должен был держаться руками и ногами.
- И головой, - добавила Реля. – Ты вот сказала, что Коля меня силой станет брать, если я окажусь не сговорчивой. И ведь получилось у него один раз. Я до сих пор не могу себе простить, что этот подлец меня изнасиловал.
- Не могу поверить. На словах его, он тебя так любит, пальцем бы не тронул, если бы жили.
- Всё слова. Однажды он явился, сильно выпивши, и стал домогаться. Я отбивалась, но ещё стыдилась шуметь, и он повалил меня на пол. Я ударилась головой и потеряла сознание. Очнулась, Николай, с идиотским выражением лица, продолжает насилие. Руки мои были зажаты, и это спасло меня, как я потом думала. Если бы я стала отмахиваться, осталась бы инвалидом.
- Это случилось, после того, как Нюрка и Люська тебя по голове дверью бабахнули?
- Как раз, когда я вернулась из больницы. Насильник ушёл, но пригрозил, что так будет всегда, пока я не подчинюсь полностью. Пришлось мне, на следующий раз готовиться. Сказала покойнице Марье Ивановне, что такое может случиться – она меня спасла, когда Колька попробовал повторить свой «подвиг».
- Прости меня, Реля, что я за твоего бывшего заступалась. Идиотского выражение лица у Кольки, я предвидеть не могла.
- А меня это выражение каждый раз преследует, когда Николай начинает говорить о его любви ко мне. Какая любовь может быть, после насилия? Но основное не в этом. Быть может, я бы простила, если бы знала, что отец носится к Олежке, как положено. Николай сына сразу вычеркнул из  своей жизни. Он же приходит сейчас не к нему, а ко мне. Олег это тонко чувствует, презирает папаню за это, срывается иногда на него, говорит обидные для отца слова.
- Хорошо не страдает по нему, - заметила соседка. – Что Олег может папане сказать обидные слова, и я заметила.
- И вот это пренебрежение сына к отцу я почитаю за счастье. Олег не ждёт от него игрушек или одежды или походов в интересные места. Знает, что отец его пустой человек.
- Везде он ходит и ездит с тобой – матерью, посветившей свою жизнь сыну. А пьяница отец ему не интересен. Поляк прав, мальчишка растёт не от мира сего. Может это и лучше, Реля, что тупой Николай не вмешивается в воспитание сына.
- Я счастлива оттого, что он не мешает мне делать из Олежки интересного человека. И тут чувствую поддержку Космоса. Это они внушили ему, чтоб не мешал. Возможно, подталкивают к пьянству.
- И по пьяни же Николай сообразил двоих детей – двойняшек. Жалко мальчишек. У них нет такой матери, которая развивала бы их, зато есть отец, который ни понимает ничего в детях. От московского Николая, перейдём на минуточку к Николе на Украине. Они одинаковые?
- Один в один. Тот тоже наплодил детей от разных жён и не воспитывал их. Тоже считал, что внешность для мужчины – это его оружие для покорения женщин. Но в прошлом году разбился на мотоцикле, упав со скалы. А в этом году видимо те травмы его догнали. Короче тоже пьяница и тунеядец. Правда, в связи с травмами, получал какие-то деньги по инвалидности.
- И мамочка, наверное, его подкармливала?
- Их мать – Николая и Витьки – Валиного мужа, это сто двадцати килограммовая женщина, которая тоже, в силу загруженности жирами, деградирует. Но не уставала у меня спрашивать, как только видела: - «Плохо, Реля, жить одной? Вот скажи Вале, как надо за мужа держаться».
- А ты что этой туше отвечала? – заинтересовалась подруга.
- Коротко и ясно, что одной воспитывать ребёнка лучше, чем с не просыхающим пьяницей. А что касается её сыновей, которые мучают своих жён, да ещё не работают, то я бы таких тунеядцев сажала. Пусть хоть под конвоем работают. Но мать бездельников и сама всю жизнь не работала, даже пенсии не получает от колхоза.
- А на какие средства живёт?
- Торгует самогоном эта грязная туша, я каждый раз, если она меня задерживала разговором, готова была вырвать, глядя на неопрятность её. Чтобы прервать разговор, советовала на Днепр сходить, который виден из окон Валиной свекрови. Такой красоты Днепр, в том уголке, что тут же жалела, что тучная баба испортит вид реки.
- Свекровь твоей сестры, разумеется, не ходила по твоему совету мыться?
- Что ты! Сидит перед домом как клуша. Видно покупателей на самогон ждёт, а если находится добрая женщина, останавливается на её оклик, то перемывает кости соседям, которых  мизинца на ноге не стоит.
- Почти как наша Марья Яковлевна.
- Да. И как наша соседка очень падкая на молодых мужчин – привлекает их самогоном.
- Смотри, какие параллели ты проводишь! У тебя всё в сравнении.
- Я учусь не только на своих ошибках, но и на чужих. И хватит нам воспоминаний. Пора мне спать, как и тебе, ожидающей ребёнка.
- Спасибо, дорогая, за разговор. Вроде о гадких вещах говорили, но к тебе мерзость не пристаёт. Ты, как всегда выше того, что тебе чуждо. Завтра провожаем Олежку в школу?
- Да, и надо, чтоб наш мальчишка запомнил этот день.
- Телефон звонит или опять в дверь? – Всполошилась Валентина.
- Батюшки, кто это раззвонился? Что опять за беда? – Калерия понеслась к телефону.
- Добрый вечер! – раздался вкрадчивый, мягкий голос.
- Юра! Здравствуй! У нас, в Москве ночь уже.
- Знаю. Я только приехал. И не мог не позвонить.  Как наш мальчик? Завтра в школу? Я подойду к 20-ой школе, чтоб поздравить его?
- Мы перевелись в другую школу, Юра. Я уже давно об этом думала. Три дороги Олежке было переходить, где машины несутся.
- Я тоже об этом думал и очень ругал себя, что посоветовал вам эту школу. Но куда вы теперь будете ходить?
- Ты думаешь, что я стану ходить с Олегом в школу, как в детский сад?
- Я думал, что ты устроишься в школу, в медицинский кабинет. Иначе, зачем ты ходила, на учёбу, отрывая время от меня и Олежки.
- Олег мне разрешал учиться, - улыбнулась Калерия.
- Но в какую школу мне завтра подойти?
- Школа возле нашего дома, за углом, не надо переходить никаких дорог. Тебе, Юра, идти от вашего дома долго.
- А я не в доме – мы выехали оттуда, как только ты уехала в Украинку.
- В Украину, Юра. Но куда вы выехали?
- Вот тебе раз! В Варшаву, конечно. Надо же и Петру пойти в школу польскую. В Москве он не смог учиться.  Вернее не хотел по тупости.
- Юра, не наговаривай на Петю, - Калерия вспомнила, что Анна тоже говорила, что сын её тупой и вздохнула. – Он не виноват, что русский язык ему с трудом даётся.
- Вернее, - вздохнул и Юрий, - что не давался никак. Но я об Олежке беспокоюсь. Никак не встречу его, а хотелось бы и с ним попрощаться. Мне всего неделю осталось жить в Москве, тоже уезжаю в Польшу. С утра мог бы подойти, а позже я буду занят.
- Давай так договоримся. Я завтра отведу Олежку в первый раз, в первый класс, и пойду на новую работу, в больницу. А в воскресенье увидимся, если ты не уедешь в Варшаву. Будет о чём поговорить. Олег тебе о школе расскажет, я о новой работе.
- Так лучше. Я тоже в воскресенье не буду занят. Сразу договоримся, как встретимся.
- Давай у метро Маяковская – поедем куда-нибудь.
- Заказываю ВДНХ – выставку, с которой я тоже хочу попрощаться.
- В какое время встретимся?
- Чем раньше, тем лучше. В десять часом подойдёт?
- Да. Мы успеем покушать и подойти к метро. До свидания, - Калерия положила трубку.
- Юрий? – Валентина подошла к ней. – Вот уж кто преданный тебе человек.
- Не забудь, подруга, что у человека есть семья, в которую я Юрия постоянно возвращаю.
- А что делать, Реля. Мы с тобой не можем алчно бросаться на женатых мужчин, как это делают другие. Но ты хоть поездила и походила по Москве с интересным иностранцем, чего – вот лишь до меня дошло, ты не смогла бы делать с Николаем – алкоголиком.
- И даже если бы он не пил, всё равно не стал бы ходить со мной по Москве, ездить как Юра по Подмосковью, выискивать достопримечательности.
- Интересовался бы пан Поляк столицей СССР, если бы не было у него прекрасного гида.
- И расходимся, дорогая подруга. А то завтра не поднимемся.
- Ой, - Валентина задержалась у двери своей комнаты. – А цветы? Что мы о них не подумали? Завтра встану пораньше и на Палашевский рынок – там бабушки рано привозят с дач. Что купить?
- Ты думаешь, будет большой выбор? Многие рванутся за цветами завтра. Но если будут гладиолусы, купи их. Небольшой букет, потому что многие принесут, школу же завалят.
- Я знаю, что ты не любишь цветы в букетах, но это учителям – так принято.
- Кто бы спорил! – Отвечала Калерия и пошутила. - Хотя я, на месте учителей распределила бы, чтоб букеты несли ограниченно и по очереди. Лучше через день получать новый букет, - чем охапку, которая завянет на глазах. И вот что! Не позволю беременной женщине покупать нам цветы. Сама встану пораньше – я ведь привыкла подниматься рано. Схожу и куплю.
- Но я всё равно рано встаю и иду гулять, к нашему любимому пруду, чтоб воздухом, не отравленным машинами, подышать.
- Гулять я тебя, после того, как отведём нашего первоклассника, отвезу в Филёвский парк – вот где воздухом подышим, может, и покупаемся.
- Ты же хотела сразу на работу идти в больницу.
- Милая моя, я ещё из детского сада не забрала трудовую книжку. И думаю, мне не отдадут её. У меня ещё две недели отпуска.
- Так ты от Юрия отбивалась, говоря, что пойдёшь сразу на новое место работы? Чтоб он не придумал тебе прогулку по Москве?
- Угадала. Кроме того, я предполагаю, что он не упустит возможности ещё раз попытаться убедить меня родить ему ребёнка, к которому, как он мечтает, смог бы приезжать в Москву.
- Губа не дура у твоего поляка. А он представляет, что тебе придётся рваться уже на двух детей. А так как ты плохо не умеешь делать, то губить своё здоровье.
- Про здоровье я ему ничего не говорила. Но решительное нет, он получил два раза.
- Хвалю, девушка. Правда, ты какая-то особенная. Но не забирай трудовую книжку через две недели из детского сада. Эти две недели ты побудешь с Олежкой, а потом если сразу прервёшь связь с ним, то мальчику нашему будет плохо.
- Я сама думала об этом, что если в детском саду я худо-бедно имею выходной воскресенье, то в больнице, с моей безотказностью, запрягут Рельку в хвост и гриву.
- В больницах дают выходной где-то на неделе, что, может и выгодно в отношении стирки и уборки по дому, но воскресенье, которое ты могла бы посвятить сыну, выпадает. Так же загружена будешь в праздники.
- Праздники тоже, - согласилась Калерия, вздохнув. – А Олежка потому их и любит, что можем вместе провести. Я, в самом деле, проведу эти две недели вместе с Олежкой, чтоб он к школе привык. А когда пойду в детский сад и если Татьяна Семёновна – заведующая станет меня просить, чтоб поработала ещё, не откажусь.
- Хвалю. Как перед Юрием станешь оправдываться, что правды ему не сказала?
- Никак. Постараюсь, чтоб он не вспомнил о новой работе моей, а в воскресенье так закружу его  Москвой, что он, уезжая из неё надолго, будет думать лишь о ней.
- И ты, Реля, умеешь загрузить не равнодушного человека своим любимым городом.
- Постараюсь, чтоб Юрий не скучал с нами. Олежка мне поможет.
 

                Г л а в а  5

  Олежка проснулся первого сентября рано. Он вскочил со своей постели и рванулся к будильнику, который они поставили с вечера на семь часов утра. Заметив, что мать открыла глаза, воскликнул:
- И не думает звонить! Тикает себе потихонечку. Может, он поломался?
- Ты чего? – подняла от подушки голову Калерия. – Батюшки, уже и вскочил. В туалет?
- Нет, я думал, будильник не работает.
- Но он тикает, я отсюда слышу. Сходи в туалет и поспи немного. Даже если бы он поломался, мама твоя бы не проспала. Ты знаешь, я рано просыпаюсь.
Олег последовал её совету, но, вернувшись, завел с матерью разговор:
 - Жаворонок, а жаворонок, ты спишь или я тебя разбудил?
- Кто здесь жаворонок?
- Так зовут людей, которые рано встают.
- И другим спать не дают, - добавила, совсем просыпаясь, Калерия. – На сей раз, жаворонком оказался ты. Но рано вставать жизнь меня приучила с детства, родной мой. Семья у нас большая была, но встать, приготовить завтрак на всех, воды принести для умывания – всё это на мне лежало. Ни твоя тётка Вера, ни мама себя такими заботами не обременяли. Умываться любили – воду на себя поливали. И покушать ни одна не отказывалась, а чтоб приготовить – на это у них батрачка Релька была. Называли меня лишь уменьшительным именем, ещё «Чернавкой».
- Чернавка – это из сказки Пушкина, да?
- Да. Но Пушкин назвал бедную девушку так за её трудолюбие, а бабушка твоя и тетушка Вера обзывали меня так при людях, подчёркивая, что, в самом деле, я Чернавка и Замарашка. В отличие от  них, и не издевательски, а, сочувствуя, женщины в Чернавке, где я заканчивала десятилетку, прозвали меня «Золушкой».
- Тебе, наверное, приятно было?
- Как по сердцу погладили меня чужие матери. Но к сказочным Золушкам являлись добрые Феи, а ко мне не очень часто залетали: - «Обманщица! Вспомни Пушкина. Но его точно не пускали ко мне, уже очень взрослой. Наверное, потому, что я могла влюбиться, в меня влюблялись, чтоб Дед не мешал мне. Так Космос велел. И как не пускали Деда ко мне с тринадцати лет, так до сих пор его не допрошусь, в сон прилететь для беседы. Впрочем, с Валей вчера наговорилась. Может быть такими земными людьми как Валя, как Лиля, во Львово, мне и заменяют Деда? С Валей сколько перевернули всего, она мне умное посоветовала».
- Но всё же пришла когда-то Фея, да? – вернул ей в разговор сынишка.
- Фея ко мне пришла во сне – показала мне тебя маленьким – мне тогда шестнадцать лет было. Так что к тому времени, когда я тебя родила в двадцать лет, получается, четыре года ждала. – «Хотя, как призналась любимой соседке, гораздо раньше, но Олежке лучше не знать».
- Как здорово! И я мог чувствовать, что ты ждала меня?
- Одна старушка мне говорила, что дети, которых мы рождаем, где-то витают возле матери, чувствуя, что она его ждёт. Хочется верить, что это так. Ты будто чувствовал, как люблю тебя, когда носила, разговаривала с тобой, если никого рядом не было, и ты мне отвечал.
- Я стучался в животе твоём, да?
- Ещё и как, футболист ты этакий!
- А ты бабушке стучала в живот её?
- Думаю, что нет, потому что она как раз не хотела меня рожать. Я тебе это говорю, зная, что бабушка могла тебе сказать, про это же самое. У неё хватит зла брякнуть внуку тайну рождения его мамы.
- Наверное, бабушка одумалась говорить такие гадости, что не желала тебя рожать. Рассказывала мне, как спасла тебя, во время войны.
- Спасла бы она, если бы нас в санитарном поезде не эвакуировали. Геру, быть может, не желала терять. А меня выкинуть хотела в окно поезда – этим мне Гера и хвалилась, разоблачая мамочку свою любимую, на то время.
- А кто это – Гера?
- Тётушка твоя - Вера
- Значит, она сменила себе имя? Когда?
- Нашла удобный случай, когда мы ехали с Украины на Дальний Восток. Я тебе рассказывала, как мы рванули к Японскому морю?
- Тебе было десять лет, и бабушка везла свою работницу по детскому билету, хотя таким трудягам, как ты, нужно покупать полный билет. А тётя Вера ехала по взрослому билету?
- Да. Рослая была Вера, выкормленная мамой в тайне от других детей. Могла уже глазки строить взрослым парням. Это я пряталась от ревизоров на третьей полке для багажа.
- Вот не говорила ты мне раньше про это! Я бы с бабушкой поругался.
- Потому и не рассказывала, чтоб ты не ссорился с ней. Я, как видишь, тоже не очень задеваю бабушку твою, хотя, по её поведению, Валя или Лариска сильно повздорили бы с мамой.
- Конечно. С больной рукой, сама не готовила, а разрешила тёте Вале с её гостями, съесть всё, что ты, жарясь у плиты, наготовила нам на три дня. Но я бабушке сказал, что больше к ней не приедем, даже если она будет в письмах просить.
- Правильно. Мы не поедем больше к Днепру, который уже стал нас выгонять прежде времени. И к бабушке тоже, если не будет где купаться.
- Хитрая ты, не хочешь говорить о бабушке. А как ты, маймунка, пошла в первый класс?
- Просила тебя не называть меня так. Это же обезьянку так кличут в Болгарии.
- А мне нравится слово Маймунка. Но я тебе спросил о твоей школе. Не помнишь?
- Как я пошла в первый класс? Такое не забывается. Тем более, что училась в голодные годы, жили мы в Литве, на хуторе, а ходить надо было за четыре километра в Вильнюс.
- Лесом ходили, да? А идти надо было с задавакой Герой? Она ведь тоже училась тогда.
- А как же! Гера уже в третий класс ходила. И одевала её мама лучше меня. Поэтому, ходили мы с ней лесом, как папина и мамина дочки.
- Это как в сказке «Морозко»? Бабушка одевала тётю Веру лучше, а тебя хуже? Зря ты мне раньше это не рассказывала. Я бабушку спросил бы, почему она одну дочь кормила и одевала лучше своей работницы. А ты бы не работала на них – пусть бы сами.
- Сами? – Калерия горько усмехнулась. – Без меня они бы Валю с Ларисой уморили с голода. И не было бы у тебя не тётушки Вали, ни тётушки Ларисы.
- Как-то они к нам  приходят только, чтоб тебя обидеть. То и не надо о них вспоминать.
- Правильно говоришь. Но, может, ты поспишь? Вон уже Куранты бьют шесть часов на Спасской башне. Слышишь?
- Ой-я! Я ребятам говорил, в детском саду, что от нас слышно как бьют Куранты, они не верили.  Но ты встаёшь, мама, а меня спать заставляешь. Завтрак будешь готовить?
- Ещё до завтрака надо сходить на рынок за цветами.
- Ты меня заставишь букет учительнице нести, да?
- Так положено. Видел же в прошлом году, как все школьники – большие и первоклассники несут учителям букеты.
- Но ты же не любишь цветы в букетах? Тебе их жалко. Что завянут?
- Не сравнивай меня, воспитательницу детского сада и учителей. Им уже не одно столетие несут цветы.
- А вот и нет. Я читал книгу, как один мальчик пошёл в школу, ещё когда Пушкин маленьким был. Никаких цветов!
- А ты знаешь, когда Пушкин ходил в школу? – поразилась мать.
- Он же родился ещё до Бородинского сражения. А сражение было сто пятьдесят лет назад. Уже больше лет прошло, да? Так вот тогда дети учителям цветы не носили.
- Пушкин, насколько я знаю, учился, когда Наполеон захватил Москву.
- Захватил он горящую Москву. И скоро покинул, потому что есть нечего было его солдатам. Мы же с тобой картину видели в Бородинской Панораме, как французы, голодные, уходят по Смоленской дороге.
- Историк ты мой! Вижу, что не заснёшь, при таких воспоминаниях. Вставай, пойдём вместе за цветами. Букет, как ты не сопротивляйся, придётся тебе нести.
- Ой-я! Может, и покушаем у тёти Любы в кафе? Она мне говорила, что если мама не успеет приготовить, чтоб к ней заходили.
- В первый день можно зайти в кафе. Но на другие дни не рассчитывай. Это никаких денег не хватит, чтоб питаться не дома.
- Я сейчас, быстро умоюсь и постель заправлю. Надо привыкать всё делать быстро.
- Как мы бегали к семи часам утра в детский сад, то сможем, всё делать, как ты сказал. 

Но как они не торопились пораньше прийти на рынок, цветов там не оказалось. Все цветы, которые привезли старушки из посёлков вокруг Москвы, были раскуплены. Букеты из роз и гладиолусов, больших ромашек проплыли мимо Калерии и Олежки, когда мать с сыном вышли из подъезда. Чем дальше они шли, тем букеты цветов становились незамысловатее – из флоксов, которые осыпались на ходу, какие-то чахлые астры.
Калерия сказала с отчаянием: - Пока дойдём, ничего не будет.
Так и случилось.
- Вы никак опоздали букет купить? – спросила женщина, идущая с рынка с двумя сумками в руках.
Калерия взглянула с недоумением: - «Ещё издевается!» - подумала гневно. Но Олег живо признал в женщине их общую знакомую:
- Тётя Настя! – воскликнул радостно оттого, что букета ему не досталось. – Мы с вами и вашим сыном Алёшей ходили в прошлом году по зоопарку. Помните нас?
- Если б не вспомнила, не окликнула. В школу собираетесь? За букетом пришли?
- Да вот, так неудачно, - Калерия растерянно развела руками.
- В какую школу будете ходить?
- В 112 у, что на улице Остужева. Она как раз выходит забором к нашему дому, - сообщил Олежка, забирая у женщины сумки. – Давайте, я помогу, вы же устали.
- И Алёшу мы в ту же школу записали ещё весной. Он, правда, не мог сказать, на какой улице сам живёт, чем поверг учителей в уныние. Ещё не знал, где дача наша находится – хотя я ему толковала, что это могут спросить.
- Наверное, он засекретиться решил, - засмеялся Олег. – Узнаю его, по прошлому году. В зоопарке он тоже не мог мне сказать, где живёт.
- А ты отвечал, на какие вопросы? – заинтересовалась новая знакомая.
- Я прочитал директору газетный заголовок. Там слова были трудные, но одолел.
- Правда, что ли? – Настя обратилась к Реле. – Ну и сын у вас. Или мы на «ты» перешли ещё в прошлом году?
- Точно. Договорились не выкать. Я тебя еле вспомнила, Настя, от расстройства, что цветов нам не досталось. Если б не Олежка.
- Да, сын у тебя дорогого стоит. Взял сумки из рук усталой женщины. Мой Алёша, когда я его позвала ехать на дачу вчера, огрызнулся, мол, что он там не видел?
- Но это он от предчувствия, что в школу пойдёт, - улыбнулась Калерия. – Боялся, что опоздает. Или не сможете вернуться с дачи.
- Если бы он знал, что не вернёмся, поехал бы, до того в школу не хочет! Учиться видно будет через пень-колоду. Олежка вон читает газеты уже, а он едва буквы знает. И то я его учила с ремнём.
- Зачем же так? – огорчилась Калерия, вспомнив, что и в Зоопарке Настя жаловалась ей на нежелание сына взять книгу в руки.
- Да ладно. Я рада, что мы встретились. Цветы для Олежки у меня найдутся. Я вчера привезла целую охапку. Пошли к нам, там и позавтракаете. Высочили, наверное, из дома голодными?
- Я думала, что вернёмся с цветами, и сумею ещё каши сварить.
- А я мечтал, что покушаем в кафе. Там тётя Люба готовит, которая когда-то и в детском саду нашем работала. Хороший повар.
- Думаю, и бабушка Алеши каши нам приготовила. Она обещала сварить кастрюлю, - сказала Настя. – Ты иди вперёд, Олег, вон в тот дом, видишь, из нашего подъезда дядя выходит?
- В вашем доме всего один подъезд, - высказал наблюдение Олег, - запомнить не трудно. А переулок ваш называется Богословским. Мы с мамой по нему иногда в библиотеку Некрасова ходим.
- Потому ты и умный, что в библиотеку ходите, - улыбнулась невесело Настя, шагая следом за Олегом. – Но мне за тобой не угнаться. Ты сумки поставь возле входа, не тащить же тебе на пятый этаж. Мы с твоей мамой их принесём. А сам поднимайся и разбуди Алёшу – он ещё спит, я думаю.
- Вот ещё! Я донесу сумки, она не тяжёлые. А у вас лифта нет?
- Нет, приходится мне самой таскать на пятый этаж.
- Я это уже понял. Квартира какая у вас? Номер.
- Там одна дверь. Звони два звонка. Мама моя откроет. Вот, как твой сын понёс мои сумки. Алёша никогда не поможет, - у Насти в глазах показались слёзы.
- Избаловала, видно сына, мать?
- Сама теперь не рада. Даже стыдно, что приходится об этом говорить.
- У тебя сердце больное, поэтому ты и жалуешься, - заметила Реля. – Понимаю, что трудно больному человеку с ребёнком заниматься, но куда смотрит твоя мама?
- Откуда знаешь, что сердце у меня не в порядке? – спросила Настя и сразу перешла к другому вопросу. - А мама моя – человек набожный. Она больше в церкви время проводит, чем с внуком позаниматься. 
 - Я уважаю набожных людей, но всему надо знать меру. Разве ради Бога надо забывать о дочери и внуке?
- Скажи моей матери это при случае. Я сколько бы не говорила, что о стенку горох. Алёшка неслухом растёт, потому что не может терпеть, что бабка все деньги в церковь несёт.
- Скажу. Видно придётся над вашей маленькой семьёй шефство брать. Все матери, того поколения, что ли такие? Моя тоже меня не понимает. Она не из-за Бога такая, как твоя матушка, как раз наоборот, атеистка. Но разумения между нами нет.
- Чужих людей хоть слушает твоя мать?
- Чужим людям моя Юлия Петровна может с такой стороны себя показать, что и мать она непревзойдённая и любит своих детей до безумия – всё ложь.
- А моя Марфа Никитична любит нас по своему, но Бога больше. И чужих людей слушает, если с нужной стороны к ней подойти.
- Поэтому я сначала к ней присмотрюсь, а со временем, когда она ко мне привыкнет, стану заводить беседы, что в церкви бывать хорошо, но о близких людях не надо забывать.
- Тем более, что мне скоро операция предстоит, - сказала жалобно Настя.
- Года через полтора или два?
- Откуда сроки знаешь?
- Ты не знаешь, с кем связалась, - пошутила Реля. – Я ясновидящая.
- Я это почувствовала ещё первый раз, когда мы познакомились, тоже возле Зоопарка. А уж в прошлом годы мы закрепила наше знакомство.
- Помню наши встречи. Алёша и Олег хорошо дружат.
- Я так рада этому – хоть бы в один класс первый попали.
- Алёшу в какой записали – «А» или «Б»? Потому что в «В», как мне директор сказал, они лишь футболистов набирают.
- Алёшка никогда в футбол не играл. Его и не спрашивали, видя увальня.
- И моего не спрашивали. Олежка сам выложил директору, что играл в футбол как раз на школьном дворе 112 школы. Но записали его в «Б», где поменьше народу. Я и рада. Потому что вчера только заглянули к Борису Григорьевичу, и он помог нам перебраться из 20 школы к нему.
 - Кто это – Борис Григорьевич?
- Директор 112 школы.
- Вы уже и с ним познакомились?
- Пришлось. Если бы не он, мы бы не смогли перейти из одной школу в другую.
- А вот и наш подъезд. Сейчас увидишь, столько мне приходится поднимать и спускаться каждый день.
- Боже мой! И всё это с больным сердцем? – говорила Реля, шагая по лестнице.
- Да. Давали нам квартиру на первом этаже, в другом дома – так родители мои – тогда ещё папа живой был, не захотели. А папа умер – пришлось нам с мамой в комнату в коммуналке ехать. Здесь и Алёша родился. Стоим на очередь, но когда дадут отдельную квартиру Бог знает.
- Зато в самом центре Москвы живёте.
- Это для вас с Олегом важно, что в центре живёте. Вы уже половину Москвы объездили, если не всю?
- Что ты, Настя! Для того, чтоб знать всю Москву жизнь надо тут прожить и то не всё будешь знать. Мне книги помогают по ней бродить. Ещё иностранцу показывала Москву, ездили с его семьёй по Подмосковью. И то вряд ли сотую долю объездили.
- Завидую таким любознательным. А у меня Москва – 33 километр.
- Что за цифра такая – 33 километр?
- Там наша дача. Так и остановка поезда называется.
- Алёша не мог сказать, что дача находится на 33 километре?
- Мне думается, стеснялся. Ну что за название? Но вот мы поднялись. Дай отдышаться.
Дверь открылась внезапно.
- Мама, - пробасил Алёша. – Олег со мной будет учиться в одном классе.
- Да что ты! Я так рада! Вот тебе, сынок уже веселей будет учиться.
- Конечно. Хоть будет с кем поговорить. Мы, может, за одну парту сядем. Здравствуйте, - наконец увидел Релю. – Заходите.
- Здравствуй, Алёша. Ну, показывай, как вы тут живёте. О! У вас коридор большой – можно гостей тут на ночь укладывать. Я смотрю и раскладушки готовы.
- Гости в комнате спят, - проворчал мальчик, распахивая дверь. – У нас и комната большая. Это я в коридоре сплю, когда они приезжают.
- Правда большая, - удивилась Калерия, входя, – три наших комнаты сразу. И ниша есть, где уголок бабушки, да, Алёша?
- Бабка там и живёт со своим иконами, - проворчал мальчик.
- А где мой сын?
- На кухне, с Марфой Никитичной, - улыбнулась Настя, входя в комнату. – Всё тёте Реле показал, сынок? И пошли кушать, и в школу будем собираться.
- Настя, я лишь руки помою. Где у вас ванна?
- Вон в тот угол. Там и туалет, если захочется.
Калерия помыла руки и зашла в кухню: - Здравствуйте, Марфа Никитична. Принимаете нежданных гостей?
- Да у нас собирались приехать старшая дочь с детьми, провести Алёшу в школу, да что-то их задержало. А я всего наварила на целую команду. Так что рада всяким гостям. Тем более, Олег будет с Алёшей, в одном классе учится, так вы желанные гости всегда.
- Спасибо, - Калерия села за большой стол рядом с сыном. – И кухня у вас соответственно вашей комнате – большая. Стол квадратный, общий! Дружно с соседями живёте?
- А чего делить? Скоро все получим иную жилплощадь – все под Богом ходим.
- Это куда ты, мама, собралась? Уж не помирать ли? Так ты меня переживёшь.
Калерия вздрогнула и посмотрела на Настю. Она и впрямь умрёт раньше своей матери. Но думать об этом в радостный для первоклассников день, она не стала. Успеет ещё, быть может, поможет Насте прожить подольше.
Завтрак, не смотря на Настины слова, прошёл довольно весело. Поблагодарив Марфу Никитичну за прекрасную кашу и кофе, сваренное каким-то особым способом, Калерия с Олежкой и с букетом превосходных колокольчиков, понеслись домой, чтоб переодеться и бегом в любимую уже школу. Калерия уже любила 112 школу, в стенах которой её сыну будет хорошо. Она чувствовала это душой и была рада, что удалось перевестись.
Люди, на их пути, удивлялись необычному букету. Валентина вышла им навстречу.
- Пропажа нашлась. А я встала, ищу вас, хотела завтрак готовить, но догадалась, что покушаете в кафе. Не в кафе? У кого-то в гостях? Там и букет получили? Да какой чудесный!
- Да, тётя Валя, я прозвоню всей 112 школе, что пора учиться, - пошутил Олежка.
- Ты сам как колокольчик. Будишь в людях хорошие чувства. В школе тебя должна попасться хорошая учительница.
- Я тоже, подруга, молю Бога о том, чтоб учительница нашему колокольчику попалась самая замечательная.   
- Ты не обидишься, Олег, если я не пойду тебя провожать в школу? Мне позвонил мой муж и ждёт меня в нашей общей квартире.
-0й, тётя Валя! Вы может не увидеть меня в толпе народа, так что не ходите.
- А ты, подруга, не рассердишься?
- Ещё спрашиваешь. Разумеется, нет. Я и сама тебя хотела предупредить, что так много народу не должны видеть разведчицу, - шепнула, смеясь. – Олежка, иди, одевайся быстро, и пойдём. Я Насте обещала, что найду её возле школы. Но если вспомнить какую толпу мы видели возле школ в прошлые годы, то можно растеряться.
- Мам, но ты же мне поможешь, да? А то одену задом наперёд форму.
- Помогу, куда же я денусь. Пойдёшь, как положено, - говорила Калерия, заходя за сыном в маленькую их комнату.
В этот праздничный день ничего не могло испортить её настроения. Когда-то и за эту маленькую жилплощадь бились с ней насмерть спекулянты. Хотя, по своим, диким заработкам, нажитых нечестным путём, могли бы себе снимать большую комнату, как у Насти. Или даже квартиру. Но нет, их задача была выселить отсюда молодую мать с маленьким сыном. Не получилось ничего у бесноватых. Мир не без добрых людей – развели их по разным коммуналкам. Потом спекулянты отдельную квартиру получили. Но и там жизни не было – ссоры, драки – от них, наверное, умер Гаврила – бывший свёкор. Кто-то говорил Реле, что умер Гаврила от любви к ней и Олежке – не мог пережить, что Николай сошёлся с пьяной женщиной, которая родила ему странных детей. Тех больных детей не станут провожать так радостно в школу, и в какую они смогут пойти? Для умственно отсталых – есть ли в Москве такие учреждения? Эти мысли посетили Калерию, и ушли сквозь её сознание. Ничто не могло испортить её настроения.
   
