Зловещий сиреневый дым поглощал покинутый город и съедал обесчеловеченные квартиры и детские площадки. Безлюдные улицы ждали в эйфории автомобильных гудков и визжащих шин, но разбитые фары и покореженные коробки передач нагнетающее напоминали о конце. Единственный звук исходил из церкви в центре омертвевшей площади, покрытой ядовито синей плесенью.
Изгой человечества сидел на последнем ряду пустых оцарапанных кресел, вскинув ноги на спинку переднего, и стучал костяшками пальцев по деревянному подлокотнику, отбивая давно позабытую мелодию песни, когда-то так популярной в середине 50-х годов двадцать первого века. Режущее слух эхо отскакивало от священных стен, уцелевших икон, пролетало над пустеющими сиденьями и устремлялось к пирамидальному потолку.
На костяшках появилась красная сыпь, превращающаяся уже в кровь, которая осталась и на шершавой поверхности подлокотника, жадно впитывающем ее. Рука внезапно остановилась, и мертвая тишина опять наполнила церковь. Человек поднес содранные пальцы к губам и языком слизал кровь. Рука, будто мертвая, упала на колени, а человек в изнеможении закрыл глаза.
Неожиданно с его губ сорвались человеческие слова, умершие полгода назад.
- Как поживаешь? – раздался вопрос к молчанию.
Слова вибрацией прошлись по обезвоженным стенам и кинулись к распятию мученика в набедренной повязке и терновом венке на голове.
- Компактно. А что, сегодня утро? – вылетел ответ из тех же искусанных и васильковых уст.
- Не помню. А разве здесь бывает утро?
- Да, нет. Только бездушье. Вчера дождь шел?
- Вроде нет. Здесь только ядовитый туман. А ты видел солнце? Мне показалось, на прошлой неделе я его заметил среди свалки возле магазина «Райн Чилт».
- Не может быть! Скорее всего, это был отблеск разбитой лампы.
- Может быть… Я не уверен. А когда они придут?
- Не знаю. А они обещали?
- Не помню. Они исчезли и больше не возвращались. Кто-то ведь должен был остаться?
- Да. Я.
- И я тоже. Значит нас всего лишь двое?
- Получается так. А кто ушел от тебя?
- Кто?.. Не помню, может быть приснилось, но я держал за руку девочку лет шести. Она широко улыбалась, а потом спросила: «Папа, а когда мы пойдем домой?». Я промолчал, и она тут же расплакалась и обняла меня…
- А где сейчас она?
- Не знаю. Она ушла с остальными. Это, кажется, ее, - произнес человек, открыл глаза и достал из кармана порванной куртки серебряную серьгу в виде божьей коровки.
- Очень красивая. Она ее потеряла?
- Да. Но я ее себе взял на память. Это все, что у меня от нее осталось, если она мне только не причудилась.
- Но ты ведь тоже можешь ненароком потерять. Тогда ты останешься ни с чем.
- Ты прав.
И человек острым концом, не поморщившись и не вскрикнув от боли, проткнул мочку своего правого уха и защелкнул застежку серьги.
- Теперь она всегда будет со мной, - уголки рта слегка поднялись, - а я с ней.
Капля чего-то соленого протекла по щетинистой коже лица.
- Почему ты плачешь?
- Не знаю. Но мне хочется, чтобы они вспомнили о нас и вернулись за нами. Почему мы не ушли с ними?
- А ты хотел этого?
- Не помню. Но сейчас хочу? Мы что – умерли?
- Смотря с какой стороны смотреть… Ты здесь – значит ты существуешь.
- Я сомневаюсь. Может это всего-навсего непробудный сон после смерти.
- Не говори глупостей! Это не сон! Мы остались одни, и нам никто не поможет, не придет за нами! Встань и осмотрись – их нет!! Никого нет!!!
Человек прижал мокрое лицо к коленям и стал напевать ту песенку сквозь зажатые губы. Потом резко остановился, поднялся с кресла, усталой поступью приблизился к распятию и произнес:
- Зачем ты увел их? Где они?! Забери меня к ним. Умоляю!
Он упал на колени, разодрав кожу о тесовые доски пола, и, протягивая руки к деревянному Сыну Божьему, прокричал во всю глотку:
- Дай мне жизнь!!!
Гулкое эхо вылетело из дверей сакрального места и разорвалось на части. Заскрипели старые прогнившие балки церкви, и с грохотом атомной войны упали священные стены, покрывая себя и плесень полугодним прахом, забирая останки погибшего человека себе. И город снова утонул в мертвом сне.
(16 октября 2008г.)