Старенький Ан-2 неторопливо тарахтит по своим местным воздушным линиям на трехстах метрах, имея под крылом темно-зеленый лес, редкие поляны и прямые просеки. По просекам тянутся наполненные коричневой водой глубокие колеи от колес больших грузовых машин. И человек пугается при мысли, что можно оказаться на этой просеке в туче злобных комаров.
Молодой второй пилот когда-никогда глянет вправо и на расстоянии двадцати километров увидит торчащие из леса верхние этажи белых и кремовых девяти – и шестнадцатиэтажек. Он сунет нос в карту и увидит, что между линией пути, обозначенной прямой линией, и группкой серых прямоугольников, изображающих населенный пункт на крупной карте, проходит жирная красная черта. И все, что южнее её – зона, запрещенная для полетов.
Если второй пилот и вправду молодой и еще нетвердо знает район полетов, он подымет взгляд на командира, расслабленно держащего штурвал, и ткнет пальцем в сторону домов. Командир тогда нехотя пробурчит: «Запретка;. Не лезь туда, выдерут. Там атомщики живут». И этим закроет тему, хотя и ему и молодому до смерти захочется посмотреть, как там живут эти атомщики, как куют они ядерный щит Родины, что едят, когда пьют, чем развлекают себя и своих культурных жен, которые не нашим бабам чета…
А потом через неделю или две чешет самолетик обратно, и теперь уже слева торчат дома, но неизменная красная линия на карте предупреждает: не лезь туда, выдерут, не твоего ума дело…
…В запретной зоне жили, однако, никакие не атомщики. Здесь находился N*-cкий филиал Государственного орденов Трудового Красного знамени и Красной звезды научно-исследовательского Института радионавигационных систем имени академика инженер-адмирала Акселя Ивановича Берга, известный посвященным как НИРС, а для остальных – «предприятие почтовый ящик Р-1837». И руководил Институтом Герой Социалистического труда, лауреат двух Сталинских и одной Ленинской премии, кавалер многих высоких орденов академик Александр Николаевич Ганкель.
***
В 39 году по разумной инициативе одного из толковых сталинских наркомов организовалась научно-исследовательская лаборатория приборов и систем радионавигации. В сорок третьем её начальником стал Ганкель, успевший после нескольких черных лет убедить кого надо и в своей преданности кому надо, и в своих безусловных научных и деловых качествах. Он уже давно был кандидатом наук и доцентом, что в то время было неординарно.
Успехи небольшой новой лаборатории были впечатляющими, она развивалась, укрупнялась и усилиями Ганкеля в 49-ом году была преобразована в Институт. Оборонные доводы и соперничество с американцами обусловили расширение тематики института. Это позволило Ганкелю в высших этажах власти обосновать необходимость создания филиала с радиополигоном. Для этого не один месяц Ганкель ходил в соответствующие отделы ЦК, в Совет министров и Генеральный штаб. И, наконец, выбил необходимые постановления.
И вот в 51-ом году на необъятных просторах Родины в четырехстах километрах от Москвы без особого труда был найден укромный уголок, где вполне комфортно разместились и филиал Института, и радиополигон, и аэродром для испытательных полетов, и жилой городок. Да и секретность радиоизлучения тоже гарантировалась.
Жилой городок очень уютно построили пленные немцы, поначалу из трехэтажных небольших домов со всеми удобствами да магазинов со столичным снабжением. И всем прочим, что нужно для жизни людей.
Как известно из высочайшего первоисточника, всё решают кадры. Задача в те годы не была головоломной: кадры нашлись и состояли в первое время из трех категорий специалистов.
В верхний слой иерархии шли энтузиасты, не без легкой примеси карьеризма. Начальником филиала, например, стал один из самых задвинутых замов Ганкеля, долго и тщетно рвавшийся в Москве в «членкоры» . И еще были подобные: начальниками отделов становились засидевшиеся «завлабы» и «эсэнэсы» . Они, кроме некоторой самостоятельности в работе, имели в виду легкую защиту диссертаций за счет перспективности тематики и снисходительности Ученого совета к первопроходцам и провинциалам. И так далее…
Заметной была прослойка тех, кто был в N* сослан за пьянство, развод или уличен в сомнительных анекдотах. Сомнительность анекдотов, впрочем, не должна была быть чрезмерной: до той грани, за которой следовало личное общение с неким товарищем, имеющим кабинет без таблички на двери недалеко от «первого отдела» , лишение допуска к секретным материалам, а то и пострашнее.
И, наконец, третье сословие состояло из безродных молодых специалистов, существ бесправных, не имеющих провинностей, но не имеющих и выбора.
Были и иные: люди, намыкавшиеся без квартиры; те, для кого повышенные зарплаты, разные надбавки и щедрые премии в филиале были способом избавиться от удручающего и постоянного безденежья. Впрочем, эти мотивы присутствовали у большинства из тех, кто сам принимал решение.
Так или иначе, но через пару лет «кадры» были набраны, все стало относительно стабильно. В помещениях перестало пахнуть известкой и масляной краской, в кабинетах и в курилках установился устойчивый запах дешевого табака, а в окрестностях столовой – специфический запах кухни и немытой посуды.
Новые сотрудники приходили из институтов, аспирантур, с других предприятий, причем не только московских. Но не массово. Кое-кто при приложении некоторых усилий и уходил, достигнув своих локальных целей, то есть, защитив, наконец, диссертацию, выслужив пенсию, поднакопив денежек. Некоторые при этом хотели вернуться назад, в «метрополию», как называли здесь базовый Институт. Но это мало кому удавалось. Таких считали ловкачами, что было в то время неприличным качеством…
Через короткое время (через четыре года) в городке образовался заочный филиал столичного радиотехнического института по профилю НИРС, что с одной стороны пополняло НИРС выпускниками, а с другой выполняло замысел наивных и полуграмотных руководителей страны дать высшее образование всему населению в надежде сделать крупный шаг к светлому коммунистическому будущему. Неизвестно сделан ли был этот шаг, но число полуобразованных дипломированных инженеров существенно возросло. Одна очевидная польза от создания этого источника кадров была: многие научные сотрудники филиала НИРС получили возможность дополнительного заработка за преподавание в институте, а заодно получения учёного звания доцент, что тоже увеличивало зарплату. Большой пользы для производства от выпускников не было: умел человек паять схемы и паял, умел чертить и чертил. И очень редко кто поднимался выше в способности думать, но и такие были.
***
…В теплом июле 79-ого года Александр Николаевич Ганкель сидел с закрытыми глазами в переднем салоне институтского самолета-лаборатории. Для Ганкеля этот салон был оборудован по высшему разряду комфорта. С письменным столиком, который бортмеханик всегда был готов накрыть как обеденный, приготовить чай или простую еду. Ганкель сидел с закрытыми глазами и бортмеханик думал, что академик дремлет после чая с печеньем. И не решался убирать со стола полупустую чашку. А у Ганкеля ныла печень, и от этого ощущения он пытался отвлечься. В давние времена он отвлекался, прочитывая в памяти куски «Евгения Онегина» или «Горя от ума». И на любимых местах холодел от восторга.
Потом сюжетами его отвлечений стали разные технические идеи. И снова ощущения радости (хотя уже не такие острые) приходили к нему, когда появлялась интересная и неожиданная находка.
Но всё это давно ушло. Уже лет пятнадцать его размышления были расчетливыми и трезвыми стратегиями организации отношений в Институте или в высоких сферах: в министерстве, у партийных бонз или больших военных. Его богатая интуиция рождала ловкие и хитроумные решения в многоходовых комбинациях. Он их откладывал в специальный ящичек памяти с тем, чтобы потом проверить на железных логических построениях. И не разу не было так, чтобы интуитивные находки после испытаний логикой существенно менялись. Эти размышления завершались не восторгом и не радостью, а ощущением холодного злорадства от предвкушения победы над оппонентами...
Вот и сейчас раздумья были самого конкретного свойства: ясно просматривалась необходимость небольшой реорганизации Института. Ганкель задумывал открыть новое направление, которое частью перекликалось с тем, чем занимался филиал. При этом он имел и свои научные идеи. Ганкель понимал, что задуманное будет его лебединой песней в науке. В свои шестьдесят восемь он был бодр и работоспособен, но способ его существования видоизменил форму мышления в другом, ненаучном направлении. Да и вправду: построение схем интриг, создание групп единомышленников, предугадывание контр-интриг и способов их блокирования – не самое лучшее занятие для ученого. Собственно научная работа не только вытеснялась просто по физическим возможностям, но и постепенно уходила из круга его мыслей, оставляя лишь общие фундаментальные идеи. Последние годы он уже не углублялся ни в математические тонкости, ни в принципы конструкции. И уже несколько раз сталкивался с тем, что конкретные задачи, вытекающие из его стратегических замыслов, оказывались в научном выражении некорректными. Слава богу, он это однажды понял.
Напротив Ганкеля сидел Владислав Николаевич Назаров. Он знал, что Ганкель не спит. Он даже знал примерно, о чем сейчас размышляет шеф, и хотел, чтобы эти размышления продолжались подольше. Тогда Назаров мог бы без помех подумать о приятном: он предвкушал встречу в N* со своими друзьями. Назаров всего четыре года назад перешел из филиала в «метрополию». Но его привязанности оставались здесь, где он начинал инженерную и очень удачно сложившуюся научную карьеру.
Сегодня в N* ожидался теплый семейный вечер – день рождения жены ближайшего друга, на котором должны были быть все. Поэтому Назаров ловко подстроил так, чтобы Ганкель нанёс визит в филиал за три дня до дня рождения. Тогда Назаров мог бы без помех провести дня три-четыре с друзьями и вернуться в Москву следующим самолетом. Но Ганкеля держали дела, и отлет состоялся только сегодня. Слава богу, хоть не завтра. Однако, хорошо зная шефа, Назаров подозревал, что Ганкель сегодня не даст ему покоя и продержит всех на совещании до позднего вечера. А это было бы плохо.
Сейчас Ганкель, проигрывая в уме ситуацию, сложившуюся в связи с возникшей необходимостью, вновь уперся в вопрос о том, кого и откуда рекрутировать в новое направление.
Когда Ганкель открыл глаза, он встретил ожидающий взгляд Назарова.
– Как вы себя чувствуете, Александр Николаевич? – спросил Назаров.
Стиль их отношений – добродушно подтрунивающий со стороны Ганкеля и почтительный со стороны Назарова (хотя почтительность и была чуть-чуть театральной, что особенно нравилось шефу) – допускал и этот вопрос, и интонацию, с которой он был задан. Такой стиль Назаров долго и старательно устанавливал: так в богатых традициями семейных кланах относятся друг к другу любимый старый дядюшка, всеобщий кумир и благодетель, и умный, преданный, но слегка ироничный племянник.
– Сносно, – сказал Ганкель. – Я имел неосторожность вчера прочитать наш очередной институтский отчет по НИР . Это было опрометчиво, у меня всякий раз после этого обостряется печень. Но сейчас, слава богу, проходит.
Назаров вежливо улыбнулся, давая понять, что вполне оценил сарказм. Ганкель же начал разговор на тему, которую Назаров и предугадывал.
