Родители его были середняками и от коллективизации хоть и пострадали, но не до Сибири и не до смерти. Вовремя спохватились, поняли что лучше до стука по собственных головах не доводить, пошли в колхоз, работали там что волы и кое-как существовали. Сынок их, Дмитрий, в колхозе работать не смог, потому как имел нрав сердитый, очень не любил указаний, чуть что за нож хватался и, чтобы не было греха, исхитрился пристроиться работником в лесничество, там пасека была и прочее хозяйство. Тоже жизнь не сахар, но от начальства подальше и медок всегда под рукой, что в любое время приятно, а в голодное особенно. С медком жить веселее и девки по другому смотрят, хотя Дмитрию это было без разницы. Не потому что увечный или в голове чего не хватало, а просто имел он одну зазнобу и кроме нее ничего не видел. Хотя зазноба была очень даже приятная.
Звали ее Катя, дочь директора сельской школы, работой не нагружена, питание хорошее, родители холили, вот и вырос цветочек на загляденье. Даже городские заглядывались, а уж в городе то смыслят насчет баб. Все парни в селе к ней подкатывали, но отшивала бесповоротно и парни на других обращались. Только Хоменко ходил за ней и ходил.
Втихомолку над ним смеялись, но в открытую побаивались, потому что драчлив был, несмотря на скромную комплекцию. Только девки позволяли себе шуточки, спрашивали когда же мол свадьба. Дмитрий от таких вопросов менялся в лице, скрежетал зубами, сжимал кулаки и желал крови. Но баб бить, себя позорить, поэтому уходил от беды подальше. Сбивал себе кулаки о деревья до крови, только бы боль сердечную на телесную перевести. Очень про женитьбу слова ему были мучительные. Даже и думать об этом не хотела Катерина, отказывалась вежливо, чтоб не обидеть, но эта вежливость еще больше злила, потому что так с чужим только говорят. Значит он ей чужой и безинтересный, другого ждет. Как представит он, что другой появиться, так сразу чувствует душегубные в себе желания. Знал, что появится, как же на такой мёд, чтоб и не появился желающий, знал, что убьёт товарища, спокойно знал и уверенно.
Сам удивлялся своей ярости, и как прилип к Катерине. И друзья и родители ему говорили, чтоб отстал, не морочил себе голову, не по Сеньке шапка. Она вон почти как городская, к хозяйству не приученная, ручки белые, земли не ведающие, даже не куховарит, а как панночка, книжки все читает да песни поет. Даром тебе такая жена не нужна. Оно то и так, в жены нужна девка простая, чтоб добрая, работящая, но что поделать если только Катька сердцу мила! Как увидит ее, так и дрожь в коленках и пот ручьем и слова путаются. Вроде как больной становиться, зато счастливый, а когда не видит ее, то и здоровый, но тоскливо, плохо, хоть волком вой. Вывезут как пасеку в лес, работы много, до села верст пятнадцать, не вырваться. Дней несколько терпит Хоменко, а потом невмоготу ему становиться, все из рук валится, работы никакой. Дед Савва, он на пасеке главный, уже знал о причинах такой неработоспособности, потому в ночь отпускал парня. Тот прямиком через лес бежал в село, иногда застанет ее у клуба. Станет в сторонке и столбычит, глядит как кот на мясо и страшно довольный по лицу. Хоть Катерина на него и внимания не обращает. Это ему без разницы, главное лицезреть. Когда, бывало, не застанет в клубе, то бежит к ее дому и там в окна заглядывает. Точно дурной. Все такому поведению удивлялись и рассуждали, что вот мол чего баба с человеком может сделать. Нормальный парень и вдруг такое вот вытворяет, по лесам точно волк шмыгает, в окна заглядывает.
