Жили мы тогда на Дальнем Востоке, и было мне лет 12. Как и у большинства жителей Союза, с деньгами у нас было не густо. Покупка хлеба и молока являлись моей обязанностью. Как ни хотелось мне порой купить белый хлеб, мама очень редко разрешала делать это. Еще я помню, всегда мне хотелось купить кефир в бутылке. Однако, доводы, что простокваша, которая делалась дома из молока, - то же самое, лишали меня в то время возможности узнать настоящий вкус кефира. Впрочем, это не было для меня идеей фикс. А то, что я всегда знал, когда и куда привезут свежий хлеб и молоко, наполняло меня гордостью. Ранее мама сама иногда опаздывала в магазин, и мы оказывались без хлеба. Посему я теперь чувствовал себя «кормильцем» семьи.
Мальчишеская жизнь - «Тарзаньи» крики во дворах; потайная папироска в рукаве; редкие пирожки по 40, 50 и 60 коп. (с картошкой, повидлом или мясом); книжки, которые читались; ТВ, которого не было, «цокон» - игра на копейки об стенку… Конечно, игра в «бабки» - еще дореволюционная, когда свинцовой биткой выбивались кости – сухие мослы, поставленные в ряд (потом это стали кегли, ну, а сейчас, размахнувшись и катнув тяжелый шар в кегельбане, не сразу и вспомнишь, что это – те самые «бабки»). Была еще, вроде, лапта - когда подкинутую маленькую деревяшку – чижа лупили с размаху деревянной палкой. И, если ты попадал, чиж улетал, черт знает, куда… Понятно, ножички, прятки, пятнашки, колдуны и казаки-разбойники. В войнушку играли мало, так как, никто не хотел становиться «фрицами», даже, при условии, что на следующей игре «наши» и «фрицы» меняются.
Год тот был тяжелый. Откуда-то стали выползать эти гады – враги народа, даже врачи и директора заводов. Откуда же такие вредители только берутся? Конечно, это все американцы виноваты! Разве можно ради чужих денег ломать станки, травить людей, или обманывать трудящихся? Конечно, из-за всех этих безобразий и не выдержало большое сердце нашего дорогого Иосифа Виссарионовича. Это было такое горе! И в школе, и на улице. И многие искренне говорили: « Я готов умереть, лишь бы наш Сталин был жив!» А потом, потом летом по радио объявили, что товарищ Берия тоже враг. Это было страшно, как же так, он столько лет работал рядом со Сталиным, это же было так опасно, почему его раньше не разоблачили? И война в Корее (это совсем рядом) все никак не кончается. Вот такой это был год. Но мы все равно победим. Строим социализм и построим его. И в странах народной демократии будет социализм. Да, и Китаю, и Индии, и Африке поможем, чтобы и там трудящиеся могли строить социализм. И никакие американцы нам не помешают. Порой, задорно распевая слова припева к антивоенной песне "...Ха-ха-ха, Ачесоны, Моррисоны доведут Вас до греха", мы искренне верили, что простые люди ТАМ это поймут и сметут всех этих...поджигателей вместе с их сумасшедшим министром обороны, что сиганул в окно с криком "Русские танки в Нью-Йорке!" Вот такая была обстановка в стране и за рубежом, а я…, а у меня началось это… Стыдно, больно, ужасно, но я ничего не мог с собой поделать, так это получилось…
Иногда ребятня ходила в кино на утренний детский сеанс в Дом Офицеров, что был в парке. А тут, наверно, уже в конце лета мои родители вдруг ведут меня на вечерний семичасовой сеанс в настоящий кинотеатр, названия которого я не помню . (Если бы мама только знала, какие проблемы начнутся у ее сына…) Короче, я полон гордости, как же, буду на вечернем сеансе смотреть взрослый зарубежный фильм (даже, о любви…)
Весь в неясных ожиданиях сижу я в зале и жду, когда потухнет свет… Музыка, конечно, была не «Валенки» и не «Дунайские волны», а такая странно живая, волнующая и томящая. А главная героиня – черноволосая и черноглазая красавица. А талия у нее такая была, я за все последующие годы только два раза видел нечто подобное. Один раз у девочки из 9 класса (я был в восьмом и иногда после школы видел, как она идет впереди (ее дом был рядом с моим). Хотя я и был общительным товарищем, но ни разу не посмел догнать ее и заговорить. А вторая, - Вы помните «Карнавальную ночь», ту самую, после которой Гурченко «наутро проснулась знаменитой»? Там на ней было темное платье с талией, почти, как у «ТОЙ» актрисы, героини, богини…
И на экране в темном душном зале эта богиня пела, танцевала, смеялась и своими лукавыми черными глазами смотрела мне прямо в душу, и в сердце начиналась такая дрожь… Было полное ощущение, что это необычное, неповторимое происходит на самом деле, что она улыбается мне, только мне… И кому, как не мне она пела в темноте зрительного зала:
Если, руки мне целуя,
ты шепнешь одно лишь слово,
Жизнь отдам, и не спрошу я,
для чего тебе она?