– Я бы хотел оговорить с вами некоторые детали новой реорганизации, – сказал Ганкель. – Я намерен их обсудить сегодня по прилете с руководством филиала, но прежде мне интересно знать ваше мнение. Это отчасти поможет подготовиться к возражениям, которые возможны в N*.
– Конечно, свое мнение я вам доложу немедленно. Но относительно возражений, мне кажется, вы преувеличиваете: там одни глухие согласные.
Ганкель сделал протестующий жест, но его улыбка означала, что их мнения совпадают, хотя говорить об этом вслух неудобно.
…Реорганизация нужна была вот почему. В середине пятидесятых Ганкелю, занимавшемуся в числе других проблемами астронавигации, пришла в голову мысль о новых возможностях, возникающих после появления искусственных спутников Земли. Алгоритмы и конструкции для традиционных методов были хорошо испытаны и даже внедрены. Их модификация представлялась тогда несложной. Глухо пробивалась информация, что и в Ленинграде ведутся аналогичные работы. Он размышлял некоторое время на эту тему, стараясь понять перспективы новой идеи.
Сам Ганкель с двумя специалистами в условиях жесточайшей тайны от всех остальных, включая и ведущих сотрудников Института, и высокое начальство, продолжал работать. А когда коротко доложил в министерстве свои начальные проработки, реакции не было никакой.
Несмотря на свой истовый патриотизм, верховные правители не очень-то доверяли своим ученым и всегда ждали подтверждения интереса к той или иной проблеме за границей. В начале шестидесятых по каналам разведок стали появляться сведения о подобных исследованиях «там», «за бугром». Поэтому секретная информация, безусловно, появившаяся «наверху» раньше, чем у Ганкеля, стала сильным доводом в разговорах с теми, от кого всё зависело.
Совсем недавно в одной из наивысших инстанций (как бы по замыслу и заданию партии) Ганкелю поручили подготовить записку в ЦК с предложениями и обоснованиями ожидаемых результатов. Из этого следовало, что «там» достигли успехов, которые напугали кого-то у нас «наверху». Как всегда, это означало, что, прозевав несколько лет, «сверху» опять потребовали энтузиазма и ударничества.
И хотя Ганкель все эти годы не сидел, сложа руки, и факультативно прорабатывал идеи, доводя их до инженерных решений, для реальных конструкций нужны были большие деньги.
Назаров был посвящен в проблему лишь отчасти. Он по ряду признаков догадывался, чем озабочен шеф, примерно знал, кто еще работает в этом направлении, но ему Ганкель поручал другие, рутинные задачи. Это слегка обижало Назарова, хотя и облегчало ему жизнь.
И вот буквально полгода назад Назаров был приглашен на короткий доклад о текущих делах. Шеф попросил секретаршу никого не принимать, приготовить крепкого чаю с овсяным печеньем, и рассказал в общих чертах о перспективе новых разработок. Не заботясь об очень вероятной «прослушке», Ганкель в несвойственных ему резких выражениях раздраженно рассказал Назарову ещё и о том, что упущено время, что он отстал не только от американцев, но и от ленинградцев. Тем не менее, хорошо зная положение вещей, «верхи» поручают разработку Институту. Заведомо проваливая работы ленинградцев и обрекая всех вместе на отставание от американцев. Так Назаров был официально посвящен в проблему и приглашен к ее решению.
Сейчас же в самолете Назаров сказал, что много думал о кандидатурах участников работы и хочет предложить Александру Николаевичу несколько ученых, из которых он бы выделил профессора Егоркина и начальника лаборатории Климентьева.
– Егоркина я знаю, – сказал Ганкель. – Он производит хорошее впечатление. Во всяком случае, его выступления на ученом совете дельны. А Климентьев? Это имя у меня на слуху, но что-то я не помню его лица.
– Это гениальный инженер, – сказал Назаров.
– Он кандидат, доктор?
– Нет, ленится писать и защищаться, хотя у него работ на несколько кандидатских и пару докторских диссертаций.
– Даже оригинально, – неодобрительно проворчал Ганкель.– Мы поговорим с вами о них подробней. Ну, а Егоркин? Я вспоминаю некоторые его работы. И у меня сложилось мнение, что он вузовский учёный.
Что это значит? – спросил Назаров.
Это значит, – с лёгким раздражением сказал Ганкель, что там преобладает математическое кокетство. Сейчас вообще некоторые инженеры, почитав нечаянно какой-нибудь учебник по математике, спешат притянуть, надо ли нет ли, уместно ли чаще неуместно, эти сведения в техническую разработку. А поскольку их математическое образование крайне поверхностно, то это выглядит голым украшательством, искусством для искусства, а практический выход минимален.
К Егоркину это не относится, – возразил Назаров. – Он – университетский, у него все эти изящества органичны и ведут к реальному результату. И тут Назаров набрался смелости и сказал то, что замышлял сказать ещё в Москве, но все-таки пока робел.
– Есть хороший способ познакомиться с обоими моими протеже, не откладывая дела в долгий ящик. Вы после перелета наверняка устали, кроме того, неважно себя чувствуете. Если вы позволите, я бы предложил сегодня не устраивать совещания с руководством филиала, а отнести его на завтра. А сегодня... У жены Климентьева день рождения, ей исполняется тридцать пять. Я от имени всех хочу пригласить вас, Александр Николаевич, к Климентьевым на день рождения. Заодно я вам представлю двух наиболее ярких ученых филиала.
Ганкелю и самому не слишком хотелось собирать сегодня совещание. Он и устал, и чувствовал себя не ахти как. Но оказаться одному в пустом номере, хотя, конечно, оборудованном не просто комфортно, но и с шиком, да еще на долгий вечер ему хотелось еще меньше.
– Это неловко, – сказал он. – Тем более, что я никого достаточно не знаю.
– Зато все знают вас. И все вам преданы, – неожиданно даже для себя добавил Назаров. И почувствовал неловкость: ловкий царедворец, он понял, что ему вдруг изменил вкус.
– Ну, тогда это вообще исключено – усмехнулся Ганкель.– Этого только не хватало.
Он заметил, как сконфузился и огорчился Назаров и добавил с улыбкой:
– Ну, разве только, если очень преданы... Хорошо, я подумаю.
***
...Это согласие сыграло впоследствии очень существенную роль и в дальнейшей судьбе Института, и в жизни Ганкеля, и в карьере Назарова. Не говоря уж о профессоре Егоркине. И только Дмитрий Борисович Климентьев как жил и работал, так и продолжает, хотя многое, если не все, вокруг него завертелось и разрушилось...
***
Встреча на N*-ком аэродроме была провинциально-помпезной и чем-то неуловимо комичной. Комизм ее, доступный пониманию человека с хорошим вкусом, каковым, несомненно, был Ганкель (и, в общем, Назаров) состоял в стремлении встречающих выглядеть так же, как выглядят высшие персоны на столичном аэродроме при встрече своего обожаемого вождя, вернувшегося из дальних странствий. Или, по крайней мере, глав дружественных держав. Всем этим встреча шефа живо напоминала игру детей во взрослых, а еще больше – невольную пародию, подражание лакеев господам.
К трапу самолета была проложена ковровая дорожка, а пилот так умело подрулил к ней, что ее продолжением стал трап этого вовсе не шикарного самолета с торчащими во все стороны антеннами. Не было, правда, оркестра, но зато начальник филиала и его замы построились фронтом перед трапом, а слева по строгому ранжиру поставили машины – две «волги» и три «уазика». Начальник филиала, человек сугубо штатский, пошел к Ганкелю, едва ли не печатая шаг. И был готов по высочайшему примеру облобызать академика, если бы тот (не дай Бог!), показал свою готовность к этому хотя бы отдаленным намеком.
Ганкель реагировал на это подчёркнуто простецкой приветливостью, с кем-то пошутил, кого-то (из хорошо и давно знакомых) потрепал по плечу, и вообще, хоть и вежливо, но иронией смазал тяжеловесную торжественность. При этом он сказал, что устал с дороги, сейчас ничего на производственные темы не хочет слушать, а тем более говорить, назначил на завтрашнее утро совещание в своем здешнем кабинете и попросил позвать на совещание начальника отдела кадров.
– А сейчас, – попросил он, – дайте мне машину до гостиницы и вы все свободны. Кроме профессора Назарова. Он поедет со мной.
В жилом городке в одном из домов была оборудована под гостиницу для Ганкеля прекрасная квартира, а рядом на той же лестничной площадке две двухкомнатных квартиры попроще для заместителей шефа или других уважаемых гостей. И поэтому ничего удивительного не было в том, что Ганкель пригласил в свою машину Назарова. Но, по мнению начальника филиала, присутствие Назарова в машине шефа было все-таки некоторым вызовом: Ганкель по этикету должен ехать один, в крайнем случае, с начальником филиала. Такое решение Ганкеля наводило на мысли о том, что наверху что-то переменилось, и Назаров пошел в гору. Как бы еще не стал в N* начальником филиала. И это сильно и тревожно озаботило нынешнего начальника.
Ганкель же, незаметно подмигнув Назарову, пошел к машине, из чего Назаров понял, что его предложение принято и шеф пойдет к Климентьевым.
Дорога с аэродрома на жилую территорию проходила через лес с преобладающими соснами. Они красиво сходились над головой, образуя уютный коридор, хотя дорога бала довольно широкой – в четыре ряда. Ганкель невольно опустил голову, потому что сходящиеся над головой сосны тут же рождали у него самые мрачные воспоминании о том, как такие же сосны в зените были перед его гаснущим взглядом, когда два ленинградских филолога-доходяги несли его в медсанчасть. Но и при въезде в городок Ганкель не спешил поднимать взгляд. Недалеко от поворота дороги в жилой городок на площади стояли два помпезных здания, гордость населения: горком с исполкомом под одной крышей, спиной к которым стоял, расставив ноги в шагу Владимир Ильич, а в оппозиции ему через площадь Дворец культуры «Наука» с двумя кафе «Интеграл» и «Бригантина» в левом и правом крыльях здания. Эта казённая романтика, рождённая в кабинетах ЦК, раздражала академика, вся жизнь которого была выстроена и направлена на процветание страны, отданной этому самому ЦК
***
...Ганкель еще только решал, в какой из дней он полетит в N*, а здесь уже начинался переполох. Когда по указанию начальника филиала диспетчер аэродрома доложил, что на завтра прошла заявка на прилет институтского самолета, было созвано совещание, и на нем поставлены четкие задачи всем подразделениям. С утра младшие и старшие научные сотрудники, ведущие инженеры и техники, механики и лаборанты, начальники секторов и лабораторий, а также самые доверенные из начальников отделов принялись наводить порядок на рабочих местах, в коридорах и курилках. При этом уборщицы взволнованно терли полы мокрыми швабрами, а упомянутые выше ученые и средний персонал убирали со столов разбросанные бумаги и перфокарты, выгребали окурки из персональных пепельниц, убирали и тайно выбрасывали пустые бутылки и перепрятывали полупустые и полные. Отдельно были выделены команды, которые цепью пошли по «закрепленным участкам» территории, убирая мусор и окурки. Ежечасно всё докладывалось начальнику филиала, члену-корреспонденту Академии наук СССР.
