Вечер. Я сидел на кухне съемной на сутки квартиры. Вокруг все было старое, грязное и незнакомое. Кто здесь жил, кто останавливался как я- на ночь…
Голубые бумажные обои, до безузорья затертые там, где прислонялись спины. На кухонных шкафах в ряд стояли разнокалиберные термосы с пестрыми цветами, электрический самовар с огромной пробоиной вместо крана, выцветшие жестяные подносы с хохломской росписью, крупные ракушки с отколотыми краями и еще куча древней утвари, которая бы ни за что не пригодилась ни постояльцам, ни хозяевам. На стене висел плакат с изображением голой лоснящейся мулатки. Стол был накрыт синей клетчатой клеенкой, местами изрезанной, до беловатых волосков ее изнанки, местами прожженной сигаретами. На столе стояла пепельница, полная окурков с ярко-розовой каймой и чашка желтого сахара с вкраплениями пепла.
Я вытащил стакан из жестяного подстаканника, какие обычно бывают в поездах, и налил чая. Из сахарницы в раковину я отсыпал треть испорченного сахара, положил две ложки себе. Прозрачный песок и чаинки вихрем закружились в граненом стакане. Мимо окон проехала машина, свет фар которой, осветил утомленную развратом мулатку. Я понял что уже слишком стемнело и я включил свет. Стало еще тусклее и унывнее. Я посмотрел на часы, было около десяти. В десятом часу собиралась придти хозяйка. Я вытащил из кошелька деньги, начал отсчитывать, меня прервал телефонный звонок, похожий на звон старого будильника. Я снял пухлую пластмассовую зеленую трубку:
-Ало! Ало! Миша? Миша, это бабушка!
Голос был глухой и старческий, каким говорят старушки. Она говорила громко, с придыханием, растягивала слова. Я понял, что будет очень трудно объяснит такой старушке, что я квартиросъемщик, не знаю кто такой Миша и где он находится сейчас, поэтому я просто положил трубку. Второго телефонного звонка не последовало, позвонили только в дверь, я услышал птичью трель и сразу пошел к двери. Вошла хозяйка квартиры. Полная женщина лет сорока в белом спортивном костюме и крупных безвкусных золотых украшениях. Она вела себя очень хозяйственно и предприимчиво. Не снимая туфель, она сразу прошла в коридор, несколько отодвинув меня. Она сделала шаг в комнату, всполошив бамбуковые занавески двери, затем открыла дверь в туалет, ванную, всё оглядела хозяйским видом, потом прошла на кухню. Я за ней.
-Ну, молодой человек, как договаривались, за полные сутки.
Она боялась, что я буду торговаться за эту ночь, что не проведу здесь, поэтому так решительно напирала. Но я отсчитал нужную сумму, отдал ей, она облегченно вздохнула и стала вести себя уже совсем по-другому.
-Я уж и не знаю, что вы на ночь глядя. Переночевали бы все-таки.
-Нет, я решил поскорее уехать.
-Ну что ж, ладно, квартира в порядке, ключи я забираю, дверь захлопните.
Она вышла из кухни в коридор, чтоб взять ключи.
-А, знаете, тут какая-то старушка звонила, спрашивала Мишу, бабушка.
-А, эта…Никак не успокоится.
-А что такое?
-Да раньше жил здесь. Миша её. Лбина двадцатилетняя, наркоман. Тут и умер. А она всё звонит и звонит. И ведь говорили ей сколько раз…Ох…
Хозяйка квартир подошла к зеркалу, поправила пучок желтых волос. Я тоже смотрел в зеркало, через ее плечо и заметил ярко-розовую помаду на ее губах, такую же как на окурках. Она повернулась ко мне, игриво заулыбалась, видимо чего-то там надумав себе, раз я на нее так пялюсь.
-Ну ладненько, я пошла. Вы через сколько уходите? Через полчасика. Ну я пойду.
Дверь за ней захлопнулась. Я подошел к двери и прислушался. Хозяйка квартиры позвонила в соседную дверь. Громкий пропитый мужской голос грубо крикнул:
-Кто?
-Егорыч, тёть Зину позови.
Так же громко послышался вопль Егорыча: «Зинка!», лязг открывающегося замка.
Хозяйка квартиры отдала соседке ключи и попросила проследить за квартирантом, который скоро уйдет.
