Она шла вперёд. Голова кружилась, гудели ноги. Примерно раз в полчаса она останавливалась и отдыхала, сидя на корточках, привалившись к серой каменной стене. Садиться не хотелось: под ногами хлюпало, время от времени отдельные ручейки сливались в широкие грязные лужи. Капало с потолка. Коридор тянулся, поворачивал то вправо, то влево, изгибался. Ей казалось, что она блуждает в кишках давным-давно умершего и окаменевшего зверя.
Время от времени в стенах попадались двери – мёртвые, запертые. Заколоченные крест-накрест, с тяжёлыми висячими замками и ржавыми засовами. Каждую такую дверь она пробовала открыть: стучала, дёргала за ручки, пинала ногами.
На руках и коленях после этого оставались полосы трухи и ржавчины.
Она не могла вспомнить, сколько времени уже бредёт по этому коридору, и плохо представляла, как вообще сюда попала. Кажется, сейчас она с трудом могла припомнить даже собственное имя. Мысли путались. Она смертельно устала, она и не предполагала раньше, что можно до такой степени вымотаться. Все силы, какие ещё оставались, уходили у неё на то, чтобы продолжать двигаться. Не останавливаться. Не падать на холодный, грязный пол с маслянистыми лужами. Медленно идти вперёд, с трудом переставляя ноги, раз в полчаса останавливаясь и переводя дыхание.
Снова и снова повторять безнадежные попытки открыть двери, попадающиеся на её пути.
***
– Ну, разумеется, – он вежливо наклонил голову. – Разумеется, я гарантирую результат, настолько, насколько это вообще возможно.
Женщина, сидевшая в кресле напротив, нашла в себе силы улыбнуться:
– Про вас говорят, будто вы способны отыскать чёрную кошку в тёмной комнате.
– Только если она там есть, миледи, – справедливо заметил он.
– А, по вашему мнению, она там есть?
Он пожал плечами, встал и прошёлся по комнате: долго сидеть на одном месте было не в его привычках, его одолевала жажда движения, а разговор затянулся.
– Если девочка до сих пор жива, то шансы на то, что всё закончится благополучно, весьма высоки.
Его собеседница прерывисто вздохнула.
– К делу, – сказал он, не давая ей снова расплакаться. – Покажите то, что вы принесли.
Дама достала из складок одежды небольшую серебряную шкатулку и раскрыла её. В шкатулке обнаружились тонкое колечко, прядь светлых волос, носовой платок, перчатка и зеркальце.
– Перчатка годится, волосы ещё лучше, а всё остальное забирайте, – он вынул и отдал ей лишнее, закрыл шкатулку и опустил в карман плаща. – Я надеюсь вернуться к вам с добрыми вестями, миледи.
– Скажите, почему вас называют Шутом? – спросила она, внимательно глядя ему в глаза, словно от его ответа зависело что-то важное.
– Потому что шут – это тот, кто нарушает установившийся порядок, – ответил он без улыбки.
***
Перчатка была, в общем, не нужна, хватило бы и волос – но Шут привык всегда иметь запасной вариант.
Он внимательно оглядел комнату, подбрасывая на ладони медную монетку, истёршуюся в кармане, потерявшую запах дома, пропитавшуюся сутью хозяина – его, шутовской, сутью. Положил монетку на полку над камином. Взял с той же полки ониксовую статуэтку собаки, сунул в карман. Подумав, отвинтил от дверцы книжного шкафа ручку и положил туда же.
Потом Шут достал из серебряной шкатулки прядь волос, перехваченную синей ниткой, повертел в пальцах, заставив кончик пряди распушиться. Всё это время он не переставал двигаться: кружил по комнате, в задумчивости меряя её шагами. Остановился возле книжного шкафа – того самого, без ручки.
Склонив голову, прислушался, кивнул, открыл дверцу и шагнул вовнутрь.
***
Она не потеряла сознания, не упала от усталости и не поддалась панике.
Коридор закончился. Теперь она стояла на пороге тёмного – очень тёмного – и очень большого помещения, потолок и стены которого терялись во мраке, недоступные взгляду. Устье коридора дышало холодом, она только теперь поняла, что ужасно замёрзла. Пол впереди поднимался и становился суше, грязь исчезла, серые плиты, насколько хватало взгляда, были чистыми, лишь слегка припорошенными пылью. Она задалась вопросом: а почему, собственно, в коридоре было относительно светло, без ламп и окон – и решила, что на самом деле ей это неинтересно. Ей хватало более насущных тем для размышлений.
Например, как долго она ещё сможет продержаться на ногах, без воды, еды и отдыха.
Темнота казалась неприятно осязаемой. Углубляться в неё не хотелось. Кто знает, что может там бродить – мелькнула мысль, напугавшая девушку меньше, чем она того ожидала.
Поразмыслив, она пошла направо, слегка касаясь пальцами стены, осторожно пробуя ногой пол перед тем, как сделать шаг. Слабый отсвет коридора некоторое время был виден позади, потом побледнел и погас. Усталость сразу же навалилась сильнее, словно темнота высосала у неё последние капли сил.
Почему бы и нет, подумала она. Здесь тепло и сухо. Медленно развязала плащ, расстелила его на полу, опустилась, практически упала, и мгновенно заснула.
