ГЛАВА ВТОРАЯ. НИКОЛАЙ ФЕДОРОВ
СМЕРТЬ НЕОБЯЗАТЕЛЬНА
ВОЗВРАЩЕНИЕ ЧЕРЕЗ ВЕК
Девятнадцатый век был достаточно щедрым на талантливых людей, на великие открытия и на удивительные прозрения. И если кто-то был в нем не совсем понят и по достоинству не оценен, то следующее столетие все давно уже расставило по своим местам. Со временем вообще многое становится ясно. Лев Толстой, например, был отлучен от церкви, но не отлучен от благодарности потомков и своего места в истории, а вот саму церковь потом отлучили от государства. Федор Достоевский, казалось, так уж перегнул, так нафантазировал со своей «слезинкой замученного ребенка», что его даже называли «нравственным фантастом», а потом - десятки миллионов заплатили уже не слезами, а кровью из-за недопонимания человечеством этой моральной аксиомы: нельзя строить счастье мира на несчастии даже одного человека.
Поразительна сила ума этих и других гениев того времени. Но судьба одного их современника, о котором речь пойдет дальше, еще более потрясающа. Современника, не понятого при жизни и забытого после смерти. Осознание глубины его мысли начинается только сейчас. Это философ Николай Федоров. Им восхищались Толстой и Достоевский, Соловьев и Фет, Брюсов и Пастернак. К нему с почтением относились самые думающие и дальновидные люди, знавшие его лично и изучавшие его труды, но даже они не восприняли в полной мере смелость его идей, его предвидения будущего. Ведь наука только начинала свой ошеломительный разбег, и линия экспоненты ее развития еще только готовилась взмыть вверх – и трудно было даже предположить тогда, как она изменит мир и людей.
Весь двадцатый век прошел, не вспоминая о Федорове, занятый войнами и утопиями. Начался двадцать первый, и после всех изнурительных зигзагов истории, после страшных поворотов, после подъемов и падений, человечество, забираясь очередной раз на новую вершину развития, вдруг обнаружило – Федоров уже там, дожидается нас, спокойно и терпеливо. То, над чем он так давно размышлял, то, к чему звал, вдруг стало понятным и насущным, стало предметом наших сегодняшних дискуссий. Что же это за идеи, которые так тяжело пробиваются к людям и так им непросто даются? Если одним словом, то имя им – бессмертие. Индивидуальное бессмертие личности как неизбежное следствие прогресса. «Смертность человека есть лишь неведение, результат несовершеннолетия, несамостоятельности жизни, находящейся в зависимости от незрячей природы, извне и внутри нас действующей и нами пока неуправляемой, - считал Николай Федоров. Он был убежден, что человек постепенно силой своего разума, силой нарастающих знаний и умений в состоянии будет преодолеть этот, казалось бы, раз и навсегда установленный порядок вещей, остановить этот конвейер смертей, эту «природы вековечную давильню», которая является истинной причиной всех его бед и страданий. И призывал людей объединиться против этого поистине общего врага. Призывал в те годы, когда внять этому призыву - не надеяться только на Бога, а самим засучить рукава - могли лишь единицы. Да кто же он такой, этот мыслитель из прошлого? И роются историки в биографии философа, по крохам собирая сведения о жизни удивительного человека, настолько обогнавшего свое время.
