Мачеха мамы, Раиса Михайловна, мечтала о даче.
Её муж, художник-портретист, которому иногда везло с деньгами, сунул банкноты в карман и пошёл покупать дачу. По дороге деньги выкрали. Взбешённый, он вернулся домой, начеркал на газетной странице кукиш и, запихнув в карман будто денежную пачку, двинулся тем же маршрутом.... Газетка ворам не понадобилась.
При жизни мужа - он умер перед войной - Раиса Михайловна так и не обзавелась дачей, и только в пятидесятые годы, когда горожанам стали выделять садово-товарищеские сотки, мечта её осуществилась.
- Поиск нового жилья - как поиск новой жизни, - плакатно вещает агент по недвижимости и, зябко поёживаясь: - Вы на машине?
- Нет, пешком.
- От станции, значит, шли?
- Да.
- Я летом тоже от станции пешком хожу: никаких тебе машин и пробок; пивка можно выпить, воздуха понюхать. Вон там, за садовыми участками, видите: лес. Я первое время даже работать не мог, клиент приедет, а у меня в голове только одно: как бы не заснуть - воздух такой.
Мы стоим на лестничной площадке десятого этажа моего потенциального жилья и новой жизни; окно распахнуто, сквозит небом и холодом.
- Воздух, - соглашаюсь я, разглядывая с высоты коттеджный посёлок под окнами, - у меня здесь родственники.
- В «Витязе»? – удивляется мой собеседник, - или …, - он показывает рукой в сторону разнокрышия садоводов.
На зелёном сукне стоит тарелка с манной кашей, которую приготовила Тётя Катя, моя двоюродная бабушка, я у неё в гостях. Накурено, ещё пахнет лекарствами. На стене старинная фотография, с неё, подняв взгляд над книгой, смотрит незнакомец; я сижу за письменным столом и ем кашу - давлюсь: каша густая, комната узкая - и места в ней, поиграть, совсем нету!
Скоро Тётя Катя возьмёт меня с собой в деревню, чтобы я набрался сил перед школой. Но в разгар лета от меня откажется. И остаток лета я проведу на даче у бабушки Раи, где по вечерам маленькая, остеклённая с трёх сторон, дачная терраска превращается в спальню. А по утрам, пока я просыпаюсь, бабушка (я называл Раису Михайловну бабушкой) ставит возле кровати табуретку, накрытую белой салфеткой, и сажает на табуреточный «заснеженный» аэродром два блюдца с хлебом и маслом и две чашки с чаем.
… Однажды - я учился в третьем классе - пришла бандероль от Тёти Кати, в ней книжка. На тыльной стороне обложки надпись: «Дарю шаловливому внуку Серёжику книгу стихотворений прадедушки. Будешь постарше, поймешь всё»…
И я запрыгал дальше по школьным а затем институтским ступенькам, стал постарше и, пришло время, очутился на Каляевской улице.
Седые, редкие волосы, ромбик морщин на переносице, слупленная до красноты кожа на кончике носа, - черты новые, непривычные. А глаза пусть водянистые, но вдохновенные - я сразу вспомнил, как давился манной кашей и зырился на фотографию своего предка.
Тётя Катя угостила меня чаем с вареньем из земляники - дар деревенского лета, а потом показала пишущую машинку: древнюю импортную развалюху, которую пробовала «приручить». Бумажный лист, торчащий из раритетного устройства, серел слепыми буквами; а несколько набитых строк каждый раз - с ошибками, исправлениями - слагали одну и ту же фразу:
«От станции шли не спеша, вдыхали воздух и проникались».