Я отошел от двери, подумал про себя: Да к чему такая осторожность? Такое внимание? Что здесь брать? Что здесь есть ценного? Я прошел в зал, включил свет, осмотрелся. Ничего особенного. Старая, пыльная, набитая хламом квартира. Фотообои на стене с изображение горного ручья, маленький грязный диван, книжные полки. Я посмотрел на противоположную стену, на ней висели плакаты. Один был большой, черно-белый, на нем был изображен азиатского типа парень, сбоку было подписано крупными желтыми буквами «Виктор Цой». Другие, поменьше, были с белой полосой сгиба посередине, вынутые из журналов, на которых был все тот же человек. Я подошел к книжным полкам, провел пальцем по пыльным корешкам собраний сочинений Гете и Ленина, опустился на колени и ради любопытства открыл шкаф. Он был забит какими-то бумагами, папками, пластинками, кассетами, там же стоял пыльный магнитофон «Электроника» с кассетой внутри. Я достал его, протянул серо-желтый шнур до розетки. К моему удивлению, аппарат работал, пленка зашкваркала, тихо заиграла гитара, запел голос : «Я сижу и смотрю в чужое небо из чужого окна…». Под тихую музыку я достал из шкафа картонную папку, развязал узел из белых веревочек. В папке были тетрадные листы. На листах были стихи, записанные в аккуратные столбцы, над стихотворными строчками стояли латинские буквы : Em, Am, C,D ,Em. Еще было множество газетных вырезок, изображений машин, тигров с открытыми пастями, пухлогубых красавиц. Но больше привлекли мое внимание черно-белые, мутноватые фотографии. В основном, на них были молодые люди, сидящие за столом. Я всматривался в эти нечеткие чужие лица, думал : «Кто они?». Я пытался найти среди них человека, чьи вещи я рассматриваю, но определить так и не смог. Некую ясность внесла фотография двух счастливых, светящихся юностью девушек. На её обороте крупным витиеватым почерком было написано: «Мишеньке от Любаньки и Юленьки». Я положил все на место, кроме белой кассеты, которую я вынул из магнитофона и почему-то положил в карман. На память, что ли? Да что тут вспоминать? Не пойму зачем взял. Только было мне как-то пусто совсем и «не по себе».
Послышался стук в соседней комнате. Завыл ветер, заколыхались бамбуковые дверные занавески, глухо застучали друг о друга. Я сразу понял, что открылось окно. Вошел в комнату, так и было! Окно было открыто, гудел ветер, из окна прожектором бил яркий лунный свет. Я крепко закрыл окно, гул прекратился, бамбуковые бусины перестали трепетать. Повернувшись спиной к окну я «онемел». Холодом обдало все тело, сердце дико забилось.
На тахте, освещенной лунным светом, лежал парень с запрокинутой головой. Одна рука была где-то под его спиной, вторая свисала с кровати. Весь он был опухший, серого цвета. Рот был приоткрыт, губы были отекшие, почти черные. Всего тела не было видно, луна освещала лишь руку, перетянутую толстой махровой веревкой-поясом от банного халата. На руке были выпяченные нити вен и маленькие черные язвочки. Пальцы были согнуты.И я успел рассмотреть набухшие белёсые ногти, вокруг которых образовались черные нарывы.
Шокированный, я сделал такой шаг в лево, что в любой другой момент разорвал бы пополам, но тогда, таким образом я рванул к выключателю света. Свет внес бы ясность, я бы наверняка и точно убедился бы во всем.
Загорелась лампа, включая ее, я задел проклятые гремучие шторы, они отозвались, заставив забиться сердце еще быстрей. Сделав решительный выдох, я посмотрел в угол, где стояла тахта.
И ничего… На ней не было ничего! Ничего! Я моментально перебрал в голове всё. Не пил, не курил, не спал… Нет, я бодрствую… Да, не сплю целые сутки. Померещилось…Показалось такое.
В спешке, вытирая холодный пот, я накинул куртку, схватил свою сумку, приготовленную заранее, быстрым движение открыл замок и уже перешагнул порог, как остановился. Замер. Я чуть отдышался, зашел в коридор и на столик, где среди толстого слоя пыли было чистое пятно от недавно лежавших ключей, положил ту самую кассету, белую кассету, которую взял у хозяина.
Так же стремительно и шумя я выбежал из квартиры, громко захлопнув дверь, быстро спустился с лестницы на пролет, затем снова бежал, не замечая ступенек. Я слышал как там, на верху, звенел замок соседки тети Зины.
Еду в своем поезде, стучат колеса, трясет вагон, я закрываю глаза и ясно вижу, как в бардовом халате и бумажных бигудях, шаркая стоптанными тапками, отопрет ключом соседнюю квартиру, зайдет и выключит свет.