С волками тоже дело было. Раз, зимой, перестрели они Дмитрия, загнали на дерево и стали ждать. Что не прибежал он, в селе не заметили, решили, что большего снега испугался, дед Савва, подумал, что осточертело парню сидеть в лесу, сторожить зимник, в селе остался. Никто его и не кинулся. Он отсидел часов несколько, сообразил, что при таком морозе не долго ему жить, а помощи не жди. Выломал сук посуше, обмотал его безрукавкой меховой и зажег. С факелом спрыгнул на землю и стал, отбиваясь отступать. Волки огня боятся, но жрать охота и обидно им добычу упускать. Так просто не отстали, до самого села вели. Кружились, будто моль над лампочкой, зубами клацали, причмокивали. Все ожидали, что оступится и упадет парень в снег или так пламя потухнет, тогда бы слопали. Хорошо хоть сук занялся и когда мех сгорел, не потух факел. С обожженными руками и перемерзший, прибежал Хоменко в село и слег. Потом уж мужики ходили с ружьями в лес и дивились, как отбился от серых парень. Видать в рубашке родился. И меховой безрукавке. Волки не съели, а уж от простуды и умирать стыдно. За недельку встал на ноги, вернулся к зимнику и бегать продолжал, но уже с двухстволкой. Больше волки не нападали, они хитрые, оружие чуют. Хуже волков Катерина была, не то что поговорить, не смотрела даже в его сторону. И вроде говорила, что дурак он неотесанный, так ли, может подружки привирали, но обидно было до слез. На людях свою обиду не показывал, а в лес заберется и снова кулаками по деревьям молотил, в кровь разобьет, укротит свою ярость, немного полегчает. Дед Савва такой ярости удивлялся.
- Ты как пьяница горький, которому без водки и свет не мил. Отстань от девки, видишь же, что не люб ты ей, плюнь, перекрестись и другую ищи. Девок, слава богу, хватает.
Он и пробовал, но забыть ее не мог и другие бабы ему, что трава. Уже возила его мать к ворожке, та зельем отворотным поила, но без пользы. Только хуже стало, потому что появился в селе Петька Меняйлов. Он из здешних мест был, в голод из села сбежал, думали помер где-то. Жив оказался, в городе на завод поступил, специальность получил, по заданию партии прибыл помогать в селе завод спиртовый, еще в гражданскую разрушенный, восстанавливать. Не сам прибыл, а с товарищами и гитарой, на которой играл хорошо и песни пел различные, от чего девкам очень нравился. Стал он в клубе заправлять, самодеятельность организовал, представления всякие и Катерина ему первой помощницей. Тем более, что остановился он в доме у директора. И обстирывала и кормила его девка, злые языки и про другое трепали. Факт, что прямо в рот ему смотрела и нахвалиться не могла.
Родители тоже Петра одобряли, мечтали, чтоб дочь в город уехала, там жизнь, а тут никакой радости. Почему и к Дмитрию плохо относились. Он мужик, крестьянин, выйдет за него дочь и ворочаться ей до конца жизни в грязи. А она вон какая красивая, умненькая, ей не в грязи существовать, а среди передовых людей процветать. Таких, как Меняйлов. Чем не жених, из народа сам, комсомолец, завод достроит и в город вернется, как человек хороший. Происхождение особенно важно было, потому что фамилию имели Никитинские, почти дворянская фамилия, хотя ничего такого, упаси боже. Но уверенней чувствовать себя будут, когда породнятся с рабочим классом. Тем более что вполне могла у Петра выйти и в партии карьера, все задатки к тому имелись. Еще и дочери мил.
Все хорошо было, как в сказке, только Хоменко бесился. Несколько раз порывался в клубе драку затеять, крутили его и выпихивали вон. Когда прошел слух, что свадьба скоро, так прибежал с двухстволкой и застрелил бы Петра, но Катерина стала перед ним и сказала уходить. Сказала, чтоб голову не дурил себе зря и забыл ее раз и навсегда. Он ушел. Выл в лесу сутки, потом подстерег Петра и была у них драка страшная. Один брал яростью, другой размерами, так друг друга и не осилили, но скалечились порядочно. Нашли их окровавленных, лежащих на земле и тяжело дышащих. В больницу отвезли обоих, положили в одной палате, посмеивались над петухами. Катерина мигом к любому прибежала, передачу принесла, а на Хоменко даже и не глядела, только сильно ругала какого-то дурня упёртого.
