Змей

Цикл «Хроники рваного времени»

Повесть первая

ЗМЕЙ

 Глава первая

ПРИНЕСЕННАЯ ВЕТРОМ

1. Ах, какой вихрь…

Ветер, какой нынче поднялся ветер! И так неожиданно. Вчера еще солнышко вовсю светило, изумительная стояла погода, настоящая «золотая осень». И вдруг как задул, проклятый. С севера холодом потянуло, снежной крупой лужи присыпало. Если бы не ветер… Когда поднимается ветер и, в особенности, почему-то верховой, который стремительно гонит по небу облака, в бедной голове Лехиной тетки все путается.
Она зачем на улицу вышла? Леха пропивал свою последнюю находку, мамонта, который в итоге достался японцам, отвалившим за него просто сумасшедшие деньги. Пропивали усердно, не просыхая. Начали с хвоста, а теперь, когда дошли до ушей, выяснилось, что спиртное в доме кончилось. Ну, Леха и сказал тетке, пошарив на кухне, под столами и в прочих местах, где могла притаиться забытая бутылка, и ничего путного не обнаружив:
- Давай-ка, сгоняй за винищем.
И, как обычно, не считая, сунул ей пачку денег, вперемежку отечественных и заморских «зелененьких». Тетка, как человек безотказный, ни с какими нравоучениями никогда не лезущий (чем в большой степени объяснялся тот факт, что их совместное житье продолжалось так долго и безмятежно), тут же оделась, ссыпала деньги в сумку и потопала на улицу. Ей надо было, выйдя из подъезда, свернуть налево, а она зачем-то посмотрела направо. Увидела дорогу, обсаженную с обеих сторон деревьями в осеннем убранстве, за ней озеро и над всем этим безбрежное перламутрово-серое небо с быстро бегущими по нему, постоянно меняющими форму плотными кучевыми облаками.
И все.
Больше она уже не могла оторвать от них взгляда. Повернула направо, подняв очи к небу, и, словно сомнамбула, перешла дорогу. Едва не угодила под машину, но не заметила этого. Оказавшись на другой стороне, перешагнула через невысокую ограду, спустилась по склону к озеру и пошла вдоль него, не чувствуя холода и по-прежнему ничего вокруг не замечая.
На небе и впрямь разыгрывалось удивительное действо, подсвеченное, к тому же, тусклыми лучами прорвавшегося сквозь облака кроваво-красного солнца. На небе громоздись башни, скакал рыцарь, девица со стелющимися по ветру волосами безнадежно махала ему рукой, и все это текло, струилось, изменялось. Башня рушилась, медленно, но неотвратимо, девицу ветром относило все дальше, конь под рыцарем превращался в стоглавое чудовище…
Лехина тетка, широко распахнув изумленные глаза, смотрела на все эти и многие другие чудеса, испытывая ощущение восторга и не глядя, куда несут ее ноги. А между тем, они, предоставленные самим себе, уже завернули за край озера, туда, где вдоль берега стояли разбросанные далеко друг от друга домишки, и теперь прямиком устремились к яме. Скорее всего, рабочие еще летом вырыли ее зачем-то, может, под рекламный щит, да так и бросили, тоже неизвестно почему. В эту яму, полную холодной, грязной воды, с плавающими на поверхности окурками, пластиковыми бутылками и прочим мусором, Лехина тетка и свалилась.
Тело мгновенно обожгло холодом. Сначала показалось, что она идет ко дну и что дно это бесконечно далеко, в черной глубине, но, забарахтавшись, она вскоре нащупала его ногами, встала, и выяснилось, что воды всего по грудь. То есть, опасность утонуть ей не грозила. Но вот как отсюда выбраться? Стены ямы глинистые, скользкие. При падении деньги вывалились из сумки и частично разлетелись по берегу, частично плавали в воде, и, по правде говоря, поначалу Лехина тетка, как человек ответственный, больше всего озаботилась их судьбой. Подобрала одну купюру, вторую третью… и только тут задалась вопросом: а куда их девать-то? Подпрыгнула (с трудом, поскольку одежда пропиталась водой и, казалось, весила целую тонну), еле-еле дотянулась до края, положила на землю деньги, свалилась вниз,  нахлебалась воды, выплюнула ее, помотала головой и… стала выбираться.
Как уже было сказано, яма находилась на той стороне озера, которая уходила в сторону от дороги, и дома тут стояли редко. Во всяком случае, никаких признаков человеческого присутствия поблизости тетка не слышала. Ну, и, конечно, не видела, поскольку вообще из этой чертовой ямы не видела ничего, кроме темнеющего неба над головой, на котором теперь остались лишь еле заметные пряди облаков, как будто с исчезновением восторженного зрителя продолжать представление не имело смысла. Значит, рассчитывать можно было только на свои силы.
Сколько времени это продолжалось, трудно сказать, но когда, упираясь в скользкие стены ногами, Лехина тетка, в конце концов, вылезла, уже заметно стемнело. Она была вся в грязи, к одежде и даже волосам налипли окурки, один сапог так и остался в яме. Но хуже всего было то, что она ужасно замерзла, и от холода ее била сильная дрожь. Тем не менее, первым делом она собрала на земле все купюры, которые еще не унес ветер, сменившийся теперь на низовой и с каждым мгновением задувающий все сильнее. О том, чтобы выловить плавающие в мутной воде ассигнации, не могло быть и речи. Может, встав на колени, Лехина тетка и дотянулась бы до них, но с большим трудом и, главное, с риском снова упасть в яму.
Она в отчаянии оглянулась… и совсем рядом на фоне бархатисто-синего, но, все же, пронизанного вечерним светом неба разглядела темный силуэт дома, окошки которого приветливо светились, а из трубы стлался по ветру дымок. Лехина тетка всегда стеснялась иметь дело с посторонними людьми и, уж тем более, обращаться к ним с просьбами, но даже у нее хватило ума понять, что тащиться до дома в таком виде, в насквозь промокшей одежде… нет, это было бы чистым безумием. Да и оставшиеся в яме деньги следовало выловить.
Прихрамывая (было холодно и колко ступать ногой по земле, оставшейся в одном мокром носке), она доковыляла до крыльца, поднялась по ступеням и, не обнаружив звонка, постучала в дверь. И, вот удивительно, почти сразу же послышались шаги, и зычный мужской голос произнес, таким тоном, словно Лехину тетку тут ждали:
- Толкните дверь, открыта! Я сейчас… минуточку… о, черт!
Она послушалась и оказалась в темном коридорчике, в глубине которого, однако, угадывалась дверь, слегка приоткрытая и пропускающая яркий свет. Лехина тетка пошла на этот свет, робко открыла дверь, увидела за ней довольно большую комнату (тепло, как там было замечательно тепло!) и стоящего напротив входа мужчину. Он, по-видимому, брился, причем по старинке, потому что одна половина лица у него была гладкая, а другая в мыльной пене.
- Здра-а-а… - начал он и осекся, удивленно вытаращив на Лехину тетку большие карие глаза. Она вспыхнула, живо представив себе, как непривлекательно и, возможно, даже отталкивающе выглядит. Ужас какой-то! И потом мужчина задал вовсе уж бессмысленный вопрос. – Это… это вы?

2. Мытарства одинокой души

Мужчину звали Михаил Ильич, и сегодня у него был знаменательный день. Так он, по крайней мере, надеялся.
Был он подполковником милиции в отставке, хотя ему только-только перевалило за пятьдесят. Проработав почти тридцать лет следователем или, как теперь говорят, «сыщиком», он в таком нестаром еще возрасте оказался не у дел. Исключительно по причине склочного характера, как заявляло начальство, а на самом деле потому, что его мутило от творящегося ныне в так называемых внутренних органах, о чем он, привыкший резать правду-матку в глаза, прямо так и говорил. Плюс отказывался химичить, то есть, закрывать глаза на одно, раздувать, напротив, другое, применять к подследственным меры физического воздействия, и пр., и пр. Главное же, не брал «левых» денег, собака, чистеньким хотел быть! В общем, таким у нас не место, решило начальство, и при первой же возможности избавилось от него. Он и сам понимал, что дело к тому идет, и решил, что лучше унести ноги, пока цел.
Беда, как известно, не приходит одна (хотя, может, в обоих случаях это вовсе и не беда была, иногда думал он, а, напротив, ему здорово повезло). Едва муж остался с одной пенсией, жена, которая и прежде ела его поедом за нежелание участвовать в махинациях сослуживцев, зарабатывая на этом очень даже хорошие деньги, объявила, что все, ее терпение кончилось, и больше она знать его не желает. А потом прямо в их двухкомнатную городскую квартиру привела другого мужика.
Внешностью он, конечно, уступал Михаилу Ильичу, который еще ого-го какой был орел. Казалось, что нового мужа Нины (так звали бывшую супругу) вылепили из сдобного теста, а потом или не допекли, или вообще забыли в печь посадить, такой он был бледный, рыхлый и даже мягкий на вид. Зато у него имелось какое-то там «малое» предприятие, что-то он покупал, перепродавал, доставал; в общем, крутился как белка в колесе, добывая денежки, а не сидел сиднем, как Михаил Ильич. И хотя предприятие пока было очень «малое», но ведь старается человек, а это главное.
Михаил Ильич подивился Нининой наглости, но, в общем, не очень: она всегда такой была. Плюнул и переехал жить в свой загородный дом, как он его называл, а попросту говоря, на дачу, которую построил еще в те времена, когда работникам милиции (и некоторых других организаций) запросто и совершенно бесплатно выделяли участки за городом. Слава Богу, Нина дачей никогда не интересовалась, и все бумаги были оформлены на Михаила Ильича.
Имелась у него и взрослая, уже замужняя дочь, точная копия своей матери, которая интересовалась отцом, только когда ей требовались деньги; а, значит, сейчас вовсе не интересовалась.
Михаил Ильич с энтузиазмом взялся приводить дом в порядок. Руки у него были хорошие, и хотя огородничать он не любил, но по части столярных или там слесарных работ был большой дока. Его денег на материалы, конечно, не хватало, зато кругом было полным-полно помоек, и просто диву даешься, чего только на них люди ни выбрасывают. В общем, за лето он всю мебель у себя перечинил, в том числе и «новую», добытую на этих самых помойках; проводку сменил; плиту газовую установил (богатый приятель подарил, он ее на электрическую сменил), даже душ соорудил; ну, и прочее в том же духе.
Так он в охотку вкалывал все лето, однако когда дело стало клониться к осени, настроение у Михаила Ильича, казалось бы, безо всякой видимой причины с каждым днем все больше портилось. И все, что он уже сделал и что только собирался сделать, стало казаться бессмысленным и ненужным. Зачем, спрашивается, стараться? Кто все это увидит, кто скажет доброе слово, кто приготовит на газовой плите что-нибудь по-настоящему вкусное? Самого Михаила Ильича хватало лишь на то, чтобы жарить яичницу и варить мясо, которое он резал большими кусками и ел, запивая бульоном. Самая энергетическая еда, конечно, но надоела она ему до чертиков.
Вот то-то: кто?
В конце концов, до него дошло, в чем причина и что надо предпринять. Но как, вот вопрос? Ответ нашелся быстро и, можно сказать, сам собой. В бесплатной газете, которую ему постоянно пихали в почтовый ящик на калитке; в газете, напичканной объявлениями самого разного свойства, в том числе, и личного.
Михаил Ильич почитал газету и решил: «А чем я хуже?» И сел сочинять объявление. На этот раз он был настроен не промахнуться, понимая, что вряд ли у него хватит духу предпринять третью попытку. Первый-то раз он женился по дурости, соблазнившись Ниниными прелестями, так и выпиравшими из узкого платья, и ее звонким смехом по любому поводу. То, что она умом не блещет, он и в те времена понимал, но считал, дурень, что женщине ум  ни к чему, от нее другое требуется. А что она с годами такой стервой сделается, ему, по правде говоря, и в голову не приходило.
На этот раз он точно знал, что ему нужно (и что нет). А нужна ему  женщина неглупая (чтобы с ней и поговорить можно было), хозяйственная (в меру) и, главное, душевная, добрая, чтобы  прилепиться к ней сердцем. Он знал – такие на свете есть, хотя попадаются и не часто.
Перед глазами то и дело всплывал образ умирающего отца и сидящей рядом с его постелью матери: как она, взяв его за руку одной рукой, нежно поглаживает ее ладонью другой. В глазах стоят слезы, губы прикушены, чтобы сдержать дрожь. Она любила его – не в зависимости от того, сколько он зарабатывал (он никогда много не зарабатывал, а в последние годы и вовсе одну пенсию получал), и не за  хороший характер (он был человек вспыльчивый, порывистый и очень, очень упрямый; в общем, характер имел нелегкий). Она любила его просто потому, что он - это он, и страшно переживала, что он страдает, и не хотела, чтобы он уходил.
Чего-то в этом роде желал теперь и Михаил Ильич.
И это автоматически включало в себя, чтобы женщина была не злая и не жадная, упаси Господи. Не помешанная на вещах и деньгах, как Нина. Физические радости для Михаила Ильича отнюдь не закончились (напротив, он в этом смысле даже чувствовал в себе прилив новых сил), но теперь у него хватало ума понимать, что одними ними жизнь не ограничивается. Никаких особых претензий относительно внешности женщины у него не имелось, но, видимо, настрадавшись с Ниной, которая и в юности миниатюрной не была, а потом и вовсе наела себе такие телеса, что Михаил Ильич только диву давался, как она их носит, сейчас он предпочел бы женщину хрупкую, маленькую. Чтобы, черт возьми, не чувствовать себя рядом с ней моськой, путающейся под ногами у слона, а, напротив, чтобы возникало желание защищать и оберегать; в общем, ощущать себя и быть настоящим мужчиной.
Все это не было оформлено в слова, однако милый образ вполне отчетливо вырисовывался в сознании.
Решив дать в газету объявление, Михаил Ильич, стремясь, в целях экономии, ограничиться небольшим количеством букв, одновременно задался целью хотя бы отчасти выявить умственные способности претендентки. В результате центральная часть объявления представляла собой, в некотором роде, ребус и выглядела так:

М 52-165 ж 30-40 д с/о з/д 6с 3к

Посчитав, сколько это будет стоить, Михаил Ильич решил, что не так уж много, подумал: «Эх, гулять, так гулять!» и приписал открытым текстом:

фото и след ноги

Ну, и дальше адрес.