 
                Г л а в а 6

С Настей они не увиделись возле школы. Калерия во все глаза смотрела за сыном. Как его старшеклассница, встречавшая первоклассников ещё у ворот, повела куда-то сквозь большую толпу родителей, стеной стоявших, в несколько рядов. Бабушки, дедушки, модные, не очень старые, встречались уже не в первый раз, обменивались мнениями, воспоминаниями, восклицаниями, похоже они в эту школу ходили когда-то, и вот пришли теперь с внуками. Их дети – второе поколение, тоже ходили в эту школу старались запечатлеть «картины встреч» фотоаппаратами и более мощными кинокамерами: - «Своих стариков», - как говорили, а потом детей – больших и маленьких. Калерия уже не жалела, что не приобрела фотоаппарат, как мечтала. Как бы она пробилась сквозь толпу? Высокие мужчины поднимали над головами кинокамеры – возможно,  это были профессионалы высокого класса. А что могла бы сделать невысокая женщина, даже если бы влезла на стремянку, как один счастливец.  Сфотографировала бы, с испугу, поверх голов и что бы получила? А ведь фотографии надо проявлять, потом печатать. Где? Чем? Это Вера, будучи студенткой, тянула из семьи деньги и приобрела фотоаппарат. Потом выманила у Юлии Петровны, любившей свою студентку до безумия, деньги, якобы на другой аппарат, на котором «печатала» фотографии. Печатала она, как же! И снимали её, и печатали ей снимки, разумеется, влюблённые в доступную девушку наивные парни. Фотографировали, ходили с Верой по красивым улицам Одессы, печатали потом, видимо снимки, а вот жениться на доступной девушке ни один не захотел. Верой можно было восторгаться – она, даже на фотографиях накрашенная, картинно восседающая или стоящая в обнимку с памятниками, скульптурами. Но любить куклу нельзя. Она пальчиками с маникюром не только не постирает рубашку парню, но не сварит еды. Скорее Вера выставляла студентов на шикарные рестораны, прогулки за городом, с вином, и хорошей закуской. Растратившиеся студенты или даже преподаватели не мечтали о красавице, печатали фотографии Вере на память, потом искали девушек для жизни не с такими запросами. И осталась Вера с фотографиями о прекрасно проведённых днях своих студенческих лет. Потом работала в Южно-Сахалинске метеорологом и уже не снималась. Лётчики, для которых делала прогноз погоды,  подкармливали Веру шоколадом, но жениться на общей девушке не хотели. Пришлось Вере выходить замуж в селе, куда пришлось вернуться, когда заболела.
- Калерия, наконец-то я тебя нашла!
- Настя! И долго искала?
- Ты шутишь, а в такой толпе могли бы не встретиться. Пойдём, побродим возле пруда – у меня голова разболелась.
- С удовольствием. Ты видела, куда увели Алёшу?
- Когда девушка-школьница моего сына перехватила и увела, не могла заметить, а когда их вели со стадиона, я видела сначала Олега, потом Алексея. Они шли друг за другом, но поставили их с девочками.
- Я тоже видела. Девицы красивые у наших первоклашек – с бантами, закрывающие всю голову.
- Да, их навязать, какого труда стоило. Представляешь, сколько с девочками мороки.
- С мальчишками не меньше. Достали мы форму с трудом.
- А мы купили за месяц, ещё без очередей. Но я боялась, что Алёша вырастет из неё.
- Рисковали, матушка. Олежка в последний месяц вытянулся. Если бы поспешили, пришлось бы менять, а это хуже, чем купить.
- Да, пробуй, докажи, что он не носил форму. Вот и вышли на Малую Бронную улицу. Она такая шумная. Большая Бронная и то тише. Машин там меньше.
- А здесь носятся детишки Кремлёвские, которые и живут на Малой Бронной и улице Алексея Толстого.
- Это который «Войну и мир» написал? Я, признаться, эту книгу не читала.
- В Украине, где я заканчивала школу, «Война и мир» была в школьной программе.
- У нас тоже была. Боюсь, что и наших детей заставят читать про войну 1812 года.
- И что? Олежка уже имеет большую книгу о той войне с картинками, знает, кто командовал, где битва проходила, мы посещали «Бородинскую панораму».
- «Бородинскую панораму» их поведут со школой смотреть, но где-то в старших классах.
- Я могу ещё до того, как их поведут коллективно, свозить моего сына и твоего туда.
- Зачем тебе смотреть этот памятник старины?
- Настя, знать, как сражались за Москву, в какие не было времена, всегда интересно. И та война – это совсем не далеко, как тебе кажется. А панорама Бородино завораживает.
- Хватит того, что про войну недавнюю нас замучили в школе.
- Ты серьёзно? Сыну так не говори, чтоб у него ветераны, которые придут к ним на уроки, не вызывали отторжения.
- У Алёшки тоже дед воевал. Но не застал внука, умер. И давай забудем о войне. О тебе расскажи. Как тебе воспитывается ребёнка одной. Посидим на скамейке?
- Найдём тихую, чтоб машины не очень  гудели. Вот эта тебе подходит?
- Мне всё равно, лишь бы отдохнуть. – Они расположились на скамье, где никто не сидел. – Вот хорошо. А то ноги гудят. Одела туфли с каблуками, а носить их не умею.
- Я тоже долго ходить на каблуках не могу, - призналась Калерия.
- Вот мы заладили, о каблуках судачить. Расскажи, как ты вырастила такого занятного сына? Вроде и я без мужа Алёшку ращу, а он совсем не как твой Олежка.
- Дети бывают разными, Настя. И это хорошо, что друг на друга не похожи.         
- Наверное, хорошо. Алексей мой совсем не хотел в школу идти. Братья двоюродные настроили моего сына, что в школе не так уж весело, как кажется, учиться нудно.
- Плохо. Я бы всё сделала, что Олег с такими братьями не общался.
- А как от них спрячешься? Приезжают в Москву из Жуковского чуть ли не каждую неделю. И это мои племянники, а маме внуки – приходится встречать и оставлять ночевать.
- Город Жуковский это недалеко?
- Часа два езды от Москвы. И дача у нас на 33 километре общая с сестрой.
- Я бы, на твоём месте, забыла о даче. Продукты и так можно купить – рынок у вас под боком. Правда, дорогой – я на Тишинский рынок хожу – там фрукты и овощи дешевле.
- Зато нести от Тишинки как далеко. Но мы не пользуемся рынками. Свои овощи на огороде. Конечно, и с дачи всё несёшь и везёшь в руках и ногах. Алёшка мне не помогает.
- Одно лето не поезди, не повози, он не покушает овощей и фруктов свежих – живо помогать станет.
- Что ты! Пробовали его стыдить, так он есть перестал с дачи продукты. Отказался,  есть, я думала, умрёт. Еле его вернули к еде.
- Сложный ребёнок. Избаловали вы его, мать.
- Рель, как тебе удалось такого вырастить, что все на Олежку твоего дивятся.
- Подожди хвалить. Мне главное, чтоб учительница первая его отметила. А как вырастила? Мне повезло, можно сказать. Никто не вмешивается в воспитание моего ребёнка, ни тётушки, ни дядюшки, ни отец, ни его родня вредная.
- И Олежка никогда не пробовал подчинить тебя себе? Такой сознательный?
- У нас равноправие, - развела руками Реля. – Но, естественно, что не вмешательство вредных людей, имеет огромное значение.
- А вредных людей ты всех отколола от сына! Завидую. На это тоже надо характер иметь!               
- Характер у меня, действительно, не простой. Плохие люди отлетают, едва столкнувшись. Но мне иной раз требуется сила воли, чтоб не простить.
- К таким волевым женщинам притягиваются мужики, как магнитом.
- Ещё на этот магнит пытаются воздействовать, но отлетают. И мне иной раз кажется, что зря я такая злая – гоню и гоню. А после вижу, что разгоняю вредных людей от сына. Он, без паразитов, правда, растёт лучше, чем дети, отцы которых пьют, жён бьют, гуляют от семьи.
- А к тебе не клеются гулевоны?
- Чудные слова, но не клеются. Один поляк, очень порядочный, семьянин, влюбился, но его любовь принесла лишь развитие моего сына и его детей.
- Как это?
- Бродили по центру Москвы вместе, ездили по Подмосковью – это накладывает хороший отпечаток  на детей и взрослых.
- Согласна с тобой, но сколько сил надо потратить на поездки.
- Не больше, чем  ты тратишь на дачу. Разница в том, что дача отвлекает от развития, а поездки  обогащают.
- Скажи уж, что дача отупляет. Но с другой стороны, езда по красивым местам тоже изматывает. Удивляюсь, как это ты работала с утра до ночи и училась, ещё куда-то ездила. И ходить по Москве в жару или холод тоже мне не светит.
- Если выбираешь маршрут, готовишься к нему, как к домашнему заданию. Ходишь по библиотекам, читаешь книги интересные, а потом по следам писателя, поэта или художника гуляешь по Москве.
- Какая ты женщина интересная. Но это, действительно, много надо читать.
- Много. И запоминать. Москва ведь строилась очень интересно, из века в век. Архитекторы, талантливые люди оставили в ней свои следы. Историю не только Москвы, но и государства можно по Москве раскрывать и потрясаться.
- Вот и иностранцев так покоряешь?
- Опять странное слово, но можно сказать и так. Покорила я поляка Москвой. И Золотым Кольцом Москвы – куда мы только не ездили. Вряд ли я с Олежкой буду по Подмосковью так носиться, теперь, когда ребёнок в школу пошёл.
- У нас, с работы ездят не только по Подмосковью, но и на Украину, в Прибалтику.
-  А где ты работаешь?
- На Московском телеграфе. Хочешь, и тебя туда устрою. Немного поучишься, у нас и курсы есть, потом поработаешь немного и, когда втянешься, начнёшь прилично зарабатывать.
- А сколько ты зарабатываешь? – машинально спросила Калерия.
- От ста пятидесяти до двухсот рулей. Но приходится работать и в ночь, и в праздники и в выходные.
- И ты, при таких деньгах, на даче горбатишься? Сердце там сорвала.
- Сердце я сумками надорвала – на дачу и с дачи тягаешь сумки.
- А с рынка, который рядом, не хочешь брать овощи и фрукты?
- Ты, наверное, думаешь, что такие деньжищи баба зарабатывает и жмотничает? Но я Алёше хочу магнитофон купить, давно просит.   
 - Твоему мальчишке, который не хочет учиться, покупать дорогую игрушку? Да он сломает её, в два счёта, и попросит ещё более дорогую, - возмутилась Реля.
- Надеюсь, что, с Олегом подружившись, исправится, - оправдывалась Настя.
- Вот что, дорогая сердечница. Думай о своём сердце, как исправить его, о даче, о сумках забудь. Алёше поставь условие, что будет учиться хорошо, к классу седьмому купишь ему магнитофон. А будет учиться плохо, пусть вообще забудет, что мать что-то купит. И работать ты должна не в две-три смены, а на одну ставку.
- Тогда и получать буду меньше в три раза.
- Будешь получать в три раза меньше, перестанешь кормить сестру и племянников.
- Откуда знаешь, что я это делаю?
- Догадываюсь. Деньги у тебя сквозь пальцы уходят, потому, что всем должна, всем обязана? – «Ещё и мужа тунеядца, наверное, кормила, как сестра Валя сейчас делает».
- Точно. Выматывают из меня деньги родные. Подарки дорогие племянникам делаю.
- Зачем?
- А умру? Кто будет Алёшку растить?
- Думаешь, лишившись твоих подарков, кто-то будет думать о твоём сыне? Нет, я чувствую, что твоя сестра, вроде моей старшей – только под себя гребёт. И видит, что ты надрываешься, а не остановит.
- Знает, что у меня сердце больное, а подгоняет, - подтвердила Настя.
- Я бы, на твоём месте, разогнала всю родню. Я от своих неблагодарных родственников отказываюсь потихоньку, чтоб Олега вырастить хорошим человеком. Чтоб его не подставить, что и он должен трудиться, ради каких-то бездельников.
- У тебя это получится, и Олег твой вырастет умным. А Алёшка мой привык, что мама безотказная, что потребуешь и то получишь. Видит, что другие из меня масло жмут, и он жмёт.
- Смотри, Настя, вырастишь тунеядца. Вон моя младшая сестра вышла замуж за такого. Работать не хочет, сидит на шее у жены, и её погоняет. Бьёт и пьёт, как скотина –  она терпит.
- Вот и я такого терпела, пока он не ушёл к другой бабе. Ты, наверное, сама высчитала, что муж у меня такой же был требовательный как сестра?
- Жалеешь, что терпела? – Калерия прищурилась против солнца.
-  Алёшку жалко. Он узоры с отца снимал, потому и растёт, всё ему дай и подай.
- Алименты получаешь от его батеньки?
- Что ты! Наш Стакан Тараканович бегает от нас по всему Союзу. Только шлёт письма со строчкой: - «Наш адрес не дом, и не улица, наш адрес – Советский Союз».
Настя засмеялась, Реля нет. Она будто слышала уже эти жалобы от знакомой ранее и не реагировала смехом: - «Плакать надо, а она смеётся».
- Да, припев замечательный – стал главным гимном алкоголиков, - с грустью заметила Реля. -  Такую песню испоганили.
- Я от него денег и не требую, - быстро сказала Настя. – Зато Алёша, когда вырастет, ничем не будет обязан своему отцу.
- А мне, при моих маленьких окладах, гордится не приходится. Получаю алиментов мало – 20 – 30 рублей  - это в лучшем случае, если наш папаня не запьёт. Как только мы разошлись, стал пить. И при этом работает таксисом – удивляюсь, как его там держат?
- Таксистом? Тогда понятно, почему мало алиментов. Они там балуются – рейс налево сделают, а денежки не кассу, а себе в карман – потому и план не выполняют. Себе гребут, а государству шиш, а ведь государство с тобой расплачивается от его имени.
- Ты будто сама таксистом работала.
- Одно время в бухгалтерии трудилась в таксопарке. Потому знаю прекрасно о левых заработках шоферов. Они, пока молодые, трудятся больше на себя – знаешь, сколько жёнам приносят левых денег. Те у них как королевы живу. То подай, это купи, достань то, за чем в магазинах жуткие очереди. Люди сейчас за мебелью, какай-то модной, записываются, ночами перекличку делают, а таксисты договариваются и, за переплату, с чёрного хода, без очередей. Но как дело близится к пенсии, и водители все алименты выплатят, работают как черти и деньги от пассажиров все сдают в кассу. Трудятся честно, чтоб пенсия хорошая была.
- Я догадываюсь об этом, - отозвалась Калерия, - но ругаться в таксопарк по этой причине не поеду.  Мне кажется, что бывший мой муж ждёт именно этого, всячески поддерживая во мне видимость, что зарабатывает он много, и мог бы нас с Олежкой обеспечить – надо лишь мне сойтись с ним.
- Я бы сошлась, откровенно говоря, даже если бы мне ничего не обещали. Плохо жить без мужа.
Калерия поёжилась – Настя ей напомнила толстую свекровь сестры Вали, которая никак не могла жить без мужчин, откровенно об этом говорила, хотя производила впечатление бочки со  старым салом, обсиженном мухами. Теперь перед ней сидела худенькая, измученная женщина, придавленная работой и родственниками.
- Сердечница моя дорогая! Тебя мало болей в сердце, которые тебе муж заронил?
- Завидую тебе, Реля, что ты можешь как-то отпихнуться даже от больших денег.
- Ты немного постарше меня, Настя, да?
- Посмотри на твой цветущий вид и на мою погасшую фигуру.
- Если ты сейчас выпрямишься и улыбнёшься, то не так уж и погасшая будешь.
- Действительно, - Настя выпрямилась и улыбнулась. – Мне тридцать три года, а ты, думаю, лет на десять младше меня будешь. Выглядишь ты на двадцать- двадцать три года.
Калерия рассмеялась, чем привлекла внимание прогуливающихся старушек. Они уже всё обговорили между собой, всем косточки перемыли и нарезали круги, возле пруда молча, и вдруг кто-то хохочет. Уж не над ними ли?
- Простите, что отвлекла вас от созерцание уточек на милом этом пруду, но не думайте, что над вами смеюсь, - успокоила их Реля. – Это я над собой.
- Над собой лучший смех, чем над старостью, - и бабушки прошествовали дальше.
- Настя, ты серьёзно думаешь, что у нас такая большая разница в возрасте? Если бы мне сейчас было двадцать три года, а Олежке семь, то в каком возрасте я его родила?
- В шестнадцать. И что? Многие мои сверстницы в этом возрасте детей имели. Это я родила поздно, в двадцать шесть лет.
- Нет, Настя, я родила, когда мне было двадцать. Так что разница в возрасте у нас не такая уж большая. Почему я так выгляжу, хотя тоже тяжело работаю и времени у меня мало на развлечения? В детстве и юности я выглядела старше своих лет, потому что была угнетена мамой и старшей сестрой. Поэтому я в тебе сразу угнетённую женщину признала.  Вырвавшись от мамы, не окунулась в работу как ты, ради денег, а начала смотреть вокруг удивлёнными глазами. И оказалось, что Крым, куда я завербовалась на строительство, куда красивей в действительности, чем я читала о нём в книгах, в том же угнетенном детстве.
- Видишь, ты много читала, а потом тебе захотелось ездить?
- Ездила, не взирая на то, что приходилось деньги отрывать от еды или одежды. Счастье в том, что ездили от организаций, которые основную часть оплаты за экскурсии отплачивали.
- Всё-таки деньги на еду оставались?
- В натяжку, признаюсь тебя. Чтоб можно было тачки с песком или щебнем толкать.
- Это ты так тяжело работала?
- Досталось. Особенно, когда Олежку ждала. Беременным на строительстве трудно работать. В 1961 году Гагарин полетел, мне уже пора было в декретный отпуск идти, но обманули меня на 21 день – вот где тяжко было.
- А куда муж твой любящий смотрел? Пошёл бы на твою работу, поругался, что жену не вовремя отпускают. Ах, да! Это в женскую консультацию надо было идти.
- Я в консультацию и ходила, доказывая, что у меня первая беременность и ребёнок толкнулся 7 января. Посчитайте, люди учёные, от этой даты, сколько мне до декрета ждать.
- Посчитали?
- Отмахивались. В Симферополе, как я потом узнала, многие женщины неправильно говорят о последних месячных, обманывают врачей, чтоб дольше погулять перед родами.
- А ты не могла обмануть?
- Я сказала точно, и меня обманули. Может, хотели, чтоб я гостинцы им носила за правильный подсчёт, но я, в этом отношении, полная недотёпа была, и денег едва хватало на питание и квартплату.
- Жалеешь теперь о том, что тебе не доплатили?
- О деньгах нет – мне Олежка гораздо больше возвратил, что родился такой, о каком я мечтала. Жаль, что с ним мало походила перед родами, мало погуляла на природе. В Симферополе я снимала маленькую комнату у хозяйки, но на окраине города – можно выйти на улицу и уже ты в такую природу окунаешься.
- Ты, значит, носила дитя и думала всё время о нём?
- А ты о ком?
- А я о муже. Где он? С кем? Не изменяет ли?
- Я даже мыслей таких не допускала. Верила своему солдату. Потому думы о ребёнке были прекрасные. Я разговаривала с Олежкой, рассказывала ему о том, что видела, песни пела.
- Счастливая ты, Реля. Потому у тебя и мальчик такой, что у всех вызывает восхищение. А дальше, как родила, не требовала возмещения, за не догулянные декретные?
- Не до того было, Настя. В роддоме ещё подсадили майскому выпуску страшную болезнь, и мы попали в детскую больницу, где Олежку кололи антибиотиками шесть раз в сутки.
- Ужас какой! Ты его, наверное, с рук не спускала?
- Да, не спала ночами, ещё пелёнки больничные приходилось гладить. Но эти трудности преодолели, приехали в Москву довольно выздоровевшие.
- Сколько Олежке было месяцев?
- Полгода. Радовалась Москве, ходила по улицам с ним на руках, разглядывали Малую и Большую Бронные улицы, доходила до Пушкинской площади с ребёнком на руках.
- А муж не помогал?
- Один только раз помог. Дошли мы до Пушкинской площади, которую он указал мне как ориентир, на случай, если потеряюсь в Москве.
- Ну да! Спроси и тебе любой москвич укажет, как до площади Пушкина добраться.
- Это верно. Но муж мой ничего не мог мне рассказать не только о Москве, но и об улице Горького, хотя вырос в центральном районе.
- Я тоже ничего не могу рассказать о центре, и тоже выросла в этом районе.
- Плохо, Настя. Поэтому и Алёша у тебя растёт не заинтересованный своим родным городом. Москву надо знать и уметь водить по ней любознательных иностранцев. Но мне повезло в первый же вечер, когда и муж изволил меня сопровождать. Благородный средних лет мужчина прошёл с нами от площади Пушкина до почти Красной площади. Мы с ним беседовали о Пушкине, о Марье Волконской, которая ехала за мужем-декабристом в Сибирь и остановилась у своей кузины на улице Тверской, которая теперь именем Горького зовётся.
- Батюшки, как ты много знаешь! Это же сколько книг надо прочесть, чтоб быть такой разговорчивой. Я бы, с неизвестным мужчиной, ни слова не могла сказать.
- Это неизвестный мужчина, за то, что охотно с ним говорила о Москве, о знаменитых людях, подарил мне путеводитель о Москве. До сих пор в магазинах не вижу его. Идём как-то с Олежкой перед школой по улице Горького. А там, в книжном магазине, вернее на улице разыгрывается книжная лотерея. А сын мой большой любитель поиграть в эту игру, попросил  у меня денег. Я дала тридцать копеек и заинтересовалась, какие же книги там. И вижу книгу о Москве. Вернее с загадочным названием «Ту граду быть». Олег выигрывает именно её, листаем – книга о Москве.
- Та самая, что мужчина тебе подарил?
- Эта в пять раз тоньше, но тоже про Москву.
- Смотри-ка, тебе и плывут такие книги в руки. Теперь понимаю, почему у тебя сын такой интересный человек – от мамы взял самые лучшие качества. Но вот вы живёте с ним на малые деньги, а я Алёшу не могу на большие деньги сделать таким, чтоб люди удивлялись. И вывод – надо быть самой любопытной, ездить везде, гоняться не за деньгами, а за богатством души.
- Признаться, я, действительно, никогда не ставила деньги во главу жизни. Мама меня водила в лохмотьях, в то время как сама одевалась хорошо. И старшую дочь Веру свою нагулянную, не от моего отца, одевала прекрасно. Когда Вера поступила в институт в Одессе, за ней деньги поплыли вслед. Я заканчиваю десятилетку, и нет денег на моё образование. Я почти раздетая, уезжаю в Симферополь, по оргнабору, где немного одеваюсь, потому что на стройке платили неважно. Но как только чуть прикрыла своё тело, начала ездить по экскурсиям.
- Я бы даже не думала о поездках, а как приданное сколотить, потому что без него не выйти замуж.
- Но поездки к поездкам притягиваются. Через год, работы моей в Симферополе еду домой, к обидевшей меня маме, в отпуск.
- Я бы в жизни не поехала.
- Но у меня остались с мамой девчонки, которых я вырастила, - возразила Реля, - это первая причина.
- Наверное, гостинцы им везла?
- Немного, но отпускные поиздержала. И вторая причина была, по которой я с мамой мосты наводила. Уже знала, что Олежка у меня родится, после полёта Гагарина в космос и ради ребёнка хотела не прерывать с бабушкой контакты.
- Это другое дело. Но Олежку как ты могла чувствовать заранее?
- Через сон, но не буду тебе рассказывать его – это оторвёт много времени.
- Да, расскажи о поездке интересной.
- И вот встречаю в поезде своего нечаянного знакомого. Когда-то, в детстве, этот  моряк шутил, что когда я вырасту, а он станет капитаном, он на мне женится.
- Действительно, интересная поездка в поезде у тебя случилась. И что капитан тебе предлагал жениться?
- Можешь не сомневаться, предлагал. И неженатый был, поэтому предлагал усиленно. Мы с ним разговорились, и выяснили, что сестра моя Вера, как раз от его дядьки тёмного родилась.
- Тёмный человек – это что?
- Тёмный – это тёмный. Он моей маме явился из болота, будучи мелиоратором.
- Это которые болота осушают?
- Точно. А поскольку Артём-моряк ехал хоронить свою матушку – такую же тёмную женщину как её брат, то мы решили, что это его дядька – властитель тёмных дел нас в западню затягивает.
- Вот вы придумали!
- Вовсе нет! Мы правильно сообразили, что если поженимся, то будем в его власти.
- Ты, наверное, сообразила, а не моряк?
- Правильно. Это мне в голову пришло, что не даром нас судьба свела в одном вагоне. К тому же я знала, за кого выйду замуж, и усиленно сопротивлялась.
 - А если бы не сопротивлялась, была бы сейчас замужем за капитаном и горя не знала.
- Возможно так, но тогда бы у меня не было Олежки, - возразила Реля. – Предвидения, в виде снов, даются нам затем, чтоб мы управляли своей судьбой, а не шли, на поводу у случая.
- Мудрая ты, девушка! Но как же тогда в отношении какой-то поездки. 
- Хорошо вспомнила. Капитан дал мне возможность познакомиться с его любимой Одессой, наделив меня деньгами, необходимыми для поездки и адресом тети его, у которой я жила несколько счастливых дней.
- Неужели встреча с прославленным городом принесла тебе столько счастья. А капитан где был?
- Уплыл мой Капитан на неизвестный остров. Я его где-то в пути догнала, во сне, и мы с ним летали на этот остров по воздуху. А без него я узнала город, где училась моя сестра лучше, чем Вера, живя там несколько лет.
- Не завидовала тебя сестра, что вместо неё, кузен дал деньги тебе?
- Наверное, завидовала. – Калерия вспомнила, что Вера не хотела отдавать ей тысячу капитана. – Но мама каждый месяц посылала ей такую сумму, сестрица моя, если бы была любознательная, сто раз могла познакомиться с Одессой.
- Но училась, наверное, некогда?
- Гулянки отнимали у Веры массу времени. К тому же она из своих поклонников выкачивала деньги как насос. И парни, сильно поиздержавшись, не хотели не ней жениться.
- Искали себе не насосы, а из кого они могли покачать, - улыбнулась Настя.
- Не могу сказать того, чего не знаю. И хватит нам беседовать. Подышали воздухом, теперь пора домой, обед готовить нашим первоклассникам.
- Мама приготовит, я её просила, чтоб и на вас с сыном. Да и она заинтересована, чтоб Алексей поднабрался хороших манер от Олега.
- Извини меня, Настя, но мне с сыном мало придётся побыть – через две недели я выхожу на работу.
- В больницу?
- Больница откладывается. Мы вчера с соседкой решили, что лучше я ещё немного поработаю в детском саду, где выходной день воскресенье, чтобы побыть с Олежкой.
- Какая ты мудрая мать! Поэтому сын тебя так любит.
- Вот бы ещё мудрая нашим мальчишкам попалась первая учительница.
- Но, Реля, признайся, откуда ты узнала о моём рабстве перед роднёй? Что я когда-то своего Стакана Таракановича содержала, поганца такого, пусть ему тяжко будет.
- Настя, - Калерии не хотелось говорить, что увидела жизнь мало знакомой ей женщины в сравнению со своей жизнью: - «Я сопротивлялась, и  вырвалась, а как эту безответную выцарапать из рабства?» - Ты разве не помнишь, как мне жаловалась в те наши встречи?
- Вроде, кроме сегодняшнего нытья, не стонала.
- Ошибаешься. Если ты даже не говорила словами, я догадывалась по твоему виду.
- Ты так же и учительницу первую наших сыновей сможешь разгадать?
- Не ручаюсь, но постараюсь, - пошутила Реля.
- Ой, вот пойдём на первое собрание, сколько денег надо отнести в школу.
- Это тебе твоя сестра сказала?
- Стонет, что как собрание, так неси деньги – для детей на питание, на какие-то походы.
- Слава Богу, что будут кормить детей в школе – освобождают родителей от гонки – не все могут, в спешке, хороший завтрак приготовить. Вот мне, если к семи часам утра на работу, это же с вечера надо будет в сковородке или в кастрюле оставить, и чтоб Олежка разогрел сам. Правда соседка обещала месяц с ним побыть, как раз ради завтраков и обедов. А потом придётся договариваться, чтоб работать во вторую смену.
- Сможешь договориться? А то пусть к нам приходит завтракать и обедать.
- Ты, Настя, смеёшься? Если бы даже я согласилась, это мальчишке встать в семь утра и плестись к вам, в Богословский переулок с портфелем и в форме.
- Но ты не согласишься?
- Конечно, нет! И вас не посмела бы загружать.
- А было бы хорошо. Мальчишки друг на друга смотря, втянулись бы в учебный процесс.
- Олежка втянется без труда, он заинтересован в учёбе.
- Но мой-то Алёшка нет!
- Это твоя беда, Настя! Не надо слушать старшую сестру, не надо трудиться на её семью, а заниматься подготовкой Алёши в школу.
- Но ты, я думаю, не очень себя утруждала?
- Я мыслями всё время была со своим сыном, даже если я его оставляла, во время учёбы, в ночной группе  детского сада. И Олежка знал об этом. Ему не надо было говорить, что он самый дорогой мне человек на свете.
- А Алеша всегда видел, что сначала для меня дорогим был его отец, а теперь я выделяю племянников и говорю ему, чтоб брал с них пример – до того они умные.
- Настя, мы пришли. Вот здесь мы с Олежкой живём. Если хочешь, можешь зайти, но я буду готовить обед, значит, ходить по всей квартире.
- Ой, я же тоже должна что-то приготовить первокласснику. Отпущу маму в церковь, сама обед приготовлю.  Прости, что задержала тебя, поспешу домой.
- Увидимся на собрании, оно будет завтра?
- Да, посмотрим школу и заодно класс, где нашим мальчикам придётся сидеть три года, если не будут оставаться на другой год в одном классе.
- Даже не рассчитывай на это. Мне кажется, у них такая первая учительница, она не допустит, чтоб кто-то из её учеников оставался на второй год.
- Твоими бы словами, да мёд пить. Вы в воскресенье с Олежкой никуда не пойдёте? Взяли бы нас.
Мы, естественно пойдём. Вернее поедем на ВДНХ с нашим знакомым поляком. Он уезжает в Варшаву, думаю, на годы, хотел с нами попрощаться.
- Тогда не будем с Алёшей вам мешать. Тем более, что к нам приедут, наверное, сестра с мужем и племянниками.
- Да уж! Рабство в наше время – тяжёлая вещь. Желаю, что бы ты освободилась, Настя.
- Мне бы твой характер! До завтра, Реля.
- До завтра.

                Г л а в а  6

Олежка первый заметил Юрия стоявшего совсем не там, где договорились:
- Так я и знал. Дядя Юра не любит толпу, поэтому ждёт нас не у метро, а у памятника Маяковского. Но и у памятника много народу, поэтому он волнуется.
Они перешли дорогу, и нашли Юрия среди собравшейся на какой-то слёт молодёжи.
- Как я рад! Как я рад! – говорил он, идя им навстречу. – Простите, что не у метро вас жду, но там была такая толпень.
- Толпа, пан поляк, - пошутила Калерия, поправляя его. – Но эти же люди, что вышли из метро и так тебя напугали, что ты отступил к памятнику, переместилась и туда?
- Да, я уже не знал куда бежать, чтоб не разминуться с вами. Но что они будут здесь делать? Я имею в виду, всю эту молодёжь.
- Наверное, читать стихи Маяковского, - улыбнулась Реля и произнесла, глядя на памятник: - «Я волком бы выгрыз бюрократизм, к мандатам почтения нет».
- Да, я уже слышал эти слова здесь. Пойдёмте от этой маёвки молодёжи.
- А мне показалось, дядя Юра, что вы как раз хотели стихи послушать.
- Ты насмешник, Олежка, я не люблю такой шум. Да ещё машины сбоку едут. – Они перешли дорогу к метро: - Какое на тебе платье красивое, Калерия.
- Соседка привезла, которая часто бывает во Франции. И платье это она себе купила года два назад, но вдруг располнела.
- Не располнела, мама, а забеременела тётя Валя. Она ещё будет поправляться, потому, что ребёночек в её животе растёт.
- Олежка знает такие сведения? – сказал Юрии тихо, наклонившись к уху Рели.
- А что ты хочешь. Он три месяца был в Украине. Ходил по просьбе бабушки, в магазин, за хлебом или другими продуктами. А сельские женщины довольно громкие – говорят, не стесняясь детей. Я, девчонкой, когда ходила к магазину, в Украине, сочинила на них пародию.
- Пародия, это насмешка? – заинтересовался Юрий.
- Не совсем насмешка. Но слушай:  Пятачок у магазина. – Здравствуй, Лена.
- Здравствуй, Зина, - продолжил насмешливо Олежка. – Как живёт твоя корзина?
                Побежала к магазину,
                чтоб найти разиню Зину.
И под смех Калерии и поляка пояснил: - Это я с украинского перевёл. Мальчишки могли к любому имени подобрать смешные стихи.
- У тебя тоже смешные стихи, Реля?
- Не совсем так. У меня вместо корзины: - Как живёшь, моя красавица?
                Молодой твой очень нравится.
- Кто это «молодой»?
- Так жениха называют в Украине. А потом подружки проходятся по жениху. И в зависимости от того, как они к нему относятся, могут осудить или похвалить.
- А дети всё это слушают, - продолжал Олежка. – Набираются опыта.
- Но в жизни всё надо знать, - примирительно сказал Юрия. – Хотел бы я, чтоб Алька или Петька так понимали людей, как это делаешь ты. Жалеешь свою беременную соседку?
- Конечно. Но тётя Валя уже живёт в другом конце города, к нам редко приезжает. Но вот мы и у метро. Пойдём туда? Но прежде, чем поедем на выставку, заедем на площадь Революции?
- Зачем? – коротко спросила мать.
- Я же говорил тебе. Каждый ученик должен потереть у собаки пограничника нос, чтоб учиться было легко.
- Я слышала, что студентам необходимо потереть любую статую на площади Революции, чтоб успешно сдать экзамен.
- Экзамен – само собой, - возразил Олег, - придётся ходить к собачке. Но и про учеников она должна знать.
- Хороший обычай, - поддержал Олежку Юрий. – Поедем на площадь Революции. И вот тебе рубль, займи очередь на размен монет.
- Ну да, чтоб пройти через турникет, надо разменять деньги.
Первоклассник помчался вниз.
- Как много знают московские дети, - сказал восхищённо Юрий. – Везут шутки-прибаутки с Украины, слово «турникет» уже хорошо произносят. Мои дети в метро боялись спускаться, на лестнице-чудеснице ездить.
- Лестницу-чудесницу Олег зовёт эскалатор.
- Я и то это слово не выговорю.
- И боишься спускаться под землю?
- Боюсь, честно говоря. В Москве ещё метро красивое – некоторые станции – произведения искусства, а в Париже и Лондоне – тихий ужас. Там даже кошелёк спросить могут, если поздно едешь.
- Что-то мне соседка таких страхов не заметила.
- Может, не ездила в подземке? А вот и Олег. Уже поменял?
- Мне тётя кассир не хотела менять, думала, я без родителей хочу в метро пробраться.
- А что? Такому развитому мальчику нельзя в метро ехать без сопровождения?
- Вот и я тёте сказал, что школьникам можно.
- Она поверила, что ты уже в школу ходишь?
- А я на цыпочки встал. Сказал, что в пятый класс.
Юрия и Калерия вновь рассмеялись. Рассмотрели станции «Метро Маяковская», поахали под произведениями искусства, что находились на потолке, и поехали на «Площадь Революции». Там  Олежка отметился возле каждой скульптуры. Реля, молча, в который раз пожалела, что нет фотоаппарата. Юрий не должен знать, что они мечтают, но не могут купить его. – «Впрочем, - думала молодая женщина, - в семье дипломата тоже нет фотоаппарата, а они люди не бедные, Юрий не раз мне подчёркивал, что получает достаточно, чтоб нанять не одну служанку, в свою семью. Не мечтал ли он, вместо Регины, вышедшей замуж за Москвича сделать служанкой меня? Надеялся, уговорить, родить ему ребёнка и уехать в Варшаву с его семьёй? Думает, что русская женщина мечтает таким образом увидеть Европу? Это Гита, влюблённая в Юрия «до потери сознания», как она говорила, сошла бы с ума, позови он её в любом качестве. А я хочу видеть другие страны, но не в образе презренной любовницы, да ещё в качестве служанки. И как бы относились ко мне его дети, зная сначала как воспитательницу, а потом презирая как содержанку. Но почему я так думаю? Никто не разрешит Юрию вывозить не в качестве жены женщину из России. И я, любя Москву, любя СССР, не поехала бы в чужую страну. А Олежка! Он в Москве, как рыба в воде. И на Родине развивается поразительно. А завези его в чужую страну, с другими понятиями жизни, не затормозилось бы его сознание, как у Пети – сына Юры и Ани?»
Юрия, будто чувствуя, что Калерия думает, стал высказывать свои мысли:
- Мечтаю, чтоб вы приехали к нам, в Польшу. Мечтаю также вам показывать Варшаву, как вы мне Москву. Варшава, конечно, не такая большая, но есть Краков и маленькие города в Польше – просто чудо и с интересной историей.
- Ой, Юра, сможем приехать не раньше, чем Олег закончить хотя бы пять классов: - «Это сколько денег надо скопить. Мне говорили, что не менее полтысячи рублей надо на поездку в социалистическую страну. Польша такая, но там уже, по словам Ани, развивается капитализм и вроде как, по её уверениям, он перспективен. Двести рублей, которые Валя мне дала на поездки с Олегом по Союзу, нельзя брать. Поездим по интересным местам своей страны. На Польшу я должна заработать сама. Но когда это будет, даже если я в больнице стану работать как вол?»
Так думала, но на вопрос – «Почему?» - ответила в унисон мыслям.
- Потому что Олег должен свою страну познать больше, прежде чем за границу выезжать. И Москву мы ещё не всю изучили – тут непочатый край.
- С такими мыслями, вы никогда не приедете в Польшу.
- Почему, дядя Юра, приедем. - Олежка вовремя услышал их разговор. – Но и Москву надо ещё изучать. В школе нам сказали, в музеи будем ходить и в театры. Театр «Юного Зрителя» находится рядом с нами, в Трёхпрудном переулке, туда пойдём в первую очередь.
-«Наверное, не в Трёхпрудном переулке находится театр, а ближе к улице Горького», - подумала Реля, но исправлять сына не стала, потому что Юрий вдруг улыбнулся:
- Трёхпрудный переулок, это где три пруда, да? – Спросил у первоклассника.
- Нет, мы там с новым моим другом вчера бродили, никаких прудов не нашли. Наверное, их зарыли, как и речку Неглинку, возле Кремля, а на их месте построили дома.
- Зарыли, так забудем о прудах. Ты мне ещё не сказал, как зовут твою новую учительницу.
- Галина Николаевна, и фамилия такая интересная – Николаева.
Калерия вздрогнула – такая фамилия была у первого любимого Павла и у его матери – Веры Игнатьевны. Люди с этой фамилией всегда были к ней настроены тоже с любовью. Как будет относиться Галина Николаевна к её сыну? На собрании первая учительница заметила Калерию, сказала: - «Вы такая же смуглая, как ваш сын. Садитесь вон на ту парту!» И тут же другие родители засыпали вопросами Галину Николаевну, будто ревнуя к Реле или желая подчеркнуть, что их дети тоже любят солнце.   
- Странно, - отозвался Юрий, когда они переходили по переходу на другую станцию, чтобы ехать на Всесоюзную выставку, которую она заранее договорились посетить. – Если я не ошибаюсь, ты ушёл из детского сада от воспитательницы Галины Николаевны и пропал в школе тоже к Галине Николаевне? Можешь не отвечать сейчас, вот сядем в вагоне, тогда поговорим.
Что Олежка и сделал. Едучи на эскалаторе вниз, он любил разглядывать людей, ехавших навстречу, вверх. Какие мысли роились в голове у сына, неизвестно, но Реля знала, что он выискивает знакомых людей. Иногда получалось встретить знакомое лицо, тогда Олег размахивал руками, чтоб и его заметили. Но неожиданные встречи бывали редко и ближе к центру, где они жили. А сейчас они ехали, казалось бы, далеко от Кремля, но Реля, в мыслях, переставляла Выставку ближе, чем она находилась. Наверное, потому, что ехала в третий раз в эти края, в хорошей компании и дорога не казалась ей длинной. По тайным желаниям сына, увидеть знакомых людей на противоположных эскалаторах, она думала: - «Наивный мой мальчишка! Обзаведись большим числом друзей в школе, а потом в институте, если повезёт там учиться, стань повыше ростом, затем ищи знакомых людей. Их будет больше, когда подрастёшь».
Калерия не догадывалась, что на много лет вперёд, напророчила сыну эти внезапные встречи, и сколько радости было у взрослого Олега, он светился счастьем, что повстречал друзей. И они, увидев друг друга на противоположной стороне лестницы-чудесницы, умели встретиться и поговорить, вспомнить детские или юношеские годы.
Но пока они ехали на Всесоюзную Выставку, которую Олежка видел лишь в кино, в фильме «Свинарка и пастух». Так случилось, что Реля посещала выставку, с приехавшими в Москву гостями, в отсутствии сына, когда Олежка находился в Украине, и его смущали совсем иные ценности:
- Но это хорошо, - шепнул ей на выходе Юрий, - что он увидит Выставку, будучи школьником. У него другое восприятие, если бы ты водила его сюда малышом.
- Ты мои мысли читаешь?
- У любимой женщины лестно подслушать, о чём она думает.
- Это честно? – высказала Калерия протест.
- Не прилично, но я рад, что могу иногда контролировать твои мысли.
Больше Юрий мысли Рели не контролировал, потому что, увидев «Ракету», взлетевшую вверх на аллее Космонавтов, у выхода из метро, Олежка стал задавать поляку один вопрос за другим:
- Как это держится «Ракета» под таким углом и не падает?
Юрий, стараясь подбирать русские слова правильно, объяснял, чтобы мальчишке было понятно. Олег, к удивлению матери, понимал, хотя ещё не изучал основы физики. Калерия, слушая Юрия и сына, вспоминала, как она, будучи девчонкой и, живя в литовских лесах, на хуторе, слышала во снах, объяснения родного своего Пушкина о Космосе и тоже кое-что разумела, хотя жила в глуши. Олежка более развит, чем лесная дикарка. Сын в библиотеке, куда они ходили вместе, находил книги о Циолковском, и зачитывал матери выдержки о великом, не понятым своим временем, учёном.  Мечты которого, как понимали они сегодня вместе, из рассказов Юрия, начали осуществляться. Юрий хорошо провел для первоклассника  урок, потому что обходили они ракету никак не меньше часа. Дивились на человеческие фигуры, выполненные столь внушительно у подножия «Ракеты», что Олежка, став на выступ, едва доставал до пальца Гагарина.
- «Подрастёт, и я сумею сфотографировать его с Гагариным», - заказала себе Реля, видя, как другие люди снимают с первым космонавтом своих детей. Что и осуществила пару лет спустя. Потом ещё через два года сняла у пальца космонавта своего подросшего сына. Ещё и ещё. Потом Олег стал снимать мать в разных возрастах возле понравившегося им памятника – отмечали вехи их жизни и взросления.
Очередной вопрос задал Олежка Юрию, возле  скульптуры «Рабочий и колхозница»:
 - Как они хорошо здесь стоят! Вот эту скульптуру часто показывают перед началом русских фильмов. А как эти громадные дяденька с тётенькой крутятся перед камерой? Ведь здесь они неподвижно стоят и на земле?
Опять Юрию пришлось вспоминать, что он уяснил в школе, на польском языке, переводить уроки юности на русский язык и объяснять любознательному Москвичу, как ему надо понимать всеобщие законы физики.
Калерия слушала со вниманием, жалея, что у неё нет кинокамеры, которую она видела у 112 школы, чтоб снять на память дорогих ей людей, а потом, много лет позже, показать им какие они были. С Юрием она, возможно, и не встретиться более – это, как сложиться жизнь. Но Олегу такая память была бы дорога. А ей – трижды дорогая: - «Жаль, что мы не может запечатлевать мгновения. А память? Память имеет свойства теряться в закоулках жизни. Впрочем, если наше путешествие по Выставке записать мне хотя бы в дневнике, возможно не потеряю».
Многое ей хотелось, запечатлеть хотя бы на фотографиях и кое-что с Олегом они со временем снимут на память.  Но этот поход с Юрием был самым впечатляющим. Калерия запишет его в дневнике, но как передать то щемящее чувство прощания с любимым человеком, что Реля испытывала, ходя по Выставке с сыном и с Юрием. Они никогда не были с поляком близки физически, но душевно Юрий напоминал ей Павла, с которым у Рели тоже была платоническая любовь. С Павлом не целовалась по причине своей юности, а будущий учитель не смел и хорошо поступил. Потому что начни они целоваться, Калерия не просто лишилась бы сознания и заболела тяжко, когда почувствовала, что потеряла парня, но и ушла бы за ним, в могилу. С Юрием не целовалась, потому что взрослая женщина и начни они это делать, не устоять бы Калерии перед поляком. Не устоять, значит родить ребёнка, чего добивался чужой муж от  неё. Ещё одного сына воспитывать одной, без мужа, она бы не смогла. Где гарантия, что найдётся такой человек, который заменит обоим мальчишкам отца? Тем более, что летом вроде вспыхнула у неё любовь физическая с Домасом, который напомнил ей – по манерам, по мягкому выговору, Юрия: - «Но, слава Богу, Домас не просил родить ему ребёнка. И бережётся от этого – уже большой плюс  соотечественнику. Как Олежка не вспомнит, что у матери был летом роман с мужчиной? Как не проговорился Юрию? Видно мой сын понимает больше, чем я думаю. Или сказал? Но Юрий делает вид, что ничего не знает? Или тоже понимает, что ничего у нас не может быть? Бережёт свои нервы и мои? Но лучше бы Олежкам не вспоминал о Домасе. Хорошо или нет, что я его не попросила молчать? Если бы напомнила о Домасе, наверное, Олег бы проговорился. А так, наполнившийся холерой Днепр, в котором боялись купаться, выбил воспоминания о другом мужчине, который пылал тоже любовью к его матери? Но Олег отбил охоту у отца посещать неожиданно нашу комнату. Ради Домаса старался мой сын, который обещал приехать? Но тогда Олег понял, что Юрию, при прощании не надо говорить о другом мужчине. Дипломат! Юрий может гордиться. За три года общения он воспитал дипломата, чего не может добиться от своих детей».