Три дня такое мучение продолжалось, а потом пришкандыбал дед Савва, парня взял за шиворот и потащил из больницы. Узнал он, что злые люди бучу затеяли. Меняйлов ведь по наказу партии в село прибыл, стало быть его калеченье это как саботаж, вредительство, а не просто дурость юношеская. Ладно бы колхозник с колхозником, а то подкулачник, который колхоза избежал, с авангардом партии на селе, это ж чистая контрреволюция. Закрутилось что-то не хорошее и уже из НКВД товарищ приехал, а это жди беды. Дед Савва помощника своего любил, не захотел, чтоб по глупости парень пропал, из больницы вытащил и отвёз в район, где вербовали рабочих на Сахалин. Долго принимать не хотели Хоменко, глядя на жалкий его вид, весь то в синяках и ссадинах. Но дед медку сунул и сладилось дело, скоро уже в вагоне парень колотился. Думал годик поработать, пока утихнет всё и вернуться. Это уж обязательно, потому что хоть и всё против него было, но Катерина в сердце его засела накрепко, каждую ночь снилась её толстая коса цвета спелой пшеницы, фигура заманчивая и прочие неприлюдные подробности, которые он представлял без всяких на то оснований. Также без оснований надеялся он, что чудо случится и Меняйлова отошьёт девка. Чтоб в чудо не разочаровываться, даже писем домой не писал. Уехал и будто пропал, ни ответа, ни привета.
Все рассудили, что спился парень или повесился и забывать начали. Тут война все баки забила, ни о чем больше мыслей не было. Много народу забрали на фронт, к зиме немцы в село пришли. Тогда Катерина уже Меняйлова была, ребенка под сердцем носила. Петро добровольцем в первые же дни на фронт ушел, попал там в окружение, вырвался, прибился к партизанам и вскоре послан был в эти края, чтобы организовать сопротивление и здесь. Собрал отряд и понемногу немцев истреблял, но так чтоб не озлобились. Леса то окрест небольшие, если серьезно возьмутся фрицы – вышибут. Связались со своими и те такую тактику вполне одобрили, пока сидите тихо, а когда надо будет, тогда и высунетесь, перережете немчуре пути сообщения. Взрывчатка уже припасена была и цели назначены.
До приказа пугали партизаны полицаев да добывали себе пропитание. Катерина с ними обитала. Она всегда идейная была, а тут еще и муженек рядом. Хотя конечно жизнь в лесу не сахар, особенно зимой. В землянках углы за день леденели, морозы стояли лютые, а днём топить нельзя, чтоб место не выдать врагу. Зимой сорок первого вернулся в село Хоменко. Худой пришел, с лица упал, почернел весь, лицо в шрамах, на левой руке пальца нет и на одно ухо глуховатый. На расспросы не отвечал, поел у родителей, вымылся в баньке и на двое суток спать лег. Долгий путь видать проделал. Как проснулся, сразу про Катерину спросил, рассказали ему. Родила сына, выращивает его в лесу и Петька там.
- А тебе то чего? Или не вышла дурь из головы?
- Не дурь то, отец, а судьба.
Родители завздыхали, думая за что же их чаду крест такой, прикипеть к бабе, которая никогда его не полюбит. По грехам нашим бог воздаёт. И ничего не поделаешь. Вечером пришли к нему полицаи, донес уж кто-то. Стали к себе вербовать, знали про зуб на Меняйлова, предлагали, чтоб помог им выследить партизан.
- Ты лес хорошо знаешь, проведи нас так, чтоб окружили мы красножопых и перекоцали. Баба тебе достанется и на довольствие встанешь, дитёнка мы укокошим, чтоб не мешал тебе, своих делать будешь. Ну дак как, поможешь?
Он дураком прикинулся, мол после контузии не только оглох, но и умом повредился. Свистит да улыбается. Полицаи думали, что хитрит и в морду дали, он дальше свистит. Били долго, а ему без разницы. Тогда только поверили, что рехнулся совсем. Драчливый ведь был, раньше и плохого слова не снес бы, а теперь шпуряли ему прямо в морду, ногами тоже, а он только улыбается. И отстали, что с дурака взять. Только пригрозили, что если партизан словят, бабу по рукам пустят, очень уж баба питательная и желательная. А он только свистит и хихикает, зубы выбитые сплёвывает. Плюнули и полицаи, ушли. Хоменко морду подлечил, скок на лыжи и в лес. Быстренько выискал партизан, все посты их минул и прямиком в землянку к Меняйлову. Тот аж в лице изменился и сразу за пистолет.
