ГОЛОСОК ПРОРЕЗАЛСЯ….
65-летию Великой Победы посвящается.
…
Уже смеркалось….
Сарыч ещё раз высунул голову и долгим, внимательным взглядом посмотрел по сторонам. Посмотрел на усыпанное мёртвыми телами, изрытое воронками от взрывов поле. Посмотрел на два превосходно оборудованных пулемётных гнезда. Посмотрел на ароматный дымок, клубящийся над вражескими окопами – харчеваться вздумали фрицы – посмотрел на открытое, ровное как стол пространство, посмотрел на неглубокий овраг – единственное естественное укрытие, в котором можно было бы спастись от шквального пулемётного огня, посмотрел и прикинул дистанцию, откуда возможно будет ручными гранатами закидывать пулемётные гнёзда….
Ландшафт не радовал. Основательно фриц окопался. Грамотно всеми этими красотами распорядился, и весь рельеф этой местности использовал себе во благо. Не подступись.
- Харошую позицию гад выбрал…. – Процедил Сарыч.
Сарыч на всё посмотрел и всё прикинул. Сарыч был авторитет. Сарыч всегда и везде был авторитет – на гражданке, в тюрьме, в армии. Таким как Сарыч мундир и погоны не нужны, чтобы стать авторитетами. Такие как он за каждое своё слово ответят и с другого за каждое слово спросят. И добиваться авторитета таким как Сарыч не нужно, достаточно лишь в глаза его посмотреть, чтобы удостовериться – перед тобой жёсткий, бесстрашный, несгибаемый, НЕПРОСТОЙ человек, которому что преступление, что наказание – лишь очередная интрига, придающая этой пресной жизни хоть какую-то пряную остроту.
Это природа его такая. Естество. Умный, хитрый зверь, с повадками человека.
- Не высовывайся ты так далёко, а то щас шмальнёт…. – Николенко протянул свою огромную, тяжелую ручищу, и потянул Сарыча за собой, в безопасную лощину.
- Не дрейфь, все равно не попадёт…. Далековато будет…. – Сарыч небрежно стряхнул его руку с плеча.
- Гляди, кабы из миномётов не пальнули…. – Припугнул Николенко, но трогать Сарыча больше не рискнул.
- Успокойся, Боцман…. – Процедил Сарыч.
Николенко был из хохлов. Здоровый был мужик Николенко, сюда он попал из флота. То есть до войны он служил в гражданском флоте, но на войне почему-то в военный флот не попал. Вдаваться в подробности Николенко не любил.
Здоровый был мужик Николенко и этим всё сказано. Розовые пятна на щеках, как румяный налив на спелых яблоках, длинные мускулистые руки, ладони с лопату размером, фундаментальный подбородок как кирпич, сорок шестой размер ноги. Когда тебе от природы достаётся такое необузданное здоровье, мозги, как правило, работают с поправкой на это: возникает соблазн включать эти мозги пореже и брать всё исключительно через силу.
Сарыча Николенко побаивался. Потому что Сарыч мог взять не только силой, но и умом. И только Сарычу дозволялось звать его Боцманом.
Где-то через минуту Сарыч сполз на дно неглубокой лощины и посмотрел на Николенко….
Затем Сарыч посмотрел на вечно спокойного, сосредоточенного коряка Очира, который всё свободное время использовал для того, чтобы чистить оружие, молчать, улыбаться и тихо молиться. Сарыч Очира звал просто – Шаман….
Посмотрел Сарыч на двух мОлодцев, которые всегда держались вместе, которые смеялись и грустили всегда в унисон, фамилии которых он никак не мог запомнить и потому звал их Бобчинский и Добчинский, каждый раз путая, кто есть Добчинский, а кто есть Бобчинский, потому что и лицом эти два мОлодца были похожи, словно близнецы. Братья молочные….