                Г л а в а  7

Когда сели в вагон поезда всем хотелось посидеть, до того находились. Но в первую очередь усадили «даму» в уголке вагона, где можно было сидеть втроём, но полная женщина заняла два места своей необъёмной фигурой, ещё и Релю поддавливала немилосердно.
Потом Олежка занял место в середине вагона, где сидели тоже тесно, и стал читать книгу купленную ему Юрием на Выставке, в павильоне «Юный техник». Конечно, он хотел посадить на это место своего гида, но Юрий не хотел уходить от Рели. Стоял и жалобно смотрел, как пышущая жаром женщина разворачивается своими мощным телом, вдавливая Калерию в угол сидения.
Но через остановку женщина смилостивилась над Релей и Юрием и перешла в другой конец вагона, где вышло много народу, и освободились средние места, где она не поддавливала никого. Юрий сел и махнул Олежке, чтоб перебирался к ним, места всем хватит. Но сын был занят новой книжкой. К тому же рядом с ним сел мальчик старше, и они обсуждали что-то из книги.
Юрий сел рядом с Релей и выдал как давнюю думу, которую не решался сказать, но она, коварная, выпала с языка:   
- Интересно, как ты, бесподобная мать, могла отдать своего сына другой женщине – учительнице? Ведь на три года он будет во власти Галины Николаевны Николаевой.
- Ты не забыл? Олежка уже был у Галины Николаевны – воспитательницы. И не только не полюбил её, но отторгал. Надеюсь, что учительница не будет такой как бывшая воспитательница.
- То была не воспитательница, а изменяющая мужу жена. Такая безобразная изменщица, и все дети об этом знали.
- Ты ошибаешься, Юра. Даже собственный сын воспитательницы Галины Николаевны не ведал, что творила его мать. Она его возила с собой на Юг – вернее муж настаивал, чтоб Галина ездила с сыном.
- Было бы странно, если бы она ездила к морю, а ребёнка с собой не брала. Но она там громко не изменяла мужу, как в детском саду.
- Изменяла тихо, чтоб сын не знал. Она его даже в Москве брала на свидание, в нашем доме встречаясь с мужчиной. И Алёша, бегая во дворе с сыном медсестры Максимом, встретил Олежку и проговорился, что пришёл в гости к Максиму с его папой.
- А Максим удивился: – «Ты что, это твой папа!»
- Откуда ты знаешь об этом случае? – поразилась Калерия.
- Два года назад я, придя за детьми в детский сад, слышал, как медсестра сама говорила и смеялась, что Алёша – сын воспитательницы и Максим, каждый думали о друге Галины Николаевны, что это отец другого.
- Какая мерзость! – возмутилась Калерия и осмотрелась, не слышит ли кто? Но молодёжь, едущая по своим делам, была занята собой, а постарше люди дремали или читали книги. – Эта подруга Галины Николаевны не думала, так выставляя их общие проделки, тем самым навлекает на воспитательницу, что и муж узнает, чем занята его жена, пока он дома отсутствует.
- Мне Петька через день же сказал, что Галина Николаевна не пришла на работу, лишь привела своего Алёшу, который потом сказал тайком всем детям, что его отец порубил всю мебель в квартире и ушёл из дома.
- Видишь, матери гуляют, а дети страдают. Помнишь, у меня мальчика Борю не забирали во время из группы, и я часто опаздывала на занятия по вечерам.
- Тут уже ты мучилась, из-за гулён, по-видимому?
- Точно! Тут уже мать с отцом изменяли друг другу и не могли забрать дитя до семи вечера, в то время, когда детей разбирали до пяти часов, редко забирали позже.
- Родители, наверное, сочувствовали тебе, что хорошей воспитательнице надо учиться?
- Не только поэтому. Родители мне говорили, что лишь за то, что дети не болеют, они должны меня благодарить и, разумеется, раньше освобождать от детей, - призналась Калерия.
- Да, у Галины Николаевны дети старше твоих малышей, сами одеваются на прогулку, а болели чаще.
- Потому что они у неё бегали без присмотра. Выведет на прогулку  почти школьников и болтает с другими воспитателями о своих любовниках – вот почему дети знали об её похождениях.
- Но Олежка как будто не присутствовал в группе. Он мне никогда не жаловался, - сказал Юрий, будто ему мальчишка делился делами в детском саду.
- Мой сын и ещё одна девочка приходили ко мне, помочь одевать малышей. Потом оставались в моей группе на прогулке. Не мёрзли, гуляя с малышами, и излияний Галины Николаевны, о любовниках, не слышали. Но что ты гнетёшь меня, Юра, этой неуважаемой женщиной! – Вдруг, неожиданно, разгневалась Реля. -  Признайся, что тебя в ней смущало?
- Она как-то сказала мне, что не будь она замужней дамой, она бы родила мне сына или дочь, как я того желаю от одной русской женщины.
- Полный бред, Юра. Тебя это разгулянная женщина смущала ребёнком? Да она Алёшу родила поздно. Галина на десять лет меня старше, а дети ходили в одну группу.
- Причём Олежка наш развитый, а её Алеша всё никак не мог научиться читать у матери-воспитательницы, как она не старалась, - продолжал мысли Рели поляк.
- Воспитательница не особо старалась со своим сыном. Куда ей за гулянками? А Олежка сам научился, я не прилагала никаких усилий. Я тебе рассказывала, Юра, каким образом.
- Завидую. Петька за четыре года русской школы не научился читать.
- Не сбивай меня с мысли. Значит, Галина Николаевна поманила тебя ребёнком. Как я понимаю теперь, она развила твои мечты, что я могу родить тебе дитя, а ко мне пришла на площадку, когда я гуляла с детьми и напугала совершенно обратным.
- Напугала? – у Юрия поднялись удивлённо брови.
- Да, рассказала о Зое Фёдоровой – это знаменитая актриса.
- Я слышал об этой артистке. Но что? Не помню.
- Наверное, что она родила дочь заморскому капитану, и её посадили за то в тюрьму?
- Да, что она сидела в тюрьме за какие-то женские провинности.
- Рождение ребёнка – не вина женщины, а достоинство, - сказала Реля. - Зоя Фёдорова хотела уехать жить за границу, а её не выпустили, посадили.
- Но это был не из социалистической страны капитан, - возразил Юрий.
- А какая разница! Ты хотел вовсе, чтоб я родила тебе, женатому. Да меня бы если не посадили, то загрызли такие, как Галина Николаевна. Ребёнок, не имея возможности развиваться, как Олежка – свободно, не зависимо от людских толков, рос бы замкнутым.
- Прости меня, я был негодяем. Хотел того, что не имел права требовать.
- Не таким уж негодяем, - улыбнулась Калерия. – Ходили с тобой в театры, что я не могла делать одна – билеты в Московские театры достать трудно. Ездили по Золотому Кольцу Москвы – опять же твоя заслуга. А что ты делал для моего сына – это верх благородства. Он, на днях, выгнал своего отца из комнаты нашей, когда тот пришёл без приглашения. А с тобой сегодня провел счастливый день на Выставке. А сколько таких дней и поездок ты подарил нашему сыну.
- Правильно сказала. Считаю Олежку своим сыном. Мечтал о таком развитом мальчишке, но мои совсем не такие. Я тоже сегодня провёл счастливый день не только благодаря Олежке, но и с тобой. Ты была рядом, ходила за нами и улыбалась – я чувствовал себя на Олимпе.
- А теперь я тебя немного с него толкну.
- От тебя приму всё с радостью.
- Ты провёл параллель между одной Галиной Николаевной и учительницей с таким же именем. И хотел огорчить, что я отдала Олежку ей на три года в школе.
- Да. Три года учатся в начальной школе, когда одна учительница.
- Так вот между двумя Галинами Николаевнами большая разница, как пропасть. Я с первого дня почувствовала, что это женщина любит детей и будет им на три года второй матерью.
- Всем?
- Думаю, что да. Но и родители должны помогать ей, ковать из своих чад настоящих людей.
- Я очень рад, что у Олежки будет хорошая учительница. А что ты ей поможешь, в этом не сомневаюсь.
- Граждане пассажиры! - раздался над их ушами насмешливый голос первоклассника. – Мы пересадку будем делать или нет?          
Когда переходили на зелёную, по разрисованным линиям на картах, ветку метро, Юрия и Олежка одновремённо вспомнили, как ездили в Коломенское.
- Олежка, ты помнишь, куда мы добирались по этой ветке метро? Красивое место!
- Ой-я, дядя Юра, вы тоже подумали о Коломенском? Я помню, как Алька и Петя убежали в лощину, и как мама перепугалась.
- Ты перепугалась, Реля, что маленькие поляки убежали в овраг?
- Жутко! Вдруг сердцем почувствовала, что с ними там может что-то случиться. Нельзя, Юра, так детей баловать!
- Но это называется не баловать, а давать им свободу. Тем более на природе.
- Но не там, где дети не знают мест, попали на них впервые. Знаешь, я до сих пор помню, как у меня сердце сжалось. Вдруг мне показалось, что в этом овраге происходят таинственные исчезновения людей.
- Но об этом бы говорили! – возразил поляк.
- Может быть, исчезают люди, которые специально приехали ради этого оврага. И о них никто не знает. Но мне показалось, что таинственный старик, пошёл вслед за Алькой и Петей, и у него нехорошие цели.
- Выходит ты, своим испугом, спасла моих детей? Как бы спасала их, что закричала и бросилась за ними вслед?
- Можешь смеяться, но возможно своим криком я удержала что-то непредсказуемое.
- Спасибо тебе, мне верится в это. И я бы ещё раз поехал с вами в Коломенское, чтоб самому походить по этому оврагу, но бодливой корове Бог рогов не дал. Я правильно сказал?
- У нас уже нет времени ехать в Коломенское. Туда, как и на Выставку, надо ехать на целый день.
- На Выставку, мама, и дня мало. Мы не всё там осмотрели, - вставил Олежка. – А Коломенское можно осмотреть за день, ещё с экскурсией походить, умных людей послушать.
- Когда убежали в овраг Петька и Алька, ты и ходил за экскурсией? – спросил поляк.
- Нет, дядя Юра. Вы знаете, что Петя и Алик кинули в урну мороженое и драпанули от всех. А я мороженое люблю, пока не доел, не помчался за ними. К тому же и мама беспокоилась.
- Так ты ради мамы побежал спасать своих друзей?
- Юра! Ты обвиняешь Олежку в невнимании к твоим сыновьям. Но Петя гораздо старше Олежки, мог сам подумать, в какую опасность тянет младшего брата.
- Ты права, мы с Аней много воли даём своим сыновьям. Но вот мы пришли на зелёную ветку метро. Откуда вам прямой путь до Маяковской площади.
- Ты не поедешь с нами? – удивилась Калерия.
- Как я могу бросить самых дорогих мне людей? И чтоб к тебе приставали молодые парни, как на Выставке. Оставили мы с Олежкой маму, чтоб ножки её отдохнули, приходим, а уже два нахальных парня атакуют её.
- Когда это маму атаковали нахалы? – возмутился Олег.
- Когда я оставил тебя, Олежка, в павильоне, а вышел подышать воздухом. Возле нашей мамы вились двое весёлые парней.
- Надеюсь, вы их прогнали? – по взрослому сказал Олежка.
- Пришлось спросить у них, что им надо возле уставшей женщины.    
- Правильно, я их тоже бы прогнал.
- Они бы, возможно, не ушли. Но по моему выговору поняли, что я иностранец и ещё, что Реля – моя жена.
- И что? Жену иностранца трогать нельзя? Может быть международный скандал?
- Ты знаешь, такие слова? – удивился Юрий.
- В нашем детском саду, где были иностранцы, воспитательницы часто так говорили.
- Твоя мама так не говорила при детях, - вмешалась Калерия. – «Это, разумеется, воспитательницы Олега ждали «международного скандала», в связи с Юрием. Уж очень хотели, чтоб меня опозорили». - И хватит вспоминать самое неприятное о детском саде, - они вошли в вагон и встали возле противоположного выхода – мест сидячих не было.
- А я люблю детский сад, и буду вспоминать его часто. Жалко только, что маме придётся работать с семи утра в детском саду, она не успеет мне завтраки готовить.
- Ты же собиралась в больницу, - заметил Юрий.
- Ой, и туда мне было бы легче, потому что вставать с Олежкой в одно время, если с утра работать – успевала бы его завтраком кормить. Но Татьяна Семёновна – заведующая детским садом, просит поработать ещё.
- И ты столкнулась, что тебе надо бежать к семи утра на работу, а это значит, что Олег пойдёт в школу без завтрака?
- Ещё десять дней у меня отпуск, так что мой ребёнок не ходит без завтрака. И обед я ему готовлю.
- А мне сказала, что сразу пойдёшь в больницу. Я ждал, что расскажешь, как там тебе работается, - упрекнул Юрий.
- Я в полном нокауте. Естественно мне хочется в больницу, где работать тяжелее, но интересней, чем в детском саду, да и по часам, как видишь, больше подходит.
- Тогда и думать нечего. За эти оставшиеся дни сумеешь, при твоих талантах очаровывать людей, заинтересовать Галину Николаевну – учительницу.
- Спасибо за комплимент. Я предложу свои услуги Галине Николаеве, то есть буду ей помогать во всём. А пока пойду в больницу и договорюсь, чтоб поработать там ночами, пока меня отпустят из Детского сада – там тоже не хватает работников.
- Да, определись, пожалуйста, чтоб я в Польшу уехал со спокойной душой.
- Ты за меня волнуешься? – у Рели показались слёзы. – «Ни мама «дорогая», ни сёстры мне не помогают, - подумала, - лишь давят немилосердно. А вот чужие люди – Валентина-соседка, Юрий полны заботами обо мне и Олежке».
  - А кто ещё о тебе будет волноваться, как не человек, много лет влюблённый в тебя? - шепнул ей на ухо Юрий. Калерия смутилась: - «Подслушивает мои мысли?»
Олежка в это время нашёл место для матери и махал рукой, чтоб она шла туда. Но какая-то женщина с рюкзаком оттеснила его:
- Сам не садишься и другим не даёшь.
Мальчишка смущённый вернулся:
- Вот, мама, не хотела идти, только меня подвела.
- Да ладно. Может, этой крикливой женщине место нужнее. Правда она два места заняла, ещё рюкзак поставила, да Бог с ней. Наша станция уже близко. Вспомни какое-нибудь стихотворение Маяковского.
- «И я, как весну человечества, рождённую в трудах и в бою, - продекламировал Олежка, - пою моё Отечество, Республику мою».
- Хорошие слова, - похвалил Юрий и погладил мальчика по голове. – Какой ты умный!
- Да, я такой, - подтвердил Олежка, готовясь к выходу.
Провожая их к дому, Юрий решил узнать, что Олежка запомнил от посещения выставки:
- Итак, дорогой наш первоклассник, что тебе больше всего запомнилось на Выставке?
- В первую очередь мы увидели Ракету, которая как бы летит в небо. Здорово там её поставили на Алее Космонавтов.
- Какие люди стоят по бокам от Ракеты?
- Там много народу – те, кто создавал Ракету в проектах – так вы мне говорили. Потом те, кто строили настоящие Ракеты, которые в Космосе летают. А венчает всех, как мама подсказала, Гагарин – первый космонавт.
Калерия испугалась – Гагарин погиб в этом году в марте месяце, и весь мир ещё скорбел о нём. Она Олежке старалась меньше говорить о потере, чтоб сын считал Гагарина живым: - «Не вспомнил бы Юрий, чтоб не огорчать мальчишку». Но поляк не то забыл о всеобщем горе, не то думал как она.   
- А ты знаешь ещё космонавтов?
- Титов Герман вторым полетел, в том же 1961 году, как Гагарин, только на полгода позже. А ними на «Востоке -3» летал Николаев, да не один, а с Поповичем.
- Ты, может быть, знаешь, в каком году был групповой полёт? – спросил Юрий.
- Вообще-то знаю, что через год он летал после Титова. Значит в августе 1962 года.
- Откуда такие познания, ты же совсем маленьким был, когда эти полёты совершались?
- У нас кто-то принёс книжечку про космонавтов в детский сад – там всё написано.
- А о женщине космонавте там написано?
- Валентина Терешкова полетела в Космос на «Востоке – 6» летом в 1963 году.
- Так! А куда делись «Восток – 4» и «Восток -5»?
- Юра, не запутывай мне сына. Он тебе самых главных рассказал. «Восток-4» - на нём летал Попович. А На «Востоке 5» летал одновременно с Терешковой Быковский.
- О! Да. Быковский летал рядышком с Терешковой, - обрадовался подсказке Олежка.
- Ты, наверное, будешь космонавтом, Олежка? – Заинтересовался Юрий.
- Не знаю. Это сначала надо полетать лётчиком, а потом берут в Космос. Но мне кажется, там не очень интересно. Летишь, не знаешь куда. Если я выучусь на лётчика, то буду возить пассажиров. По крайней мере, есть пункт назначения и земля ближе, чем в Космосе.
- А ты уже летал на самолёте?
- Только маленьким – это мне мама рассказывала – и проспал весь полёт – ничего не помню.
- И хватит вам вспоминать о самолётах, - улыбнулась Калерия. – На выставке были более интересные павильоны, куда мы заходили. Но, пожалуйста, пропустите «Космос», вспомните о животных, которых мы видели или о «Юном технике», потому что в последнем павильоне я не смогла долго находиться и вышла на улицу, чтоб посидеть на скамейке.
- Ой, мама. Ты много пропустила. Там запускали модели самолётов, вертолётов, и поезд там бегал по рельсам с остановками на каждой станции.
- Поездами я сама ездила очень много – ими меня не удивишь.
- И правда, дядя Юра, мама ездила на Дальний Восток, когда была маленькая.
- Ещё мама, наверное, спасалась от фашистов, совсем в пелёнках – значит, тоже ничего не помнит, - грустно сказал Юрий, которому досталось в войну. Но он был старше Рели.
- Мама да не помнит? – удивился Олежка. – Она даже стихи сложила об том, как ехали в тыл России.
- Правда, Реля? Ты чего-то помнишь из тех печальных времён?
- И вы у усталой женщины хотите выпытать, как мы ехали в эвакуацию? Я знаю всё из рассказов мамы и других женщин. Кроме этих печальных повестей у меня есть свои видения, как молния. Помню, например, как меня крестили в каком-то сибирском селе. Там была церковь.
- И мать решила вас с сестрой крестить? – Юрий помнил, что у Рели в те времена была старшая сестра. Вера лежала полгода в Москве, в больнице, Реля не могла с поляком ходить в театры и ездить по Подмосковью – поэтому Юрий помнил, что их было во время войны у матери две дочери.
- Мама нас бы не крестила – это точно. В те времена была она атеисткой.
- Атеистка – это не верующая в Бога, - заметил Олежка.
Опять Реля испугалась: - «А ну как Юрий спросит Олежку, верит ли он в Бога? А сын доверяет маме, и раз я верю, то верит и он. Но говорить этого мальчишке нельзя, к сожалению. Сам Юрий католик и крестился на иконы в католическом храме, при мне. Но он дипломат, значит, должен понимать ситуацию и не подставлять Олежку».
Молодая женщина поспешила сказать:
- По причине атеизма мама нас не могла крестить. Это сделали по собственной воле две старушки, в доме которых мы жили.
- Причём одна старушка была ведунья – умела лечить людей, что она передала маме, - не умел помолчать Олежка.
- Реля, тебе передали такое большое умение? То-то, я удивляюсь, что в твоей группе малыши меньше болели, чем дети в старших группах.
- Насчёт умения лечить не могу ничего сказать конкретного. Хотя врач, когда Олежка маленький сильно болел, сказала, что если б не мои руки, ребёнок бы не выжил, - Калерия чуть не заплакала, вспомнив это, и покосилась на сына. Олежка прижался к ней на секунду.
- Это я не хотел тебя огорчать, - пошутил.- Но ты расскажи, как тебя крестили бабушки.
- Да, - подхватил Юрий. – Я не помню, как меня крестили. Расскажи о себе.
- Давайте посидим на скамеечке, мы подходим нашему скверу,  и мне же надо вспомнить стихи. – Они сели. – Наверное, у детей войны обострённое восприятие. Веру вели за руки старушки, а меня несла одна их них на руках и вот говорит: - «Умрёт дитя, кому отдам умение лечить людей и видеть их судьбу? Бог наказал меня за самомнение, что в Реле продолжение найду».
- Видишь, мама, она тебе передала своё умение, не тёте Вере.
- Да, - улыбнулся Юрий, - и я помню, как ты мне рассказывала, что во сне, маленькая, летала на фронт, лечить своего отца и спасла его от ампутации ноги.
- Это был сон, Юра, но отцу не отрезали ногу, как грозились до моего прилёта в госпиталь. Но вернёмся к тому, что я помню о своём крещении. Итак, бабушка решила, что я умру, с тем и несла в церковь, чтоб ушла я на небо с крестом на груди. Но я-то умирать не собиралась.
- Ты ещё можешь шутить на эту тему? – заметил грустно Юрий.
- Вот стихи: - «А Реля глаз открыть не смела, и возразить, что жива не умела, поэтому душа её поднялась ввысь». Дальше не помню стихами, но зрительно картина была такая – я вырвалась из пелёнок и устремилась к иконам на стенах. Взлетела повыше. Присела на уступе.  «Смотрела удивлёнными глазами, как крестят Геру, а она кричит, всем угрожает в церкви, не молчит и хочет жаловаться маме».
- Судя по тому, что Гера была старше, душа её не хотела креститься? – заметил Юрий, когда они остались вдвоём. Олег, увидев кого-то из одноклассников, и извинившись, помчался к нему, чтобы рассказать, по-видимому, о Выставке.
- У Геры, которая впоследствии стала Верой душа тёмная и в возрасте – об этом не стану рассказывать, чтоб Олежка, вернувшись, не услышал нечаянно.
- Ты не говоришь ничего ему о своих не очень хороших, как я понял, родственниках?
- Не говорю, но он тонко чувствует – не любит ни тётю свою Веру, ни бабушку Юлю.
- Ой, мама, - вернулся к ним Олежка. – Встретил Серёжу Карпова – он из нашего класса. Они с папой ходил в Третьяковскую галерею, куда и мы с тобой и с дядей Юрой ходили.
- Как я рад, что ты помнишь наши походы, - заметил Юрий.
- Серёжин папа художник или дедушка у него рисует картины, так он в Третьяковку часто ходит. Но ты без меня не рассказала ещё, как тебя крестили?
- Не успела – ты быстро вернулся. Значит, сидит твоя будущая мама возле какой-то иконы наверху и смотрит, как крестят Геру: - «А он кричит, всем угрожает в церкви, не молчит и хочет жаловаться маме. Но чудно здесь и Реля удивлялась, чего сестрица старшая боялась?» Опять забыла. Но прямыми словами меня согнали сверху: - «Ступай отсюда, здесь тебе не место, где одни Христовы невесты, а ты живая».
- Видишь, мама, ты в младенчестве тоже чуть не умерла, но выжила.
- У нас с тобой хорошие Ангелы, родной.
- Вы меня очень удивили, - отозвался Юрий. – Вы, дорогие мои, очень близко к Космосу подобрались, если смерть ходит рядом и не трогает вас, такую силу даёт вам Космос. Ты, Реля, когда приедешь в Варшаву, думаю, и о ней станешь стихи слагать, как и о Москве?
- Мне кажется, что Варшава поразит меня, как и другие города, которые я видела. Но пара нам домой, ужин надо готовить и завтрак – ведь Олегу в школу надо будет идти.
- Не хочется с вами расставаться, но мне завтра тоже рано на поезд.
- К сожалению, не сможем тебя провести.
- Мне уже радость, что подарили это воскресенье. Долго буду помнить каждую минуту, проведённую с замечательной мамой и сыном.
- В Варшаве станешь со своими сыновьями ходить по музеям и Выставкам?
- Мои дети, сама знаешь, какие шалуны, с ними ходить куда-то не очень интересно. Но я хотел бы ещё на прощание тебе сказать. Иди работать в больницу, чтобы смогла Олежку завтраками кормить дома. А к семи часам по утрам бежать в детский сад, это ты лишишь себя общения с сыном утром окончательно.
- Ты прав, Юра. Решительно нельзя мне лишать Олежку и себя общения по утрам, перед его занятиями. Не буду выслушивать жалобы Татьяны Семёновны, что некому работать, заберу трудовую книжку и в больницу снесу. Там меня тоже ждут, я обещала.
- Видишь, такие руки, как у тебя, везде нужны. Разреши мне, Олег, поцеловать маме твоей руки, они у неё такие добрые и ласковые, заслуживают, чтоб их целовали.
- Целуйте, дядя Юра, я тоже маме иногда целую руки.
 

                Г л а в а   8

Поговорить насчёт работы Калерия решила и с Галиной Николаевной – учительницей Олега. Пришла в школу, чтобы встретить сына и попала на урок ритмики, которую проводила не Галина Николаевна, а специальный педагог. Мать полюбовалась, как её потомок почтительно ведёт в танце девочку с большим бантом на белых волосах. Как делают это другие мальчики. Порадовалась, что девочек и мальчиков в классе одинаковое количество. И пошла в указанный ей класс, где Галина Николаевна проверяла тетради учеников.
- Здравствуйте, Галина Николаевна. Можно к вам?
- Добрый день, Калерия Олеговна? Заходите. Я давно хотела с вами побеседовать. Садитесь за парту или на стул возле меня. Хотите, садитесь на место вашего сына.
- Я поближе к вам, на первую парту. Удобные парты в московских школах.
- А есть неудобные? – заинтересовалась Галина Николаевна.
- Неудобные были после войны, когда всё было разбито – я как раз училась в те голодные годы.
- Всех коснулся голод, и москвичей тоже, правда, в меньшей степени. А что касается парт, то и в Москве были не очень удобные после войны. Это сейчас задумались об осанке детей, чтоб меньше сгибались. Но как ни странно, сколиозов много и на современных партах зарабатывают дети. Но вы пришли ни о партах поговорить, мне кажется.
- Я пришла сказать вам, что у меня продолжается отпуск ещё несколько дней. Так не надо ли чего сделать для класса или школы?
- Вас мне Бог послал. Только сейчас думала, кого из родителей просить съездить в Третьяковскую галерею и заказать несколько экскурсий для первоклассников.
- А не боитесь ездить на экскурсии с вновь прибывшими в школу детьми?
- Вы хотите сказать, что они ещё не привыкли к школе? Или не узнали друг друга хорошо?
- Вот именно. Я работала воспитателем и знаю, что прежде, чем вести куда-то детей, надо, чтоб они привыкли быть в коллективе.
- Мудрое наблюдение. Но неужели вы возили маленьких детей в музеи?
- Нет. В такие походы они ходили с родителями. Но в Лягушатник я водила группу детей.
- Это плавать их научить? – Заинтересовалась Галина Николаевна.
- Да. Дети должны учиться плавать.
- Совершенно верно и чем раньше, тем лучше. Мы с мужем ездили по гарнизонам, и наш сын не имел возможности плавать в бассейне с тренером – до сих пор не может плавать.
- Но где нет бассейнов, легко можно научить ребёнка плавать в реке или озере.
- С вашими взглядами, вы бы Олега везде научили не бояться воды. Но я сама не научилась плавать с детства и до сих пор боюсь воды, - призналась учительница с грустью. - Но мы начали о Третьяковской галерее. Я прошу вас поехать и записаться на очередь – там, как мне сказали по телефону, уже записывают на декабрь и январь. За это время я надеюсь, что коллектив моих первоклассников сплотится.
- Извините, я думала, вы хотите сразу вести детей в Третьяковку. Я могу поехать туда завтра с утра и записываюсь на тот  день и месяц, какой предложат.
- Именно с утра идёт запись до 12 часов. Кроме того, там очереди. Вообще-то я хотела бы записаться на ноябрь, но на этот месяц видимо ещё с лета запись была.
- А вдруг получится? – улыбнулась Калерия. – На какую экскурсию вы хотите, чтоб я класс наш записала? Я была пару раз в Третьяковке и обратила внимание, что для школьников там много тематических экскурсий.
- На четыре экскурсии я хотела бы сводить своих первоклассников. «Как смотреть картины» - это первая. Вторая по сказкам Васнецова. И ещё посмотрите в их репертуаре две экскурсии на ваш взгляд не лишние детям. Но надо, чтоб экскурсии шли друг за другом недели через две-три, чтоб дети не уставали. Правильно я придумала?
- Мне нравится. Запишу, как вы сказали. Но попрошусь ходить с вами в Третьяковку.
- Это я вас хотела попросить, чтоб вы сопровождали нас. Чувствуется, что вы любите детей и готовы ради них на многое.
- Детей люблю, а больше всех своего сына, - улыбнулась Калерия.
- Хорошее детство вы создали своему Олежке. Я спрашивала детей, кто ходил в детский сад, как они вспоминают о нём. Так многое ответили отрицательно. Лишь Олег сказал, что детский сад любил, потому что в нём мама работала. У вас тоже была хорошая мама?
- Нет, как раз наоборот могу сказать о своей родительнице. Она мне испортила всё детство и юность. Я в одном платье ушла из дома, как только получила паспорт.
- И ко всем детям мать была жестокая?
- Нет. Мама обожала и продолжает любить старшую свою дочь. Выучила её в институте, оторвав от меня деньги, которые мне присылал отец, чтоб я тоже училась. Но я не в обиде на маму. Возможно, люби она меня как Веру – сестру мою – я бы тоже эгоисткой выросла.
- Эгоисткой?
- Да, Вера отрывала от меня деньги, выучилась, диплом сейчас пылится на стенке. Живёт с любящей её матерью в одном селе – матушку, взлелеявшую её эгоизм, на порог своего богатого дома не пускает.
- И так бывает. Зато вы имеете сына, который обожает вас, и как я поняла, вы его тоже.
- Ращу его одна, без всякой помощи, кроме нищенских алиментов. Работала вместе с сыном в детских учреждениях и как-то шагнула в его детство. И думаю, что буду шагать вместе с ним все школьные годы. На экскурсии с классом, походы – это всё моё. Если только Олег захочет ходить в походы.
- А может не захотеть?
- Всё дело в том, что мы с ним и нашими друзьями стали рано ездить по Подмосковью и Золотому Кольцу Москвы, не говоря о Москве. Олег привык познавать прекрасное. А походы, я понимаю – это зайти в одно место красивое, зажечь костёр, немного портить природу – от этого пожары бывают.
- И всякие приключения, - добавила учительница. – Многое мальчики и девочки рано начинают интересоваться друг другом. Такое происходит и в пионерских лагерях. Отсюда ранние беременности и все неприятности – у некоторых девочек портится вся жизнь. Но вы, я чувствую, не настроите Олега на походы. Ему милей экскурсионные поездки, где он узнаёт о жизни страны, истории, местных обычаях  - это, действительно, интересней любых походов.    
- Да, и для поездок нам соседка дала двести рублей, но именно на экскурсии, не на что иное. Я не посмею тратить эти деньги на что-то ещё, даже на еду.
- Это правильно, надо быть целеустремлённым человеком. А на еду и одежду вы заработаете, даже если придётся работать не в одну смену.
- Я, в Москве, ещё не разу в одну смену не работала, - призналась Реля. – За исключением, когда приезжали сёстры. Старшая сестра полгода лежала в больнице, и мне пришлось, ходить к ней туда и доставать дефицитные продукты, чтоб её подкормить.
- Это эгоистка, ради которой вы не учились в высших учреждениях?
- Точно. И я бы, возможно, так не старалась для неё, но Вера приехала в Москву, с воплем, что умирает, и запрягла опять «Чернавку», как они с мамой меня называли в детстве.
- Эгоистические люди умеют себе подчинить.
- Только на время, - возразила Калерия. – После я разоблачила все её «жалобы» и отказалась быть прислугой.
- Разумеется, у вас же ребёнок, которому надо уделять внимание. К тому же вы учились, как я поняла, в вечернем техникуме, если из воспитателей перешли в медицину?
- Вот о чём я хотела с вами посоветоваться. Я сейчас стою на перекрёстке. В детском саду мало воспитателей и заведующая просит поработать. И в больнице не хватает медсестёр – куда идти?
- Просчитайте все плюсы и минусы и идите туда, где вам будет удобней. Проговорите мне какое у вас преимущество на одной и другой работе. Как я понимаю, что в деньгах вы не выигрываете что, работая воспитателем, что медсестрой.
- И в детском саду и в больнице я стану получать, работая на полторы ставки, одинаковые деньги в размере не более 80-90 рублей.
- Это мало, чтобы растить ребёнка, такого как ваш Олежка. Ведь вам сейчас уже приходится платить за ритмику десять рублей, а ведь надо и одевать и обувать соответственно. Я не могу сказать, что в чём-то Олег обижен, напротив, он носит школьную форму очень элегантно, всегда у него чистая обувь. Ставлю его в пример другим детям, у кого ранее няни были, а теперь домработницы.
- В вашем классе есть такие дети, у кого в семье домработницы есть? Хотя, что я? В моей группе самых маленьких детей в детском саду было много домработниц и не только у иностранцев.
- Что Олег ходил в международный детский сад он мне рассказывал. Даже приносил и показывал фотографии, где вы и он с негритятами. Может, поэтому он так развит? Дружил с детьми из разных стран?
- Мы очень сдружились с семьёй поляков и на их красивой машине ездили по Москве и Подмосковью.
- Вы с другом-поляком по театрам ходили – и это Олег мне рассказывал.
- Вчера распрощались с поляком, но сходили на ВДНХ вместе, чтоб помнить долго это расставание. Он уехал в Варшаву, куда ранее отбыла семья его, потому что старшему сыну Юрия Александровича надо ходить в польскую школу.
- Звали вас приехать к ним, в Польшу?
- Да. Но поехать к ним, мне надо ещё денег заработать.
- Сейчас ехать даже в гости надо много денег иметь. И вот что я вам скажу. Чувствуя, что сейчас вы в тяжёлом положении со средствами, я предложу вам, чтоб Олежка питался бесплатно в нашей столовой. Это мне подсказала наша буфетчица, которая хорошо знает вашу жизнь.
- Как звать буфетчицу?
- Любовь Фёдоровна, она живёт в вашем доме.
Калерия покраснела: - Тётя Люба могла вам и о том рассказать, как меня встретили мои бывшие родственники в Москве?
- О ваших бывших родственниках она отзывается очень нелестно. И считает геройским поступком, как вам удалось с ними расстаться. Говорит, в церковь ходила помолиться, что Бог вас не оставил в беде, помог.
- Спасибо ей. А теперь она готова кормить моего Олежку завтраками?
- Не только завтраками. У нас организовывается группа продлённого дня, где ваш сын может и обедами питаться и домашние задания в школе делать.
- Вы сняли тяжесть с моей души, - Калерия прослезилась: - Почему я мучилась? Думала, что пойду работать в больницу, где рабочий день с половины девятого утра до шести вечера. А кто будет обеды готовить моему сыну?
- Я рада, что вы согласны. Многие из наших детей даже завтраки не едят из школьной столовой. Видимо дома их чем-то особенным кормят. Тем более обедами не хотят питаться. И на продлённый день не многое родители согласны.
- Конечно, если у них домработницы есть. Или мама сама не работает.
- В нашем классе восемь не работающих мам. И даже если бы они хотели отдать детей на продлённый день, мужья не позволят. Но не завидую их детям. Мамы эти видно не так возили своих чад по экскурсиям, как вы ездили с Олегом.
При этих словах Калерия живо вспомнила воспитателей в детском саду, которые ездили со своими детьми на море, но занимались там любовниками, забыв, что сыновей надо развивать.
- Сочувствую этим детям, - сказала она.
- Я с первых дней определила, кто в семье объят вниманием родителей, кто нет. По Олегу, признаться, думала, что у него много бабушек и дедушек, не только любящие папа и мама. Потом Любовь Фёдоровна намекнула мне о ваших страданиях, по приезде в Москву и пришлось удивиться. Как одна мать может воспитать такого мальчика – подтянутого как солдат. Олег приходит в школу, брюки наглажены и обувь чистая, не говоря, о свежей рубашке.    
 - Сам гладит брюки – я не могу это делать. Вернее стала гладить, когда принесли из магазина форму, так он взял у меня утюг и погладил сам. Гладил под руководством соседа.
- Хороший у вас сосед?
- Честно говоря, я немного конфликтую с его женой. Конфликты у нас без криков и ругани, просто не переносим друг друга. Эта тётя Маша пыталась лезть в мои дела, когда мы с мужем расходились.
- Есть такие женщины – им дай поруководить. И не всегда их советы дельные, иногда просто вредны.
- Вот и я, чувствуя это, не позволила ей лезть в свои дела. Просто отстранилась от неё, но тётя Маша затаила на меня зло и вредит, где только может.
- Сплетничает? Любовь Фёдоровна тоже её недолюбливает. Говорит, что с такой соседкой жить, надо терпение иметь.
- Терплю, хотя тётя Маша уже пытается Олега против меня настроить. Но Олег мало её слушает и тоже, потихонечку отстраняется, даже, подозреваю, не любит её. Но не любя соседку, обожает её часто выпивающего мужа, который выучил сына моего и ботинки чистить не только его, но и мамины сапоги.
- И гладить научил. Видно этот человек страдает, что у него нет такого сына.
- Возможно так. Но может быть, что дядя Вася был дружен с моим бывшим свёкром, дедом Олега, который вскоре, после нашего развода умер.
- Молодым умер ваш свёкор?
- Не дожил до пятидесяти лет. И моя подруга в нашей коммуналке, утверждает, что умер свёкор из-за развода нашего с его сыном.
- Хоть кто-то в той семье вас любил и понимал, что, расставаясь с вами, его сын многое теряет.
- Вряд ли что-то потерял мой бывший муж. Скорей всего он не рвался к той жизни, которой живём мы с Олегом. Учение, свет, ему ни к чему – выпивать стал после развода. Но если бы я жила с мужем, Олег не увидел бы того, чего он познал, живя без отца: замечательных поездок по Москве, по Золотому кольцу Москвы у него бы не было.
- Отец Олега не разрешил бы ездить с польской семьёй? Ревновал бы?
- Несомненно. Получается, выиграли мы с Олежкой, что расстались со спекулянтской семьёй, о которой вам поведала тётя Люба. А спекулянты ничего не проиграли, потому что для нас с Олегом радость, для них пустое времяпровождение.
- Ещё потеря денег, - улыбнулась Галина Николаевна. – Вы, действительно, героическая женщина. Мне матери, оставшись без мужей, жалуются на сыновей, что беспризорниками растут. А вы сумели стать Олегу светочем в жизни, потому мальчик ваш лучше всех.
- Не сглазьте, Галина Николаевна.
- У меня глаза добрые, - если вы заметили, - учительница улыбнулась. – Признаться, я завидую вам. У меня сын двадцати одного года, не был таким как Олег ни в семь лет, ни в четырнадцать. Даже сейчас рубашку себе постирать не может, а уж гладить его не заставишь.
- Мне, наверное, за все беды в детстве, которые я терпела, за юность голодную, за гадкую старшую сестру, сделавшую так, чтоб я не училась в ВУЗе, дал Бог сына, который сгладил все мои бывшие печали. За исключением болезней Олега совсем маленьким, он стал моим светочем, как вы сказали. Не я для него, а он для меня. Я столько света получила с ним, что ни в сказке сказать, не пером описать. И молила Бога, чтоб он моему Светочу дал хорошую учительницу. И мои надежды исполнились. Спасибо вам, Галина Николаевна, что обрадовали меня насчёт завтраков и обедов для Олежки. Продлёнка это тоже выход из положения.   
   