«ИЗУМИТЕЛЬНЫЙ ФИЛОСОФ»
Родился Николай Федорович Федоров в один год с Толстым, в 1828-м, в Тамбовской губернии. Он был внебрачным сыном князя Павла Ивановича Гагарина, а отчество и фамилия достались ему от крестного отца. Статус незаконнорожденного в те времена порождал шлейф моральных и материальных проблем, и данное обстоятельство сыграло немалую роль в формировании мировоззрения будущего философа. Дело в том, что древний род Гагариных корнями уходит к самому Рюрику, а князья Владимир, Юрий Долгорукий и Всеволод Большое Гнездо – его прямые пращуры. И юный Федоров очень чутко ощущал свою ответственность перед всей цепочкой поколений, живших до него. А смерть его деда и потом его дяди добавили ощущение трагичности и какой-то неосознанной щемящей несправедливости от понимания неизбежности потерь: близких, себя, мира. «Смертность, - с болью наблюдал Федоров, - сделалась всеобщим органическим пороком, уродством, которое мы уже не замечаем, и не считаем ни за порок, ни за уродство». Подобное притупленное, обреченное отношение людей к смерти как к неизбежному злу, безусловно, не способствовало борьбе с ней. И с этим положением вещей, казалось бы данным раз и навсегда, он не захотел мириться. Современная исследовательница его жизни и творчества С.Г.Семенова так и написала: «Двадцати двух лет Николай Федоров бросил вызов смерти, такой дерзновенный и окончательный, как никто из смертных за всю историю… И явление этой идеи совпало с резким жизненным, бытовым переворотом, новым выбором: не попадаться в следующую ловушку человеческого жребия, забываясь в автоматизме его исполнения – семья, дети, деньги, успехи по службе, благочинная кончина…». Это очень верно сказано, потому что вся дальнейшая жизнь этого выдающегося русского мыслителя была отдана разработке этой фундаментальнейшей проблемы.
После сдачи экзаменов при Тамбовской гимназии, Федоров начал свою служебную деятельность учителем истории и географии в начальной школе. И именно истории он уделял больше всего внимания как предмету своих постоянных занятий и размышлений. Он применял новаторские методы обучения, что в то время чаще вызывало у начальства резкое неприятие и недовольство. Но периферийная учительская и просветительская работа Николая Федоровича шла параллельно с усиленной работой над созданием новой философии, которая все больше и больше принимала очертания общечеловеческого проекта для будущего. И это было для него гораздо важнее. Проработав почти пятнадцать лет учителем в различных уездных училищах, Федоров пешком приходит в Москву, где сперва перебивается частными уроками и преподаванием, а затем поступает на службу заведовать каталогом в Румянцевский музей. Здесь у него и началось знакомство со многими интереснейшими людьми. Достаточно сказать, что он руководил самообразованием молодого Константина Эдуардовича Циолковского, который лишь спустя много лет понял, какой «изумительный философ» помогал ему советом, тщательно подбирая самые нужные книги, и беседовал с ним, заражая своим оптимизмом и верой.
ИДЕЯ ВАЖНЕЕ АВТОРСТВА
Жил Федоров очень скромно. Он был настолько захвачен открывшейся ему идеей и предан своему призванию, что избрал для служения строго аскетический образ жизни. Федоров поселился в бедной каморке, в питался основном чаем с черным хлебом, спал всего несколько часов с книгами под головой вместо подушки на голом жестком сундуке и почти всю свою небольшую зарплату библиотекаря раздавал нуждающимся. Он считал тягчайшим грехом любую маломальскую собственность и это отношение он распространял не только на материальные вещи, но и на свои мысли и идеи, считая их общим достоянием человечества. Современным создателям интеллектуального продукта, озабоченным защитой своих авторских прав, бегущим чуть ли не после каждой придуманной фразы ее регистрировать и подающим в суд после малейшей не согласованной с ними перепечатки, полным абсурдом покажется категорическое нежелание Федорова подписывать свои труды. Но идея победы человечества над смертью настолько грандиозна, что ее ценность важнее ее авторства. И его главный труд «Философия общего дела» только благодаря усилиям учеников Федорова не остался анонимным.
Избегая всяческой известности и публичности, Федоров наотрез отказывался фотографироваться и запрещал писать его портреты. Едва ли не единственным его изображением остался рисунок художника Пастернака, тайно нарисовавшего его, спрятавшись за стопками книг в читательском зале и потом очень переживавшего (улыбнитесь, сегодняшние папарацци), что нарушил требования уважаемого им человека ради того, чтобы донести до потомков его облик. Поэтому мы сейчас можем полагаться больше на словесные портреты его современников. В воспоминаниях сына Льва Николаевича Ильи Львовича Толстого так зафиксирован образ Федорова: "Это был худенький, среднего роста старичок, всегда бедно одетый, необычайно тихий и скромный. Ходил зимой и летом в одном и том же стареньком коротеньком пальто. У него было такое выражение лица, которое не забывается. При большой подвижности умных и проницательных глаз, он весь светился внутренней добротой, доходящей до детской наивности. Если бывают святые, то они должны быть именно такими. Николай Федорович не только органически был неспособен причинить кому-нибудь зло, но я думаю, что и сам он был неуязвим для всякого зла... Отец (Л. Н. Толстой) обычно пылкий и несдержанный в разговорах, всегда его выслушивал с особенным вниманием и никогда с ним не горячился...".
