Дмитрий по большому блату достал трёх ягнят мериносов: две ярочки и одного барашка на племя. Ухаживал он за ними, как за малыми детьми.
Овцы быстро растут, не то, что люди. К зиме баран стал большой и красивый, мощные рога закручены; овцы – помельче, против барана выглядели плюгавенько.
Настала зима. Запорошила всё белым пуховым одеялом. Не один раз баран вышибал дверь сарая, где кроме овец была немудрёная живность. Дмитрию приходилось ремонтировать её, и, в конце концов, он навесил новую, а барану закрыл “вид спереди” фанеркой, которую привязал к рогам. Баран, ничего не видя перед собой, оставил дверь в покое.
Весной на сходке выбирают чабана из желающих, определяют плату.
На лето весь мелкий рогатый скот – овец и коз, выгоняют в общую кошару, которая находится в полутора километрах от села, и только осенью хозяева забирают своих животных.
Который год Геннадий с сыном нанимались пасти мелкий скот.
Дмитрий так с фанеркой и отправил барана в отару. Вскоре баран каким-то образом ото-рвал фанерку и ходил с ней, болтающейся на одном роге, а затем и вовсе без неё. Чабан на это не обратил внимания, мало ли какие причуды у людей!
Как-то поздно вечером Дмитрий услышал стук в дверь.
– Заходите! Не заперто!
Нерешительно вошёл чабан. Вошёл и, перетаптываясь с ноги на ногу, остановился у порога.
– Проходи, коли пришёл. Присаживайся.
Геннадий прошёл и остановился около стола.
– Присаживайся, – повторил Дмитрий, пододвигая табурет.
– Баешь, присаживайся! – начал вызывающе. – Не могу я присесть. Итак кое-как притопал из-за твово аспида барана!
Видя, что разговор принимает неприятный оборот, так как догадался, о чём будет речь, Дмитрий встревожился, и, зная, что Геннадий никогда не откажется от чарки, а выпив, становится сговорчивее и рассказать может всё подробно и складно, не то, что на трезвую голову, вынул из холодильника бутылку водки и поставил на стол два стакана.
У Геннадия заблестели глаза. Он, конечно, не откажется от выпивки, но для того, чтобы не уронить своего достоинства, немного покуражится. С неуклюжим, долговязым увальнем, на пер-вый взгляд кажущимся простачком, надо держать ухо востро. Крестьянской сметки, хитрости и хватки ему не занимать, и, если бы не зелёный змий да лень матушка, он был бы не чабаном, а зоотехником или ветеринаром.
– Да я не за этим пришёл, – показал он пальцем на налитые уже стаканы. – Я пришёл поговорить о твоём баране. Забери ты этого дьявола из отары, а то или он меня жизни лишит, либо я его!
– Давай выпьем, а уже потом о деле. Кто ж о деле говорит, не промочив горла? – примиряюще произнёс Дмитрий, зная, что Геннадий ещё тот любитель выпить. – Ты сядь. В ногах правды нет.
– Да не могу я сесть! – вспылил Геннадий.
– Ну, давай тогда стоя пей, – предложил Дмитрий. – Выпьешь – расскажешь, что у тебя там произошло.
Геннадий с минуту крепился, но наконец, решив, что уже можно выпить, а то, чего доброго, Дмитрий уберёт вожделенную бутылку опять в холодильник. Он выпил, закусил, многозначительно посмотрел на вновь налитый до половины стакан, взял его в руку и начал рассказывать, что его привело сюда в столь неурочный час.