Посмотрел Сарыч на Эйдельмана, который, как обычно, принадлежал только самому себе. Кажись, еврей, но с русскими кровями. Или русский, но с еврейскими корнями. Эйдельман даже в штрафной роте, превратившись в пушечное мясо, умудрялся принадлежать только самому себе. Эйдельман в любой толпе выделялся одним только своим лицом – слишком оно было выразительным, слишком нестандартным. По-своему красивое и привлекательное лицо. Несколько высокомерное. Тонкие, нервные губы. Высокий лоб, предполагающий интеллект и благородное происхождение. Пронзительные чёрные глаза, в которых неуживчиво сочетались нешуточная внутренняя борьба, глубочайшая осмысленность и предрасположенность к бунтарским порывам. Люди с такими глазами долго не живут, такие характеры во все времена и при любых режимах долго не живут: слишком умны, слишком талантливы, слишком свободны, слишком независимы в суждениях. Такие как Эйдельман готовы за свою неординарность платить высшую цену. Сарыч звал его – Студентом. Вечным Студентом….
Потом Сарыч посмотрел на Татарина, с которым они были земляками. Татарин был мужик умный, работящий, весёлый и добрый, но в бою стервенел, терял голову и становился хуже бешеной собаки. Может, потому и попал сюда….
И посмотрел Сарыч на Парамона, с которым они всегда держались вместе и который попал сюда из разведки. С Парамоном можно было идти хоть на сберкассу, хоть в разведку, и Парамон тоже не видел в этом принципиальной разницы, главное – чтобы жизнь изобиловала приключениями и чтобы присутствовала в ней пряная перчинка. Поэтому он сюда и попал….
Сарыч на всех внимательно посмотрел, будто подготавливая аудиторию к своим словам, после чего многообещающим тоном процедил:
- Харашо гад окопался….
- Здесь до нас целую роту положили. Всё впустую. Как цыплят перебили. Без толку! – С нотками раздражения в голосе сказал Эйдельман.
- Хреново…. – Отметил Парамон. – Фриц пристрелялся. Мы у него теперь на мушке, как в тире.
- А капитан чё сказал? – Поинтересовался Сарыч у Парамона.
Парамон всегда был в курсе всех дел и настроений, не случайно ведь он, до того как сюда попасть, служил в разведке.
- Ничего капитан не сказал. Сказал только на перевязку в лазарет сходит. А када бинты размотали, хирург запричитал, что там сухожилие задето. Предлагал руку сразу отрезать и не тянуть с этим делом. Короче, больше не вояка капитан. Может, вообще под списание пойдёт.
- А кто теперь командовать будет? – Равнодушно спросил Сарыч.
- Так этот,… Лозинский.
В разговор встрял Николенко:
- Лозинский? Лозинский накомандует, ему только в конобозе ….
- А капитан-то чего говорил? – Мрачно поинтересовался Сарыч, бесцеремонно оборвав Николенко.
Маленький нюанс: когда начинал говорить Сарыч, любой из принимающих участие в разговоре немедленно замолкал. Таковы были прынцыпы. И пока никто не порывался эти прынцыпы пересматривать.
- А капитан только одно и твердил: чтобы к завтрему переправа наша была! Хоть умри!
- А какой-нибудь другой рецепт капитан не подсказал? Кроме как умереть? – Довольно едко поинтересовался Эйдельман.
Сарыч посмотрел на Эйдельмана и промолчал. Почему-то Эйдельману Сарыч позволял встревать в разговор в обход регламента. И многие избыточные эмоции Сарыч Эйдельману тоже прощал.
- Тут нада бы хитрость какую замутить. Если в лобовую попрём, всех перекрошат…. – Прервал затянувшееся молчание Парамон.
И снова все замолчали.
Вариантов не было никаких.
И никакие заковыристые хитрости на ум не приходили.
Тут оставалось только одно – идти напролом.