Получилось неплохо, решил он. Лаконично, но все необходимое сказано.
Прося выслать след ноги, он опять-таки хотел убить сразу двух зайцев. Во-первых, рассчитывал, таким образом, составить представление о габаритах претендентки (Нина, к примеру, носила обувь 39-го размера), а во-вторых, хотел сэкономить на подарке будущей избраннице. Мелко, конечно, но куда деваться, если с деньгами напряг? Дело в том, что, убираясь в доме, он обнаружил пару совершенно новых сапог, еще даже в коробке. Скорее всего, они были куплены для дочери, давно, судя по небольшому размеру, но по какой-то причине отвергнуты (она была девушка привередливая) и забыты. А между тем, сапоги выглядели очень даже неплохо (на взгляд Михаила Ильича, по крайней мере). Темно-коричневые, с мехом внутри, тупоносые, аккуратненькие такие; не то, что теперь носит каждая вторая женщина, эти, с длиннющими острыми носами, придающие их обладательницам какой-то хищный вид. Короче, Михаил Ильич, почти как в сказке про Золушку, решил подобрать себе жену под размер сапог (не забывая и обо всем остальном, конечно).
Писем пришло не так уж много. Наверно, «ребус» до такой степени оказался большинству женщин не по зубам, что они даже в самых общих чертах не поняли, о чем идет речь; а может, просто не захотели вникать. И все же письма были, но Михаила Ильича они разочаровали. Из их текста он понял, что целиком его «ребус» не разгадал никто. Но это ладно, это Бог с ним. Он, собственно, не очень-то и надеялся. Умные женщины не так уж часто встречаются. Однако поразило его то, что несколько писем пришло от мужчин, тоже, видимо, ни черта не понявших и вообразивших, что предложение исходит от женщины.
А со следами вообще что-то непонятное вышло. Самый маленький из них оказался 40-го размера, Михаил Ильич не поленился, специально проверил. А самый большой, вырезанный из красивой глянцевой бумаги в узкую красную и белую полоски, он постелил на стол вместо скатерти, и то пришлось немного подогнуть.
Как это все прикажете понимать? Он не знал, но, поразмыслив, решил, что знакомиться заочно, пожалуй, опасно. Все равно, что кота в мешке покупать. И заметно приуныл.
Но потом к нему как-то забрел приятель, тоже бывший работник милиции, тоже обитатель этого поселка. Они распили по паре бутылок пива, пожаловались друг другу на свои горести. Приятеля, оказывается, жена изводила тем, что, чуть что, переставала с ним разговаривать, совсем, будто его и нет рядом. Михаилу Ильичу показалось, что, в общем, ничего такого особенно страшного тут нет; он в свое время предпочел бы, чтобы Нина молчала, а не пилила его с утра до вечера. Однако приятеля это почему-то ужасно задевало. Ну, в чужую шкуру не влезешь.
А что касается проблемы Михаила Ильича, то приятель посоветовал ему обратиться к местной ведьме, которая, как выяснилось, жила здесь же, в поселке. Дескать, она и не такие дела устраивает. Сначала Михаил Ильич просто расхохотался, но потом, после ухода приятеля, эта мысль постепенно пустила корни в его душе. Тем более, сам он ничего путного придумать не мог.
Ведьма оказалась преклонных лет (как он и ожидал), но в остальном выглядела совершенно иначе, чем ему представлялось. Высокая, крепкая, с удивительно гладким лицом и красивой гривой серебряных, вьющихся крупными кольцами волос. К ней выстроилась очередь, и Михаил Ильич чувствовал себя на редкость глупо, стоя в ней. Чуть было ни ушел, но скрепился.
И, как оказалось, не зря. Хотя поначалу ведьма его удивила.
Едва он вошел в просторную, светлую комнату, и ведьма вскинула на него взгляд серых глаз, блестящих, словно драгоценные камни, как тут же махнула рукой и сказала:
- Иди, иди, тебе здесь делать нечего. Невеста для тебя уже предназначена, смотри только, не упусти ее.
Он так и вытаращился на нее. Говорить было трудно, он почему-то внезапно оробел перед этой женщиной, от которой ощутимо исходила сила... какая? Характера, надо полагать. Но, все же, спросил, неожиданно охрипшим голосом:
- Что значит – предназначена?
- А то и значит, что она сама к тебе придет. - Ведьма обратила взгляд на висящий на стене календарь и забормотала что-то уж совсем невразумительное. – Будет сильный ветер, потому что одна дуреха станет вешать белье и завяжет на веревке семь узлов. Это… это… ну да. Жди гостей… - Она вскинула взгляд на Михаила Ильича и назвала как раз сегодняшнее число. – Да приведи себя в божеский вид, а то смотреть тошно, право слово.
Она пренебрежительно усмехнулась, разглядывая его, и снова махнула рукой. Иди, дескать, все.
Ну, он и ушел, не зная, что насчет всего этого думать. Хотя ведьма, надо сказать, произвела на него впечатление. Откуда она, к примеру, знала, зачем он вообще пришел? Может, приятель с ней в доле… ну и нашептал, заерзала в голове гаденькая мыслишка? Тьфу, в какой доле! Ведьма же с Михаила Ильича ничего не взяла (что само по себе его, кстати, чрезвычайно удивило). Однако гаденькая мыслишка все вертелась и вертелась в голове, словно юркая змейка. Ну да, ну, не взяла; а за что брать-то, если хорошенько подумать? По ее же словам, все  устроится как бы само собой. Зато с других, он слышал в очереди, она очень даже берет, а чтобы были эти другие, нужна слава, и если ее предсказание насчет Михаила Ильича сбудется, это прибавит ей славы, и, значит, на нем она тоже заработает, хоть денег непосредственно с него и не взяла.
В общем, он стал дожидаться назначенного дня, ни на что особенно не надеясь, злясь на себя за легковерие, за то, что позволил хитрой бабе насмеяться над собой, дураком; и, тем не менее, решив доиграть в эту непонятную игру до конца. А потом, если выяснится, что она его обманула, хорошенько напиться, проспаться и… Может, пойти к ней утречком и… нет, не вмазать, конечно, он в жизни на женщину руку не поднимал, даже на свою Нину, как бы она его ни доставала… просто высказать все, что он о ней думает, плюнуть, уйти и начать жизнь сначала, не надеясь больше ни на кого.
Однако ведьма как в воду глядела – с утра сегодня задуло, и это почему-то страшно взволновало Михаила Ильича. Он прибрался в доме, щедро протопил печь, подравнял ножницами черные с проседью волосы, надел брюки, которые всю ночь под матрацем пролежали, и черную футболку с надписью на английском языке, не очень-то приличной, о чем он, правда, не догадывался, поскольку иностранных языков не знал. I WANT YOU или Я ХОЧУ ТЕБЯ, вот что там было написано, но Михаил Ильич решил, что это фамилия американского или еще какого-то заграничного президента. А решил он так потому, что на прикрепленном к футболке ярлыке по-русски, хотя и с ошибками, было написано, что точно в такой же футболке президент однажды отправился на очередную утреннюю пробежку, взяв ее взаймы у внука, потому что свою перед этим залил томатным соком. Реклама, известное дело…
Оглядев себя, Михаил Ильич, в общем, остался доволен. Только неопрятная борода явно старила его. Он начал отращивать ее недавно, главным образом, из соображений лени. Собственно борода еще не оформилась и выглядела просто как многодневная щетина. То есть, прямо скажем, не украшала. Видно, придется с этим делом затеваться. Надо же, слегка даже раздражился Михаил Ильич, какая с этим женщинами, однако, морока. Еще и в дом не вошла, а столько хлопот.
Но не поленился, обильно намылил лицо и начал осторожно сбривать сивую бороду. Тут-то в дверь и постучали. Не успел! Половина лица у него была еще в белой пене.
- Толкните дверь, открыто! - крикнул он. - Я сейчас… минуточку… - Он начал торопливо добриваться и, конечно, порезался. - О, черт!
Дверь в комнату осторожно приоткрылась, но вместо ожидаемой прекрасной незнакомки на пороге возникло существо, в котором Михаил Ильич поначалу и женщину-то не признал. Скорее, оно напоминало огородное пугало. Берет съехал на бок, волосы отчасти занавешивали лицо, там и здесь измазанное чем-то вроде сапожной ваксы; с темного балахона, к которому прилип отвратительный на вид мусор, ручьями стекала на пол вода; одна нога в сапоге, другая не то в носке, не то вовсе голая… Нет, по-видимому, это все-таки женщина, подумал Михаил Ильич, вглядевшись повнимательнее. И сумка, которую она сжимала в руке, большая, явно женская.
- Здра-а-а… - начал он и замолчал, вытаращив на нее глаза. А потом задал глупейший вопрос. - Это… это вы?

3. О некоторых неожиданных последствиях изучения иностранных языков

          Не отвечая, женщина протянула к нему другую руку с зажатой в ней, к удивлению Михаила Ильича, внушительной пачкой денег, и пролепетала тонким испуганным голосом:
- Пожалуйста… Я вас очень прошу… там яма, а в ней деньги… это не мои деньги… пожалуйста, помогите их достать…
- Яма? – переспросил Михаил Ильич. – Вы упали в яму? Вот черт!
Он почувствовал, что краснеет. Это, видимо, та самая яма, которую он копал под новый туалет, да так и бросил, не потрудившись хотя бы колышки вокруг врыть.
Женщина истово закивала головой, во все стороны полетели вонючие брызги. Ах, как скверно получилось!
- Конечно, конечно, я сейчас, я все достану. - Михаил Ильич оставил попытки добриться и просто промокнул пену полотенцем. – А вы… Вы знаете что? Вы пока снимайте все с себя, я вам что-нибудь из своей одежды дам. Да, и примите душ, я недавно его сварганил, не Бог весть что, но вода горячая еще осталась. Пойдемте, я вам покажу. - Он повел бедняжку за собой, и она не сопротивлялась, только зубами клацала, сильно замерзла, видно. - Вы пока помойтесь и… В общем, приведите себя в порядок. И снимайте, снимайте с себя все мокрое!
Он вытащил из шкафа рубашку, старый тренировочный костюм, поколебался, брать ли свои трусы, но не стал, решив, что она вряд ли их наденет. Прихватил два маленьких махровых полотенца (хорошо хоть, что чистые были) и в последний момент вспомнил о подарочных сапогах.
- Вот, - сказал он, принеся все это на кухню. – А сапоги вам, это мой подарок.
Он и без примерки видел, что они подойдут.
- Подарок? – удивилась женщина.
- Это потом, потом. Ну, я пошел ваши деньги выуживать, а вы давайте, разоблачайтесь. Не бойтесь, я дверь прикрою и постучу, когда вернусь.
Прихватив фонарик, он вышел из дома. Заметно похолодало, но ветер утих, как будто больше в нем не было нужды, раз обещанное исполнилось. В яме и впрямь плавали денежные купюры, причем среди них оказались две по сто долларов. Вылавливая деньги, Михаил Ильич ломал голову над тем, как здесь оказалась эта женщина. Ее что, ведьма прислала? Или ведьма просто знала, что она придет? Он больше склонялся в пользу первого, по-прежнему не слишком веря во всякие сверхъестественные штуки и пытаясь найти происходящему рациональное объяснение.
Внезапно в голове мелькнула мысль, заставившая его на мгновенье замереть. А вдруг это не та женщина? Вдруг та еще только должна появиться? Вот будет номер, если они встретятся. И что ему тогда делать? А он еще сапоги этой подарил, дурак. Нет, одернул он себя, все правильно. Женщина по его вине в яму грохнулась, сапог утопила, не идти же ей домой босиком, неважно, та она или не та? И вот еще вопрос: причем тут, интересно, деньги? Она, вроде бы сказала: «это не мои деньги». Может, они предназначались для ведьмы? Может, ведьма с нее деньги собиралась взять?
Вернувшись в дом и оказавшись на кухне, Михаил Ильич еще раз испытал шок.
Нет, никакое это было не пугало, а очень даже милая дамочка лет тридцати с небольшим. С темными кудряшками, кое-где прошитыми серебряными нитями, румяными щечками и очаровательно вздернутым носом, делавшим ее похожей на школьницу, решившую ради прикола надеть тренировочный костюм старшего брата, на несколько размеров больше, чем нужно. И даже сам этот обвисший костюм ничуть не портил ее, и сапоги сидели как влитые.
Свою мокрую одежду и сумку она разложила на печке, а поверх вещей - аккуратно расправленные купюры.
Увидев Михаила Ильича, незнакомка засмущалась, а потом неожиданно засмеялась, вытаращив на него синие, как васильки, глаза.
- Что такое? – спросил он.
- Ох, видели бы вы себя! Вы какой-то весь… перекошенный. И кровь. Вон, на щеке, кровь. А-а, понимаю. Вы, наверно, брились, когда я пришла, да? Вы уж извините меня. Ой, не могу, до чего же у вас вид смешной!
И она снова залилась звонким, почти детским смехом.
Чувствовалось, что она изо всех сил пытается сдержаться, но никак не может справиться с собой. Михаил Ильич ничуть не обиделся. Видимо, это у нее нервное, подумал он. Ничего удивительного - после всего, что с ней произошло. Ладно, сейчас мы все поправим. Он провел рукой по небритой щеке и улыбнулся.
- Подождите, я быстренько добреюсь. - Тут ему в голову пришла новая мысль. – А вы пока посмотрите вот это. - Он сунул ей газету со своим объявлением, обведенным рамкой. – Попробуйте отгадать, что тут имеется в виду.
Взяв газету, явно из вежливости, она начала читать объявление. Брови поползли вверх, щеки вспыхнули, что ей очень шло, между прочим. Михаил Ильич не стал дожидаться результата, вернулся в большую комнату, которую называл «залом», и начал поспешно добриваться. Да и будет ли результат? Хорошо, если половину отгадает. А, неважно, подумал он, явно уже попав под обаяние гостьи.
Когда он вернулся на кухню, она раскладывала на печке только что принесенные им купюры. Он остановился на пороге, вопросительно глядя на нее. Она снова зарделась.
- Это вы писали? – спросила она, почему-то отведя взгляд.
- Я, да… Ну, что скажете?
Гостья покачала очаровательной головкой. С сочувствием, так ему показалось.
- Вы, наверно, очень одинокий человек. - Это прозвучало как утверждение, не вопрос. – И все же… сообщать о себе такие подробности через газету… - Она покачала головой. – Что вот, мол, я мужчина 52 лет, ищу женщину 30-40 лет для серьезных отношений, имею загородный дом из 3-х комнат с участком в 6 соток. Все это ведь можно рассказать при встрече… Что с вами?
Михаил Ильич попятился, не сводя с нее потрясенного взгляда.
- Вы… Вы… Как вы догадались? А-а, понял. Ведьма научила, да?
- Какая ведьма, о чем вы? Да что тут догадываться? Вот же, - она протянула ему газету, - здесь все написано.
Некоторое время они молча смотрели друг на друга.
- Что же мы стоим? – сказал, наконец, хозяин. – Пошли за стол. Ничего особенного, но закусить есть чем. Надо же выпить за встречу?
Несомненно, какое-то отношение ведьма к появлению Лехиной тетки в этом доме все же имела. Или, по крайней мере, к ветру, поскольку именно он привел сюда гостью. Не исключено, что ведьма сама и завязала на веревке семь узлов, ей-то доподлинно было известно, что из этого получится. Потому что без вмешательства потусторонних сил то, что случилось дальше, никогда бы не произошло.
Как иначе объяснить, что Лехина тетка, которая обычно чуралась посторонних, чувствовала себя на редкость уютно и спокойно в обществе этого совершенно незнакомого ей мужчины? Между прочим, очень интересного, на ее взгляд художницы-любительницы, явно с примесью восточной крови – эта его смуглая кожа, красивая седая шевелюра, орлиный нос, большие, искрящиеся черные глаза. Может, все дело было в его объявлении и сочувствии, которое оно в ней пробудило?
Факт тот, что она пошла вслед за ним в «зал», села за стол, оглядела расставленную на нем немудреную еду и внезапно почувствовала сильный голод. Как человек творческий – и слегка сдвинутый, нужно добавить для полноты картины - она не вела размеренную жизнь, повинуясь в своих действиях, главным образом, импульсу. Ела не по расписанию, а когда захочется. И последний раз это происходило сегодня утром; как обычно, большая чашка кофе и творожный сырок. Впрочем, Леха вообще говорил, что она не ест, а клюет, точно птичка.
Но сейчас у нее буквально слюнки потекли. Михаил Ильич готовить ничего не стал, решив проблему угощения просто: купил в магазине полкило готового винегрета, колбасы, сыра – и, конечно, несколько бутылок своего любимого напитка, пива, причем на этот раз хорошего, заграничного; женщины его предпочитают, он знал.
Ела дамочка с отменным аппетитом, смотреть было любо-дорого. На пиво в большом стакане сначала взглянула так, словно это какая-то отрава; потом пригубила немного; потом сделала глоток побольше; а потом допила все до конца, удивленно посмотрела на Михаила Ильича своими сногсшибательными синими глазами и сказала:
- Вкусно…
Михаил Ильич был в ударе. Веселил гостью – ему ужасно нравился ее смех, похожий на звон колокольчика – рассказывая всякие истории; как любой настоящий мужчина, нацеленный развивать отношения, он тонко чувствовал, что именно должно понравиться данной конкретной женщине. Впрочем, в том состоянии, в котором Лехина тетка оказалась после первого стакана пива, угодить ей было нетрудно. Она годами не брала в рот спиртного, а потому захмелела быстро и основательно. Сидящий напротив мужчина вызывал у нее только положительные эмоции: он был хорош собой; болтал, не переставая, и его истории, хотя и незамысловатые, не содержали ни грубостей, ни пошлостей и свидетельствовали о том, что он недурной знаток человеческой натуры; и еще он так на нее смотрел… Его взгляд вызывал во всем теле Лехиной тетки странное томление - давно забытое ощущение, но явно связанное с чем-то необыкновенно приятным.
Необходимо учесть также и следующее обстоятельство. Лехина тетка знала три иностранных языка, в том числе, английский и, между прочим, японский. Притом всеми ними она овладела самостоятельно, но это так, к слову. Таким образом, алая надпись на черной футболке хозяина, обтягивающей не то браво выпяченную грудь, не то начинавшее образовываться брюшко, была доступна  восприятию Лехиной тетки во всей своей полноте. По непонятной причине она мысленно все время повторяла ее про себя, и с каждым мгновеньем магическая фраза звучала в ее сознании все громче, словно колокол, который раскачивает не знающая усталости рука.
К концу ужина все стало окончательно ясно. Мужчина, который сидел теперь почему-то рядом, обнимая ее за плечи, был прекрасный, добрый, мужественный… короче, мужчина ее мечты. Той самой, которую она считала давно умершей и похороненной на самом донышке души, но которая внезапно ожила, словно от прикосновения волшебной палочки. От его сильного тела исходило чудесное тепло, он прижимал ее к себе, ОН ХОТЕЛ ЕЕ, он…
Она подняла к нему лицо, он наклонился, и тут произошло то, чего, как выяснилось, ей страстно хотелось: их губы встретились.
Ах, это было упоительно, иначе не скажешь!

