Я проснулся от телефонного звонка; нет всё началось гораздо раньше, около двадцати лет назад. Нет, все началось накануне - первая минута первого, новый день берёт низкий старт в моём горле, вмести с дешёвым виски. Наташа поздравила меня, первая. Потом я спал.
Мой день клонился к закату, когда я вышел из дому. Первой меня встретила ворона, моя соседка. Я кормлю её булкой, а она встречает меня около дома, летит низко-низко над головой. Когда-нибудь она сядет мне на плечо.
Я сел в метро. Скользкие металлические кишки города несли меня в его нервный центр. Я шёл на спектакль
Это очень странно: в свой день рождения смотреть на то, как не очень умело кривится в монологе чуждый человек, и я был в толпе, и я был один, и я видел его жизнь.
Настя подарила мне картину, но я был грустным, мне просто больно быть рядом с ней, но и без неё я тоже не могу - ты мой героин, детка, точнее, моё воспоминание о нём. В шутку она порекомендовала Бэлле (довольно милое и забавное существо) развеселить меня, и у той вправду удалось немного развеять меня, пока мы ехали, успели поговорить о разных странах, о «Нирване»; ещё она спросила, как я буду отмечать, и тогда я решил написать, то, что вы сейчас читаете. Потом я вышел, я знал что мне нужно: выпивка и секс, без эмоций и чувств, как будто отжимаешься в пустоту.
Моя весна больше похожа на осень, и я рад: не знаю, доживу ли до моего сезона дождей. Моё сердце, проклятое, всё чаще напоминает о себе. Но я так люблю дождь, я не могу уйти раньше, чем увижу тебя, дружище.
Чистый секс и грязные деньги, моя минутная похоть, слабость, и чьи-то ноги и надежды в ящике стола вперемежку со поседевшими школьными фотографиями: тема стара как мир. Проститутки попадают в рай, уверен, я смотрю на них, почти как на святых, потому что они добровольно отдают себя на растерзание варварам, и тот ад, внутри, невыразимый нарыв вместо сердца, кто может пережить такое? Бедные уже почти бесполые существа, как будто бумажки способны изменить что-то, хотя кто-то смог вырваться. Лучший друг шлюх, защитник проституток, ха, и не я один, подумайте об этом, зайчики и котики, солнышки и лаффки, почему так. И дело не в цинизме Хеменгуэя или меланхолии Ремарка, мученицы шоссе, носящие коротенькие платьица и высокие сапоги, миссионеры великой миссии, некоторым и идти некуда, кроме как к ним. И у жриц любви души куда невиннее и чище, чем у меня - они хотят моих денег, я хочу их души.
Мысли затерты, чувства избиты, и хватит об этом.
Чуть пошатываясь, я отправился в одну из самых гиблых частей города, я отлично знал, что мне искать и где: мне нужна была проститутка, из новеньких, которая бы ничего не знала обо мне.
С каждым шагом время замедлялось, и, вскоре, вообще повернуло вспять; мой старый добрый Вефлием Назорейский, две с чем-то тысячи лет назад, моя мать пытается приткнуться в любой свободный и достаточно тёплый угол, чтобы родить меня - спасителя, который не может спасти себя самого. «Эй, если ты и вправду пророк - сними себя с креста!», я снял уже крест с себя, разве этого мало?
Я зашел в один бар, проститутки и бармен знали меня, меня уже ждал коктейль «порто-ронко» и колода карт. Почти год жизни связывал меня с этим местом; но это было давно. Я поздоровался с пианино, отлично отстроенным мною, хотя уже пять лет прошло, он все ещё держал строй, как закалённый римский легионер. Старый друг, тысячи невидимых нитей сыгранных нот связывали нас. Ром с портвейном и немного корицы, один из моих любимых коктейлей, пряно и нежно обволакивал мой мозг, он согрел бы душу, если бы она была.
Игроки рассаживались вокруг стола, Их цель - Чёрный Джек, «Двадцать одно». Я блефовал, мой любимый вид блефа, двойной меланхоличный: карты дерьмо и ты делаешь так, чтобы все об этом узнали, но при том думали что ты врёшь - тактика как раз для сумасшедших вроде меня. Я выиграл, девушки со смехом поздравили меня, и я вышел в сумерки вечера города грехов. Все это здорово напоминало мне одну старую книгу.