Два человека не принимали участия в этом ажиотаже: упомянутые начальник отдела профессор Егоркин и начальник лаборатории Климентьев. У Егоркина был «библиотечный день», то есть, он мог спокойно поработать дома или в библиотеке, а Климентьев, внятно ругаясь, ушел в подсобку, где хранилась аппаратура, расходные материалы и стояли станочки. Там он включил кондиционер на вытяжку, закурил, уселся за верстак и принялся править последний отчет своей лаборатории. Это было поважней не только уборки территории, но и приезда шефа, потому что отчет должен был выиграть творческий конкурс и тем самым вся лаборатория получала полугодовую премию, существенно большую, чем без победы. А профессор Сергей Иванович Егоркин сидел ни в какой не библиотеке, а дома за кухонным столом и, наслаждаясь одиночеством, прихлёбывал кофе, курил, работал и время от времени вставал и регулировал форточку, если ветерок усиливался. Он споткнулся на повторном интеграле, внутренний в котором не решался в элементарных функциях. А задача стоила его мучений потому, что после интегрирования должна бала получиться формула оптимального фильтра радиосигнала, что по замыслу должно было увеличить дальность приёма навигационного маяка и, в целом значительно улучшить характеристики системы, которую разрабатывал его отдел. Интеграл не брался. Конечно, задачу можно было отдать программистам и те за две недели дали бы численное решение в виде таблиц и графиков, но это исключало прозрачный и наглядный анализ и предельные переходы. Егоркин встал и подошёл к дверце в коридоре, на которой была бронзовая фигурка мальчика, писающего в горшок. Рискуя оскандалиться, Егоркин встал, как парализованный и обмер. «Сменить последовательность интегрирования, остолоп», сказал он себе вслух и, забыв зайти в клозет, быстрым шагом вернулся в кухню. Волнуясь, он глянул на исписанный лист, и острая радость с холодком в животе охватила его. Теперь интеграл брался, а вместе с ним получалась компактная и красивая формула для оптимального фильтра, а вместе с ней выходила очень даже вкусная статья в отраслевой специальный журнал...
***
...Здесь мне кажется уместным ненадолго погрузиться в историю и рассказать немного о действующих в рассказе персонажах.
Об академике Ганкеле я не осмелюсь говорить описательно: он так велик, что на бытовом уровне делать это было бы неприлично, а говорить с придыханием я не умею.
Ну, а об остальных? Отчего бы и нет: свой брат, ровесники, с ними и поострить, и пожурить их можно...
Итак...
***
Итак, как было сказано, третье сословие... К нему и принадлежали персонажи.
Теперь профессор Назаров тридцати семи лет от роду занимал несколько неопределенное положение в Институте. Он был на ставке “завлаба”, однако фактически был если не заместителем, то, по крайней мере, помощником, советником или референтом академика. Шесть лет назад начальник N*-кого филиала попросил Ганкеля быть консультантом по докторской диссертации Назарова. Академик долго упирался, ссылаясь на занятость и тоску при чтении институтских работ, но, в конце концов, согласился. Неожиданно для Ганкеля работа оказалась интересной: был ясно виден и высокий уровень интеллекта автора, и зрелое понимание проблемы, и общая научная эрудиция. Консультирование было почти формальным, хотя он и сделал некоторые рекомендации, которые Назаров учел, что украсило диссертацию и придало ей новые выигрышные практические аспекты. Так Ганкель заметил Назарова, а затем и позвал к себе в “метрополию”, о чем в последствии ни разу не пожалел. Больше того он посоветовал Назарову пойти на полставки профессора в его родной институт и даже помог в этом. Уже через три года после решения ВАКа о присуждении Назарову степени доктор наук ему было присвоено ученое звание профессор по кафедре “Теоретические основы радиотехники”. На кафедру родного института. несмотря на наличие доморощенных кандидатов Назарова взяли сразу по нескольким причинам. Его помнили как блестящего студента, за ним была фигура Ганкеля – бесспорного лидера отрасли и было очередное указание партии привлекать к преподавательской работе специалистов с производства. В работу кафедры Назаров вошёл легко. Довольно скоро он начал читать в очередь с опытным доцентом основной курс, протолкнул в печать во всесоюзном издательстве, (уговорив Ганкеля возглавить авторский коллектив) залежавшийся в рабочих столах учебник. Да и сам Назаров дописал в него несколько параграфов. Так, что на вполне законных основаниях он стал профессором кафедры. Вот каков был Назаров. Отношение к нему на кафедре было очень неплохим. Пожилые даже несколько заискивали в нём, предполагая его служебную перспективу, молодые искали его приятельства из-за его дружелюбия и остроумия. А обе безнадёжные в амурном смысле аспирантки влюбились в него навылет.
Правда, отношение к нему студентов было, мягко говоря, прохладным. Его холодная ирония в общении с ними мало располагала к любви или даже к уважению. Высокое положение тридцатисемилетнего Назарова очень нравилось ему самому, будучи экстравертом, он стал для внешнего эффекта культивировать в себе профессорские чудачества. Так, консультируя курсовую работу о погрешностях радиодальномера, и убедившись в пещерной дремучести студента, как в русском языке, так и в общей культуре, Назаров посоветовал побольше читать художественную литературу. И даже вписал в перечень книг, обязательных для прочтения по теме работы, «Суламифь» Куприна, чем вызвал хмурое озлобление студента в отличие от Егоркина и Климентьева, которые на рассказ об этом случае реагировали странно. Деликатный Егоркин криво улыбнулся, а бестактный Климентьев заржал в голос и посулил при следующей встрече подарить Назарову кембриджскую конфедератку с кисточкой или, на крайний случай, профессорскую ермолку. Назаров слегка обиделся, но со студентами стал вести себя скромнее, во всяком случае, друзьям больше о подобных фокусах не рассказывал.
Правду сказать но, кроме близких друзей, в N* Назарова недолюбливали, в основном, по причине его уверенности в собственной гениальности, которой (уверенности) он не скрывал и временами очень даже неуместно проявлял. Те, кто позволял себе недостаточное восхищение или, не дай Бог, иронию, автоматически зачислялись во враги и завистники, а общение с ними Назаровым минимизировалось. Например, однажды во время филиальской научно-практической конференции на докладе всеми уважаемого профессора Назаров, демонстративно зевая, встал и вышел из зала. Да, правда, профессор был старомоден и нудно жевал мочало, но его прошлые заслуги были значительны и всеми признавались. Так, что, уязвив профессора и показав своё к нему отношение, Назаров кроме отрицательной реакции присутствующих, ничего не добился, да и не добивался, кроме щенячьей демонстрации своей значительности и предполагаемого научного превосходства…
Да и с молодыми у него нередко проскальзывали менторские ноты, что смущало Егоркина и смешило Климентьева.
Егоркин был старше однокурсников Назарова и Климентьева на четыре года, во времена их студенчества он был уже аспирантом и вёл у них лабораторный практикум, а как-то однажды они встретились на вечере в медицинском институте, где познакомились с девушками, одна из которых (Люда) стала женой Климентьева, А Таня – Егоркина. С тех пор они подружились и стали на «ты».. Во время своей аспирантуры он успел на инженерном потоке мехмата университета окончить курс и имел к своему инженерному ещё и университетский диплом, что (не диплом, а образование) позволило ему за полтора года с опережением графика кафедры защитить кандидатскую диссертацию. Не бог весть, какую, но прочную и доброкачественную. Он был распределён в НИРС. И вскоре обратился к Учёному секретарю Совета с просьбой поставить его в очередь на защиту докторской диссертации, по которой имел большой задел. И хотя разговор был с глазу на глаз, его содержание быстро стало известно многим членам Совета. Реакция Ганкеля на «Вы слышали? Наш-то молодой, а?» была снисходительно-добродушной. Но не все члены Совета реагировали так, как его председатель. Особенно те, чьи амбиции превосходили творческую потенцию. К числу таких относился и Учёный секретарь. На очередь поставили, приняли к защите, но не успокоились, и третьим оппонентом утвердили профессора, известного и своей желчностью, и острым языком, но не изобилием знаний и ума. Егоркин хорошо подготовился к защите, отрицательный отзыв третьего оппонента изучил до последней запятой и подготовил аргументы для полемики. На защите Егоркин не только разбил вдребезги легковесную критику оппонента, но вообще, как говорится, размазал его по стене. На независимо улыбающегося профессора жалко было смотреть. Счёт при голосовании на Совете был минимально проходной «двенадцать - шесть», то есть формально Егоркин защитился, но при таком счёте было неизбежным назначение «чёрных оппонентов» и вообще предстояла та ещё волынка.. Егоркина вызвали в ВАК и там доброжелательный чиновник объяснил, что при таком счёте, да и при том, что в ВАК добрые люди «стучат» на Егоркина, обвиняя в нескромности, компилятивности диссертации, что хотя и не подтверждается, но всё же создаёт неприятную атмосферу, фамилий этот добрый человек не называл, но из самого содержания этих высказываний, за каждым отчётливо рисовались портреты авторов. В конце концов, Егоркину был дан совет диссертацию отозвать, изменить название, чуть-чуть, чисто косметически подправить содержание и выйти на защиту снова. Всё это и проделал Сергей Иванович. Так, потеряв год с небольшим, Егоркин стал доктором наук. И с глаз долой сослан в N*- кий филиал в утешение начальником отдела с окладом в четыреста рэ и с получением трёхкомнатной малогабаритной квартиры на себя, жену и дочь…
А уже здесь, в N*, читая лекции в здешнем заочном институте. ещё через три года, как раз в 79 году стал Сергей Иванович профессором.
.Когда он откинулся на спинку стула и с большим удовлетворением посмотрел на окончательную формулу, любовно обведенную жирной линией, и ещё раз подумал о ней как о статье в журнале, раздался телефонный звонок. Он с неудовольствием снял трубку. Звонила Людмила Климентьева. «Сергей Иванович», –с казала она. – «Вам жена ещё не звонила?– Она обещала помочь мне, приготовиться к гостям, а вот позвонила и сказала, что подойдёт позже, а сейчас не может, много работы и обещала прислать вас»
Сегодня ожидался большой приём у Климентьевых по случаю дня рождения Людмилы.
Таня не звонила, но Егоркин тотчас сказал, что практически готов. Он оделся в тёмную пиджачную пару, немного помучился с выбором галстука, и через десять минут, перейдя через двор, позвонил в дверь Климентьевых. Ему открыла Людмила в халате и фартучке, держащая впереди руки с ножом и большой ложкой.
«Сергей Иванович, – сказала она.– Разделайте, селёдку пока я вожусь с пирожками»
«А почище работы для профессора у вас нет?»– спросил Егоркин.
«Вы здесь не профессор, а кухонный мужик»
Едва Егоркин чмокнул её в щёку, вошел в кухню и, сняв пиджак и закатав рукава рубахи, принялся ножом терзать селёдку, в дверь позвонили. По голосу пришедшего Егоркин понял, что гость – это Женька Новиков, инженер из его отдела и сосед Климентьевых по лестничной площадке. Егоркин вошёл в комнату.
«Здорово, шеф» – сказал Женька.