- Ты погоди то дулом в морду тыкать, и так живого места не осталось. Я по делу пришёл. Пусть Катерина идет ко мне жить. Я ее не трону, полиция не сунется, потому что в дураках меня держит. Пусть идет, хата у нас большая, место есть, мысленное ли дело с ребеночком по лесам зимой шастать. Так и заболеть недолго, а это верная смерть. Если любишь её, то отпусти.
Меняйлов знал, что трудно жене, что дитё болеет часто, ослабло, жди беды. Но к этому отпустить тоже не мог, спокойствия бы не имел. Отпустит, гореть будет от ревности, не отпустит, значит ребенка родного на погибель выставит. Вот и выбирай. Не из чего выбирать, но человеку лучше, чтоб легче. А легче было подумать, что продался Хоменко и заслали его немцы специально, чтоб жену схватить и замучить. Доказательств никаких не было, но время военное, можно и по-простому обойтись. Схватили Дмитрия, руки за спиной связали, приговор зачитали и повели вешать. Расстреливать боялись, чтоб немца не привлечь.
- Ты Хоменко, учти, что стребляю я тебя, не по личным делам, не из-за Катьки, а потому что время военное, всякое может быть и не могу из-за тебя отрядом рисковать. Никакой моей надобности нет, надо просто, обстоятельства.
Приторочили к суку веревку, петлю смастерили, цигарку предлагали последнюю.
- Без надобности мне цигарка, пусть она выйдет. Только глянуть.
Хоть и предатель, но ведь умирать ему, это дело серьезное, нужно уважить, поэтому вышла. Глянул на нее и аж заплакал. Хоть над ребенком больным сколько ночей маялась, хоть и помыться толком негде и харч плохонький, а самая лучшая ему, самая красивая. Чтоб дальше слюней не распускать, стал он на деревяшку, петлю одел и сам же сковырнулся. Глядели люди на его дерганья в петле и диву давались такой отчаянности. И как же до бабы прикипел, что от одного вида заплакал, хотя ранее слез его не видели. И тут опять сук Хоменко жизнь спас. Обломился, хотя на вид крепок был. Упал Дмитро и вроде мертвый, но когда разнуздали петлю, то задышал. Крепкий был хлопец и ради чего жить имелось. На снежку, в одном исподнем, быстро он в чувство пришел, глаза открыл и стал ошалело оглядываться. Ее увидел и заулыбался. Шея синяя, в слюне, обделался, в пасти у смерти побывал и улыбается. Тут всем стало ясно, что никакой не предатель, а дурачок просто. Тронулся умом парень. И стыдно как-то второй раз вешать. Бог не бог, но недаром же сук обломился и вовремя то как. Еще бы чуть и точно бы сдох. Везучий он оказался на суки. Дуракам всегда везёт.
Отпустили и сказали, что если еще раз в лесу появится, то расстреляют, чтоб никакая сила не помогла. Вернулся Хоменко домой и стал родителям помогать, а больше лежал на спине да все в потолок глядел. Зима, скотину немчура забрала, делать нечего.
К весне пришел партизанам приказ обнаружиться. Наскочили, взорвали два моста, несколько эшелонов под откос пустили, перевешали с десяток полицаев и прочих предателей. Немцы, понятно, такой прыти не обрадовались, танки подогнали, орудия, батальон румын и начали леса чесать. Партизаны сначала отбивались, но с винтовкой против пушки не попрешь даже и с пулеметом. Отходили, гибли, а колечко окружения сжималось. Всем ясно стало, что капцы им. Пробовали они окружение прорывать, но везде их ждали и встречали. В эту самую пору опять Хоменко в лес пошел. Оттуда и волки ушли, потому что под каждым кустом человек с ружьем сидит, а он туда пошел и минул все засады, одному ему известными тропами вышел к партизанам. Недаром говорили, что с лешим бражку пил и черту кум. Пробрался. Чтоб опять его не приговорили, в открытую не пошел, а дождался темноты и к землянке пробрался, откуда плач детский доносился. Скоро и ее голос различил, хоть и пушки вдали били и самолеты гудели. Ее голос всегда слышал. Часового оглушил, ее свалил, кляп в рот, руки связал, сам ребенка взял и ушли в темноту. Катерина дергалась, идти не хотела, но тянул ее и приговаривал, что лучше не шуми, а то все погибнем.