– Так вот, Митрий, забирай свово барана. Он мне своими рогами уж сколь разов изгородку ломал. У меня и жердей нету кошару чинить. Разбежится – и по жердям, жерди трешшат, ломаются. Не успеваю прибивать их! Ведь любую жердину перебивает. Силища у окаянного в рогах огромадная! А сёдня чо умудрил! Послухай, послухай! Токо починил я изгородку, нагнулся, а этот чёрт рогатый будто подстерегал, ждал, значится, момента этого, как даст мне своими рожищами по заду, я летел метра на два, ежели не больше. Чую, вроде хрястнуло чтой то. Ишшо об столб головой треснулся. Ну, думаю, лопнула моя головушка, не соберу черепушки. Хочу встать, весь в кизяке, а не могу: боль адская, будто кто раскалённую сковороду мне к сидячему месту приставил! Подыматься начал, но заметил краем глаза, что твой дьявол на меня летит, роги опустил, ежели тюкнет ишшо разок, не подняться мне никогда. Яшшик для моих костей тода заказывай сразу. Откатился я. Успел! А ён, этот аспид проклятый, рядом со мной промчался, да с таким страшенным топотом, что душа моя в пятки спряталась, хотя я ничо не боюсь; и в токо что отремонтированный забор своими рогами как даст. Искры, поверишь ли, посыпались! Вся работа насмарку! Чо ремонтировал изагородку, чо не ремонтировал! Кое-как поднялся я на ноги, а ён стоит, гад, усмехается!
Говорил Геннадий на местном диалекте, как все старожилы.
– Кто усмехается?
– Да баран твой! Кому ишшо усмехаться!
– Бараны не умеют усмехаться! – попытался Дмитрий смягчить неприятный разговор.
– Я сам видел зловещую ухмылку на морде твово барана, – безаппеляционно заявил Геннадий. Помолчал, чтобы придать словам больший вес, и продолжил, – а теперь я сидеть не то, что на лошади, на подушке пуховой не могу. Так что забирай свово изверга, я его дале пасти не собираюсь!
Несмотря на нескладную фигуру на коне Геннадий всегда сидел как влитой, а сейчас он коня привёл за узду, чего никогда не бывало. После казуса с бараном, ему, пожалуй, до конца сезона придётся, видимо, отказаться от лошади. Скот он допасёт – никогда не бросал пастьбы.
“Сам пасти не будешь, на работе весь день. Коровий пастух не возьмётся, ни в жизнь не возьмётся, и в ограде держать не будешь. Уламывать надо!” – подумал Дмитрий.
– Геннадий! Пасти осталось недолго, а я за него платить буду, как за две головы. Ну, и, – подмигнул, кивнув на бутылку,– не обижу! Попаси до конца. Совет дам, не наклоняйся. Не любит он этого! Ты поосторожней с ним. Зад не подставляй! И лоб, конечно, а то мозги вышибет! Он ведь думает, что ты драться с ним хочешь! Баран, он и есть баран. Какое у него соображенье? Меня он тоже толканул. Зимой дело было. Так я недели две сесть не мог, – проговорился он.
Геннадий насторожился. Что? Минимум две недели не сможешь сидеть?! Не-ет! Такая перспектива ему очень не нравится! Надо отказаться пасти барана, наотрез отказаться, а нет – так заламывать цену, а куда он денется, заплатит!
Дмитрий понял, что коснулся опасной темы, и переменил разговор.
– Ты посмотри, какой он красивый. Порода! На племя брал! Ни у кого таких овец нет. Зарезать, конечно, можно, но жалко. А шерсть какая! Хороша! Руно! Золотое руно! За таким руном, наверное, или Геракл, или Ясон, запамятовал уже, кто из них, в Колхиду ездил. Для шерсти овец брал. Рукавички вязать, носки, ковры класть…
– Ты, Митрий, мне зубы не заговаривай! – осадил Геннадий. – Знаю я твоё руно, задом своим чую! Гришь, недели две болеть будет? А я тютюшиться с твоим руном должен?!
– Не! Оговорился я! Поболит маленько – и перестанет, – решил замять свою оплошность Дмитрий.
– Маленько! – с обидой произнёс чабан. – Мне на коне ездить! А как я в седло сяду?
– Погоди, погоди! – перебил Дмитрий. – Ягнята будут, дам одного! Договорились?
Геннадий задумался.
– Ну, хорошо! Хошь, жердей дам для ремонта кошары, плюс к ягнёнку! – хозяин барана сам предлагал контрибуцию за причинённый ущерб.