«Здравствуйте, Евгений Иванович», – язвительно поздоровался Егоркин, – с начальством можно бы и повежливей, «Как-никак не только начальник, но и руководитель диссертации».
При слове «диссертация» брови Людмилы немного дрогнули и она с любопытством глянула сперва на Новикова, а потом на Егоркина.
«Я чё зашёл,– сказал Новиков, – Гляньте, интеллигенция, галстук гармонирует?» На шее Новикова был повязан на светло зелёной тенниске ярко красный галстук. Людмила прыснула и сказала «Шибко гормонально», а Егоркин добавил «Ты бы всё-таки сорочку с рукавами надел». Тут раздался телефонный звонок, и Людмила взяла трубку. Звонил Климентьев и сказал, что прилетел Назаров, что он придёт вечером и приведёт Ганкеля. Людмила сказала «Хорошо, но тогда не раньше семи, я не управляюсь, вместо Таньки пришёл Сергей, а от него толку чуть». Положив трубку, она сказала: «Звонил Митька, сказал, что прилетел Славка и вечером придёт и притащит Ганкеля». Егоркин страшно заволновался и сказал «Александр Николаевич придёт, как славно. И как только Славке удалось?» Заволновался и Новиков. «Слушай, может, поговорить с ним?» – отнёсся он к Егоркину. «Не стоит, диссертация всего неделя, как в Москве. Он как председатель Совета наверняка ещё её не видел, не торопи события». «Ну, так что, интеллигенция? Как всегда, у вас выпиваем, у нас танцуем? Всё же три комнаты».- сказал Новиков и вышел.
«Сергей Иванович, вы знаете, зачем заходил Новиков? – спросила Людмила, когда за Новиковым закрылась дверь.
«Галстук, танцы» предположил Егоркин
«Как вы наивны, Сережа Он пришёл проверить, чем это мы здесь занимаемся вдвоём, наивный Серёжа. (Егоркин мгновенно покраснел) А вы, что, не знали, что мы с вами сожительствуем в грехе, обманывая Митю и Таню? Нет? Так все говорят за нашей спиной. Хорошо ещё, что вы это узнали от меня, а не от парткома. Митьке уже один доброхот намекнул, за что получил по морде»? Весь городок уверен, а вы узнаёте последним, да ещё от меня. Это даже невежливо».
«Как такое можно говорить? Интеллигентные же люди!» просипел Егоркин, круша селёдку.
«Интеллигентные да не все. Вы, конечно, большой учёный, в языкознании, познавший толк, но психологию людей, пусть и интеллигентных, заключённых в ограниченное замкнутое пространство и не знающих, куда себя деть, кроме магазина и застолья. Эта сплетня уже тем хороша, что означает, что мы – заметные люди, которым завидуют»
Жалея Егоркина, Людмила резко сменила тему.
«Серёжа, а что Новиков действительно пишет диссертацию? . Вот это фокус!»Вы читали? – спросила Людмила
«Не то слово,– усмехнулся Егоркин,– Местами и писал.»
«Это же аморально!»– возмутилась Людмила. Егоркин, усмехнувшись её горячности, обстоятельно объяснил ей, что, несмотря на некоторое отступление от морали, такова жизнь и его побудило поступить так несколько обстоятельств. Сверху требуют роста научных кадров, а его отдел принял соцобязательство вырастить кандидата в этом году, никого толковей Новикова нет, а Новиков не так уж безнадёжен. Кроме того, у самого Егоркина было несколько интересных идей, легковесных для профессора, но вполне диссертабельных для кандидата. Теперь как руководитель Егоркин тоже имеет на них права автора,
«А вы знаете, что сделал Женька, едва его зачислили соискателем?» – спросил Егоркин.
«Попросил прибавку зарплаты?» – полуспросила, полуответила Людмила..
«Не только, но и ещё расширения жилплощади»
«Ну, это-то как раз естественно: с тремя детьми в двухкомнатной малогабаритке».
Да, но таких много, а он ещё к тому моменту ни строчки не написал, а уже сослался на права научного работника»
«Это ж надо,– вздохнула Людмила, – Новиков будет кандидатом, а Митька нет»
Митя – гений.» Он в среду продремал весь НТС;, а потом в пух разнёс доклад Парфентьева, ответственного исполнителя –горячо сказал Егоркин,
«Как же так?» – спросила Людмила.
«Митя читал отчёт во вторник»
«А Новиков не гений, зато кандидат» усмехнулась Людмила.
* *
*
Когда по случаю приезда Ганкеля рабочий день был скомкан и сорван и Климентьев шёл домой мимо окон гостиницы, он услышал «Митрич», а так его звал один Назаров, он поднял глаза и увидел, что у открытого окна стоит и вправду Назаров и жестами приглашает к себе в номер. Когда Дмитрий Борисович Климентьев, пообнимавшись с Назаровым, и напомнив, про день рождения, завёл разговор о том, какой в субботу была рыбалка.
«Погоди, Митрич, прервал его Назаров,– Я и так верю, лучше тебя рыбаков не бывает, Я прилетел с Ганкелем, и, знаешь, Митя, я пригласил его к тебе на Людкин день рождения. Ты не против?»
«Неловко как-то – Климентьев покрутил головой – И все стесняться будут и он себя будет чувствовать, как селёдка в компоте».
«Да нет, – сказал Назаров, – он человек современный и всё будет о’кей, если только Светка Новикова не заставит его плясать «летку-еньку» а Новиков не будет подливать водку. Я так понимаю, что от Новиковых ты не увернёшься»
«Да, кстати, - продолжал Назаров, – ты знаешь, что в Учёный Совет поступила диссертация Новикова. Ты-то читал?»
« А мне зачем? У него есть руководитель, Пусть Серёга и читает»
«Он-то не только читал. Я её бегло посмотрел. По-моему даже и писал местами. Я готов поспорить, что в некоторых местах Женька и слов таких не знает!»
«Я знаю случаи, когда пишут диссертации начальникам, – заметил Климентьев, – А подчинённым – это что-то новое».
«Жизнь идёт вперёд, Митрич»,– улыбнулся Назаров.
«А защищаться тоже Серёга будет?» спросил Климентьев
«Процедура отработана. Ты в своём медвежьем углу ничего, кроме рыбалки не видишь, – сказал Назаров - Сперва о процедуре защиты: (тут у Назарова прозвучали менторские нотки и Климентьев, раздражённо дернулся.). – Приглашённым друзьям и доброжелателям из членов Совета раздаются вопросы по сложным местам диссертации. Руководитель пишет ответы, которые диссертант заучивает. У присутствующих, а тем более в стенограмме создаётся отчётливое впечатление принципиальной дискуссии, голосование и банкет. И принимай, наука, нового учёного.
«Ну а причем здесь я?»,– Спросил Климентьев.
«Здесь,– ты не причём, по крайней мере, если Женька и Серёга, не дадут тебе заготовленный вопрос».
Не-а. краплеными картами я не играю»,– сказал. Климентьев.
Назаров прервал его: «У меня есть идея, касающаяся тебя, – ещё поговорим,– Ганкель задумал открыть новое направление. Работа в Москве. Я ему рекомендовал тебя и Егоркина».
« А что делать?»
«Навигация по спутникам. Работа в Москве»
«Что-то слышал», – сказал Климентьев.– В Москву я не хочу.
В этом не было кокетства. Климентьев женился сдуру на четвёртом курсе, мыкался по съёмным квартирам и о своей малой родине в районе Тимирязевского парка у него сохранились самые неприятные воспоминания. Начинать всё с начала, да ещё при том, что он был человек природы, а здесь был и лес, и охота, и рыбалка…В смысле женитьбы все были умнее Климентьева: Егоркина с красавицей Таней познакомила Люда Климентьева, когда Митю и Сергея занесло в Людмилин институт, где Таня училась курсом старше Людмилы. Егоркин влюбился навылет и когда они поженились друзья зауважали Таню, прельстилась не на конфетную морду, а на доброе сердце и аналитический ум. Назаров женился только, оказавшись на кафедре профессором. Он влюбился и взаимно в молодую вдову известного академика-химика, работавшую на кафедре иностранных языков. Долгое время он не мог найти общего языка с её дочерью, но (умный же человек!) в конце концов поладил и даже собирался свозить обеих в N* познакомить с друзьями. Благодаря браку, он стал вхож в круг очень уважаемых людей и постепенно приобрёл лоск и респектабельность, что немало способствовало его авторитету и в НИРСе и на кафедре.
«Так, что ты не предлагай меня Ганкелю» – попросил Климентьев.
«Я уже назвал твою фамилию», – сказал Назаров.
«И напрасно», – буркнул Митя.
«Давай, забирай Ганкеля и пойдём. Мне ещё нужно Людке помочь. Или я пойду, а ты забирай Ганкеля и приходите., – сказал Климентьев и ушёл.
Назаров зашёл к Ганкелю, но тот раскладывал вещи из портфеля, попросил Назарова достать достойный букет и зайти за ним в половине седьмого. Вопреки предположениям Климентьева присутствие Ганкеля не привело к чьей-нибудь неловкости Ганкель был прост, органичен, очень мило остроумен, никаких начальственных интонаций, ни стараний показаться богом с Олимпа, ни ровесником. Единственной неловкостью оказалась выходка Светки Новиковой, когда она, едва дождавшись момента (подходящего в её представлении) для танцев, в своей квартире поставила громкую музыку, прыгая, ворвалась и под оглушительные звуки «летки-еньки» бросилась приглашать танцевать Ганкеля. Успокоилась она только, когда Новиков грозно сказал ей «угомонись». Егоркин же с самого начала приставал к академику с умными разговорами, чем осточертел последнему до крайней степени, хотя деликатность не позволяла ему прервать разговор. Вторым, отмеченным Ганкелем моментом был приход жены Егоркина, замечательно красивой женщины, к которой сразу же прилип Новиков, постоянно приглашая её танцевать, не стесняясь при этом присутствия ни своей жены, ни Егоркина.
В половине девятого Ганкель засобирался в гостиницу, отказавшись от настойчивых предложений Назарова проводить его. Провожать пошёл Егоркин, что Ганкель воспринял без удовольствия, но из деликатности согласился. И раскаялся, потому что Егоркин продолжал насилие умными разговорами из области фильтрации случайных помех в радиосигнале.
Вопреки ожиданию Назарова и автора, неожиданно благоприятное впечатление на академика произвёл Новиков. Ганкель в Москве просмотрел диссертацию и она оказалась не такой уж серой. Но главное, чем понравился академику Евгений Иванович – это ненарочитая простота и органичность при чувстве собственного достоинства. Когда Ганкель хорошо отозвался о формуле оптимального фильтра, выведенной, натурально, Егоркиным, но помещённой в диссертацию Новикова, о чём академик, конечно, не знал, Новиков со снисходительной иронией заметил, что самую лучшую формулу заменяет «умный паяльник в опытных руках», Ганкель воспринял эту реплику как удачный парадокс, особенно на фоне непрерывных бормотаний Егоркина об экстремалях и кросс-корреляциях. А та вежливая независимость, с которой Новиков держался в присутствии высшего авторитета в Институте, и даже отрасли, не говоря уже о своих непосредственных начальниках, была ещё одним вистом в его пользу. Итак, Ганкелю Новиков скорее понравился.
