Май потерялся в бесконечных дождях, и перед выходом на улицу я подолгу спорила с няней. Мой выбор склонялся в пользу легкого небесно-голубого плаща, а старушка настаивала на угрюмом ворсистом пальто. Тяжёлом, как бремя грехов всего человечества.
Лазурный плащ, сшитый неизвестной тетей Розой, казалось, избавлял от зимнего плена.
Их было много, таких подарков от женщин с цветочными именами, дам, пытающихся удержать молодость и весну. В их глазах, мой отец был приятной добычей. Единственную проблему они видели во мне – девочке с упрямым подбородком, которая на все их щедрые жесты отвечала тихим, но твердым «спасибо, нет». И лишь плащ цвета неба заслужил моё одобрение. К тому же, его дарительница тетя Роза, хотя и претендовала на особое внимание отца, пока не появлялась в нашем доме.
К цвету я относилась с трепетом, наверное, потому что мне никак не удавалось «поймать» его в живописи.
Сидя на маленькой скамеечке в прихожей, я с тоской перебирала в папке с розовыми тесемками листы своих мучительных экспериментов.
Няню трудно было переупрямить, обычно я уступала. Но сегодня она торопилась нанести запланированный визит кому-то из своих многочисленных родственников. Ежемесячно список её родни пополнялся новым персонажем. Все эти люди постоянно испытывали нужду в её бодром и самоотверженном вмешательстве в их судьбу. И няня каждый день облачалась в мантию спасительницы. Соединяла руки поссорившихся супругов, была сиделкой, утешительницей и бесплатной рабочей силой. Но людей не отправить в рай дружной колонной под бой барабанов.
Вот и сегодня я могла помешать ей совершить очередной подвиг. Мне предстояло трехчасовое занятие живописью, и в этом небольшом по космическим меркам промежутке времени няня жаждала сотворить дела милосердия.
Она горестно всхлипнула и свирепо потащила меня вниз по лестнице.
Художник жил в старом доме с осыпающейся штукатуркой. Когда-то давно жизнь подарила ему счастье понаблюдать за работой настоящих мастеров, а потом обидела, указав на его собственную обыкновенность. С тех пор он никогда не хвалил своих учеников, а в полотнах великих живописцев замечал лишь торопливость кисти. Но критика спадала старой побелкой и их картины снова сияли в его сознании недосягаемой высотой.
Я боязливо протянула ему папку с рисунками. Он злобно рванул запутавшиеся тесемки и с наслаждением погрузился в развенчивание моих беспокойных мыслей, выраженных неумелыми линиями. Я внимательно рассматривала большое родимое пятно на его щеке и думала, сможет ли мой строгий учитель нарисовать фиалки так, чтобы можно было ощутить их неуверенный аромат.
Художник выговорился, и его вечная боль ненадолго отступила, перестала дразнить чужим совершенством. Он дал мне новое задание, и я робко склонилась над бумагой. Небесно-голубой плащ так и остался на мне, потому что в мастерской стоял отвратительный холод.
Учитель вышел в другую комнату, и оттуда вскоре послышался женский шепот, слишком отчетливый, но всё же шепот, перемежаемый страстными вздохами. Так шепчет актриса на сцене, беспокоясь, чтобы предсмертные хрипы героини достигли ушей зрителей в самых дальних уголках зала.
Я отложила карандаш и уставилась на обшарпанную дверь.
- Солнце моё, ты гений! Твой Свет проникает в меня лучами радости! Я растворяюсь в счастливом водопаде твоих легкокрылых фантазий…Ты напоил меня мечтой, как водой из родника…Облака твоих снов окутывают меня воспоминаниями о грустных днях, проведенных в разлуке…
Мы с отцом часто бывали в театре, но такой странной декламации мне еще не встречалось.
Мне стало неловко за «актрису» и учителя, вынужденного терпеть подобный бред.
Я поискала глазами предмет, способный при падении произвести больше шума и нанести меньше ущерба. Для этого, на мой взгляд, отлично подходила безобразная скульптурная фигурка женщины-весны в цветочном венке на голове, но с крючковатым носом и когтисто-перепончатыми пальцами.
Уединившаяся парочка мгновенно выбежала в мастерскую. Художник разразился потоком обвинительных слов и опустился на колени, собирая осколки воронообразной Весны. А «актриса», хлопая ресницами, удручённо разглядывала мой плащ и молчала. Учитель выпрямился и, грубо прикрикнув на неё, приказал принести веник.
Я съежилась от стыда и боли. Слишком уж дама внешне походила на эту поверженную в пыль Весну. Как, оказывается, легко уничтожить чью-то, пусть и несовершенную сказку.
В этот драматический момент за мной вдруг вернулась няня. По её грозному виду мне стало понятно, что помощь увязшим в жизненной неразберихе родственникам, как всегда, обернулась полным крахом няниных усилий. И разбитая статуэтка явилась для неё утешением.
Я сидела, поджав ноги, слушала пламенный дуэт моей старушки и учителя и снова чувствовала себя словно в зрительном зале…
И тут во мне родилось понимание, что образы приходят к живописцам откуда-то издалека, и все мы ищем дорогу в тот мир, где царит подлинная Весна. И, не находя, пытаемся придумать что-то своё, лишь отдаленно напоминающее то, что живет в глубине сердца.
Через пару дней отец взял меня с собой в гости, чтобы поблагодарить тетю Розу за подарок. И я узнала в ней ту «актрису» с громогласным шепотом…
Нужно ли объяснять, что в нашем доме эта дама с цветочным именем так и не появилась.