Отчего "слободизация" России? ч. 1
Одним из выразителей архетипа «Странствующего царства» стала "слободизация" России: "слободское" неприменно обозначает временное, в любой момент готовое к изгнанию, снесению и перемещению, то, что обустраивается кое-как, чтоб день прожить, принципиально чуждое укоренению [Глазычев В. Слободизация страны Гардарики // Иное: Хрестоматия нового российского самосознания (Москва). – 1995. - №1. – С.87; Ахиезер А.С. Диалектика урбанизации и миграции в России // Общественные науки и современность (Москва). – 2000. - №1. – С.86; заг. – С.78-89]. Например, "... крестьянские поселки, — пишет В. Ключевский, — по Волге и во многих других местах Европейской России доселе своей примитивностью, отсутствием простейших житейских удобств производят, особенно на путешественника с Запада, впечатление временных, случайных стоянок кочевников, не нынче-завтра собирающихся бросить свои едва насиженные места, чтобы передвинуться на новые. В этом сказалась продолжительная переселенческая бродячесть прежних времен и хронические пожары — обстоятельства, которые из поколения в поколение воспитывали пренебрежительное равнодушие к домашнему благоустройству, к удобствам в житейской обстановке" [Ключевский В.О. Соч. в 8 т. — М.: Госполитиздат, 1956. — Т.1. — С.69-72]. Н. Гоголь, к примеру, ставил своего героя в ситуацию осознания этого, изобразив выезд Чичикова из города, и сам автор, глазами героя, посреди столбовой дороги, оказывается «… пораженный бесприютностью пространств наших и грустной песней, несущейся по всему лицу земли Русской от моря до моря, обращается в лирическом возванье к самой России … Кому при взгляде на эти пустынные, доселе не заселенные и бесприютные пространства не чувствуется тоска, кому в заунывных звуках нашей песни не слышатся болезненные упреки ему самому, — … он нерусский в душе… и до сих пор остаются так же пустынны, грустны и безлюдны наши пространства, так же бесприютно и неприветливо все вокруг нас, точно как будто бы мы до сих пор еще не у себя дома (выделено нами, — О.Г.), не под родной нашею крышей, но где-то остановились бесприютно на проезжей дороге, и дышит нам от России не радушным, родным приемом братьев, но какой-то холодной, занесенной вьюгой … Общество наше, — чего не случалось еще доселе ни с одним народом. — воспитывалось в неведении земли своей (выделено нами, — О.Г.) посреди самой земли своей…» [Гоголь Н.В. Мертвые души. Выбранные места из переписки с друзьями / 2-е изд., стереотип. — М.: Дрофа, 2003. — С.294, 355].
Россия, нищая Россия,
Мне избы серые твои,
Твои мне песни ветровые –
Как слёзы первые любви...
(А. Блок, «Россия», 1908 г.)
Т. Шевченко эту «слободизацию» так определил: «... В великороссийском человеке есть врожденная антипатия к зелени, к этой живой блестящей ризе улыбающейся матери природы. Великороссийская деревня — это, как выразился Гоголь, наваленные кучи серых бревен с черными отверстиями вместо окон, вечная грязь, вечная зима! Нигде прутика зеленого не увидишь, а по сторонам непроходимые леса зеленеют. А деревня, как будто нарочно, вырубилась на большую дорогу из-под тени этого непроходимого сада, растянулась в два ряда около большой дороги, выстроила постоялые дворы, а на отлете часовню и кабачок, и ей больше ничего не нужно. Непонятная антипатия к прелестям природы (1857)».
И даже «…особенность наших сказок: полное отсутствие уюта: страшные — скрызь» [Цветаева М. Пленный дух: Воспоминания о современниках: Эссе. — СПб.: Азбука, 2000. — C.216]. И что греха таить, «малороссийский дух» А. Чехова также без обиняков не принимает за родственный исполинские черты «великорусской формы»: «… Берега голые, деревья голые, земля бурая, тянутся полосы снега, а ветер такой, что сам черт не сумеет дуть так резко и противно. Когда дует холодный ветер и рябит воду, имеющую теперь, после половодья, цвет кофейных помоев, то становится и скучно, и жутко; звуки бееговых гармоник кажутся унылыми, фигуры в рваных тулупах, стоящие неподвижно на встречных баржах, представляются застывшими от горя, которому нет конца. Города серы; кажется, в них жители анимаются приготовлением облаков, скуки, мокрых заборов и уличной грязи — единственное занятие … — В России все города одинаковы» [Цит. за: Мережковский Д. Асфодели и ромашка // Литературный перекресток: Литературно-художественный и рекламно-информационный альманах / Сост. А.А. Бобров. — М.: Сов.писатель, 1991. — С.35].