Я шёл по одной из линий Васильевского острова, навстречу то и дело попадались знакомые девушки из старой, давней жизни, словно всё то было не со мной. Те что были с кавалерами, холодно скользили по мне взглядом, одинокие едва заметно кивали. Наконец, одна попросила у меня сигарету и прошептала: «приходи в Бар, в полночь». Ночные леди не должны выдавать себя, когда они на охоте. Я покачал головой, и она с едва скрываемым сожалением скрылась в полутьме.
И я вспомнил, как я впервые прикоснулся к этому кругу ада, это было лет пять назад: я только приехал в этот Проклятый Город, такой же, как и все другие крупные города. У меня не было ни денег, ни знакомых, ни вообще какого-либо желания жить, или даже двигаться. Я пил самое дешёвое пойло и ел отвратительные наркотики, с ужасом представляя, как вскоре придется переключиться на техническую дрянь, из-за отсутствия денег. Я был словно робот, который выполнил свою задачу, но которого забыли выключить; кошмары и сны были тогда куда реальнее скитаний по городу в поисках работы.
Деньги подходили к концу, когда мне пришло письмо, от моей сестры - страшно подумать, сколько усилий Алёна приложила, чтобы найти меня. Её милые и добрые слова подействовали как ведро холодной воды: я понял, что надо делать дальше, сработали какие-то защитные механизмы и алгоритмы - в тот же день я подал объявление «хороший пианист ищет группу», через неделю у меня их уже было три, появилась работа, телефон, и главное, возможность баловать себя раз в неделю хорошей книгой и бутылкой виски или рому.
Инструментов у меня по-прежнему не было, приходилось одалживать, но это даже было в руку: метро было все еще непозволительной роскошью, я каждую ночь по три часа шёл через город, силясь запомнить названия улиц, лица и повадки прохожих, и что-то ещё, сделавшее бы меня своим.
В тот день я долго ждал своих подопечных у станции «Балтийская», я играл с ними потому что иногда ритм-секция подбрасывала мне халтурку, в основном, грузчиком; это было не очень хорошо - простреленное плечо ныло, организм требовал витаминов, кожа была полупрозрачной, синяки под глазами, но и это были деньги.
Милиция уже раза два проверила мои документы, им было скучно, а я здорово походил на наркомана (у меня и вправду было с собой немного амфетаминов - я прессовал их в таблетки, которые запихивал в аккуратные упаковки пилюль от сердца, только изверг стал бы потрошить таблетки сердечника). Я рассматривал музыкантов, которые сновали то и дело между турникетов - вот шумная толпа панковатых подростков, в клетчатых штанах, позвякивая цепями радостно бежали в сторону магазина на углу; вот четверо угрюмого вида металлистов смеялись над одной им понятной шуткой, по форме кейсов я определил инструменты: «Келли», «РР» и бас в форме стрелы, скорее всего «Эпифон». А вот и мой брат - джазового музыканта я узнаю всегда в толпе, по взгляду, для нас музыка это работа, и целая жизнь, а не праздник и повод выбраться из убого тесного мирка «Работа или учеба-Сон-Интернет». Он заметил мой пристальный взгляд, и слегка улыбнувшись, дотронулся до козырька кепки, как будто ненароком, вдруг ошибся - я выглядел преотвратительно, но брат в беде - всё равно брат.
Закончили мы очень поздно, в начале двенадцатого, я шёл вдоль Обводного канала, смотрел в его мутную воду, думал обо всём сразу. Мне мерещились лики недавних кошмаров Африки, потому что в моём кармане был пистолет; его чёрная и тяжелая рукоять успокаивала и одновременно напоминала о прошлом.
Внезапно я услышал крики, я подумал что это подростки балуются. Но крики показались мне странно знакомыми - так кричат, чтобы было не так больно, когда бьют, странный коктейль отвращения и страха в всхлипывающем звуке женского крика. В рассеянном и безучастном свете фонарей двое избивали ногами женщину, азартно и со вкусом .
Молодость, высокие идеалы и оружие - страшная гремучая смесь; из-за неё началась мировая война, когда один боснийский студент выстрелил в одного австрийского эрцгерцога. Не будь у меня пистолета, я бы вмешался, и, конечно, здорово бы получил, но они бы отвлеклись на меня. Сейчас, когда я старше, я бы просто выстрелил в воздух.