                Г л а в а  9

Беседа с первой учительницей сына дала Калерии такой заряд энергии, что она летала по Москве быстро – на метро, автобусах и троллейбусах и всё, что задумывала, удавалось. Записала в Третьяковскую галерею на экскурсии первоклассников. Кто-то отказывался от заказов, и удалось вставить первую экскурсию на октябрь месяц, как желала Галина Николаевна. Причём, как шепнули Реле, к прекрасному экскурсоводу, если, разумеется, она не заболеет на то время или случится ещё что-то непредвидимое. Реля молила Бога, чтоб женщина эта не заболела, потому что, однажды, она ходила по Третьяковке за детским экскурсоводом не меньше часа. А вдруг это та самая интереснейшая женщина, которая водит детей как на привязи за собой?
Остальные экскурсии она тоже пыталась заказать к этой женщине, но сказали, как получится. Однако какие-то значки в её заказах поставили.
Второе, что сделала Калерия, сходила в детский сад и написала заявление, чтоб после окончания отпуска ей дали расчет. Татьяна Семёновна, как ни странно, нашла на её место воспитательницу.
- Думала я вас попросить поработать в других группах, но видно вам больные дети дороже здоровеньких. Впрочем, в вашей ясельной группе новые дети не совсем здоровые – болеют часто. Видно новая воспитательница совсем за ними не ухаживает, не бережёт как вы. И самое интересное – из её группы забрали всех иностранцев. Дети стали болеть и вот результат.
- Но вам, Татьяна Семёновна, без иностранцев лучше. Только как бы престиж для детского сада, а подарков они вам не дарят. Правда, вы их подарки забирали у воспитателей.
- Вот вспомнила, Реля Олеговна. Мой племянник, ещё два года назад, после поездки нашей на дачу в Клязьму, отдал мне подарок ваш и приказал вернуть вам вазу, потому что вы не пожелали с ним встречаться именно из-за неё. Извините, что не вернула вам вазу – её прямо из рук выхватила племянница, гостившая у меня на Филях. Да и разбила её на мелкие осколки.
Калерия вздохнула: - «Вот так наши подарки разбрелись по родственникам Татьяны. И не стесняется говорить о том. Разбила вазу её племянница, как же! Наверное, хвалится перед гостями необычной игрушкой». Но говорить о подарке ей, которым распоряжаются чужие люди, посчитала не нужным. 
- Не из-за вазы я не пожелала встречаться с вашим племянником, а потому что узрела его возле кухни, куда пришла ругаться с поварами, потому что недокармливали детей.
- И вы решили, что мой племянник объедает детей. И ещё пожаловались ему, что я отбираю у воспитателей подарки иностранцев?
- Видите, какой я неудобный человек, Татьяна Семёновна, столько раз вас обидела!
- Вообще-то мне давно советовали уволить вас, Реля Олеговна, - ужалила заведующая.
- Это кто советовал? Те самые воспитательницы, которым вы, по крайней мере, одной из них, написали в приказе, что уволена за проституцию в детском саду.
- А водить парня на детские постели, как делала Зоя, это не проституция? Но она же – вот распутница – забралась как-то в мой кабинет ночью, и лист с приказом вырвала из журнала.
- Насколько я помню, то когда вы собирали праздничный стол для благодетелей, кто строил нам подвесной полив растений, то были не против того, чтоб воспитательницы вели себя не скромно?
- Кто бы говорил, Реля Олеговна! Вы-то мне не одного благодетеля нашего не обласкали. У вас был поляк, который давал вам больше, чем русские мужчины.
- Разумеется, не один русский мужчина не стал бы мне чистить от снега площадку для прогулки с детьми, против чего вы возражали.
- И не один бы русский мужчина не стал бы заступаться за вас, если бы сын его упал в спальне и рассёк бровь, как случилось с маленьким поляком.
- Да, Юрий и Анна пришли за меня заступаться, потому что в тот же день Кристина – дочь их разбила качелями лоб русской девочке на прогулке.
- Помню этот случай, и удивлялась, что вам так повезло. Рассеки бровь у вас русский ребёнок, родители так просто этого бы не оставили.
- Разные бывают родители. Если помните, мне оставляли Борю – еврейского мальчика на время, когда у меня заканчивался рабочий день, а мне надо было бежать на учёбу вечером.
- Помню Борю – это такой безобразник. Как вы его терпели? Новая воспитательница быстро выставила его из группы – не желала сидеть с таким вьюном, сверх рабочего времени.
- Как это у неё получилось? – заинтересовалась Реля.
- Опоздали родители за сыном разок, второй раз – она написала докладную мне, и я предложила этим умникам оплачивать час лишний с их сыном, как за три часа рабочих, но по их заработку.
- Справедливо, и что они сделали?
- Перевели сына в другой детский сад, в ночную группу. Вот там он что-то напроказничал, выгнали и оттуда. Хотя мать у него работает в «Детском Мире» и носила подарки воспитателям.
- Мне она не разу ничего не подарила, - возразила Калерия. – Считала, что я должна ей подарить свой личный час, сидя с их шаловливым ребёнком.
- Тем более, каким шустрым был Бориска – страшно вспомнить.
- «Так вот почему, - мелькнуло в мыслях Рели, - мать Бори с такой теплотой вспоминала наш детский сад. Я терпела все их выходки и заработала её благодарность – помогла без очереди приобрести Олегу форму».
- Но хватит нам заниматься воспоминаниями. – Прервала её мысли Татьяна Семёновна. – Вы увольняетесь – это печально, несмотря на недоразумения между нами. Новые воспитатели так мне в глаза не говорят правду-матку, как вы, но и не работают по вашему доброму методу.      
- Да, Татьяна Семёновна, пора прощаться.
- Желаю вам также работать в медицине, и чтоб вас также любили дети и родители.
- Дети не знаю, а вот с родителями не придётся тесно контактировать как в детском саду.
- Да, родителей в больницу не пускают. Но это для вас лучше. Займётесь больными детьми, отдадите им всю душу. Или душа ваша принадлежит лишь сыну?
- Давайте не будем о душе, Татьяна Семёновна. – «У вас её на пять минут осталось». - О ней, чем меньше говорят, тем она лучше.
Забрав документы, Калерия в тот же день отправилась устраиваться в Филатовскую больницу, в ту самую, где когда-то лежал с пневмониями маленький её сын. Он чуть не умер, её дорогой потомок и молодая женщина поклялась, что выучится на медсестру и придёт помогать детям, избавляться от болезней. Больница, по всем подсчётам Калерии находилась ближе, чем детский сад. Значит, по утрам она будет больше времени с Олежкой.
В отделе кадров её встретили с укорами:
- Что же вы! Ведь летом приходили насчёт работы и вдруг пропали.
- Я говорила вам, что у меня довольно большой отпуск. Отгуляла, и пришла.
- Правильно. Потому что теперь у вас будет отпуск только через одиннадцать месяцев. Это по первому году. А потом можно сокращать сроки между отпусками.
- Порядки знаю. Не первый год работаю.
- И, правда. По вашей трудовой книжке вы будете работать уже десятый год. Москвички чаще всего так много не работают. К вашему возрасту едва три-четыре года.
- Почему же! – возразила Реля. – Девочки сейчас учатся в медицинских училищах с шестнадцати лет. Значит, придут в медицину лет в восемнадцать. К двадцати семи годам как у меня, как раз и будет у них по девять лет стажа.
- И, правда. Пришли к нам сейчас восемнадцатилетние девчонки. Вы правы – работать им ещё и работать. Но я вас не могу направить, как обещала, в терапию. Туда где полегче, женщины идут работать охотней. А вот в хирургию охотников не найти.
- Почему же! Я не просила лёгкой работы. Просто в терапии у меня лечился сынишка. И если туда нет мест, посылайте меня в хирургию.
- Вот спасибо. А то у меня первая хирургия прямо рыдает без медсестёр. Послала туда летом двух девушек, окончивших училище, но всё равно персонала не хватает.
- Это плановая хирургия или травма?
- Плановая. А вам в травму хочется? Там работает хирург, известный на всю Москву – он же и заведующий. Вахтанг Панкратьевич Немсадзе, - средних лет женщина смаковала, выговаривая это нерусское сочетание имя и фамилию. - Слышали?
- К сожалению нет. Но видимо познакомлюсь.
- Так вы в травму хотите?
- Посылайте меня туда, где медсестёр не хватает, - рассердилась Калерия.
- Тогда в плановую хирургию, к Марье Ивановне – это старшая медсестра. Сейчас я вам дам записку, пройдёте к ней и скажете, что со следующего дня вы будете работать. Или вы хотите погулять пару дней?
- Нагулялась уже. Давайте записку.
- Даю. И обязательно познакомьтесь, если будет такая возможность с заведующей отделения – Еленой Владимировной Островской. Слышали такую фамилию?
- И слышала и читала книгу Островского «Как закалялась сталь».
- И фильм такой был. Но тот Островский не родня Елене Владимировне.
- Я рада за неё. Потому что быть роднёй писателя – это тяжёлое испытание.
- Что за испытание? – заинтересовалась любопытная дама.
- А вдруг он опишет в своей книге в не очень хороших тонах?
- И, правда. Об Елене Владимировне есть что написать – она же с войны здесь работает, ещё когда госпиталь здесь был для раненых солдат. Так она, молоденькая ещё, сначала их оперировала, а когда солдаты немного вылечивались, брала одеяло и выводила их на прогулку в сад. Там они долечивались, вы понимаете как? – Женщина хохотнула.
- А что! – возразила Калерия. – Для солдат именно такая терапия требовалась. И вы, говоря мне о моей будущей заведующей, грязные слухи,  не боитесь, что я передам ей эти слова?
- Вы, новенькая, ещё не разобравшись в обстановке, будете рассказывать Елене Владимировне о сплетнях, что о ней болтают? – Удивилась дама, видимо испугавшись.
- Конечно, нет, я сама привыкла знакомиться с людьми, а не по сплетням. Только зачем вы мне всё это сказали?
- Забудьте. И смотрите на прекрасную женщину с открытыми глазами. Идите сейчас по вот этой дороге, - женщина подвела Калерию к окну, показывая рукой. – Вон видите парадное здание? Заходите в вестибюль, там можно снять с себя верхнюю одежду. Но я вижу, вы налегке, так можете пройти не через вестибюль, а через подвал. Видите, оттуда на каталке вывозят ребёнка. Его или в морг везут или на исследование.
- У вас такой чёрный юмор? Что о заведующей говорили не лицеприятно, что детей не видите, кто живой, а кто на тот свет просится.
- Вот с такими больными вам придётся работать, - не поняв выговора, пригрозила начальник отдела кадров.
- Спасибо за разъяснения, я пошла.
- Какой ход выберете? Тот, по которому покойников возят или с парадного зайдёте?
- Можете посмотреть, от вас, из окна всё видно, куда я пойду.
- Не до того мне. Столько бумаг надо будет подготовить – комиссию жду.
- А я думала, что работа у вас скучная, толки собираете со всей большой больницы.
- Да уж! Не чета вашей. Вам пот со лба смахнуть будет некогда. Советую вам заходить с чёрного хода. Там хоть и страшно идти по тоннелю, можно встретиться с врачами мужчинами – они там посиделки устраивают после операций – курят, спорят, а где и флиртуют с медсёстрами.
- И всю черноту вы мне выложили. Разумеется, я зайду с парадного хода, чтобы не мешать флиртующим людям.
- Не гордитесь. Сами станете тянуться к таким активным молодым врачам. В больницах кому за пятьдесят, того не раскачаешь – правда, попадаются иногда. Но кому под тридцать и чуть более, довольно активны.
- Я вижу, вы с этими активистами хорошо знакомы, - Калерия пошла к дверям.
- Подождите. Ужалили меня и сбегаете. Да, я знакома с некоторыми врачами, которые после операций, курят или обедают в столовой. Столовая как раз находится в подвале, куда и вам советую заглянуть после посещения отделения. В отделении вам не предложат поесть, хотя в день операции больных у них остаётся много пищи.
- Знаю, оперированным больным нельзя есть до вечера, чтоб не открылась рвота. Обед их остаётся, это мне ведомо по больницам, где я проходила практику.
- Вот этим обедом, довольно питательным, скажу я вам, и кормятся медсёстры, врачи в отделении, ещё няньки, и прочий персонал. Так что голодной никогда не будете, но сегодня приходите в столовую в подвале, после знакомства с отделением. Заодно познакомитесь с теми врачами, которые в отделениях не питаются, а ходят в столовую.
- Я с ними познакомлюсь в процессе работы, а не по столовой, уж простите.
- А зря. Мужчины открываются в процессе питания, скажу я вам.
- Не стремлюсь завладеть вниманием мужчин, которые в перерыве между работой заводят интрижки со скучающими дамами, оставляю вам их, - с этими словами Калерия вышла.   

Калерия вошла в шикарный вестибюль, где с левой стороны располагался гардероб. Но раздеваться в нём она будет, когда наступят холода, а пока расспросила любопытных женщин, как ей пройти в Первое хирургическое отделение.
- О, детка, сейчас туда повезут обед, так ты вместе с ними и подъедешь на лифте.
- Ты, Анна, не давай такие советы, кто постороннего человека возьмёт в лифт с пищей. А иди-ка ты, милая, вот по этой прекрасной лестнице на третий этаж. А вот и Вахтанг Панкратьевич идёт. Проведёте, доктор, барышню в Первую хирургию?
- Такую красавицу! С удовольствием. – Южного типа мужчина с небольшими усиками над верхней губой, мгновенно осмотрел Калерию. И не желая смущать, предложил. - Потопали ножками по лесенке или на лифте подъедем?
- Мне хочется пройти по лестнице, если вы не устали.
- Нельзя признаваться красивой женщине, что устал. – Доктор последовал за ней и шёл немного сбоку, но рядом. – Я вас никогда не видел в нашей больнице, даже среди студентов.
- Если вы имеете в виду студентов из институтов, то я училась в вечернем училище, и практику мы проходили по всем больницам Москвы, кроме Филатовской больницы.
- Учились в вечернем училище? Почему, не на очном отделении? Почему не в институте?
- Не знаю, как вам ответить. Обстоятельства сложились так, что я могла учиться лишь вечером, - Реля грустно улыбнулась. Не говорить же Вахтангу Панкратьевичу, что она рада и этому. С её аттестатом, где в паспортной части записан не тот город, где она родилась, а совсем другой, не совпадающий с её паспортом, только в институт идти, где данные документов строго сверяются. Кроме того, с рождением сына она и думать не могла об институте – надо воспитывать мальчишку, уделять ему много внимания – где время взять? Она училище закончила не со своим курсом, из-за болезни старшей сестры, потом приезде Ларисы – родные отвлекали её от учёбы.
- Очень грустно. В вас чувствуется мощный заряд лечебного дара, у меня головные боли прошли при виде вас. – Пошутил. - Как вас зовут?
- Калерия Олеговна. Можно просто Реля.
- Откуда такие дивные имена?
- Из Космоса, - пошутила молодая женщина. Впрочем, она знала от  Пушкина, что имя ей, действительно, придумал Космос, ещё до её рождения. Деда предупредили, что явится ему внучка Реля, которая вызволит Великого Поэта из Ада, куда тот попал случайно.
- Поверю, - вдруг согласился Вахтанг Панкратьевич и остановил Релю перед дверью в Первое хирургической отделение. – Задержу вас на одну минуту. Почему идёте сюда работать? У меня, в травматологическом отделении тоже не хватает медсестёр. Может, договоримся, чтоб вы пошли ко мне, а я в Отделе кадров поменяю вам направление.
- Прошу вас, я не хочу обмена. Меня направили сюда и сказали, что это самое нуждающееся в медсестринских руках отделение.
- О, Вахтанг! - открыла дверь из отделения миловидная женщина лет пятидесяти, приятной полноты. Если бы не раздавшаяся немного фигура, Реля дала бы ей меньше лет. Но глаза дамы излучали такую теплоту, что новенькая подумала о влюбленности её в провожатого Рели. – Ты с планёрки идёшь? Но вроде она уже прошла. Я из-за операций не могла там присутствовать.
- Тяжёлые операции у тебя были, Елена?
- Если б ты знал. Но я рада таким. Чем тяжелей операция, тем больше мне хочется вытянуть больного. Ты же знаешь, что я сама скоро лягу на онкологическую операцию?
- Знаю, и очень грущу. Как отделение останется без тебя?
У Калерии мелькнула мысль, что она видит свою будущую заведующую Елену Владимировну, о которой ей пыталась рассказать Начальник Отдела Кадров. Эта пламенная женщина, ещё молодой, по всей видимости, оперировала раненых солдат, а когда они выздоравливали, ходила с ними в шикарный сад, возле больницы, чтоб добавить им здоровья. Реля не могла осуждать красивую голубоглазую женщину за то, что она добавляла здоровья воинам. Теперь оздоровляет мальчишек операциями и сама готова лечь под нож к онкологическому хирургу. И говорит всё это с задором и глубокой печалью. Калерия видела, что заведующая, действительно, больна, но её болезнь можно вылечиться без хирургического вмешательства. Но как? Калерия видела уже онкологических больных. Возле некоторых задумывалась, как помочь им? Особенно женщинам, с грудью. У Елены Владимировны завёлась боль именно в груди. У Рели тоже возможно будет такое заболевание. Она вспомнила, как страдала её, не отцеженная от молока грудь в Симферопольской больнице, где она лежала с сыном. И себе она, быть может, поможет, если дело дойдёт до операции. Как кошка найдёт себе травку, чтоб полечиться. Но как помочь Елене Владимировне? Врачу? С большим опытом.
Между тем Заведующая Первой хирургией заметила её:
- Кого это ты ведёшь к себе, Вахтанг? Уж не практикантку ли? К тебе они стекаются как к педагогу с большой буквы.
- Ошибаешься, Лена. Это медсестра и веду я красавицу в твоё отделение. Пробовал перетянуть в своё, в травму, но девушка ни в какую.
- Девушка? Да она ровесница моих близняшек, правда, смотрится потрясающе, со своим загаром, как ни Ленка моя, ни Валерия не выглядят. Скажи, ведь у тебя есть уже ребёнок?
- Да, - ответила Реля. – Провела его недавно в первый класс.
- И Лера моя тоже в первом классе с сыном отметилась. Так ты с сорокового года?
- Да. В октябре месяце родилась.
- А мои обе февральские. Войну встречали, уже ходить начали. Так отец уехал с ними в эвакуацию, а я здесь трудилась над раненными. А ты где войну провела? В Москве?
- Мы с мамой и моей старшей сестрой эвакуировались из-под Калинина. Ехали под бомбёжкой, едва уцелели.
- Девочка моя! Всем досталось. Но какая ты светлая со своим сыном первоклассником. Моя дочь мрачная ходит. Говорит трудно ей, хотя в помощь ей выделились бабушки, со стороны мужа – целый штат у неё в няньках. Тебе кто помогает?
- Чужие люди. Первая учительница приняла участие в судьбе сына.
- А это самое важное. Первая учительница если заметила мальчика, то ему будет в школе хорошо. Но ведь и учителям надо помогать, верно? Вот я твержу своей Лере, чтоб подошла к учительнице, предложила свою помощь, ни в какую не соглашается.
- Черствая у тебя дочь, - заметил Вахтанг Панкратьевич. – А Реля нет, это заметно. Хотел её к моим больным повернуть, не хочет.
- Имей совесть, Вахтанг. Уж к тебе, влюблённая в тебя кадровичка, и так много медсестёр посылает. Удивляюсь, как это она в нашу хирургию такую красавицу направила. Ревнует.
- Ладно, Елена. Отдаю тебе эту медсестру, но оставляю за собой право переманить её, если Марья Ивановна – твоя старшая сестра – станет её жёстко эксплуатировать.
- Пользуешься, что я скоро в больницу залягу? Но я вернусь, и будем с тобой сражаться на дуэли, если уведёшь от  меня эту девочку, влюбившись в неё с первого взгляда.
При этих словах Вахтанг Панкратьевич вздохнул:
- Куда мне влюбляться, у меня дочь невеста. На днях привела знакомиться юношу, - он с грустью посмотрел на Релю: - «Вот, мол, раскрыли мою тайну, и я теряю тебя».
- Да что ты! Но подожди, сейчас я отправлю новенькую в отделение, для знакомства. – Она открыла дверь и позвала: - Машенька, подойди. Вот тебе медсестра, покажи ей отделение, да не напугай. А то Вахтанг Панкратьевич грозится забрать её от  нас, если не приглянемся ей мы.
- Хорошо. Постараюсь не напугать. Пойдёмте сейчас к кастелянше, и выберем вам халат по размеру. Это на первый случай. Вообще-то нам собираются пошить новую форму – зелёненькие брюки и кофточки, так что будете разнообразно одеты, - говорила она, ведя Релю за собой, по большому, длинному коридору. Из палат выглядывали дети – кто совсем маленький, кто постарше. Матери ходили на руках со своими детьми. Полная, пожилая нянечка мыла полы.
- Вот, Нина Николаевна, новенькую медсестру веду. Господи, хоть полегче будет работать, если полный штат наберём.
- Добро пожаловать, - санитарка пропустила их дальше.
Кастелянша, кокетливая, приятная женщина лет шестидесяти выбрала Реле халат:
- Даю вам новый, без пятен. Вы его дома погладите и вышейте под воротником своё имя, чтоб никто не мог пользоваться, кроме вас. Ещё буковку вашего имени можете вышить на кармашке – тогда и я смогу наблюдать, чтоб его никто не носил кроме вас.
- Могут взять чужой халат? – Поинтересовалась Калерия.
- Ещё как могут. Свой или не постирают или не погладят, хвать из другого шкафчика.
- Шкафчики надо на ключ закрывать, - заметила новенькая.
- Надо. Да только где столько замков взять?
- У меня дома есть, я принесу. Но стирать халат со своим бельём, я против. Это же надо его кипятить.
- Стираем мы сами. Это некоторые девушки, кто хочет выделиться, стирают и крахмалят дома. Но у них есть стиральные машины и матери, кто им стирает, крахмалит и гладит.
- Чего у меня, к сожалению, нет. Ни машины стиральной, ни прислуги.
- Ладно, Вероника Захаровна, вы не пугайте медсестру, что ей домой придётся стирать халат носить, - заметила Марья Ивановна и повела Релю знакомиться с распорядком в отделении.               


                Г л а в а  10

Самое удивительное, что Марья Ивановна начала показ так, как будто хирургия была самым обыкновенным делом. Впрочем, это Реле всё было в диковинку, а старшая медсестра отработала, наверное, более четверти века в медицине, судя по возрасту и морщинам на руках: тыльные стороны кистей у неё были утолщённые, особенно пальцы.
- «Интересно, - думала молодая женщина, шагая за пожилой дамой, - делает ли она ещё инъекции? Внутримышечные уколы возможно, а вот внутривенные сомневаюсь. Такие пальцы гибкие надо иметь».
Марья Ивановна, маленькая, немного сгорбленная, как клубок катилась по коридору. Её короткие ноги пришлось перебирать быстрее, потому, что где у Рели был шаг, Марье Ивановне приходилось делать два.
- Здесь, - открыла она дверь первой палаты, - лежат маленькие москвичи, с несложными заболеваниями: грыжи, ангиомы, водянки, крептархизмы – всё это, в процессе работы изучите. Их оперируют сразу и выписывают на седьмые сутки домой, сняв швы. А некоторых беспокойные родители забирают раньше снятия.
- Со швами?
- Швы можно снять в любой поликлинике, лишь бы не загноились. Правда в этой паллете ещё лежат и нёбушки  - эти более сложные, с ними приходится повозиться.
- «Нёбушки» - это заячья губа и волчья пасть?
- Да. Но не пугайтесь. Уход за ними нужен особый, но об этом потом, - старшая медсестра провела Калерию к другой палате с закрытой дверью: - Здесь лежат подростки с тринадцати  до пятнадцати лет, есть и старше. Ребята довольно сложные и надо к ним особый подход – молодые медсёстры их боятся. Заболевания те же, что и в первой палате, случаются и тяжелей.
- Что может быть тяжелей не заращения нёба?
 - Э, - машет устало старшая рукой, - какие там нёба! Здесь случаются пиэлонериты и другие неприятные урологические заболевания.
Реле становится страшно, как в детстве, когда хочется спрыгнуть с высоты в воду, а дно в этом месте неизвестное – то ли выплывёшь, то ли утонешь.
Старшая медсестра открывает дверь второй палаты, и голос её грубеет.
- Что это ты, - говорит она строго, - залез на окно, почти раздетый, а сейчас уже холодно во дворе. К тому же со швами вспрыгнул, а ну как швы разойдутся?
Калерия не удивляется её интонации: в палате стоит такой шум, что говори Марья Ивановна другим голосом, её бы не услышали. Но при их появлении шум затих, провинившийся мальчишка торопливо слез с окна, а двенадцать пар глаз внимательно изучают Калерию.
- Новенькая медсестра! – басит кто-то из угла.
- Новая, - подтверждает Марья Ивановна и поворачивается к Калерии. – Не пугайтесь. В процессе работы вы с ними познакомитесь и, надеюсь, подружитесь. Как, ребята, не подведёте меня? Не сбежит от вас и эта медсестра, как Лиля?
- Красивая, - басит всё тот же голос. – Мы, Марья Ивановна будем вести себя хорошо.
- Ну, то-то! – Старшая закрывает дверь и поворачивается к Реле. – Не испугались?
- Детей бояться, - храбро ответила та. – Я с наркоманами на практике сталкивалась.
- Расскажете мне как-нибудь о них?
- Только не сегодня, - Калерия приложила руку к сердцу. – Дело к полудню, мне надо спешить, чтоб обед приготовить своему первокласснику.
- С другими палатами завтра познакомитесь, по ходу работы. Вам в них не работать, но надо будет знать, на всякий случай. У нас, если медсестра опаздывает или заболела, другие подхватывают её палаты. И работают за двоих. Я, к сожалению, не могу им платить две ставки, но что делать – взаимозаменяемость у нас существует.
- Вообще-то за работу платить надо, - заметила проходящая мимо врач или медсестра, с прокуренным голосом. – А то, Марья Ивановна, от вас будут, и будут уходить люди.
Калерия была такого же мнения, но не стала муссировать эту тему:
- Если лучше посмотреть другие палаты, то пойдёмте.
- Вот и правильно, - обрадовалась старшая медсестра. – А то завтра операционный день, не будет времени присматриваться. И, кстати сказать, в ваших палатах больше всего оперируемых. Не из вредности даю вам такой боевой пост, а потому что к урологическим больным, где надо по часам давать лекарство и промывать их трубочки, я не ставлю вас, от них ещё раньше сбежите, чем от тех мальчишек, которых я вам показала. Ваши палаты требуют много ходить, а где надо то и бегать – сестра должна везти на операции по утрам, причём подавать их в том порядке, как врачи назначат. Делать укол перед операцией не раньше, чем за полчаса – это надо не промахнуться. Затем забирать с операций, между делом водить на исследования – но тут, если медсёстры в операционной застряли, помогаю и я. Естественно, слежу за оставшимися больными, пока медсёстры заняты вне отделения.
- Я поняла, в моих палатах надо быть очень собранным человеком.
- Иначе беда. Как вы видели, надо и больных туда-сюда катать и следить, чтоб оставшиеся в палате не перессорились и не лезли на окна – тут надо быть психологом, воспитателем, медсестрой. Конечно, платили бы медсёстрам побольше, то и не бежали бы от такой тяжёлой работы, а пока у нас сплошной поток. Сейчас я познакомлю вас с Галей – отличной медсестрой – просто подарок мне. Пришла с двоими такими же из училища, но те вертихвостки – лишь бы им Шуры-муры крутить с врачами, а Галя – женщина замужняя и к мужчинам не пристаёт. – Марья Ивановна открывает палату, где опрятная молодая женщина, с недовольным лицом  колдует над шаловливым мальчишкой с зашитой губой.
- Здравствуй, Галочка.
- Вроде виделись с утра, Марья Ивановна, причём не один раз.
- Виделись, а поздороваться толком некогда. Вот, Галя, новенькая медсестра, будет работать в первой-второй палатах. Завтра же и выйдет. Вот забыла у вас спросить – вы сможете выйти завтра?
Калерия кивнула: - Если бы не хотела, то не пришла бы сегодня.
- Вот и хорошо. Я сейчас же вас в график поставлю. А с Галей вы будете возить завтра больных в операционную, она вам всё растолкует. Да, Галя?
- А куда деваться? Не с Люськой же она станет носиться по операционным, где моя сокурсница уже кавалеров завела.
- Потому я и поставила Люся на урологические палаты. Она хочет поступать в Медицинский институт – вот пусть специализируется на тяжёлых больных.
- Но и мои больные, особенно вот этот с губой, не должны остаться без внимания. Если он вытащит швы, Марья Ивановна, меня Елена Владимировна повесит.
- Я сегодня же пущу в твою палату двух матерей, так что у тебя, Галя, будут помощницы, обещают всё делать. И к Реле пущу двух матерей в палату малышей, чтоб новенькая наша не испугалась, и не сбежала на следующий день.
- Вас зовут Реля? – Удивилась имени Галина, но виду не подала. – Хотите посмотреть, как я вот этого неугомонного буду кормить? Но сначала мальчика надо спеленать, иначе руками размахивая, не даст его накормить.
Калерия согласилась: - Посмотрю, может, и мне придётся кормить таких детей. Мне показалось в первой палате лежит девочка с несросшейся губкой. Неужели её завтра будут оперировать?
- Не на этой неделе, - сказала Марья Ивановна. – А до той операции вы научитесь за ними ухаживать. Смотрите, как Галя это делает, смотрите.
Галя, начав корить дитя маленькой ложечкой, чтоб не коснутся швов на губе, спросила:
- Вы раньше работали в хирургии?
- Не приходилось.
- Ничего, научитесь. Мы вам рады. Как прослышали, что оформляется медсестра. У нас не хватает персонала, а ваши палаты прямо беспризорники.
- Да, - подхватила старшая, - вас нам Бог послал. Вы поговорите с Галей, а мне надо отчёт составлять. Галя, покажешь новенькой остальные палаты?
- Хитрая вы, Марья Ивановна. Но, делать нечего, покажу.
- Прекрасно, - радуется старшая медсестра. – А вас я, Реля, поставлю в график с утра, чтоб вы сначала познали все азы хирургического отделения.
- Согласна. Единственная просьба, по воскресеньям я выходная, потому что у меня сын, первоклассник. Надо, чтобы он в свой выходной видел маму.
- Это, пожалуйста! Девицы мои новенькие, с удовольствием дежурят по воскресеньям, потому что нет операций.
- И с дежурными врачами легче амуры крутить, - заметила Галя, укладывая накормившего ребёнка в постель и обрабатывая швы ему: - Спи теперь. Тебе положено спать, чтоб выздоравливать. Пойдёмте, Реля, я вам покажу остальные палаты.
- Спасибо, Галочка, - Марья Ивановна ушла к своему столу.
А Реля задержала Галю в её палате:
- Не знаю, скромно ли спрашивать, но кто делает такие ювелирные швы на губках?
- Эта операция особенно удаётся Тамаре Шалимовне. Завтра, на пятиминутке, я тебе её покажу. Можно на ты обращаться?
- Нужно. – Улыбнулась Калерия. – А что такое больничная пятиминутка? Я работала в детском саду, так нас заведующая собирала в своём кабинете во время сна детей и «пятиминутка» превращалась в сорок, а не то в полтора часа.
- Неторопливо работают в детском саду. Наша пятиминутка это небольшой обзор, как прошла ночь, кто из больных как себя чувствует и вперед, в операционные.
- Но и в детском саду неторопливо работала лишь заведующая, поэтому я спорила с ней, потому что детей, спящих, нельзя оставлять на десять минут, станут баловаться и даже может дело дойти до травм. А уж остальная работа – тоже круговерть такая, не позавидуешь.
- Это если хорошая воспитательница, - возразила Галя. – Ты, чувствуется, такой и была. А теперь тебе предстоит стать хорошей медсестрой. Но я тебе проверку устрою. Хочешь посмотреть, какие губки бывают до операции.
- Я вроде видела в своей палате.
- То цветочки, а вот ягодка у меня завелась. Проходи, не бойся.
Калерия прошла к кроватке и увидела. Не оперированная губка потрясла её. Мальчик спал, открыв рот, а большая, раздвоенная до носа губа открывала зияющее пустотой отверстие. Создавалось впечатление, что у ребёнка вообще нет верхней челюсти.
- Волчья пасть? – поразилась Калерия.
- Заячья губа и волчья пасть рядом ходят.
- Всегда?
- Не совсем. Ну, как их оперируют, ещё на деле увидишь. Как ухаживать тоже приспособишься. Марья Ивановна поможет. Она за такими детьми здорово следит, потому что ей и в отчётах писать об улучшении или ухудшении приходится. А сейчас пойдём, я тебе покажу другие палаты. Вот бы где я не хотела бы работать. Там самые трудные больные – урологические. Тяжкие больные там. Оперируют из этих палат редко, но лежат они подолгу – и до операции и после. Вот и отдают их тем девчонкам, которые ещё в институты поступать будут. Ты не собираешься?
- Нет. У меня ребёнок растёт – много внимания ему требуется, на учёбу не остаётся.
- Но ты выучилась на медсестру.
- Два года проучилась по вечерам. Днём работала.
- Хорошо училась?
- Я учиться плохо не могу, даже если сильно стараться, - пошутила Реля.
- Ой, а я дневной техникум еле закончила. Учиться не люблю, а работать мне нравится.
- Марья Ивановна тобой не нахвалится.
- Старшая меня обожает. Она и тебя станет любить. Ты на фоне свистушек будешь выделяться.
- А кто свистушки? – Удивилась Калерия.
Те, которые в институты мечтают поступить – я с ними училище заканчивала. Только сдаётся мне, что никуда они не поступят. Это всё кокетство, перед мужчинами-врачами, чтоб была причина с ними поболтать, да ты сама увидишь. Вот сегодня нет операций, и их в палатах не найдёшь. А если найду, то очень удивлюсь, - Галя открыла дверь в урологическую  палату. 
Первое, что заметила Реля, в паллете находилась родительница. Она сидела и читала книгу возле кровати своей девочки, которая при виде Гали протянула к ней руки.
- Что? – Улыбнулась Галя, подходя к кроватке со спинкой, чтоб дети не вываливались из неё. – У нас, говорят, сегодня трубочку вынули из животика? Да, Анка?
- Да, - звенит тонкий голосок и девочка поднимает рубашечку, дав медсёстрам посмотреть на тщательно заклеенную дырочку, - не видно. Теперь моя дырка зарастать будет. Так мне и маме Тамара Шалимовна сказала.
- А чего ты кричала на всё отделение?
- Слышно было? – Девочка смутилась.
- Не слышала бы, не говорила.
- Я думала, больно будет.
- Разве Тамара Шалимовна может сделать больно.
- Не было больно. Только щипало немножко, когда она перекисью промывала.
- Эх ты! – Галя жмёт девочке кончик носа.
- А я-то как расстроилась, - вступает в разговор мать, - думала, повезут в операционную, чтоб под наркозом трубку вынуть.
- Трубочку, под наркозом? – удивляется Галя.
- Так Аня так орала, еле уговорили.
- Ничего, зато теперь свободная. Хорошо тебе, Анка?
- Хорошо. А когда ходить разрешат?
- Завтра, наверное.
- Она сегодня хочет, - жалуется мать.
- Вреда ей не будет, если сделает десять шагов сегодня.
- И врач так сказала, - радостно сообщает Анка.
- Походи сегодня немножко, - кивает Галя и они выходят с Релей в коридор.
- Страшно? – Спрашивает Галя, увидев измученные глаза Калерии.
- Есть немножко. Проводи меня к ящикам, чтоб я повесила халат.
- Лучше возьми домой и со всех сторон его отметь – новый же. Повесишь немеченый, кто-нибудь подкинет тебе старый или ночные будут в нём щеголять.
- Правильно. Я и замочек завтра принесу, чтобы ящик закрывать. А что другие палаты не досмотрели, то, в процессе работы, будет интересно с ними познакомиться. Марья Ивановна, я ухожу, халат с собой забираю, чтоб погладить его.
- Я уже поставила вас в график, можете ознакомиться. Вот, все воскресенья ваши. И в следующем месяце, если захотите днями работать, воскресенья вам освобожу.
- А что, в октябре можно работать в ночные смены?
- Можно. Но я вам советую и октябрь отработать в дневные смены – больше практики. Но если вам потребуется какой день освободить, я смогу вас заменить другой медсестрой. Например, поменять вас сменами с ночной. Мы так делаем по надобности.
- До завтра, Марья Ивановна, - Калерия пошла к выходу.
Галя за ней: - Ты не бойся. Это поначалу коленки дрожат, а потом увидишь, как необходима твоя помощь и станешь хорошей работницей. Но ходить тебе по этой парадной лестнице не советую. Завтра, если по ней будешь подниматься, тебе навстречу будут идти врачи из всех отделений на конференцию.
- Значит, - догадалась Калерия, останавливаясь перед дверью, - мне надо пройти подвалом и лифтом подняться на третий этаж.
- Вот как раз на этом лифте мы будем с тобой возить больных на первый этаж.
- Но я всё же завтра пройду по этому пути. Как-то спускаться в подвал не хочется.
- Дело твоё. Но со всеми врачами придётся знакомиться.
- На ходу знакомиться не стану. По ходу работы, познакомимся – так интересней.

Раз уж устроилась на работу, Калерия не могла не пойти в школу. Думала дождаться своего ученика и пообедать вместе дома. Но Олежка, как оказалось, уже отобедал на продлёнке, куда пошёл с удовольствием.
- Ой, мама, ты, что ли за мной? А мы уроки уже поделали на завтра и собираемся играть в футбол. Хочешь посмотреть, как мы играем?
- Хочу.
- Пошли. Это за школой стадион.
Калерия посмотрела, как играют первоклассники, и подивилась, что все уже знают имена, но зовут друг друга прозвищами. Причём прозвища больше всего исходят от фамилии. Олежку звали «Митро», кого-то Карп – видимо от Карпова. Одного ершистого паренька «Виго» - фамилия была Вигуро. Ещё обзывали «Вантом» - Вантурина. Насчёт Вигуро и Вантурина Калерия знала немного от Галины Николаевны – мальчики шалуны, ей с ними очень нелегко. Вигуро из очень культурной семьи и видимо те умоляли учительницу не жаловаться на него директору, чтоб не отправил в другую школу, где с реактивными детьми занимаются психологи. Но это диагноз, когда человек не может приспособиться к дисциплине – он может протянуться за человеком на всю жизнь и перекрыть ему доступ в институт, поставить крест на карьере. – «Таких не берут в космонавты», - сказал ей Олежка шутя. – «Хорошо, пойдут в армию, их там научат», - отвечала Реля сыну. – «Но и армию не берут психов», - ответил по взрослому сын.
Понаблюдав немного за игрой в футбол, Калерия пошла в помещение школы, надеясь застать там Галину Николаевну, но встретила соседку из их дома. Она выходила с подносом из кабинета директора школы – видно носила поесть этому неугомонному человеку.
- Вы тут работаете, тётя Люба?
- Да вот кормила Бориса Григорьевича. Носится, бегает, со своим бассейном, не ест, как следует, далеко ли до беды?
- Так это вы накормили моего сына обедом?
- И с удовольствием. Представь, богатенькие – а их в школе много – брезгуют школьными завтраками, а уж про обеды и говорить нечего. А Олежка – милый мой соседушка, есть всё, что предлагаю. И лишнюю котлетку съел за парня, который губы скривил: - «Не буду я есть вашу бурду, меня дома обед хороший ждёт». И уехал на машине барчук этакий. Правда, отец его отругал, что не обедал в школе. Домработница уехала на похороны, дома шаром покати.
- Ничего, папа его в ресторан свозит. Или совсем не накормит, завтра же станет питаться в школе.
- Да, на первых порах многие отказываются, а потом едят – голод не тётка. К тому же обеды привозят хорошие детям, некоторые учителя, если остаётся, кушают с удовольствием. 
- Как я рада, что вы, тётя Люба, моего потомка кормите.
- А уж я как рада, детка. Сколько живёте в нашем доме, я любуюсь на вас. Таких хороших родственников Нюшка не приняла в свою змеинную семью. А теперь родились у Николая больные дети, и этих не хочет признавать – Княгиня чёртова или как там её зовут?
Калерия улыбнулась: - Звали, когда я приехала «Королева – мать», потому что всех спекулянтка одевала-обувала. Но как она развела нас с Николаем, и умер Гаврила, по её вине, думаю, не называют так.
- Правду говоришь, по Нюшкиной вине Гаврила умер. Она же над ним издевалась, хотя и одевала как пана какого, в дублёнки, в сапоги заморские. А вот ничто ему не было мило – в мгновение взял и помер, не дожив до пятидесяти лет. Говорят, девочка, переживал тяжко ваш развод с Николаем и рождение у старшего сына больных детей.
- Мне тоже так кажется, что вот это всё свёкра моего бывшего подкосило.
- Встретился он мне как-то на Патриках, уж как они квартиру в Чертаново получили. – «Что, - говорю ему, - Гаврила, скучаешь по родным местам?» - «По внуку, - отвечает грустно, - скучаю, по невестке, которую мой сын, по дурости, потерял». Тут я рассмотрела и вижу, что за вами он наблюдает. Вот же до чего, Реля, он тебя и Олежку обожал. Помню, я сказала ему, что не только ему ты нравишься, но и молодым людям – Гаврила зубами заскрипел. Говорит мне, что, мол, не только молодым, но и юнцам зелёным. И указал на племянника моего – Сашку. Он тоже по скверику за вами с Олежкой ходил как привязанный.
- Да что вы, тётя Люба! Саша ваш лет на двенадцать меня моложе.
- А и мальчишки влюбляются во взрослых тётей. Теперь моему племяннику пятнадцать лет уже. Ему бы в девочку влюбиться, так нет же, твердит матери, что вырастет и на тебе женится.
- Что-то я «жениха» своего не вижу давно, - улыбнулась Калерия.
- А переехали они на улицу Готвальда – немецкое какое-то название.
- Знаю я, эту улицу – хороший район.
- Хороший район, а гуляет Саша, как Гаврила за тридевять земель, на Патриках.
- Увижу, поговорю с ним серьёзно, - пообещала Калерия. – Я не приветствую, когда мальчишки влюбляются во взрослых женщин.
- Да какая ты женщина. Углубилась в воспитание сына и как девочка выглядишь. В нашей школе, в Олежкином классе или в параллельном есть такая девочка Жанна – хорошенькая. Так её мать, даже старше тебя, приветила паренька моложе себя на семнадцать лет – живут.
- А она за дочь свою не боится? В своё время мать состарится, а девочка может вызвать любопытство у отчима.
- Так оно и будет, если она не бросит этого юношу. Но тренером она у него – вот и резвится.
- Какие нелепые бывают матери – совсем о детях не думают, - возмутилась Калерия.
- Это что! Ты помнишь двух близнецов Селезневых. Такие важные гуляли,  по Патрикам – внимание к себе привлекали. С папай и с мамой. Мама у них так себе, а отец представительный.
- Отец этих близнецов представительный, но, кажется мне, лентяй. Родили они с женой близнецов, так родные теперь работайте на них. Может, я ошибаюсь, но папа точный лодырь.
- И правда, работать он не любит, сам говорит об этом. Имеет зарплату инженера и доволен, а жена требовала большего, чем 120 рублей в месяц.
- Она сама-то работала? – Заинтересовалась Реля.
- В канторе где-то подвизалась – тоже не денежная работа. И познакомилась каким-то образом с дипломатом. Он её вроде на машине подвозил и слово за слово, сошлись они на ложе. Понравились видно друг другу или дипломату надо за границу лишь с семьёй выезжать – делает Нинке предложение. Она в радости сообщает об этом своим приятельницам по работе. И показывает «жениха», который приехал за ней на машине.
- Вот это она зря хвасталась дипломатом, - заметила Калерия.
- Ой, зря! Дипломат, не будь дурак, приглядел себе девицу-красавицу из Нинкиной же конторы. И зачем, подумал, быть может, ему Нинка с двумя капризными близнецами?
- Его молодая жена сама сможет родить.
- Вот уж верно. И оставил он Нинку в момент. Даже какие-то отступные деньги ей предлагал. Но она не взяла, а пролежала на диване как мёртвая три дня – никто не мог её разговорить, даже сыновья. И больше я её не видела, а сыновья-то в нашу школу ходят с отцом. Спрашивала я у него, что с Ниной, говорит, что из психиатрички не вылезает.
- Жалко женщину, но с дипломатом ей нечего было встречаться при не разведённом муже.
- Так развелись же. И тот был рад, что дети за границей станут жить, хоть мир увидят.
- Не повезло, значит, и детям, если хотели уехать.
- Да уж! Пёрышки с них слетели, а гонор до сих пор не оставляет.
- Тётя Люба, такую неприглядную историю вы мне рассказали. Уж не на меня ли намекаете, что с дипломатом и я встречалась. Так у нас никаких амуров, кроме поездок по Москве и Подмосковью – я их с историей России знакомила.
- Знаю я, что ты девушка честная, на чужого мужа не позарилась. Хотя соседка твоя, Машка, плетёт, что он тебе в Польшу поехать предлагал.
- В гости. И мы поедем с Олежкой, когда немного денег соберём. И до свидания, тётя Люба. Спасибо вам, что сына моего пригрели. Я сейчас в больницу устроилась – работать с 8.30 до 18 вечера. Вторыми завтраками и обедами вы его кормить станете. А я уж как-нибудь, прибежав с работы ужины готовить.
- Девочка моя, вот ты запрягла себя и опять в работу тяжёлую и не денежную.
- Что делать! Больным тоже помощь моя требуется.
- Героиня, прямо таки героиня. В какую больницу устроилась?
- В Филатовскую, где у меня Олежка лежал маленьким.
- Так это близко.
- Потому и устроилась. До свидания, тётя Люба. Пошла домой пообедать, заодно ужин готовить на вечер.
- Спасибо, что поговорила. Мне с умной девушкой беседовать, что мёду напиться.


