Пятиугольная фосфорическая кость кошмаром вонзилась меж бровей. Я был парализован, но мог кричать. И тогда бортовой доской громыхнуло в ухо и висок - наверняка опять врезались куда-то. Хлопал веками, не понимая, проснулся ли. Даже слабеньких огоньков не было, ни вокруг, ни над бедной головой. В ушах шумело, хотя «шишкин»* уже заглох. Под ногами впервые за вечер добрым знаком шевельнулся Петров; расколдовало, наконец, и мои конечности.
Дорожный босс в кабинете уютно, по-домашнему хрюкнул. Свесившись из кузова, наощупь, кинул ему в окошечко:
- Захар, живой?
- Живо-ой, - больным скрипнул эхом.
- Фары включи!
- Щас…
Автомобиль шуршал долго, сопел, крякал, наконец, сообщил нечеловеческим захаровским голосом:
- Света не будет.
- Неприятности плавают стаей, но ловить их сподручнее по одной, - тихо сказали в затылок. Я вздрогнул. Присутствующие согласились и решили не искушать. Петров не участвовал, молчал солидарно, да и опять не шевелился, хотя пару раз птицеподобно выдавил из клюва до боли понятное: «пити-пить… пити-пить…».
Ах, как хотелось того же. Отвернулся, не в силах помочь умирающему, ватником отгородился. Опять задремал. Теперь снилась незнакомая улыбчивая брюнетка-продавщица с газированной водой - пальчиком грозила, укачивала. Под утро открылось, что это двойной Бутурлакин: почему-то были они заросши чёрной шерстью и при клыках, топали сапогом и кобурой, орали, разбрызгиваясь: «Ты нам ответишь за провал экспедиции! По всей строгости!»
Утро печальное взошло, да не развеяло. Скорбело внутри. Мутно-мыльное небо зло светило в пепельное лицо страдальца Петрова, так и я, думаю, в тот момент не смотрелся розовей. Да, нет - в неурочный день родился Захаров, и в недобрый час предложил Феденька этот вопрос обсудить в сельпо. Изнутри всё ещё траурно излучало взвесью «Тройного» с «Цитроном». Трудно выползали тела из ночного гнезда; одновременно с ожившим Федей и я преодолевал обстоятельство кабины.
А перед машиной лежал гроб.
По крайней мере, сверху это не выглядело иначе. Да и не один – целый посёлок - много их сгрудилось на поляне среди мелкотравья, тянулись до леса шахматными рядами, свинцовыми глазами все как один пристально уставились в мой мозг. Потом, когда одолел брустверную оторопь и по-жабьи вывалил себя наземь, рассмотрел внимательнее – не гробы это были - несчастные покинутые дома.
Маленькие, похожие на поваленные детские шкафы или убитые ящики из под станков, окружённые покосившимися заборчиками-оградками, с пыльными окнами, ставенками, краснокирпичными трубками над крышами, низенькие, чуть ли не по колесо нашей «шиншиллы»*, с метр, может быть, высотой, аккуратные, из тонких брёвнышек рубленые, бурой соломкой крытые, дождём политые и оттого блестящие, будто лакированные, они подействовали на меня слишком удручающе. Жизни давно не было и тут. Утёрся чем-то.
Выполз на крышу полусонный Захар, руками вдоль мотора стал водить, пассы чинить, тюкать. Я осмотрел постройку под ним, на которую в ночь и наехали. Оба контактёра были почти целёхоньки: избушка едва покосилась; бампер и передок – с нашей стороны - честь по чести, стояли на своём.
Встав на четвереньки, приблизился к домовому оконцу, протёр пилоткой. В мутном стекле мелькнули чужие отражения. Маленькое узнал. Оглянулся. Петров сомнамбулически, курсировал неподалёку, искал по-собачьи, вынюхивал меж домов. Не знаю отчего, но и меня часто тянет заглянуть в иную жизнь. Что ж, открыл дверцу. Заскрипело.
Сунул голову в полутьму. Дальше порога не пустили плечи. Повертелся, как мог, осматриваясь, привыкая. Белёная крошка-печка, теплом и щами от неё, вроде, пахнуло, скамья кукольная, столик из досочек посредине стоит, кружка-котелок на столе лежит, сундучок под оконцем, образок в углу. Вместе с тем всюду пыль и паутина, давненько хозяйский веничек тут не шуршал – вон тот, например, что на лавочке отдыхает.
Кое-как протиснул руку, хотел до сундучка дотянуться. Не успел. Кто-то на лавке запрыгал, запылил. Сверчок, не сверчок, в полумраке не разглядишь. И тут же вдруг за спиной заверещало пронзительно и дико, завыло противно, даже будто кто и за хлястик меня сильно потянул. Эх, ма, стену чуть не вынес, выбираясь.
Вскочил. Увидел, как содрогается у дальнего домика безголовое петрово туловище. Подбежал, ноги трепещущие схватил, ужасаясь заранее картине жуткой. Как себя стал тянуть братика из распахнутой адской пасти дверной.
Вытащил. Слезами Феденька истекает, нос рукой удерживает. Бормочет, воду-де искал, и тут некая тварь домовая ему в переносицу впилась. Ври, думаю, верно, пошарить-поживиться желал. Оторвал ему руку от его же лица, а там, в переносице три точки – будто кто трезубой вилкой его выступ до красненькой припечатал или укусил. Хорошо, что не в очи. Довёл беднягу до машины, взобрались поскорее. Чего ждать хорошего от местных змей?
Завелась наша песня с полуоборота – хоть был Захар и прощелыга, но тему свою некабинетно знал. По собственному следу ходко назад пошли, благо примятое ещё не распрямилась и вдавленное не расползлось. К обеду на знакомую колею выбрались.
На гауптвахту в тот раз не попали - просеку сдали в срок, доверие отработали. «Была б деревня, а жителей найдём, - резюмировал мой доклад особист Бутурлакин. - Смотреть надо шире и вдаль, но в оба, - похлопал меня по пыльному погону и, выталкивая в коридор, подытожил, - а нормальные люди родину не оставляют!».
С тех пор заросло всё, разошлось, потрескалось и перекосилось. Петров больше не пил, но нос его поправился. Захарке турбинной лопаткой вскоре память отшибло**, а через полгода и «шишкин»* в переплав ушёл.
Новгородская область
* ГАЗ-66, грузовой автомобиль (СССР) с колёсной формулой 4х4, официальной грузоподъёмностью две тонны и кабиной над двигателем.
** Семьдесят шестой осенью ушедшего века.
( " Антология странных событий " )