"Я горжусь, что живу в одно время с подобным человеком" – так однажды отозвался о Федорове Лев Толстой. И это были искренние слова, ведь известно, что граф русской литературы всю свою жизнь находился в постоянном мучительном противоречии того, как он жил, с тем, как он хотел бы жить. Толстой только стремился, только иногда приближался к тому самоотверженному образу жизни, простому и высокому, когда все существование без остатка посвящено служению другим, - а Федоров именно так и жил. Легко, не греша и не мучаясь. Кстати, с таким же уважением и почтением относился к нему и Федор Достоевский, который, раздираемый всевозможными страстями и страдающий от своих болезненных привязанностей, таких, например, как игра в рулетку, только мог мечтать быть настолько независимым от соблазнов и блеска окружающего мира, как был равнодушен к ним Николай Федоров, не потративший ни разу ни единой копейки на развлечения. Такова была преданность философа-подвижника своему предназначению.
«ВЕСНА БЕЗ ОСЕНИ»
Энциклопедические знания и направленность одновременно и в прошлое и в грядущее позволили Федорову по-новому осмыслить роль человека в этом мире. Уже очень многое из того, о чем писал и размышлял философ, стало реальностью. Он говорил о необходимости превращения орудий убийств в орудия регуляции климата и защиты – и всем нам сегодня хорошо знакомы пушки, разгоняющие облака и расстреливающие в горах лавиноопасные места. Даже ядерное оружие уже может стать вместо губительного спасительным, если понадобится уничтожить летящий к Земле астероид. Он писал о необходимости бережного отношения к природе: «Повиноваться природе - значит управлять ею, ибо природа в разумных существах обрела себе главу и правителя» - в наши дни экология уже не теоретическая наука, это, то без чего планета просто погибнет. Федоров утверждал, что пищей скоро будут служить не животные и растения, а искусственно созданная еда, синтезированная из органических веществ. И это уже реально, пусть даже пока только в лабораторных условиях.
Но его пророческие идеи не были предсказанием в духе Нострадамуса, они имели иное происхождение. Он поверил в человека. В то, что его появление имеет для вселенной особенный судьбоносный смысл. А верить в человека – это, значит, верить в его мечту. Потому что основой будущего является мечта. Человек устроен так: ему мало любоваться каждый вечер Луной, ему хочется ее потрогать, походить по ней, а потом, потеряв к ней интерес, потянуться к звездам, после чего, оставив за спиной Млечный путь, устремиться еще дальше. И перестало быть вопросом для Федорова – полетит ли человек в космос? Да не только полетит, а заселит, оживит, приручит, одомашнит, в тапочках будет по нему ходить, шаги измеряя парсеками. Он говорил о полетах в космос. «Природа враг временный, а друг вечный, - делает вывод Федоров. – Истинного познания Земли, этого нашего корабля, род человеческий достигнет лишь тогда, когда человек освободится от крепостной зависимости от Земли, т. е. когда он получит возможность перемещаться в междупланетной среде». В середине девятнадцатого века пишет он эти слова. За сто лет до прорыва в космос, до первого полета человека, по удивительному совпадению носящего фамилию, которую сам Федоров потерял и которую не имел права носить. Ракета Гагарина взмыла по траектории, рассчитанной и предсказанной Циолковским. Первый круг замкнулся. Связь времен способна не только прерываться, но и восстанавливаться!