- Харошую фрицы позицию заняли…. – Подытожил эти невесёлые умозаключения Сарыч и вновь посмотрел на каждого.
- Хотел бы я знать, кто НАМ такую позицию выбрал? – Вновь с нескрываемым сарказмом поинтересовался Эйдельман.
- Чё ты всё критику наводишь? – Раздражённо оборвал его Николенко.
У таких как Николенко такие как Эйдельман всегда вызывали глухое неприятие и раздражение, нередко переходящие в открытые, острые формы.
Они и раньше друг с другом цеплялись, но пока по мелочам.
- Ну зачем нужно идти в лобовую? – Ни к кому конкретно не обращаясь, таким же саркастическим тоном продолжил говорить Эйдельман. – Можно же их просто обойти. В конце концов, можно ночью через реку переправиться и в тыл им ударить! Хоть какие-то манёвры можно изобразить?
- Ты кто? Суворов? Кутузов? Александр Невский? Ты откуда такой маневренный вылупился? – Поддел его Николенко.
- Представь себе, из того же места, что и ты! – Эйдельман бросил на Николенко мимолётный взгляд.
После чего Эйдельман продолжил говорить быстро и нервно, тем не менее, чётко выговаривая каждое слово, поскольку это в нём уже давно НАКИПЕЛО и ВЫЗРЕЛО:
- Ну почему у нас всегда так? Никакой тактики, никакой стратегии. Командиры наши только и умеют, что слюной брызгать, да орать: «За Родину! За Сталина!» Чуть что – сразу под трибунал или в штрафбат! Когда мы воевать научимся?!
- Ты чё раздухарился, Эйдельман? – Лежащий на спине Николенко перекатился на живот и встал на карачки.
Эйдельман вновь проигнорировал эти угрожающие пасы с его стороны и продолжил гнуть своё:
- Где танки? Где артиллерия? Где самолёты? Почёму всё на животе? Здесь уже целую роту до нас положили. Неужели этого мало? Мы же как скоты на живодёрне! Против тевтонцев так не воюют. Тевтонцы – хорошие воины, может быть – лучшие в мире. Против них мозгами нужно воевать! Техникой! Мозгами и техникой! Иначе нас всех в этой войне перебьют!
- Не ссы, Эйдельман, бабы ищо нарожают…. – Хохотнул Добчинский, ощерившись выбитыми передними зубами.
- И без мозгов, и без техники обойдутся! – Добавил Бобчинский.
И они вдвоём предельно жизнерадостно заржали.
Судя по всему, их эти крамольные, пафосные речи вообще никак не пронимали. Не авторитет был Эйдельман. Да и не понимали толком эти простые, рабочие мужики, о чём идёт речь.
- А весь гротеск в том, что мы эту высотку возьмём, кровью умоемся, а потом по нашим костям танки пойдут! – Эйдельман раздражённо хрустнул пальцами.
- По твоим костям воробьиным не то что танки, кухня полевая не пройдёт, не скули, Эйдельман. – Презрительно попросил Николенко.
- Так мы и воюем,… каждое гнездо пулемётное своими трупами заваливаем. Целые ведомства государственные сидят доносы принимают, чтобы было на кого вину свалить и, стало быть, вину это нужно только кровью потом смывать и не иначе. Замкнутый круг какой-то!
- Слышь, Эйдельман, как ты сюда попал? – Протокольным тоном уточнил Николенко.
- Я же тебе уже говорил, Николенко. Стихи писал в многотиражку.
- И тебя за стишки в штрафбат укатали?
- Кому-то мои стишки пострашнее любой бомбы показались. Но тебе, Николенко, это вряд ли понять, таких как ты, мои стишки вряд ли застращают. Ты – можешь быть спокоен!
- Не понял? Ты чё разговорился, Эйдельман? ГОЛОСОК ПРОРЕЗАЛСЯ? Чё ты тень на плетень наводишь? Развёл тут паникёрские настроения…. – В голосе Николенко послышалась угроза.