Ей снились сны. Калейдоскоп мест, в которых она ни разу не бывала, и о которых даже не слышала, соединённые паутиной коридоров – сейчас, во сне, двери послушно открывались, пропуская её. В какой-то момент она оказалась дома, в том самом месте, откуда всё началось, и ощутила мгновенную волну облегчения с лёгкой ноткой разочарования: ничего не было, все её блуждания оказались иллюзией, на самом деле ей не хватило храбрости ступить в неизвестность. Но в этот момент она увидела себя саму, стоящую перед верёвочной лестницей, которая уходила вниз, в глубокую скальную расщелину и исчезала в клубах тумана, – увидела себя, делающую шаг, затем другой, вперёд, и вспомнила, что всё-таки решилась, и благодаря этому от дома её сейчас отделяет долгий, долгий путь…
Проснувшись, она не сразу поняла, где находится. Ничего не изменилось за то время, пока она спала: глубокая, чернильная тьма без малейшего просвета, шероховатый пол и такая же стена.
Вот теперь, когда усталость немного отступила, паника нахлынула так, что стало трудно дышать.
Хотелось пить. И есть. Ломило всё тело. Она завернулась в плащ, скорчившись на полу, и заплакала. Тихие всхлипы подхватило неожиданно гулкое эхо, темнота наполнилась вздохами, и желание плакать тут же пропало, вытесненное страхом. Девушка прислушалась. Вздохи и всхлипы продолжались, хотя теперь она молчала. Она закрыла уши ладонями, сосчитала до десяти и открыла снова. Шорох. Шёпот. Приближающиеся шаги?
Она осторожно, на цыпочках, заскользила вдоль стены в надежде, что когда оно (чем бы оно ни было) найдёт в темноте то место, откуда донёсся плач, её уже там не будет. Возможно, оно так же слепо в темноте, как и она. А может, там вообще ничего нет, и она слышит только своё воображение.
Что-то налетело на неё: большое, живое, тёплое, обхватило и стиснуло, она зашлась криком, забилась, стараясь вырваться.
– Тихо, – сказала темнота над ухом, и руки, сдавливавшие плечи, слегка встряхнули девушку. – Не кричи, всё уже, всё.
– Кто.. вы? – на выдохе, осипшим после вопля голосом, прошептала она.
– Считай, что я – рецепт по избавлению юных леди от неприятностей, в которые они попали по собственной глупости. Меня зовут Шут.
Вокруг по-прежнему было темно, хоть глаза выкалывай – несмотря на банальность подобного высказывания, оно кажется единственно уместным, когда нельзя разглядеть даже кончиков пальцев, поднесённых к собственному лицу.
Чиркнула спичка.
Человек, стоявший рядом с ней, был высок, выше девушки больше чем на голову, так, что её нос утыкался ему в грудь. На этой самой груди висело множество цепочек, качались медальоны, бусины и какие-то металлические побрякушки, казавшиеся в пламени догорающей спички серебряными.
Одежда Шута различалась цветом от тёмно-серого до глубоко-чёрного, словно его вытащили из чёрно-белого мира в цветной, позабыв при этом раскрасить. На плечах – тяжёлый плащ, на ногах высокие ботинки. Светло-серые глаза, ярко блестящие на смуглом лице. Длинные тёмные волосы, небрежно заплетённые в десяток косичек, свисавших на спину. Усмешка.
Спичка погасла.
– Будем знакомы? – снова раздался голос из темноты. – Насколько я понимаю, ты Эмма. Весьма рад встрече.
***
Горел костёр. Огонь высвечивал пятачок серого пыльного пола и часть серой стены. У костра сидела, кутаясь в плащ, Эмма, и ела бутерброд. Бутерброд нашёлся в одном из многочисленных карманов Шута. Топливо для костра – что-то, напоминавшее фиолетовые угли, горевшие ровным, почти белым пламенем – было извлечено оттуда же.
– Итак, ты Эмма, – заговорил Шут, дождавшись, пока она закончит есть. – Твоя мать имеет достаточный вес в своём феоде для того, чтобы воспользоваться моими услугами. Тебе шестнадцать лет, ты сбежала из дома. Это то, что мне известно. Хотелось бы восполнить недостающую информацию. Я заинтригован. Зачем ты ввязалась в столь рискованную авантюру?
Эмма отвела взгляд от костра и посмотрела на Шута. Точнее, попыталась посмотреть – перед глазами поплыли цветные пятна. Глядя на эти пятна, она произнесла:
– Я хотела найти своего отца.
– Звучит чересчур патетично, – сказал Шут. – Мне кажется, что ценность семейных уз несопоставима с ценностью жизни. И что такого особенного в твоём отце, что тебе понадобилось его отыскать?
– Мне хотелось узнать, кто он.
– Ну же? – поощрил её Шут.
… Она ни разу не видела своего отца. Собственно, её мать была знакома с ним всего семь дней, хотя до сих пор пребывала в уверенности, что это были самые счастливые семь дней в её жизни.
– Он пришёл из ниоткуда, – сказала Эмма, глядя на Шута пристально. – И потом исчез, так же неожиданно, как и появился.
– Такое случается. Мне и самому доводилось неожиданно появляться и исчезать, – пожал плечами Шут.
– Нет, – уверенно качнула головой девушка. – Ты – не он.
– В данном случае, ты совершенно права.
– Но он был бродягой. Умеющим проходить сквозь двери, – сказала Эмма.
Подняла голову и закончила, с явным укором в голосе:
– Как и ты.
– Это случается, – повторил Шут. – Я по-прежнему не вижу для тебя причин желать с ним встречи.
– Я искала его, – произнесла Эмма, снова уставившись в костёр, чувствуя, как по-детски беспомощно и глупо звучат её слова в этом странном тёмном месте, – потому что я тоже хотела научиться. Бродить в межмирье. Проходить сквозь двери.
– Девочка, – очень мягко сказал Шут. – Научиться этому нельзя. С этим нужно родиться.
Он замолк на полуслове, и приподнял брови.
– Значит, ты считаешь, что именно так и произошло?