Но любопытство и стремление людей к познанию не ограничивается только пространством. Страсть к знаниям относится и ко времени: человеку мало знать, что будет завтра или послезавтра, ему хочется знать, что будет и в 22-м веке, и в 23-м, и в 30-м, а помехой тому смерть. Смерть вообще всему преграда: и любви, и счастью, и смыслу. Мечта жить бесконечно долго, жить вечно – это, пожалуй, самая ранняя мечта прорезавшегося первобытного сознания людей. Отсюда и наделенные бессмертием боги. И догадывается Федоров: «Смерть есть свойство, состояние, обусловленное причинами, но не качество, без коего человек перестает быть тем, что он есть и чем должен быть…» И с осуждением говорит о тех, кто «вместо мужественного призыва к борьбе со смертью ребячески советует не смотреть на нее, уклоняться от добросовестного анализа ее причин и следствий… Потому что пока будет смерть, до тех пор будут и страдания, ибо если и возможна смерть безболезненная, то пока человек не перестал быть сыном и братом, пока не утратил чувства родственной любви, он не может защитить себя от скорби по умершим, заглушить ее в себе». Победа над смертью не только возможна, но и неизбежна – это понимание, такое невероятное прежде, в наши дни, наконец, становится естественным и нарастает с каждым днем. И, в первую очередь, среди ученых, причем самых различных специальностей.
Стремительное приближение человечества к бессмертию порождает в обществе новые вопросы и тревоги, неведомые прежде: а не получится ли так, что возможность жить вечно узурпируют сильные мира сего, не достанется ли бессмертие лишь единицам? Вот мнение Федорова: «Верхом же бессмыслицы является представление о возможности бессмертия для некоторых, отдельных личностей при смертности, общей всему человечеству, - нелепость такая же, как вера в возможность счастия некоторых, в возможность личного счастия при общем несчастии, при общей зависимости от стольких бедствий и зол». Но и другие вопросы беспокоят сегодня людей, впервые столкнувшихся с идеей победы над тленом: с возрастом интерес и вкус к жизни постепенно угасает, разве имеет смысл подобное существование? И возражает им Федоров из своего века, что не дряхлость и немощность будут продлеваться (это – абсурд), а - молодость и сила, «для всех откроется ширь, высь и глубь необъятная, но не подавляющая, не ужасающая, а способная удовлетворить безграничное желание, жизнь беспредельную, которая так пугает нынешнее истощенное, болезненное поколение. Это будет жизнь вечно новая, несмотря на свою древность, это весна без осени, утро без вечера, юность без старости». Получается Николай Федоров, в своей бедной съемной комнатенке обдумывал и давал обстоятельные ответы на вопросы, которые начали задавать всерьез только его далекие потомки. Не воспринимаемый современниками, он общался с нами. Будто предчувствуя, предугадывая сложнейшую ситуацию нового времени, человечество заранее запаслось им, его творчеством, его нравственными прозрениями и открытиями, чтоб все-таки пережить нагрянувшие испытания – испытания подступающим бессмертием.
ОБЩЕЕ ДЕЛО
Но Федоров мыслил гораздо шире. Он предлагает вычеркнуть смерть не только из будущего и настоящего, но даже и из прошлого. Вершиной его нравственных идей стало осознание долга человека вернуть к жизни все ушедшие поколения. «Человек есть существо погребающее», ставящее памятники и скорбящее об умерших. И желание возвратить всех живших - естественное чувство человека. «Это воскрешение, - утверждает Николай Федоров, - есть не мистическое, не чудо, а естественное следствие успешного познания совокупными силами всех людей слепой смертоносной силы природы… Природа в нас начинает не только сознавать себя, но и управлять собою; в нас она достигнет совершенства, или такого состояния, достигнув которого, она уже ничего разрушать не будет, а все в эпоху слепоты разрушенное восстановит, воскресит». Ну что, дорогие современники, цивилизованные и гуманные, культурные и имеющие полтора века преимущества перед Федоровым, многие ли из вас способны сегодня согласиться с ним? «Без воскрешения умерших невозможно бессмертие живущих». Многие ли способны понять эту мысль? Вряд ли. Вас уже беспокоят вопросы: а зачем их воскрешать? А как? А где? Что ж… Это действительно непросто. Мало кто еще свыкся с мыслью, что смерть необязательна, а тут уже и о воскрешении говорят. Выглядит сказкой. История терпелива. Это мы торопимся, а ей спешить некуда – вьется себе, то ровной дорогой, то петляя, а то и такие американские горки устраивая, что все с ног на голову переворачивается. Терпелив и Федоров. Ждет себе нас в очередной раз за энным поворотом нашего развития со своей «Философией общего дела», чтоб мы, оглушенные шоком нахлынувшего будущего, вчитываясь в его мысли, чуть легче и чуть скорее с этим шоком справились. «Человеку будут доступны все небесные пространства, все небесные миры только тогда, когда он сам будет воссоздавать себя из самых первоначальных веществ, молекул, атомов, потому что тогда только он будет способен жить во всех средах, принимать всякие формы и быть в гостях у всех поколений – от самых древнейших до самых новейших…».