- Деревенщина…. – Тихо пробормотал Эйдельман куда-то в сторону, но не услыхать этого было невозможно.
- Ну-ка павтари! – потребовал Николенко, облокотившись на одну руку, а вторую освободив для активных действий.
- Житель сельской местности. Крестьянин. Извини, Николенко, если обидел тебя ненароком.
- Слышь ты, рифмоплёт недобитый, я тебя ещё раз спрашиваю – ГОЛОСОК ЧТО ЛИ ПРОРЕЗАЛСЯ! Ты кончай эти разговоры пораженческие вести! Если ты сам не заткнёшься…. Вот…. Видал?..
Николенко внушительно продемонстрировал Эйдельману увесистый кулак. Здоровенный такой кулак, с футбольный мяч размером, после чего продолжил увещевать:
- Я найду способ как тебя утихомирить. Ты народ не баламуть! Я тебя последний раз предупреждаю. Если ты ещё хоть раз эту вражью песню запоёшь…. Завтра, когда в бой пойдём, ты только попробуй за нашими спинами отсидеться…. Я тебя паникёра….
И Николенко начал этим кулаком монотонно размахивать.
Эйдельман усмехнулся. Почему-то Эйдельману это всё показалось смешным.
Эйдельман сказал:
- Николенко….
…. Сказал Эйдельман и высокомерного презрения при этом не пожалел….
- Так вышло, Николенко, что судьба свела нас вместе….
…. Эйдельман зашарил по карманам телогрейки….
- Насилие – это демонстрация слабости…..
…. Эйдельман вытащил из кармана «лимонку», с печальным выражением лица продемонстрировал её Николенко….
- Если в споре у тебя нет другой аргументации, кроме насилия, это – демонстрация слабости. Насилие порождает только насилие. Любопытный вывод напрашивается, силач Николенко…. Ты сам становишься слабым и меня заставляешь быть слабым…. А на войне нельзя быть слабым….
…. Эйдельман небрежно подбросил «лимонку» в руке….
…. Потеребил её за кольцо….
Николенко как заворожённый уставился на гранату в руках Эйдельмана и выражение его лица в тот момент было не совсем осмысленным.
Сарыч глухо хохотнул.
Очевидно, он был единственным, кто пАнял и оценил, какой силлогизм сейчас экспромтом ввернул Эйдельман.
Все остальные помалкивали. Маленький нюанс: так было принято: если какие МУЖСКИЕ разговоры возникали, то посторонний в них уже не встревал.
- Студент туза достал…. – Сказал Парамон, обращаясь к Сарычу.
- Кабы этот туз к одиннадцати не лёг. Нам перебор ни к чему…. – Ответил Сарыч.
…. Ответил Парамону Сарыч и заговорил, обращаясь к Эйдельману:
- Студент, ты ведь на самом деле не первый раз эту пластинку ставишь. К чему рамсы все эти? Ты что,… сдаться предлагаешь?
Эйдельман отрицательно покачал головой:
- Этим сдаваться нельзя…. Тевтонцы будут резать всех. Они всегда на завоеванных территориях всех под нож пускали. Этим проигрывать нельзя НИ В КАКУЮ.
- А чего ты тогда разошёлся? Артподготовки не будет. Танков мы все равно не дождёмся. Самолёты нам на подмогу не прилетят.
- Поэтому мне остаются только эмоции. Предполагаю, что нервишки расшалились. Душит сомнительное счастье чувствовать себя идиотом. Одно радует, я не одинок в этом начинании – нас миллионы и наш системный идиотизм основа государственной политики. Это только кажется, что на нашем идиотизме мы далеко не уедем, на самом деле, если мы включим это динамо на полную катушку – мы такую цивилизацию идиотов отгрохаем, мир содрогнётся!
- Метлу попридержи, Студент…. – Осторожно попросил Сарыч.
Сарыч просто попросил.