Коротко расскажем о Новикове. Он родился и жил поначалу в районном центре Мокша неподалеку от N*. После 7-го класса он поступил в радиотехникум в областном центре, служил срочную службу в авиации радиомехаником. После демобилизации устроился радиотехником в N*-кий филиал НИРСа, благо рядом с малой родиной и попал в отдел Егоркина. Сразу поступил в тамошний заочный институт и с грехом пополам окончил его при активной помощи соседа по дому Климентьева да начальника Егоркина, которые исправно решали ему контрольные работы и помогали вообще, попав под незаурядное личное обаяние Новикова. Эта дружба дала повод Новикову помалу обнаглеть и разговаривать с прямым начальством довольно свободно, к чему Егоркин относился снисходительно.
…Одним словом, когда Ганкель с наслаждением растянулся на диване в своём номере и включил телевизор, он уже отчётливо знал, что этого сугубого теоретика с уклоном в схоластику он в новое направление скорее всего, брать не будет. Оставался Климентьев, который на вечеринке занимался хозяйственными делами и рта, особенно, на производственные темы не открывал, и кто-то ещё, причём этот кто-то в мыслях Ганкеля приобретал очертания Новикова. Ганкелю, правда, привлекать Новикова к теоретическим разработкам Ганкелю и в голову не приходило, он даже чувствовал, что Новикову в диссертации в некоторых тонких местах кто-то помог и, скорее всего, этот зануда Егоркин, Новикова же следовало использовать в производстве, потому что умных, как известно, много, но и работать кто-то должен.
«Хотя. – рассуждал Ганкель,-– Егоркина тоже не следует совсем уж сбрасывать со счетов, со всей очевидностью, он квалифицированный специалист».
Утром Ганкель был доставлен на «Волге » в свой кабинет и попросил секретаршу пригласить руководство филиала и начать с начальника отдела кадров, который и явился первым, несмотря на жару в пиджаке и зеленой военной рубашке. Академик попросил его охарактеризовать Новикова, Климентьева и Егоркина. О Новикове кадровик отнёсся положительно, подчеркнув его партийность и упомянув, что по его линии за ним не числится ни сомнительных высказываний, ни грехов в быту в смысле алкоголя или моральных изъянов, Климентьев тоже не имел больших недостатков, кроме выпивок на рыбалке и некоторой иронии, при высказываниях о руководстве вплоть до высших сфер. К Егоркину особых претензий нет, но знает ли Александр Николаевич, что мать Егоркина – еврейка. Сказав это кадровик на мгновение осёкся, но, сообразив, что Ганкель как директор такого Института не может быть евреем, а происходит, кажется, из дворян (а там, кто его знает, может и в дворянах были евреи, фамилия уж больно необычная), но решив, что нет, не может Ганкель, несмотря на фамилию, быть евреем, кадровик успокоился.
«Ну и что?» – спросил Ганкель «Всё-таки оборонная тематика»– спокойно и уверенно возразил кадровик. Ганкель посмотрел ему в глаза и подумал «А ведь дадено же право». Естественно, что Ганкель не был ни трусом, ни антисемитом, но само собой подумалось: одно к одному, едва он представил себе, что дома предстоял бы подобный же разговор с замом по режиму притом, что на Ближнем Востоке наших друзей-арабов сильно донимают наши недруги-евреи. Тут же он ассоциативно вспомнил мучительный скандал, когда очень толковый инженер НИРСа, внезапно уехал из командировки с полигона, где шли срочные и ответственные доводки его системы, в Москву, к тяжело заболевшей матери и в ответ на упрёки в том, что система срочно нужна в очередном конфликте между арабами и евреями, нагло ответил: «Эта старая жидовка мне дороже всех вместе взятых арабов». Скандал был жутчайший, бунтаря за нарушение трудовой дисциплины и срыв сроков работы попёрли из партии, тут же лишили секретного допуска и, поэтому уволили. С Егоркиным ничего подобного произойти, по убеждению Ганкеля не могло, да и еврей он был неочевидный, главным была его склонность к схоластике, но, уж, всё-таки. Так для себя решил академик вопрос с Егоркиным.
Заглянула секретарша и доложила, что все собрались в приёмной. «Просите, пожалуйста» сказал Ганкель, и в кабинет вошли все руководители филиала. Начальник филиала доложил о текущих делах, о выполнении плана по производству и научным разработкам, о трудовой дисциплине и социалистическом соревновании, о росте научных кадров. О том же говорили его замы и присутствовавшие начальники отделов.. Но последние более конкретно. Егоркин, в частности доложил, что удалось разработать схему оптимального фильтра антенного сигнала, что по расчёту даёт увеличение дальности обнаружения маяка на восемнадцать процентов. При этом начальник филиала гордо посмотрел на Ганкеля и тот уважительно наклонил голову. После того, как все высказались, Ганкель подвёл итоги, похвалив одних и пожурив других, после чего в двух словах посвятил присутствующих в новую проблему и попросил высказаться на тему, кто, из работников филиала готов включиться в новую работу. Сообщение Ганкеля произвело заметный эффект и выразилось в некотором оживлении присутствующих.
«Я думаю, что большинство сотрудников вашего Института («нашего» поправился начальник филиала) были бы рады включиться в эту тематику» – сказал начальник филиала.
« С нас никто не снимал текущих задач» сказал Ганкель.
Несмотря на это, после совещания , оставшись в кабинете Ганкеля, начальник филиала снова вернулся к этой теме и попросил учесть его непрерывную многолетнюю службу здесь в отрыве от цивилизации и найти ему место в метрополии в плане работы в новом направлении.
А уж если запросился начальник филиала, то потом, заходя к нему в кабинет, или подходя в коридоре о том же говорили ещё несколько человек. В числе этих нескольких был и профессор Егоркин, но к удовольствию Ганкеля начальник филиала сказал. «Побойтесь бога Сергей Иванович», у нас и старая тематика осталась, кто же работать будет? Так у Ганкеля возник целый букет кандидатур.
По возвращении домой Ганкель вызвал Назарова и под руководством Ганкеля они составили структуру нового отделения и с помощью начальника кадров трансформировали её в штатное расписание. Когда этот лист с пустующими квадратиками лёг на стол Ганкеля, он карандашом без нажима вписал в квадратики некоторые фамилии, причём в производственном разделе ведущим конструктором с нажимом вписал «Новиков». Начальником отделения Ганкель вписал начальника филиала и возле его фамилии поставил маленький вопросительный знак. Дальше Ганкель длительное время ходил по инстанциям, согласуя нововведение. И, наконец, в Институте появилось новое отделение, страшно секретное, про которое, тем не менее все всё знали. Заодно с изменением структуры Института введением нового отделения Ганкель ввёл в штатное расписание и ещё одного заместителя к себе по новой проблематике. И эту клеточку вписал карандашом в его присутствии Фамилию «Назаров». Наш герой вежливо, но без верноподданнических интонаций поблагодарил академика, сказав, что будет стараться оправдать надежды шефа и пообещал в ближайшее время доложить свои предложения. Высокие договаривающиеся стороны остались довольны друг другом.
По предложению Ганкеля в N* Новиков был назначен руководителем производственного сектора в рамках отдела Егоркина, то есть под его началом оказалось конструирование и изготовление опытных образцов фильтров, алгоритмы которых разрабатывал отдел. И в течение полугода Ганкель отслеживал, успехи этого сектора и остался ими доволен. Кроме того, о чём Ганкель, естественно, не знал, но кое-какие сведения получал, в секторе была установлена железная дисциплина, подобной которой Егоркин никогда в своём отделе не знал. И это подтверждало правильность выбора Ганкеля. Более того, в один прекрасный день он вызвал Назарова и настоятельно предложил назначить Новикова заместителем Назарова по производству. Назаров, правда, без восторга, но согласился, и новоиспечёный кандидат наук Новиков стал одним из руководителей Института.
Процедура приведения таблицы в действующую структуру дело далеко не простое и хлопотное. Заняло оно несколько лет, в течение которых одного за другим под печальный рев оркестров, балетные спектакли по телевизору и грохот кованых сапог по брусчатке отнесли под кремлёвскую стену последних престарелых и больных генсеков, И в этом перманентном трауре, неразберихе новых и старых начальников хождение в верховные инстанции затруднялось и затягивалось. Наконец, пришёл благословенный восемьдесят пятый год и с приходом нового вождя сперва всё было привычно и противно: опять начались новые, но такие же невнятные призывы и лозунги, хотя дышать всё-таки стало легче. Егоркин, отчётливо помнивший облегчение, которое испытал в пятьдесят шестом году, читал взахлёб газеты каждый час смотрел телевизор и восхищался смелостью и умом своих ровесников (по признаку одновременного пребывания в категории московского студенчества) Попова и Шмелёва, утирал слезу восторга, когда выступал Сахаров. И делился своими восторгами в курилке на работе. Однажды в разгар этих его пересказов на лестнице он поймал на себе тяжёлый взгляд парторга, который, когда все разошлись, сказал Егоркину с тенью угрозы: «Безответственно выступаете Егоркин. Партия всё это знает и не допустит анархии которую вы распространяете» У Егоркина заныло в животе и пришлось успокаивать себя тем, что ничего особенного он не говорил, а то, что сказал – пересказ центральной прессы, а парторг забудет. Куривший рядом Климентьев один на один ему заметил, «Не трепись, Серёга, Россия такая страна, что здесь никогда ничего не изменится, по крайней мере, пока эти дундуки на месте, (он кивнул вслед парторгу), дураки, вроде нас, внизу, а жульё и ворьё были и будут, сверху».
Но стряслось несчастье всесоюзного масштаба умер Ганкель. Умер неожиданно на семьдесят шестом году жизни, ещё вечером он проводил совещание, был деловит и бодр, а ночью во сне умер. Его домоправительница утром, не дождавшись хозяина к завтраку, заглянула в его комнату, вызвала неотложку, врач которой констатировал смерть. Старуха позвонила в Институт и сообщила о смерти Александра Николаевича секретарше. Секретарша тут же доложила Назарову, который искренне опечалился, но повёл себя деловито и рационально, назначил комиссию, председателем которой попросил быть заместителя Ганкеля, а уж тот распорядился обо всём: и где найти награды покойного, и как составить текст некролога и в какие газеты его передать, и доложил в министерство, где специально назначенные люди занялись организацией печальных мероприятий, которые, как оказалось, существенно зависят от ранга усопшего Здесь же всё было по высшему разряду, включая и некролог в «Известиях», и соболезнования от ЦК КПСС и Министерств.