                Г л а в а  11

   
    Первый день в больнице. Сразу и операции. Хорошо, что у неё в наставницах Галя. Моложе Рели на шесть лет, но пришла работать в хирургию раньше на три месяца, освоилась уже и может поруководить.
- До завтрака, - планирует она работу, - мы можем отвезти парочку грыжат в операционную. Елена уже мыться пошла – это обязательный ритуал перед операциями. Моются они не меньше получаса, одеваются во всё стерильное.
- Я эту процедуру видела на практике, - улыбается Реля. – А кто это Елена?
- Вот тебе раз! А кто восхищался нашей заведующей? Комплименты ей тихо расточал. Русской красавицей величал!
- А почему вы её называете Еленой.
- Ну да! Елена прекрасная – это так врачи говорят – старые и молодые. Мы тоже ею восхищаемся, как все, как ты. А ещё её у нас мамкой Лялькой кличут – сама не знаю почему. Марья Ивановна говорила, что с войны так зовут, хотя Елена тогда молодая была.
- Елена Владимировна воевала?
- Не воевала, а здесь госпиталь во время войны был. Я мало знаю о тех временах. Это нам с тобой вместе предстоит узнать. Чувствую, что ты, девушка, любознательная. А сейчас побежали за промедолом – покажу тебе, где его взять.
- Зачем промедол? Это же наркотик?
- Больных, перед операцией им обезболивают,  это ты знаешь?
Калерия кивает головой. Она знала, что перед операцией больных обезболивают, но не думала, что наркотиками. За промедолом путь не близок; надо спуститься на первый этаж, где ценное лекарство им выдают под расписку. Вот какая честь наркотику. Но в данном случае он играет роль благородную – помогает детям перенести операцию.
- Наркоманами они от одного укола не станут, - тяжело поднимаясь по лестнице, потому что лифт уже занят, говорит Галя, - а болей почти не чувствуют. – И ворчит. – Не могли сделать лифтов побольше.
Тяжеловато ей. Вчера Реля чуть ли не в ровесницы зачислила свою наставницу. Полные женщины старше своих лет выглядят. Сама Реля рада: она любит спускаться и подниматься по лестницам. Пробежаться бы и сейчас, как те молодые врачи, которые, прыгая через ступеньки, обгоняют их. Оглядываются на медсестёр.
- Новенькая? – Спрашивают у Гали. – Или студентка? – Убегают, не дождавшись ответа.
- Имеешь успех, - Галя насмешливо кивает им вслед.
-  А кто это?
- Анестезиологи, ортопеды, отоларингологи, травматологи – одним словом специалисты. Те самые, кто сражается с болезнями скальпелем. Спешат на конференцию. А вернее опаздывают. Иначе бы с тобой сейчас познакомились. Но уже авансы делают – глазки строят.
- Тебе лучше знать, - улыбается Реля. – Ты через это уже прошла.
- Я не их объект – толстая, выгляжу старше своих лет. Да и метка у меня на руке, - показала кольцо. – Но как тебе понравилась моя шутка в отношении здешних Дон-Жуанов?
Калерия улыбнулась: - Самая сильная часть твоей речи – про скальпель. Если эти люди большую часть рабочего времени, и лучшую часть души отдают больным детям, а худшую разбрасывают по сторонам, простим им это небольшое заблуждение. А, Галчонок?!
- Э, да тебе палец в рот, не клади, откусишь.
- По мелочам не размениваюсь, кусаю по локоть.
- Ба, вторая Зинаида, - смеётся Галя.
- Что? – Шутит Реля. – У меня есть соперница?
- Зина - заноза. Познакомитесь ещё. Представляю, как вы понравитесь друг другу. А теперь иди за стерилизатором на кухню, куда мы с тобой его относили. Пора делать уколы первым двум претендентам из твоих палат. Значит так. Делай пока, а я загляну в свою палату. Хоть там две матери сегодня, но их надо время от времени просвещать, чтоб не случилось чего непредвидимого.
Они расстаются ненадолго. Калерия сливает воду из стерилизатора, ей приходилось это делать и на практике, когда подрабатывала по ночам. Говорят, в некоторых больницах есть централизованные стерильные, куда медсёстры сдают использованные шприцы, их обрабатывают специальными растворами, затем промывают и помещают в автоклавы, шприцы и другие инструменты там прекрасно обеззараживаются. Вот бы в Филатовской больнице пришли к такому методу. А то, в течении дня, сколько приходится кипятить шприцы. Галя сказала, что неоднократно. А они от кипячения портятся. Мало того, случается, что забегаются медсёстры, забудут о них, шприцы горят. Марья Ивановна требует, чтоб покупали новые шприцы, за свой счёт, даже если медсестра в «поджоге» не виновата. Но если медсестра работает усердно, и Марье Ивановне это нравится, иногда заменяет «горелые» шприцы из запасов отделения. Как бы Реле, в первые же дни, не нарваться на сжигание шприцов – денег нет, чтоб их покупать. Поистратилась родительница, провожая своего любимого сына в первый класс. Теперь у них на еду мало осталось – хорошо, что Олежка питается обедами в школе. Вздохнув, она несёт стерилизатор в перевязочную, где им отведён маленький столик. Она несёт не остывший ещё стерилизатор, а два малыша возле её палаты рассуждают:
- Шприцы жарила, - говорит один строгим голосом.
- А зачем? – делает испуганные глаза второй.
- А чтоб не больно было колоть.
И в перевязочной, где она готовит всё для инъекций, слышно продолжение их разговора:
- Ты с чем сюда пришёл?
- Грыжа у меня. Её мне будут вырезать – так мама сказала.
- А у меня была шишка вот здесь – уже вырезали.
- А меня ещё будут оперировать – это страшно?
- Дурак ты, что боишься – совсем даже не больно.
- Да! У тебя шишка, а у меня грыжа.
- Ещё раз дурак. Не всё равно, что резать? Шишку или грыжу?
- Резать? - первый малыш будто и не произносил раньше этого слова. – Не дам!      
Обстановка там накаляется и очень кстати выглянувшая Реля останавливает их вопросом: - Малыши, кто из вас Шамов?
- Я, - жалобно отзывается тот, который только сейчас так стойко отстаивал свою независимость.
- Иди в палату и ложись на кровать.
- А зачем?
- Укол тебе надо сделать.
- А я не дам! – почти кричит он на медсестру.
- Ну, и ещё раз дурак, - говорит его собеседник, - всем, перед операцией уколы делают. Мне тоже укололи, и я не плакал.
- А я не дам себя колоть, - бунтует Шамов и, поддёрнув шортики, независимо уходит в палату с видом человека давно получившего паспорт и забывшего, когда справлял пятилетие. Со стороны этого бунтаря Реле ждать помощи не приходится. Это не Олежка, у которого в пять лет врач, пришедшая по вызову, заподозрила воспаление лёгких. А поскольку сынишка неоднократно болел этим, устрашающим в младенчестве заболеванием, напуганная доктор, не дожидаясь рентгена, назначила инъекции пенициллина. Медсестра пришла через полчаса, едва Реля успела сходить в аптеку. Но её маленький, смуглый человечек не дал ей колоть свою ягодицу. Потребовал, чтоб это сделала мама, а Реля только-только стала на практике колоть взрослых. Как Олежку не убеждали, что пришедшая тётя делает уколы лучше, не дал ей колоть. Случилось обратное: медсестра держала мальчонку на руках, мать колола. Так продолжалось два дня – на улице стояли жуткие морозы, врач запретила вести мальчика в такой холод на рентгеноскопию. Как только морозы спали, Реля решилась, и они прогулялись в Филатовскую поликлинику. К великой радости выяснили, что воспаления у Олежки не было. Два дня мальчонка терпел инъекции, но видно от матери их сносить легко. Реле не верилось:
- Неужели тебе не больно было, родной мой? Не разу не вскрикнул.
- Ты не больно делаешь уколы. Совсем не заметно.
У Рели горячо стало под сердцем: это надо так верить в мать! Помогал ей спокойствием – маленький, родной, солнечный человечек.
Этот, который скрылся от неё, тоже маленький, чей-то родной, и, быть может, мать тоже зовёт его «Солнышком». Но как сделать так, чтобы он тоже поверил ей, как в его возрасте Олежка.  Реля со шприцом идёт в палату и застаёт там удивительную картину: «независимый» мальчик забрался под кровать и испуганно выглядывает оттуда. Приходится звать на помощь Галю. Та приходит и, нагнувшись, достаёт бунтаря из-под кровати:
- Дорогой товарищ, да ты никак трусишка? Давай-ка снимай штанишки. Да ты плачешь? А вспомни, как стойко держался Мальчиш-Кибальчиш.
И хотя «дорогой товарищ» мог не знать о Мальчише, он прислушивается к словам Гали, которая тихонечко оголяет ему ягодицу. Чем Калерия воспользовалась и быстро делает укол. Мальчишка конечно его ощутил и только хотел возрыдать, как Реля удалила иглу:
- Всё, уколола уже, ты не успел заплакать, - ласково сказала она бунтарю. – Больно было?
- А ты, что ли уколола? Больше не будешь?
- Хватит тебе, - говорит Галя, целуя малыша в щёчку. – А теперь давай-ка в кроватку, а потом мы с тётей Релей приедем за тобой на каталке и отвезём в большую комнату, где твою грыжу погреют синим светом и она убежит от тебя.
- Куда убежит? – всё ещё недоверчиво, сквозь непросохшие слёзы.
- В лес, к волкам. Пусть у волка в боку живёт, а не у Андрюшки.
- Конечно, отправим её к волку, - радуется такой возможности маленький пациент.
Калерия, не откладывая в долгий ящик, делает укол второму мальчику из чужой палаты, по просьбе Марьи Ивановны, и возвращается к своему бунтарю, которого скоро повезёт в операционную.  Андрюшка смирно лежит на кровати и ждёт, когда за ним приедут, чтоб отвезти в интересную большую комнату, где делают чудеса – отправляют грыжи в лес, к волкам, а новый друг считает своим долгом развлекать его:
- А вот и наша медсестра пришла – зовут её Реля. А вон доктор идёт с трубочкой на шее. Этими трубочками доктора выслушивают грудь и спину, называются трубочки стемиоскок.
- Эх, ты! – Андрюшка даже приподнялся на локте. – Не стемиоскок, а скокобок.
- Что трубочка колобок, чтоб прыгать.
Их спор прерывает доктор, появившись в палате:
- О чём спорите, друзья. Ну-ка, герой, дай я тебя послушаю, - приставляет трубочку к Андрюшкиной груди, а сам с Рели глаз не сводит, которая переодевает девочку, у окна. – Так. Дыши! Ещё разочек. Молодец. Давно омнапон  делали? – спрашивает у Рели, не спуская с неё глаз. Даже, кажется, улыбнулся. И не ведает о том, что на неё такие улыбки и взгляды не действуют. По своей ночной подработке в другой больнице этой весной, Реля знала цены «влюблённости» медиков. Врачам очень легко заводить интрижки в больницах – ночные смены, много свободного помещения способствуют тому, что любой врач, желающий развлечься запросто может назначить свидание понравившейся ему медсестре или лаборантке. Почему-то не очень любили женщин врачей, но те и сами были распущены, сами вымаливали свидания. А потом ссоры между женщинами, драки – кто-то беременеет, кто-то имеет претензии  отбить мужчину от семьи. Саму Калерию Бог отвёл от такого позора, не потому, что ни один мужчина на неё не польстился. Наоборот, к её небольшой седине, освещающей лицо, словно фонарики сильная половина человечества не оставалась равнодушной, и желали испытать женщину в постели. Возможно, что тогда, весной, она бы поддалась – у неё не было Домаса, а Юрий, с его платонической любовью, желающий перевести её в другое качество, сильно травмировал ей душу. Возможно, действовала весна – только Реля стала отвечать на улыбки такого вот влюбчивого врача. Но Бог видно хотел её предостеречь, и однажды направил к ординаторской, где собрались молодые медики, не то отмечали день рождения кого-то, не тот Майский праздник. Как сельдей в бочке собрались любвеобильные мужчины и хвастались, кто, где и какую женщину покорил. Между хвальбой и анекдотами, перебирали прелести своих партнёрш, отмечая у кого достоинство, а больше недостатки. Одна была жадная. К принесенной бутылке не выставила хорошей закуски. – «А где её взять? – Подумала Реля. – Когда человек целый день на работе и в магазине нет блата». Вторую, к ужасу молодой женщины, советовали не встречать на лестнице или в лифте: - «Так прижмёт, что не отделаешься одним разом». Третья «может лишь в одном положении». – «Где, - думала с недоумением Реля, - показывать женщине вершину любви? В лифте? Или на лестнице?» Она ужаснулась услышанному. И это говорят культурные люди? Врачи? На женщин смотрят как на проститутку.  Не учитывают никакого её жертвенного состояния. Ведь чаще всего женщина несёт на себе последствия случайных связей. И вместо тихого поклонения ей, какое Калерия испытала от Юрия и других своих нечастых поклонников, ей бы не хотелось, чтоб таким образом говорили о ней. И вдруг Реля услышала, заговорили не то с обожанием, не тот с насмешкой об одной из медсестёр – эта и в постели хороша, и в доме у неё порядок – имеет отдельную квартиру – а главное, готовит превосходно. Правда готовит, наверное, не сама прелестница, а старая мать, но поесть вкусно всегда приятно. И при всех этих достоинствах нет у прелестницы детей, которые бы мешали любовным утехам. При этом, как показалось Реле, врачи предлагали друг другу испытать эту женщину. По принципу – имел сам, поделись с другом. Но Реля слышала от других медсестёр, что эта «добрая» во всех отношениях женщина, никому не отказывающая, имеет ещё одно свойство – она заражает их не хорошими болезнями. Вот врачи и расщедрились – предлагают её друг другу, чтобы по очереди ходить лечиться. Сама медсестра, как не странно, считалась здоровой, а вот поклонники раз за разом бегают в вендиспансер.
Наконец, в той сельдяной бочке заговорили о Реле:
- Неужели никто нашу новенькую цыганочку не пробовал? У неё такие глаза.
- Лишь за глаза сожгли её на площади, - запел кто-то, - потому что это колдовство.
- Так, друзья, цыганочку оставьте. Она мне стала улыбаться. Вот когда попробую её, скажу вам, какая она.
Этого Калерия вытерпеть не могла: она резко открыла дверь ординаторской:
- А не надо говорить обо мне в вашей компании. Сразу скажу, что я не подходящая для ваших забав. Не люблю таких мужчин, которые переносят плохие болезни от одной женщины к другой. – Вспомнив, что та «добрячка» подкармливает эту свору, рассердилась. - Никогда не приготовлю вкусного ужина, потому что все деньги трачу на сына, не на кобелей.
- Фу! Как ты выражаешься.
- Я ещё не всё сказала. Я не терплю курящих мужчин, и никогда бы не стала с таким встречаться, не то чтобы в постель ложиться.
- А если он тебе букет роз душистых принесёт?
- Цветы в букетах не приветствую. В моей маленькой комнате их некуда ставить. – «Да и вазу индийскую у меня изъяла Татьяна Семеновна». И чтоб добить этих любителей хорошей еды, решила ответить им тем же: -  Мне лучше вкусного бы поесть, но не мною приготовленного – на это ни денег нет, ни времени. А ведь у вас денег нет, чтоб сводить даму в кафе. – «Что плету! Когда это я бросала Олежку и шлялась по злачным учреждениям? Один или два раза была в кафе девушкой, а в Москве школьника не оставишь, чтоб идти с такими людьми гулять».
Один наглый ответил: - В кафе или ресторан сводить можно, но тебе придётся хорошо расплачиваться за это.
- Неужто утаиваете из бюджета семьи, чтоб делать такие вылазки? – Съязвила Реля.
- А я холостяк, в данное время. Так что придётся тебе за поход в ресторан не только обслуживать меня в постели, но и убираться в холостяцкой квартире.
- Брось, Борис, - пробасил кто-то, - пугать юную женщину. В твоей холостяцкой квартире она не почувствует тягу лечь в постель, а убираться будет всю ночь в том бардаке.
- Вот, - подытожила Калерия, - а мне бы поспать после тяжёлого рабочего дня. – «Но дома, а не холостяцкой квартире».
- Да ещё хорошо покушав в ресторане, - произнёс тот де бас. - Если любишь сладкое, значит сама вкусная.
- Хватит обо мне. Прошу вас больше не говорить обо мне как о доступной женщине, тем более, я скоро ухожу из вашей больницы – мне здесь не понравились болтливые мужчины.

Вспомнив всё это, Калерия с насмешкой посмотрела на врача – неужели и в этой больнице ей придётся отбиваться нехорошими словами от Ловеласов? А на вопрос, какой укол делала Андрюшке, ответила:
- Не омнапон, а промедол я делала пятнадцать минут назад. О чём записала в истории болезни, которую вы принесли с собой.
- Вот и ладненько. Подавайте Андрюшу в операционную. А вернётесь назад, делайте укол  следующему и туда же везите. Сегодня на двух столах будут оперировать, надо чтоб больные не задерживались.
- Извините, а вы кто, доктор. По моему, не из нашего отделения.
- Иными словами имею ли я право командовать вами? – улыбнулся мужчина. – Не волнуйтесь, я – анестезиолог – так что контакт между нами должен быть тесный. – Улыбнулся и ушёл.   
А Реля пошла за Галей, чтоб помогла ей отвести Андрюшку в операционную. Галя была свободна и, сказав матери, находящейся в её палате, чтоб посмотрела за другими детьми, пошла по коридору за Релей. По дороге прихватили каталку, стоящую у лифта.
   
                Г л а в а  12

Совершенно голенького Андрюшку закутывают в одеяло, поверх которого надет белый пододеяльник. Закутывают плотно, как в конверт, чтобы он по дороге, под действием промедола, им какой-нибудь фокус не выкинул и везут этого «Ваньку-не встаньку» в операционную, на первый этаж. Мальчик закрывает глаза, как от великой усталости, или вдруг они открываются и недоумённо смотрят на Галю и Релю: - «Что, мол, за люди такие? И куда меня катите?» Калерия нежно поглаживает хохолок, беленький чубчик, единственное, что напоминает воинственного Андрюшку.
- Что, - Спрашивает Галя в лифте, - Никак к тебе бабник Василий наведывался?
- Его зовут Василием? Этого анестезиолога?
- Честно признаться не знаю, как его мама с папой нарекли. Это я его тайно прозвала котом Василием, потому что цепляется к каждой новенькой медсестре или врачихе. Но ты его очаровала, в палату пожаловал, такого он даже в пору ухаживаний за Люсиндрой не позволял себе, хотя очень крутился возле неё.
- Люсиндра – это красивая девушка из урологических палат? Но так эта красота дохнула на меня в ординаторской, на пятиминутке, я думала на ногах не удержусь. Курит девушка. И от Наташи – её подруги, которая у нас процедурной медсестрой работает, попахивает.
 - Вот-вот! Хоть в подвал, хоть на чердак идут курить с мужиками обе красавицы. И не от каких предложений не отказываются: в кабак ли, на квартиру ли к временно «холостому» мужику, у которого жена в отъезде или на отдыхе – идут.
- Врачи мужского пола все, наверное, женатые?
- А ты думаешь! Женятся ещё со студенческих лет, возможно даже по любви, а потом разуют глаза, что в медицине полно свободных девушек и женщин, мысли у них разбегаются. В стационарах такие возможности: кабинетов много пустует по ночам. Важно только ключик достать. Красавицы мои первоначально просили у Марьи Ивановны лишь ночные смены. И по аборту уже сделали. Всё ко мне приставали, поскольку я замужняя и не беременею, то не знаю ли какого средства, чтоб свободной оставаться. Они ещё и к тебе приставать будут.
- И напрасно, - улыбнулась Реля, - я тоже в этих делах специалист небольшой. Потому не очень подпускаю к себе мужчин. Не только из-за боязни получить заразу, но и беременеть боюсь. А у тебя, Галя, есть дети?
- Никак не получаются, хотя третий год замужем. – Лифт остановился и они сосредоточенно вывезли из него каталку с крепко спавшим Андрюшкой. Поехали, потихонечку и Галя продолжила: - Сначала радовались мы с мужем – для себя жили, - а сейчас сомнения точат: а что как совсем детей не будет? А мой муж их любит. И я, признаться.
- Не грусти. У моих знакомых восемь лет их не было, потом не успевали рожать.
- Вот это утешила. Ждать восемь лет, чтоб под старость родить футбольную команду. Я так не хочу. В крайнем случае, пойду работать в детский дом и выберу нам с мужем ребёнка совсем маленького, чтоб не знал, что не родные – так мы с мужем договорились.
- А где он у тебя работает?
- Шоферит. Денег нам хватает. Дедушки-бабушки тоже водятся. Так что будет кому воспитывать.
Калерия вздохнула: - «Дорогая моя, лучше бы ты на свои силы рассчитывала, а не на дедушек, бабушек. Если простые у тебя родители – это подарок. А ну как моя мама – с гонором и такими фокусами, что не обрадуешься её помощи».
- Запоминай, Реля, все закоулки, по которым едем, потому что и одной тебя придётся возить или с практикантами. У нас однажды Лиля – моя ровесница так блуждала по этим лабиринтам, что еле её нашли, и больной отошёл от укола. Был скандал, и она отказалась от палат, где много делают операций.
- То-есть моих палат?
- Да, навязали тебе, только пришедшей в хирургию, а это жуткий фронт работ.
- Не бойся, я на фронтах уже бывала. Выбираю всегда, где трудней, от работ не бегаю.
- Трудно тебе будет. Вон Люська и Надежда тоже отказались работать почти с дядьками – в твоих палатах лежат иногда до двадцати одного года.
- В детской больнице? – удивилась Калерия.
- Им начинают делать сложные операции ещё в детстве, а потом ещё требуются, когда они вырастают. Так что готовься, в тебя ещё влюбляться будут.
- Боже упаси. Ты гнев на Люсю и Надю, да ещё какую-то Лилю мне не знакомую, переносишь на меня. Я тебя успокою – Люсю и Надю я видела и почти сразу им предсказала, что долго им так гулять придётся. Желающих с ними сходить в кабинет, пустующий, или даже в кафе много будет, но и они истощатся когда-нибудь. Девушки долго не выйдут замуж, может, годам к сорока, когда и рожать поздно. Аукнутся им ранние аборты.
- Ты умеешь предсказывать? – поразилась Галя. – Скажешь мне моё будущее?
- Обязательно скажу, а пока помолчим. Мне эти лабиринты надо запомнить.
- Хорошо, - Галя замолчала.
Калерия замечала все перегибы, по которым они ехали, но продолжала думать о девушках, с которыми ей придётся ещё работать. Переберут на работе мужчин эти пустышки, а, выйдя замуж, станут такими как Галина Николаевна – бывшая воспитательница Олежки. Детей не замечала – больше была занята воспоминаниями о любовниках. – «Воспитательница – ноль», - говорила заведующая детским садом. – «И не мужу жена, ни сыну мать», - добавляли приспешницы заведующей, с чем Реля молча соглашалась. Она даже сравнивала Галину Николаевну со своей матерью. Чем лучше Юлия Петровна? Мужчины для неё были всегда важней детей, важней мужа. Гуляла, раскидывалась детьми, кроме своей любимой Веры никто ей не был мил. Вера, которую мать чрезмерно любила, баловала её, живёт теперь с матерью в одном селе, а, выйдя замуж этой весной, на порог «маму дорогую», как звала ранее мать, не пускает. Эгоистичная материна любовь, за счёт других детей, вырастила эгоистку, почище самой воспитательницы. Проведя аналогию по жизни и судьбам казалось бы таких непохожих женщин, Калерия пришла к выводу, что всё в жизни бездуховных девушек Люси и Наташи будет как у её матери и Веры. Не в деталях они повторят судьбы матери и Веры, но схема одна. Сначала бездушное отношение родителей к детям, обернётся против них самих. Как аукнется, так и откликнется. Задумавшись, она уже не фиксировала поворотов, встрепенулась, когда Галя сказала:
- Кажется, приехали. Как тебе показалось, далеко от  нас операционные? Да ты, я вижу, не особенно высчитывала. Счастливоё свойство – уходить в свои мысли. Я так не могу, у меня, что на уме, то на языке.
- Научишься ещё, - улыбнулась Реля. – Но в одном ты не права. Путь до операционной не близок – Андрюшенька почти спит.
- Укачали мы его, - ответила Галя, разворачиваясь к двери операционной. – Здравствуйте, операционные медсёстры. Ждёте нас или нет?
- О! Первая ласточка, из Первого отделения. Хирурги ваши уже моются. Так что перекладываем вашего больного на операционный стол, под опёку анестезиолога. А вы, в темпе, неситесь за другом больным. И на топчаны парочку нам подкиньте.
- Хорошо, - ответила Галя, разворачивая освободившуюся каталку. – Историю возьмёте или назад нам везти?
- Хитрая какая, история и нам пригодится, - говорила одна из медсестёр, забирая историю болезни Андрюшки и косясь на Релю: - Новенькая что ли? Некогда и познакомиться. Но ничего, в процессе работы, вы всех нас будете знать, если не по именам, то хотя бы по лицам. Чтоб на улице встретиться, хотя бы головой кивнуть.
- И что ты думаешь, она права, - говорила Галя, когда они везли пустую каталку обратно. – В такой закрутке не познакомишься. У них не то что у врачей, некогда по отделениям разгуливать.
- Я своего поклонника не заметила там.
- Выглядывал из моечной комнаты. И взглядом жадным на тебя смотрел. Но у него и невеста в операционной была. Та самая, которая историю болезни брала. Лидой её зовут.
- А почему была? Разве он не женат?
- Вроде разведённый. А с этой Лидой они почти до ЗАГСа дошли, но что-то там расстроилось.
- Какая мука и работают вместе. Наверное, Лида заметила что-нибудь за охотником за женщинами. Иная женщина сделает вид, что ничего не ведает, а другая обидится.
- Лида, мне кажется, обиделась. Да и кто бы стерпел? Этот Ловелас в одном отделении глазки построит, в другом с кем-то договорится ночь провести, даже в приёмном покое, где мы промедол под расписку брали, и то у него пассия есть. Но хуже всего, мне кажется, Лида рассердилась из-за нашей Люсиндры. Накануне свадьбы этот «жених» рванул с ней на природу, в лес, где провели сутки, в компании, не одни – там и другие были. Вот те-то и донесли до Лидии все проделки этой парочки.
- А Лида не могла пойти с ним на природу, если уж он любит такие походы?
- У Лиды, как у тебя, есть мальчик, которому она тоже обязана внимание уделять. Когда-то она ходила, мне кажется, в походы с Ловеласиком, но он ведь может и при ней кого-то в лес увести, прямо на глазах её.
- И она не уезжала прямо из леса домой? Оставляла бы его с наглыми девицами среди леса.
- И это было бы правильно, потому что она, как я слышала, бывала поварихой в таких походах. Пусть бы сами готовили себе еду и закуску к их застольям. Но она терпела, наверное, очень любили его. Но когда Ловелас вернулся после похода с Люсиндрой, развернула неверного на сто восемьдесят градусов. А то пои, корми его, а он как серый волк, всё в лес смотрит.
- А она любовника разве и дома кормила?
- Так, милая моя, он получает девяносто или сто рублей – чуть побольше нас с тобой. Ещё алименты платит на девочку в первой семье. Много ли денег на вторую семью остаётся? Да наши бабы сами виноваты. – «Ты милый только приди, - говорят их жалостливые глаза, - я тебя так накормлю, что в сторону других никогда не посмотришь». Но, к сожалению, смотрят.
- Я так не делаю. Наоборот, меня мужчины подкармливают, а где и моего сына. И грех большой, мне кажется, у ребёнка изо рта вынимать, любовнику отдавать. Но первая жена Ловеласа тоже его за гуляние по лесу с девицами выгнала?
- Вот с первой женой, сам он рассказывает, всё было наоборот. Та стала себе богатого мужа искать. Нашла, потому что очень красивая дамочка. Я её видела – глаз не оторвать. На тебя, кстати, похожая – вот Ловелас сегодня и помчался в твою палату, вроде к Андрюшке. Но с тем кавалером у красивой жены Ловеласа не получилось. Богатые чужих детей не признают. Своих детей требуют родить, чтоб родные богатством пользовались, а не чужие.
- И что сделала та женщина? Вернулась к Ловеласу?
- Вернее она позвала мужа назад в свой небедный дом. За время встреч с богатым, он ей обстановку сделал и машину, говорят, купил. Но Ловелас оказался гордым – подарков не принял. Но теперь другим женщинам мстит. Смотри, и ты не попадись под его мщение.
- Спасибо, что предупредила, но я и сама бы разобралась.
- У тебя есть кто-нибудь? Я имею в виду после развода с мужем?
- Очень заметно, что я не замужем? – Удивилась Калерия.
- Вовсе нет. Наоборот, у тебя такой независимый вид, что, можно подумать, в этом смысле у тебя всё в порядке. Даже предполагаю, что ты очень любима мужчинами.
- Во всяком случае, как твои бывшие сокурсницы не свободными Ловеласами не увлекаюсь. Могу принять внимание культурных мужчин в виде походов в театры или поездок по Подмосковью – был у меня такой поляк-дипломат. Открылась тебе не для рассказов обо мне другим.
- Если мне человек нравится, я немая как рыба. А ты мне понравилась, с первого взгляда. Стойко держишься, сразу заметила. Не млеешь под сахарными взглядами кота Васьки. Люсиндра  у него на этот случай имеется.
- Мне очень нравится твоё Люсиндра. Почти как из сказки «Волшебник Изумрудного города». Но, следуя твоим прозвищам, как ты меня будешь величать? Релиндра?
- Для тебя я найду что-нибудь более симпатичное.
- Спасибо.
Они рассмеялись, вывозя каталку из лифта. Проходящая мимо Марья Ивановна с плошкой – видимо кормила детей, кого не оперируют сегодня – кинула реплику:
- Сеётесь? А между тем, звонили из операционной, сказали срочно подавать больного. Это из Люсиной палаты, но она повела ребёнка на обследование. Отвезите, девочки, больного.
- Конечно, - ответила Реля, - я же ему уже и укол сделала, по вашему велению.
- По щучьему хотению, по врачебному велению, - засмеялась Галина, - сегодня операции поставлены на конвейер. Решили замучить новую медсестру, чтоб чувствовала себя как на передовой фронта.
Но Марья Ивановна не отозвалась на шутку. Она обратилась к Реле:
- Ваш укол уже действует на больного. Быстро его на каталку и везите. А я сейчас запромедолю следующих двоих и тех отвезёте.
- Марья Ивановна, - взмолилась Галя, - вы за операциями моих крошек не забудьте.
- Заглядываю я в твою палату, Галочка. Пищу отнесла и попросила мамочек всех накормить. Кроме губки операционной – этого малыша я сама покормила. И к вашим больным, Реля, пустила двух мамаш. Они всех, кто не на операции сегодня накормили и следят за детьми.
- Спасибо, Марья Ивановна. А то страшно покидать их, а вдруг что случится? Я, в детском саду привыкла, что дети всегда рядом, я их всех вижу, знаю, чем они дышат.
- Теперь у вас другая работа. Но вы не бойтесь. Вот вы Люсиного больного на операцию отвезёте, да и обратно привезёте, но и она за вашими больными ухаживает. Сейчас повела больного из второй палаты на обследование, завтраком кормила всех детей, вместе со мной и мамашами. А ваша основная работа сегодня с Галей подавать больных на операцию и привозить их обратно.
- Только вы не забудьте, Марья Ивановна, завтрак нам оставить, - пошутила, делая вид, что глотает слюну Галя. -  А то, на голодный желудок не очень поносишься по больничным лабиринтам.
- Это не беспокойся. Когда второго отвезёте, покушаете. Отдохнёте минут пятнадцать за едой, и вновь впрягайтесь. Сколько у нас сегодня операций?
- Четыре грыжи, - вспомнила Калерия, карты которых она получила. – Ещё на кого мы брали промедол, Галя?
- Ангиомочке из моей палаты, пара водянок из твоей большой палаты, Реля. Оттуда же крептархизм и нёбушко – это из твоей первой палаты.
- О! – удивилась старшая. – Ещё столько работать.
- Что вам, Марья Ивановна. Вот вы сейчас помогаете нам, а как прооперируют, возьмётесь за бумаги, отчёты всякие, а нам ухаживать за тяжёлыми больными.
- Не греши, Галя, когда могу, я помогаю, - отозвалась старшая медсестра и скрылась в кухне.
- Пошла, питаться, - шепнула Галя. – Сейчас самое вкусное слопают с раздатчицей, ещё и домой себе отложат в холодильнике. Люська и Надежда давно уж поели, ещё из палаты новорожденных сестра и нянька успевают поесть, а нам, что останется.
А им, хочешь, не хочешь, надо было везти очередного больного в операционную. Там тоже беспокоились, сколько больных привезут. Галя, уже не так радостно как Марье Ивановне отрапортовала, сколькими больными обрадуют они сегодня операционных медсестёр и врачей, что тоже их опечалило.
- Вам, что, - рассердилась немного Галя. – Прооперируете, инструменты в стерилизацию и можете отдыхать, если не будет каких-либо травм, - а нам ещё за больными месяцами, неделями ухаживать и выхаживать.
- Зато моральное удовольствие какое, когда их выздоровевшими родным отдаёте. А мы зачастую не видим результатов своих трудов.
- Кто же вам мешает? Приходите и смотрите. Мы, чай, палаты не на замках держим.
- У нас не только на чай, на воду из-под крана времени не хватает.
Калерия улыбается: как видно, подобные словесные баталии не впервые слышат стены «предварительного заключения», как отозвалась Галя. Она одна одела зелёные бахилы на ноги и помогала перебраться на стол с каталки в соседней операционной большому парню и, оставив его, улыбнувшись ободряюще, толкает каталку в коридор.
Снимает бахилы, зовёт Галю: – Поехали, что ли?
- Сейчас мы вам ещё парочку привезём, - задорно говорит Галя и ловко прыгает на каталку; - прокати-ка уставшую медсестру.
- Прокати её, прокати, - устало усмехается на Галину шалость старшая медсестра, как Реля поняла, в операционной: - А то давай нам её на операционный стол – вот у нас запасной есть. Пусть её прооперируют.
- У меня нечего оперировать, - усмехается Галина. – Всё, что лишнее, уже вырезали.
- Поищем, так найдём. Стоп, не уезжайте. Кажется, первый ваш больной уже прооперирован и готов вернуться в родную палату. Ну, как там Андрюшка, открыл глаза? Не удалось тебе, Галя, прокатиться.
Они возвращаются, надевают зелёные бахилы на ноги – нечто вроде матерчатых сапог и въезжают с каталкой в операционную – Галя привычно, Реля, чуть робея. И сразу навстречу ей устремляются серые ласковые глаза Ловеласа, о ком ей уже доложила Галя. Как смотрит! Реля похожа на его первую жену, которая ему изменила. Неужели ему хочется покорить подобную женщину? Чтоб отомстить? К счастью у Калерии есть Домас и сила воли, чтоб сопротивляться любвеобильным мужчинам. Но он всё же, помогая перекладывать Андрюшку на каталку, касается её руки так, что у Рели ток пробежал по руке. Пробежал у неё, а отдернул руку анестезиолог:
- Электрическая женщина! – воскликнул, помахивая рукой.
В операционной раздался смешок.
- Забыла вас предупредить, извините. Некоторые в обморок падают от прикосновения ко мне. Так что, осторожней.
- А к детям притрагиваетесь, ничего не бывает? – Интересуется любитель женщин.
- Детям я не опасна. Наоборот, приношу здоровье им.
- И всё-таки я провожу вас немного, чтоб понаблюдать за Андрюшкой.
И провёл, чуть ли не до лифта. Что придало Реле сил и уверенности – всё-таки первый её больной после операции. Обещал придти проведать Андрюшку, которого должен наблюдать.
- Реля не против, - засмеялась Галя, - ей же спокойней будет за больного.
А больной моргает удивленно голубыми глазками, верит, что грыжа его убежала в лес, к волкам. Шепчет Реле ротиком, из которого попахивает наркозом: - Нет грыжи, а в боку болит.
- Пройдёт. Приедем, я тебе ещё укол сделаю, и будет хорошо заживать.
- Делай, теперь я ничего не боюсь. Ко мне мама обещала придти.
Мама Андрюши встречает их у лифта в белом халате – будет сидеть с ним до вечера. Галя, воспользовавшись материным присутствием, унеслась в свою палату, не то в туалет. Калерия с матерью перекладывают Андрюшку на приготовленную кроватку.
- Вообще-то, - говорит, появляясь, Марья Ивановна, - ручки ему надо бинтиками привязать, пока наркоз полностью не отойдёт, чтоб швы не выдернул. А вы, мама, посмотрите за этим. Следите, чтоб не вставал, чтоб в швы не лез. А то они и наклейку могут сорвать, нитки вынимают – они же мешают им. После наркоза пить не давать, только губки смачивайте, не то откроется рвота. Рвота может возникнуть и без воды. Тогда вот так, головку набок, - Марья Ивановна показывает. – И вот лоток, старайтесь не испачкать бельё. Его сменить не трудно, но больного лишний раз ворочать не рекомендуют.
Калерия видела на практике послеоперационных больных и ухаживать приходилось, но за одним или двумя, а сегодня у неё на посту шестерых оперируют, и не у всех же матери. А им с Галей раз за разом в операционную ездить – отвозить и привозить. Во второй палате мальчики постарше. Казалось бы, что более умные, и вести себя должны по другому. Но старшим тяжелее даётся наркоз и они после него как пьяные: пытаются встать с каталки, речи произносят в забытьи. Когда по коридору едут с буйным больным, не очень страшно – Галя хватает за ноги, Реля старается удержать за плечи – кому что достаётся. Но в основном мальчики смирные пока по коридору везёшь. Буйство начинается, когда ввозишь в лифт. Тут бы им с Галей, с неуклюжей каталкой справиться, а больные пытаются встать. Хорошо, если есть помощники. Любвеобильный анестезиолог почти всех своих больных сопровождал, особенно, у кого были капельницы. Лифтёр не упускает момента помочь молодым женщинам – за это его Марья Ивановна подкармливает – еды остаётся много в операционные дни. И другие врачи подскакивают, если мимо идут. Однажды помог им везти больного Вахтанг Панкратьевич.
Галя удивилась: - Никогда не помогал медсёстрам из другого отделения. А тут не только твоё имя знает, но и зовёт к себе работать. Старый знакомый?
- Вчера познакомились, когда он мне дорогу указывал в наше отделение.
- И сразу имя узнал?
- Имя я не говорила. Узнал, наверное, от Марьи Ивановны или Елены Владимировны, - Реля тут же вспоминает, что говорила своё имя Вахтангу Панкратьевичу, но Гале не призналась.
- Мистика. Но мужик он лучше всех в этой больнице. Своим медсёстрам помогает перекладывать больных, ещё и молодых врачей заставляет. Я бы пошла, к нему работать, но не зовёт.
- В травме, наверное, тяжелее работать, чем в нашей хирургии?
- Это как сказать. У них если медсестра работает на два поста, особенно ночью, Вахтанг приказывает оплачивать две ставки человеку.
- И это справедливо, - замечает Реля. – Раз человек, помимо своей воли надрывается, то труд должен быть оплачен.
- Скажи это Марье Ивановне. Она медсестре ночной, обслуживающей два поста, платит одну ставку, ещё и выговоры делает, если та не успевает, к обходу врачей, блеск в палатах навести.
- Это ужасно. Поэтому все и бегут от такой работы.
- Зря я тебя пугаю, Марья может заведующей пожаловаться, если услышит. А нам с тобой, после наших забегов, надо ещё детей накормить обедом, уколы переделать, повязки сменить, если есть выписка, то вывести выздоровевших к их родителям. Но это у нас больше няни делают – любят подарки получать. А на место выбывших тут же закладывают больных – свято место пусто не бывает.
- Реля, - прокричала от телефона Марья Ивановна. – Тебя к телефону, сын зовёт. Когда успел номер нашего телефона узнать?
- Сейчас спрошу. Олег, ты откуда узнал номер телефона?
- Позвонил в справочную больницы, узнал, куда поступила новенькая медсестра.
- И тебе ответили? Откуда они знают?
- Они мне дали адрес отдела кадров. Там тётя такая любознательная сидит, всё допрашивала, кто я и откуда? Пришлось сказать, что я сын и живу в Москве. Имя назвал твоё, фамилию.
- Молодец, всю больницу, наверное, на уши поставил. А зачем звонишь?
- Так дядя Домас письмо нам прислал. Вернее телеграмму. Пишет, что едет к нам в гости.
- Спасибо, что позвонил. Приду вечером, поговорим.
- А дядя Домас тебя хочет встретить возле больницы.
- Как это? Ещё не приехал, а уже хочет встретить.
- Ага. Телеграмму принесли, а следом дядя Домас приехал, через пятнадцать минут. Тётя Валя – соседка наша, как увидела его, ахнула: - «Надо же Реле позвонить». Вот мы и взялись обзванивать твою больницу, чтоб тебя найти.
- Кто там рядом с тобой сейчас? Тётя Валя или Домас?
- Дядя Домас пошёл в магазин, чтоб продуктов купить, а тётя Валя ужин нам готовит.
- Может она подойти к телефону?
- Уже рядом стою, - Валентина взяла трубку. – Олежка, иди, учи уроки, а то мама вернётся, чтоб не возилась с тобой. –  И через пять секунд в трубку: - Это я, Реля, Олежку отправила, чтоб не подслушивал.
- Господи, да Олежка был связующим звеном, как я в стихах написала между мной и Домасом. Он всё знает о нас с ним, любовь нашу приветствует, - последние слова прошептала.
- Читала я твои стихи, подруга, и думала, для красного словца ты так изобразила сына. А теперь вижу, они с Домасом как отец и сын. Вот будто Олежка от этого умного мужчины родился, а не от Николая.
- Я счастлива это слышать. Мне тоже всегда приятно на них смотреть. Как тебе Домас?
- Он ещё лучше, чем ты описываешь его в стихах. Не везёт только в том, как он мне сказал, что ты не хочешь ехать к нему в Каунас. А у него в этом городе больная дочь, которую он не может навязывать тебе с Олежкой.
- Всё, Валя, у меня ещё дел полно. Приду, поговорим.
- Ждём тебя. Но я немного посижу с вами и уеду на новую квартиру к мужу.
- Он вернулся?
- Нет. Как и обещала, я уступаю вам комнату – не втроём же вам ночевать в вашей клетушке.
- Выручаешь. Спасибо тебе. Действительно не можем мы с Домасом даже поговорить у нас – ведь Олегу рано надо спать ложиться.
- Конечно. Нашего первоклассника снимать с режима нельзя. Ну, до вечера.