Сами носители русской национальной культуры метафизическую подоплеку собственного сознания, получившего воплощение в знаке, определяют как «временность всякого конкретного сущего, которое ищет обретения себя как целого через иное (со-бытие)»[Селиванов А.И. Метафизика в культурологическом измерении // Вопросы философии. – 2006. – №3. – С.59]. И самое первое «конкретное событие» отождествляется с «оставлением родного пространства»: «… Родине суждено быть некогда покинутой, как матери, когда сын ее, человек, вырастет до звезд и найдет себе невесту. Эту обреченность на покинутость мы всегда видим в больших материнских глазах родины, всегда печальных, даже тогда, когда она отдыхает и тихо радуется. Не родина оставит человека, а человек родину» [Блок А. <Ответ Мережковскому> // Блок А. Собрание сочинений: в 6-ти т. . – Л.: Худож.лит.. 1980. – Т.4. – С. 157].
Могут утверждать, что, например, „во времени” русские себя ведут совсем иначе, чем в пространстве (пренебрегая им — и от этого распространяясь на большие территории), и что отсюда у них стремление сохранить строй, всего лишь используя технологии модернизирования. «… Рассуждая о селе, неплохо бы вспомнить мощную живучесть великорусской общины, ее потрясающую тягу к воспроизводству … Кстати, Чехов же не случайно указывает на тягу к прошлому. Она-то как раз и свидетельствует о тяге к вечному во временном, к воспроизводству бывшего в будущем» (А. Елисеев)[1]. Как видим, представители «Империи Времени» могут найти себе оправдание, и подвести целую теорию на этот счёт, провозгласив: «Империя — это способ бытия в пространстве. Национализм — во времени … Под Нацией же понимается — Народ, Род. А под национализмом — воспроизведение этого рода на всех уровнях, продолжение его во времени, забота (в том числе и государственная) о всех поколениях — прошлых, настоящих и будущих» [см.: Елисеев А. Империя Времени против Империи Пространства // http://www.apn.ru/publications/article10138.htm]. «… Ходульность этой концепции во многом объясняется подменой сути цивилизационного моделирования истории оригинальным историософским шаблонированием, задающим … априорную рамку восприятия истории и культуры России» [Муза Д.Е. Русская цивилизация : возвращение к себе или новое обретение культурной идентичности // Ноосфера і цивілізація. – Донецьк : Вид-во ДНТУ, 2004. – №4. – www.nbuv.gov.ua/portal/Soc_Gum/Niz/2004_4/muza.htm].
Но,например, еще З. Фрейд провел очень интересный эксперимент: внушил девушке в гипнотическом состоянии (то есть, воздействуя на ее бессознательное), что она должна взять зонтик по щелчку пальцев. Когда он вывел ее из состояния гипноза и щелкнул пальцами, девушка подошла к зонту и взяла его. На вопрос, почему она взяла зонт, девушка ответила, что хотела посмотреть, ее ли это зонтик. Таким образом, сознание само находит объяснение бессознательным мыслям. Так и «рашизм» всегда найдёт себе оправдание.
Например, еще одним таким «оправданием» есть позиция Н.Я. Данилевского: России присуще некое «… крепкое, твердое ядро, которое не растолочь, не размолоть, не растворить, которое, следовательно, нельзя будет в себе ассимилировать, претворить в свою кровь и плоть, которое имеет и силу, и притязание жить своею независимою, самобытною жизнью» [Данилевский Н.Я. Россия и Европа: Взгляд на культурные и политические отношения Славянского мира к Германо-Романскому. – М., 2003. – С.57]. Идеалистический конструкт здесь на лицо. Как говорят, чем бы дитя не тешилось …
Также «временность» и «измена» способствуют укоренению особого отношения к памяти: «… русский человек более склонен обсуждать пройденный путь, чем строить планы на будущее, он чаще оглядывается назад, чем смотрит вперед. По словам А. Чехова, «русский человек любит вспоминать, но не жить» (рассказ «Степь»)… Для русского человека очень важно его прошлое и типично душевное состояние ностальгии — по детству, по юности, по первой любви, по местам, где жил раньше (выделено нами, — О.Г.)… Почему прошлое столь важно для руского сознания? Потому что именно в прошлых фактах он ищет подоплеку для будущих действий, моральную опору, утешение, оправдание собственным поступкам, резон для выбора решений… Прошлое для них — подоплека, контекст и основа любого решения» [Сергеева А.В. Русские: Стереотипы поведения, традиции, ментальность / 4-е ид., испр. — М.: Флинта; Наука, 2006. — 184-185, 187]. «… Воображение русских не рисует отчётливых очертаний, вместо понимания реальности — грёзы. Русские много думают, но не умеют предвидеть, бывают застигнуты врасплох последствиями своих поступков. Утешение «ничего» как черта национального характера, способ умалить цель, признать тщету всякого начинания — самооправдание, извиняющее отказ от стойкого проведения своих намерений. Быстрая покорность судьбе, готовность склониться перед неудачей» [Солженицын А.И. Характер русского народа в прошлом // http://www.rustrana.ru/article.php?nid=5494].