Лицо Геннадия посветлело, для видимости он помялся, подумал!
– Такая, видать, планида выпала мне, от твово барана смерть принять! – нарочито сокрушённо вымолвил хитрец.
Дмитрий налил полный стакан водки, пододвинул Геннадию. Тот с удовольствием выпил.
– Ну вот и ладненько. Вот и договорились, – с облегчением уронил Дмитрий.
Шло время, утренние зори торопились разогнать ночную тьму. Чабан почти каждый вечер заходил к Дмитрию, просил жерди, а заодно и подлечиться. Скрипя сердцем, Дмитрий удовлетворял потребности чабана – обещал, а слово держать надо!
“Самогонку не гоню, а водку покупать каждый день, да через день ни один бюджет не выдержит, да и спиться не мудрено, один он никогда не пьёт, хочешь – не хочешь, приходится и мне пить,”– с досадой размышлял Дмитрий.
К концу третьей недели Геннадий постучал в дверь. Дмитрий пригласил чабана присесть.
– Митрий. Я пришёл не пить и не жердей просить. Ну их совсем, – махнул он рукой. – Ты вот чо, продай мне свово барана.
У Дмитрия глаза полезли на лоб от удивления.
– Опять что-нибудь натворил? – в сердцах выдавил Дмитрий.
– Не. Ты не подумай чо плохого. Отличный у тебя баран. Продай его мне. Сколь хошь проси – продай! Не нужон мне обешшанный ягнёнок и платы за пастьбу барана не надо. Продай!
К такому виражу Дмитрий не был готов.
– Что случилось то?
– Геройский у тебя баран! – ещё больше удивил Геннадий.
– Вот те на! То забирай барана, то продай за любую цену! Как это понимать?
– А так и понимай! Шас расскажу, чо сегодня случилось. Еду к кошаре. Зорит. Туман. Ни зги не видно. Подъезжаю к кошаре, а конь храпит, уши напрянул, идти не хочет. Мой пёс, обычно спокойный, зарычал, шерсть дыбом, пригнулся, как для прыжка! Что, баю, за чёрт, николи такого не было! Разглядел в тумане, когда подъехал, овцы в кучу сбились, а часть их из кошары вышла. Ну, думаю, достал меня, чёртов баран. Что ни утро, ремонтируй кошару, а теперь ишшо и овец в кучу согнал. Ободняло малость. Туман спал. Лучше видно стало. И что же я вижу? Оказалось, волк откель-то в наши края забрёл, а в наших краях давно такой напасти не было. Потому и овец ночью не сторожит никто. А чо их сторожить ночью то? Хычников нету, а люди у нас чужого не тронут. Две овцы зарезал, зараза.
Геннадий сделал паузу.
– Наткнулся волк на твово барана – и получил по зубам! Николи бы не подумал, что баран с волком биться будет! А от поди ж ты! В кошаре он толканул разбойника серого рогами, тот и полетел из кошары. Тода твой баран выбил жердину и давай волка месить рогами. Волк издох, а баран стоит подле него, да время от времени боднёт. Я хотел было сгоряча кнутом отходить твово барана – опять жердину выбил, да ишшо и овец разогнал! А увидел мёртвого волка, слез я с коня, хлеба горбушку посолил, дал барану, ён хлеб-то съел, а я его взял за шею и давай целовать, – он показал, как обнял барана, –а ён стоит спокойно, гордо так стоит, принимает как должное. С понятием, значится, баран твой! Апосля отошёл от волка. Меня, стал быть, ждал!
– Я то подумал, ты опять с претензиями… – осторожно начал Дмитрий.
– Продай мне свово барана! – прервал чабан – Чо хошь проси, но продай! – в голосе послышались умоляющие нотки.
– А как твой зад? Не болит уже? – съехидничал Дмитрий.
– Не боись, заживёт! Мне ничо от тебя не надо, барана продай!
– Нет! – отрезал Дмитрий. – Продавать не буду.
Раздосадованный чабан, прихрамывая и кособочась, вышел в темноту позднего вечера.