К этому времени, вне связи с кончиной Ганкеля, в стране начался и всё больше разрастался хаос, который невоспитанный Климентьев называл бардаком. Стал модным выход из партии. Известный режиссёр публично уничтожил свой партбилет. Да и Женька Новиков написал заявление в партком, в котором сообщил, что по идейным соображениям выходит из партии, а партбилет оставляет у себя в качестве «риликвии». Назаров, которому Новиков показал заявление, сделал маленькое замечание, сказав, что реликвия пишется через «е», а про себя решил (а потом сообщил друзьям), что реликвия реликвией, но Новиков побаивается последствий и оставил себе запасной ход обратно. Сам же по себе беспартийный Назаров не фрондировал и обо всём говорил с некоторой иронией, а в беседах с Егоркиным и Климентьевым (при очередном посещении N*) говорил с иронией, переходящей в сарказм, сойдясь с друзьями во мнении, что ничего путного из этих катаклизмов не будет, потому что прекраснодушные реформаторы не учитывают склонности населения к воровству во всех его возможных и даже невозможных формах, хотя Егоркин возмущённо возражал, ссылаясь на высшие авторитеты (Чернышевского, Толстого и других). Всеобщий бардак набирал обороты: цены росли, зарплаты задерживались, по стране пошла кампания выборов директоров . При этом выбирались не заведующие баней или овощным магазином, а начальники общесоюзных предприятий, в том числе и Институтов, работавших на оборону.По смерти Ганкеля зашевелились и в НИРС’е, причём активность проявляли неожиданные персонажи, не имевшие ни звонкого имени, ни высоких учёных степеней, но известные активностью на общих собраниях, демагогией, вообще экстраверты. Женька Новиков часами торчал в кабинете Назарова, прокуривал кабинет до синевы и всё уговаривал и уговаривал Назарова баллотироваться на место Ганкеля. Назаров отказывался, но с друзьями при частых визитах в N* эту тему не обсуждал. Женька же Новиков слонялся по коридорам, курилкам и чуть наклонив голову и озираясь по сторонам, рассказывал всем, какой толковый учёный Назаров, какой он организатор и вообще, лучше, чем профессор Назаров начальника Института не сыскать. Назаров не очень-то верил. в бескорыстие Женьки, но понять, на что он рассчитывает, не мог.
Не настолько же он наивен, чтобы рассчитывать на пост заместителя директора Института.Пост Зама по производству, который он занимает для него более, чем достаточно, да и то с запасом.
За неделю до назначенного дня выборов на лестничных клетках и в коридорах усилиями Новикова и некоторых сотрудников из команды, подобранной Новиковым, были развешены плакаты компьютерного исполнения с фотографией Назарова, где сообщались его биографические данные, послужной список, и всё заканчивалось страстным призывом голосовать за профессора Назарова Владислава Николаевича «видного учёного и талантливого организатора». Новиков с двумя активистами из той же команды прошли по всем местам, чтобы убедиться, что всё в порядке и плакаты на месте. Три других кандидата (действующий заместитель директора и ещё два претендента) до такой формы агитации не додумались. В назначенный день выборы прошли и директором был выбран Славка Назаров.
Когда были пройдены все вышестоящие инстанции и Назаров был утверждён на посту директора НИРС, он нанёс визит в филиал, где был встречен на общем собрании, созванном для его представления в новой должности товарищем из министерства. Сотрудники филиала к этой акции отнеслись спокойно и довольно хмуро. Славка сказал тронную речь, пообещал златые горы. Потом вечером дома у Климентьева, чуть-чуть извиняющимся тоном, Назаров рассказал, что другие претенденты пассивны и старомодны, а у него есть в активе хорошие договорённости с заказчиками, которые уже имеют под разработки деньги и обещают Институту благоприятные условия для выполнения этих госзаказов.
В очередной раз Евгений Иванович уговорил директора Назарова завести порядок, при котором отчёты по НИР перед их утверждением директором НИРС профессором Назаровым, наряду с визами других заместителей необходима виза зама по производству как свидетельство практической реализуемости разработки Женя сам сочинил приказ, согласовал с юристами и Назарову осталось лишь ввести его в действие. Первым об этот приказ споткнулся Егоркин, его последнюю работу Новиков долго не визировал. Когда к кабинет Новикова пришёл Назаров и прямо спросил, в чём дело.
Новиков, ни мало не смутившись, объяснил, что хочет включить в отчёт кое-какие свои материалы, стать соавтором и на базе этой работы подготовить свою докторскую диссертацию. Назаров усмехнулся и объяснил Новикову, что его материал в отчёте Егоркина будет выглядеть, как «тексты Долматовского в стихах Окуджавы»;. И хотя Новиков не знал, что такое Долматовский, он понял, что, так как Окуджава – это хорошо, то Долматовский – плохо. Он не обиделся, только спросил: «А что, до серегиного уровня я не дотяну?». «Не дотянешь, Женя», просто ответил Назаров. Тем же днём Новиков завизировал отчёт Егоркина, а Назаров тут же его утвердил.
В этот вечер он позвонил в N* и в разговоре с Климентьевым между прочим и рассказал об этом как о курьёзе. Климентьев тем не менее не засмеялся, а сказал, что «Мы все Женьку недооцениваем, а он ещё не раз нас удивит.»
Между тем, по стране катилась мутная волна приватизации, к удивлению Егоркина самыми разворотливыми и предприимчивыми оказались функционеры из партии и комсомола, что он поначалу относил к профессиональным качествам, необходимым для руководящей работы. Климентьев и Назаров за безнадёжностью предприятия его не разубеждали, но сказали, что в этой игре побеждает тот, кто ближе к большим деньгам. Егоркин этого понять не мог, считая, что какие деньги в ЦК комсомола, взносы, что ли.? Назаров, взявший себе за правило обходить по крайней мере ведущие отделы Института обратил внимание, что на досках, где раньше мелом рисовали формулы да структурные и принципиальные схемы радиотехнических устройств. Теперь, почти в каждой комнате на досках были намалёваны тоже структурные , но не радиотехнические схемы с многочисленными аббревиатурами: в квадратиках: Наичаще это были «ФЗП, ГЗ, НТТМ, МП. ПЗ, НР» и другие Путём несложных исследований и расспросов Назаров узнал, что это означает «Фонд заработной платы, Государственный заказ, научно-техническое творчество молодёжи, малое предприятие, прямой заказ и накладные расходы». Могучие ветры перестройки пробудили в тихих научных работниках, скромных кандидатах и докторах технических наук, неукротимых экономистов, бухгалтеров и руководителей предприятий. Квадратики соединялись стрелочками, которые чаще всего соединяли «ГЗ», «ПЗ» и «ФЗП». Вокруг схем шли жаркие споры с личными оскорблениями, упрёками и предложениями. Нередко в кругу спорящих замечался Новиков, который говорил веско с очень уверенно с апломбом.
Однажды Новиков позвонил секретарше и попросил, чтобы Назаров принял его. Новиков с директором Назаровым держал себя довольно свободно, хоть и без фамильярности. Поэтому такая церемонность Назарова слегка удивила. Евгений Иванович раскрыл глаза Назарову на ту напряжённую работу, которая сейчас проходила в рабочих кабинетах: все обсуждали перспективы будущего благосостояния, которое должно нагрянуть, если выполнение госзаказа (ГЗ) поручать вновь созданному малому предприятию (МП), которое будет работать под эгидой научно – технического творчества молодёжи (НТТМ). И хотя молодёжи в Институте было совсем немного, а само малое предприятие ещё только нужно было создавать. Перспективы были ослепительными. Назаров поинтересовался, как быть с теми, кто не войдёт в творческие коллективы, создаваемые малым предприятием. На это Новиков без особого стеснения ответил: а зачем держать бездельников. Назаров взял фору на неделю, а сам тем временем съездил в N*.Здесь на лоне природы, куда его вытащил Климентьев, было потрачено много времени для выяснения степени моральности обсуждаемого мероприятия. «Вообще-то в нашем христианнейшем отечестве, это аморально, но не ты, ни даже Горбачёв не накормите всех пятью хлебами. Формула не работающий да не ест в принципе справедлива, но кто же накормит Серёгу, если то, что он умеет делать, невозможно продать», – говорил Климентьев.
«У Серёги хороший и не лежалый товар, но как найти покупателя, – возразил Назаров. «По-хорошему если, то самый заинтересованный покупатель – Новиков».
«Который вряд ли сможет правильно оценить товар, возразил Климентьев,– Чем изысканней товар, тем более тонким должен быть покупатель. Пока не выровняется уровень того и другого, изощрённый товар не будет иметь спроса. И. следовательно уровень рынка будет примитивным. Поэтому Егоркин долго не будет востребованным.
«Но заказы делает не Новиков, а Институт, а в Институте не всё так серо».– заметил Назаров.
«Пока там ты, да ещё четыре-пять человек».
«Но так будет всегда, пока Институт нужен государству».
«Именно, пока нужен – заключил Климентьев. – государство – это тоже конкретные люди, а что они всегда мудрые далеко не факт, Сейчас их наверху столько набралось, что гарантировать их мудрость неосмотрительно».
«Я надеюсь, что пока самолёты летают, корабли плавают, машины ездят, наш Институт будет нужен», сказал Назаров.
«Дай-то Бог, – вздохнул Климентьев. – Кстати, Слава, ты не планируешь Новикова сюда командировать?»
«Планирую, а зачем он тебе?»
«Главным образом, Светке и детишкам, а мне пусть расскажет, как это малое предприятии соорудить и вообще, с чем его едят»
Ты тоже надумал?»
Куда же деваться? Зарплата с перебоями, а от рыбы и зайчатины нас с Людкой уже тошнит»
Вскоре к Назарову в кабинет снова, но уже без лишних церемоний пришёл Новиков и состоялся исторический разговор, результатом которого стал договор между Институтом «именуемым в дальнейшем «Заказчик» и малым предприятием «Радист», «именуемым в дальнейшем «Исполнитель» о том, что «Заказчик поручает, а исполнитель принимает на себя исполнение, разработку и изготовление опытного образца навигационного устройства в соответствии с тактико-техническим заданием Заказчика». К договору прилагался список участников работы, список открывал своей фамилией руководитель творческого коллектива кандидат наук Е.И.Новиков В список вошёл и директор Института, а также профессор Егоркин. Договор составлялся на сумму, ставшую заметной долей бюджета Института, предусмотренного госзаказом. да ещё с большим процентом предоплаты Прямым следствием этого договора и предоплаты было получение Новиковым по исполкомовской очереди Института неплохой («за выездом»), трёхкомнатной квартиры (очередь-то очередью, но в жилуправлений сидели опытные ребята, которые своего не упустят, для чего и нужна была предоплата. Кроме того нужен был ремонт квартиры, не говоря уж о приобретении Евгением Ивановичем широкого малинового пиджака, лакированных штиблет и блестящих чёрных штанов, волнами, опускающихся на зеркальные туфли, что тоже стало следствием предоплаты. Но ещё до этого преображения Новиков зашёл к Назарову и положил на стол толстый пакет, заклеенный скотчем. «Что это? – Спросил Назаров. «По решению творческого коллектива» – солидно сказал Новиков, – Так все делают и мы решили, Владислав Николаевич».
«Я их, в общем-то, не заработал, – слабо возразил Назаров, покраснел, но пакет скинул в письменный стол, буркнув «спасибо».
Егоркин же на свой гонорар сумел заменить свой старый телевизор, на новый, но тоже довольно скромный.
Это ли обстоятельство или другие соображения, но и потом плановые работы Института, оформлялись через малое предприятие «Радист», И хотя это предприятие исправно платило Институту за аренду помещений, за электроэнергию и прочие расходы, зарплата всех охваченных участников работ была существенно б;льшей, чем у тех, кто продолжал трудиться в НИРСе на старых окладах.