4. Этюд на тему бараньей ноги

Нет, повторяем, без ведьмы тут, безусловно, не обошлось. Как еще объяснить хотя бы тот факт, что последующие пара часов начисто изгладились из памяти Лехиной тетки? Осталось лишь чувство, неопределяемое словами, но от этого не менее сильное и, безусловно, волнующее.
Наконец, слабый голосок здравого смысла вытащил ее из океана бесконечно приятных ощущений, в которых она почти полностью растворилась. С усилием открыв глаза, она обнаружила, что находится в чужом доме с низким потолком, лежит на постели, до подбородка укрытая одеялом, а неподалеку в кресле сидит мужчина и при свете настольной лампы читает книгу. Увидев его, Лехина тетка снова ощутила, что тает, словно снег под лучами весеннего солнца, возвращается к состоянию протоплазмы, из которого только что с таким трудом выкарабкалась.
Боже, какой он красивый, подумала она! Какой у него волевой подбородок, а в складке губ проглядывает что-то трагическое. Наверняка он много страдал. С каким изяществом эти пальцы, внешне довольно корявые, держат книгу. И к тому же он умный. Вон какая книга потрепанная; наверно, любимая... Лехина тетка вздохнула, чувствуя необыкновенную легкость во всем теле.
Не так часто ей приходилось встречать мужчин, которым вот так запросто пришло бы в голову углубиться в чтение книги. Если, конечно, это не было специализированное издание, имеющее непосредственное отношение к их роду занятий, или, чем черт ни шутит, сборник выдающихся шахматных партий, или, на худой конец, детектив.
Правда, ее восхищение наверняка отчасти угасло бы, знай она, какую именно книгу изучает Михаил Ильич и какое место в ней придает его лицу столь одухотворенное выражение.
«Мясо отбить тяпкой, - читал он, - посыпать щепоткой сахара, сбрызнуть лимонным соком и натереть перцем. Обложить кусочками чеснока, посолить, обвалять в муке, уложить в кастрюлю, залить бульоном и под крышкой тушить на слабом огне до готовности. Перед подачей на стол залить сметанным соусом...»
На этом месте он почувствовал, что зверски проголодался, сглотнул слюну, непроизвольно поднял взгляд от книги и встретился с прикованным к нему синим взглядом, в котором чудилось нечто такое, от чего желудочные спазмы тут же сменились гулким сердцебиением.
- Дорогая… Я так счастлив… - с придыханием произнес он.
И это была чистая правда.
Притянутая его взглядом, Лехина тетка села на постели. Одеяло сползло, и только тут она в смятении обнаружила, что под ним на ней ровным счетом ничего нет. Последние волны чувственного восторга схлынули, и из их пены появилась женщина, безусловно, прекрасная, но, увы, управляемая разумом, а не чувством.
- Как я тут оказалась? Кто вы такой? – пролепетала она, судорожно натягивая на грудь одеяло.
- Ну-ну, дорогая, успокойся, - пророкотал Михаил Ильич. – Кто я такой? Разве мы обо всем не договорились? Я без пяти минут твой муж, а ты моя прелестная маленькая жена. За формальностями дело не станет, не беспокойся. В этом вопросе я человек чести. Сказано же – для серьезных отношений, помнишь? Готов хоть сейчас под венец, дорогая… дорогая… ах да, Александра! Кстати, как мне тебя называть? Саша или Шура? Может, Сашура? Это звучит так… по-домашнему. Да, между прочим. Ты, надеюсь, умеешь готовить мясо? Если нет, у меня вот тут, - он потряс пухлой книгой, которую до этого читал, - есть рецепт. Я, знаешь ли, на днях раздобыл баранью ногу. Можно сказать, даром, мужику срочно требовалось опохмелиться. Вон она.
Он со скромной гордостью повел рукой в сторону стола, на котором и впрямь лежало нечто внушительных размеров, кроваво-красное, в полутьме вызвавшее во взбудораженном сознании Лехиной тетки совершенно немыслимые и чрезвычайно мерзкие ассоциации.
- Какая нога? Что за муж? Откуда вы знаете мое имя?
Михаил Ильич откинулся на спинку кресла, глядя на нее с улыбкой, в которой удивительным образом сочетались довольство собой и нежность.
- Ты сама мне его сказала, прелесть моя. Неужели не помнишь?
- Сама? – недоуменно переспросила она.
Смутное воспоминание о том, что теперь воспринималось как нечто бесконечно далекое, но оттого не менее прекрасное, внезапно нахлынуло на нее. С пронзительной ясностью она осознала, что все, о чем толковал этот странный человек, а также многое другое, случилось на самом деле, каким бы невероятным это ни казалось. С каждым мгновеньем пелена забвения становилась все реже, все прозрачнее, и, наконец, она вспомнила все.
Леха посылает ее за вином… Ветер… Облака… Яма с ледяной водой, из которой она с трудом выбралась… Теплый свет в окошке дома неподалеку… Она на чужой кухне, стоит под явно самодельным душем в виде бочки, откуда льется теплая вода… Уютная комната, накрытый стол, все такое вкусное, в особенности, пиво…
Неужели она и впрямь пила пиво?
Боже, она, видимо, совсем потеряла голову и наговорила Бог знает чего. Однако теперь голова у нее снова на месте, и отвечать за все нелепицы, которые нашептала та потерявшая разум женщина, Лехина тетка не может. Как бы побыстрее объяснить это… как его, кстати, зовут? Ах да, Михаил Ильич или, как он сказал, «просто Миша».
Внезапно на нее нахлынуло ощущение усталости, на глаза, неизвестно почему, навернулись слезы. Опустив взгляд, она сказала, смущенно, еле слышно:
- Принесите, пожалуйста, мою одежду, она, наверно, уже высохла.

5. Что прилетело с ветром, то растает с туманом

В конце концов, в чем этот человек виноват, думала Лехина тетка, глядя на его растерянное, обиженное лицо? В том, что его фантазия неуемно разыгралась, когда она, совершенно незнакомая женщина, ни с того, ни с сего ввалилась к нему в дом? К тому же, он, кажется, ждал появления… нет, не ее, конечно, но женщины, вроде как обещанной ему в качестве невесты. Суженой. Гаданье такое, что ли? Кто первой войдет в дом, та и будет… Нет, он что-то еще толковал о ведьме… Неважно.
А важно, что он был настроен… соответственно, а она… она… Бог знает, что с ней произошло.
Михаил Ильич принес ее вещи и положил на кровать.
- Отвернитесь, пожалуйста, - все так же еле слышно попросила она.
Он недоуменно вскинул брови, но возражать не стал, отошел к окну и закурил.
- Стесняешься? Ну-ну. Знаешь, в чем-то ты права. Женщина должна быть или уж совсем голенькой, или одетой. Тем более, мы с тобой не первой молодости. Хотя ты у меня еще молодец. Крепкая, как яблочко. Сколько тебе лет? Мне можешь признаться, мы теперь, как-никак, свои люди.
- Тридцать восемь, - прошелестело со стороны постели. – Но зачем вам? Ох, вы не понимаете…
- Все я понимаю, дорогая, поверь мне. Только… вот еще какой вопрос. Кто такой этот Леха? Ты что-то бормотала про то, что он тебя ждет, не дождется. Предупреждаю, я человек ревнивый. Если у тебя с ним что-то было, это, как говорится, дело прошлое. Но теперь чтобы ни-ни…
- Леха – мой племянник, и мне действительно давно уже следовало быть дома, - сказала она более уверенно, обретя вместе одеждой привычное ощущение себя. – Я… Я должна перед вами извиниться. Произошла ошибка. Я не та, понимаете? Не та, кого вы ждали. Забудьте все, что я тут наговорила. И вообще забудьте… все. Простите, но мне пора.
Михаил Ильич резко повернулся и вперил в нее непонимающий взгляд своих чертовски красивых глаз. Футболку он по ошибке надел задом наперед, и сейчас провокационная надпись не напоминала Лехиной тетке о ее грехопадении.
- Не понял, - медленно произнес он. – Как это «не та»? Как это «забудьте»? Разве тебя не ведьма прислала?
- Ну вот, опять вы про какую-то ведьму! – воскликнула Лехина тетка. – Не знаю я никакой ведьмы.
- Значит, она просто знала… Неважно. Ведьма – это теперь совсем не важно. Мы же с тобой и безо всякой ведьмы договорились. Мне как раз такая жена и нужна. Такая умная… такая маленькая… такая страстная… такая…
Слушая его, она с грустным видом качала головой. Глаза Михаила Ильича погасли, лицо вытянулось, длинный нос повис, точно банан, взгляд бездумно скользнул в сторону и почему-то остановился на бараньей ноге.
- Мне очень, очень жаль, - почти прошептала Лехина тетка. – Но правда то, что я говорю сейчас. Простите.
- Почему? – тихо, безнадежно начал Михаил Ильич, но с каждым словом голос его набирал силу, а в глазах снова заполыхал огонь. Настоящий мужчина так просто не сдается, настоящий мужчина борется до конца. - Что не так, можешь мне объяснить? Я ведь тебе тоже понравился, верно? Это, знаешь ли, всегда чувствуется. Тогда в чем дело? И перестань мне «выкать», наконец! Это… это просто глупо!
Он схватил ее за плечи, стиснул их, так что затрещали косточки, и притянул к себе, заглядывая в глаза.
- Понравился, да, - прошептала она внезапно пересохшими губами, поскольку врать никогда не умела. – Ну и что? Ты соображаешь, что говоришь? Еще утром мы понятия не имели друг о друге, и вдруг сразу замуж? Если хочешь знать, у меня уже почти был муж, и ничего хорошего из этого не получилось. И вообще, я, чтобы ты знал, в сумасшедшем доме несколько лет провела. Как тебе это понравится? Я… я… не гожусь… не умею… у меня не получится…
Слезы хлынули у нее из глаз. Она вырвалась и бросилась на кухню. Михаил Ильич последовал за ней. И только там до него окончательно дошло, что все это всерьез. Она быстро покидала высохшие купюры в сумку и начала натягивать все еще влажное пальто, хлюпая носом и от волнения не попадая в рукава. Михаил Ильич побледнел, как его плохо оштукатуренные стены. Все радужные планы, включая и ужин вдвоем за истекающей ароматным соком бараньей ногой, внезапно рухнули, и он не понимал, почему.
Натянув, наконец, пальто и кое-как нацепив берет, Лехина тетка оглянулась по сторонам и спросила:
- А где мои сапоги? Ах да, я же пришла в одном…
Михаил Ильич криво улыбнулся.
- Вот именно. Я его выбросил. - Она вспыхнула и устремила на него этот свой невозможный синий взгляд, в котором было все: и беспомощность, и печаль, и нежность, и много чего еще. Не было только надежды. - Подожди минутку, - внезапно охрипшим голосом произнес он, пошел в спальню, принес оттуда «подарочные» сапоги и протянул ей. – Бери эти, чего уж там. На память.
Она взяла сапоги и вдруг замерла, с таким видом, словно ее внезапно осенила какая-то мысль. Может, останется, с отчаянно забившимся сердцем подумал Михаил Ильич? Но нет. Она поставила сапоги на пол, неуловимо быстрым движением сняла что-то с запястья и протянула ему со словами:
- А это тебе… на память…
В ладонь ему лег маленький, невесомый браслет, еще хранивший тепло ее тела, сделанный из небольших плоских деревянных пластинок, слегка различающихся по цвету и отполированных до гладкости.
Она, между тем, натянула сапоги, схватила сумку и выскочила за дверь, ничего не видя от слез.
Он побрел следом. К ночи на землю пал густой туман, сквозь который радужными пятнами просвечивали огни далеких фонарей.
- Может, тебя проводить? – запоздало сообразил Михаил Ильич. – Еще заблудишься, вон какой туман.
- Не заблужусь, - донеслось до него. – Здесь недалеко.
Торопливо шагающая фигурка быстро таяла в мутной белизне, но прежде, чем это окончательно произошло, Михаил Ильич крикнул вслед:
- Приходи, если передумаешь! Я буду ждать!

Глава вторая

ЛЕХА И ЕГО ТЕТКА (ВЗГЛЯД В ПРОШЛОЕ)

1. Была у зайца избушка…

Ее уже очень давно никто не называл ни Сашей, ни Шурочкой, ни, тем более, Сашурой. Леха, обращаясь к ней, вообще по большей части обходился без имени. В больнице, правда, она была Шурочкой, но ведь с тех пор сколько лет прошло? А Сашура… так называла ее только мама. Просто никому в голову не приходил такой вариант, только маме и теперь вот этому совершенно незнакомому человеку.
Лехина тетка, вот как ее называли уже много лет. Иногда еще чокнутая Лехина тетка. Безо всякого желания обидеть, всего лишь констатируя факт. В сумасшедший дом ведь просто так люди не попадают, верно?
Много воды утекло с тех пор, как Сашура жила вместе с горячо любимой матерью. Их связывала нежная и доверительная дружба, что само по себе было, конечно, прекрасно, но мешало Сашуре взрослеть. Ей уже и за двадцать пять перевалило, а она все еще чувствовала себя деточкой под крылышком заботливой мамочки.
Это хорошо или плохо – иметь любящую мать?
Как ни странно, ответ на этот вопрос неоднозначный. То есть, нет, безусловно, хорошо, но в каком-то смысле и чревато.
Хотя бы в ситуации, обрушившейся на Сашуру внезапно и буквально сбившей ее с ног. Чего-чего, а этого она и в страшном сне представить себе не могла. Однажды вечером, вернувшись с работы, Сашура обнаружила мать, бесформенной грудой лежащую в уголке кухни, около раковины. Она, по-видимому, мыла посуду; на ней был фартук, и рядом валялась разбитая тарелка.
Врачи сказали: «Тромб оторвался, такое бывает, не так уж редко». И еще, явно стараясь утешить Сашуру: «Смерть была мгновенной, ваша мать совсем не мучилась. Знаете, как некоторые умирают годами, со страшными болями, с пролежнями, с вонью разлагающегося тела, с пониманием того, что они чрезвычайно затрудняют жизнь своим родным, с чувством вины за это? А тут раз – и нету. Легкая смерть». Ну, что-то в этом роде.
Сашура переживала случившееся долго и тяжело. Медленно, с трудом и болью, приходила в себя. Прошло, наверно, около года, прежде чем она осознала, что жизнь продолжается и даже не лишена прелестей, на которые прежде она не обращала внимания. Сашура влюбилась. Безоглядно, не рассуждая, утонула в своем чувстве с головой.
Молодой человек производил очень хорошее впечатление. Высокий, худощавый, очкастый, серьезный. Занимался научными разработками для какой-то большой фирмы, связанной с электроникой. Не пил, не курил, был вежлив в обращении, даже уступал женщинам место в транспорте – если не был полностью поглощен чтением очередной умной статьи.
Ладили они с Сашурой замечательно. Он, в основном, молчал. Не произнося ни слова, уничтожал все, что она готовила, будь то пара котлет или десяток, и никогда не выражал недовольства. Телевизор смотрел без комментариев. Молча слушал Сашурину болтовню, лишь изредка неопределенно улыбаясь. Его умные, все понимающие глаза были выразительнее всяких слов. Сашура же, соскучившись по близкому человеку, говорила и говорила без передышки.
О том, что с ней случилось за день. О маме. О кино, которое она видела по телевизору без него. О маме. Она даже рассказывала анекдоты! И снова, и снова возвращалась к воспоминаниям о детстве и счастливой жизни с матерью.
Намерения у молодого человека были самые серьезные. Дело  продвигалось к свадьбе, хотя не очень быстро; он хотел, чтобы все было честь по чести, а для этого требовалось подкопить денег. Пока же суд да дело, он практически переехал жить к Сашуре.
Этот удивительный мужчина молчал даже в постели! Что не мешало ему, однако, проявлять в любви такую же ненасытность, как и в еде.
Все рухнуло буквально на протяжении нескольких дней и по сюжету очень напоминало сказку про лису и зайца. Позвонила школьная подруга (ну, это она так говорила – подруга, на самом деле просто одноклассница, никакой особой близости в школе между ними не было) и, плача, попросилась переночевать. Эту необыкновенно эффектную, шикарную женщину, во всех измерениях существенно превосходящую Сашуру, выгнал из дома безжалостный муж; правда, гражданский, но кого это сейчас волнует? Совершенно без каких бы то ни было оснований, он обвинил ее во всех смертных грехах, хотя на самом деле просто устраивал карьеру. Дочка очень большого начальника положила на него глаз, и требовалось срочно стать свободным.
Выглядела подруга потрясающе, одета была по последней моде и имела при себе два внушительных чемодана, все в заграничных наклейках, битком набитые сногсшибательными туалетами и драгоценностями. Сашура предоставила подруге свою постель, сама спала на раскладушке, а кавалеру ее в тот раз пришлось ночевать дома. Гостья плакала, рассказывая ужасные подробности. Коварство ее друга, по-видимому, не имело пределов. Сашура сочувственно слушала.
В процессе разговора выяснилось, что, собственно, идти подруге некуда. Пока, многозначительно сообщила она; кое-какие планы у нее имеются, и кое-кто еще пожалеет, что так обошелся с ней, и будет в ногах у нее валяться, умоляя принять в подарок квартиру. Но на это нужно время.
Подруга, конечно, осталась у Сашуры; не могла же та выгнать на улицу беззащитную женщину, к тому же, свою давнюю знакомую? Вдобавок подруга заверила Сашуру, что сумеет реализовать свои планы всего за несколько дней; у нее, дескать, на руках такие козыри, что стоит предъявить их, и дело будет в шляпе.
Но вот что удивительно. Лила слезы подруга лишь в первый вечер, следующий прошел гораздо веселее. Подруга мило кокетничала с забежавшим на огонек Сашуриным кавалером и каким-то образом даже сумела его разговорить. Видимо, с непривычки он чрезвычайно от этого возбудился и побежал за коньяком.
Дальше события бурно развивались по нарастающей. Кавалер каждый день засиживался допоздна. Заикаясь с непривычки, развлекал подругу Сашуриными анекдотами. Подруга заразительно смеялась, повсюду роняя пепел с сигарет, купленных на Сашурины деньги.
Потом наступил день, когда она уже и не плакала, и не смеялась, а  подшучивала над Сашурой, с невинным видом подпуская шпильки в ее адрес, довольно злые. А кавалер, вместо того, чтобы одернуть ее, лишь глупо улыбался. Сашура почувствовала себя неуютно. У нее даже возникло чувство, будто она тут лишняя. Она ушла на кухню и долго возилась с посудой, успокаивая и одергивая себя. А когда вернулась в комнату, обнаружила удивительную картину.
Нет, подруга и ученый кавалер не целовались, как, возможно, подумал какой-нибудь испорченный человек. Они сидели рядышком и негромко, но горячо беседовали, а перед ними на столе были разбросаны какие-то бумаги.
Увидев Сашуру, подруга смерила ее взглядом и презрительно скривила пухлые губы. После чего убийственно холодным тоном, не терпящим возражений, заявила, что документы готовы, осталось только их подписать.
- Ка… Какие документы? – удивленно пролепетала Сашура.
Подруга ответила очень странно, что еще больше выбило Сашуру из колеи:
- А тебе, дурочке, не все равно?
После чего велела кавалеру дать Сашуре ручку, что он с готовностью и сделал, почему-то отводя взгляд. Внезапно Сашуре стало ужасно страшно, так страшно, как не было никогда в жизни. Тем не менее, она собралась с духом и сказала, что не понимает, о чем вообще речь, и никаких бумаг подписывать не собирается.
- Подпишешь как миленькая, куда ты денешься, - с усмешкой произнесла подруга и перевела взгляд на молодого человека.
Он послушно вскочил, выбежал из комнаты, но почти сразу же вернулся, обеими руками держа перед собой… электрический утюг. Включил его и  бросил на подругу вопросительный взгляд. Та кивнула, и он начал приближаться к Сашуре, странно кривя рот и по-прежнему держа перед собой утюг, словно пистолет. Сашура, трепеща, отступала к стене, но вдруг каким-то образом оказалась зажата между бывшим, теперь это не вызывало сомнений, возлюбленным и также бывшей подругой. Та зачем-то засучила рукава, обнажив прекрасные, белые и, как выяснилось, сильные руки, и тоже угрожающе надвигалась на нее.
Воспоминания о последующих событиях распались на отдельные, никак не складывающиеся в общую картину фрагменты.
Презрительная гримаса на красивом лице подруги, ее длинные белые пальцы, унизанные сверкающими кольцами.
Немигающие глаза любимого, его искривленный, подергивающийся рот.
Рисунок старенького полового коврика, к которому Сашура внезапно оказалась прижата лицом.
Сильные чужие руки, шарящие по телу, сдирающие с нее одежду.
И, наконец, жгучая боль в спине и запах горящего мяса.
Потом черные воды спасительной мглы надолго затопили сознание, отказывающееся воспринимать обезумевшую действительность.
Первый раз Сашура очнулась от ощущения, что ей холодно и мокро. Похоже, уже давно наступил вечер, моросил мелкий дождь, ветки деревьев угрожающе раскачивались, точно пытаясь ее схватить. Где-то в отдалении мелькали огни, но вокруг стояла кромешная тьма. По-видимому, Сашура бродила уже давно, потому что насквозь промокла. На ней было незнакомое клетчатое пальто с одной-единственной пуговицей и огромные резиновые сапоги. Чувствуя смертельную усталость, она опустилась на землю и…
Новый, еще более длительный провал в памяти. Сколько дней она шаталась, Бог знает где, не осознавая, кто она такая и что с ней, неизвестно. Очнувшись снова, она обнаружила, что лежит на чистой постели. В воздухе ощущался сильный запах дезинфекции, но он казался даже приятным. Все бы ничего, но внезапно ослепительно белые стены и потолок стали угрожающе сдвигаться, будто стремясь раздавить ее. Она закричала, и стены остановились, словно испугавшись крика, но как только она смолкла, двинулись на нее снова. И потом, вся во власти дикого, первобытного ужаса, она вопила, уже не переставая, и в итоге сорвала голос. Даже долгое время спустя, когда сознание полностью вернулось, и кошмары перестали терзать ее, она могла только шептать.
Как выяснилось, ее нашли в лесочке рядом с пригородным поселком, всего в нескольких метрах от тропы, по которой местные ходили на электричку и обратно. Множество людей проявили полное безразличие, принимая Сашуру за пьянчужку или наркоманку, отсыпающуюся после очередной дозы, но, на ее счастье, нашелся один, который не смог пройти мимо и, к тому же, имел при себе мобильник. Он вызвал «Скорую», Сашуру доставили в больницу, и оттуда уже вызвали милицию.
При ней не оказалось никаких документов, на спине обнаружился уже покрытый корочкой след ожога. Долгое время она находилась без сознания, а когда пришла в себя, начались кошмары. Но и потом вела себя, мягко говоря, неадекватно. Не помнила, кто она, где и с кем живет. А иногда вроде бы что-то припоминала, но не была уверена. В общем, стало ясно, что без психиатра тут не обойтись.
В милицию никаких заявлений о пропаже женщины, по описанию похожей на Сашуру, не поступало.
В итоге она оказалась в сумасшедшем доме и долгое время пребывала в странном, нереальном мире, где все перемешалось. Мать. Подруга, которая помнилась ей маленькой, точно кукла. Бывший возлюбленный или, точнее говоря, возлюбленные, поскольку он почему-то неизменно являлся ей в сопровождении нескольких своих дублей. Все они держали в руках дышащие жаром утюги и со всех сторон надвигались на нее.
Из родственников у Сашуры имелась единственная сестра, мать Лехи. Последние годы она и ее муж почти безвылазно жили за границей, приезжая только, когда этого требовали интересы их бизнеса. У самого Лехи тогда в разгаре был весьма опасный подростковый возраст. К учебе он никакого интереса не проявлял, едва-едва переползая из класса в класс. Проще говоря, лентяй был отменный, ветер в голове. Поэтому родители и доучивали его здесь, а не в каком-нибудь Париже или Лондоне, где они скорее чувствовали себя дома, чем на родине.
Леха находился под присмотром домработницы, которая очень давно жила в этой семье, и родители ей полностью доверяли. Вдвоем с ней он обитал в шикарной четырехкомнатной квартире, набитой заграничными вещами и первоклассной техникой. Предавался всем радостям жизни, которые могли дать деньги и свобода, пусть даже относительная, если учесть домработницу, сущую мегеру, по его мнению. Она клятвенно обещала родителям, что Леха окончит-таки школу и не вляпается ни в какую большую беду, чего бы ей это ни стоило. И боролась с его ленью и беспутством просто драконовскими методами.
Естественно, о тетке Леха в те времена даже не вспоминал.
Когда его мать в очередной раз объявилась в городе и позвонила Сашуре, ей ответили, что здесь таких нет. Разволновавшись, сестра отправилась по хорошо знакомому адресу и выяснила, что там теперь живут совершенно посторонние люди, понятия не имеющие, куда девались те, у кого они купили квартиру. Добросовестные приобретатели, так это нынче называется. С документами все у них было в полном порядке.
После долгих поисков сестра обнаружила Сашуру в больнице для умалишенных, тихую и на удивление всем довольную. О том, что с ней произошло, она говорить не хотела и вообще, с грустью отметила сестра, вела себя странно. Тем не менее, врач сказал, что она совершенно безопасна для окружающих, и если есть желание и возможность, можно забрать ее отсюда. Сестра без особого энтузиазма, но, все же, предложила Сашуре поселиться у себя. И облегченно вздохнула, когда та отказалась. Похоже, от жизни за стенами своего нынешнего пристанища она хотела одного – хорошие кисти и краски для рисования.
Сестра расстаралась, достала все, что Сашура просила. Навезла конфет, фруктов, щедро одарила нянечек и медсестер, прося их проявить особую заботу о Сашуре. Уезжая в свою любимую заграницу, наказала Лехе, чтобы он хоть изредка навещал тетку, о чем он, естественно, тут же забыл. И вспомнил о ней лишь год спустя, при трагических обстоятельствах. Его родители, в очередной раз возвращаясь домой, почему-то решили не лететь самолетом, как обычно, а прокатиться на поезде. Тот столкнулся с составом, везшим горючее, произошла страшная авария, и оба погибли.
Совершенно неожиданно Леха оказался на всем белом свете один – если не считать тетки, которая в его смутных воспоминаниях почему-то выглядела никакой не теткой, а чуть ли не сестренкой. К примеру, он совершенно отчетливо помнил, как, когда ему было лет пять-шесть, они вместе бросали с балкона наполненные водой бумажные бомбочки.