                Г л а в а  13

Олежка и Домас конечно же встретили её после работы. И хитрецы какие – забрались в вестибюль, заняли пост у лестницы, чтоб сразу увидеть как она спускается, чтоб в глаза ей заглянуть. Не ясно, разглядели ли её усталую походку, но в глаза заглянули, в самую глубину их.
- Что, родная, устала? – это Домас пытался снять влюблёнными глазами тяжесть с её души.
- Как работалось, маймунка?
Калерия вымученно улыбнулась им: - Подождите, красивые мои. Дайте мне в себя придти. Кто сходит за моим плащом? Утром же дождь был. Вот номерок.
Оба ухватились и держали номерок, перетягивая к себе:
- Разреши мне, малыш, поухаживать за мамой. Я редко её буду видеть, а ты каждый день. Когда я уеду, никто кроме тебя, не будет заботиться о маме. Так что, побереги силы.
Тихо шли они по вечерней Москве. Утренний, обильный дождь как во сне приснился. Тротуары чистые, сухие, небо засияло звёздами.
- Ну, рассказывай, мама, как прошёл первый день на новой работе. Мне Галина Николаевна приказала спросить у тебя.
- Откуда она узнала?
- Так я сказал ей, что ты пошла работать в больницу.
- Хвастунишка ты мой дорогой, - Реля на секунду прижала головку сына к себе. Когда забирали последнего прооперированного, в операционную поступил мальчишка, Олежкиного возраста, с травмой ноги. Упал несчастный со строящегося дома – с седьмого этажа!! – рентген показал, что кость раздроблена. Поговаривали об ампутации ноги. У Калерии сердце заныло. Галя, видя её состояние, живо переложили с анестезиологом оперированную девочку. На этот раз анестезиолог не «ел» глазами новенькую медсестру – видно и ему было не по себе.
По дороге Галя успокаивала Релю: - Ну, уж и побледнела. Спасут ему ногу. Твой же Вахтанг Панкратьевич – он кости прямо склеивает. На всю Москву известен. Он хоть и после ночного дежурства, а сейчас приедет. Мировой мужик. По нему тут бабы сохнут, но он жену, говорят, обожает. Редкий случай среди мужчин кавказской национальности. Правда, он родился и вырос в Москве, но смотри, какой впечатляющий мужчина. Настоящий джигит.
- Ты так о нём рассказываешь, смотри, влюблюсь, - пошутила Калерия, прекрасно зная, что пока с ней Домас, сердце её принадлежит литовцу.
- Говорю тебе, он своей жене верен, - Галя не умела подслушивать чужие мысли.
- Галочка, существует любовь платоническая – она сильней той, которую ты имеешь в виду. – «А с Вахтангом струна натянулась. По крайней мере, он уже любит. Пусть обожает или уважает свою жену, будет верен ей, но тайно он меня заметил, сердце его вздрагивает – или я не понимаю в платонической любви? Разумеется, нам не придётся с ним ездить как с Юрием, обозревая красоты Москвы и Подмосковья, но тихая влюблённость между нами скользит».
- Слышала о какой-то необычной любви, но не верю в неё, а ты, никак испытала?
Реля улыбнулась: – Имела счастье. Это потрясающее чувство, но и тяжёлое, особенно если один из влюблённых одинок. – «А другой желает, чтоб ты ему родила ребёнка».
- Но поскольку одинокая ты, то тебе больше и досталось?
- Не могу точно сказать. Тот человек мучился или делал вид, что страдает, но и мои нервы  не оставлял в покое. Мне иной раз казалось, что я не настроенная гитара, а он не может наладить, однако дёргает струну за струной.
- Как ты красиво описала сие чувство. Хотела бы ещё раз испытать такое?
- Только на расстоянии: - «Здравствуйте и до свидания», но вот эти самые свидания не назначать. Пережив одну очень сильную платоническую любовь, надеюсь, что от второй я застрахована. Думаю, иммунитет у меня выработался.
- Чудные дела в мире происходят. Как тут не позавидовать. А у нас, с моим Володей все так пресно было. Он в какую-то красотку был влюблён, она его не дождалась из армии, он вернулся и на мне женился, хотя, когда встречался с той кралей, меня не замечал.
- Она живёт недалеко от вас?
- Слава Богу уехала. Но боюсь, вернётся внезапно, поманит мужа моего пальцем и он улетит от меня. Ты не знаешь, средства, как мужа к себе привязать? – Галина покраснела.
- Никогда никакими заговорами или напитками мужа не держи. Заговорённые бабками мужчины долго не живут.
- Неужели ты, такая женщина, что притягиваешь к себе мужчин, не знаешь какой тайны?
- Тайны? – Калерия смутилась. – Конечно, приятно быть любимой и обожаемой женщиной, недосягаемой, если хочешь. Но вдруг, среди этого великолепия острое ощущение, что ты – полынь трава. Быть может с хорошим запахом, отпугивающим всякую нечисть, но горькая.
- Ой, как ты загадочно обрисовала. Расскажешь о своей платонической любви?
- Не знаю. Это так близко ещё, мне надо много думать о том, чтоб решить для себя, что это было? И вообще, можно ли об этом рассказывать – тоже вопрос.
- А с мужем давно развелась? Или тоже надо подумать?
- С мужем всё давно решено. Семь лет будет на Новый год, как мы расстались.
- Значит, развод с мужем осмыслила – о нём можешь поведать?
- И тут странности. После развода, я любила даже, так что полностью оправилась от его горестей. Единственное остро помню – жить не хотелось, как ушёл мужчина, сделавший меня женщиной. Олежка только и держал меня в той жизни. Но уже через полгода я была рада разводу. Сейчас думаю, что мне повезло в жизни – если бы осталась с мужем, жила бы серой жизнью не познав Москвы, так, как я её узнала, театров её и музеев. Запуталась бы в спекулянтских сетях, куда меня хотела, завлечь свекровь и, скорее всего, посадить в тюрьму, свернув свои грехи на меня. Я избежала ржавого болота, зато познала Москвы красоты.
- Ну, ты, женщина сильная, - в раздумье сказала Галя. – Если не захочешь рассказывать, то клещами не вырвешь.
- Подожди чуток. Дай мне оглядеться в хирургии, немного узнать её – это сейчас у меня на первом плане. Научусь помогать больным, тогда мы с тобой разговоримся. Время есть.
- Буду ждать, когда ты сама захочешь рассказать. А не пожелаешь, время от времени стану тебе напоминать.
- Хорошо, - так Калерия дала себе некоторое послабление от вопросов Гали.

И от  вопросов Олежки и Домаса она бы с удовольствием отшутилась, но это самые её дорогие люди, чем они виноваты? Они так ждали её. И показать им сейчас свою слабость, пожаловаться, что устала, Реля не может.
- Дорогие мои, родные, дайте мне переварить то, что я сегодня видела, в чём приходилось принимать участие. Хорошо? – Она взяла Домаса под руку, а вторую положила Олежке на плечо.
- У хитрая! Даже вот столечко не расскажешь, - сын показал кончик пальца.
- Конечно, расскажу. Давайте доживём до воскресенья, когда и у меня будет выходной день.  Втроём поедем в Троице-Лавру – это мужской, действующий монастырь – очень красивый и с богатой историей. И по дороге, я постараюсь вам передать свои впечатления от работы с больными детьми. Затем поведаю о Святом Сергии, который построил эту Лавру. Там я буду просить Бога даровать вам здоровье и всем бедствующим людям.
- Не забудь о себе, - сказал Домас. – Впрочем, за тебя мы с Олегом станем молиться.
- Я буду молча просить Бога, чтоб маме здоровья дал. Мне креститься нельзя, потому что скоро нас в Октябрята будут принимать.
- А ты хочешь быть Октябрёнком? – спросил Домас.
- Как все, так и я. Интересно, значок с дедушкой Лениным нацепят.
Калерия укоризненно посмотрела на Домаса. Взгляд её говорил: - «Что ты спрашиваешь? Он же живёт в Советской стране, любит её – почему ему не быть Октябрёнком, как все?»
- Это хорошо, что всех вместе принимают в Октябрята, - заметила она. - Потом в пионеры будут принимать в Музее Ленина – это мне учительница Олежки сказала.
- О! Это интересный музей. Там много исторических фактов. А в Мавзолей Ленина вы ходили? – Это вопрос Олежке.
- Представляете, дядя Домас, как хитро мы с мамой и тётей Ларисой попали в мавзолей Ленина. Нам захотелось сходить на Красную площадь, фотографироваться там. Идём со стороны Манежа. Вы видели Манеж, дядя Домас?
- Конечно. Когда учился в Москве совсем молодым человеком.
- Так вот идём мы со стороны Манежа, а в Александровском парке перекрыли очередь, которая в Мавзолей стояла. И там один милиционер своих знакомых пристраивал в очередь, которая уже на Красной площади. А заодно и нас пропустил троих, чтоб не возмущались.
- А вы возмущались?
- Мы молчали, но мама так на него посмотрела, что он сказал, что-то про колдовские глаза и пустил.
- У твоей мамы, действительно, глаза колдовские, - Домас прижал руку Рели к себе.
- Ну да! – Засмеялась Калерия. – И как мне пели весной, когда я подрабатывала в больнице, вредные врачи: - «Лишь за глаза сожгли её на площади, потому что это колдовство».
- Кого сожгли? – заинтересовался Олежка.
- Деву Орлеанскую, - ответил Домас. – Эта девушка спасла свой город от нашествия врагов, а потом короли этой страны испугались, что она станет правительницей – народ её выберет.
- Потому и сожгли? – поразился Олежка. – Вот гады!
- Как хорошо ты всё понимаешь. И когда будете по истории изучать про Деву Орлеанскую, вспомни, что Домас первый рассказал тебе о ней.
- Но почему те врачи, с которыми работала мама, пели ей эту песню? Про глаза.
- Потому что у мамы твоей глаза как у Девы Орлеанской, она зовёт народ на подвиг.
- Глупости не говори, Домас, не дай Бог Олежка это в школе повторит.
- Прости, я заболтался.
- Мама, я понял, что не всё можно говорить в школе, о чём между собой говорят. Про твои глаза я ничего не скажу. Хотя ты одним взглядом на милиционера провела нас в Мавзолей. Вы, дядя Домас лучше спросите, понравилось ли нам в Мавзолее?
- Я думаю, что нет.
- Правильно. Это склеп, где холодно зимой и летом. Жутко смотреть на человека умершего давно. Но его там моют, промывают, закладывают ватой или бинтами, чтоб ещё на мумию смотрели. И ведь люди стоят с пяти утра, чтоб попасть, через много часов, в морозилку.
- Короче, если бы не случай, вы бы не пошли стоять с пяти часов утра?
- Разумеется, - Калерия поёжилась. – Мне было безумно жалко, что человека не похоронили в землю, как положено, а выкладывают жёлтого, высохшего, как пятилетний ребёнок. Ой, опять болтаю. Олежка, хорошо бы ты не слышал последние слова.
- А я и не слушал. Смотри, мама, мне кажется, там авария перед переходом?
- Точно, - Калерия схватилась за сердце, - как раз там, где наш сосед, со второго этажа, погиб. Хороший был парень, только из армии вернулся, но не захотел переходить по подземному переходу дорогу, сунулся под троллейбус, который его переехал.
- Сейчас, мама, там никого не раздавили, только машины поцеловались.
- Хорошо сказал, Олег. Но водители сами разберутся, кто прав, кто виноват, а мы пойдём по переходу, чтоб не случилось то, что когда-то с вашим соседом. И поспешим, потому что соседка ваша, которая ужин готовила, сказала, чтоб не опаздывали.
- Жаль, - сказала Реля, убыстряя шаг, - что Валя ждёт, а беременных заставлять ждать нельзя. А то бы я тебя провела немного возле нашего пруда, который уже отметили в своих произведениях некоторые писатели.
- Это какие же? – заинтересовался Олежка.
- Ты не читал ещё книгу «Анна Каренина» графа Льва Толстого.
- Зато видел дом Льва Толстого в Хамовниках, - вспомнил сын. – Маленький такой домик, а говорят там жил великий человек. Может он и великий как писатель, а роста он был маленького.
- Как, маленького роста? – поразился Домас. – По портретам, которые у нас висели в школах, я представлял, что Лев Николаевич большой человек.
- По портретам ты судил по окладистой бороде. Я тоже считала Льва Николаевича высоким. Но когда мы с Олежкой ходили на экскурсию в дом Толстого, то удивились, во сколько раз надо было ему пригибаться, чтоб там жить.
- А экскурсовод сказал, что он был ростом с маму, а мама ходила по домику, не сгибаясь.
- Удивительные вы мне сказы сказываете. Так как описал ваш пруд Лев Николаевич в своей книге «Анна Каренина», которую я, к счастью читал.
- Если ты помнишь, как Кити каталась на коньках, то, думается мне, что каталась она на нашем пруду.
- А здесь есть, где кататься? Насколько я заметил, когда мы с Олежкой шли к тебе, плавают белые и чёрные лебеди, ещё тьма уток, самых разных  расцветок.
- А зимой, дядя Домас, лебедей и уток переселяют в Зоопарк и устраивают здесь каток. Мы с мамой тоже катаемся на нём.
- Значит, Лев Николаевич описал здешний каток. Кто ещё писал об этом пруде?
- Другого автора ты, пожалуй, не знаешь. Это запрещённый пока Булгаков. Довольно откровенно, я бы даже сказала цинично описывает Москву, Москвичей придурками выставляет, но пруд у него назван своим именем – так что ошибки быть не может. Мне приснилось во сне, что будущие читатели, так восхитятся романом Булгакова, что захотят ему памятник поставить на пруде, в виде большого примуса, высасывающего воду из пруда.
- И ты, разумеется, будешь выступать против этого примуса, как Жанна дАрк? – Пошутил Домас, оглянувшись на Олега, который встретил приятеля и заговорился с ним. – Это ничего, что сын твой так самостоятелен?
- Не бойся, он нас догонит. А что касается памятника нелепому примусу, я стану бороться. И не допущу поругания пруда, где растёт мой сын. И вообще мы живём в таком месте, где много памятных, исторических мест так много, что ходить здесь нужно аккуратно и беречь эти памятники, которые нам уже создали.
- Поэтому Олежка у тебя такой образованный растёт, что живёте в исторических местах и мама ему всё показывает и рассказывает.
- Он, наверное, уже говорил тебе, что если бы не было у нас друга поляка-дипломата, то мы не могли бы так разъезжать по Москве, по её достопримечательным местам.
- Олежка мне говорил. Я всё ждал, что ты мне скажешь о своём друге, а, может, познакомишь, чтоб я убедился, что вы не любовники.
- Мы не были любовниками – это факт. А познакомить вас я не смогу. Уехал Юрий в свою Польшу, чтоб дети учились в польской школе.
- Так он был женат? А я всё удивлялся, что мужчина любит, а жениться не может.
- Олежка тебе говорил, что меня поляк любит?
- Юлия Петровна доложила. Причём так, что ты другого мужчину и не можешь любить.
- Мама в своём репертуаре. Она просто ревновала тебя ко мне – в чём призналась в тот день, когда ты уехал из Львова.
- Да что ты! Я ей никаких поводов не давал, - смутился Домас.
- Рыбу ей носил, которую вы с Олежкой ловили. Мама это за признак любви приняла. Уголь переносил, вместе с солдатами ей в сарай – это тоже любовь.
- Не знал, что Юлия Петровна так реагирует на простую услугу. К тому же я ей признался, что видимо ты, когда-то маленькой девочкой, лечила меня, когда я умирал в пещере. Ещё до того признался, как мы с тобой познакомились.
- Мама в мистику не верит. Она всё считает по своему, как ей выгодно. Ну да нечего её вспоминать. Она мне такой фокус выкинула в тот вечер, когда ты уехал, а к ней не заехал попрощаться.
- Ругала тебя за меня?
- Этого она не посмела. Зато всё, что я наготовила возле горячей плиты, прикинула, что на три дня нам хватит, даже если бы ты заходил к нам ужинать. Так вот, всё, мною приготовленное с трудом и любовью, было отдано на истребление сестре Вале с её тунеядцем Витькой.
- Это которого мы с тобой спасали, когда он тонул?
- Лучше бы утопили – это я тебе сразу сказала. Так вот этот утопленник шёл на футбол, где он главный нападающий, а перед игрой угостился всем вкусным, что я приготовила.
- Неужели один съел, что ты на три дня приготовила на семью?
- Нет. С Валей и её обжорой мужем пришли соседи – и они присели за компанию.
- Весело придти в чужой дом и съесть там всё. У нас в Литве таких гостей гоняют.
- Как же гонять! Мама мне объяснила, что соседи Вали пришли и наелись, потому что хотели в гости ко мне, в Москву напроситься.
- И Валя – сестра твоя привела их? Зная, какая у тебя здесь маленькая комната?
- А им всё равно. Приехали бы, и сели мне на голову, надеясь, что и в Москве я стану у плиты стоять, чтоб их корить и поить.
- Нагло! Но ты их – соседей своей сестры, не пригласила?
- Ещё чего! Я повела себя так, что они никогда больше так проситься в Москву не будут.
- Спасибо тебе. А то я испугался, что они всем селом станут насиловать тебя своими внезапными приездами. Там мне Олег письмо показал, где Валя твоя пишет, что умер Николай – брат Виктора. Это тот самый, который к тебе на берегу приставал?
- Да, а ты его отвадил.
- Жалко тебе парня?
- Какой он парень – троих детей пристроил в селе к разным женщинам и не одному не помогал. Не работал, катался лишь на мотоцикле, который ему мать-самогонщица купила. И в один миг слетел со скалы с мотоциклом в Днепр. Машину утопил, сам себе почку отбил. Ко мне приставал на берегу, в надежде, что возьму его в Москву и вылечу.
- Так и говорил?
- Он «ухаживал», делая ненужные мне комплименты и упрекая, что встречаюсь не с ним, а с другой национальности человеком.
- Это он ещё о поляке не знал.
- Знал. Моя сестрица Вера пролежала в Москве полгода в больнице, куда я к ней ходила в ущерб заработкам своим и продукты носила.
- Да, в больницах неважно кормят. А о Вере мне Юлия Петровна говорила.
- За полгода лежания в больнице Вера звонила мне много  раз и, не всегда попадая на меня, беседовала с нашей соседкой сплетницей. Марья Яковлевна сама по уши в грязи – от мужа гуляет нагло с молодыми любовниками, но посплетничать насчёт других всегда рада.
- Причём свою грязь переливает на тебя?
- Выдумывает то, о чём даже я не знаю о себе. Юрия Александровича сразу возвела в мои любовники. И с Верой, и с другими желающими радостно об этом беседовала.
- Значит, Вера привезла во Львово сплетню, что у тебя поляк-дипломат в любовниках? А сама сестрица твоя, такое, как мне Юлия Петровна говорила, до свадьбы выделывала.
- Ладно. Вон Олежка несётся. Он хоть и не любит Веру с бабушкой свой, но не хочу при нём о них говорить.
- Пусть мальчонка растёт, не зная, какие вредные у него родственники.
- Он знает, - возразила Реля. – Но к этому знанию Олег пришёл сам – я его не просвещала.
- Прости, что рассердил тебя. Конечно, ты не говоришь плохое о своей родне, но у мальчика есть глаза и уши, острый ум.
- Это кто у нас такой умный? – догнал их Олежка.
- Ты, дорогой, - Калерия усмехнулась сыну.
- Так вы обо мне всё время говорили?
- Ну, что ты! Я рассказывала Домасу об улицах нашего с тобой детства.
- Да, дядя Домас, мама утверждает, что у неё не было детства и юности.
- При такой милой бабушке, как у тебя, мама твоя могла быть несчастной.
- Это вы в переносном смысле говорите? Ну да, с бабушкой только тётя Вера была в детстве счастливой.  И то выросла и говорит: - «А что вы для меня сделали? Лишь Рельку не пустили учиться, так она всё равно в Москве выучится».
- Твоя мама не пропала, когда уехала от бабушки в одном платье. Это мне Юлия Петровна сама жаловалась: - «Ушла из дома в одном платье, денег не попросила».
- Не попросила денег на учёбу? Да я умоляла маму об этом. Но у неё училась Вера, и деньги шли за ней, в Одессу.
- Но вот тётя Вера выучилась, а заболела и живёт в селе – не пошли ей впрок мамины деньги. Это же маме высылал мой дед, чтоб она учиться ехала, а бабушка всё пересылала Вере.
- Откуда ты это знаешь? – поразилась Калерия.
- Так тётя Вера, когда с бабушкой жила до свадьбы своей, знаешь, как они с бабушкой ругались. Вот бабушка ей и высказывала, что гребёт всё под себя, как курица.
- Так бабушка твоя раскаивается, что не давала маме на учёбу денег? – спросил Домас.
- Ха! Раскаивается. Говорила мне, когда тётя Вера замуж вышла, что и нам с мамой она насобирала денег. Мама приехала, ухаживала за больной рукой бабушки, которую дядька Витька сломал, бабушка мне показывала три сотни, которые вроде бы должна была дать нам с мамой, за её «нелёгкий труд». Если вы помните, мама даже в больницу бабушку возила. Но когда вы уезжали, бабушка с мамой сумела поругаться, и денег нам не дала.
- Так это Юлия Петровна специально дала съесть наглым людям всё приготовленное тобой, Реля, чтоб поругаться и денег не дать?
- Видишь, Домас, как ты хорошо знаешь уже её характер. Она-то рассердилась на меня из-за тебя, потом подвернулась эта голодная орава – мама с радостью накормила их.
- Хоть бы люди постеснялись – не могла же Юлия Петровна готовить еду одной рукой.
- Чего теперь говорить. Это дало мне право отказать нахалам в гостеприимстве – не будет их в Москве. Зато и мама мне не отдала три сотни, которые бы очень нас с Олежкой поддержали.
- А я для чего приехал, родные мои? Как чувствовал, что мать вас обидела в очередной раз. Домас привёз вам денег на пару месяцев жизни. Потом ещё привезу.
- Ты нас выручил, Домас. А то мы уселись на шею Вале – соседке моей прекрасной. Она и форму Олежке купила, и подкармливает нас. Без неё бы мы совсем пропали. Мне зарплату выдадут, за несколько дней работы, в больнице, лишь в октябре числа десятого. Алименты получу двадцатого.
- Не волнуйся о деньгах, теперь я вам буду помогать. И мужу твоему так сказал, который пришёл сказать мне, что я не могу находиться там, где его сын проживает.  Но Валя – соседка твоя любезная, огорчила его, сказав, что ночевать я стану в её комнате.
- Видишь, ещё один наглец уже семь лет давит на меня. Сам женат, но не выписывается из нашей комнаты, чтоб я туда мужа не привела. Но вот мы и дома. Теперь ты знаешь, Домас, где мы живём.
- Скажу больше. Ты любую лачугу, любой уголок Москвы можешь украсить собой. И я этот уголок Москвы уже люблю. Полюблю и то, что вы сможете мне показать за неделю.
- Придётся Олегу быть твоим гидом. И он много может показать, потому что знает уже Москву от Кремля до Краснопресненской заставы. Это улицы нашего с ним детства.
- Ой, дядя Домас, мы с вами и в Планетарий сходим и в Зоопарк.
- А мама с нами не пойдёт. Ты не можешь взять, Реля, отпуск, на несколько дней.
- Домас, если бы ты приехал дня на два раньше. Я бы просто не устраивалась в больницу. Вернее отложила на несколько дней, и мы бы, дождавшись Олега из школы, бродили по Москве. Теперь я завязана на больнице, где не хватает медсестёр, и кто меня отпустит на несколько дней?
Жаль!
- Не грусти – два воскресенья наши. Если вы с Олежкой будете гулять по Москве, то в воскресенья съездим куда-нибудь.   
   
 
                Г л а в а   14

Валентина приготовила хороший ужин из привезённых Домасом продуктов и из своих запасов в холодильнике. Они все довольно весело посидели за столом. Потом Валя уложила Олежку спать, а сама уехала в новую квартиру своего супруга.
Домас с Релей остались одни в Валиной комнате.
- Что, родная моя, вспомним ноченьки, проводимые в Украине?
- Признаться, я так устала сегодня на работе, что если бы мы с тобой были женаты, и не так сильно соскучились друг по другу, то отказалась бы спасть в одной постели.
- Но ты не откажешься, - Домас целуя её, увлекал Калерию к дивану.
- А помыться не хочешь? Я-то приняла душ, пока вы с Валей накрывали на стол.
- С удовольствием. А ты не заснёшь тут без меня?
- Сейчас я схожу в нашу комнату и принесу тебе пару полотенец.
- У меня всё есть. Вот здесь, в чемодане. И сменное бельё. Соседи ваши не будут против, что гость моется?
- У моих соседей больше бывает гостей, и все моются – я же не возражаю.
Домас пошёл в ванную комнату, Калерия за ним, чтоб показать, как пользоваться нагревателем:
- В первую очередь пускаешь воду. Потом зажигаешь свечу. И когда вода хорошо льётся, посредством вот этого  рычага, открываешь газ.
- Ой, как вспыхнуло. Ты не боишься с ним мыться?
- Это ещё не всё. Теперь посредством убавления напора воды, делаешь такую струю, чтоб вода прогревалась. Вот, кажется, идёт достаточно тёплая. Потрогай рукой.
- Как раз хороша. Под ней я и помоюсь. Это к тебе бы, если бы гости приезжали толпой, пришлось вот так каждого водить в ванную?
- Приезжали уже. Мама съездила на свою родину, чтоб восстановить рабочий стаж, и назвала родственников на мою голову: - «Приезжайте, у меня же в Москве дочь живёт». А что дочь живёт в довольно  стеснённых условиях, не предупредила.
- А те и ринулись, да?
- Пока лишь два двоюродных брата приезжали с жёнами, но пришлось повозиться.
- Ты хоть их знаешь?
- Когда-то в детстве видела братьев, когда мы ехали на Дальний Восток.
- Наверное, уж забыла всех?
- Память у меня хорошая. Но представь себе лишь на имена, потому что все выросли, изменились.
- И ты изменилась. Как же вы узнавали друг друга, когда ты их встречала?
- Бог миловал, на вокзал ехать не приходилось. Просто звонили родственники, а я им говорила, как к нам добраться.
- А добраться просто – живёшь в центре.
- Ладно, Домас, мойся, я пойду нам ложе приготовлю.
- Ух, зацелую я тебя сегодня.
- Может, пожалеешь? У меня завтра опять операционный день.
- Конечно, я буду осторожен, моя ты ладушка?

И уже после бесконечных ласк задал Реле вопрос, который, видимо, волновал его:
- Как твой муж мог потерять такую женщину. Стоит теперь перед окнами твоей комнаты, смотрит, чтоб ты не привела меня туда?
- Откуда знаешь, что он там дежурит?
- А мне соседка твоя показала, когда я из ванной вышел.
- Она тебя в нашу комнату заводила?
- Боже упаси, я бы не стал беспокоить Олежку. Из кухни хорошо видно, что он, как собака, стережёт, чтоб ты там не появилась с мужчиной. Сам, как отметила соседка, женат, но стережёт тебя как пёс. Ведь мог бы и окна побить, если бы мы с тобой там появились.
- Господи, вот неразумный. Знает, что не люблю его давно, говорила ему о том, но надеется на то, что сойдусь с ним.
- А как же жена? Ведь скандалить будет!
- Его жена-пьяница точно окна бы повыбивала, если бы я сошлась с её мужем.
- А муж твой бывший не пьёт?
- А ты не почувствовал от него запаха, когда говорил с ним?
- И ты с пьяницей встречалась, а потом замуж вышла за него?
- Обижаешь. Я бы никогда не стала встречаться с  алкоголиком. На тот момент, как мы познакомились, он уже полтора года в рот не брал. А юношей очень пил.
- Как это у него получилось? Пил и бросил.
- Его для меня готовил Космос, - пошутила Калерия. – Потому что лишь от него я должна была Олега родить. 
 - Но как это можно сделать? Я ещё не видел в Литве, чтоб пьяниц отучали от водки.
- Чувствую, что больной вопрос для тебя, Домас. Кто у вас в семье пьёт?
- Так вот эта же дочь моя больная, полу умная уже стала или как это по-русски сказать?
- Твоя дочь теряет разум. Все пьющие немного не в себе. Возьми моего бывшего мужа. После нашего развода стал пить и нашёл такую же пьяницу – двоих детей ненормальных родили.
- Это ужасно. Я по дочери наблюдаю, как это плохо. К тому же она душевнобольная – я тебе говорил это раньше. А красивая. Так к ней мужчины пьяницы лезут, даже которые знают, что она больного ребёнка может родить.
- А что ты сделаешь, если она родит такого ребёнка?
- Руки на себя наложу. Хотя мать жалко, ей придётся за правнучкой ухаживать, как за внучкой. Вот когда она поняла, что моя больная жена родила такую же ей дочку, локти кусала, что заставила меня, мальчишку ещё, жениться на тридцатилетней.
- Зачем заставила?
- Во-первых, очень хотела внуков, а старшие братья ещё не женились, на то время. Но когда мама поняла, в какую кабалу меня посадила, заставила поехать учиться в Москву, подальше от больной жены и девочки. Сама ухаживала за внучкой, жене не давала притронуться, чтоб дитя от больной не набралось плохого. Но когда жена умерла, внучка, хотя почти не видела мать, стала делать то же самое – каждую весну, как подросла немного, хочет мужчин, а когда ей не дают встречаться с ними, глотает иголки, шпильки для волос, даже раскрытые булавки. Такое же обострение у неё бывает и осенью, когда природа увядает.
- Это ужасно, - у Калерии покатились слёзы. – Так ты уехал сейчас из дома, отвезя дочь в психиатрическую больницу?
- Не я, братья у меня – они  врачи – всё это делают. Они и работают в той больнице. Если бы я повёз дочь, она бы мне голову разбила – давно грозится. И я предвижу себе такой конец.
Калерия вздрогнула, вспомнив, что она, с первого дня их знакомства, тоже увидела зловещую, раннюю смерть Домаса. 
Домас почувствовал её настроение: - Когда-то ты спасла меня от смерти. Маленькой девочкой прилетела в пещеру, где бы я умер, если бы ты не отогнала даму с косой.
- Это случилось, - догадалась Калерия, - когда ты уже был женат, и девочки твоей около двух дет было?
- Точно. У тебя с ней разница в восемь лет, так что можешь, высчитать сколько ей лет.
- Я давно уже знаю возраст твоей дочери. Меня волнует другое. Тебе уже тогда не хотелось жить? Когда я тебя спасала.
- Нет. В двадцать два года мне ещё такие мысли в голову не приходили. Тем более, братья мои заканчивали медицинский институт, вернее аспирантуру, оба обещали стать светилами в области неврологии, дочь находилась в поле их зрения.
- А жена твоя?
- Жену в одну из вёсен, когда она вилку себе в пищевод запихнула, не спасли. Да и спасать было нечего, уже более десяти раз оперированная, она просто не выдержала последней операции.
- Тебе её не жалко?
- Хоть я и расстался с ней после родов девочки, хоронить приезжал. Но вместе с жалостью пришло облегчение, что человек отмучился. Сама не жила как следует, и других калечила – от неё много людей пострадало. Свёкор в могилу умчался после одной выходки – порезала она его, он кровью истёк, находясь один в квартире. Тоже отвезти в больницу хотел, а она ножичком его и убежала к какому-то алкашу. Нашли её там и всё же в больницу упрятали, не в тюрьму.
- Ты, в это время в Москве учился?
- Да, а то бы я попал под руку своей жены. Но она мне, в отместку, оставила дочь, которая тоже грозится меня убить. На уборку в армию я сам попросился, как чувствовал, что тебя встречу. Увидел сначала Олежку. И хотя помню, что девочка черноволосая меня спасала в пещере, в лице твоего сына, я узнал твоё. Расспросил, кто он? Откуда? Когда мама за ним приедет? И стал ждать. Хорошо, что наши Ангелы подогнали тебя – ты приехала раньше, чем нас в Казахстан погнали на уборку хлебов.
- Мы должны были встретиться, - улыбнулась Калерия, сквозь слёзы. – Между прочим, в детстве, я всегда летала во снах спасать людей, когда мне самой плохо было. В ту злополучную ночь, накануне моего десятилетия, мама меня чуть ли не в двенадцать часов ночи, послала за водой  к колодцу, а бежать надо было через кладбище.
- Юлия Петровна тебе хуже мачехи была? Почему она старшую дочь не послала?       
- Отвечу лишь на первый вопрос. Иначе у нас ночи не хватит, чтоб всё это разобрать. Что матушка мне хуже мачехи, это ты и раньше мог бы понять.
- Я это понял. Прости за глупый вопрос.
- Вовсе он не глупый. Просто матери у нас с тобой, Домас, не нормальные. Тебя, мальчишкой заставила жениться, чтоб ты потом всю жизнь мучился. Да и твоя мать мучается. А моя Юлия Петровна родила первую дочь от тёмного человека, причём родила в годах, сделав несколько абортов или искусственных родов, как я теперь понимаю. И, возможно, чудесных людей погубила. И за те грехи, Бог маму наказал Верой – злой эгоисткой, понимающей только слова: «Возьму», «Мне», «Дайте-подайте». Но нет у Веры отдачи людям, даже боготворящей её матери.
- Обе они эгоистки – Вера и мать твоя.
- Это правда. И вот, видимо, в противовес им, Бог послал Юлии Петровне меня.
- Ты точно им, обоим, антипод.
- «Антипод» и, как говорил мне Пушкин во снах, - «Из очень чистых вод». Я была послана спасать.
- И начала с меня?
- Ошибаешься. Сначала, находясь в эвакуации, я четырёх с половиной лет, летала, тоже во сне, спасать ногу отца, которую врачи хотели ампутировать. Потом, едучи в поезде из эвакуации, я слышу разговор мамы о том, как она лихо избавлялась от детей. До женитьбы с моим отцом – избавлялась от мальчиков. Я переживала – это были бы мои старшие братья, которые спасали бы меня от Веры, тогда носящей имя Геры.
- Ты уже догадывалась, в то время, что она от чёрного человека родилась?
- Мне Пушкин во снах же всё рассказывал. Но не признавался, что он мой родственник. И ты никому не говори, даже Олежки. Это пока тайна, которую он не должен знать.
- Почему?
- Потому что Пушкин же навёл меня на мысль, что одного из мальчиков, которого загубила мама, рожу я.
- И ты его родила – видишь какого прекрасного мальчишку!
- Но до возрождения Олежки, ещё живя в Литве, я спасала Валю и Ларису, которых мама, уже при помощи Геры, хотели погубить.
- Мне Валентина – соседка твоя – давала читать твою поэму, где написано как ты здорово спасала сестрёнок.  Но о Пушкине там не слова.
- Валентине я записала стихи, выпуская из них Пушкина. И ты не донимай меня. Значит, знаешь, как я спасла сестрёнок, не дала их погубить. А в ту ночь, когда спасала тебя, их тоже, спасла только днём, в очередной раз пыталась погубить Вера, правда руками отчима.
- Каким образом руками отчима.
- Папа – он не родной Вере - забросил девчонок на высокую, украинскую печь, по приказу падчерицы, я полагаю. Украинскую печь ты мог видеть в доме у моей мамы.
- Там если забросить маленьких детей, они могут погибнуть.
- Девчонки бы погибли, если бы я, рискуя своей жизнью, не сняла их оттуда.
- И никакой тебя благодарности от сестрёнок за это.
- Бог с тобой! Не за благодарность спасают людей. Но отца я, конечно, здорово отругала, нарисовала ему картинку, что ему за убийство могло быть – он сбежал из дома.
- Наверное, хотел с падчерицей побаловаться в то время? А малышек забросил высоко, чтоб не подглядывали. Не красней, я знаю таких девушек, как ваша Вера. А где Юлия Петровна была в это время, когда хотели погубить её детей? Не по её ли приказу?
- Насчёт приказа не знаю. Мама, в это время пировала с приехавшими из Района, не то из Области начальничками.
- Она мне говорила, что в то время, когда ты меня спасала, Юлия Петровна была председателем колхоза. Это я сам вычислял время. Юлия Петровна хвастается, что руководила колхозом, когда её старшей дочери было двенадцать, а тебе шёл десятый год. А про пирушки я в твоей поэме читал. Видно поэтому, что ты нарушила их праздник, мать, тёмной ночью послала тебя за водой, где идти надо было через кладбище.
- Наконец-то мы вернулись к тому, с чего начали. И ты правильно сказал – не бегу я через кладбище, а иду, причём очень медленно. В ночь на одиннадцатое октября прошли сильные дожди, и тропинка наполнилась лужами. Днём бы я по камешкам прошла, которые женщины подкладывали, а ночью обхожу лужи, боясь запачкаться, с двумя вёдрами, которые звенят.
- А ты боишься мёртвых потревожить?
- Ты бы не боялся, в десять лет, если бы книг начитался о вампирах?
- Всё так серьёзно? – пошутил Домас.
- Не смейся, сейчас заплачешь. Взбираюсь на какой-то холмик и чувствую, что скольжу по глине вниз, подаю в могилу.
- Бедная моя! – Домас судорожно прижал Релю к себе.
- Но кто-то, видно твои Ангелы и мои вместе собрались, подхватили девочку и перенесли через могилу.
- Видно твои и мои Ангелы знали, что ты должна ещё меня спасать, вот и не дали девочке упасть я яму. И ты принесла домой воды и полетела мне помощь оказывать?
- Всё было чуть сложнее, но спасибо и за эту подсказку. Итак, я тебе помогла справиться с болью, от которой ты мог умереть, и полетела купаться в море. Бог Релю, по моей просьбе туда направил, чтоб и себе помочь, смыть горечь от материных, отцовых, и Вериных обид.
- И ты ещё после всех их надругательств ездишь к ним?
- Обид было гораздо больше, потому что с мамой я жила, пока не окончила десятилетку. Но все обиды мне сглаживал дед Пушкин, хоть и во снах. И вёл меня по жизни. Он мне подсказал и прислал провожатых, как мне выбраться из материнского дома.
- Такого опасного для тебя.
- Дед был светочем для меня, с тех пор, как подсказал мне, что я должна возродить мальчика, которого погубила мама. И сначала увёз меня от мамы в Симферополь, где я работала на стройке.
- Место ли это для такой лапушки как ты? – Домас нежно целовал глаза, шею, плечи.
- Там много девушек работало, так что ничего страшного. Правда, от одного или двух бандитов, мне пришлось спасться. Ногу покалечила из-за одного, но его дед Пушкин в отместку загнал в тюрьму. Думаю, что и с будущим мужем Дед мне напророчил встретиться в Крыму. И в Москву привёз с мужем и ребёнком – хотел, чтоб я здесь жила, где он родился.
- Но тебе и в Москве досталось с новыми родственниками – мне Юлия Петровна рассказывала.
- С новыми родственниками мне не пришлось так долго мучиться как с мамой – Дед нас быстро развёл.
- Но не обошлось без крови.
- Должна признаться малой кровью всё обошлось. Могло быть хуже.
- Значит, и здесь Дед тебя хранил? Нас тоже он хотел познакомить?
- Думаю, что не без помощи Пушкина всё происходит в моей жизни. Послал когда-то тебя лечить. Внушил тебе, чтоб ты не забыл этот эпизод в твоей жизни.
- Разве такое забудешь? – Пробормотал Домас. – Но у тебя до меня происходили встречи? Я имею в виду, после развода с мужем.
- Мы с тобой и так заговорились. Давай я тебе каждую ночь стану рассказывать по одному эпизоду, чтоб ты удостоверился, что мужчин у меня, после развода было мало, по пальцам одной руки можно пересчитать. И то, я не всякого привечала как тебя, от некоторых отбивалась.
- Отбивалась? Мне уже радостно. Только не прогоняй меня. Я редко к тебе буду наезжать, чтоб не надоесть. А ты мне станешь рассказывать твои «сказки Карелиады».
Они тихонечко рассмеялись: - Не «Карелиады», - поправился Домас, - а «Сказки Рели».
- Договорились. А теперь спать. У меня завтра не менее тяжёлый день, чем сегодня.
- Ты спи, а я вряд ли засну возле тебя. Буду лежать, смотреть, слушать, как ты дышишь.
- Постарайся заснуть. А то завтра будешь плохо выглядеть.
            