Не только новая форма зарабатывания денег появилась в стране. Существовавшая и ранее тяга к получению учёных степеней и званий, раньше имевших кое-какую материальную основу, теперь при фактическом отсутствии этой стороны, но сохранившая смысл некоторой престижности, в наставшее сугубо прагматическое время привела к буйному росту числа диссертационных советов с одновременным созданием всевозможных общественных академий (транспорта, информатизации, естественных наук обороны и правопорядка и других. Так же при деятельном участии профессора Назарова была учреждена международная академия радиотехники, причём само собой разумеется он стал одним из первых её действительных членов и членом президиума. (международной же она стала в результате приглашения и избрания в действительные члены двух профессоров из Киева, одного узбека и одного казаха) Президентом уговорили стать одного из старейших профессоров, члена-корреспондента Академии наук СССР, который сначала отказывался, стесняясь оказаться в одной компании с далеко не бесспорными коллегами, но был уговорен. При этом Высшая аттестационная Комиссия (ВАК) всегда обладавшая исключительным и монопольным правом присуждать и утверждать учёные степени и звания щедро делегировала большому числу вновь организованных академий и диссертационных советов под эгидой этих новых академий это право, что способствовало буйному росту числа дипломированных «учёных». Делалось это само собой разумеется, не только по научным критериям. Выработалась чёткая шкала взносов, а вернее сказать, прейскурант, по которому стоимость той или иной учёной степени или звания, учитывала и научный уровень претендента, и его общественное положение. Так, однажды к Новикову подошел учёный секретарь диссертационного совета при вновь открывшейся академии, хорошо ему знакомый по НИРСу и сказал, что в его положении не быть как минимумом членкором и доктором наук неприлично. Евгений Иванович, было, засомневался, но согласился пристыженный секретарём, который вполне доходчиво объяснил, что сто сброшюрованных страниц три отзыва от своих в доску оппонентов и его, секретаря, усилия гарантируют полный успех: «Твоё дело – накрыть поляну и отстегнуть мне за суету». Так Новиков стал, будучи кандидатом наук членом-корреспондентом международной академии радиотехники (благо его благосостояние к этому времени позволяло такие расходы), а после ещё нескольких работ, выполненных малым предприятием сумел и представить к защите брошюру в сто страниц с материалами нескольких отчётов малого предприятия, собранными под одной обложкой в качестве докторской диссертации, а уж профессором стать при его доходах теперь сам Бог велел. В N* эта метаморфоза вызывала резкое возмущение Егоркина и юмористическую реакцию Климентьева, который смеялся над Егоркиным, говоря «ты сам себе сделал Галатею наоборот». Раздражение Егоркина стало известно Новикову, и он пожаловался Назарову: «Чего там Серёга бухтит? Мало, что ли, я ему в квартире гвоздей вбил и его тачку регулярно чинил?»
Между тем в филиале дела шли всё хуже и хуже в смысле регулярности зарплаты и отсутствия заказов для работы: так как большую часть работ Назаров отдавал малому предприятию, оставшаяся доля госзаказа не всегда соответствовала профилю филиала. Пошли разговоры о его закрытии. А потом ещё хуже: слухи о слиянии филиала и «метрополии» на базе филиала, а на территории НИРСа постройки торгово-развлекательного комплекса.
Климентьев организовал-таки себе малое предприятие, набегавшись по инстанциям, объявив юридическим адресом предприятия, свою квартиру и устроив в гараже маленький цех, он при слабой поддержке Егоркина сперва стал паять электронные зажигания для автомобилей. От Егоркина пользы было мало, руки у него росли не оттуда. Но худо-бедно производство наладилось, и Климентьев даже позаботился о дизайне устройства, наладившись помещать схему в нарядную коробочку от какой-то игрушки. Одна беда рынок быстро насытился. Кое-кто из автолюбителей приходил к Климентьеву в гараж и просил показать схему. Простодушный Климентьев показывал, тем самым, вскармливая конкурентов или, как минимум, теряя клиента. Митя сделал попытку завоевать рынки ближайших посёлков и городков, для чего помыл свой «Запорожец» и объездил окрестности. Коммерческий успех ему не сопутствовал.
Между тем в семье Егоркина день ото дня дела становилось всё хуже. Отвыкнув за последние годы от безденежья, они, особенно Таня, воспринимали его тяжело, что выражалось в перманентном раздражении и депрессии. Сергей Иванович был этим подавлен, но особенно тем фактом, что Таня всё время приводила ему как пример для подражания Новикова, который помимо малинового пиджака и лакированных туфель купил не слишком новую Тойёту и пару раз в месяц на ней навещал N*, к вящей зависти знакомых. Эти Танины упрёки выводили Егоркина из себя потому, что сравнение с Новиковым его оскорбляло, чего не понимала жена. «Он профессор, как и ты, да ещё и академик», говорила она. Этого Егоркин перенести не мог. Поддержки от Климентьева он получить не мог, так как подобные разговоры по естественным причинам велись с глазу на глаз. Единственно что, на семейных посиделках Митя далеко не беззлобно потешался над Новиковым, на что Таня говорила «Просто вы оба ему завидуете». Климентьев говорил: «Ещё как!», а Егоркин саркастически спрашивал: «Чему тут можно завидовать?»
Но вот однажды в Москве Назаров пришёл в кабинет к Новикову и сказал: «Женя, надо мужикам помогать». «Я и сам хотел с тобой поговорить» – отвечал Новиков. Назаров вызвал секретаршу и попросил пригласить кадровика. Кадровику был задан вопрос, как дела с вакансиями? «Плохо», отвечал кадровик. Есть две вакансии младшего научного сотрудника в отделении у Новикова с маленькими ставками. И вот, отыскав свободный день, Назаров заказал самолёт-лабораторию в N* (по нынешним временам это было проще, потому что испытательных полётов было ничтожно мало, и сложнее, потому что полёт стоил дорого, а денег не было), но так или иначе, Назаров захватил Новикова, и они полетели. в N*.Когда они сели в «салон», где раньше всегда сидел Ганкель, Новиков вынул и своего светло-коричневого кейса бутылку «Джонни Уокера», опытный бортмеханик принёс два прозрачных пластмассовых авиационных стаканчика, Новиков спросил у него: «А льда у тебя нет?» «Нет», – Сказал тот,– холодильника не предусмотрено» «Женя, – сказал Назаров с усмешкой, – Ты стал настоящим американцем» «Оф коз, – важно ответил Новиков и достал из кейса бутылку газировки– А что ты думаешь? Приходится ходить на презентации, встречать иностранцев, участвовать в приёмах. Особенно, когда совместное совещание с «Гармином; проводим. Надо соответствовать»
Когда немного выпили, Назаров спросил:
«Ты Светку с детишками почему в Москву не перевозишь?»
«Видишь ли, Владислав Николаевич,– степенно начал Новиков, .– непростой вопрос. Но ведь мы старые друзья»…
Не очень-то хотел Назаров, считать себя старым другом Новикова. Но показывать это или своё снисходительное отношение к нему не хотел, поэтому сидел с немного натянутой и неискренне доброжелательной и вежливой улыбкой Слегка смущаясь и, выпив глоток виски, Новиков сказал, что его теперешнему положению Светлана совсем не соответствует: ему приходится встречаться с такими(!) людьми (какими?, спросил Назаров) иностранцами, генералами, генеральными директорами и президентами фирм, с людьми культурными, которые и по-английски чешут, и в музыке разбираются и… вообще. А Светка, как была деревня деревней, так и осталась, а я всё же в профессора вышел.
Назаров все эти откровения слушал, молча и потупившись. С одной стороны они его возмущали, но в целом он понимал, что Светлана никак не монтировалась в тот круг, в котором теперь вертелся Новиков, хотя всё равно это было скотством с его стороны. « Нет, материально я им помогать буду, я не отказываюсь». закончил речь Новиков.
Ещё из Москвы Назаров позвонил из Москвы Климентьеву о приезде и просил не трезвонить об этом во избежание ажиотажа верноподданных, он, правда не учёл, что диспетчер в N*по положению обязан доложить начальнику филиала о прилёте лаборатории. Поэтому встреча была, но без прежней (как при Ганкеле) помпы, но и это потешило гордыню и Назарова, а ещё пуще Новикова. Вчера Митя пообещал, что к прилёту Люда напечёт пышек, о чём мечтал выпивший, но голодный Назаров. Назаров скомкал формальную церемонию встречи, пригласил всех на завтра к девяти в свой кабинет, сел в «Волгу», посадил на заднее сиденье Новикова и поехал к Климентьеву, которого ещё вчера просил пригласить Егоркина, хоть и без Татьяны (не её ума дело). Не понявший этой тонкости Климентьев пригласил обоих на пышки. «А где Светка?» спросила Таня. «С короедиками (так ласково в семье Новикова назывались дети) в Мокше, тёщу развлекают. Митрий, а у тебя стаканы есть? И лёд»– спросил Новиков, заметив, что на столе стоят рюмки, и снова достал из кейса бутылку «Джонни Уокера» и бутылку газировки. Климентьев ухмыльнулся и принёс чайный стакан и ванночку с кубиками льда. «Итз велл, мистер Новиков, сэр?» спросил Климентьев. «Йес, Вери велл», ответил Новиков.
Когда выпили понемногу и закусили пышками, Назаров Сказал: «К делу, братцы-кролики, Есть деловое предложение: нашлось в штатах две клетки мэнээсов;» и, я надеюсь, в течение двух- трёх лет – всё-таки будет реорганизация с увеличением числа старших и ведущих сотрудников. Новиков ожидал, восторга и ликования, но друзья молчали и одна лишь Таня захлопала в ладоши. «Профессора в мэнээсы7 – это неприлично», мрачно сказал Митя. Егоркин согласно кивнул и пожал плечами. «Это же временно», сказал Новиков. «У нас нет ничего постояннее, чем временное, – мрачно заметил Климентьев.
«А жить будем – у меня в Москве однокомнатная квартира есть, от бабушки осталась, в Таганке, ремонт только сделать» сказала счастливая Таня. Из тяжкого раздумья Егоркина вывел вопрос Новикова: «Ну что, Сергей Иванович? Принимай решение. Учти, что будут ещё заработки по договорам».
«Дело не только в зарплате», сказал Егоркин.
«А в чём? – удивился Новиков.
«В престижности» – ответил за Егоркина Назаров.
«А по мне, назови хоть горшком, только в печь не ставь», – хмыкнул Новиков.
«Это, по тебе», сухо заметил Климентьев
«ну, а ты, Митрич?» спросил Назаров.
«Со мной, Слава, дело сложное, – Климентьев замялся, оглянулся на Люду, она слегка покраснела и кивнула Мите. – Мы, братцы, рожать сподобились. – смущённо улыбаясь сказал Климентьев.
«Не поздновато ли? –спросил Новиков. –тебе, Люсь, поди ж ,за сороковник».
«Сорок два, –сказал Климентьев, – Но в консультации говорят, всё, вроде нормально. Глядишь, на старости лет, родителями станем. Какая там Москва?! Здесь простор, воздух, экология.
«А всем троим кушать не надо, что ли?» – спросил Новиков.