2. Не было бы счастья, да несчастье помогло

С чем, с чем, а с врачом Сашуре исключительно повезло. Давно замечено, что практически у всех психиатров, много лет проработавших с умалишенными, постепенно что-то происходит с головой, и они сами начинают походить на своих пациентов. В большей или меньшей степени, конечно, и в разных формах; это уж зависит от пластичности их психики.
Врач, который лечил Сашуру, тоже проявлял некоторые странности, но в целом был милейший старикан. И, конечно, отлично разбирался в психологии как больных, так и здоровых.
Шло время, Сашура постепенно успокоилась, и вскоре врачу стало ясно, что никакая она не сумасшедшая. Он чутко ощутил то ребячливое и нежное, что было свойственно ей от природы. И еще незащищенность, сделавшую ее добычей напористых, наглых, не знающих совести людей. Она пережила сильнейшее потрясение и теперь, не отдавая себе в этом отчета, страшилась возвращения в так называемую «нормальную» жизнь. И, между прочим, доктор прекрасно ее понимал. Несмотря на все сложности своей профессии, он и сам спокойнее всего чувствовал себя под защитой больничных стен.
Сашуре лучше, комфортнее и безопаснее было здесь – как «дурочкам» прошлых времен за стенами монастырей. Врач с чистой совестью мог написать в ее истории болезни «практически здорова», однако, ничуть не смущаясь тем, что грешит против истины, указал в документах легкий, безобидный, но практически неизлечимый недуг – чтобы оправдать ее длительное пребывание в своем заведении.
Фактически внутри больницы ей была предоставлена полная свобода. Она помогала персоналу, много читала, проявила неожиданные способности к изучению иностранных языков и рисованию. Ей даже разрешили украсить своими рисунками несколько больничных палат. Естественно, очередной проверочной комиссии, в которых у нас нигде не бывает недостатка, это не понравилось. Мало ли что может нарисовать человек с ущербной психикой? И кто знает, какое воздействие его художества окажут на других сумасшедших? У комиссии не вызывало сомнений, что безопаснее держать их среди голых стен.
Однако за долгие годы Сашурин доктор хорошо изучил правила игры и имел большой опыт борьбы за то, что считал правильным и полезным для своих подопечных. С бумагами в руках он неопровержимо доказал, что число нервных срывов и буйных приступов меньше у тех больных, которые занимали разрисованные палаты. Самое удивительное, что это и в самом деле было так! Чиновники возражали, но вяло, поскольку, как известно, вид бумаг оказывает на них завораживающее воздействие. Одно дело, болтовня, и совсем другое бумаги. Их можно послать куда-нибудь… скажем, в газету… или начальству. Как минимум, на них нужно отвечать.
Кроме того, как хороший психолог, доктор умело сыграл на известных ему противоречиях чиновников и, тем самым, отвлек их внимание от собственно предмета спора.
Хотя, наверно, решающим фактором во вспыхивающих время от времени пререканиях между доктором и чиновниками был давным-давно распущенный им же самим слух, что у него наверху есть «рука».
Как бы то ни было, он добился одобрения своего замысла и на этот раз, пусть даже в довольно расплывчатой форме, типа «в этом что-то есть, можно попробовать, разумеется, при условии строжайшего контроля».
Сашура получила милостивое разрешение продолжить свои занятия, и вскоре палаты скорбного дома одна за другой начали радовать взоры поразительной красоты цветами и изображениями диковинных животных с почти человеческими лицами. И вот тут-то, вовсе не ко времени, объявился Леха.
Он нашел тетку, хотя это было нелегко. Именно тогда в нем впервые проклюнулся талант искателя, о котором прежде он даже не подозревал. Без него он, наверно, не справился бы.
Получив известие о смерти родителей, он, конечно, испытал сильный шок, что, однако, не помешало ему тут же выгнать домработницу, свою давнюю врагиню. Боже, как она его достала!
Во-первых, она раздражала его физически: крупная, могучая тетка, с красным лицом, жидкими, стянутыми узлом на затылке волосами и зычным голосом. И еще она храпела, как паровоз!
Во-вторых и в главных, она постоянно шпионила за ним, писала родителям безграмотные, но эмоциональные доносы, всячески ужимала его в деньгах. Не стесняясь в выражениях, крыла его в присутствии приятелей и приятельниц. Она ворчала, и занудничала, и рылась в его вещах. Она…
В общем, у Лехи было достаточно причин, чтобы жаждать расстаться с ней. Однако то, что он ощутил, когда это, наконец, произошло, никак не соответствовало его ожиданиям.
Поначалу он, конечно, обрадовался. Сварливая баба, обзывая его бесчувственным скотиной, пророча бесчисленные беды и обвиняя во всех смертных грехах, даже почему-то в гибели родителей, отбыла со всеми своими чемоданами и кульками, которых у нее за долгие годы накопилось немало. Он почувствовал себя свободным, как птица. Даже огорчение по поводу гибели родителей потеряло свою остроту.
Вообще-то он, конечно, не осознавал по-настоящему, что, собственно, произошло. Они много лет бывали дома только наездами, он не видел их в гробу, не пережил мучительной процедуры похорон. Ситуация отличалась от привычной лишь тем, что теперь он знал – больше они не приедут ни на Рождество, ни летом, ни с неожиданным визитом. Никогда. Хотя вряд ли значение этого страшного слова в полной мере могло дойти до сознания молодого парня, в котором жизнь била ключом (он как раз домучивал свой последний год в школе). Не задумывался Леха и о том, что родители пережили в последние мгновенья, когда вагон смяло, как картонную коробку, и ревущее пламя охватило его со всех сторон.
Но лишь до той ночи, когда впервые оказался один в пустой квартире.
В тот вечер он лег поздно, быстро уснул, но посреди ночи внезапно проснулся. Плотные, глухо задернутые шторы не пропускали света, было неправдоподобно тихо и темно. Лехе почему-то стало ужасно страшно. Казалось, глухие, равнодушные воды затопили его с головой, он погружался в них все глубже и глубже. Внезапно он вздрогнул и подскочил на постели от резкого звука, прозвучавшего неожиданно громко, точно выстрел, хотя на самом деле всего лишь заурчало в трубе. Леха встал, запутался в одеяле, с перепугу никак не мог сообразить, где выключатель. Трясясь, выкурил сигарету.
Лег, не погасив света, но долго ворочался. Ему приснился объятый пламенем вагон, искаженное ужасом лицо матери и ее еле слышный, угасающий голос:
- Лешенька… Сыночек… Совсем один остался…
Он проснулся весь в поту, с бешено колотящимся сердцем, и больше уже в ту ночь не ложился. Вот тогда-то до него впервые дошло, что он и в самом деле остался один как перст. И что так будет не только сегодня и завтра – так будет всегда.
Ведь кем он тогда, в сущности, был, несмотря на всю свою браваду и самоуверенность? Ребенком, во многом еще ребенком.
Именно той кошмарной ночью он и вспомнил о тетке.
Отыскав ее, в первый момент он поразился тому, как сильно она отличалась от его полузабытых детских воспоминаний о ней. При виде нее в сознании всплыл образ попугайчика, которого он видел у кого-то из  приятелей, грустно нахохлившегося в своей клетке. Однако это ощущение быстро прошло.
Когда она подняла на него ясные синие глаза, он снова увидел в них улыбку; правда, сейчас она, казалось, притаилась, а не искрилась и играла, как прежде. Однако взгляд был по-детски доверчив, чист, и спустя считанные мгновенья шелуха лет осыпалась, будто ее и не было. Леха перестал замечать рассыпанную в темных кудрях седину, морщинки у глаз и слегка ассиметричную линию рта, одна сторона которого, чуть приподнятая вверх, как бы улыбалась, а другая, опущенная вниз, выражала готовность заплакать.
Тетка обрадовалась ему, восхитилась тем, как он возмужал, но поначалу покинуть свой приют отказалась. И заколебалась, только услышав рассказ о его ночных переживаниях. Он сразу же раскусил, что в практическом смысле от нее толку будет немного, но это его не волновало. Чистота, еда по часам и вообще строгий распорядок жизни в его сознании были нерасторжимо связаны с образом мегеры-домработницы. Явная несостоятельность тетки в этих вопросах и даже некоторая безалаберность пришлись ему по душе. Цель его была предельно проста: он не хотел обитать один в пустой, тихой квартире и жениться в ближайшее время (а может, и никогда) не собирался, уже в те юные годы чувствуя, что не создан для моногамии.
Как бы то ни было, он сумел найти нужные слова.
Она перебралась к нему вместе со своими красками, кистями и книгами, среди которых имелся, в частности, самоучитель японского языка, ее последнее увлечение. Именно тогда и произошло превращение Шурочки в Лехину тетку.
Неисповедимы и поразительны, все-таки, пути и способы распространения молвы. Леха никому не рассказывал, что извлек тетку из сумасшедшего дома, и все же спустя совсем недолгое время об этом уже знала вся округа. Бабки, сидящие у подъездов на лавочках, поджимали губы, кивали головами и перешептывались ей вслед, но в целом относились снисходительно. Сумасшедшие, они тоже разные. Эта, со всей очевидностью, буйной не была и, какое-никакое, влияние на Леху оказывала, самим фактом своего присутствия не давая тому совсем уж распоясываться.
Ладили они неплохо; может, отчасти потому, что размеры квартиры позволяли. В одной комнате Леха оттягивался с приятелями и приятельницами, в другой тетка самозабвенно малевала картину. Или плела коврики. Или выводила на тонкой бумаге иероглифы, сочиняя очередное письмо своей далекой знакомой из Страны Восходящего Солнца. Та, будучи проездом в нашей стране, имела как-то смелость в одиночку отправиться за покупками. Ее немилосердно, ввиду иностранного происхождения, обсчитывали на каждом углу. Наши люди всегда считали это для себя делом чести, при всем отчасти даже подобострастном уважении к иноземцам. Прелестной, точно фарфоровая статуэтка, почти не говорящей по-русски и абсолютно ничего не понимающей в наших реалиях японочке крупно повезло, что она встретила Лехину тетку.
Готовила тетка скверно, потому как не любила это занятие, но сварить картошку и сосиски или там поставить чайник, конечно, могла. Леху это вполне устраивало. Способности искателя вскоре сделали его и богатым, и знаменитым. Если ему хотелось чего-нибудь особенного, он шел и покупал, не задумываясь о цене, а то и просто заказывал еду в ресторане, с доставкой на дом.
Целое дело было с теткиной одеждой. Сама она в этом вопросе проявляла полное безразличие, да и не хотела вводить Леху в лишние расходы. Никакие уговоры не помогали. Чертыхаясь, он через своих приятельниц время от времени покупал все необходимое, иногда удачно, а иногда уж совсем невпопад, так что впору хоть выбросить. Однако приобрести – это еще было полдела: заставить ее носить новые вещи, вот была задачка посложнее. Тетка не любила перемен. Иногда Лехе приходилось просто выкидывать на помойку ее старые, заношенные до дыр вещи – чтобы у нее ни оставалось другого выхода, как надеть новые. Тетка дулась, но, как всегда, быстро отходила.
В остальном они жили вполне мирно.