Николенко снова встрял в разговор:
- Я же говорю, ГОЛОСОК ПРОРЕЗАЛСЯ…. Пора доложить куда следует….
- Ты тоже метлу попридержи, Боцман…. – попросил Сарыч.
…. Попросил Сарыч, поморщившись, словно от зубной боли.
Гордо вскинув голову, Эйдельман уточнил один пикантный момент:
- Разве я это право не завоевал? Не выстрадал с оружием в руках? Могу позволить себе говорить всё, что думаю! Дальше этого Ада меня уже не сошлют.
- Наивный…. Он ещё Колымлаг не видел…. – Мерзко хмыкнув, шепнул Сарычу Парамон.
- Там ему наоборот харашо будет. Там все такие как он. Разговорчивые. Знает жид чего добивается. – Не менее мерзко шепнул ему в ответ Сарыч.
Эйдельман тотчас вскинулся:
- Я не жид! Я такой же русский! Это – принципиально! Я рождён на этой земле и моя Родина здесь! И я готов жизнь отдать за свою Родину!
- Готов? – Переспросил Сарыч почему-то у Парамона.
- Гото-о-о-ов…. – Будто пробуя наваристый борщ, хлебосольно протянул Парамон.
- Все слыхали? Студент готов! Слыхал, Николенко? Студент готов и ты будь готов! – Сарыч специально говорил всё это таким тоном, чтобы было вдребезги не понять: то ли он всерьёз, то ли он шутит?
Сарыч как никто другой умел отпускать такие заковыристые шуточки.
Сарыч подтянул к себе автомат и тихо предложил:
- Пошли пошамаем, да спать….
Все, как по команде, засобирались.
- Чего завтра делать-то будем, Сарыч? – Спросил Татарин между делом.
- Нам бы вот эту плешь лысую проскочить, а в овраге фрицу нас уже не достать, там у него этот будет,… мёртвый сектор обстрела. А дальше, как пофартит….
Сарыч повесил автомат на плечо и поднялся на ноги.
- Это вся твоя хитрость, Сарыч? – Уточнил Татарин.
Сарыч пожал плечами.
- Утром туман будет. Спозаранку, в тумане и пойдём. Авось проскочим! Фриц может и не спохватится, а из того оврага начнём гнёзда гранатами закидывать. И больше хитрости тут никакой не придумаешь…. Пошли шамать! Тут нас от души должны кормить. Довольствия на две роты выписано….
Утром. Едва рассвело….
Не получилось внезапности….
Не проворонил фриц начало атаки….
Утренний туман не шибко-то туманным оказался, да и не дремал фриц, словно чувствовал, что они спозаранку снова пойдут. Тевтонцы – хорошие воины. Грамотные….
Не успели они в предрассветных сумерках выдвинуться, как сразу же застучали оба пулемёта, полетели осветительные ракеты и тотчас подключились к ним автоматные очереди, а немного погодя присоединились и миномётчики. Встречу им устроили на славу! Крепко окопался фриц. Не подступись!
И уже до того неглубокого овражка они с большим трудом проскочили под шквальным, прицельным огнём, растеряв почти треть личного состава. Всё у фрица было чётко пристреляно, каждую очередь он, несмотря на дистанцию, посылал аккурат в цель и каждую мину он клал с безжалостным интервалом, прямо в гущу людскую, планомерно перепахивая поле, не оставляя никаких шансов на спасение. У него это всё было тщательно ОТРЕПЕТИРОВАНО.
И здесь, в этом куцем овражке, залегла рота. Накрепко залегла. Вжалась в землю. Вросла. Потому как если идти дальше, всё одно – ВЕРНАЯ СМЕРТЬ. И это было больше чем просто страх, это – было ОЦЕПЕНЕНИЕ. Апатия перед неминуемым. Всё бесполезно, какая теперь разница, какой он будет этот бесславный неминуемый конец? Смерти уже не миновать. Сорвалось. Не подфартило. Оставалось только безропотно ждать своей участи. И уже никого не заставить сопротивляться, поскольку нет более губительного состояния души, чем уныние и паника. Залегла рота.