Эмма кивнула, так резко, что дрогнуло пламя костра:
– Мне снились сны, – сказала она с вызовом. – Коридор. Двери. Такие же, как…
– … Как ты потом увидела в реальности, – хмыкнул Шут. – Эмма, разреши мне выразить разочарование твоими умственными способностями. Обладая подобным талантом, ты никому ничего не сказала? Ты сунулась одна в лабиринт межмирья, просто потому, что твой отец, возможно, был бродягой, и ты увидела несколько снов??
Девушка молчала, глядя в сторону.
– На твоём месте, – вздохнул Шут, – я бы рассказал всё матери. Пусть она найдёт тебе учителей. Обладающих опытом. Со временем у тебя есть шанс стать при дворе звездой первой величины. Чем Дверь не шутит, даже хозяйкой собственного феода. Способности проходящих дорого стоят.
– А ты бы взял меня в ученицы? – спросила Эмма.
Шут посмотрел на неё, склонив голову на бок. Потом перегнулся через костёр, взял её за подбородок, и ещё раз посмотрел прямо в глаза.
– … Нет, – сказал он наконец. – Ты – не мой профиль. Если честно, – добавил он слегка извиняющимся тоном, – я вообще не вижу в тебе способностей.
– Вот и они так говорили, – ответила Эмма угрюмо.
… Сны о дверях Эмма начала видеть в тринадцать лет. Она прекрасно понимала, что они означают, и обрадовалась, как сумасшедшая. Она хотела сказать матери, на самом деле, хотела, но как раз в это время в их феод забрёл бродячий музыкант.
– Скрипач? – поинтересовался Шут.
– Флейтист, – ответила Эмма. – Дудочник.
… Она пришла к музыканту и попросилась в ученицы. Тот отказал: не смог разглядеть в девушке таланта. Но объяснил, что профиль значит для проходящих очень и очень многое, и, вполне возможно, Эмме повезёт с другим учителем.
– Сколько их было всего?
– Четверо, – сказала Эмма шёпотом. – Четверо, считая тебя.
– Понимаю, – ответил Шут после длинной паузы. – И ты надеешься, что тебе повезёт с одним из оставшихся трёх типов?
– Я хотела найти своего отца, – напомнила ему Эмма. – И узнать точно.
– В этом есть определённая логика, – согласился Шут. – Но позволь напомнить тебе, что ты собралась бродить даже не по незнакомым феодам – по межмирью! Поиски ветра в поле представляются мне намного более перспективными, чем поиски в межмирье никому не известного бродяги неизвестного профиля.
– Но он же мой отец! Значит, если у меня есть способности, я могла бы!
– В принципе, – задумался Шут, – при определённых условиях… Да нет, что я говорю. Даже если у тебя, в добрых традициях сентиментальных историй, сохранилась какая-то вещь, напоминающая об отце, за шестнадцать лет она выдохлась, и самая лучшая ищейка не сможет найти к нему дорогу.
– А ты – лучший? – уточнила Эмма.
– Да, – без малейшей скромности признал он.
– Тогда помоги мне.
– Я же сказал, это невозможно. Шестнадцать лет удерживать запах может только часть тела или кровь. Даже волос уже недостаточно.
– Но можно считать, что я в какой-то степени и есть его кровь? – неуверенно сказала девушка.
– В очень малой степени, – ответил Шут.
Подбросил в костер ещё один кусок угля, и снизошёл до объяснений:
– Ты – не вещь. Ты самостоятельная личность, и твой собственный запах забивает запах крови твоего отца. Вероятность успеха минимальна.
– Но такая вероятность есть?
– Сумасшедшая идея.
– Но мы можем хотя бы попытаться?
– Мы? – переспросил Шут, с таким сарказмом в голосе, что Эмме тут же захотелось провалиться сквозь землю.
Тем не менее, она кивнула.
– У меня договор с твоей матерью, – заметил Шут. – Я обещал вернуть тебя домой.
– Ты и вернёшь. Только сначала мы попробуем, просто попробуем отыскать моего отца.
– У меня нет времени на подобные развлечения.
– А могу я, – со внезапным вдохновением спросила Эмма, – тоже заключить с тобой договор?
Шут хмыкнул.
– Ты хочешь купить мои услуги?
– Да.
– Допустим, – помолчав, ответил он. – Мне нужно подумать. Но, допустим.
– Так какой будет цена? – осторожно произнесла Эмма, спустя минуту, в течение которой Шут сидел неподвижно, прикрыв глаза, и подбрасывал на ладони какую-то яркую безделушку – монетку или брелок, она не могла разобрать.
– Считай, что я работаю в долг, – сказал Шут. – Сочтёмся со временем.
***
Этот коридор был светлым и чистым. Вдоль стен шли разноцветные провода. С потолка свисали лампы, некоторые даже горели. Шут шёл, поглядывая по сторонам, и вертел в пальцах всё ту же монетку-брелок. Они свернули в какой-то проход, потолок стал ниже. Потом откуда-то вынырнули в длинную галерею, в стенах которой были окна, доверху засыпанные снегом. Сквозь окна пробивался тусклый дневной свет.
В конце галереи была лестница, уводившая вниз, под землю.
– Куда мы идём? – не выдержала Эмма.
– Ну, – отозвался Шут, – куда-то мы да идём. И это главное.
– Почему?
– Тебе понравилось то место, где я тебя нашёл? – спросил он насмешливо.
Эмма промолчала: ответа явно не требовалось.
– С кем ты ещё не беседовала насчёт своих возможных талантов? Кого осталось проверить?
– Художников, – ответила Эмма. – Словесников. И ключников.
Шут немного подумал.