Да, нет же, нет, это я ей должен петь, это я ей буду шептать десять, сто, тысячу слов, чтобы она знала, как она мне нужна. Это я готов отдать жизнь, чтобы только от нее услышать одно это слово. Или просто «да!»
Много позже я догадался и узнал, что ее магия заставляла так думать, так чувствовать не только меня, но множество мужчин, юношей, мальчиков во всем мире, кому посчастливилось тогда увидеть этот фильм.
Это было невозможно, откуда же она знает, что я сижу в зале, вижу ее,а она улыбается мне, говорит со мной, поет для меня? И сердце мое ухнуло глубоко-глубоко и больше мне уже не принадлежало.
Да, она уже тогда знала, что между нами большое расстояние, много-много разного и сложного… И она боялась этого, открыто предупреждала обо всем:
Нет, не надо,
ни любви, ни взгляда…
Мы – чужие,
обо мне забудь…
Но о ней невозможно забыть! Она одна такая на целом свете, и не только сейчас, но и двести лет назад такой не было, и сто лет спустя такой не будет. И она знает, что я чувствую, глядя на нее…
Когда мы выходили из кинотеатра, и мама спросила, понравился ли мне фильм, я ничего не ответил. Я не мог отвечать, боялся расплескать, потерять хоть каплю этого волшебного напитка, которым я был полон до краев… Я ложился спать и не понимал, что со мной. Долго не мог уснуть, то мне было жарко, то знобило… Что я думал, представлял, сейчас я рассказать не смогу.
Утром мама всплеснула руками, увидев осунувшееся лицо сына, но градусник не показал никаких осложнений. С ребенком было что-то неладное, - отвечал он односложно и по его лицу, по его глазам можно было сказать, что он сейчас не здесь… Что с ним такое, почему, и что делать, не смогла сказать и терапевт в поликлинике, куда мама отвела ребенка на следующий день. А что может сказать терапевт о мальчишке, который впервые понял, что он встретил девушку, без которой не сможет жить, не сможет дышать. И, что делать, если она старше его? Но не это самое страшное, – ужасно, что она из другого, враждебного мира. Она - из Америки, пусть, не той, которая поджигательница войны, но все равно, из капиталистической страны. И дом у нее, как у буржуев, – больше трех комнат…
Даже думать о ней – преступление, а мечтать, чтобы быть вместе, – вообще слов нет. Ведь я – пионер, подрасту, тоже буду строить социализм, и защищать его от врагов. Но она же – не враг, она не может быть врагом! Поэтому, может быть, можно, чтобы мы были вместе? Сначала вопрос «Как?» еще не возникал. Но было еще страшное, - чтобы быть вместе с ней, я должен быть ТАМ. Значит, я должен бросить Родину, стать предателем? А как же мама, папа и сестра будут жить и знать, что их сын и брат променял все, что у него здесь было и должно еще быть, настоящее и будущее, на эту красивую, обворожительную, неповторимую… И еще, если я окажусь там, с ней, я уже не смогу вернуться сюда. Ни на день, ни на неделю, ни на месяц, наверно, и письма от меня не придут, их не пропустят. И моя семья так и не будет знать о тех трудностях, что были вначале, и как я смог все преодолеть. И как нам сейчас хорошо, и уже бегают наши черноглазые детки. Как быть, что мне сейчас делать? Это просто невозможно!
И, вообще, как мне оказаться с ней рядом? Сначала я буду смотреть на нее только издали, а когда мне будет уже 20, нет, 25 лет, я подойду и скажу: «Уже больше 10 лет я мечтаю о тебе, ты могла не замечать меня, но я уже давно рядом с тобой, незримо охраняю и защищаю тебя. Я тебя люблю и хочу, чтобы мы были вместе!» Непонятно, почему я был уверен, что она скажет «Да»? Но, разве могло быть иначе, если я так мечтаю о ней? Более того, мысль, что за это время она может полюбить кого-то другого и выйти замуж, ни разу не появилась в моей голове…
Ну, вопрос, как мне там оказаться, я уже решил, «Морские рассказы» Станюковича и раньше были одной из моих читаемых и перечитываемых книг. Значит, будет, как у него, -я приезжаю в большой международный порт (понятно, Владивосток), устраиваюсь юнгой на корабль и несколько лет плаваю на нем. Становлюсь классным моряком, потом боцманом и, наконец, старпомом. Потом куда-то потребуется молодой капитан, и меня туда возьмут. Вот после этого я могу появиться в городе, где живет моя мечта. И на мне будет ослепительно белый морской капитанский костюм, а в руках - цветы, тогда и состоится наш первый разговор. Потом будут еще и еще встречи, и уж тогда…
Но все эти годы я не буду видеть ни маму, ни папу, ни сестру, они все время будут искать меня, ждать и надеяться на чудо. И это чудо произойдет. Они пойдут в кинотеатр посмотреть кино, где играет великая актриса, а там, в конце фильма она встречает молодого капитана в белом морском костюме и они обнимаются. И мои дорогие узнают меня и обрадуются, что я жив. Увидев этот фильм, они, может быть, поймут и простят за то, что мною «избран другой в жизни путь».