Они заметили меня; тот что был пониже, размашисто и неуклюже раскрыл складной нож; они сделали пару шагов в мою сторону. Я достал пистолет, и взвёл курок, щелчок в абсолютной тишине подействовал на них как гром колесницы господней. Я был пьян, оттого мои движения были нарочито выверены, будь я потрезвее, я бы занервничал, чуть более пьян - вообще не вспомнил бы о стволе. Я прицелился, как делал это уже тысячи раз, и выстрелил в руку приземистому крепышу - нож и несколько пальцев перелетели через перила, и канал с глухим всхлюпом проглотил свою добычу. Оба выродка оторопело смотрели на фонтан крови. Я сделал шаг в их направлении, и вновь прицелился, на этот раз во второго, этого было достаточно, чтобы они побежали куда-то вбок, через пару секунд я услышал хриплый вой и редкостную брань; едва ли не с гордостью я подумал, что когда тот африканский мальчик выпустил в меня полрожка из своего китайского «АК» я держал себя куда более достойно. Я подбежал к девушке.
Худенькая, слабенькая, продрогшая. Красивое личико в ссадинах и кровоподтёках. Короткая юбчёнка, легкомысленного покроя курточка, я не стал спрашивать, что она делала здесь в это время, и так понятно, как и то, почему её били. Просто ещё один не самый весёлый день у жрицы любви. Я протянул ей руку, но она попыталась отползти от меня, её ротик в беззвучном ужасе открывался и закрывался, как у рыбы на песке, сил и голоса кричать уже не было. Только тут я вспомнил про пистолет в моей руке, и лихорадочно засунул его в карман. Я присел рядом с ней на корточки, и протянул ей пачку сигарет, она не могла прикурить, её руки дрожали как и мои, мы по-очереди выронили зажигалку. Я улыбнулся и она попыталось сделать улыбку в ответ, жалко и нелепо, сквозь разбитые губы. Началась холодная питерская морось, надо было уходить отсюда, те двое могли вернуться, ещё и с друзьями. Я помог ей встать.
- Спорю на что угодно, что ты ничегошеньки не ела сегодня, - я посмотрел в её огромные грустные синие глаза, спустя около получаса ковыляния в сторону «Нарвской».
Пока я покупал снедь и выпить, я всё гадал, не сбежит ли она. Она сидела там же, где я её оставил, да и не в её состоянии стоило бегать. Я почти силой впихнул в неё немного коньяку, исключительно ради удовольствия видеть румянец на её щеках. Где то совсем недалеко завыла сирена, и патрульная машина медленно-медленно проехала мимо нас. Я быстро сообразил что делать - взял её за подбородок и нежно поцеловал, как может целовать только безумно влюблённый. Мильтоны, окинув нас понимающими взглядами, продолжили свой путь.
- Мне не нужны проблемы с ними, да и тебе тоже, - чуть виновато пояснил. Она растерянно взмахнула ресницами.
- Ты хороший, - её первые слова. Голос приятно низкий, глубокий.
- Тебе есть куда поехать? - не знаю что бы я делал, услышав отрицательный ответ. К моему удивлению, остановив машину, она назвала адрес бара.
По дороге она положила мне голову на плечо, и в свете фонаря я увидел её слёзы. Когда её били, она не плакала, только кричала.
В баре её все знали, это место было пристанищем жриц любви, они водили сюда клиентов, или цепляли их здесь. Бармен-гей заботился о них, а они помогали ему, как могли. Через пять минут я сидел в окружении стайки девушек и стакана виски, стараясь как можно более будничным тоном изложить им события этой ночи. Спасённая мной проститутка спала, свернувшись клубочком на диване. Спустя пару дней я зашел проведать её; слово за слово и я получил место в баре, играя там по вечерам на отчаянно ушатанном пианино. Со временем я научился читать жесты и улыбки девочек, и клавиши звучали, как им нравилось, иногда грустно, иногда весело; было что-то трогательное в этом братстве отверженных. Долгое время это место было моим домом. Sweet memories, вы как всегда некстати.
Наконец я заметил ту, что искал - красивая, но я никак не мог вспомнить её лицо, у всех жриц любви профессиональная черта - незапоминающаяся красота.
Я подошёл к ней.
- Привет.