Глава третья

СЮРПРИЗ

1. Леха как он есть

Годы для обоих не прошли даром.
Леха вел жизнь свободного художника. Пил, не просыхая, пока не кончались очередные деньги. Имея славу несравненного сексуального гиганта, считал своим долгом поддерживать ее, иногда даже через силу. Пока справлялся. Девочки мелькали, как листки календаря. Он относился к ним с царственной небрежностью, нередко путая их имена.
Такая жизнь отнимала много сил. Роскошные кудри поредели. Леха обрюзг, под глазами появились мешки. Характер у него и раньше был не сахар, а с годами вовсе испортился; он ворчал и капризничал, точно какая-нибудь кинозвезда. Работа искателя требует от человека максимального напряжения, выжимает все соки.
Репортеры, проявляющие к нему неизменный интерес, часто спрашивали:
- Как все это происходит… ну, что вы идете и находите? Что вы при этом испытываете?
Вполне естественный и безобидный интерес, казалось бы, однако Леху все этим расспросы безумно раздражали. Никому не удавалось добиться от него сколько-нибудь вразумительных объяснений; впрочем, это ничуть не вредило ему, придавая дополнительное обаяние загадочности.
По правде говоря, он и сам не знал, как именно делает свое дело. Люди шли к нему со всех сторон, прося отыскать родственников, друзей, вещи… да все, что угодно. Он ничего не записывал, но все помнил. Важнее всего для него было хорошо представлять себе, кого или что он ищет. Когда это происходило, и перед его умственным взором возникал зримый образ, дальше ситуация, совершенно независимо от Лехиной воли, развивалась строго в двух вариантах: либо в голове щелкало, либо нет. Во втором случае он отказывал в просьбе, и никакие уговоры и посулы не помогали. Леха знал свои возможности.
В первом же случае почти всегда сразу вслед за щелчком под черепной крышкой, где-то в глубине головы, возникал самый настоящий зуд, чем дальше, тем сильнее и нестерпимей. В голове чешется, так он это называл (но не скажешь же такое журналистам?). В конце концов, ворча сквозь зубы, он вставал, одевался и шел, ехал, летел, плыл – строго повинуясь тому, что творилось в голове. Если он двигался в правильном направлении и достаточно быстро, зуд слабел, хотя совсем не исчезал, если же нет, усиливался. Добравшись до места и найдя искомое, Леха испытывал непередаваемое чувство облегчения, словно сбрасывал с плеч огромный груз.
Причем он не мог просто, оставаясь дома, указать нужное место, потому что до самого конца не знал, где именно оно находится. Вот и приходилось тащиться самому, иногда за тридевять земель, иногда в какие-нибудь совершенно дикие места. Как в последнем случае, с мамонтом: северная Сибирь, тайга, мороз под пятьдесят. Хорошо хоть у японцев палатки оказались отличные, и никаких проблем с едой и алкоголем.
Лехина тетка, напротив, с годами как будто молодела. Щечки округлились и порозовели, она стала крепенькой, точно гриб-боровичок. В глазах часто вспыхивали веселые искорки. О прошлом не печалилась, о будущем не тревожилась. Жила тем, что происходило здесь и сейчас, была счастлива и спокойна.

2. А вот и сюрприз

В слезах покинув тем вечером Михаила Ильича, она бросилась домой сквозь туман и, вернувшись, застала Леху одного. Он лежал на диване в роскошном, хотя и несвежем бархатном халате сочного вишневого цвета, был бледен до желтизны и мутными глазами таращился в телевизор. Там как раз показывали съемку недельной давности: он сам и сияющие от счастья японцы вокруг только что извлеченного из промерзшей земли мамонта.
Увидев тетку, Леха, пресыщенный славой, выключил телевизор.
- Явилась, наконец, - сквозь зубы процедил он, скользнув по ней пустым взглядом, и спросил, впрочем, безо всякого интереса. – Где это тебя столько времени носило?
Хорошо, что в этот момент он не смотрел на нее: тетка зарделась, как маков цвет, и пролепетала:
- Я… Лешенька, так получилось… Ох, извини, я ведь ничего не купила!
Он приподнял и опустил плечо.
- Да ладно, я уже сгонял эту, как ее… Надьку? Нет, Нинку, да.
- А где все? – спросила она, поскольку в огромной квартире стояла непривычная тишина.
И это было странно. Денег еще полно, даже спиртное в доме есть – и вдруг Леха сидит один, и даже бутылки в пределах взгляда не наблюдается. Неужели снова «чешется»?
Он с трудом сел, морщась от боли в голове.
- А-а, разогнал я их.
Так оно и есть, опять. Ну, совсем никакого покоя человеку!
- Что, снова зуд? – сочувственно спросила тетка. – Опять кто-то приходил? Обещал же этот твой новый телохранитель, что никого к тебе сейчас не пустит. Мыслимое ли дело…
- Помолчи, - оборвал ее Леха. – Тут… Понимаешь… - Удивительно, но он явно старался не смотреть ей в глаза. – Тут надо сначала с одним делом разобраться, а то как бы чего не вышло. Короче, у меня для тебя сюрприз. – Он криво улыбнулся. - Пошли.
Он повел ее по длинному коридору в самый конец. По дороге тетка повесила на вешалку пальто, скинула берет, мельком взглянула на себя в зеркало и тут же отвернулась, так непристойно румянились щеки и искрились глаза.
- Ты ничего не чувствуешь? – говорил между тем Леха, брезгливо втягивая носом воздух. – Все-таки, столько лет во льду пролежало, а теперь вот в тепле… Протухло, может? Хотя нет, оно ведь растет… Отойди! - закричал он на тетку, когда они остановились перед дверью чулана. – Встань вон там, около самой стены.
Тетке стало не по себе от его загадочных разговоров. Какой сюрприз может быть в чулане? Леха, между тем, отпер большой амбарный замок на двери – которого прежде не было! – и осторожно потянул ее на себя. Тетка из-под его руки заглянула в глубину чулана и оторопела.
Прежде эта довольно большая комната без окон была забита старыми вещами, которые жалели или просто ленились выбрасывать. Всеми этими ржавыми тазами, сломанными санками, проржавевшими кастрюлями, изношенной одеждой, обувью, кипами газет и журналов, стопками книг и прочим барахлом, которое как-то незаметно скапливается в таких местах. Более рачительные хозяева, наверно, давно выкинули бы всю эту дрянь и держали в чулане соленья с вареньями или устроили там мастерскую, но ни Леху, ни его тетку такие вещи не интересовали. Покрытое пылью старье громоздилось во всех углах чуть ни потолка.
Но, как уже сказано, это было прежде. Сейчас комната сначала показалась тетке совершенно пустой. Взгляд обежал углы, стены, даже потолок, но не заметил ничего. И только потом она обнаружила посреди чулана что-то вроде сероватого облака, почти неразличимого на фоне грязно-белых стен. Она пригляделась повнимательней… Нет, это не облако, это… яйцо! Огромное, не меньше метра в длину, а может, и больше. Оно висело над девственно чистым полом на высоте около полуметра, чуть заметно покачиваясь и испуская тусклое свечение.
- А где все вещи? – шепотом спросила она.
Леха пожал плечами.
- Оно слопало, я думаю, - тоже тихо ответил он.
- Как оно тут оказалось? Как в дверь прошло?
- Ха! Когда я его нашел, оно было вот такое. - Он сунул под нос тетке кулак. – Прямо под мамонтом лежало. Я еще подумал, вот, мол, их баба, мамонтов, то есть, снесла яичко, и тут ей пришел каюк.
- По-моему, мамонты не сносили яиц, хотя… - неуверенно произнесла тетка, не сводя с яйца зачарованного взгляда. – Но если сносили, как оно могло быть таким маленьким?
- Может, как в том анекдоте про курицу, которая спуталась со страусом? – нервно захихикал Леха. Забыв об осторожности, он заговорил в полный голос, но под испуганным взглядом тетки подавился смехом и закашлялся. – Ладно, черт с ним. В конце концов, это их дело.
- Кого «их»?
- Мамонтов, кого же еще? – Чувствовалось, что Леха начинает заводиться. – Или с кем она там путалась? Ну, и осел же я! Надо было эту пакость вместе с мамонтом японцам отдать, они еще и приплатили бы. Или вообще там оставить. Зачем, спрашивается, я его взял? Сам не знаю. Принес сюда, сунул под тряпье и думать забыл. А через несколько дней, когда мы уже гудели вовсю, случайно заглянул. Мать честная! Половину вещей как корова языком слизнула, а оно стало с хороший арбуз. И так же светилось. И что теперь с ним делать? Ума не приложу… Ах, черт, вот привязались! - Последнее замечание относилось к несмолкаемым телефонным трелям, доносившимся из гостиной. - Жди меня, не двигайся. Я сейчас. И не вздумай в чулан заходить, поняла? Вдруг эта штука и тебя сожрет?

3. Суета вокруг мамонта

- Лешик, это ты? – забулькал в трубке голос последней Лехиной подружки, Нины. – Ох, я так за тебя переживаю, так переживаю, просто ужас! Что теперь будет? Хочешь, приеду?
- С какой стати? – Леха со своими приятельницами не церемонился. – Ну, ты даешь! Я думал, дрыхнешь без задних ног после наших кувырканий…
- Я и спала, Лешик. НАС во сне видела. Будто ты… Будто мы с тобой… Ну, ты понимаешь… А тут мать будит. Вставай, говорит, ТВОЕГО по телевизору опять показывают. Ты видел? Видел?
Леха тут же решил, что с подружкой пора завязывать, раз уж даже ее мать называет его «твой».
- Только и всего? – хмуро спросил он. – В первый раз, что ли?
- Нет, не то, где ты с этими противными япошками! Вот бессовестные, правда? Ты же не знал, ты думал, что он настоящий. А они сразу… Подстроено! Шпион! Лешик, тебя в тюрьму не посадят? Если что, я ждать буду.
- Что ты мелешь? – разозлился Леха. – Перестань кудахтать, расскажи толком. Кто шпион? Почему шпион? Ты, надеюсь, не шутки шутить со мной вздумала?
- Лешик… Как ты мог такое подумать?
Голос Нины задрожал, в нем послышались подступающие слезы.
Леху затрясло. Как большинство мужчин, он терпеть не мог женских слез; они одновременно и нервировали, и бесили его. Он наорал на Нину, но чем сильнее ярился, тем больше она теряла способность соображать и бормотала что-то уж вовсе невразумительное. В сердцах он бросил трубку, но телефон тут же зазвонил снова.
На этот раз на проводе был Лехин приятель Юрик, тоже до крайности взволнованный. Он только что вернулся из командировки, мамонта не пропивал и потому оказался в состоянии связно изложить, что именно видел по телевизору. Чтобы стала понятна причина его потрясения, кратко изложим историю находки мамонта.
Вообще-то поиски его начал этим летом наш научно-исследовательский институт. На свои скудные средства (хотя какие уж там средства, смех один или, может, правильнее сказать, слезы) и, главное, практически на голом энтузиазме нескольких сотрудников этот институт снарядил экспедицию в северную Сибирь с целью поисков останков мамонта. Примерный район поисков был определен заранее достаточно точно: некое горное ущелье, в котором, по словам местных жителей, кое-где им попадались кости, в том числе, и бивни. Из поколения в поколение здесь передавался рассказ о том, что мамонты приходили в это затерянное, трудно доступное ущелье умирать. С тех пор на почве образовалось множество новых напластований, на глубине метра начиналась вечная мерзлота, и ученые надеялись, что где-то там, внизу, может сохраниться уцелевший труп мамонта.
Они провозились в ущелье все лето, но безрезультатно; да и вряд ли с имеющимся в их распоряжении оборудованием можно было на что-то всерьез рассчитывать, ущелье-то оказалось не таким уж маленьким. Разве что им вдруг сказочно повезло бы.
Между тем, об экспедиции прослышали японцы и предложили институту продать им идею, а также право на проведение дальнейших изысканий и, разумеется, на мамонта, если таковой будет обнаружен. Деньги они предложили, по меркам ученых, огромные и сами взялись утрясти вопрос на правительственном уровне. Ученые воспрянули духом и решили, что с такими-то деньгами они на наших бескрайних просторах еще десять мамонтов найдут; а сколько нового оборудования прикупят, какие давно и пока безнадежно вынашиваемые проекты запустят! Да и сами хоть чуть-чуть, хоть на время выбьются из нужды.
Японцы взялись за дело всерьез и, прежде всего, наняли одного из лучших российских искателей, а именно, Леху. Удивительное дело: едва они втолковали ему, о чем речь, как в голове возник образ огромного мохнатого слона с загнутыми бивнями (кажется, он мельком видел такого в каком-то мультике), и под черепной крышкой «зачесалось», да так нестерпимо, что ему самому пришлось поторапливать обстоятельных японцев.
Добравшись до ущелья, он сразу же направился к нужному месту и топнул ногой: тут. Японцы наладили свое высококлассное оборудование, вгрызлись в вечную мерзлоту и нашли-таки мамонта, прекрасно сохранившегося и, судя по некоторым признакам, умершего совсем молодым. Они были потрясены искательским талантом Лехи, и один из них даже подарил ему в знак уважения самурайский меч.
Доставив лайнером мамонта к себе, японцы с наслаждением принялись его изучать. Между прочим, раструбили на весь мир о своей уникальной находке. Взяли все возможные пробы, разглядели каждую волосинку, каждый сантиметр поверхности тела… и где-то в глазу, в самой глубине, обнаружили крошечный фирменный знак. Тот самый, от которого японцев всегда трясло в связи со знаменитым соперничеством двух великих держав.
СДЕЛАНО В США, вот что там было выгравировано!
Что тут началось! Японские ученые немедленно поставили в известность свое правительство, и оно выступило с обращением ко всему миру. Попытка дискредитировать японскую науку… Якобы всемирно известный русский искатель на самом деле заурядный американский шпион (то-то им якобы показалось странным, что он как-то уж очень рвался искать мамонта и уж очень быстро его нашел)…
Короче, обиделись японцы страшно, причем почему-то, главным образом, не на американцев, а на нас. Заявили, что ни о каких уже готовых к подписанию торговых соглашениях теперь не может быть и речи. Все это и многое другое содержалось в их только что переданном по телевидению сообщении, а также в дипломатической ноте, немедленно врученной нашему послу в Японии для передачи наверх.
И во всей этой дикой истории крайним, можно не сомневаться, окажется Леха.
Забегая немного вперед, нужно сказать, что международный скандал получился грандиозный, и все замешанные в него правительства с успехом использовали его к собственной выгоде.
Наши, естественно, тут же во всем обвинили Америку, в том числе, и в несанкционированном проникновении на свою территорию. Министр обороны немедленно затребовал немыслимые дополнительные средства на военные расходы. Правительство закрыло несколько общественных организаций, имеющих (или даже не имеющих) хотя бы косвенное отношение к американцам. По всей стране прокатилась волна митингов против проклятой Америки, мечтающей поссорить нас с Японией. Облили какой-то пакостью несколько посольских зданий, кричали «Доколе!», «Долой!» и прочее в том же духе; в общем, все как всегда.
Америка тоже не осталась в долгу. Было заявлено, что обвинения просто абсурдны и что все это подстроено Россией с целью развязывания новой «холодной войны» и дальнейшего давления на гражданское общество, а также в надежде вбить клин между давними союзниками, Америкой и Японией. Тоже обычная риторика.
Япония встала в позу оскорбленной невинности и намекнула, что если Россия не желает дальнейшего охлаждения отношений между нашими странами, единственный способ загладить свою вину состоит в том, чтобы вернуть Японии принадлежащие ей острова…
Однако все эти события будут разворачиваться на протяжении нескольких последующих дней и по причинам, которые станут понятны позже, ускользнут от внимания Лехи. Пока же он с хмурым видом выслушал рассказ Юрика, защелкал кнопками телевизионного пульта, поймал новости, увидел скорбную физиономию потрясенного наглым обманом японского ученого, выслушал обвинения, в частности, в свой адрес, от души выругался, выключил телевизор и рысцой побежал туда, где оставил тетку.