Это больше чем страх….
А мины всё сыпались и сыпались с неба и ложились они всё ближе, и всё кучнее и кучнее. Упорно били два пулемёта, не умолкая ни на мгновение и не давая ни малейшей возможности продвинуться дальше хотя бы на метр.
Хреновый расклад. Хреновый!
- Идти нада, Сарыч…. Нада идти…. – Всякий раз бормотал Парамон, когда им прямо на головы с неба падала очередная миномётная мина.
Пристрелялся гад. Кучно клал. Кучно! Точно и размеренно! Как на учениях! И овражек этот у него тоже весь был пристрелян. Здесь уже положили целую роту до них!
И нет сомнений в том, что минут через десять тут всё перепахано будет. Живого места не останется!
- Нада идти, Сарыч…. Тут нам всем хана…. – Бормотал Парамон, вжимаясь в землю всё глубже и глубже.
- Нада идти…. – Соглашался Сарыч, щупая голенище сапога, проверяя на месте ли штык-нож. – Тока вдвоём же мы с тобой не пойдём. Всех нада подымать….
А пулемёты полоскали безостановочно. И мины, сыплющиеся с неба, планомерно перепахивали куцый овражек, превращая людей и землю в кровавое, кошмарное месиво. Монотонная, неотвратимая смерть. Жующий Молох….
Без вариантов. Никаких шансов. Даже голову не поднять.
- Нада идти…. – Сарыч снова пощупал штык-нож за голенищем. – Хотя бы одно гнездо нада подавить….
- Через пять минут идти некому будет.
- Нада роту подымать…
Нужно было роту поднимать.
Кровь из носу поднимать. Вопрос жизни и смерти.
Все равно верная смерть, так может стоит вспомнить о достоинстве?
Напоследок?..
Эйдельман под шквальным огнём вдруг сел и невозмутимо осмотрелся по сторонам.
Эйдельман неторопливо пошарил по карманам. Эйдельман достал и напялил очёшники. Эйдельман иронично посмотрел на всех присутствующих. А следует отметить, что очки Эйдельман надевал только тогда, когда дело было – совсем швах. Не любил Эйдельман надевать очки, никогда и нигде не хотел он выглядеть кислым интеллигентом, но сегодня был торжественный случай. Особый.
Улыбка на его лице цвела – как у концертмейстера!
Эйдельман вдруг необыкновенно чётко и ясно, не скрывая кудрявой рисовки, заговорил:
- НУ ЧТО В ЗЕМЛЮ ВРОСЛИ, БЕРЕНДЕИ? ЧТО ХВОСТЫ ПОДЖАЛИ? КТО ХЛЕСТАЛСЯ НА ЛЕТУ ПУЛЮ СЛОВИТЬ И НА БЕГУ ЛОМОМ ПОДПОЯСАТЬСЯ? ВПЕРЁД, ВАРВАРЫ! ВПЕРЁД, ДИКАРИ! ТЕВТОНЦЫ ВСЕХ ПОД НОЖ ПУСТЯТ. ОНИ ЖЕ НАС ЗА ЛЮДЕЙ НЕ СЧИТАЮТ. МЫ ДЛЯ НИХ – УНЕТРМЕНШИ, НЕДОЧЕЛОВЕКИ. ВПЕРЁД, СОР СЛАВЯНСКИЙ! ВПЕРЁД, НАЦМЕНЫ! ВПЕРЁД, ЖИДЫ И МАССОНЫ, ПОДЫМАЙСЯ НА ПРАВОЕ ДЕЛО! ШКУРУ СПАСАЙ, КОМУ НЕЯСНО!