– Второе можешь смело исключить. Ты ведь встречалась с флейтистом, а это почти одно и то же, он бы непременно почуял талант, близкий собственному. Ключники… Их можно попробовать. Они чем-то похожи на ищеек, но попробовать стоит.
Галерея закончилась широкой аркой, разделявшийся на три прохода. Шут свернул в левый. Коридор стал уже. То справа, то слева стали попадаться ниши и проёмы.
– А как же мой отец? – напомнила Эмма.
– Этот вариант мы оставим напоследок.
Монетка-брелок выпала из руки Шута и, звякнув, покатилась вправо. Шут остановился, подобрал её и внимательно осмотрел проём перед собой. Отошёл, выдохнул и резко толкнул стену, в которой с трудом угадывались замазанные несколькими слоями краски очертания двери.
Это и впрямь была дверь. И она открылась.
Они вышли на площадь. Городскую площадь, по которой бродила гигантская стая голубей, самая большая, которую Эмма когда-либо видела в жизни. Впрочем, если быть честной, она вообще редко видела голубей: в их феоде такие птицы почти не встречались. И уж тем более, не бродили стаями по городским улицам. Их ловили и ели, считая деликатесом.
Эмма сглотнула, почувствовав голод.
Шут направился вперёд, от его ног с хлопаньем крыльев разлетались голуби. Рядом с фонтаном сидела девушка, на расстеленной на земле тряпке – когда-то давно, в прошлой жизни, бывшей довольно-таки нарядной юбкой.
– Привет, Ди, – поздоровался Шут. Девушка подняла голову.
– А. Это ты.
– Погляди сюда, – он дёрнул Эмму за рукав.
Ди поглядела. Глаза у неё были чёрными, а щёки бледными.
– Симпатичная, – одобрила она Эмму. – Ты всегда предпочитал блондинок.
Несмотря на странность ситуации, Эмме стало приятно.
– И всё? – уточнил Шут.
Эмма с лёгким злорадством отметила, что он, кажется, самую малость смутился.
– И… всё, – подтвердила Ди. – Это просто девочка.
– Ты точно уверена?
– Ну, – задумалась Ди, потом порылась в складках юбки и вынула маленький колокольчик.
Шут присвистнул. Эмма ахнула: безделушка была удивительно красивой.
– Позвони в него, – велела Ди.
Эмма бережно взяла колокольчик – хрупкий, кружевной, сиявший на ярком солнце. Тряхнула рукой.
Звон был чистым, мелодичным и глубоким. Эмма почувствовала, что он затронул что-то в самой глубине её существа. Тряхнула ещё раз. На глаза навернулись слёзы. Воздух, казалось, стал вкуснее, а солнце – ярче.
Несколько прохожих обернулись на звон, и Шут помахал им рукой: всё в порядке.
– Это прекрасно, – сказала Эмма.
Шут и его подруга посмотрели друг на друга.
– Ну, я же говорила, – произнесла Ди. – Это просто девочка.
– А что, – осторожно спросила Эмма, – должно было случиться?
Ди забрала колокольчик. Покачала его на ладони, нежно взяла двумя пальцами – почему-то, большим и мизинцем – за петельку.
В небо взлетел чистый, глубокий звук.
А потом его заглушило хлопанье крыльев. Голуби опускались. Они садились рядом с Ди – на плечи, под ноги, на юбку, на бортик фонтана. Один уселся на плечо Эммы, другой попытался устроиться на голове у Шута, но тот согнал его взмахом руки. Птицы не курлыкали и не били крыльями – просто летели к девушке с чёрными глазами, словно железные опилки, притягиваемые магнитом.
Все до одного, какие были на площади.
– Пойдём, Эмма, – сказал Шут, и направился в сторону, осторожно переступая через голубей.
***
– Она музыкант, – сказала Эмма.
Они сидели за столиком в уличном кафе, под ярким полосатым зонтиком.
– Угу, – ответил Шут.
Ничего более членораздельного он ответить не мог, так как в настоящий момент запихивал в рот солидную порцию спагетти.
– А я уже встречалась с музыкантом.
– Угу.
– Так зачем же было устраивать проверку?
– На всякий случай, – сказал Шут, слегка невнятно. – Мало ли, с кем тебя свела судьба в предыдущий раз.
По улице проехал автомобиль, большой и красный. Эмма заворожено проводила его взглядом.
– Я их только на картинке видела, – вздохнула она.
– Угу, – ответил Шут.
Он достал из очередного кармана очередную штуковину, и сейчас увлечённо тыкал в неё ногтем указательного пальца.
– А это что?
– Мобильный телефон, – сказал он. – Не уверен, что ты знаешь, что это такое.
– Знаю, – оскорбилась Эмма. – Только у нас они не работают.
– Расскажи мне о вашем мире, – попросил Шут, проглотив спагетти. – Разве это такое уж плохое место, что ты сбежала оттуда?
– Нет, – ответила Эмма. – Это хорошее место.
…Скалы, изрезанные расщелинами, на дне которых постоянно клубится туман. Подвесные мосты, и каменные арки, и лестницы, вырубленные в мягкой породе. Лабиринт пещер и сплетающихся коридоров: город. Улицы, освещённые факелами и стеклянными фонарями, горящими дни и ночи напролёт. Городская площадь в гигантской скальной каверне, потолок которой можно разглядеть высоко вверху только тогда, когда по случаю большого праздника запускают фейерверки. Фейерверки, как и многое другое – товары из иных мест, их привозят торговцы и обменивают на серебро и металл.
Глубокие шахты, в которых добывают то самое серебро.
Подземные озёра, холодная вода которых светится мягким серовато-синим светом.
Птицы: маленькие пещерные совы, которых можно приручить, если быть терпеливым и ласковым. Дикие голуби, которые гнездятся снаружи, искусно пряча гнёзда от горных кошек и людей.