4. Великая вещь – материнский инстинкт

Между тем, оставшись одна, она застыла в дверном проеме, не в силах отвести взгляда от туманного, мерцающего «яйца», висевшего в пустоте некогда захламленного чулана. Теперь, когда голос Лехи едва доносился из гостиной, она услышала тонкий, дрожащий звон… шепот… легкий скрип… шелест. И еще – несомненно, ОНО только походило на яйцо, на самом деле контур выглядел неясным, размытым и словно ускользал от взгляда. Начисто позабыв о Лехином предупреждении, она шагнула внутрь чулана, и тут же в голове зазвучали сначала еле различимые, а потом все более громкие, отчетливые слова, произносимые низким бархатным голосом.
- Владыка мой! Какой здесь отвратительный материал… Живот свело… от газов и от голода… Еще бы, переваривать такую дрянь… Все тело зудит… А как хочется распрямиться, глотнуть свежего воздуха! Не хватает совсем немного… Тут кто-то есть! Кто? Владыка мой, да это женщина! И премиленькая, хотя не такая уж молодая…  Ладно, мне-то какая разница? Выбраться отсюда… Обрести себя… Она поможет! Нежные руки… Доброе сердце… Прости, Владыка, но сейчас мне нужно именно это…
По мере приближения Лехиной тетки к серебристо-серому облаку, так похожему на яйцо, с ним начало что-то происходить. В глубине вспыхивали, ярким светом озаряя все вокруг, и тут же гасли голубые, розовые, зеленые искры. Поверхность «яйца» вздымалась и опадала, словно мокрые рыбьи бока, под нею клубились причудливые тени.
После недолгого молчания голос зазвучал снова, на этот раз гораздо отчетливее.
- Иди сюда, красавица… Не боишься? Правильно, умница. Непонятное еще не значит плохое, верно? Ну-ка, милая, посмотрим, что творится в твоей очаровательной головке… Ну, конечно, мужчина! Мир не меняется, Владыка! Стыдно, моя прелесть… Ты уже в том возрасте, когда о детках надо думать, а не о мужчинах.
- У меня нет деток, - сказала тетка в мерцающее перед ней пространство, ничуть не удивляясь такому способу общения.
Ответом ей послужил целый фейерверк разноцветных искр.
- Нет? Будут, не беспокойся… Но потом, позже… А сейчас немедленно выкинь этого мужчину из головы! Забудь! Позаботься-ка лучше обо мне… Я тоже, в некотором роде, детка… Твой детка, а ты моя мать… Приемная, родная, какая разница? Ну, как там твои материнские инстинкты? Пробудились? Взыграли? Тогда за дело. Что у тебя в руках? Фу, гадость какая! Ладно, сейчас не время проявлять разборчивость, бросай сюда!
Лехина тетка удивленно взглянула на свои руки, прижимающие к груди… сапоги. Вроде бы совершенно ей незнакомые и в то же время… Откуда они взялись? Кажется, кто-то ей их подарил. Смутное воспоминание, теплое, нежное и, несомненно, связанное с этими сапогами, шевельнулось в груди. Нет, она не может с ними расстаться, ни за что! Она чувствовала, что это обидело бы того милого, славного человека, который подарил их, пусть даже его образ с каждым мгновеньем все сильнее затягивало пеленой забвения. Осторожно поставив сапоги за пределами чулана, у входа в него, она тут же начисто забыла о них.
До того ли ей было? Перед ней в своей призрачной колыбели покачивался младенец. Он был голоден, у него болел животик, он нуждался в ее помощи!
- Бедненький! – воскликнула она и рванулась вперед.
- Ох, Владыка! – застонал голос. – Мне надо немедленно что-нибудь съесть… Вот что, милая. Не хочешь отдавать эту дрянь, не надо. При одной мысли о том, каковы эти сапоги на вкус, меня начинает выворачивать. Они ведь мехом подбиты, о-о-о… Давай-ка, раздевайся. Снимай с себя все, что есть, и бросай мне. Да будет тебе…Что я, голых женщин не видел? То есть, я-то, конечно, не видел, но наследственная память… Не забывай, я твой сын. Знаешь, что ты должна сделать? Помочь мне родиться.
Одежды Лехиной тетки одна за другой полетели в туманное облако. Голос звучал все невнятнее, сменившись чавканьем, мычанием и стонами. С «яйцом» тоже творилось нечто странное. Чем больше вещей исчезало в его непроницаемой глубине, тем сильнее оно светилось. Тени внутри замелькали чаще, сливаясь в немыслимые узоры так быстро, что рябило в глазах.
- Что у тебя на руке? – спросил голос, когда она осталась, в чем мать родила. – Часы? Металл? Замечательно! Как раз то, что требуется напоследок. Давай! У-у-у… А-а-а…
«Яйцо» задрожало, загудело, будто телеграфный столб, полыхнуло ослепительным белым взрывом и разлетелось на тысячи осколков, обдав Лехину тетку вонючей жидкостью отвратительного болотно-зеленого цвета. Стенам и потолку тоже досталось, на полу образовалась гнилая лужа, маленькую комнату заполнил ядовитый туман.
Однако Лехина тетка ничего этого не замечала. Она видела только его, свое бесценное сокровище, своего младенца, корчившегося в луже посреди чулана. Он хныкал – все тем же гулким басом! – икал, сучил ручками и ножками, водил по сторонам взглядом огромных, круглых, лишенных ресниц глаз. Она ринулась к нему, схватила, прижала к себе, чувствуя, что все его тельце сотрясает крупная дрожь.
- Сейчас, сейчас, маленький… - лепетала она точно таким тоном, каким говорят со своими малышами все матери мира, и вытирала с его лица едкую слизь. – Вот так, вот так… Ну-ну, успокойся, прижмись ко мне. Холодно, да? Сейчас мы тебя вымоем, вытрем, завернем в чистое… Все будет хорошо.
- Ванну… Да… И погорячее… - бормотало «дитя», прижимаясь к теплой груди  приемной матери. – И стаканчик чего-нибудь позабористей… Но это потом, потом, а пока обними меня покрепче! Ты такая восхитительно теплая. И пахнешь странно, но приятно. Уф, хорошо… - Раздался хрусткий зевок, бормотание стало почти неразборчивым. – Что-то меня в сон потянуло… Не вздумай будить…

5. Неужели женщину нельзя оставить одну даже на пять минут?

Именно такую сцену застал взбешенный Леха, вернувшись после телефонных переговоров и лицезрения телевизионного экрана, где на него ушатами (совершенно незаслуженно!) выплескивали грязь.
Из распахнутой двери чулана валил зловонный дым. Внутри на полу, в тусклых отблесках стекающей по стенам, светящейся зеленой слизи сидела Лехина тетка. Абсолютно голая. Она прижимала к груди и нежно баюкала… кого? Ребенка? Маленького уродца? Крокодила?
У Лехи глаза полезли на лоб, когда он получше разглядел это непонятное, мерзкое существо.
Круглая, совершенно лысая голова. Большие совиные глаза, наполовину прикрытые морщинистыми веками. Вместо носа крохотный бугорок с двумя дырками. Огромный жабий рот. Полное отсутствие шеи. Уродливая голова соединялась с телом взрослого мужчины, только уменьшенных размеров. Неестественно короткие ножки с большими ступнями и, напротив, непомерно длинные руки. И, наконец, вокруг теткиных ног кольцами обвивался чешуйчатый, утончающийся к концу хвост.
- Я же говорил, не входи… - сходу забормотал Леха, но слова застряли в горле.
Дыхание перехватило. Он зашатался, издал короткий вскрик и рухнул на пол, разбрызгивая слизь.
- Т-с-с-с, Лешенька, не шуми, - ласково попросила тетка, устремив на него безмятежный взгляд. – Не видишь разве? Мой малыш уснул.
Она вновь принялась баюкать чудище, нежно прижимая его к себе. Сознание Лехи затопила спасительная мгла.

Глава четвертая

ПОЗИЦИЯ СТРАУСА

1. Вот это нашел так нашел!

Какое, однако, это нервное занятие – быть искателем!
Многих, очень многих ослепляет блеск славы, разговоры о фантастических заработках и аура таинственности, всегда окружающая искателей. «Ах, какая завидная судьба!» - вздыхают молодые люди, пытаясь найти в сумерках своей души искру искательского таланта. Пристают к родным, чтобы те прятали вещи. Пытаются их найти и горько плачут, если ничего не получается. Глупые! Они не понимают, что повезло-то как раз им.
Искатель не знает покоя ни днем, ни ночью. Плача, люди дрожащими руками протягивают ему фотографии, вещи, письма пропавшего. Даже если речь идет всего лишь о потерянной собаке, кто измерит, сколько боли, страха и сумасшедшей надежды обрушивается на искателя?
А физические страдания, вроде Лехиного «зуда» под черепом? У всех искателей они разные, но ни один не может похвастаться тем, что совсем обходится без них. А мотания по всему земному шару? Безмолвный для обычных людей призыв может придти отовсюду. И ведь никогда не знаешь, кого или что найдешь. Еще отыщешь себе на голову такое…
Да, вот этого Леха никак не ожидал. Сложности бывали и раньше, как без них? Правда, до международных осложнений дело пока не доходило, но теперь и они казались сущим пустяком. По сравнению с тем, КОГО он на этот раз умудрился найти и собственными руками принести в дом. Надо думать, себе на погибель.
Сознание не смогло переварить зрелища голой тетки в обнимку с чудищем и отключилось. Придя в себя, Леха обнаружил, что по-прежнему лежит в чулане, а над головой горит тусклая лампочка. Потеки на стенах и потолке высохли и еле заметно отсвечивали изумрудной зеленью.
Рядом не было ни тетки, ни страшилища. Словно легкий ветерок, в жару дарующий прохладу, мелькнула спасительная мысль: может, он просто допился до чертиков, и все это ему привиделось? Однако, проходя по коридору, он услышал такое, от чего снова чуть ни потерял сознание. Из ванной доносились звуки льющейся воды, нежное теткино кудахтанье и довольное, мощное уханье, издаваемое низким бархатным голосом. Леха задрожал и почувствовал предательскую слабость в коленях. Тут, по счастью, взгляд его наткнулся на брошенную теткой сумку, из которой на пол вывалилось несколько почему-то слегка влажных купюр. Заглянув внутрь, он облегченно вздохнул, на цыпочках пробрался к двери и прямо как был, в халате, вышел вон.
Дальнейшие его действия в какой-то степени объяснялись, видимо, шоком. Добежав до винного магазина, он на все деньги купил спиртного и… потрусил обратно. Возвращаться ему совершенно не хотелось. Ничто не мешало свернуть к любому из многочисленных приятелей, которые были бы счастливы его появлению, тем более, с полной сумкой выпивки. Однако он этого не сделал. Почему? Потому что им владело отчетливое, хотя и абсолютно необъяснимое ощущение, что если он сбежит, «будет еще хуже».
Примечательно и то, что на всем пути туда, обратно да и в самом магазине, где, как правило, околачивался кто-нибудь из его дружков, на этот раз Леха не встретил ни одного знакомого. Даже продавщица оказалась новенькая! Скользнув по его лицу безразличным взглядом, она молча отпустила товар, не проявив к Лехе ни малейшего интереса. Он привык к чему угодно, только не к этому. Обычно под его сексуальным взглядом женщины цепенели, а потом начинали неудержимо болтать, заливаться деланным смехом и строить ему глазки.
Когда он вернулся домой, купание, видимо, завершилось. Голоса теперь доносились из чулана, но дверь туда, по счастью, оказалась закрыта. Затаив дыхание, Леха бесшумно проскользнул в свою спальню, дрожащей рукой задвинул засов и только тогда вздохнул с облегчением. Но тут же недоуменно оглянулся.
Кровати не было. Вместо нее на полу отчетливо выделялся пыльный прямоугольник, посреди которого валялись забытые кем-то голубые трусики и пачка сигарет. Исчезли также подушки, одеяло и некоторые предметы туалета, главным образом, подаренные Лехиными обожательницами – французская туалетная вода, щетка для волос, маникюрный набор, которым он, правда, ни разу не воспользовался. Ну, и еще кое-какие мелочи. В шкафу отсутствовало чистое постельное белье, а грязное горкой возвышалось на полу.
Леху охватил ужас. Не могла же тетка в одиночку перетащить громоздкую двуспальную кровать? У нее силенок, что у кролика, она бы ее и с места не сдвинула. Значит, это сделал ОН. Но самым загадочным и потому страшным представлялось то, каким образом удалось протащить кровать через узкую дверь чулана. И как она там разместилась, если вообще разместилась?
Леха ощутил леденящее дыхание чего-то великого и ужасного, недоступного его пониманию. Вздрагивая, зубами открыл бутылку и влил в себя не меньше половины ее содержимого. Подавился, закашлялся, с испугом оглянулся на дверь. Нет, все тихо.
Тепло разлилось по телу, стало немного легче. Мысли туманились, плыли, увлекая его за собой в обход опасных водоворотов. Он привалился к стене, сполз по ней на пол и закрыл глаза.

2. Все не так плохо – все гораздо хуже

С тех пор он пил, не переставая. Ненадолго становилось легче, но по-настоящему он почему-то не пьянел. Курил всякую дрянь, которую нашел, пошарив по комнате. Иногда прокрадывался в туалет, в основном, ночью или когда в квартире было совсем тихо, и однажды, по пути заглянув на кухню, обнаружил  там початый блок превосходных американских сигарет. Протянул было руку, чтобы взять пачку, но тут же отдернул ее. Тетка не курила, значит…
«Нет уж, - подумал он. – Обойдусь как-нибудь».
Удивительно, но сама тетка словно забыла о его существовании, однако Леха не раз слышал ее дробный топоток, оживленную болтовню и даже смех. Отвечал ей все тот же низкий, глубокий мужской голос, от одного звука которого Леха ощущал в животе липкую слабость.
Однажды, попытавшись ночью сходить в туалет, он не смог открыть дверь. Что-то мешало, точно весь коридор был завален. Когда терпеть стало совсем невмоготу, он повторил попытку, нажав на дверь посильнее. За нею что-то шуршало, сыпалось, но, наконец, она подалась настолько, что удалось проскользнуть в щель (кстати, за последние дни он заметно похудел). Разобрав, что именно препятствовало открыванию двери, Леха настолько оторопел, что на некоторое время даже забыл о туалете.
Деньги, вот что это было! Зелененькие банкноты с ликами чужеземных президентов затопили коридор почти на полметра, и Лехе пришлось по дороге в туалет карабкаться по ним! Возвращаясь к себе, он прихватил одну купюру и потом долго рассматривал ее, вертел так и эдак, морща лоб в бессильных усилиях что-либо понять.
На следующую ночь коридор оказался пуст.
Неудивительно, что холодильник на кухне ломился от роскошных продуктов вроде икры, красной рыбы, огромных кусков запеченного с чесноком мяса, ноздреватого сыра, изысканной копченой колбасы и прочего в том же духе. Шоколад, отборные, а иногда доселе неведомые Лехе фрукты, вина…
Да, ОН, видимо, был не дурак поесть.
Днем Леха спал или торчал у окна, благо было на что посмотреть. Чудеса продолжались. Вдруг один за другим из их большого, семиэтажного дома стали съезжать жильцы. Фургон за фургоном увозили мебель и вещи. Вид у бывших соседей был хотя и замученный (любой переезд, как известно, равносилен пожару), но оживленный и даже вроде бы довольный. С балконов исчезли чахлые цветы и развевающееся белье. В песочницах больше не играли дети. Никто не выгуливал собак и не отсыпался на солнышке после пьянки. Двор опустел, затих, словно в доме случился мор. Лишь ветер гонял по голой земле клочки бумаги и прочий мусор.
Но так продолжалось недолго.
В один прекрасный день стали подъезжать огромные машины, вроде тех, на которых доставляют грузы из-за границы. Одна за другой они останавливались у подъезда, и дюжие молодцы расторопно разгружали их, таская в квартиру…
Нет, невозможно даже пытаться перечислить все, что там было!
Роскошная мебель – гарнитурами, гарнитурами, самыми разными, один изысканнее другого.
Телевизоры, компьютеры и прочая техника, все, судя по виду, новенькое, «с иголочки», и самого высшего качества.
Огромный белый рояль с золочеными ножками. Несколько арф, от совсем маленькой до огромной, выше человека. Гитары, всякие замысловатые дудки и другие музыкальные инструменты, названий которых Леха не знал, хотя и видел их на экране телевизора.
Скатанные ковры, зеркала, тюки, чемоданы, сундуки.
Всевозможная посуда, в том числе расписные фарфоровые вазы в человеческий рост.
Роскошные хрустальные люстры, светильники поменьше, но тоже необычной формы и богато украшенные.
Картины, некоторые очень большие, в золоченых рамах.
Клетки с птицами.
И, наконец, гигантская, словно бадья великана, деревянная кадка с раскидистым деревом высотой не меньше чем в два этажа.
Вещи вносили в квартиру, но, конечно, они никак не могли поместиться в ней. Куда все это девалось, вот вопрос?
Понять происходящее Леха не мог, да и не очень напрягался – в глубине души ему казалось, что это даже опасно. Самое лучшее – не думать ни о чем. Ни о том, как получилось, что он оказался затворником в собственном доме. Ни о том, что будет, когда «горючее» кончится. Ни о том, почему за все эти дни ни разу не зазвонил телефон, и никто не пришел его проведать, даже родная тетка. Ни о том, что вообще произойдет дальше.
Если он станет сидеть тихо, как мышка, про него, может, и вовсе забудут. Леха словно убеждал невидимого собеседника, что беспокоиться нет причин. Он, Леха, ко всем этим чудесам и странностям не имеет ровно никакого отношения. Страус, говорят, в минуту опасности засовывает голову в песок: дескать, не вижу, значит, ничего и нет. А что? Очень даже неплохая позиция… может быть. Примерно такой старался придерживаться и Леха.
Только вот беда: совсем ничего не замечать у него не получалось.
Как-то ночью он лежал в углу комнаты, на том месте, где из одежды и тряпья соорудил себе постель. Как обычно, гнал прочь всякие мысли, рассеянно следя взглядом за игрой лунных бликов на полу. Вдруг послышались громкие в ночной тишине звуки – шаги, звяканье замка, легкий скрип отворяемой входной двери. Леха замер, весь обратившись в слух. Словно ракета фейерверка, в сознании взорвалась сумасшедшая надежда: может, ОН решил покинуть их дом? Сердце переместилось куда-то в область горла, перед глазами все поплыло.
После недолгой тишины послышался странный сухой шелест, сквозь который отчетливо прорывался визгливый, резкий писк. Что-то шуршало и скребло о стены, стремительно катясь по коридору. Звук не прекращался; напротив, как будто нарастал. Ужаснее всего было то, что Леха не мог придумать никакого объяснения происходящему за стеной. Воображение отказывало.
Это могло быть ЧТО УГОДНО!
Он поднялся, беззвучно прокрался к окну, выглянул в него… и увидел.
Со всех сторон к их подъезду сбегались серые твари, некоторые небольшие, другие размером с хорошую кошку. Длинные тощие хвосты волочились по земле, шкура в лунном свете отливала серебром, глаза горели красными огоньками. Крысы, это были крысы, целые полчища крыс! Казалось, они стекались сюда со всего города. Отталкивая друг друга, устремлялись в подъезд, взбегали по ступеням и мчались дальше, в квартиру, по коридору, а потом… куда?
Лехе представилось, что сейчас они всей массой навалятся на дверь, сломают ее, хлынут к нему, облепят со всех сторон, острыми зубами станут рвать на части, захлебываясь его кровью. Он почти ощущал прикосновение отвратительных маленьких тел, их мерзкий запах; почти видел оскаленные пасти, злобные взгляды пылающих красных глаз…
Зажмурившись, он сполз на пол и заплакал от ощущения безнадежности и ужаса. Зажал руками уши, чтобы не слышать несмолкающего шороха и писка несущихся по коридору тварей. Так и сидел, пока усталость милосердно не накрыла его плотным одеялом, позволив провалиться в сон.
Когда он очнулся, за окном румянилось давно взошедшее солнце.

