Я вернулся на ферму Блэквуд за час до рассвета, ослабшая душа бесплодных блужданий, и направился в спальню. Кухонный комитет, как называл их Квинн, уже организовал кофе, и было поставлено подниматься тесто.
Я пропустил отъезд Томми. Он оставил мне записку – очень милую и довольно необычную - благодарил меня за то, что я помог духу Патси отправиться в Свет.
Ах, да, я тут же уселся за полюбившийся духами стол, и, выдвинув центральный ящик, в котором, как я знал, после того, как пропал ключ, находилась почтовая бумага фермы Блэквуд, написал письмецо Томми, в котором поведал ему о том, что, как мне видится, он станет выдающейся личностью, свершающей великие дела, и все будут им гордиться.
«Избегай заурядной жизни», - написал я. - «Стремись к прекрасному и великому. Я верю, что этого ждет от тебя ферма Блэквуд».
Жасмин, уже полностью одетая в этот час, с белым передником на синем костюме и шелковой блузке, пришла в восторг от моего почерка. И где это я научился всем этим причудливым узорам и завитушкам, да так быстро вырисовывать их пером?
Почему я так устал, что мне было трудно ответить? Устал, как в ту ночь, когда нашла покой Патси? Действительно ли к добру ушел Джулиан?
Она взяла письмецо, завернула в конверт и заявила, что отправит его с первой же посылкой со всякой стряпней, которую они уже готовят для Томми.
– Ты знаешь, Квинн и Мона будут отсутствовать неделю, - сказала она. – Ты и Нэш – единственные в этом огромном доме, а вы едва притрагиваетесь к тому, что мы готовим, вам так сложно угодить, а если и ты уйдешь, то останется только Нэш, и я выплачу все глаза.
- Что? – спросил я.- Куда отправились Мона и Квинн?
- Кто я, чтобы знать? – спросила она, сопровождая слова преувеличенно недоуменным жестом. – Они даже не попрощались. Это некий джентльмен пришел сюда и сказал, что они ненадолго отлучатся. И это был самый странный человек, которого мне доводилось видеть, кожа такая белая, что напоминает маску. Волосы черные, как смоль и спускаются до плеч, и страннейшая улыбка. Я чуть не испугалась. Проверь в комнате тетушки Куин, когда пойдешь спать. На столе он оставил для тебя записку.
- Этого мужчину зовут Хайман. Он славный малый. Я знаю, куда они отправились, - вздохнул я. – Ты позволяешь мне оставаться в комнате тетушке Куин, пока их нет?
- О, прикуси язык, - сказала она. – Это твое место. Думаешь, я в восторге, что Мисс Мона потрошит шкафы тетушки Куин, рядясь, как царица Савская, только и делая, что разбрасывая по полу лисьи меха и туфли с горным хрусталем? Нисколечко. Ничего, я все приведу в порядок, а ты – отправляйся в постель.
В коридор мы вышли вместе. Я вошел в комнату, мягко освещенную только настольными лампами, и стоял там какое-то время, просто вдыхая духи и удивляясь, как долго я могу продолжать этот спектакль.
Кровать уже была приготовлена для меня. И разложена свежая ночная сорочка из фланели, и, вне всякого сомнения, как они любят говорить на ферме Блэквуд, на маленьком столике меня ждало послание.
Я сел, разорвал пергаментный конверт и обнаружил письмо, напечатанное изящным курсивом.
«Мой дорогой бунтовщик,
Твои дорогие дети ужасно хотели, чтобы я взяла их с собой, и я была вынуждена удовлетворить их просьбу. Ты знаешь, мне совсем несвойственно принимать в свое общество столь молодых. Но есть исключительные причины, чтобы и Квинн, и Мона провели некоторое время со мной, ознакомились с архивами, встретились с другими, кто приходит сюда и уходит, и, возможно, оценили перспективу даров, которые они могут обрести, осмыслить существование, которое им предстоит. У меня твердое убеждение, что опыт их смертной жизни не позволил им обзавестись мудростью, и этот визит ко мне, эти каникулы среди бессмертных закалят их от потрясений, с которыми им еще предстоит столкнуться. Ты прав, полагая, что Мона не осознает сакраментальной силы Крови. Но Квинн не многим превосходит ее в этом, созданный против воли. Другая причина, почему я взяла их с собой, заключается в том, что я стала для них слишком реальной вследствие нашего общения по делу Талтосов, и я хочу развеять вредную мифическую ауру, которая могла окружить мою персону в их юных мозгах.
Здесь они узнают меня такой, какая я есть. Возможно, они смогут принять и то, что основательницей нашего вида является не великая Богиня, а вполне обычная личность, возвеличенная временем и не чуждая свойственным смертным желаниям, со своим видением.
Я нахожу детей исключительно одаренными, и мне не подобрать слов, чтобы выразить свое восхищение как теми успехами, которых тебе удалось достичь с ними, так и твоему терпению.
Я знаю, что мучает тебя сейчас. Я понимаю, даже слишком хорошо.
Но я абсолютно уверена, что ты будешь вести себя в соответствии с самыми высокими стандартами, которого ты сам для себя установил... Твоя моральная эволюция попросту не позволит тебе поступить иначе.
Позволь заверить тебя, что здесь тебе всегда рады. И я бы могла легко устроить так, чтобы и тебя доставили ко мне вместе с Квинном и Моной. Но я знаю, что ты не согласишься.
Теперь ты волен недели проводить в смертном покое, валяться в постели тетушки Куин, снова и снова перечитывать романы Диккенса. Ты заслужил этот отдых.
Маарет».
И вот оно было передо мной, доказательство моего провала с Квинном и Моной и свидетельство восхитительного великодушия Маарет, соблаговолившей забрать их с собой. Найдут ли они лучшего учителя во всем свете, чем она?
На своей манере я дал Квинну и Моне все, что только мог. Но этого было недостаточно. Нет, этого просто было недостаточно. Вероятно, проблема заключалась в том, что Маарет назвала моей «моральной эволюцией». Но я не был уверен.
Из Моны я хотел сделать «совершенного вампира». Но мой план был немедленно сметен силами, научившими меня большему, чем я мог бы кого-либо научить.
И Маарет была права, утверждая, что я бы отказался отправиться в ее знаменитую резиденцию в джунглях. Не для меня это сказочное место с каменными комнатами и увешенными экранами стенами, где наша древняя леди, больше похожая на статую, чем на живое существо, неприметно вершит правосудие вместе со своей безгласной сестрой-двойняшкой. Что же касается легендарных архивов с древними табличками, свитков и рукописей с немыслимыми откровениями, то этих сокровищ я могу также ждать вечно. То, что не может быть открыто миру мужчин и женщин не может быть открыто и мне. У меня нет к этому, ни интереса, ни необходимого терпения.
Меня интересовало совсем иное направление. Я был порабощен фермой Блэквуд, этим затерявшимся на южной стороне уголком, где прозаические вещи представлялись мне самыми драгоценными.
Здесь я чувствовал гармонию. Но, бесспорно, я устал духовно. И это было после моей битвы с Джулианом, но, без всякого сомнения, его больше нигде не наблюдалось.
Я свернул письмо.
Я разделся.
Я развесил свою одежду по вешалкам, как благовоспитанный смертный, облачился в ночную фланелевую сорочку, извлек из-под подушки экземпляр книги, повествующей о маленькой Нелл, и читал, пока солнце не замаячило над горизонтом, угрожая моему сознанию, погружая меня в пустоту и покой.