Мягкая, пахучая трава на плато. Небо, вечно покрытое тучами. Солнце, как праздник, дождь, как событие. Туман, туман, туман…
– Ты здорово рассказываешь, – похвалил Шут.
Эмма вздрогнула и очнулась.
Мимо по улице проехала ещё одна машина, на этот раз, белая.
***
Выйдя из кафе, они свернули в узкий переулок, спустились по каменной лестнице, которая закончилась у высокой, глухой стены. Шут рассеянно перебирал длинный переплетенный шнурок. Эмма поймала себя на чувстве острой, глубокой зависти к нему. И к Ди. И к другим таким же, которые ходят в межмирье, едят спагетти в кафе, звонят по телефонам и, может быть, даже катаются на больших красных автомобилях. В то время как она за шестнадцать лет, проведённых в своём феоде, даже солнце видела изредка.
К стене была прикручена металлическая лесенка. Шут внимательно оглядел её, прикоснулся к перилам. Поморщился, увидев на ладони грязь, и начал подниматься. Эмма последовала за ним.
Наверху был ветер, но, в общем, стоять на стене оказалось не трудно и не страшно, в ширину она была не меньше трёх шагов. Шут покачал шнурком из стороны в сторону и решительно двинулся налево.
– И-и, раз, – сказал он, делая очередной шаг.
И за ними захлопнулась дверь…
…входная дверь. Шут и Эмма оказались в прихожей чего-то, что вполне могло бы быть дворцом. Какой-то господин с портфелем налетел на Эмму, открыл рот, моргнул и извинился. Шут потянул её за руку и отвёл в сторону, чтобы освободить проход.
Людей кругом было много. Большая часть была одета нарядно, но попадались отдельные экземпляры, разряженные чуть ли не в лохмотья. Мимо гордо прошествовала дама в чёрной коже и цепочках. Цепочки при ходьбе мелодично звенели.
– Где мы? – спросила Эмма.
Вместо ответа Шут ткнул пальцем наверх, где пылились крупные золотые буквы ТЕАТР.
– Мы пойдём на представление? – Эмма, в принципе, была готова и к такому повороту событий. Голова у неё шла кругом. Способность удивляться временно взяла отпуск.
– Нет, – сказал Шут, и нырнул в незаметную боковую дверцу.
Дальше опять был коридор, длинный и узкий. Коридор привёл их в крохотную комнатку – судя по скошенному потолку, комнатка располагалась то ли под остроконечной крышей, то ли под лестницей.
– Добрый вечер, – раздался надтреснутый голос, и навстречу им с кровати поднялся высохший старичок с пронзительно голубыми глазами.
– Рад тебя видеть, – поприветствовал его Шут.
– Ты давно не захаживал.
– Зато я пришёл не с пустыми руками, – с достоинством отозвался Шут, роясь в карманах.
– Я обожаю, когда он это делает, – обратился старичок к Эмме. По-моему, он способен достать оттуда всё, что угодно, от меча короля Артура до живого котёнка.
Эмма весьма смутно представляла, кто такой король Артур, но общую мысль уловила и кивнула.
В этот момент Шут выудил небольшой свёрток и с поклоном передал его старику. Эмма деликатно отвернулась, но старичок и не подумал прятать подарок: он немедля высыпал содержимое свёртка на стол и восхищённо заохал. Там были инструменты – небольшая стамеска, долото и рубанок. На неискушённый взгляд Эммы, очень неплохие. Хозяин дома, судя по всему, разделял её мнение, потому что рассыпался в благодарностях:
– Я так давно, – бормотал он растроганно, – а времени всё нет, и вот теперь, когда наконец-то появилась возможность…
– У меня есть одно дело, – встрял Шут в благодарственный монолог. – Нам нужно проверить вот эту юную леди на способности ключника.
Старичок поднял брови, склонил голову и посмотрел на Эмму уже знакомым ей долгим взглядом. Похлопал себя по груди, достал очки с дужкой, замотанной бечёвкой, надел их и посмотрел ещё раз.
– Мне кажется, – неуверенно начал он, – что-то есть, но совсем чуть-чуть. Впрочем, сейчас узнаем.
Он нырнул под кровать и некоторое время чем-то там гремел. Вылез, держа в руках пыльную коробочку. На ней золотой краской была нарисована закорючка, напоминавшая молнию. Старик открыл замок и подал коробочку Эмме.
Внутри, на выцветшем розовом (когда-то малиновом) бархате, лежал резной ключ. Эмма неуверенно взяла его в руки и чуть не выронила – он оказался ужасно тяжёлым. Неужели золото, поразилась девушка.
С ключом в ладони, она вопросительно подняла глаза и посмотрела на старика.
– Эммм… вы ничего не чувствуете? – вежливо спросил тот.
Она покачала головой.
Старичок взял её за руку и провёл в угол, к небольшой дверце из потемневшего дуба – той самой, через которую они с Шутом сюда попали. Дверца была искусно украшена резными кукольными рожицами и фигурками. Должно быть, хозяин комнаты развлекался на досуге.
– Ключ, – сказал он, – это символ. Квинтэссенция. Представьте себе, что за этой дверью – ваша мечта, что-то хорошее, что-то волшебное. Место, которое создано именно для вас. И откройте дверь.
Девушка неуверенно вложила ключ в замочную скважину.
Ключ застыл. Ни вправо, ни влево поворачиваться он не желал.
– Мне очень жаль, – развёл руками старичок.
***
– А обычные люди могут ходить в межмирье? – спросила Эмма.
– Да, – ответил Шут. – Иногда. Если им очень, очень повезёт.