Литературный критик и искусствовед начала прошлого века Аким Волынский, один из немногих людей того времени, кто проникся идеями необычного мыслителя, так написал о нем: «Федоров – единственное, необъяснимое и ни с чем не сравнимое явление в умственной жизни человечества. Рождением и жизнью Федорова оправдано тысячелетнее существование России. Теперь ни у кого на земном шаре язык не повернется упрекнуть нас, что мы не бросили веками ни мысли плодовитой, ни гением начатого труда…» И еще хочется добавить: Россия уже много лет скучает по высокой общенациональной, и, главное, общечеловеческой идее, такой, которая могла бы по масштабу и по духу соответствовать ее сверхзапросам. И всерьез не напряжет она ни одного мускула и извилины ради какого-то удвоения ВВП или реформирования ЖКХ. И даже ее участие в большой восьмерке выглядит восьмеркой в колесе современных событий. Ну не то это все, не зажечь этим, не вдохновить, не поднять с печи, мелко все это. Мучается Россия, страдает без великой цели и как будто не видит, что она сама уже заготовила эту идею полтора века назад и настояла ее, выдержала уже достаточно в погребах своей истории – идею победы человека над смертью в настоящем и возвращения жизни всем тем, кто ее лишился в прошлом. Это ли не богатырская задача?
Если бы смерть не была «слепой силой природы», она бы ни за что не позволила своему самому страстному неприятелю прожить достаточно долгую жизнь. Она бы забрала его еще младенцем. Пропустила. Умер Николай Федоров в декабре 1903-го от двустороннего воспаления легких в Мариинской больнице для бедных. Этому предшествовало печальное и поучительное событие. В тот роковой день стоял особенно сильный мороз. Федорова это мало беспокоило, ведь он всегда вел аскетический образ жизни и даже зимой ходил в легком пальто, он не привык тепло одеваться и практически никогда не болел. Но на этот раз друзья Николая Федоровича, опасаясь за его здоровье, все-таки уговорили его закутаться в чью-то шубу и идти не пешком, а ехать в коляске. В дороге ему стало очень жарко, он вспотел, и искренняя забота обернулась причиной фатальной простуды.
Похоронили его на кладбище московского Скорбященского монастыря (на нынешней Новослободской улице). В 1929 году могила Федорова в числе других могил, подверглась уничтожению. Кладбище Скорбященского монастыря было стерто с лица земли, утрамбовано под парк и игровую площадку, буквально, по мрачному пророчеству Федорова, обращено в "гульбище". Молекулы и атомы его тела расцепились, рассыпались, перемешались и разлетелись на разные расстояния, входя в новые соединения, становясь травой, землей, воздухом… Замкнулся еще один круг.
Издание трудов Николая Федоровича Федорова началось только после его смерти, в первую очередь усилиями учеников - Н.П.Петерсона и В.А.Кожевникова. Кожевникову Федоров в последние часы жизни передал свои бумаги в наследство и дал согласие на публикацию. Первый том «Философии общего дела» вышел в 1906-м году незначительным тиражом (всего 480 экземпляров) и был распространен в соответствии с волей автора – бесплатно. Второй том появился на свет через семь лет. Третий был подготовлен, но выйти ему было не суждено. Россия к тому времени уже увлеклась совсем иным, далеким от федоровского, сценарием человеческого счастья - построением коммунистического рая, - и идеи Федорова были надолго отложены на потом. И только после выпуска первого общедоступного издания (Москва, «Мысль», 1982 г.) и потом последующих других изданий началось, наконец, постепенное осмысление его философского наследия. Слишком медленное как для информационно стремительного и продвинутого двадцать первого века.