Глава пятая

ЗМЕЙ

1. Оказывается, ничего не было… или было?

Леха лежал на обычном месте, солнечный свет заливал комнату, в квартире стояла тишина. На душе было удивительно спокойно – сейчас жуткая ночная сцена казалась дурным сном. Ни есть не хотелось, ни даже выпить. Вообще ничего не хотелось. Лежал бы вот так себе и лежал.
Но даже этому в высшей степени скромному желанию не дано было осуществиться.
Немного погодя в коридоре послышались шаги, но не проследовали дальше, как уже не раз бывало, а замерли перед его дверью. Леха вжался в свою так называемую постель, натянул повыше грязную, прожженную во многих местах простыню и плотно зажмурился.
Раздался стук, тихий, но отнюдь не робкий. Дверь дернули, несильно, однако этого почему-то хватило, чтобы засов заскользил в сторону. Дверь медленно отворилась. Леха заледенел. Перед глазами всплыло навсегда врезавшееся в память зрелище тетки в обнимку с хвостатым уродом на загаженном полу чулана. Шаги проследовали до середины комнаты, скрипнул отодвигаемый стул, и мягкий низкий голос произнес:
- Однако тут и задохнуться недолго. Отчего хотя бы форточку не открыть? А грязища-то какая! А запах! Фу! Не ожидал. Долго собираешься ваньку валять? Ты же не спишь, я знаю. Ну-ка, открой глаза!
Снова скрипнул стул, шаги приблизились. Леха широко распахнул остекленевшие от ужаса глаза. Тот, кто с ним разговаривал, стоял совсем рядом, наклонившись над его замызганным лежбищем.
При виде него Леха до того удивился, что сел, продолжая таращиться во все глаза.
Гость выглядел совсем не так, как ему представлялось в соответствии с незабываемой сценой в чулане. Перед Лехой стоял мужчина чуть выше среднего роста, пропорционально сложенный, с руками и ногами нормальной длины, не лишенными даже некоторого изящества. Не толстый, не худой; в движениях ощущалась упругая, гибкая сила.
И в лице не было ничего отталкивающего. Волосы рыжеватые, очень короткие, как бы недавно сбритые и только-только начавшие отрастать, но уже явно слегка курчавые. И уши имелись. И черты лица правильные, не лишенные приятности; нос, правда, слегка вздернутый, но мало ли на свете курносых мужчин? Рот довольно большой, но и только. В данный момент он кривился в иронической усмешке, приоткрывая белые, точно сахарные, зубы. Круглые, светло-карие, тоже с рыжинкой глаза смотрели заинтересованно и даже весело.
Вполне нормальный мужчина, довольно молодой, примерно тех же лет, что и Леха, или даже чуть младше. Ладное тело обтягивал темно-синий спортивный костюм с алыми лампасами на брюках.
Скользнув по нему взглядом сверху донизу и обратно, Леха просунул голову между довольно широко расставленными ногами незнакомца и попытался заглянуть ему за спину, но никаких признаков хвоста не обнаружил. Не было и чешуи, лишь кожа выглядела очень бледной, словно никогда не знала солнца, а в складках даже слегка отливала зеленью. Хотя, может, это только казалось Лехе, который никак не мог отделаться от воспоминаний об отталкивающем уродце и все пытался найти его черты  или хотя бы намек на них в стоящем перед ним человеке. И не находил, но все равно нутром чувствовал, что связь между этими персонажами существует.
- Что ты ищешь? – удивился гость, когда Леха даже пролез у него между ногами.
Тот вынырнул обратно, прислонился к стене, шлепнул ладонями по коленям и тихо засмеялся, впервые за много дней.
- Ё-моё, что только ни причудится с пьяных глаз! – воскликнул он. – Нет, видно, пора завязывать.
- Это точно, - согласился гость. Повернувшись к Лехе спиной – нет, никакого хвоста и в помине не было, брюки плотно обтягивали тощий зад! – он вернулся к стулу и развалился на нем. – Ты, я вижу, любитель? – Он кивнул на батарею пыльных и, увы, пустых бутылок. – Может, пойдем, пропустим по рюмочке? Там и побеседуем.
У Лехи мгновенно пересохло во рту. Спиртное закончилось пару дней назад, но он только сейчас почувствовал, до какой степени хочется выпить. Медленно поднялся, не сводя с рыжего завороженного взгляда. Тот по-прежнему смотрел открыто и весело, но Леха чувствовал, что он не прост, ох, не прост! Независимо от того, есть у него хвост или нет. Однако впереди маячила выпивка, мысли разбегались, кроме одной, гудящей в голове, точно колокол: «Вы-пить! Вы-пить! Сей-час! Сей-час!»
На кухне Леха скромно опустился на стул. Незнакомец по-хозяйски открыл Лехин холодильник, достал из него початую бутылку коньяка и палку копченой колбасы. Нарезал часть ее кружочками, положил на тарелку, добавил пару кусков хлеба и поставил на стол перед Лехой, а рядом рюмку. Одну.
- А вы? – спросил Леха, облизывая губы.
- Расхотелось что-то, - непонятно ответил тот. – Дай ты пей, не стесняйся.
Коньяк оказался на диво забористым, даже бывалому Лехе обожгло горло. Зато напряжение спало. Стало легко, хорошо, почти не страшно. Мысли перестали метаться, точно крысы… Ах да, кстати о крысах, ведь были же крысы… Или нет?
- Вы… того… ничего сегодня ночью не слышали? – чуть заплетающимся языком спросил Леха. – Вот так, шур-шур-шур по коридору… Я приму еще, ладно?
Тот кивнул, не спуская с него неподвижного взгляда.
- Так не слышали, нет? – продолжал Леха, жуя пахучую колбасу. – Вы вообще где живете-то? В чулане? – Он захихикал. – Живите, я не против. Слушайте, я все понял! Вы – теткин хахаль, да? И больше ничего не было. Ни яйца, ни крокодила, ни этих… мебелей и ваз. И крыс не было. Спьяну еще не то увидишь, верно? Разве столько всего поместится с чулан? Или даже в квартиру? И не мог же такой нормальный мужик, свой парень, вылезти из яйца? Как это я сразу не догадался? Вот что эта пакость делает с нашим братом. – Он постучал грязным, заметно отросшим ногтем по бутылке. – Нет, надо с ней кончать. Вот сейчас еще рюмашечку пропущу и все. Железно.
Качнувшись, он потянулся к бутылке, но наткнулся на чужую руку, холодную как лед.
- Ты что, мужик? – От удивления (и коньяка, конечно) переходя на «ты», он попытался схватить бутылку. – Жалко, что ли? Здесь же еще вон сколько…
Бутылка странным образом ускользнула из пальцев и исчезла в холодильнике.
- Хватит с тебя, - веско произнес незнакомец и встал. – Значит, так. Сейчас пойди, проспись, потом приведи себя в порядок. Вымойся, переоденься, а то от тебя помойкой несет. В пять часов – ровно в пять, ясно? – прошу ко мне. В чулан, как ты изволил выразиться. Дай-ка свои часы, на всякий случай.
Ловко, одним движением, он расстегнул засаленный ремешок на Лехиной руке, наморщив брови (тоже рыжие, между прочим), посмотрел на циферблат, зажал часы в ладони, раскрыл ее и протянул Лехе… часы. Несомненно, часы, но совсем другие, дорогущие, на новеньком кожаном ремешке. Мурашки побежали по коже, Леха зажал часы в руке.
- Попрошу не опаздывать. – Гость наклонился к самому его лицу, буравя немигающим взглядом. – А не то пришлю за тобой крыс. Они у меня в услужении, понял? Понял, я спрашиваю? – Леха часто закивал. – Ну, то-то… Ступай!

2. Крысы в услужении

Вернувшись к себе, Леха рухнул и заснул каменным сном. Разбудило его почти забытое, не слишком приятное ощущение, от которого он за время своего затворничества отвык. На этот раз, однако, мерзкий зуд возник не в голове, а на руке, под новенькими часами. Леха снял их. Кожа выглядела как обычно, чесотка тут же пропала. Взгляд скользнул по циферблату. Было ровно четыре часа.
Пора собираться. О том, чтобы ослушаться незнакомца, Леха и не помышлял. Тот, даром что молодой, произвел на него впечатление человека серьезного, это сразу чувствовалось. С таким шутки плохи.
К тому же за всем, что произошло сегодня, отчетливо просматривался новый поворот в Лехиной судьбе. Что-то подсказывало – не такой уж плохой, даже, может, совсем неплохой поворот. Во рту до сих пор ощущался вкус великолепного коньяка, голова работала на диво ясно.
В ванной он обнаружил темно-синий костюм с искрой, голубую рубашку в целлофановом пакете, замшевые черные туфли, мужское белье высшего качества и еще больше воспрянул духом. Зеркало, однако, огорчило его. Оттуда глядел почти незнакомый мужик, худой, грязный, лохматый, с мешками под глазами, черными запекшимися губами и затравленным взглядом.
Но, как говорится, еще не вечер. Ванна явно пошла Лехе на пользу. Усохшее тело пропиталось влагой, в нем заиграла живая сила, вернув краску щекам и блеск глазам. Новая одежда сидела как влитая, теперь в зеркало было даже приятно взглянуть. Похудеть-то ему давно не мешало.
«Ну и дурак же я! – мысленно выругал он себя. – Чего, спрашивается, боялся? Сидел как клоп в щели. Правду говорят, у страха глаза велики. Конечно, крысы… Да, крысы… Ну и что – крысы? Тем более – в услужении…»
Боясь разрушить хрупкое душевное равновесие, которое только-только начал обретать, Леха с присущим ему здравым смыслом решил не задаваться вопросами, на которые в данный момент все равно не мог получить ответа. Все в свое время, разберемся и с крысами. Он пригладил волосы, взглянул на часы и торопливо вышел в коридор.
Перед дверью в чулан остановился, прислушиваясь. Где-то далеко ненавязчиво звучала медленная, немного печальная музыка; в остальном, все было тихо. Леха постучал, ответа не получил, толкнул дверь и вошел.
Это, несомненно, был тот самый чулан, хотя теперь он выглядел совершенно иначе. Как Леха и предполагал. Стены покрывали коричневые с золотыми узорами обои, пол – пушистый зеленый ковер, похожий на молодую травку. С обеих сторон на стенах висели массивные вешалки черного дерева, а прямо напротив входа – огромное овальное зеркало с медными узорами на толстой раме.
Были еще какие-то мелочи, но разглядеть как следует и понять их назначение Леха не успел. Прямо из зеркала, пройдя сквозь него, словно сквозь поверхность пруда, вышла… женщина! Да, несомненно, женщина, хотя... Может, лилипутка? Она едва доставала Лехе до пояса. Но мало того! Лицом она удивительно походила на крысу – те же крошечные глазки с красноватым отсветом, узкий подбородок, большущий рот с мелкими зубами и острый носик, под которым топорщились жесткие усики.
Маленькая головка с короткими серыми волосами переходила в мощную шею, а та – в туловище с узкими, покатыми плечами. Лишенное талии, оно заканчивалось внушительными бедрами и короткими ногами. И все же, бесспорно, это была женщина, похожая на крысу, а не огромная крыса, вырядившаяся, словно женщина, как в первый момент показалось испуганному Лехе. И бархатное платье, обтягивающее налитую грудь и ниспадающее чуть ниже колен, и чулки, и даже туфли – все было серое. Только кокетливый фартук в голубеньких цветочках несколько оживлял картину.
Удивительная дама сделала реверанс, улыбнулась или, точнее говоря, оскалилась, сверкнула глазами и пропищала:
- Следуйте за мной, вас ждут.
И Леха последовал. Они прошли сквозь зеркало, будто так и надо, причем никаких особых ощущений это не вызвало, только по телу пробежала легкая дрожь; но, может, просто от страха? Открывшийся перед ними бесконечный коридор проходил, похоже, через все здание.
Сзади Лехина провожатая еще больше походила на крысу, но выяснить, есть у нее хвост или нет, не представлялось возможным. Завязки фартука стягивали платье пышными складками, под которыми можно было спрятать все, что угодно. Леху, по правде сказать, это не очень-то интересовало – он удивленно глазел по сторонам.
За многочисленными дверями, мимо которых они проходили, слышались негромкие голоса, смех, звяканье посуды, стрекотание принтеров и факсов, телефонные звонки и другие звуки, характерные, скорее, для какого-нибудь учреждения. Коридор изредка разветвлялся, но они никуда не сворачивали, никого не встретили и, в конце концов, уперлись в высокие, темно-зеленые, украшенные серебряной росписью двери. Служанка, похожая на крысу, бросила на Леху взгляд, словно проверяя, в порядке ли он, и они вошли.

3. Воссоединение семейства

Огромный зал заливал ослепительно яркий свет. Картины на стенах, пушистый ковер, серый с зелеными узорами, плотные занавеси насыщенного изумрудного цвета, расшитые серебром. Старинная мебель черного дерева. Повсюду, даже на полу, в больших и маленьких вазах цветы. В дальнем углу то самое дерево, которое Леха уже видел, только не в кадке, а растущее как бы прямо из пола. Рядом с ним застыли две мраморные фигуры – обнаженные мужчина и женщина. Дерево было усыпано яблоками, и женщина тянулась к одному из них, румяному и крупному. Проследив за ее изящной рукой, Леха обнаружил то, что сначала потерялось в листве яблони – огромного змея, кольцами обвившегося вокруг ствола. Его голова с приоткрытой розовой пастью выглядывала из-за плеча женщины, слегка наклонившей в его сторону голову.
Леха содрогнулся.
Оторвавшись от сцены с яблоней (и, главное, от устрашающей змеиной морды), его взгляд обежал помещение, метнулся к центру и замер. Там за овальным столом сидели рядышком давешний гость и… Лехина тетка! Конечно, это была она, хотя в первый момент Леха ее не узнал. Увидев его, она просияла, вскочила, подбежала к нему и бросилась на шею, оцарапав чем-то твердым лицо.
- Ну, наконец-то! – радостно воскликнула она. - Жив, здоров… молодец! Где ты пропадал столько времени? Я уже начала беспокоиться.
Вот тебе раз, изумился Леха! Где пропадал! Взяла бы и заглянула к нему, если так волновалась, а то ведь ни разу не зашла. Однако, загнав досаду и недоумение вглубь сознания, до другого момента, он моментально забыл о них, потому что… потому что тоже был рад ей. Черт, они так давно не виделись! Тетка, разряженная в пух и прах, выглядела потрясающе и в то же время… странно. Или, может, просто очень уж непривычно.
 То ли она нацепила парик, то ли покрасила волосы, но теперь они у нее были золотистого цвета, длиннющие и курчавились мелко-мелко, а не как прежде - крупными кольцами. И отчасти свешиваясь на лицо; она выглядывала из-за них, точно из зарослей. Голову украшал венок из голубых цветов, не поймешь, живых или нет, обсыпанных то ли стекляшками, похожими на драгоценные камни, то ли, в самом деле, драгоценными камнями, которые искрились и переливались в ярком свете.
Серебристое воздушное платье тоже отливало голубизной и доходило до полу, из-под него выглядывали изящные туфельки. На груди висел оправленный в золото синий драгоценный камень величиной с куриное яйцо, не меньше; им тетка и царапнула Леху по лицу, когда обнимала его. В целом, она выглядела отменно. Синий взгляд сверкал не хуже драгоценных камней на голове и груди, она была оживлена и как будто помолодела.
Они полюбовались друг на друга, обмениваясь восхищенными замечаниями. Давешний Лехин гость наблюдал за этой сценой с чуть-чуть насмешливым интересом. Когда они, наконец, подошли к столу и уселись по бокам от него, он приветствовал Леху кивком головы и негромко хлопнул в ладоши.
Распахнулись двери, и целая вереница слуг, независимо от пола очень похожих на Лехину провожатую, мгновенно сервировала роскошный стол. От этого зрелища и исходящих от множества разнообразных яств ароматов рот у Лехи наполнился слюной.
Хозяин (а то, что он тут хозяин, не вызывало сомнений) выглядел отлично. Кирпичного цвета рубашка с открытым воротом выгодно оттеняла бледную кожу, замечательно гармонируя с медными волосами и рыжими глазами. Шоколадного цвета бархатные брюки обтягивали ладную фигуру, точно такой же пиджак висел на спинке кресла, на пальце сверкало кольцо с изумрудом.
- Красавец, правда? – любовно спросила тетка, заметив Лехин восхищенно почтительный взгляд. – А умница какой!
- Да уж… хорош, - тихо ответил Леха.
И тут хозяин встал. В руке он держал бокал с золотистым, пузырящимся вином, кивком головы призвав присоединиться к нему.
- Вот мы и собрались, наконец, все вместе, - произнес он удивительным своим низким, бархатным голосом. – Как одна семья, чем, в сущности, мы и являемся. Пусть не по праву крови, это не суть важно. Есть кое-что повыше замешанных на физиологии связей. Свершилось, я живу. Не без вашей помощи, мои дорогие. Вот за это давайте, прежде всего, и выпьем.
Он разом осушил бокал и сел. Леха тоже хорошо приложился и накинулся на еду, чувствуя жуткий голод. Тетка выпила полбокала, но ела мало, зато с радостным чириканьем подкладывала ему на тарелку то одно, то другое. Играла музыка, звенели ножи и вилки. Каждый раз, когда Лехин бокал пустел, из-за его плеча протягивалась крысиная лапка – тьфу, крохотная, затянутая в серый бархат ручка! – и подливала вина. Блюда появлялись и исчезали, одно соблазнительнее другого.
Хозяин тоже не пренебрегал выпивкой и ел с отменным аппетитом. Лицо его, однако, от этого не утратило своего бледного оттенка, что, впрочем, ничуть не портило впечатления, скорее даже наоборот. Глаза стали совсем светлыми, словно апельсиновый сок, в них дрожали яркие золотые точки. Утолив первый голод, он откинулся на спинку кресла и с видимым удовольствием закурил. Леха, соскучившись по хорошим сигаретам, последовал его примеру.
Они курили, доброжелательно, но, как показалось Лехе, настороженно приглядываясь друг к другу. По крайней мере, его это чувство не покидало ни на мгновенье, но и в глазах удивительного незнакомца (все еще незнакомца) тоже мелькало нечто... эдакое… Хотя с чего бы? Кто такой Леха и кто он?
Кстати, а кто, в самом деле, он?