Теперь я лихорадочно начинаю готовиться: еще раз перечитываю Станюковича; экономлю денежки, которые мне изредка даются на пирожки или на то восхитительное круглое мороженое, закрытое сверху и снизу хрустящими вафлями; потихоньку складываю сухари в мешочек, что прячу под своей кроватью; перерисовываю карту, где наш Дальний Восток; на карте огромного Тихого океана я уже проложил два возможных маршрута до Америки, первый – до мыса Горн и затем, уже в Атлантике - вдоль побережья Южной Америки в сторону экватора, а второй – через Панамский канал, и затем на юг. А там и есть та страна, тот город, где ОНА живет, работает, и пока не знает, что я к ней плыву… А я уже все четко знаю, и на глобусе, и на карте могу, кажется, с закрытыми глазами показать мою дорогу туда, к ней…
Увы, оказалось, что даже накопить деньги на билет до Владивостока не так-то просто, а время идет, идет, и опять я вспоминаю, что все эти годы я буду предателем Родины и никогда не смогу увидеть своих родных… Разве что, через много лет мой корабль доставит во Владивосток что-то, а обратно повезет или древесину, или зерно, что сейчас загадывать? И я сойду на берег, а за те два-три дня, что мы будем грузиться, мама, папа и Эмма приедут из Ворошилова и мы будем стоять по разные стороны решетчатого забора морского порта, смотреть друг на друга и говорить… Не знаю, разрешат ли мне передать им подарки? Ведь эти подарки будут не от меня – сына и брата, а от зарубежного, ИНОСТРАННОГО жителя. Хотя моряки часто не живут в своей стране, а только иногда отдыхают там. Все остальное время, – моря и океаны. Да, а жителем какой страны я тогда буду? Ох, тут меня пронзает мысль, что работая капитаном эти годы, я не смогу все время видеть ту, ради которой я пошел на разрыв со своей страной, со своей семьей… Но, если она меня полюбит, она будет ждать меня, и наши нечастые встречи будут так радостны!… За два месяца мучений и бессонных ночей у меня ни разу не мелькнула даже мысль, что она может не полюбить меня. И я никак не мог сделать окончательный выбор – здесь, но без нее, или там, с ней, но без Родины и моей семьи. И тут приходит телеграмма от папиной мамы, что она тяжело болеет. Надо сказать, что, в отличие от других ребят, у кого было и по две бабушки, порой, и один или два дедушки, у меня была одна-единственная бабушка (понятно, война), которую я еще ни разу не видел, но очень-очень этого хотел. Папа съездил туда, на Волгу, помог с лечением и бабушка поправилась. И я решил окончательно, что сейчас я не уезжаю, а продолжаю готовиться, но пройдет год, два или три, я все-таки увижу хоть раз свою бабушку, и уж тогда…
Но папу перевели из Ворошилова в гарнизон Адарка, недалеко от Спасска, и там я встретил Светланку. А через год бабушка умерла, так и не увидев своего внука. Да и я, наконец, узнал, что времена Станюковича давно прошли, так что, доберись я даже до Владивостока, никто меня в мои 12 или 13 лет в юнги бы не взял, тем более, на иностранный корабль. Таким образом, только благодаря моей уверенности, что без билета на поезде ехать нельзя (а билет до Владивостока из Спасска стоил почти в два раза дороже, чем из Ворошилова, и у меня никак не набиралось нужной суммы), мои родители были избавлены от трехдневного кошмара, что ребенок пропал, исчез… И для меня это был бы жуткий стресс, когда в один момент в припортовом отделении милиции города Владивостока все мои планы, приготовления, рухнули бы в один момент. А так, я уже почти смирился, что уже никогда-никогда не увижу мою мечту, мою ИНОСТРАНКУ.
И только песня, эта грустная, но правдивая песня о том , что я не увижу ее, что нам не быть вместе, навсегда впечаталась в моей голове:
https://my.mail.ru/mail/arkadij-khait/video/9503/9534.html
Боюсь, что вообще весь этот текст будет непонятен тем, кто моложе 40. Нынешнее состояние с поездками за рубеж, эмиграцией и патриотизмом настолько отличаются от 1953 года... Но я не мог не рассказать об этой истории детской любви, которая долго терзала меня...
Самое невероятное в том, что у этой истории было продолжение (Иностранка-2). И Вы его в свое время прочтете. А сейчас еще посмотрите на ТУ, которая поразила двенадцатилетнего советского мальчишку, что жил на Дальнем Востоке и никак не мог подумать о таком... И Вы согласитесь, что не полюбить ее было просто невозможно.