Под утро пришли в село, он ее в подпол, где место приготовил заранее. Кровать там поставил, лампу керосиновую, колыбель привесил для малого и книжек пару нашел. Она читать любит, чтоб порадовать. Но радоваться она не захотела, только вынул кляп, сразу же кричать начала, что ирод, отпусти, ненавижу, Петя там погибнет, без него мне не жить.
- А мне без тебя.
- Что ты от меня хочешь!?
- Чтоб со мной была. Понимаешь ты, что не могу без тебя!
- А я без него не могу. Если погибнет, то и я жить не буду!
- А дите?
Промолчала. Заплакала. А он глядел на нее и млел. От греха подальше ушел. Еще полезет, а ей сейчас не до того, опротивеет совсем. Кричать начала. Вернулся. Она на колени стала и сказала, что жить с ним согласна, но пусть Петра из леса вытянет. Он было засомневался, что если спасет Меняйлова, то останется она, но отказать ей не мог. С колен поднял, усадил, сказал не плакать и за ребеночком смотреть, а сам в лес. Это среди белого то дня. В лесу бой гремит, подпирают румыны наших. Плотное кольцо, сколько не тыкался Хоменко, а нигде пролезть не смог. Три раза стреляли в него, ранили в плечо. Поздно. Однако она просила. Поэтому в кустах залег и дожидался ночи. Ночью и враг боится по лесу свободно бродить и темнота прикрывает. Только бы до ночи не перебили партизан.
Когда вдруг перестрелка началась сильная недалеко, гранаты стали рваться. Сообразил, что в прорыв пошли партизаны. Овражек там небольшой и сильно заросший, им хотели уйти. Замысел хороший, но быстро приноровилась туда артиллерия бить и вряд ли там уцелеешь. Но Меняйлов тоже везучий был, потому что чуть только осколком задело. Большинство из отряда полегло, несколько раненных бежать не могло, отстреливались, приберегая последний патрон. А командир только чуть прихрамывал.
Уже ушел из окружения, когда догнал его Хоменко пулей из подобранной винтовки. С умыслом бил, не насмерть, но чтоб и не выжил. Научился на Сахалине таким хитростям. Упал Меняйлов и стал в кусты ползти, плена боялся. Еле успел Дмитрий пистолет отнять, чтоб не застрелился. Взвалил на плечи и потащил подальше от затихавшей перестрелки. Но и не в село. Круг большой сделал, чтоб кровь с Петра стекла и только потом притащил его в подпол. Еле живого, уже отходящего. Катерина в плач. Убивалась прямо, а он ей говорил, что ничего не поделаешь, судьба видно, ты живи и сына расти. Хоменко вышел, тошно ему было. Какую подлость сотворил, а радостно на душе, что теперь она его будет. Катериночка. Своей мерзости удивлялся, но ничего поделать не мог.
Похоронили Меняйлова ночью, тайно, чтоб никто не видел. Катерина попросила девять дней для траура, а потом стали жить как муж с женой и такое счастье Хоменко началось, что денно и нощно бога благодарил и оглохшим было ухом снова слышать стал. Любил ее до сердечной остановки и она потихоньку размякала. Ведь еще молодая, он ее спас и ребенка, мужа тоже пытался, но не повезло. И ласковый был, приветливый, во всем помогал, к малышу, как к родному относился. Как не крути, а нельзя было на добро злом отвечать. Жили.
Скоро она понесла и Дмитрий совсем от счастья рехнулся, забыл про войну. Она напомнила. Навел кто-то полицаев, что жена партизанского командира в подполе скрывается. Полицаи нагрянули, ему набили морду, а ее на телегу и повезли в комендатуру. Верст через семь, около рощицы, перестреляли всех их троих и Катерина исчезла. Раньше бы за такое мигом село спалили, но тогда у немцев трудности на фронте начались и не до каких-то там полицаев было. Свои своих пусть режут, меньше быдла останется. Полицаи же сами палить село боялись, списали все на вновь появившихся партизан, хотя для профилактики морду Хоменко снова набили. Так как он терпеть перестал и сопротивлялся, то посадили его в холодную, чтоб остыл.