«У нас здесь за протокой в роще богатенькие устроили рыболовно-охотничью базу. Зовут инструктором».
«А платить что будут? Зайцами; что ли?» -поинтересовался Новиков.
«Да нет. Спросили, сколько я получаю здесь и предложили столько же плюс каждый месяц премиальных столько же»
«А какое же они имеют право? Зона же закрытая», – заметил Назаров
«У них своё право – тугой кошелёк» усмехнулся Климентьев.
«Всё равно, без высокого решения это невозможно», настаивал Назаров.
«А почему ты решил, что этого решения не было?», продолжал приставать Митя
«Я ничего в этом роде не подписывал».
«А у тебя одного право подписи?»
«да нет, есть ещё у первого зама»
«Вот ты и присмотрись, не появилась ли у него новая машина, дача или ещё что-нибудь такое». Назаров покрутил головой и сказал, что пусть разбирается прокурор, но если Митя передумает, его всегда ждут с распростёртыми объятиями. Бутылку допили, пышки съели Люда пошла варить кофе, а Егоркиных Назаров пригласил утром лететь с ним и Новиковым в Москву, Сергею оформляться на работу, а Тане разбираться с бабкиной квартирой и они ушли готовиться к дороге.
* *
*
В Москве всё пошло установленным порядком: заявление о переводе (для сохранения непрерывности стажа) запрос в N* трудовой книжки, ,допуска к секретной работе заполнение других обязательных бумаг и к вечеру следующего дня Назаров подписал приказ о назначении доктора технических наук профессора Егоркина Сергея Ивановича младшим научным сотрудником производственного отделения НИРС им. А.И.Берга с окладом ****; рублей. Подписывая приказ в присутствии Егоркина, Назаров предложил: «Давай, Серёга, я узнаю, как с вакансиями на кафедре, нашей или другой,. Полставки поищем, почитаешь что-нибудь. Ты же там читал, опыт и стаж есть».
События тем временем развивались и не так, как хотелось: заказы в НИРС не поступали: ни военным, ни гражданским ни научная, ни материальная продукция Института нужна не была, соответственно, ниоткуда не приходили и деньги. В Институте приказом Назарова был образован Совет по экономическим проблемам, в который вошёл зам Назарова по общим вопросам, Новиков и ещё пять человек из числа наиболее прагматичных начальников отделений. Сам же Назаров от этой «чести» уклонился и по просочившимся слухам вёл переговоры о переходе в министерство начальником департамента. В разговоре с Егоркиным, он этого слуха не опроверг, но и разговора на эту тему не поддержал, из чего Сергей Иванович сделал вывод, что, значит, точно, навострил Славик лыжи из НИРСа. Из этого непосредственно следовало, что и Егоркин здесь ненадолго, без Назарова, к каждой работе Егоркина необходимо прилагать перевод, либо приклеивать переводчика. С уходом Назарова, по мнению Егоркина, в НИРСе образованных людей не оставалось, а его заумь не может не раздражать Новикова и других начальников того же научного уровня. С позиции мэнээса Егоркин ни на что влиять не мог, кроме, как поднять или не поднять руку на Учёном Совете, но это одна рука из восемнадцати. Да и не очень хотелось на что-нибудь влиять. По приезде в Москву Егоркиным овладела депрессия и апатия, его угнетало положение младшего научного сотрудника в пятьдесят лет после статуса начальника отдела и самоощущения профессора. Кроме того, его нервировали странные отношения Тани и Новикова, который так и не перевозил семью в московскую квартиру. Егоркину мерещился начинающийся роман.
Вдруг снова начали платить зарплату: оказалось экономический совет нашёл выход из положения, сдав в аренду первый этаж здания НИРСа какой-то страховой компании, которую разыскал Новиков. Эти деньги помогли по настоянию Учёного Совета выполнить одну НИР очень высоко оцененную в отрасли, но никем не купленную (потенциальные заказчики тоже были на мели!) больше таких экспериментов не предпринимали, получали аренду, платили по минимуму зарплату, так и жили…По решению экономического совета практику сдачи площадей в аренду продолжили, имея в запасе ещё помещения, пригодные для офисов. На сей раз сдали их небольшому банку, а часть денег потратили на евроремонт той части третьего этажа, где гнездилось начальство, поставили евроокна, соорудили комнату для отдыха рядом с кабинетом Новикова, хирургически сверкающие клозеты и зальчик для пьянок высокого уровня. Зарплаты тоже увеличились, но несущественно. Настроение в обломках Института было упадочным. Егоркину преподавать пришлось не в альма-матер, а в радиотехническом колледже, как названы стали теперь техникумы. Зарплата была почасовой и мизерной.
Когда состоялся запланированный переход Назарова в министерство, возник вопрос о новом директоре. К этому времени малое предприятие «Радист» занималось всем, что приносило деньги, посредничеством, сдачей в лизинг своих (институтских) и чужих самолётов, благосостояние Новикова росло. Он съездил в N* под рёв и стенания Светки развёлся, купил ей с детьми в Мокше хорошую квартиру, ухитрился оставить за ней и квартиру в N* и регулярно помогал ей живыми деньгами. Уйдя, Назаров практически не помогал НИРСу,в смысле заказов, во-первых, потому что у возможных заказчиков тоже были пусты карманы, а, во-вторых, потому что не хотел упрёков в необъективности. Так, что уход Назарова для НИРСа был двойной потерей.
Прошло ещё полгода. в N* у Климентьевых родился мальчик, по настоянию Людмилы названный Дмитрием, роды прошли благополучно, пацан получился крепенький, у Люды тоже всё было без осложнений. Климентьев работал в роще, рыбачил, охотился и учил этому искусству членов клуба, отклоняя, впрочем, их настойчивые приглашения к попойкам, которые они считали основным элементом своих выездов на природу. Поначалу их это обижало, но скоро, увидев, что инструктор не стремится ни к дружбе, ни даже к приятельству, а ведёт себя только, как на работе, успокоились.
В семье Егоркиных дела шли всё хуже, танина раздражительность увеличивалась день ото дня. Её злило, что Сергей неумело участвует в приведении бабушкиной квартиры в состояние уюта, которого добивалась Таня, всё чаще и чаще она ставила Сергею Ивановичу в пример Новикова, Пока, наконец, не объявила, что уходит к Новикову вместе с дочерью в его трёхкомнатную квартиру, предоставляя Сергею полную свободу в однокомнатной. Вопреки его собственным ожиданиям, Егоркин это воспринял не как трагедию, а даже с некоторым облегчением, потому что это означало конец ежедневных упрёков и скандалов, и свободу от необходимости что-то передвигать, забивать, оправдываться и возможность спокойно писать задуманную монографию. С Новиковым отношения не изменились, наоборот, Женя стал регулярно в середине пустого рабочего дня приглашать Егоркина в свой кабинет и, таинственно улыбаясь ,доставал из тумбы письменного стола дежурную бутылочку коньяка, половину которой они за час выпивали, после чего Егоркин плёлся домой, а Новиков названивал тем, кто мог быть нужен в его коммерческих делах.
В этих посиделках Егоркина выводила из себя одна тема: Новиков без тени злорадства, просто со свойственным ему цинизмом и врождённым отсутствием такта и деликатности заводил разговор на тему «найди себе бабу Серёга, не старый ещё, полтинник не возраст». После этого разговора, Егоркин замыкался и уходил, без конфликта, без аффектации, просто уходил, попрощавшись за руку.
Дочь его жила с мамой Таней в квартире Новикова, Егоркин приложил некоторые усилия (в том числе с помощью Назарова) для поступления дочери в их родной институт, ничего другого он сделать не мог, хотя Таня и поговаривала о всяких финансовых и экономических институтах как о более современных, перспективных и модных.
А НИРС хирел и хирел, перспективы его были чрезвычайно мрачны, хотя неожиданно проскочил военный заказ, а Назаров из глубин Министерства принёс оптимистичную весть о том, что произошёл некий сдвиг и ожидается большой заказ и нужно, чтобы Институт к этому был готов.
Руководство Института зашевелилось и к отчаянию своему обнаружило, что за эти несколько лет, когда работы не было среднее поколение опытных и толковых специалистов значительной частью разбежалось за заработком, более молодая часть не успела набраться квалификации и опыта, а те, кто потолковее пошли в разные страховые компании и банки по компьютерной части с очень неплохими заработками. Остались пенсионеры, опыт и знания которых были на достойной высоте, а фирменный патриотизм даже зашкаливал, но, к несчастью это не могло их избавить от приступов гипертонии или стенокардии, а рабочий день, длительнее шести часов переносили они с энтузиазмом и трудом. Одним словом, заданные сроки заранее оказались нереальными. Слава богу, что в Министерстве догадались не выставлять задание на конкурс, да и благодаря бывшему социализму и конкурентов-то практически не было, и рыночные принципы были грубо попраны.
Наконец, удалось реконструировать старую штатную структуру, были введены несколько дополнительных штатных должностей старших и ведущих научных сотрудников и в качестве моральной и материальной компенсации недавнего унижения Сергей Иванович был назначен ведущим, что соответствовало профессорскому достоинству и даже увеличило зарплату, которая всё же не могла тягаться с зарплатой нового мужа Тани, поэтому вопрос о воссоединении семьи не возникал. Да и оба попривыкли к новым отношениям, хотя мне неизвестно, как это всё переживала Светлана, бывшая жена Новикова. Не думаю, чтобы спокойно. В остальном же мои герои и всё их окружающее, включающее как среду обитания, так и условия и способы заработка изменившись, перешли, наконец, в устойчивое состояние. Нельзя сказать, что все герои были этим состоянием довольны, кроме, Новикова и Назарова, хотя ему вдруг пришлась очень по вкусу начальственная работа в министерстве, и почтительность подчинённых, и трепет, с которым его встречали в подведомственных организациях, и само осознание своей значительности, даже на фоне директорства в НИРСе. Став, наконец, ведущим научным сотрудником, Егоркин вполне успокоился и даже перестал преподавать в техникуме, Предельной должностью для него могла стать должность главного научного сотрудника, но таких было только две и занимали их люди вполне достойные, одну член-кор, другую престарелый пенсионер, бывший зам Ганкеля.. Впрочем, Егоркин не горевал и чувствовал вполне уютно, мало денег, так у всех мало, жена ушла, зато свободы прибавилось. Он смог без помех работать над давно задуманной монографией. Хотя когда пошла речь о публикации, возникли непреодолимые проблемы, теперь, оказывается оплачивать публикацию должен автор, а у Егоркина таких денег не было, а Новиков платить отказался, да и гонорары не предусматривались, а распространение тоже возлагалось на автора. Словом, монография повисла в воздухе.
Дочь навещала Сергея регулярно, а иногда приносила какую-нибудь вкусную передачу от Тани и Новикова. Так сложилась новая жизнь персонажей, малоприятно, но не трагически.
Один Климентьев, казалось, был всем доволен, а от сына был в полном восторге. НИРС перебивался от одного заказа до другого, но Новиков всё время находил всё новые способы получения денег, уж и не знаю каким образом. Может быть, в новое время так и нужно.
…Новое время ещё не закончилось и, судя по всему, не закончится… Моё перо останавливается.