Эйдельман высокомерно осмотрелся по сторонам. На него теперь смотрело много глаз. Он был – в центре внимания.
Серые от страха лица. Никакого выражения. Никаких эмоций.
Не вняло. Не подействовало.
Совсем рядом легла мина, но он и бровью не повёл. Эйдельман нарочито ничего не боялся.
- Ложись, дурак, убьют…. – Прошипел кто-то.
- Молодец Студент. Отчаянный…. Голосок прорезался…. – Хмыкнул Сарыч.
И здесь Эйдельман встал.
И ЗДЕСЬ ЭЙДЕЛЬМАН ВСТАЛ ВО ВЕСЬ РОСТ!
И держал он себя так, как будто сейчас наступил – его звёздный час.
Теперь он попросту орал, не стесняясь в выборе слов:
- ****Ь-КОЛОТИТЬ, ПОКОРИТЕЛИ ПРОСТОРОВ, МАТЬ ВАШУ ЗА НОГУ! ГДЕ ВЫ, ДИКИЕ ОРДЫ СЛАВЯНСКИЕ?! СЯБРЫ, ХОХЛЫ И РУСИЧИ! ЧТО КАК МЫШИ ПО ЩЕЛЯМ ПОПРЯТАЛИСЬ?! ЗА РОДИНУ! ЗА МАМУ! ВСТАВАЙ, АЛЁША ПОПОВИЧ, ТЕБЯ ПЕРСОНАЛЬНО КАСАЕТСЯ, ЗАЩИТНИК ОТЕЧЕСТВА!
Эйдельман сделал несколько шагов, с отвращением перешагивая через вжавшихся в землю бойцов, после чего приблизился к Николенко и самым бесцеремонным образом, очень обидно и очень жёстко пнул того по обширной жопе.
- ПОДЪЁМ, ХОХЛЫ! НА ВАС ОДНА НАДЕЖДА! – Прикрикнул Эйдельман.
Парамон сказал:
- ****ец Студенту. Щас убьют. Довыступается.
Сарыч отрицательно качнул головой:
- Не убьют. Таким как он – везёт…. Жаль, я стихов его не читал.
И здесь!
О, чудо! Замолчал пулемёт! Замолчал!!!
То ли патрон заклинило, то ли ленту перекосило.
И почему-то в соответствии с выдержанным интервалом не прилетела следующая мина.
Как-то умопомрачительно тихо вдруг стало. Какая-то внезапная странная пауза наступила. Тревожное затишье….
Эйдельман смело шагнул вперёд, через бугорок, навстречу автоматным очередям.
Встал, близоруко набычился, победоносно высматривая вражеские позиции и необычайно мощным, сильным, ДОХОДЧИВЫМ голосом заговорил:
- ВСТАВАЙ, ТУЗЕМЦЫ! ВСТАВАЙ, ПЫЛЬ ЛАГЕРНАЯ! ВСТАВАЙ, ВРАГИ НАРОДА! ВСТАВАЙ БУДДИСТЫ, БАПТИСТЫ, ИСЛАМИСТЫ И ПРАВОСЛАВНЫЕ! ВСЕ ВСТАВАЙ НА ТЕВТОНЦЕВ!!! ЗА НАМИ – ТРЕТИЙ РИМ!!!
Эйдельман указал пальцем на позиции врага и быстрым шагом отправился в ту сторону.
Все невольно ахнули: настолько безрассудно, настолько театрально и настолько выспренно это смотрелось. Эйдельман был в ударе. У Эйдельмана – бенефис!
И тут накрыло Эйдельмана миной!
На какое-то мгновение он пропал во всполохе разрыва. И все решили, что конец – нет больше Эйдельмана…. Отвыступался….
Но…
Но!..