                Г л а в а   15

Но хоть они почти не спали в эту ночь – желание обладать друг другом возникало не раз. И они молча, чтоб не разбудить соседей за стеной, соединялись, беззвучно целуясь и поворачивали друг друга так, чтобы фонарь под окном комнаты давал возможность увидеть любовь и блеск в глазах. Усталые, засыпали внезапно. Но утром оба вскочили с мыслью, не опоздали ли приготовить завтрак Олежке? Домас в ванную, бриться, а Реля к плите, умывшись на кухне. Одной рукой готовила еду, другой старалась сделать красивую причёску из своих кудрей, которым достаточно было немного брызнуть воды на них и растянуть расчёской, а они сами скручивались в причудливые локоны.
- Какая ты красивая, - пришёл из ванной комнаты, освежённый Домас. От него пахло хорошими мужскими духами. – Покормим Олежку, и я пойду его и тебя провожать.
- Ты тоже покушаешь. Гречневая каша, думаю, будет как раз хороша для взрослого мужчины, проведшего бурную ночь. – Они были одни на кухне, Реля позволила себя поцеловать.
- А ты будешь есть?
- Мы в больнице питаемся, когда операции. Еду дают на всех детей, но тех, которых оперируют, кормить нельзя. Так что я не могу, есть два завтрака – поправлюсь.
- Как вы носитесь там, отправляя детей в операционную и оттуда – то вся еда уйдёт в работу.
- Не так-то уходит. Некоторые медсёстры сильно поправляются в больницах – это я на практике рассмотрела.
- Хорошо. Не завтракай дома, но вечером я тебе устрою праздничный ужин. И хорошо бы ты договорилась, чтоб завтра не работать.
- Мы менялись сменами, когда я работала в детском саду. А как это получится в больнице, где я только начала работать, и не со всеми медсёстрами знакома.
- А ты предложи заплатить деньгами. Сколько у вас смена стоит?
- Три-четыре рубля, это если на ставку. А за полторы, думаю шесть или семь рублей.
- Предложи десятку и, думаю, найдутся люди. Зато субботу мы проведём с тобой, гуляя по Москве, как ты мечтала.
- Было бы здорово. А как же Олежка? Ему-то учиться, как бы не обиделся наш малыш.
- С Олегом я договорюсь. Он мужчина и понимает, что маме тоже надо побыть со мной.
- Договаривайся. Но не сильно акцентируй, что мне удастся договориться насчёт подмены. Может не получиться, что, разумеется, обидно. И как на грех единственная медсестра Галя, с которой я работала вчера, сегодня выходная. Она бы если не сама подменила меня, то посоветовала добрую и добросовестную девушку.

С Олегом не стали договариваться дома, а когда пошли его провожать. Но сначала мальчишка насмешил их:
- Вон Юлька Окунева пошла – самая красивая девочка в классе. А за ней Вантурин – «Шурин», как его обзывают в классе.
- За что обзывают? – заинтересовался Домас.
- Так Вантурина Саша зовут. И папу его тоже Сашей назвали. Получается Саш Сашевич. А Вантурин сердится. Говорит, что он Шуринович. Вот его Шурином и прозвали.
- Странный мальчик – сам подсказал, как его обзывать, - улыбнулся Домас.
- Конечно странный, падает перед Юлькой, которую вы видели, на колени и говорит: - «Я вас люблю!» А любить надо молча.
- Ты тоже любишь Юлю Окуневу? – осторожно спросила Реля сына.
- Конечно, я же с ней на ритмике танцую. А ещё Свету Реброву – с ней я за одной партой сижу. И вот же в Свету тоже не я один влюблён. Помнишь, мама, как представляли нас в октябрята?
- Как же не помнить, если Галина Николаевна позвала меня, на сей праздник.
- Так вот, обсуждают все, достойна ли Света, быть Октябрёнком. И тут встаёт Мишка Балихин и высказывается: - «Света самая красивая девочка в классе, я её люблю».
Увлёкшись детской ревностью, Олег не заметил, что Реля с Домасом незаметно улыбаются друг другу. Смеяться было нельзя – это мальчишек больно ранит.
- Вспоминаю детство золотое. У тебя такое было? – шепнул ей Домас.
- Нет, - улыбнулась Калерия. – Я в этом возрасте очень голодала, как и все. Нам не до ревности было. Но теперь, - продолжала она, остановив на секунду сына, - должна тебе сказать, Домас попросил меня, чтоб я отпросилась завтра, в субботу, с работы, чтоб показать ему немного Москву. Ты нас отпускаешь, чтоб мы, пока ты учиться будешь, поездили по Москве?
- Ой, конечно. Свози дядю Домаса в Останкино. А ещё лучше на Выставку ВДНХ.
- Что в Останкино, что на ВДНХ много времени надо. Мы лучше побродим по Центру немного и вернёмся домой к твоему приходу. Но повторяю, если меня отпустят.
- Да, могут сказать, что только пришла работать, уже отпрашивается. Но ты пообещай, что отработаешь за них.
- Спасибо тебе, родной, что ты не сердишься и готов отпустить нас с дядей Домасом в субботу, на полдня. А когда ты вернёшься из школы, вместе сходим, пообедаем в кафе.
- Ой-я! А может, даже на Фили съездим. Там и на Панораму Бородинскую можно сходить.
- Ты не забыл, какие там очереди – как в Мавзолей.
- И правда. Но зато много можно посмотреть. Круглая картина прямо завораживает. И нарисовал её художник Рубо. И на той картине русские и французы саблями машут, рубятся….
- Вот тебя зовут, Олег, - Реля увидела, что девочка рукой подзывает её сына.
- Кто это? Света? Ну, я побежал, а то опоздаю. – Унёсся.
Калерия с Домасом посмотрели друг на друга.
- Тебе не кажется, что Олежка очень влюбчив. Со Светой сижу, потому люблю, с Юлей танцую на ритмике, потому какой-то Вант не должен любить девочку.
- Ох, чувствую, что Олег с этим озорником Вантом столкнётся как-нибудь.
- Наш мальчишка дерётся?
- Олег никогда не лезет первым, даже на словах, но этот Ванторин – мне на него уже многие родители жаловались. Он первый лезет драться и говорит неприятные вещи мальчикам, которые, наверное, из культурных семей и дома такого не слышали. – Калерия не стала говорить, что ей жалко глупого мальчишку – на его лбу она заметила печать смерти – если не в школе, то в армии – погибнет развращённый пьяницами родителями мальчик рано.
- А как первая учительница относится к этому шалуну?
- Терпит, жалеет его. В других первых классах уже выгнали несоответствующих парнишек в спецшколы.
- Не переживай за других детей. Олега никогда не переведут в другую школу – я уверен.
- Спасибо тебе. А теперь давай расставаться – мне надо на работу бежать.
- Я проведу тебя до больницы и поброжу в тех местах. На рынок схожу, куплю фруктов тебе и Олежке. Сам не очень к ним приучен, но любимых угощать – святое дело.
- Ладно, Домас, тогда пойдём в темпе, и помолчим – не то одышка у меня будет.
- Ты молчи, я тебе буду говорить. Значит, постарайся договориться хотя бы за деньги, чтоб тебе не отрабатывать, потому что и так ты работала раньше много.
- Откуда знаешь?
- Юлия Петровна жаловалась, что так много работала, что даже письма некогда писать.
- Тебе отвечать на твои письма буду – не беспокойся.
- Ещё меня беспокоит, что в тебя станут влюбляться на новой работе, где больше мужчин, чем женщин.
- Как ни странно и здесь женщин больше. И, как мне рассказывали на практике, за мужчин идёт война. Зная мой характер, ты не станешь подозревать, что я стану сражаться за кого-то?
- Думаю, что гордость тебе не позволит – тут я спокоен. Но мужчины тоже не без глаз, уже, наверное, тебя приметили?
- Как заметили, так и забудут, особенно если я стану отбиваться. Во мне есть дар девы Орлеанской, как ты заметил. И не провожай меня вглубь больницы. Расстанемся у ворот.
- А после смены твой,  мы можем с Олежкой, как вчера, придти в вестибюль?
- Это как вам угодно. До свидания. Не грусти.
- Буду грустить. Без тебя мне даже Москва не светит.
- Съезди в места бывшей юности – по иному вечером мне о Москве расскажешь.
- Слушаю и повинуюсь! – Склонил Домас голову.
 
Следующий операционный день прошёл у Рели легче предыдущего. Операций было поменьше, ездить пришлось в операционные с Люсей, а не с Галей, у которой был выходной день. Люся – девушка гордая, мнящая себя очень образованной – как же в институт станет поступать. А потому с Релей не секретничала как Галя, ничего у неё не выспрашивала, тем более, что с первого раза заметила, что анестезиолог стреляет глазами не в её сторону, а больше смотрит на новенькую. Люся ревновала. Сказала со злостью Ловеласу:
- Чем улыбаться без причины, вставил бы лучше передний зуб. Стыдно молодому мужчине ходить без зуба.
- А кто мне выбил его? Не помнишь?
- Жена, наверное?
- Не жена, а больной с размаху дал мне кулаком так, что я весь кровью изошёл.
Калерия вздрогнула – неужели крупные дети, под действием наркоза, могут выбить зуб? И это довольно крепкому мужчине. Что тогда говорить о них с Галей? Реле вчера, как новенькой, буйные деточки синяков наставили изрядно. Теперь понятно, почему бояться медсёстры палат, где иной раз лежат уже двадцатилетние парни. И Люся сбежала в палаты урологических больных, где не надо много возить на операции, да и дети у неё маленькие – матери иных на руках носят.  И даже зная, что Люся завтра выходная – Калерия заглянула в график – просить гордячку, которая с ней добрым словом не перекинулась о замене нельзя. Только: - «Поехали».  - «Поворачивай». - «Бери за голову, я за ноги». И врач-анестезиолог подводит – вместо того, чтоб показывать восхищение новенькой, сказал бы Люсе пару ласковых слов, она бы растаяла. А он лишь злит бывшую пассию:
- Ты завтра выходная, да? – Злил Люсю анестезиолог. - А я дежурю – какая радость дежурить без подковырок. Меня жена и то, когда расходились, так не жучила.
- Скажи и ты мне что-нибудь гадкое, и будем квиты.
- Тогда узнай, что у тебя пахнет изо рта. Курить надо поменьше. А то дитя не родишь, когда придёт время.
- Может я вообще не рожу! – Отвечала Люся зло, и в то же время радуясь.
Калерия удивилась: - «И не родишь. Но чему радоваться? Аборты погубили твоих детей, девушка. А как захочется когда-то тебе иметь ребёнка».
По пути из операционной Люся снизошла к ней вопросом:
- У меня пахнет изо рта?
- Я не принюхивалась, - Калерии хотелось ответить, что пахнет, причём не папиросами, а чем-то более скверным.  Но не хотелось унижать девицу, которая считает себя королевой.
Но «Королева» получила щелчок по носу от анестезиолога и стала более человечной:
- Знаю, что пахнет и это не от папирос, а желудок надо лечить.
- Будешь лечить, когда выучишься на врача? – Съязвила Реля неожиданно для себя.
- Знаешь, что мечтаю учиться? Только вошла в отделение, тебе обо всех доложили.
- На Галю намекаешь? Она девушка скромная, о царицах, королевах не смеет ничего говорить.
- Это кто царица? Я? Была бы царицей, унижалась бы так перед нашим Казановой.
- Унижаться не надо, но и оскорблять мужика не стоит. Видишь, он даже работать с тобой не хочет.
- А я бы хотела. Ох, с какой радостью бы я поменялась на завтра, чтоб ему нос уткнуть. Или проследить, с кем он пировать станет завтра. Они же тут многие в свободный день стараются выпить. Ясно, что не с тобой. Потому что к его бутылке надо закусь хорошую принести. Ты же не будешь вкусности ему приносить?
- Конечно, нет. А с тобой могу поменяться сменами – мне суббота нужна. А ещё лучше не меняться сменами, а я у тебя выкуплю этот день.
- Ты мне заплатишь за этот день и не станешь отрабатывать за меня? А сколько дашь? Впрочем, плати, как положено шесть рублей, и все будут довольны.
- Я плачу семь рублей, чтоб ты могла купить своему Казанове хорошую закуску.
- Ты выручила меня, честно говоря. Я желаю с ним помириться, а кроме как на работе негде. К нему он меня не ведёт, а к себе домой – у меня там родители другого жениха мне хотят.
- Всё это хорошо, но как с Марьей Ивановной договориться?
- Мы, когда меняемся, то просто ставим её перед фактом. Она отмечает в табеле и всё. Но говорить, что за деньги я стану работать, не стоит. А впрочем, можно и сказать, чтоб она знала, что и воскресенье я буду в отделении по своему графику. Мало ли что случится, чтоб на тебя всех собак потом не вешали, - сделала царский жест.
- Спасибо тебе, - Калерия легко вздохнула, отдавая деньги. В детском саду она таким способом пыталась заработать, отрабатывая за гулящих женщин, теперь её Домас выкупил на денёк, чтоб походить по Москве.


                Г л а в а  16


В субботу бродили с Домасом по Москве, отыскивая и его студенческие места, где он бывал. Устав, зашли в кинотеатр и посмотрели фильм. Почти ничего не видели и мало что запомнили, но дали отдых ногам. Олежка после школы, когда они его встретили, поворчал, что он бы тоже хотел посмотреть фильм на широком экране. Отговорились тем, что детей до 16 лет туда не пускали. Хотя, как отметили Домас и Реля, между собой, там не было ничего, что нельзя смотреть детям: – «Особенно таким развитым и умным, как Олег», - шепнул литовец.
А «развитый и умный», будто желая доказать, что Бог его не обидел, повёл их сначала в столовую, где они пообедали. Потом предложил показать и рассказать о Высотном доме на площади Восстания. Домас согласился с удовольствием, и они пошли.
Калерия удивилась: - Неужели ты помнишь, Олег, что рассказывал тебе неизвестный дядя, когда мы ехали в «Детский мир» тебе за формой?
- Вот хорошо, что я форму снял дома и переоделся. Правда, дядя Домас, она не модная.
- Согласен с тобой. Серая какая-то как у милиционеров. Но я слышал, что модельеры уже придумывают новую форму для школьников.
- Хорошо бы в следующем году была новая, а из этой бы я вырос.
- А почему обязательно тебе вырастать?
- Потому что если эта серая форма не будет мне мала, мама не купит новую – денег у нас каждый год форму покупать не хватит.
- Я куплю тебе новую форму – не волнуйся. Я заметил, что в этой форме детям жарко. Ещё у девочек более лёгкие – им повезло.
- Спасибо, дядя Домас. Хочется, чтоб сшили новые формы не из такого плотного материала. Зимой в этой форме будет тепло, зато осенью паримся.
- Расстроили вы меня разговором о неудобной форме, - заметила Калерия. – Ещё за этой нелепостью пришлось очередь сумасшедшую стоять. Казалось вся Москва и Подмосковье обслуживается лишь в Центральном «Детском Мире». Потом нашлась одна родительница, которая не раз заставляла меня сидеть с её сыночком балованным после рабочего дня. Помогла достать форму – она в том магазине работает, оказывается.
- Значит, какая-то отдача произошла? Не зря ты сидела с её безобразным сыночком.
- Да. Но мы отвлеклись на форму Олега. А ведь ты нас, хитрец такой ведёшь к дому на площади Восстания не зря. Хотел же что-то интересное рассказать.
- Вот, мама, помнишь ты, девочкой маленькой ехала на Дальний Восток? Ты мне рассказывала, как тебя поразил Байкал. Ты ещё стихи о Байкале сочинила, но я их забыл.
- Может, вспомнишь, - попросил и Домас. – Я читал твои стихи о Байкале в тетради у твоей соседки, но запомнить сразу не мог.
- Хитрецы мои! Хотите, чтобы усталая женщина вспоминала своё детство?
- Но, мамочка! – Потёрся сын, когда хотел что-то выпросить.
- Хорошо. Давайте посидим на скамейке, в скверике, где Воланд когда-то сидел. – Они сели на первой же скамейке от входа на сквер
- Про Воланда я знаю. Мне Мишка Болихин рассказывал, что это чёрт такой, с разными глазами. Один у него был мутный, а второй чёрный. Этот Воланд предсказывал жуткие вещи и всё исполнялось.
- Например? – Спросил Домас, и Реля с ужасом поняла, что Олег сейчас скажет.
- А предсказал Воланд, что сейчас отрежет голову одному дядьке трамваем, и отрезало. Мама, ты говорила, что читала эту книгу – так было?
- Так, но рано Миша Болихин читает эту не совсем правдивую книгу. Там много придумано автором, с не очень здоровой головой.
- Мишка и сам говорит, что автор сидел в сумасшедшем доме. Но ты, мама, хотела нам свой стих рассказать.
- Слушайте уж лучше мои детские стихи, чем о Воланде рассуждать. Значит, едем мы возле Байкала. И мне рассказывают, что железную дорогу, вместе со множественными тоннелями – их около восьмидесяти было – построили политические заключённые, которых Сталин сгонял в лагеря.
- О! Вспомнил! – воскликнул Олежка: - Реле вскоре открылся Байкал.
                Ни лодок, ни рыбаков не видала.
                Может, северный ветер их разогнал?
- И я вспомнил, - это Домас : - Веет холодом тайны от озера.
                Сколько тоннелей здесь просверлили.
                Видно строителей тут поморозило.
                А может, великаны их продолбили? - Дальше не помню.
- Спасибо, теперь буду вспоминать я: - «Простые люди, хоть в лагерях.
                И жили трудно, трудились не зря.
                Короткие жизни у этих людей.
                На работу их гнали, словно зверей.

                И невозможно из лагерей бежать.
                И тайно по каждому плакала мать.
                А жёны отказывались, даже дети.
                Осуждённым некуда было вернуться.
                У конвоиров в руках ружья, плети.
                От них не скрыться, не увернутся.
- Хватит, мама, я хотел, чтоб ты это нам с дядей Домасом припомнила.  А теперь слушайте, что мне сказал тот человек, с которым мы ехали в автобусе до «Детского Мира». Оказывается, не только тоннели пробивали заключённые возле Байкала, но и вот эти дома, к одному из которых я вас веду, строили тоже ЗЕКи – это дядечка их так назвал.
- Да что ты! – Калерия смутилась, вставая со скамьи. Встали и её спутники. Они тихонечко пошли по направлению к Высотному зданию. – Я так восхищалась этими домами. Думала, их комсомольцы строили, или фронтовики.
- И комсомольцы и фронтовики попадали в отряды строителей этих зданий – только в форме Зеков, - по взрослому сказал Олежка.
- Ты, милый мой, только нам это расскажи сегодня, а другим людям – даже друзьям по школе – не говори. За эти рассказы и сейчас могут посадить в тюрьму.
- Но я ещё маленький!
- Так посадят меня. Припишут мне, что я тебе это всё рассказываю. Хотя, получается, ты знаешь о Зеках по моим стихам.
- И по рассказам того дяденьки. Но и он мне говорил, чтоб я не очень болтал обо всё, что слышал от него. Я никому и не рассказываю, только вам.
- А мы тебя не выдадим, - Домас прижал голову Олежки к себе. – Что ещё знаешь о высотных домах?
- Что строили их крепко – на века. И ещё, кроме красивой надземной постройки, есть подземные лабиринты – в них тоже можно жить, особенно во время войны.
- Даст Бог больше в Союзе войны не будет, - вставила Реля. – А сейчас, когда мы издали видим уже Высотное здание, я расскажу вам более весёлую историю, связанную с этим домом. Фильм «Посол Советского Союза» частично снимался в этом доме. Если помните, Юлия Борисова – исполнительница главной роли легко идёт по ступенькам этого дома.
- Да! – воскликнул Олежка. – Ещё ступеньки как бы убегают из-под её ножек.
- О! Мальчик! – заметил шутливо Домас. – Да ты любитель  женских ног!
- Не говори ребёнку глупости, Домас, - обиделась Реля.
- А чего глупости! У неё, мама, ноги, как у тебя. Только Борисова так не устаёт как ты – целыми днями на ногах.
- Ладно. Скажу вам ещё, кто в этом доме живёт. Разумеется не простые люди. Потому что дома эти строил Сталин, как бы желая соединиться с Космосом. Он велел построить дома в таких местах, где, ему казалось, можно разговаривать с инопланетянами, налаживать связи с ними.
- Значит, в домах живут учёные, которые ищут контакты с инопланетянами?
- Сомневаюсь, что эти учёные или артисты могут найти контакты, потому что Энлотяне, Домас, это существа которые летают на так называемых «Тарелках», сами налаживают связь с людьми.
- Ты так говоришь, как будто хорошо их знаешь! – поразился Домас.
- Мама знает, как связаться с пришельцами, - отозвался Олежка. – Особенно когда летает во сне.
- Ты знаешь, что мама твоя летает во снах! – поразился Домас.
- Да и я, иногда, когда мама на меня не сердится, присоединяюсь к ней.
- И куда же ты с мамой летал?
- Маме захотелось посмотреть с этого Высотного здания на Москву. Но мы не летели, а просто оказались на самых высоких точках этого здания.
- Это правда, - вспомнила Калерия. – Когда мы приехали в Москву, и нас с  мужем развела свекровь, Олежка заболел, лежал в больнице, куда я сейчас пошла работать.
- Только в другом корпусе, - заметил сын.
- Да, я работаю в хирургии, а, мой милый, лежал в терапии. Я туда бежала к шести утра, проникала в корпус через подвал и находилась до двенадцати ночи. Другие мамочки уезжали после девятичасового кормления, а я близко живу, я уходила, когда закрывали корпус на ночь. Или оставалась там ночевать, если Олегу становилось тяжко.
- Какая ты мать потрясающая! – Домас незаметно для мальчика дотронулся до руки Рели.
- Про маму говорили, что она и воспитательница хорошая, - заметил Олег.
- Всё это прекрасно, но когда ты летал с мамой на высотное здание?
- Это случилось, не когда я лежал в больнице, а гораздо позже. Кажется, мама меня уже и в Украину свозила первый раз. Мне, наверное, уже года два с половиной или три было. И мама, простирнув бельишко моё и купая меня, вдруг сказала: - «Хочешь, я тебе дом высотный покажу?»
- Что-то не помню таких слов, - засомневалась Калерия.
- А ты сонная такая была, мама, что принесла меня в комнату, стала песенку мне петь и уснула над моей постелью.
- Я часто, укладывая тебя спать, возле тебя засыпала.
- Но видно обещание своё не забыла. Потому что вскоре мы и оказались на высотном доме, откуда ты мне показывала и наш дом и больницу, где я когда-то лежал. Ещё зоопарк.
- Вот только сейчас вспомнила – был такой сон. Значит моё предположение верное – земля под этими домами особая и дома тоже. Людей, которые их хорошо помнят, они притягивают к себе и дают посмотреть всё, что этим любопытным захочется.
- Тогда, мама, подумай сегодня ночью об Университете на Ленинских горах и позови нас с дядей Домасом с собой.
- Слетать ночью на университет на Ленинских горах и всё там осмотреть – это поразительно, - восхитился Домас. - Студентами мы ездили туда и по ночам бродили, но увидеть Москву с такой высоты.
- Я подарю вам эту высоту, но если будете меня слушать, - пообещала Калерия.
Совершенно счастливые от этих мыслей они вернулись домой и Олег, без возражений лёг пораньше, надеясь, что мать ночью полетит на Ленинские горы и возьмёт их с Домасом с собой.
Они же прошли в комнаты Валентины, где Реля сказала своему возлюбленному:
- Если ты хочешь, чтоб мы слетали на Университет, не целуй меня сегодня. Я могу таять под твоими ласками и отяжелею.
- Понимаю. И не сможешь летать. Только вопрос, смогу ли я заснуть возле тебя?
- Тогда спи в этой комнате, а я пойду к себе. Спокойное дыхание сына и меня усыпит.
- Хитрая, и улетишь вместе с Олежкой. Не понимаю, как мог трёхлетний малыш лететь за матерью на высотку?
- Открою тебе тайну – Олег привязан к Космосу, как и я. Нам легко слетать куда-нибудь. Я, например, девочкой летала в разные страны и мне, обязательно, кто-нибудь, на русском языке рассказывал, куда я попала и даже особенности развития страны. Потому я в школе могла не учить домашние задания или совсем не готовится к экзаменам, а выходила и рассказывала всё на отлично. Даже больше, чем в учебниках было написано. Ещё книги помогали, которые мне Космос подкидывал.
- Завидую. И боюсь, что ты не сможешь прокатить меня на Ленинские горы. Я простой человек, не достоин летать с такими замечательными мамой и сыном.
- Раз мы тебя любим, значит достоин. Не трусь – летать ночью совсем не страшно, тем более, что ясно как днём, мне даже иногда солнце светило.   
 
 
                Г л а в а   17

Они слетали на Ленинские горы и провели там не один час, потому что, проснувшись, каждый мог рассказать что-то своё. А вкупе описания красот Москвы так потрясли их, что вместо Ярославского вокзала они зашли на соседний Ленинградский и взяли билеты до Волоколамска,  думая, что посетят Лавру и поедут ещё в этот  заманчивый город и что-то он им покажет. 
 По пути проехали Красногорск, который в утренней дымке показался им не таким уж красивым. Посмотрели из окон вагона и покатили дальше.
 Где-то в середине пути нарисовался Иерусалимский монастырь. Калерия знала, что это малое повторение церковных зданий в самом Иерусалиме, в Израиле. Задумывался большой Иерусалим, но немцы внесли поправку бомбёжкой русской святыни – много разрушили. И всё же они сошли и побродили возле монастыря. Радовало то, что он отстраивался руками энтузиастов. Стояла копилка для пожертвований, куда Домас внёс десятку. Она плавно спланировала на более мелкие купюры. Олежка, правда, разглядел там доллар и марки немецкие. Кто кинул? Зачем? Где монахи разменяют иностранную валюту?
С этими вопросами и оглядываясь на поразивший их монастырь, поехали дальше. Но Загорск, где по знанию Рели, находилась Троице-Сергиева Лавра, не показывался, зато нарисовался Волоколамск, с красивыми церквями и теремами. Примкнули к экскурсии, которая сначала ходила по городку пешком, потом поехали на автобусе. Оказались лишние места, куда экскурсовод их пригласила. Покинувшие автобус люди, видимо возвращались, как они ехали на электричках, а их места экскурсовод отдала троим путешественникам, заехавшим не туда.
- Но это здорово! – Восхищался Олежка. – В Троице-Лавру мы ездили с Юрием Александровичем на машине. И вдруг вздумали поехать на электричке, попали в другое место.
- Просто мы сели не в ту электричку, - усмехнулась Калерия. – Со мной такое в жизни бывало.  Посмотрели Волоколамск – это тоже для меня открытие.
- А если бы билетёры пришли с проверкой?  - Усмехнулся Домас. – Пришлось бы платить штраф, что не туда едем. Но я тоже рад Волоколамску и Иерусалиму – это радость сердцу, что его восстанавливают.
Путешествие так их взбодрило, что они долго толковали о нём. И удивлялись, искали какой-то скрытый смысл, что занесло их в другую сторону. Через несколько дней Калерия вспомнит об удивившим их путешествием, и найдёт этот смысл.
Она помолилась за больных детей не у известной Лавры, а у разрушенного, но восстанавливающегося монастыря и дети, которым она будет оказывать помощь, ударенные жизнью, станут восстанавливаться.
Эта поездка по святым местам внесла в её измученное сердце успокоение. Желание лечить и помогать больным усилилось. Даже скромная зарплата не гневила Калерию, как других врачей и медсестёр. Они знали, на что шли, а что государство неправильно им платит за нелёгкий труд, то это ошибка, которую умные правители исправят. Не станут много давать денег бракоделам, кто шьёт неудобную обувь. Других бракоделов заставят выпускать хорошие материалы, и шить удобную одежду, чтоб люди не мечтали об импорте. А то дают много денег бездельникам, те едут за границу и покупают себе хорошую обувь, прекрасные платья и трикотаж, покупают впрок, чтоб потом спекулировать этим в Союзе. В магазины завозят импорт, так достаётся он лишь дамам, кто сроду не работал, из Кремля и их прислужницам. Или спекулянткам, вроде Релиной свекрови, которая дерёт с людей втридорога. Но дети и другие больные в этом не виноваты. А если даже попадают в больницы дети Кремлёвские и спекулянтов, то их тоже надо лечить.
После поездок в замечательное Подмосковье, Калерия расцвела и носилась по отделению, как семнадцатилетняя девочка, ещё до травмы ноги в Симферополе.
Галя совершенно справедливо заподозрила, что новенькая медсестра влюблена. Реля отнекивалась и заливалась румянцем – ей не хотелось никому открывать о её внезапной любви.
Но румянец на её лице заметил, и анестезиолог, и приревновал:
- Кто это тебя так целовал, что ты вся горишь? Или у тебя температура? – Он сидел, давая наркоз рослому мальчишке, и поскольку не мог оторваться от него, схватил Калерию за руку и поставил возле себя. – Хочешь посмотреть, как оперирует твоя любимая заведующая? Мама Ляля, ты разрешаешь твоей новой медсестре посмотреть, как ты чудно оперируешь?
Елена Владимировна улыбнулась, одевая маску на лицо. И уже из-под неё оглядела Релю своими замечательно голубыми глазами.
- Сегодня операций мало – пусть посмотрит. Представляешь, Сева, это девочка ровесница моих дочерей. Только мои Ленка и Валерия родились в начале сорокового года, а она в октябре. Мои войну встретили на своих ножках, а Реля в пелёнках. Правильно я говорю?
- Правильно. Но разрешите Гале уйти в отделение – у неё дети ещё не накормлены.
- Ты, Галочка, можешь уходить. Реля тоже здесь не очень задержится. Я думаю, как увидит вскрытие живота, так убежит. Или ты на практике видела операции?
Калерия кивнула головой – она, тогда и в обморок упала – но говорить об этом не хотелось. Очнулась в тот раз на кушетке, в предоперационной, а напротив парень рыжий лежит. Тоже в обморок шлёпнулся. Шутили тогда над ними, что один будет знаменитым врачом, а вторая непревзойдённая медсестра. Калерия тогда этого парня запомнила, чтоб когда-то увидеть его по телевизору – стал он знаменитым доктором.
Но пока у Калерии это промелькнуло в памяти и забылось – Елена Владимировна начинала операцию, за которой наблюдали сверху, через стекло студенты, а она, Реля, почти рядом стоит и, конечно ей всё лучше видно. Она не упала в обморок – закалила себя на последующих студенческих операциях, но как только Елена Владимировна стала давать разъяснения, что и почему они должна удалить, Калерия тоже удалилась. Её больных хоть и покормят Марья Ивановна с матерями, но хотелось присутствовать на перевязке у тяжёлого больного. Врач, ведший этого юношу, был не женат и выбирал себе в помощницы перевязочную медсестру Надежду – девушку красивую и не замужнюю. Собственно это была обязанность Нади, потому она и называлась – процедурная медсестра. И Реля не стала бы им мешать – парню и девушке. Но её больной просил присутствовать на перевязке:
- Я не очень доверяю своему доктору и этой Надьке. – Сказала ей как-то Галя. - У них всё ха-ха да хи-хи, а рану иной раз не обработают, как следует. Поэтому она и заживает так долго.
- Но кто я, чтобы указывать лечащему врачу? – возразила Калерия.
- Ты просто присутствуй, и они не посмеют при тебе перекидываться насмешками.
- Неужели над тобой смеются?
- Дал бы я насмехаться надо мной. Между собой у них Шуры-муры, но кажется мне, что Надька играет этим Вовочкой как кошка с мышью.
- «Вот ещё одно имя узнала, - думала Реля, поднимаясь на третий этаж по служебной лестнице.- Но этот врач довольно скромный, по сравнению с тем Ловеласом. И то сказать: отделенческий Владимир Семёнович – батюшки, зовут его как Высоцкого».
В этом году весной водил Юрий Александрович Релю в театр на Таганке на этого артиста и Реля, хотя игра Высоцкого в образе Хлопуши, ей не понравилась, запомнила имя и отчество.
- «Так вот наш Владимир Семёнович и похож на Высоцкого – тоже маленького роста, лицо незаметное. И зачем он ухаживает за красавицей Надеждой – подругой Люси, с которой мне пришлось работать три дня назад. Надя, не такая надменная как Люсиндра, но ей не под стать невзрачный Владимир Семёнович. Вот Сева, со сломанным зубом, больше бы подошёл мягкой по характеру Наде. Да и красивее он Владимира Семёновича, похож на артиста Сазонова, а тот играет исключительно первых любовников. Где я его видела? В картине «Подруги». Там он Лидии Федосеевой – красавице хоть куда, сделал ребёночка, и перекинулся на её подругу, кажется Извицкая играет – ещё красивей Федосеевой. Вот как крутился. Но обе подруги отвергли его».
Тут мысли Рели прервала Марья Ивановна: - Идёшь, девочка! Это хорошо. А то в большой твоей палате надо сидеть и смотреть за ними, чтоб в окна не прыгали. Но сейчас я их успокоила не надолго, можешь сходить в питательный блок, поесть. Наверное, дома не завтракала?
- Не пришлось, - Калерия развела руками. – Чуть на работу не проспала. – «Хорошо, что Домас накормит Олега и проводит в школу. Странно. Отцу родному наш сын не позволил бы рядом идти, потому что всегда выпивши является. А к Домасу привык ещё в Украине, что принимает от него подарки и позволяет до школы дойти. Они, наверное, всё утро шептались о нашем общем полёте на Ленинские горы – обоих так восхитил восход солнца над Москвой».
- Калерия! Вырвалась от Елены Владимировны? – Галя увидела её, выходя из кухоньки, где они ели. – Я тебе поставила кружку с кофе в тёплую духовку. И кашу не надо согревать, она горячая.
- Спасибо, что побеспокоилась. У меня голова немного кружится от голода. Не знаешь, моего Антона, из второй палаты не взяли на перевязку?
- Вот-вот! Он не хочет без тебя перевязываться. Сказал Реля придёт, тогда.
- А если бы я задержалась на операции? – возразила Калерия.
- Да взяли бы его без согласия, но Надька куда-то унеслась, а Владимир Семёнович без неё не хочет. С Люсиндрой он не хочет перевязывать.
Калерия вспомнила, как Ловелас сказал Люсе, почему он не хочет работать в её смену, и догадалась, что по этой же причине их врач игнорирует красивую девушку. Кстати, Владимир Семёнович не курил, это Реля до выходных своих дней заметила.
Едва она успела поесть, как покатили на каталке Антона на перевязку. Он, увидев Релю, кинул: - Зайди посмотреть на мои страшные раны. Ты обещала.
- Хорошо. И поспособствую, чтоб они быстрее зажили.
- Ты умеешь волхвовать? – удивилась Надя, с повязкой на лице, скрывавшей её красоту, лишь васильковые глаза до брови-дуги над ними, говорили, что девушке есть что показать. – Одевай повязку, и приходи.
- Хорошо, - Калерия спрятала лицо под маской, которая висела на груди и зашла в перевязочную. Она уже не боялась полостных операций, и чего ей страшиться открытых ран? Но рана была гнойная, из которой Владимир Семёнович, при помощи Нади удалял его. Калерия понаблюдала за раной и взглянула в глаза почти взрослого от боли мальчишки. Её взгляд сказал этим страдающим глазам: - «Ты, почему не борешься с болезнью? Напрягайся, выталкивай из себя всю гадость. Гной – это гадость. Тогда швы твои зарубцуются, и ты станешь на ноги». Понял её Антон или нет, но моргнул ей глазами.
В это время Галя заглянула в перевязочную.
- Реля, нам ехать за больным. Я уже лифт вызвала.
- Чтоб ты всё сделал, что я тебе велела, - произнесла она, нагнувшись к уху Антона. И ушла к лифту, куда Галя одна пыталась завезти их каталку.
- Вот телега, - ворчала она. – В травматологии давно уже функциональные кровати и каталки – просто загляденье. На них возить больных, большое удовольствие. А у нас, если сейчас больной будет с капельницей, её даже повесить не на что – нести надо в руках.
- Кого? Больного?
- Не шути так. Капельницу нести и следить, чтоб она капала, а не выползала из вены. А особенно если больной отходит от наркоза и старается встать.
- Больной с капельницей, - встретила их словами Елена Владимировна, - отяжелел ещё во время операции, потому везти его надо в реанимацию.
- Это хорошо, - шепнула Галя Реле, - тебе не мучиться.
- Правильно, - подтвердила Елена Владимировна. – Реля новенькая, пусть не пугается тяжёлых больных. А Алексей полежит в реанимации, где ему окажут больше внимания, чем в отделении. Да, Алёша? – на что мальчик кивнул. – А я тебе выпишу все лекарства, которые тебе положены и поедешь в тихую палату, где тебе не будут досаждать вопросами твои друзья. Я к тебе буду часто приходить, смотреть, как ты выздоравливаешь. Девочки, - обернулась заведующая к Реле и Гале, - вы подождите в предоперационной, отдохните. А Алексея сейчас подготовят для транспортировки в реанимацию.
Калерия с Галей вернулись в маленький, длинный коридор, сели на топчан.
- Это сейчас Алёшу повезём к дочери Елены Владимировны. Она уже говорила тебе, что ты почти ровесница её дочерям-близняшкам. Скоро увидишь одну из них, «приятно разъевшейся», как она сама говорит, во время беременности, но особенной нежности у полной дамы к детям нет. Она вернулась недавно из декрета, работать ей лень, всё ходит лишь к матери, деньги клянчит, то на платье модное, то на сапоги какие-то особенные, потому, что в старую одежду  влезть не может.
- Я эту даму фривольную, пристающую к мужчинам, видела уже. А вторая дочь из близняшек у Елены Владимировны такая же?
- Что ты – это небо и земля. Во-первых, они не похожи между собой. Значит, не близняшки, как ты сказала, а двойняшки. И вот Ленка – мамина любимица такая вальяжная, отъевшаяся, а Лера – худенькая как ты, и у неё тоже мальчик в школу пошёл. Сына она обожает, к матери ходит редко и мальчика не очень водит к бабушке, чтоб не испортила внука, как сестрицу.
Калерия подумала: - «Совсем как у нас с Верой, между детьми Елены Владимировны нет мира и понимания. Совсем не похожа на нашу мать эта блестящая остроумием женщина, прекрасный хирург, как говорят. Если она когда-то лечила солдат, выходя с ними в тёплый сад, то это по благородству. Больных, я думаю, она не объедала как делала это Юлия Петровна, по отношению к колхозникам. А вот дочери, родившиеся в один день, получили разную от матери любовь, и между ними недоразумения».
- Девчонки, забирайте больного, - выглянула старшая медсестра операционной. – Его уже погрузили на каталку, Севастьян вам поможет довезти его и сдать с рук на руки врачу в реанимации. 
- Севастьян оказался тем же анестезиологом, которого Елена Владимировна называла севой. Он устало нёс одной рукой капельницу, а вторую положил на Алёшу, чтоб мальчик не вскакивал. Уже не заигрывал с Релей, предполагая, что дочь Елены Владимировны встретит его любезно. Видимо боялся этих заигрываний, потому что едва они въехали в травматологическое отделение, где находилась реанимация, им навстречу попался Вахтанг Панкратьевич:
- О! – удивился усатый мужчина, посмотрев лукаво на Релю. – А я думал, что вы сбежали из Первой хирургии, не видев вас два дня.
- А вы разве и в субботу и в воскресенье работаете? – смутилась новенькая.
- Мы работаем круглые сутки, девочка, и нет нам покоя ни днём, ни ночью.
- Извините, Вахтанг, но мы едем в реанимацию, - немного ревнуя, сказал анестезиолог.
- Извините, Сева, но я так обрадовался встрече со старой знакомой.
- И вовсе она не старая, - улыбнулась Галя.
- Разумеется, не старая, а очень даже молодая и красавица, - галантно сказал усач.
- И как долго вы знакомы? – забыл, что спешит сдать больного Севастьян.
- Потом расскажу, - улыбнулся заведующий травматологии. – Но вы, - обратился к Гале и Реле, -  берите возить тяжёлых больных из моего отделения каталки.
- Это ты такой добрый, Вахтанг, - Елена Владимировна, оказывается, шла за ними. – А твои медсёстры ни за что не дадут ломать на наших больных свои чудные каталки.
- Если ваша новенькая перейдёт работать в травматологию, то я отдам вам не только взамен медсестру, но и подарю одну из каталок.
- Второй раз тебе говорю, чудовище, не сманивай мою новую медсестру. Что нашёл в ней?
- Она волшебница, Лена. Так посмотрела на меня своими чудными глазами, что я долго был под их впечатлением. И даже боль у меня в спине прошла, после длительной операции.
- А я и сейчас под впечатлением этих дивных глаз, - пробормотал анестезиолог, но никто, кроме Рели, этого не заметил.
Между этими разговорами, каталку с заснувшим Алексеем довезли до реанимации. Она оказалась не такой большой, какие уже видела Реля на практике – всего на четырёх больных.
- Куда везёте, мама, я же просила тебя не подкидывать мне тяжёлых больных. Я эту ночь почти не спала – дитя меня замучило. – Недовольно встретила их довольно полная  молодая женщина, очень похожая на Елену Владимировну. Синие глаза, полные губы, вздёрнутый нос – если бы всё это не затекло жиром. Глаза казались гораздо меньше материных, и не пылали любовью к детям, как у Елены Владимировны. Полные губы, густо намазанные какой-то жирной блестящей помадой, отталкивали мужчин, которые, наверное, боялись испачкаться. Сева пробрался боком мимо полной женщины и был рад, что она занята разговором с матерью.
- Не ври, Ленка. – Отвечала между тем их заведующая - Спала ты, дочь моя ленивая, как маленькая, потому что внук мой был у бабушки в комнате. Это тебе муж спать, наверное, не давал?
- Конечно. Ругались всю ночь. Приревновал меня к соседу, вроде я с ним дела какие-то имею.
- Говорила тебе, не гадь там, где живёшь. И на работе не путайся с мужиками.
- Мам, а где мне ещё душу отвести?  Сама знаешь, что с Евгением я скоро разведусь.
 - Хватит, Лена мне нервы мотать. У меня ещё сегодня может быть серьёзная операция.
- Конечно. А больного ко мне – вон, на четвёртую кровать.
Пока они переговаривались, Галя с Релей, при помощи анестезиолога переложили Алёшу на функциональную кровать, каких не было в их отделении. Подошла медсестра реанимации.
- Где ты была? – набросился на неё анестезиолог. – Привозят больного, а медсестры нет!
- Елена же здесь была. А я ходила за лекарствами.
- Болтала на посту, это я видел.
- А что вы, Сева, такой взъерошенный сегодня? Неужели новенькая медсестра не обращает внимания? – Поддёрнула совсем не старая женщина, видимо хорошо зная «страсти» врачей, к молодым женщинам. – Так вы на мамаш обратите внимание. Некоторые приезжие, особо их дальних краёв, совсем не прочь завести роман с врачами. Хотите, познакомлю? Жена капитана дальнего плавания из Владивостока, женщина при деньгах, хотя мальчонку своего одевает, как у нас дворники не позволяют себе одеть – чулочки-носочки – всё рваное.
- Видел я эту мать – сама разодетая, как принцесса, а сын у неё точно в загоне. Таких мне на дух не надо хоть и денежных. Мне бы красавиц загорелых, цыганистых, но  она уже обратила внимание на Вахтанга Панкратьевича.
- Это можете не беспокоиться. Вахтанг муж верный. Да и дочь свою десятиклассницу любит. Изменами он своих женщин не волнует. – Спасала Релю медсестра из реанимации.
Ещё немного и Реля взорвалась бы гневом, ответила насмешкой не скрывающему своих вялых чувств анестезиологу – вдыхают наркоз, вместе с больными, и думают, что лучше их мужчин на свете нет. Её бесил и намёк медсестры на жён капитанов дальнего плавания. Значит, вот чего боялся Артём, прося Релю стать его женой: - «Догадываюсь, что ты девушка верная». Она, разумеется, не изменяла бы капитану, но как обидно за них, когда слышишь какие жёны у людей, уходящих надолго в море. Анестезиолог будто подслушал её мысли и побоялся их услышать.
- Ладно, я пошёл, у меня ещё два наркоза сегодня.
- А что делать с больным?
- Это вам в истории всё расписали. И устные указания Елена дочери дала.
- Как потрепал. Рад без памяти, что доченька Елены на него не накинулась при маме.
Калерия с Галей, под этот шепоток, тихо вывозили каталку из реанимации.
- Как тебе мама с доченькой? – спросила Галя.
- Елену Владимировну я уважаю за её геройские операции, а у дочки совсем совести нет.
- И ты заметила. У нас, в отделении, все удивляются: две дочери Елены как вода и пламень. А  мать, будто не замечает. Тёзку свою обожает, Валерию ни во что не ставит.
- Если Лера моего характера, а я чувствую, что так оно и есть, то она не очень позволит матери себя угнетать. Даже властной и страстной, как Елена Владимировна.
- Здорово ты подметила. Но откуда знаешь, что Лера такая как ты – гордая! Наверное, когда вы встретитесь, то кинетесь друг другу в объятия?
- Зачем? Она едва ли заметит, что мы похожи характерами. Ведь с ней никто не проводил такого ликбеза как ты со мной. К тому же, если она сердится на мать, за неправильное отношение к дочерям, то скорей будет с ней разговаривать.
- Лера, если приходит,  - а она работает в терапии, могла бы каждый день заглядывать, - то скорее ворчит на мать, чем разговаривает.
- Мне жалко Елену Владимировну, что она не пользуется любовью Валерии. Потому что нашей заведующей скоро ложиться на операцию – довольно тяжёлую. И кто как не Лера будет бегать к матери. Ведь растолстевшая Елена не сделает лишнего шага, под предлогом, что у неё маленький ребёнок.
Галя, приоткрыв полные губы, слушала Релю:
- Откуда знаешь, что мамка Лялька наша ложится на операцию?
- Сама она сказала это Вахтангу, который как добрый хозяин показал мне, как пройти в наше отделение. Правда, поднимаясь по парадной лестнице из вестибюля на третий этаж, всё уговаривал пойти работать в травматологию.
- Влюбился он в тебя, что ли?
- Это вряд ли! Просто всем нужны медсёстры – по всей Москве недобор.
- Потому что многое из медработников, помучившись на маленькие деньги, идут работать не по специальности. Но вот мы и приехали. Вывозим нашу телегу. Возможно, сегодня она нам не понадобится.
- Девчонки, где вас носит? – Встретила их Марья Ивановна. – Кто ставил шприцы на огонь? Кто сжёг их?
- Марья Ивановна, за шприцами, пока мы находимся вне отделения, должна следить Надежда, как процедурная медсестра или вы. – Ответила грубо Галя. – Так что если сожгли, то выкладывайте новые. Эти давно пора было списывать. Ими уже делать уколы неудобно.
- Так это ты сожгла шприцы?
- Я их не ставила на плиту. Иначе бы предупредила вас, чтоб посмотрели. Разбирайтесь с Люсей или Надеждой, говорю я вам. Или из палаты новорожденных стали опять пользоваться нашими шприцами?
- Ладно, - смягчилась старшая медсестра, - шприцы я успела спасти.
- А нас, значит, с Релей решили просто попугать, на будущее?
- Ладно ругаться. Сейчас обед и если у вас больше нет дел в операционной, покормите детей своих. Реля, в вашей большой палате взрослые дети сами едят. Им няня обед подаст. А в первой палате вы покормите нёбушко, чтоб у неё швы не разошлись. Умеете это делать?
- Вы мне показывали уже, и я выучилась ещё от Гали. Так что справлюсь.
- А потом, Реля, когда уложите спать детей в первой палате, зайдите во вторую и посидите там с ними, чтоб спали. А то они весь тихий час гогочут, и швы могут разойтись.
- Хорошо, я посижу с ними и проверю истории.
Калерия зашла в перевязочную, где никого не было, помыла там руки. И пошла, кормить детей, хотя набегалась сегодня так много, что кормить надо было её. Но такое правило в больницах, вернее в хирургическом отделении. В других больницах – взрослых – где она проходила практику, медперсонал не изнурял себя голодом. Ели одновременно с больными, лишь в разных  столовых.
                Г л а в а  18