- Привет.
- Не хочешь составить компанию юному джентльмену на эту ночь? Ему грустно и одиноко, и надо забыть о своей унылой жизни.
- Тогда пусть он сам подойдёт и попросит, - и тут я понял что с недельной бородой я не похож ни на юного, ни на джентльмена.
- Это я и есть, - и она улыбнулась.
- Ты не похож на грустного и одинокого.
- Сегодня мой день рожденья, - чуть виновато объяснил я.
- Четыре, в честь праздника.
- При условии что ты поужинаешь со мной.
Она улыбнулась вновь:
- Идём, я знаю одно место, - я отсчитал ей четыре купюры.
- Мы немного посидели в Баре, её тут разумеется знали, и все усиленно притворялись, что я здесь чужой. Я вяло ковырялся вилкой в отбивной, а она смеясь говорила, что мне надо есть, потому что я худенький; это профессиональное сочувствие ещё хуже, чем лживые поздравления моих знакомых. Я взял три двойных виски, выпил их почти залпом и не морщась. Она с некоторым страхом поглядела на меня, обычно перед сексом так пьют маньяки и скрытые извращенцы, которым недостаёт смелости с девушками.
- Всё в порядке, праздник в конце концов.
Мне принесли букет белых лилий, и я чуть не сошёл с ума от их запаха: девчёнки не только помнили дату моего рождения, но и любимые цветы. Впрочем, я когда-то тоже помнил про них и менее важные факты.
- От заведения, - пояснил Бармен удивлённой шлюхе.
Она недоверчиво покосилась на меня: обычно, те кто водят шлюх в рестораны - законченные неудачники, проститутки не любят тех, кто изливает им душу, у них своих забот предостаточно, чтобы еще выслушивать не пойми чей бессвязный поток жалоб и сетований. Я знал о чём говорить; обо всём кроме себя, незаметно подбираясь к ней.
- Меня здесь знают, давно, - сквозь смешок пояснил я, и она успокоилась.
Не стоило особого труда разговорить её, через час я уже знал, какие мультики любит её маленькая дочка, дитя неосторожности. Её история бесхитростна, таких тысячи, ничего нового. Её мечты - мечты каждой девочки, от принцессы до шлюхи. Всё как всегда, старо как мир. Она иногда замолкала, пугаясь собственной болтливости, и я умело и невзначай, рассказывал что-то, наливал ей, а потом вовремя замолкал. Не то чтобы мне было интересно, это нужно скорее было для неё. В своём кругу ее подруги по несчастью делятся своими грошовыми надеждами и переживаниями, там нет места мечте или повода, чтобы пересказать всю свою жизнь за час.
- Знаешь, я как будто знаю тебя давно-давно, - смущенно сказала она.
- Пойдём, наверное, - рассмеявшись сказал я.
Мы расплатились и ушли.
Через сорок минут мы были у меня дома. Она с удивлением рассматривала маску мёртвого бога смерти, странные надписи на стенах, инструменты, бутылки, наверное, ей всё больше хотелось вырваться и убежать отсюда.
Я предложил ей выпить.
Когда всё было кончено, она лежала у меня на коленях, а я тихонько поглаживал её по локонам цвета тёмной меди. Я не гнал её прочь, я знал, что сейчас нежными прикосновениями я делаю ей куда больнее, чем если бы я её бил; я всегда добр с отверженными, изломанными судьбой людьми, и милосердие моё жестоко. И даже вдвойне, потому что я даю им мёртворожденную надежду. Мы оба знаем, что она не останется здесь навсегда, что скоро рассвет, и ей придётся уйти навсегда, мы больше никогда не увидимся. И сейчас я даю ей куда больше, чем сам мог бы взять. Испепеляющее мгновение искренней лучистой любви, и я слышу как она тихо-тихо плачет. Я не получаю удовольствие от того. Я просто хотел дать ей немного того, что у неё может и не было никогда, а она даже не знает, как меня зовут.
Заря уж занялась, когда она не выдержала и ушла, ни сказав ни слова. Я скоро умру, но ты будешь помнить того кто был однажды добр с тобой, просто так, ни за что, как будто случайно, счастливый лотерейный билет - о боже, ты выиграла горсть солнечных зайчиков. Я угасаю, но я буду жить. Я буду вечен в памяти проститутки.