Именно то сидение и помогло расстрела избежать, когда свои пришли. Если уж сидел человек под стражей у немцев, то не конченный. Хотя предатель несомненный. В 41-м был призван на фронт, дивизия его попала в окружение, он из котла выбрался, но ни к армии не пробрался, ни к партизанам, а осел дома, можно сказать дезертировал. За это дали ему срок и сослали в лагеря, где и пребывал он до смерти Вождя. Приобрел там туберкулез и профессию каменщика, с чем и вернулся в родное село. Катерина его ждала. Злые языки говорили, что никому больше не нужна она была с двумя детьми, мужиков после войны и так мало, а красота её от лишений и поблекла. Может и потому ждала, но Хоменко это было без разницы. Катерина ему была лучшая и хорошо с ней. По возвращении, устроил он ей третью лялю, а сам от туберкулеза лечиться начал. Всякие барсучьи жиры и прочие народные средства действие возымели. Хотя сам он говорил, что выздоровел от нее.
- Я только ее увижу, как уже радуюсь, а когда радуешься, болеть некогда.
В колхоз работать он не пошел, устроился на шабашки каменщиком, подзаработал денег, купил в городе домик, куда и переехали. Скучно было Катерине в селе, а ему работы мало. В городе же работы хватало и деньги платили хорошие. Жена могла не работать, сначала детей растила, а потом приключилась с ней беда. Диковинная болезнь выискалась и скрутила ей пальцы на руках и ногах. Ходила еще ничего, а вот работать не могла почти, особенно стирать. Все заботы на него легли – и деньги зарабатывать и хозяйство вести. Другой бы от такой беды и запил, а Хоменко хоть бы что. Все делает и ходит, улыбается. По выходным выносит ее на улицу, чтоб и воздухом свежим подышала и на людей посмотрела. Сидит она на резном стульчике, чистенькая, ухоженная, прямо цветочек. А он рядом стоит, чтоб если чего попросит – угодить.
Бабы все ей завидовали. Что калечка, а такого мужа огребла. Живет теперь, как кот в масле, горя не знает. А тут работай, дом тяни, да еще муж в глаз дать норовит, когда выпьет. Мужики Хоменко жалели и поначалу сочувствовать пытались. Мол, не повезло тебе Дмитрий, жена - калека, ухаживай за ней, это на всю жизнь крест. А он удивленно улыбается.
- Чего вы это глупости городите? Не понимаете вы ничего. Счастливей меня во всем свете нет человека! Я вот одежку ей стираю и так мне хорошо, что аж за сердце страшно. Кашку ей варю и снова счастливый, если рядом с ней, то ничего мне больше и не надо. Я бы от нее и не отходил, но работа. Ничего, вот как на пенсию пойду, только с ней и буду сидеть.
И точно, вышел, когда на пенсию, то видели его только, когда в магазин шел. Или другое дело необходимое, а так все с ней и с ней. Часто просто сидит рядом и на нее смотрит. А чего смотреть? Видно конечно, что красивая была баба, но это ж когда было, сейчас ей за 60 и какая там красота. Но сидит и смотрит. Когда умерла Катерина, то случился с ним сердечный приступ, хоронили дети, он долго еще в больнице лежал. Вернулся и поняли все, что жить ему не долго. Уже почти умер дед. Опустился, ни к чему интереса не проявлял, жил далеко где-то. Глаза потухшие, смотрит неизвестно куда, ничего не хочет. Дадут – ест, скажут умыться – умоется. На вопросы не отвечает, мало кого замечает, а все ее имя повторяет и фотографию в руках мнет. На неделю, не больше, хватало ему фотографии, сыновья много их наделали и меняли, иначе плакать начинал.
Похоронили его под осень, рядом с любимой женой. Заранее он памятник двойной поставил, оставив место для цифр. Заполнилось место, а над могилами дети сирень посадили. Принялась она хорошо, разрослась и когда цветет, то прямо райское там место.
1999г. (декабрь)