Сейчас они шли по огромному парку (в который попали, выйдя из заколоченных дверей сторожевой будки у ворот). Восходило солнце, тут было раннее утро. Эмма попробовала сообразить, какое время сейчас должно быть у неё – пора ужинать, ложится спать или, напротив, вставать – и потерпела сокрушительную неудачу.
– Например, они могут найти дверь, – продолжил Шут. Устойчивую дверь, которая ведёт сквозь стабильный проход, и соединяется с другой такой же устойчивой дверью. В принципе, некоторые места мира соединены не в реальности, а как раз стабильными проходами в межмирье. И никто даже не замечает.
– Мой отец…. мог быть, – Эмма говорила, делая паузу после каждого слова, – обычным человеком?
Шут пожал плечами.
– Мы пришли, – сказал он, кивнув вперёд.
На скамейке спал мужчина. Эмма невольно отдала должное его обстоятельности: скамейка была тщательно застелена газетами. В качестве одеяла спящий использовал шубу, явно знавшую лучшие времена, на память о которых местами всё ещё оставались клочки невылезшего меха.
Шут без особых церемоний потряс его за плечо.
– Изыди, смертный, – буркнул спящий, делая попытку перевернуться на другой бок.
Шут потряс его ещё раз.
– Уйди по-хорошему, – предупредил спящий.
– Это я, болван, – ласково сказал Шут, одновременно отвешивая лежащему на скамейке хороший пинок под рёбра.
Тот издал нечленораздельный звук, нечто среднее между ругательством и стоном, и открыл глаза.
– А, это наш друг в колпачке с бубенчиками. Так бы сразу и сказал.
С этими словами обитатель парка перевернулся и шустро вскочил на ноги.
– А вот ваши прекрасные глаза мне не знакомы, – уверенно сообщил он Эмме. – Я мог бы их нарисовать, если угодно.
– Ни в коем случае, – обаятельно улыбнулся Шут, продемонстрировав комплект зубов, которому бы могла позавидовать акула. – Пойдём, Лео, мне нужна твоя помощь.
Оставив газеты устилать скамейку, Лео королевским жестом накинул на плечи шубу и устремился за Шутом. В глубине парка обнаружилась поляна, в центре которой вопиюще нелогичным образом красовался канализационный люк. Лео ловко поддел крышку люка ногой и нырнул вовнутрь. Шут и Эмма последовали за ним.
Внизу обнаружилось помещение, которое, при определённом напряжении воображения, могло сойти за жилую комнату. Или – при значительно меньшем напряжении воображения – за свалку разнообразных отходов деятельности нескольких кустарных мастерских.
На полу лежал продавленный матрас, в углу стоял самодельный деревянный стол и рядом с ним – два пластиковых табурета. На матрасе, на столе, на табуретах и на полу громоздились кучи разнообразных странно выглядевших вещей. Рулоны бумаги и металлические детали неясного назначения. Вёдра с порошком и банки с красками. Сваленные грудой холсты, частично натянутые на рамы. Один угол занимала сложная конструкция из разноцветных трубок и трубочек, затейливо переплетающихся между собой. В другом расположилась груда камней, когда-то бывшая скульптурой. Из груды торчала каменная рука, растопыренные пальцы которой были приспособлены под вешалку для тряпья. На стенах развешаны рисунки, плохо различимые в полумраке.
– У меня здесь уютно, – пояснил Лео Эмме, заметив, что она осматривается. – Но летом я предпочитаю спать на воздухе. Там легче дышится.
– Друг мой, боюсь, что даже на фабрике по производству стирального порошка дышится легче, чем в твоём логове, – прогундосил Шут сквозь зажатый нос.
Резко пахло красками. Масляными красками, и растворителем, и спиртом, и какими-то совсем уж ядовитыми парами. Эмма закашлялась и прикрыла рот рукавом.
Лео гостеприимно стряхнул с одного из табуретов то, что на нём было навалено, и поставил перед Эммой. Шут, которому табурета не досталось, с сомнением оглядел матрас и предпочёл опуститься на корточки.
– Всё развлекаешься? – поинтересовался он, выцепляя из груды мусора перед собой конструкцию, похожую на стрекозу из дерева и металла, с крыльями из туго натянутой ткани.
– Это не развлечение, – поморщился Лео. – Это тяжкий труд. Ты представить себе не можешь, с чем приходится сталкиваться человеку, желающему построить мало-мальски сложный аппарат в мире, понятия не имеющем об электричестве.
– Если тебе так дорог прогресс, обосновался бы в каком-нибудь высокотехнологичном месте.
– Мне дорог прогресс, – признал Лео, – но я не могу выносить варварские художественные вкусы этих так называемых высокотехнологичных миров. Почему-то, чем развитее цивилизация, тем безумнее полотна, которые она признаёт гениальными.
– О, да, – согласился Шут. – И, конечно, в том веке, который выбрал для себя ты, единственно верная и правильная школа живописи!
– Именно так, – сказал Лео безмятежно, с ангельской улыбкой.
Увлечённая их спором, Эмма несколько опрометчиво забыла о ядовитой атмосфере комнаты, и глубоко вдохнула – за что была наказана новым приступом кашля.
– Ах, да, – вспомнил о ней Шут. – Мне бы хотелось, чтобы ты взглянул на мою спутницу, так сказать, с профессиональной точки зрения.
– С удовольствием, – согласился художник, и перенёс внимание на Эмму, внимательно оглядывая её с головы до ног. В третий раз за этот день Эмма почувствовала надежду на чудо.
– У нас тут... Да, определённо, у нас тут что-то есть. Только что?
Лео отступил на шаг, и обозрел девушку с другого ракурса. Зажмурился и обошёл по кругу, шумно нюхая воздух, как лошадь.