Покормив девочку, у которой в первый рабочий день Рели была операция на нёбе, и тихонечко обработав швы, она, без труда уложила детей спать, напев тихонечко колыбельную. Из буфета вернулась одна из матерей, которые тоже ходили обедать.
- Калерия, вам досталось чего из еды? А то сходите в столовую, что у вас  в цокольном этаже – там все доктора, кто не в операционной едят. Услышите, как они расхваливают вас – мне кажется, многие влюблены.
- Это во всех больницах, наверное, повально – обращать внимание на новеньких.
- Не на всех они обращают, а только на красивых и привлекательных. Там дочь нашей заведующей пришла покушать – полная такая. И со всеми целуется или обнимается, перепачкала многих блестящей помадой, и хохочет, что достанется им от жён. Но я заметила, бегут от неё мужчины.
- Она родила недавно, - улыбнулась Калерия. – От неё, наверное, грудным молоком пахнет. Вот мужчины и шарахаются.
- Ты что, Реля. Думаю, от тебя, когда ты родила, не отворачивались. Ты же, мне кажется, тоненькая была, как берёзка.
- Что берёзка – это правда. Даже халат мне подарила комендантша нашего общежития – длинный до пят, а по полю внизу берёзы как хоровод водят.
- Ты в общежитии жила с ребёнком?
- Бог миловал. Хоть мне комендантша и хотела выделить комнату, но общежитие стояло на разрушенном татарском кладбище. Так что, когда я забеременела, сняла меленькую комнату у домовладелицы на краю Симферополя, где росли сады, и за городом можно было погулять на природе. Правда, когда родился мой ребёнок, гулять особо не пришлось – мой мальчик сильно болел – мы два месяца с ним пролежали в городской больнице.
- Господи, и тебе пришлось мучиться с твоим мальчиком?
- Да, а потом приехали в Москву, где стала расходиться с мужем, сын опять заболел воспалением лёгких. Вот в этой же больнице Филатовской и лежали, лишь в терапевтическом отделении.
- Чувствую, что ты голодная, я а разговор завела. Иди, покушай. В той столовой, где я ела, вкусные блюда и не дорогие.
- С удовольствием сходила бы туда, но нам нельзя отлучаться от больных надолго. Поем  у нас здесь, что осталось, и пойду во вторую палату, больших мальчишек успокаивать.
- Да, там иной раз так шумят, что даже доктора открывают дверь и приструнивают их. Вот сейчас какой-то дядька с усами, армянского вида, угомонил твоих мальчишек – надолго ли?
Калерия знала, кто успокоил её мальчишек и с благодарностью к Вахтанг Панткратьевичу пошла, поесть в их кухню. Быстро поела. Прошла на свой пост, взяла истории болезней и во вторую палату к озорникам, которые встретили её радостно.
- Реля! Вот кстати! А мы тут анекдоты рассказываем.
- Сейчас вам нельзя смеяться, пока у многих свежие швы, которые могут разойтись. Спать вы сейчас будете, как миленькие. А я стану проверять истории болезней. Читать, про все ваши болячки, и думать, как помочь.
- Как нам помочь – уколы да перевязки – вот и всё.
- Э, нет. Я сейчас мысленно стану заживлять ваши раны, чтобы швы затягивались первым заживлением, чтоб не гноились. А вы мне поможете тем, что заснёте сейчас  и не станете трогать руками швы.
- А если они чешутся?
- Засните и они вас перестанут беспокоить.
- Ты гипнотизёр, Калерия, смотри, уже многие спят.
- Засни и ты, детинушка из Волгограда, - Калерия уже подсмотрела в истории болезни, откуда большой мальчишка заехал в Москву.
- А я буду влюбляться, мне уже можно.
- Это в пятнадцать лет? Наверное, можно, - она вздохнула, вспомнив свою юность. – Но не в женщину старше себя. Заранее тебя об этом предупреждаю.
- Во-первых, мне не пятнадцать, а семнадцать. А ты разве не влюблялась в старше себя?
- Давай с тобой поговорим об этом после тихого часа. А мне дай почитать истории болезней.
- Ещё один вопрос. Приедешь ты в Волгоград, если я тебя приглашу?
- Давно мечтаю увидеть этот город. Сходить на Мамаев курган, Родину-мать посмотреть. Но я приехать смогу лишь следующим летом и то в конце. А самое главное с сыном. Примет твоя мать приезжую Москвичку с восьмилетним мальчиком?
- Твоему сыну уже восемь лет? Я думал тебе не более двадцати лет.
Калерия пропустила лесть парня, мимо ушей:
- К следующему году моему сыну будет восемь лет. Так что сначала спроси у своей мамы, может ли она принять гостей? Которые станут лишь ночевать. А днём носиться по вашему героическому городу.
- Мама мне пишет, чтоб я приглашал, кого хочу в гости, только не хулиганов.
- Мы с сыном точно не хулиганы, - Калерия улыбнулась. – Другое дело, что-то может помешать приехать нам в ваш голод.
- Например? – Волгоградец заволновался.
- Например, возьмём билеты на теплоход туристический и поедем с экскурсоводом по Волге. Или кто-нибудь нас увлечёт в Ленинград, который мы тоже с сыном не видели.
- Так вы любите с экскурсиями ездить? Я бы лучше Волгоград показал.
- Во-первых, сомневаюсь – тебе же ещё учиться надо. Или жениться вздумаешь, - Калерия улыбнулась.
- Я б на тебе женился, если ты меня немного подождёшь.
- Не говори глупостей, пожалуйста. Спи! – рассердилась Реля и стала проверять истории.
Быстро прочла обо всех болезнях, выписала назначения врачей на вечер, чтоб передать ночным медсёстрам и задумалась, сидя за столом. Клонило в сон. Ведь всю ночь летала с Домасом и сыном по Москве, не так как Маргарита в романе Булгакова – на бал Сатаны, а показывала дорогим людям полюбившийся ей город. И друг стали возникать строчки стихов. В руки лист бумаги, ручку, и стала записывать с левой стороны, стараясь писать кучно.  Справа потом можно исправить эти же стихи или написать новый вариант.

                Медсестра засела за истории
                И узнала всех мальчишек боли.
                А один признался ей в любви.
                Милый мальчик, чувства не гони.

                Чувствами играть не надо.
                Вырастешь, тебе будут наградой.
                Как для Рели Домас – литовского рода
                Те же люди, но другой породы.

                На днях приехал он в Москву.
                Чтобы посеять здесь тоску.
                Что Реле жить здесь не годится.
                Литва ей больше пригодится.

                Печатать книги там смогла бы.
                На вечную тему «Ай лав ю»
                И сын у Рели – дитя Запада
                Москва не место соловью.

                А Реля уж Москву любила.
                Хоть жизнь тяжёлая была.
                Она б столицу не сменила
                На рай Литовского костра.

                И показать решила Домасу,
                Москву их город – сын поддержал.
                Родные им не Вильнюс с Томасом,
                А Кремль, метро, Морской вокзал.

                С вечера Реля предложила им лететь
                Не к Воланду – «Помилуй Бог!»
                А сверху город осмотреть.
                С домов высотных – обзор широк.
      
                Сошлись на том – летят к Университету.
                Ночь в сентябре почти как летом.
                Прошла гроза, умылась природа.
                Птицы поют, хорошая погода.   

                И коль решили прогуляться над Москвой.
                Летели к Ленинским горам.
                Дождь оросил Москву – «Бог мой!»
                Какое чудо представляешь нам.

                Воздух наполнен птичьей трелью.
                Машины редки. Дышать легко.
                В Университет закрыты двери?
                А нам повыше, нам на крышу.
                Оттуда видно очень далеко.

                В то утро солнце встало рано
                И осветило им Москву.
                Оно играло и сверкало.
                То Кремль покажет, то реку.

                Вон пароход плывёт с народом.
                Решили по Москве-реке гулять?
                А кто-то бегает по бродам.
                Москва влюблённым всюду мать.

                А тихо лишь на Новодевичьем.
                Там Софья бродит средь могил.
                В царицы метила девица.
                Но Пётр пыл сей остудил.
                Услал сестрицу в монастырь.

                Влюблённой Реле жаль девицу
                Но Пётр Державу поднимал.
                Теперь с могиле светлолицый.
                Такой в природе всем финал.

- Калерия, - заглянула к ней Галя. – Ты не заснула ли здесь? Просыпайся. Скоро ребят будить. Никогда не видела, чтоб во второй палате парни спали. Это надо куда-то записать.
- Это надо нас сфотографировать и в «Крокодил» отослать, - отозвался парень из Волгограда, открывая глаза. – Честное слово, в детском саду так не спал. Ты, Реля, кудесница.
- Сейчас «кудесница» наберёт в шприцы антибиотики и придёт вам уколы делать.
- Делай, - загремел в углу совсем не детский голос, - у тебя рука лёгкая. Как только ты появилась, все пошли на поправку, даже гнойные больные.
- Спасибо на добром слове, - Калерия отнесла истории болезней на сестринский пост и отправилась в процедурную, где Галя уже набирала лекарства для своих больных.
- Смотри, какие шприцы нам Марья Ивановна выдала, а старые заменила.
- Спасибо ей. Теми работать было сложно.
- Конечно, шприцы и иглы тоже изнашиваются, ведь по сто раз в день их кипятят.
- Сто не сто, а десять раз в сутки обязательно.
- Умеешь считать. Смотрю, мальчишки тебя полюбили, слушаются.
- Я думала, что трудно будет мне после садовских малышей понимать более взрослых, которые уже влюбляются.
- Уже объяснился кто-нибудь?
- Да, Из Волгограда парень. Предлагал в их прекрасный город приехать.
- У нас некоторые медсёстры ездят. Но для этого надо, чтоб не мальчишки, а родители их пригласили.
- Это не проблема – пригласят, как я поняла этого мальчика. Но дело в том, что я люблю ездить с экскурсиями. И встретят, и гостиница готова, накормят, по городу поводят разные экскурсоводы – вот о чём мечтаю. А не людей стеснять, как это делают гости Москвы.
- Ты уже ездила так? Я имею в виду с экскурсиями?
- Конечно. Поэтому могу сравнить, что лучше. Ты приезжаешь к людям, у которых уже есть гости или что-нибудь случилось, что тебе не рады. Или ехать с экскурсией, где рады всегда, потому что это их работа – показывать людям свой любимый или надоевший город.
- А бывают такие, которые не любят места, где живут?
- Бывают и часто, особенно в Крыму я наблюдала, ещё девушкой. И хоть стыдно старше себя людей шпиговать, некоторым указывала на их не совпадение с выбранной работой.
- Но это самой надо знать, о чём тебе рассказывают. Особенно историю.
- И литературу. И географию, - улыбнулась Калерия. – Книги ещё надо читать о людях, которые жили до тебя в том месте. Ну, взяли шприцы, и пошли колоть наших больных.
- Интересный ты человек, - говорила Галя, идя за ней. – Тут тебя Вахтанг Панкратьевич искал, спрашивал: - «Куда это спряталась ваша красивая медсестра?»
- Сказала бы, что у нас  нет медсестёр некрасивых, - пошутила Калерия. – Но если он будет так часто говорить, меня заклюют наши красотки.
- Неужели тебя в детском саду не шпиговали, как ты говоришь, воспитатели.
- Не смели, потому что у нас был сад «Дружба народов» - туда водили иностранцев. – Реле не хотелось признаваться, что в детском саду у неё были недоброжелатели, которые сплетничали о ней, придумывали небылицы, а сами были неверные мужьям. И не по Релиным проделкам, а по изменам очень взрослых дам, вспыхивали дикие скандалы с потасовками. 
         
               
                Г л а в а   19

Домас прожил в Москве ещё три дня. В основном возился с Олежкой, потому что Реля была на работе и приходила измученная. Вечером докладывали, как прожили день без неё.
- Я, - говорил Домас, - варил нам с Олежкой обед, но он покушал в школе.
- Да, - подтверждал сын, - Тётя Люба меня домашними котлетами кормила с чесноком.
- И как ты потом на всех дышал после этих котлет? – интересовался Домас.
- Мне мальчик один – не из нашего класса – дал жвачку зажевать.
- Не изо рта вынул жвачку, а целую? – взволновалась Калерия.
- Что ты, мама. Я бы не взял изо рта. Он вынул тонкую пластинку в серебристой бумажке и в бумажке же разорвал на две части.
- Хорошо, хоть так. А через сколько минут ты жвачку выплюнул? И главное – куда? В урну?
- Минут пять мы с ним жевали, а потом он сказал, что много не положено и свою жвачку спрятал в бумажку, из которой вынул. Я сделал то же самое. Её ещё потом можно пожевать.
- Можно жевать повторно жвачку, Домас? – Допрашивала Калерия литовца, который, что ни говори, жил почти в цивилизованной стране. Жвачка в Литве не проблема.
- Мы в детстве бывало и по пять, десять раз использовали. Но надо жвачку не в бумажке, а в воде держать.
- Вот маленький стаканчик, налей в неё воды, сын, и положи жвачку.
- А вода у вас, в кране, чистая? – Заинтересовался Домас.
- Я тебе говорила уже в первый день и повторю – мы живём в районе, где живут Кремлёвские детки. Так что вода в наших домах озонируется, а не хлорируется. Пей на здоровье.
- Я это и от твоей соседки слышал. А ты будешь есть вечером мой суп, потому что я второе не стал готовить, с тем, чтобы суп не пропадал..
- Ни в коем случае не должен пропадать суп! – Воскликнула Калерия. – Я твой суп с удовольствием поем, потому что мне супа в обед не досталось.
- И я поем, - поддержал Олежка. – Мне суп дяди Домаса нравится.
- Договорились, - Домас хотел взять кастрюлю с супом с открытого окна, где она стояла.
- Подожди, Домас, давай я разогрею. А то тебе наша соседка сплетница сейчас что-нибудь брякнет, что я такая-сякая барыня, а ты у нас в прислугах.
- Я ей днём объяснял, кто в Союзе барыня, это кто не трудится. А она мне сказала, что работает дворником на заводе, только за неё утром и вечером убирается муж.
- Она-то уже не работает, потому что дядя Вася ей уже пенсию заработал. Но видно жадность старичка одолела, что продолжает работать на заводе за себя и за тётю Машу дворником.
- Вот как! Значит ей уже и пенсия идёт, ещё оклад дворника? Муж работает, а она только по магазинам бегает и готовит.
- Готовит хорошо, но дядя Вася ничего почти не ест – боится, что отравит тётя Маша его, - вставил Олежка.
- Иди-ка ты, мой сын, прими душ перед ужином. В футбол играл на продлёнке?
- Не играл сегодня в футбол, но душ приму. – Олежка ушёл в ванную.
- Ты хотела мне что-то сказать? – догадался Домас.
- Да. Лучше тебе не готовить с тётей Машей вместе. Она со зла, что кто-то хорошо относится ко мне, может сыпануть что-нибудь в кастрюлю. Может, не сильно отравимся, а болеть нам сейчас совсем ни к чему.
- Мне тоже показалось по её подленьким глазам, что она гадкая женщина. А что делать?
- Ходи, пожалуйста, обедать в кафе «Чёрный Аист», где готовят хорошо. Мы с тобой там ели. А вечером стану я готовить ужины. Уловки коварной соседки знаю хорошо. При мне она не посмеет. Иначе, я её мужу расскажу, что она, на его заработанные деньги, молодых любовников содержит.
- Мне тоже показалось, что к ней довольно часто кто-то за деньгами ходит.
- Валину комнату не оставляй открытой. «Кто-то» может и туда заглянуть, пошарить, не лежит ли что плохо.
- Какой негодяй! Мало старая женщина его субсидирует деньгами, так он ещё и ворует!      
- Вот так живу с соседкой. Всегда начеку. Она уже, говорят, отравила одну женщину-соперницу. Бывшую жену вот этого самого работяги, дядьки Васьки. Его потихонечку травит, видишь, какой доходяга, еле ходит. Я  раньше думала, что не травит, пока работал в три  погибели на неё. А теперь вижу, что деньжонок она скопила и не прочь их на любовников истратить.
- Но любовники быстро все её запасы истощат. Что потом делать станет?
- Ты не забыл, что пенсия у неё уже есть? И пенсию такую ей муж с рогами заработал, что мне надо сильно трудиться в бедной медицине, чтоб мой заработок с её пенсией сравнился.
- Но это не грусти. Я, пока жив, стану тебе помогать.
- Помог нам с Олежкой, когда особенно нуждались в деньгах и за то спасибо. Дальше сами будем выкручиваться. А у тебя дочь, Домас, больная. Что как родит ребёнка, такого же, как она? Что ты будешь делать?
- Откажусь от такого ребёнка. Хватит мне жены – сумасшедшей – пусть земля ей будет пухом, да дочери с которой двадцатый год мучаюсь. Если дочь родит ребёнка, я руки на себя наложу. Или ещё раньше она меня убьёт, как обещает.
Калерия вздрогнула, но тревоги своей не показала. Ей не раз уже снилось во снах, что Домас погибнет от рук дочери - шизофренички.
- Вы что такие печальные? – Пришёл из ванной Олег. – Ужин готов?
- Сейчас разогрею, - Калерия взяла кастрюлю и вышла. Однако подогревать суп, в который соседка могла влить немного недоброго снадобья, ещё днём, от которого сохнет её муж, не стала. Взяла колбасу из холодильника в комнате Вали и яиц, приготовила омлет. Ещё чаю напьются с тортом, который купил днём Домас. Никто не вспомнил о супе, так Реля приказала мысленно своим любимым, когда готовила замену, и они послушались – с удовольствием ели яичницу с колбасой. А суп она отнесла и вылила крысам в подвале – эти, если отравятся – людям будет жить спокойней. В учёбе узнала, как много нехорошего идёт от мышей и крыс.

Дома они в последний раз поужинали вместе через три дня. Посмотрели «Спокойной ночи, малыши» и, уложив сына спать с большим трудом – мальчонка рвался ехать, провожать дядю Домаса – укатили на вокзал.
- По дороге Домас смешил Калерию тем, как показывал Олег ему улицу Алексея Толстого, по которой молодая мать, почти не знающая Москвы везла сына в первый раз в ясли на улицу Воровского.
- Представляешь, Олег знает, что улица, где ему довелось побыть три года, называлась когда-то Поварская.
- И скажу тебе больше – Герцен, живший у Никитских ворот, называл Поварскую улицу Сент-Жерментским предместьем.
- Что за предместье такое? Я иностранную литературу не очень много читал.
- В Париже в богатых районах  селились богачи, что быть поближе к королям. А в Москве, на Поварской улице, селились дворяне и князья, чтоб быть поближе к царям. Сам понимаешь, не бедные там селились. Дома на бывшей Поварской отделаны внутри роскошно. Но случилась Революция, прогнали богатых из этих домов, пришли пролетарии.
- Понял. Но Олежка это название обыграл совсем не так. – «Вот, - говорил он мне, - когда-то здесь жили повара, чтоб кормить Кремлёвских работников, а потом улицу перекрестили в Воровского, потому что пришли вороватые люди и обокрали богатых».
- Устами ребёнка глаголет истина – после революции дворцы у богатых забрали и перестроили чуть ли не в коммуналки. Перегородили большие залы перегородками, поставили примусы и стали жить.
- Это как у Ильфа и Петрова?
- Ты их читал. Похоже, правда? Но ты мне начал рассказ об улице Алексея Толстого.
- Про эту улицу Олег рассказывал ещё интересней. Показал мне сначала, как бы он ходил далеко в 20 школу, куда вы его записали весной. Рассказал, довольно с юмором, как вы перешли в 112 школу, куда он ходит с таким удовольствием.
- Этот юмор Олега стоил мне нервов. Но повезло. Что ещё он показал на улице Толстого?
- Терем-теремок, который построил в роще Савва Морозов – чудак такой.
- Да помогал революции, а потом испугался, застрелился.
- Этого Олег мне не рассказывал, а кто построил замок такой таинственный, сказал.
- Кто же? – Калерия с трудом припоминала фамилию.
- Шехтель какой-то.
- Точно. Шехтель же построил Лепешинскому удивительное здание, которое я показывала тебе у Никитских ворот.
- Это где потом Горький жил. И ты даже хотела меня сводить в музей квартиру, да она была закрыта.
- Очень хорошо, что не попали. В музей квартире многочисленные  родственники Буревестника живут и бегают как собачки  - туда не ступи, за это нельзя даже ребёнку дотронуться.
- Не любишь ты Буревестника, как я погляжу.
- А за что? Писал одно, думал другое, а делал третье. Убили его, по приказу Сталина, потому что совесть у него, перед кончиной проснулась, и чтоб он чего не сказал врагу, которых Сталин видел повсюду, Буревестника любимая женщина, которой он безмерно доверял, и убила отравой. Видишь, отравой в Москве и не только здесь, до сих пор убивают.
- Ты шутишь!? А мне боязно, что ты живёшь с такой соседкой.
- Кто, как говорится, предупреждён, тот защищён. У вас, в Литве, тоже есть отравители, и отравленные.  А мне если тётя Маша подкладывает отраву тихонечко, то у меня противоядие  вырабатывается в организме. Это я читала французского автора, фамилия, кажется, Галан.
- Неважно фамилия – про что книга?
- Там красавица Анжелика выходит замуж за некрасивого горбуна.
- Типа Квазимодо?
- А говоришь, не читал французских книг. Золя француз и как раз в его книгах добро борется со злом.
- Однако Эсмеральда, типа тебя девушка с загадками, не пошла замуж за Квазимодо.
- Но что бы он ей дал? Жить среди башен Собора Французской Богоматери? Я бы тоже не захотела.
- А что дал Горбун Анжелике?
- Муж маркиз Анжелику не очень смущал своим присутствием. Я бы даже сказала, прятался от неё. Но, зная, что такую красавицу не пропустит французский король и жить ей при дворе некоторое время, он молодую жену приучал постоянно к ядам.
- Во всех дворах Европы пользовались ядами. У Шекспира так написано.
- Видишь, - насмешливо сказала Реля, - и английскую литературу ты читал. А если ещё и Драйзера прочёл «Американскую трагедию», то перемахнул через океан.
- Через океан я читал что-то другое. Кажется, Жюля Верна – это где такая чудная компания плавала по всем морям и океанам.
- «Дети капитана Гранта»?
- Точно! Но ты, всё же, мне об Анжелике расскажи.
- Если всё подробно рассказывать, то не хватило бы недели. Короче приучил муж жену к ядам, чтоб не отравили его красавицу при случае. Но всё бежит и прячется от неё. А она пускается в погоню и по пути то попадает к разбойникам, где главарь влюблён в неё с детства, то в королевский замок, где её даже насилуют.
- Наверное, и разбойник не упустил своего? Но как можно изнасиловать при дворе, где полно народу?
- Не получается у нас «Сказок Шехерезады». И Анжелику и сказки я читала девочкой, поэтому не совсем поняла, как это происходит между мужчиной и женщиной.
- Сейчас хотела бы перечитать «Анжелику»?
- Что ты, Домас? Времени у меня для чтения почти нет. Работа в детском саду с маленькими детьми, общение с Олежкой, который подрастал и задавал тысячу вопросов, потом учёба – уже лекции надо было записывать – ходить по больницам на практику.
- Ещё сестрицы то одна, то вторая приезжали в Москву и жили у тебя по полгода?
- Вера-то в больнице лежала полгода, и к ней надо было ходить, по магазинам носиться, чтоб деликатесами сестрицу кормить. Да не одну, как потом выяснилось, а и врачей она угощала, ещё Ловеласа подкармливала.
- С Ларисой было легче?
- Лариса тоже не давала мне работать на две ставки, чтоб денег больше получать. С ней носились полгода по Москве, но нигде не берут такую маленькую – она очень низенького роста.
- И сколько же она жила так с тобой?
- Тоже полгода, как и Вера.
- А, уходя в общежитие, обокрала тебя – это мне твоя соседка отравительница сказала.
- Видишь – не в суп сыпанёт, так в душу яда наложит. Я Ларису простила – не в тюрьму же её сажать.
- А Марья Яковлевна до сих пор грустит. Уж она бы позлорадствовала, побывав на судилище. И хватит говорить о ядах, об отравительницах. Давай я тебя насмешу.
- Чем же! – У Калерии запрыгали огоньки в глазах.
- Олежка меня насмешил. Спрашивает: - «Как на английском языке будет ехать домой»? Я ответил: - «гоу хоу». А он в ответ: - «Ноу «гоу хоу» на английском языкоу».
- Что-то неправильно ты сказал? – спросила Калерия, когда отсмеялись.
- Разумеется, я ошибся. Но как меня поправил первоклассник – это потрясающе. Однако ты мне ещё не рассказала, как работается тебе в больнице? И не погладывай за окно троллейбуса – нам ещё ехать и ехать.
Пришлось рассказывать через боль мальчишек и девчонок, которую Реля проводила через своё сердце. Конечно, она не могла ещё рассказывать о тяжёлых урологических больных, которых после операции везут сразу в реанимацию. Но о парнишках с более простыми операциями, после которых они влюбляются в медсестёр, даже Релиного возраста, она сказала шутя: - Вот один волжанин, даже звал меня приехать с Олежкой в Волгоград.
- Сначала, конечно, он звал тебя одну?
- Откуда знаешь?
- А выглядишь ты не как мать семилетнего сына, а как девушка лет девятнадцати.
- Но я разъяснила парню, что у меня большой сын и приехать я могу лишь с ним.
- А вот и не поедете на следующий год без меня в Волгоград. Спишемся, я приеду в Москву, возьмём путёвки на теплоход, и будем путешествовать по Волге или по Днепру, как ты захочешь.
- Спасибо, - давно мечтала путешествовать на корабле. Ещё тринадцатилетней девчонкой видела на Днепре курсирующие пароходы и белой завистью завидовала путешественникам, - у Рели даже слёзы показались на глазах.
- Не надо плакать, - Домас обнял её за плечи. – Как мечтала, так и будет, пока я жив. А вот и наша остановка. Но пройти к Белорусскому вокзалу нам надо будет под мостом.
 Калерия перешла бы и поверху, мешая немного машинам, но с Домасом не поспоришь и она покорно пошла с ним под мост, где было тоже почти безлюдно. Калерия, разморённую в транспорте, слегка охватило ветерком и она прижалась к Домасу, чтоб согреться. Мужчина понял это по своему. Выждав, когда вокруг них не было народу, привлёк Релю к себе и крепко поцеловал. У Рели перехватило дыхание:
- У, медведь литовский, - упёрлась она руками в его грудь.
- Прости, дорогая. Но на остановках, особенно на перроне, зная твою натуру, не поцелуешься.
- Почему же! – Возразила Реля. – Я поцелую. Кто мне запретит? Все целуются, прощаясь.
- Знаю я, как ты поцелуешь, - усмехнулся Домас и опять привлёк её к себе. – Слегка губами в щёку, да?
- А тебе мало?
- Я жадный, - он посильней прижал её к себе и опять завладел губами Рели. И дождался: вышедшие внезапно парни, кто засвистел, кто заухал филином, а один сказал:
- Целуешься сладко, дядя. Аж завидно.
- Проходи, проходи. Нечего завидовать. Такое заслужить надо.
Калерия смущённо засмеялась, поправляя взъерошенные Домасом волосы:
- Попался? Теперь тебя на перроне целовать не буду.
- А я тебя не поведу на перрон. До поезда ещё два часа, отойдёт он в полночь. Как домой будешь добираться? Не дай Бог встретишь ещё такую ватагу. Возьмут в кольцо да ещё поиздеваются как над Анжеликой в королевском замке.
- Вот ещё! В Москве сейчас не так страшно по ночам ходить.
- Но не одиноким женщинам. Поведу я тебя на остановку троллейбуса, чтоб ты ехала домой – мне будет спокойней. Через полчаса или сорок минут я тебе ещё позвоню с вокзала, узнаю, как доехала.
- Хорошо, - Калерии была приятна его забота. Они пошли на противоположную остановку, откуда ей ехать домой. По пути Домас рассуждал об их будущих встречах:
- Хотел бы я, чтоб ты работала не на полторы ставки, а на ставку. А деньги, в которых ты так нуждаешься, я бы досылал каждый месяц. Удивляюсь, на твоего мужа – добивается, чтоб ты с ним сошлась, и в то же время прижимает в деньгах. Думает, что жадность украшает мужчину?
- Не будем о нём. Мы с ним однажды расстались, и я никогда не вернулась бы к нему, даже если бы он вёл себя благородно как ты.
- То-есть, помогал бы тебе? И сердце твоё бы не дрогнуло?
- Я даже рада, что он жаден – Олежке не помогает ничем, кроме как нищенскими алиментами. И сын это очень чувствует. Как он встретил тебя? С радостью, потому что дядя Домас, с пустыми руками, в гости не ездит. А отец, если заглянет пьяный, то только за тем, чтоб спросить у меня, в присутствии сына, не собираюсь ли я с ним сойтись?
- Вот уж, действительно, играет на нервах. Хоть на форму для сына или на портфель дал денег? Ведь тебе было сложно, после отпуска, да ещё матушка пожадничала, всё это покупать?
- Если бы я всё это покупала в один день, то сидели бы голодными. Помогла Валя, в комнате которой мы провели наши ночки. Она и форму Олежке приобрела и кормила нас некоторое время, в благодарность за то, что благодаря моим поэмам, забеременела.
- Как это случилось?
- Я решилась и дала ей почитать свои детские поэмы. Она расчувствовалась и пошла в церковь к Богу с претензией: - «Почему ты, Боже, даёшь таких дочерей как Реля, таким гадким матерям. А мне, которая бы обожала и любила девочку, не послал её, когда я была молодая». И через недели две после её жалоб Богу и Богоматери, мне кажется, она забеременела. И родит, как я предсказала ей, без всяких осложнений.
- А Валентина разве старая?
- Она старше тебя – ей сорок четыре года.
- Да, первые роды, в её годы опасны. Но ты, маленькая колдунья, сделаешь своей подруге роды лёгкие?
- Нормально Валя родит и здоровенького ребёночка.
- Это чудо, что ты делаешь с людьми, которые тебе приятны. А кто неприятен тебе, тому ты вредишь?
- Бог с тобой, Домас. Никогда, никому не желаю зла, даже откровенным врагам. Но Космос, который следит за мной непрестанно, наказывает тех людей, которые меня обижают.
- Так Космос не даст тебе ехать к Юлии Петровне, которая вместо благодарности, что дочь её лечит, только хамит и подстраивает всякие гадости.
- Похоже, что к маме меня теперь на верёвке не затянешь.
- А бывшего мужа твоего наградил двумя ненормальными детьми?
- А кто мог родиться от двух пьяниц? Если дети, ещё в чреве матери, потребляли спиртные напитки. Мне жаль тех мальчиков – даже представить не могу, кто из них получится.
- Зато знаешь, что твой Олег выберет себе любую дорогу и пойдёт по ней легко.
- Объявил нам с Валентиной-соседкой, когда мы гуляли по улице Алексея Толстого, что будет лётчиком, только не военным, а гражданским.
- Возить людей? Может и дядю Домаса когда прокатит на самолёте. Хорошо, что сказала. В следующий раз я привезу ему модель самолёта, а ещё лучше, чтоб он своими руками  собрал его. А к тебе просьба прежняя. Чтобы быть больше с нашим мальчиком, иди работать, не как тебе навязала какая-то Марья Ивановна, на полторы ставки, а на одну.
- Она мне показала график работ сестёр, то никак нельзя работать по смене. Если поставить всех по смене, как люди просят, то в какие-то дни совсем некому будет работать. А ведь это больница, Домас, больные не виноваты, что кого-то не хватает. Им главное, чтобы их лечили. Да, признаю, что эта кабала и работа на износ, но кто-то должен и её исполнять. Я просила старшую медсестру, чтоб при первой же возможности ставила меня на ставку. Она обещала, но только летом, когда в больницу пришлют студенток на практику.
- Только летом? А до тех пор ты будешь истощать свои силы, вместо того, чтоб растить сына, больше уделять ему внимания. Кроме того, ты прекрасно пишешь, что стихами, что прозой. И всё это у тебя может заглохнуть и не восстановиться, когда у тебя будет время на творчество.
- Ты прав. Творить в условиях, когда людям плохо, не очень получается. Но всё же я стих сложила, как мы летали на Ленинские горы и что видели. Правда видели мы больше, а описала я с устатку, в следующий день на работе, не значительную часть, но думаю, и эти стихи тебе понравятся, - Калерия покопалась в сумочке и передала конверт со стихами Домасу.
- У, хитрая! Хотела, наверное, по почте послать, да марки не сумела купить.
- Нет. Хотела передать тебе на вокзале, но делаю на остановке – дошли мы, наконец.
- Спасибо за стихи, думаю, мне они понравятся. А меня прости за мораль, которую я тебе читал, в заботе о тебе. Забыл, какая у тебя натура. Я и сам такой – не думай обо мне плохо. И меня запрягают на работе. Столько отпусков задолжали. Но теперь, когда появилась возможность ездить с тобой и Олежкой на экскурсии, особенно летом, я буду требовать все задолженности, чтобы проводить больше времени с вами. Ох! Уже и троллейбус едет. Ты поцелуешь меня на прощание?
- Конечно, - Калерия поцеловала: нежность к литовцу переполняла её сердце. Долго оглядывалась в окне троллейбуса. Домас встал на краешек тротуара, чтобы дольше видеть её.
Едва открыла дверь коридора, раздался телефонный звонок:
          - Это я. Как ты доехала. Никто не приставал?
          - Я бы отбилась, не волнуйся. Как ты там?
          - Скоро поеду. А тебе хотел сказать спокойной ночи. Не изменяй мне с врачами, даже в мыслях.
          - Не думала об этом. А вот тебя проконтролировать я смогу, - пошутила Реля.
          - Как это?
          - А птицей могу в ночи прилететь туда, где ты будешь ночевать, и если застану тебя с другой женщиной, не надейся, что прощу. – Калерия перепугалась сказанному ею – так она летала к Павлу – первой своей Любови, но Павел быстро ушёл из жизни. Не ускорила ли Реля своими полётами его смерть?
          - Ну, напугала, - рассмеялся на том конце провода Домас. – Но если прилетишь, ложись рядом, на несколько минут, чтоб я мог обнять тебя, поцеловать.
          - Летать мне некогда будет, - с грустью сказала Калерия, вздохнув. – Вот придумала тебе испуг, не подумав. Как я, усталая, стану преодолевать такие расстояния?
          - Ты мне рассказывала, что можешь без полётов очутиться там, куда хочет твоя душа.
          - Я подумаю, но если не смогу прилететь, не обижайся.
          - Ты не сможешь прилететь, я окажусь в твоём сне, потому что стану думать лишь о тебе. Но мы заговорились. Мой поезд уже подкатывает на свой путь. Я побежал.
          - Счастливого пути!
          - Приснись мне во сне, прошу тебя!
Наверное, приснилась Реля Домасу в поезде. Прямо со станции прислал телеграмму:
          - «Теперь и я могу летать. Ты научила. Можешь в гости ждать».

            Третья часть -_-_- http://www.proza.ru/2010/11/25/1332