4. Разговор о прошлом и будущем

Словно прочтя его мысли, хозяин заговорил, искусно пуская кольца дыма, медленно плывущие по залу.
- Думаю, нам пора познакомиться поближе, - заявил он. – Первый этап закончен, база создана, можно начинать. Ты ведь в прошлом был искателем, насколько я понял? Я говорю «в прошлом», потому что больше тебе этим делом заниматься не придется. Ты уже совершил главную находку своей жизни, - он ткнул себя пальцем в грудь, - и теперь эта твоя миссия завершена. Кстати, ты в курсе того, как изящно закончился возникший по твоей милости международный скандал с японцами? – Леха помотал головой. – Нет? Ты что же, и газет не читаешь? Нехорошо. Итак, инцидент исчерпан, и тебе беспокоиться не о чем. Среди сотрудников японского института, изучающих твоего мамонта, один оказался подкуплен американцами. Он-то и вставил в глаз многострадального животного знаменитый фирменный знак.
- Выходит, мамонт был настоящий? – спросил Леха.
- Именно. Преступник разоблачен, американцы посрамлены, японцы извинились перед вашим правительством, начальник службы безопасности, проморгавший предателя, сделал себе харакири. С тебя, конечно, сняты все обвинения. Только не надо благодарностей. Поверь, это сущий пустяк. Должны же мы помогать друг другу по-родственному, как ты считаешь?
Леха вытаращил глаза.
- Так все это ваших рук дело? Ну, ё-моё… Вы, что ли…
Поморщившись, хозяин перебил его.
- Хватит «выкать», ладно? Мы тут все свои, привыкай. Так о чем ты хотел спросить?
Удивительно, как на этот раз трудно далось Лехе это «ты», а ведь он практически всю жизнь иначе к людям и не обращался. Но ничего, и тут справился.
- Т-ты, что ли, все можешь? – закончил он.
- Почти все, скажем там. – Хозяин, скромно потупив взгляд, стряхнул пепел. – Кстати, толкни свою тетушку. Только нежно, нежно. Что-то с ней в последнее время происходит… То и дело засыпает… Может, от обилия новых впечатлений? Я хочу, чтобы она присутствовала при нашем разговоре.
Только тут Леха обратил внимание на то, что, уютно пристроив голову на подставленной ладони, тетка спала. Парик (точно, это был парик!) сполз набок, на лице блуждала блаженная улыбка. Леха осторожно обнял ее за плечи, легонько встряхнул и поправил парик.
- Что? – Она широко распахнула затуманенные глаза. – Ой, простите! Я, кажется, задремала.
Хозяин и пальцем не пошевельнул, лишь чуть приподнял бровь, и на освобожденном от тарелок с объедками столе появились сладости, фрукты, чашечки с ароматным кофе и новые бутылки, на этот раз, в основном, с ликерами, как опытным взглядом определил Леха. Однако водка и коньяк среди них тоже присутствовали.
- Мы тут с Алексеем обсуждали его планы на будущее, - не моргнув глазом, сказал хозяин. - Теперь, когда он решил покончить с тяжелым, неблагодарным занятием, отнимавшим у него столько сил… я прав, друг мой? Прекрасно. Думаю, он сумеет найти себе дело по душе… если пожелает. А пока… - Он перевел взгляд на Леху. – Пока предлагаю просто пожить в свое удовольствие, что бы ты под этим ни разумел. Все, что я имею, в твоем распоряжении.
- Ох, Лешенька, у меня теперь чего только нет! – пылко воскликнула тетка. - И у тебя все будет, правда? – Она ласково погладила плечо хозяина. – Змей такой богатый, такой щедрый, такой…
Леха, который как раз в этот момент опрокидывал в себя очередную рюмку с коньяком, поперхнулся и дико раскашлялся.
- Как… ты сказала? Как ты… его назвала? – сумел, наконец, выговорить он, тыча в сторону хозяина рюмкой.
- Позволь, я объясню, - вмешался тот с легкой гримасой. – Она назвала меня Змеем, что соответствует действительности. Почему тебя это удивляет? Ты же сам меня нашел, за что я тебе бесконечно благодарен.
- Вы… Ты что, и вправду вылез из яйца? И потом… после этого… тоже был ты?
Перед внутренним взором Лехи в который раз возникло видение обнаженной тетки, сидящей в зловонной луже и прижимающей к себе хвостатое чудище, однако оно мгновенно растаяло под вспыхнувшим рыжим огнем взглядом хозяина.
- Как, все-таки, силен в вас, людях, этот антропоморфизм. Человек – царь природы, да? А все остальное – так, пыль под его ногами? – Он презрительно скривил губы, и от этой улыбки повеяло таким холодом, что Леха сразу же протрезвел. – Ничего не можешь с собой поделать, да? Еще скажи, что я тебе противен, мерзок, отвратителен!
Теперь его голос гремел, словно барабан. Неожиданно он рванул на груди роскошную рубаху, так что перламутровые пуговицы брызнули во все стороны, и прошипел прямо в лицо Лехе:
- Ты меня уважаешь? Отвечай, ну?
- Ну, что ты, Змей? Что ты, маленький? – запричитала тетка, ласково гладя его по жестким волосам. – Успокойся, солнышко! Не надо было тебе пить так много, ты еще не привык. Конечно, он тебя уважает. Лешик, скажи ему! Разве можно не уважать человека только за то, что он вылупился из яйца? Даже если он не совсем человек, но немного и… змей. - Она умоляюще посмотрела на Леху. – По делам нужно судить, по делам, понимаешь?
- У… уважаю, - хрипло произнес Леха, со страхом глядя в посветлевшие от гнева глаза хозяина.
- Тогда давай выпьем, - неожиданно успокоившись, предложил тот и потянулся к бутылке. – Вам, людям, нужно бороться с этим в себе. Бери пример с нее. – Он кивнул на тетку. – Она правильно все понимает. Ну, поехали… Кстати, мамонт, которого ты нашел, конечно, никакого отношения к моему появлению на свет не имел. Разве что в какой-то степени благодаря нему я уцелел и дожил до сегодняшнего дня. Но что касается твоих намеков на то, что он с кем-то там спутался… - Он погрозил Лехе пальцем. – Анекдот о курице и страусе помнишь? Между прочим, что мне у вас нравится, это анекдоты. К сожалению, я пока не всегда улавливаю суть, а у нее, - он бросил взгляд на тетку, - некоторые вещи не спросишь. Ты мне будешь объяснять, ладно? Вот тебе и первое дело нашлось – объясняльщик… ха-ха!... анекдотов. Чем плохо? Так о чем мы говорили? Да, о том, что я Змей. И не какой-нибудь – Тот Самый. Точнее, его прямой потомок.
- Не понял, - сказал Леха. – Что значит – тот самый?
- Ты что, тоже Библию не читал? – оживился Змей. – Отлично! Нет, определенно, я, кажется, вылупился в удивительно удачный момент вашей истории.
- На кой хрен сдалась мне эта… Библия? Сказки одни, - заявил Леха.
- Не говори так, Леша, - укоризненно сказала тетка. – Откуда ты знаешь, что сказки? Да, Библию он не читал, - продолжала она, обращаясь к Змею, - у нас это было не принято. Но про Адама и Еву слышал, я уверена. – Она снова перевела взгляд на Леху. - Как они жили в райском саду, и Еву сбил с пути… кто?
Его взгляд метнулся к дереву с мраморными фигурами и… Леха ошарашено воззрился на хозяина.
- Змей?
- Мой пра-пра-пра... и так далее, да, - самодовольно подтвердил тот.
- Вот видишь? – спросила тетка. – Какая же это сказка, если всё так и было? Если…
- Всё? Вот тут ты ошибаешься, дорогая моя, - прервал ее Змей. - Кое-что в этой книге правда, не спорю, основные факты изложены верно, но… Хитренько так, по-умному, а по сути все с ног на голову поставлено, хотя не всякий вот так сходу разберется. Это ОН умел. Но, слава Владыке, на свете живут не только легковерные дурачки. Так что в главном ты, Леша, прав – это сказки, то есть, вранье… Не спорь, Александра, ты же знаешь, с тобой я такие вопросы обсуждать не люблю. Это – мужское дело. Чувствую, с Лешей мы найдем общий язык. Он в корень смотрит, его на мякине не проведешь.
- Подожди, ты мне вот что объясни, - спросил польщенный и оттого слегка расслабившийся Леха. – Ева там, Адам, ха! Я так понимаю, если бы не Ева, мы бы никогда не узнали, каково это… в постели-то, а? Размножались бы… ну, делением или вот как вы, яйцами. Извини, я не хотел тебя обидеть, какая, в самом деле, разница? Но я вот чего не понимаю. Какой же ты, извини меня, змей, если ты самый настоящий человек? Что я, слепой, что ли?
- А, вот что тебя смущает. – Змей пренебрежительно махнул рукой. – Это вы такие примитивные… такие убогие… всегда одинаковые. А мы… А я могу быть таким, каким захочу, для меня это не проблема. Сейчас мне интересна эта форма, да и вам так проще. Желаешь убедиться? Могу продемонстрировать.
- Нет, нет, не надо! – горячо воскликнула тетка. – Опять потом будешь плохо себя чувствовать! И вообще… такой ты мне больше нравишься. Лешик, ты же веришь ему на слово, правда?
Леха, между тем, не мог оторвать взгляда от прикованных к нему глаз Змея. Теперь там не было никаких веселых искр. Зрачки расширились и как бы слегка сплющились с боков, в них клубилась и плавилась тьма, которая затягивала и пугала до мурашек на коже. Возникло ощущение, будто он летит или, точнее, падает куда-то, мимо неведомых, страшных миров, колющих холодными остриями звезд. Комната вокруг начала медленно вращаться, Леху затошнило.
- Верю… - прохрипел он и зажмурился.
Стало тихо, так тихо, точно сам бег времени внезапно остановился. Ни звука.
«Может, я уже и впрямь того… улетел в космос?» - подумал Леха.
С замиранием сердца он открыл глаза и увидел, на одно лишь краткое мгновенье увидел то, что потом часто будет мерещиться ему в ночных кошмарах. Огромную змеиную голову с черными звездами глаз и разверстой пастью, из которой, точно пламя в костре, вырывался и прятался обратно алый раздвоенный язык. Голова нависала над ним, надвигаясь все ближе, ближе…
Он вскрикнул, и в тот же миг видение растаяло.
- Что с тобой, Лешик? – с тревогой спросила тетка. – Ты чего-то испугался?
- Не знаю… Мне только что… А, все в порядке, - махнув рукой, пробормотал он с жалкой, вымученной улыбкой. – Выпить бы. В горле что-то пересохло.
- Это дело, - сказал Змей и разлил по рюмкам ликер. – Ну, вздрогнули! За мою священную миссию и за вашу помощь в ней, дорогие мои приемные родители. Кстати, у меня ведь и земное имя есть. – Он достал из кармана пиджака самый обычный паспорт, раскрыл его и продемонстрировал Лехе; тетка, видимо, была уже в курсе. Все честь по чести – фотография… отделение милиции… прописка. Звали его Вадим, по отчеству, естественно, Алексеевич, и фамилия та же, что у Лехи – Морозов. – У меня и все прочие документы есть, так что никаких проблем. Но я это к чему? Хотелось бы, чтобы вы называли меня именно этим именем. Даже дома. Змей… для земного человека это звучит странно, правда? В качестве имени, я имею в виду.
- Да, да, Вадик, я помню, ты говорил, - закивала тетка, ласково похлопывая его по плечу.
- Вот-вот.
- Ва… Вадим, - повторил Леха. – Ха, Вадим! А что? Хорошее имя… не хуже всякого другого. Выпьем?
Они со Змеем… тьфу, с Вадимом выпили (тетка отказалась) и закусили отборной, тающей во рту клубникой.
- Я вот что хотел спросить, - сказал Леха, закуривая. – А какая она... эта твоя… священная миссия?
- Хороший вопрос. – Змей тоже закурил. – Ну… как бы тебе объяснить… Коротко говоря: хочу в очередной попробовать сделать людей счастливыми.
Леха непонимающе смотрел на него. Тетка восторженно захлопала в ладоши.
- Видишь, Лешенька, какой он? Умный, великодушный, не только о нас с тобой заботится – обо всем человечестве, подумать только!
- Дело в том, что ОН, - Змей ткнул пальцем вверх, - перемудрил с вами, ребята. Я имею в виду эту самую «свободу воли». Это какая же забота на вашу голову? Как можно быть счастливым, если постоянно нужно решать, как поступить, по какому пути пойти? Убить – не убить, украсть – не украсть, даже солгать – не солгать… Ладно, не напрягайся, - продолжал он, заметив недоуменный взгляд Лехи. – По ходу дела поймешь. Это, так сказать, конечная цель, и идти к ней мы будем в несколько этапов. И первый, возможно, самый простой – отделить, как говорится, овец от козлищ. Или, другими словами, чужих от своих.
Ну, это Леха, в какой-то степени, мог понять. Разделение на «своих» и «чужих» присутствует в любом ограниченном мирке, даже самом маленьком. И очень важно понимать, кто свой, а кто нет; на кого можно рассчитывать, а кто только и думает, как бы ножку тебе подставить. Важно в детском саду, важно в школе (о-го-го, еще как!), важно во дворе, важно в любой компании… да везде важно.
Но в масштабах всего человечества? А именно его, кажется, собирался облагодетельствовать Змей?
- И как ты собираешься это сделать? – спросил Леха.
- Ну, это вопрос техники, и я уже кое-что придумал, - заявил Змей и щелкнул пальцами.
Словно по мановению волшебной палочки тяжелая бархатная штора отъехала в сторону, но позади нее оказалось не окно, как думал Леха, а огромное овальное зеркало, немного похожее на то, через которое он проходил, когда шел сюда. Вот только рамы у него совсем не было, оно было гораздо больше и… двигалось в сторону сидящих за столом. Ну, это пустяки, механизм какой-то, и все дела. Однако по мере приближения стала очевидна и еще одна особенность зеркала: его сверкающая поверхность ничего не отражала. Совсем ничего.
У Лехи в который раз за сегодняшний день мурашки побежали по коже.
Тем временем, в руках Змея неизвестно откуда появился молот, по виду золотой и явно тяжелый. Змей подмигнул Лехе, встал, подошел к странному зеркалу, обернулся, словно хотел убедиться, что внимание зрителей приковано к нему, а затем обрушил всю тяжесть молота на сверкающую поверхность.
Леха и тетка подскочили. С дрожащим звоном зеркало рассыпалось миллионом осколков, но они не упали на пол, а закружились в воздухе, словно пчелиный рой, и вылетели в окно, которое, как выяснилось, все-таки было на том месте, где недавно стояло зеркало.
Змей вернулся на свое место и сел, с улыбкой глядя на своих дорогих «папочку» и «мамочку». Леха хотел задать очередной вопрос, но тот не дал ему и рта открыть.
- Я же сказал – не напрягайся, потом все поймешь. А сегодня у нас праздник, верно? И у меня для вас припасено еще немало сюрпризов. Так что давайте выпьем и будем развлекаться.
Тетка покачала головой, прикрыв свою рюмку ладонью.
- Зеркало жалко…
- Успокойся, будет как новенькое, - непонятно ответил Змей и похлопал ее по руке. – Что, и за счастье человеческое с нами не выпьешь?
- Ну, за это, пожалуй, выпью… чуточку… - ответила она дрогнувшим голосом.
Леха посмотрел на тетку. Она улыбалась, но на глазах почему-то блестели слезы.

2010 г.