– И? – не выдержал Шут наконец. – Каков твой вердикт?
– Нет, – сказал Лео, покачивая головой и отфыркиваясь, словно только что нюхал что-то весьма ароматное и теперь прочищал ноздри от запаха. – Не то.
– Но сначала ты сказал, что-то есть? – с надеждой спросила Эмма.
– Ошибся, – ответил Лео. – Или это не мой профиль.
Чуда не произошло.
***
Подниматься на поверхность они не стали. Лео достал откуда-то кисточку и, старательно отчистив ворсинки от пыли, начертил прямо на стене букву «П». Потом воткнул всё ту же кисточку туда, где у теоретической двери могла бы находиться теоретическая ручка, и потянул.
Из образовавшегося прохода пахнуло отнюдь не землёй и сыростью, как следовало бы ожидать, а свежим древесным запахом.
Неудивительно, учитывая, что дверь открывалась прямо на лесопилку.
Сейчас Эмма и Шут сидели на нагретых солнцем досках, из которых выступали капельки смолы. Откуда-то издалека доносились долгие, гулкие звуки.
– Что это? – спросила девушка. – Кто-то стонет?
– Это коровы, – ответил Шут, закашлявшись – должно быть, горло всё ещё саднило от запаха краски. – Мычат.
– У нас нет коров, – сказала Эмма. – А про солнце я уже говорила. Знаешь, я, в любом случае, не жалею, что сбежала из дома. Я за это время столько всего видела. Того, о чём раньше только слышала, от путешественников. К нам, в общем, часто забредают путешественники, и рассказывают про то, чего у нас нет. Приносят разные вещи. Вроде неработающих мобильных телефонов.
Она замолчала.
Спустя долгую-долгую паузу, наполненную солнцем и запахом дерева, Шут сказал:
– Это почти безнадежно. То есть, я попробую, но я же говорил: шанс минимален.
Подумал, и поправился:
– Оба шанса. И найти твоего отца, и обнаружить у него какой-то редкий тип таланта. Я уже не говорю о том, что плутать по коридорам без маяков и ключей попросту опасно. Существует полным-полно мест, из которых будет трудно выбраться даже мне. А время от времени попадаются и такие, из которых выбраться невозможно.
Посмотрел на лицо Эммы, махнул рукой и отвернулся. Девушка завернулась в плащ и молча водила ладонью по свежеспиленному дереву.
– Эмма, – позвал Шут, выждав немного. – Нельзя найти чёрную кошку в тёмной комнате, если её там просто нет.
Она молчала.
– Но я попробую, – повторил Шут, поняв, что ответа он не дождётся.
***
Теперь он держал её за руку. Держал, поглаживал ладонь, перебирал пальцы. Выглядело и ощущалось это как ласка, но Эмма отлично понимала, что ничего подобного в его действиях нет. Просто Шут так работает. Ищет двери, настраивается на проходы.
Зал с зеркальными стенами, огромная люстра свисает с потолка. Женщины в вечерних платьях, с изумлением рассматривающие потрёпанную парочку.
– Сосредоточься, Эмма. Думай о своём отце.
Отец. Которого она не знает.. не знала. С которым мама семь дней была счастлива – семь дней, в которые уместилась любовь всей её жизни. Мама рассказывала об отце, немного, но всё же…
Крыша высокого дома, на которую они попали через чердачное окошко. Далеко внизу – город, машины, люди. Закат вполнеба.
– Эмма, не отвлекайся...
У неё не получается. У неё ничего не получится. Она не из тех, кто способен ходить между мирами…
Тёмный, сырой подвал с запахом гнили.
– Эмма, – шипит невидимый в темноте Шут, крепче стискивая её руку, – Не можешь помочь, так хотя бы не мешай!
Он прав. Он с самого начала был прав, а она, дура…
Тоннель, по стенам которого пляшут дрожащие отблески.
– Закрой глаза и иди за мной.
Она хотела понять, кто она такая. Почему это оказалось настолько сложно?
Всего лишь понять, что она из себя представляет и на что способна…
С треском захлопнулась очередная дверь.
Здесь, по крайней мере, было светло. И сухо. Стены странной, шероховатой фактуры. Прикоснувшись к ним, Эмма поняла, что они оклеены цветной бумагой. В окна било солнце. На пороге комнаты стоял мужчина лет сорока, глядя на них округлившимися глазами.
Он был высокий и светловолосый. Не то чтобы Эмма была похожа на него как две капли воды, но всё же было что-то общее между ними, неуловимо, но определённо свидетельствующее о родственной связи.
– Как вы вошли? – неуверенно спросил мужчина. – Ведь дверь закрыта?
– Добро пожаловать домой, Эмма, – сказал Шут.
И потерял сознание.
***
– Этого не может быть, – повторил отец Эммы.
Как она успела выяснить, его звали Станислав.
– Тем не менее, это есть, – подал голос Шут с дивана. Он устроился с комфортом, подобрав ноги и откинувшись на подушки.
Ни ботинок, ни плаща он при этом снимать не стал. Станислав, взглядывая на него, каждый раз нервно вздрагивал.
– Вы… – Эмма никак не могла решить, как к нему обращаться, – мсье Станислав, вы помните маму?
– Помню, – ответил человек, который был её отцом. – Я помню. Но, видишь ли, до сегодняшнего дня я считал её галлюцинацией.
– Галю.. чем? – переспросила Эмма.
– Бредом, – ответил Шут. – Выдумкой.
… Его бросила жена. Точнее, тогда ещё не жена, просто девушка, с которой он встречался. Он был раздавлен горем: ему казалось, что он по-настоящему любил её.