Эйдельман нервозно дрыгнулся. Эйдельман нашёл в себе силы подняться. Беспомощно выкинув перед собой руки, шаря ими перед собой, будто пытаясь найти в кромешной темноте слетевшие с носа очёшники, Эйдельман вопреки тому, что теперь у него не было правого глаза и его лицо заливала кровь, продолжил идти вперёд, прямо под пули, в сторону вражеских позиций, громко, чётко и доходчиво со страшными интонациями в голосе, будто юродивый в падучей, продолжая чеканить каждую фразу:
- ЗАПОМНИТЕ, МЫШИ, МЫ – ЛЮДИ! ВПЕРЁД, ШВАЛЬ ОКОПНАЯ! ТЕВТОНЦЫ РЕЖУТ ВСЕХ! ТЕВТОНЦЫ ПОЩАДЫ НЕ ЗНАЮТ! МЫ ИМ ПОКАЖЕМ «ДРАНГ НАХ ОСТЕН»! ЗДЕСЬ, МЫШИ, НАШЕ ПОЛЕ КУЛИКОВО! ЗДЕСЬ ЛЮДЬМИ УМРЁМ, НО КАТОЛИКИ НА РУСЬ НЕ ПРОЙДУТ!
- ****ь, нам комиссар таких речей не читал! – Восхищённо ахнул Парамон.
- Всё…. Щас…. Пошли…. – Скомандовал Сарыч.
…. Скомандовал Сарыч, вновь потрогав штык-нож в голенище сапога….
…. После чего Сарыч поднялся во весь рост….
…. Поднялся во весь рост и грозно гаркнул….
- ПАШЛИ, ****Ь! ВСЕ ПАШЛИ!!!
Пока молчал пулемёт….
Сарыч с Парамоном первыми перевалили через бугор….
Сарыч был – авторитет.
Следом за ними метнулись Добчинский и Бобчинский….
Сквозанул Татарин….
Поднялся Очир….
Взметнулся Николенко….
И пошла….
ПОШЛА РОТА!
ВСЯ РОТА ПОШЛА ЗА ЭЙДЕЛЬМАНОМ СЛЕДОМ!!!
Серые. Землистые от страха лица. Звериный, дикий рык вместо грозного «Ура!» Ни страха. Ни жалости. Ни сомнения. Кто кого! Либо мы их, либо они нас! Сказано – трупами гнездо завалить, знать – судьба такая.
ПОШЛА РОТА!!!
И знали все, что дойдёт только половина. И это если свезёт, а если не свезёт, то и никто не дойдет.
НО ПОШЛА РОТА…. ПОШЛА….
Унтерменши. Недочеловеки. В любые времена на всех завоёванных землях тевтонцы резали всех. Детей, женщин, стариков – всех! Уже только из-за одного этого нужно было идти. И пошла рота….
И уже нёсся по полю, лавируя под пулемётными очередями, издавая какой-то гнусный, ужасный рев, высоко, как сохатый лось подкидывая колени, неуправляемый, огромный и мощный Николенко, с выпученными от страха глазищами, с сапёрной лопаткой в одной руке и с автоматом в другой. И ясно было, что стоит этой необузданной махине ввалится во вражеский окоп, то это испуганное чудище лупатое перекрошит там всё живое, а что не сможет покрошить, то будет исключительно со страху давить голыми руками и топтать как взбесившийся слон. Вот где сила пригодилась!
И уже упал лицом вниз истёкший кровью, обессилевший Эйдельман. И умер он сразу, как только упал, и непонятно было, как он вообще до этого места дошёл, с раскроенным черепом и вытекшим глазом. И улыбался, УЛЫБАЛСЯ Эйдельман при этом!
И уже вновь хлестал очередями захлебнувшийся, было, пулемёт, выкашивая целыми рядами, выбивая взвод за взводом, но уже пошла, ПОШЛА РОТА!
И вновь заработал миномёт, укладывая каждую мину точно в цель, но уже пошла рота, вся до единого пошла….
И уже не было силы на этом свете, которая смогла бы эту роту остановить….
Голосок прорезался….