– Я напился. До полусмерти напился, и очень сильно захотел встретить другую. Ты понимаешь, Эмма? Вместо той, что ушла. В тысячу раз лучше. Кажется, я просил об этом вслух, колотил руками в стены. Смутно помню, что спускался вниз по лестнице, но я был так пьян, что это могло мне привидеться. А когда я проснулся, то увидел твою мать.
.. Это были прекрасные семь дней. Они любили друг друга, полюбили с первого взгляда. И были счастливы вместе. Вот только место, где он очутился…
– Феод, – мёртвым голосом поправила Эмма. – Это наш феод.
– Там было темно. И туман, постоянный туман. Даже горячей воды не было! – В его голосе звучала немыслимая, детская обида.
– И вы просто ушли? – всё так же равнодушно переспросила Эмма.
– Я не хотел, – ответил Станислав. – Просто в какой-то момент я вдруг оказался дома. Только что был там – и упал на пол у стены здесь. Голова болела, кружилась. Кругом пустые бутылки, запах…
– Пожалуй, – признал Шут, – на вашем месте я бы тоже решил, что это была галлюцинация.
На следующий день к нему вернулась девушка, и Станислав постарался выбросить из памяти бредовую, невозможную историю о неземной любви самой красивой женщины мира.
– Я хотел бы вернуться, – вдруг сказал он. – Эмма, я… ну, я же, в самом деле, не знал.
Эмма молчала. Она понимала, что не должна злиться на этого человека. Что он, в общем, ни в чём не виноват.
– Вот здесь, – негромко сказал Шут, проведя ладонью по стене, – ваша дверь. Которая, по стечению обстоятельств, ведёт отсюда прямо в дом твоей матери, Эмма.
– Стабильный проход? – уточнила девушка.
– Стабильнее не бывает.
На обоях, если присмотреться, был виден слабый контур дверного проёма.
– Вы, сэр, – Шут повернулся к Станиславу, – можете снова попасть к той, что вас так любила и, между прочим, любит до сих пор, когда пожелаете. И так же легко сможете вернуться назад, если вас опять замучает ностальгия по горячей воде.
Шут поклонился. Взял Эмму за руку – она подчинилась, молча, как кукла. Достал из кармана резную ручку от книжного шкафа, подкинул её, поймал в ладонь…
И они с Эммой шагнули в стену.
Мужчина, которого звали Станислав, забыв моргать и дышать, заворожено смотрел, как поворачивается на несуществующих петлях несуществующая дверь, закрывается, закрывается… Закрылась.
***
– Дом, милый дом! – провозгласил Шут, выходя из собственного шкафа.
Эмма вышла вслед за ним, добрела до кресла и опустилась в него. Ступор, который помогал ей держаться, понемногу отпускал. Сначала задрожали руки, потом перехватило дыхание и, наконец, она разревелась в полную силу, со всхлипываниями и причитаниями.
Шут, среди весьма обширного перечня способностей которого не числилось умения утешать оплакивающих разбитые мечты шестнадцатилетних девушек, принёс ей чистый носовой платок, и уселся на пол рядом с креслом, пережидая поток слёз.
Эмма нашла его руку – так ей было немного легче.
– Могу ли я поинтересоваться, – кротко спросил Шут, когда всхлипывания из кресла немного утихли, – по какому поводу ты, собственно, ревёшь?
– Ты прав, – бледно усмехнулась Эмма. – В сущности, ничего не случилось. Чёртова уйма народу живёт, не покидая пределов одного-единственного мира или феода.
– Мне казалось, на данный момент довольно-таки очевидно, что ты не принадлежишь к подобному типу людей, – заметил Шут.
– Как? – спросила она.
– Вот так.
– Но у меня же нет никакого таланта? – спросила Эмма. Обнаружила, что его рука всё ещё находится в его руке, покраснела и выдернула.
Шут мягко взял её обратно в ладони.
– И с чего ты это взяла?
– С того, что мой отец – обычный человек, – произнесла она неуверенно, – которому просто повезло найти дверь.
– Ну, конечно, – согласился Шут. – По чистой случайности. Он пожелал очутиться рядом с прекрасной девушкой, которая полюбит его с первого взгляда и на всю жизнь – и, вот совпадение, дверь в стене его комнаты вела как раз туда.
– Я не понимаю, – сказала Эмма совершенно беспомощно. – Так как он её открыл?
– Он её создал, – поправил Шут. – Помнишь, что говорил ключник: "Представьте себе место, которое создано именно для вас".
– Но ведь никто, – всё ещё боясь поверить, сказала Эмма, – никто во мне не увидел способностей?
– Не увидел, – подтвердил Шут. – Потому, что твои способности, скажем так, довольно нестандартны, даже по меркам нашего пёстрого сообщества.
Тебе не нужны амулеты, флейты, кисточки и прочая мишура. Тебе достаточно просто захотеть. По-настоящему сильно захотеть, и сделать шаг – чтобы очутиться там, где ты пожелаешь. Как твой отец пожелал встретить твою мать. Или как ты сама пожелала найти его, чтобы понять, на что ты способна.
После каждого такого шага останется новая дверь, соединяющая миры. По всей видимости, останется навсегда. По крайней мере, та, что создал твой отец, держится уже шестнадцать лет.
Шут оценивающе посмотрел на Эмму, раскрывшую глаза так широко, что они, казалось, с трудом умещаются на лице.
– Так что заканчивай рыдать, девочка. У нас с тобой, знаешь ли, большие планы. Есть несколько мест, – с лёгкой мечтательностью в голосе произнёс он, – которых, в настоящий момент, не существует, но которые я с удовольствием увидел бы воплощёнными в реальность. Ведь мы, как ты помнишь, заключили сделку, согласно которой ты мне кое-что должна.