Есть утверждающие, что именно историческая логика защиты от Степи диктовала условия такой "слободизации" [Ахиезер А., Клямкин И., Яковенко И. История России: Конец или новое начало? - М., 2006], якобы «… все русские империи были «империями обороны», отбивали от границ нашествия, перемещали линии защиты от московских рвов до Великой Китайской стены …» [Проханов А. Симфония «Пятой Империи». — М.: Яуза; Эксмо, 2007. — С.39].
Но такого почему-тоне произошло на Украине, более близкой половецким и монголо-татарским набегам. Национальной южнорусской (украинской) ментальностью неовладела"временность бытия",а наоборот — «пространственность (у-коренённость) бытия», вероятно, из-за причины того, что пространствосвязано, в отличие от времени, с чувственным восприятием[2]. «… Много есть деревень на свете, но под кротким небом Малороссии всякая деревня есть сокращенный эдем» (И. Кулжинский, «Малороссийская деревня», 1827)[Цит. за: Назаренко М. Сокращенный рай: Украина между Гоголем и Шевченко // Новый мир. — 2009. — № 7. — С.161]. Поэтому-то русская ментальность, желая той же «чувственности» (как же без неё!), достигает её с помощью эрзац-заменителей.
Видимо, „слободизация” русcкихобусловлена иным фактором, отсутствующим у «южнорусов» (украинцев), а именно — генезисом их ментальности.
Г.П. Федотов усматривает в этом географическую причину: «… В степях сложился и русский характер … ширь русской натуры … Ненависть к рубежам и страсть к безбрежному. Тройка («и какой же русский не любит быстрой езды!») …» [Федотов Г.П. Три столицы // Судьба и грехи России. – М., 1992. – Т.1. – 60] «… Овладевая степью, Русь начинает её любить: она находит здесь новую родину. Волга, татарская река, становиться ее «матушкой», «кормилицей» [Федотов Г.П. Три столицы // Судьба и грехи России. – М., 1992. – Т.1. – 59].
А. Мельникова предлагает лингвистическую теорию объяснения происхождения ментальности русских: «… транслятором тех качеств, которые стоят за «широкой русской натурой», является язык. Отсутствие в нем «верховного» сдерживающего начала в виде жесткой структуры предложения выливается в отсутствие жестких интериоризированных ограничений для проявления различных свойств человеческой натуры» [Мельникова А.А. Язык и национальный характер. Взаимосвязь структуры языка и ментальности. — СПб.: Речь, 2003. — С.164].
По этнорасовой теории, ментальность русских не-славянская, и даже не-индоевропейская: «… в образовании великорусской ветви, ее расселении, обрусении финнов состоит интимная, внутренняя история русского народа. оставшаяся доселе как-то в тени, почти забытая, а между тем в ней-то именно и лежит ключ ко всему ходу русской истории» [Кавелин К.Д. Наш умственный строй. Статьи по философии русской истории и культуры. — М.: Правда, 1989. — С.185]; «…История не дает серьезных, глубоких оснований русским идентифицировать себя как европейцев. Мы сильно отличаемся от большинства европейских народов своим историческим прошлым, национальным характером, отношением к миру и человеку, типом реакций, моделью поведения, шкалой ценностей и т. д. Определенная унификация, нивелировка в эпоху глобализации, конечно, неизбежна, но неизбежен и периферийный характер этого процесса, не затрагивающий ядра нации. Русским присуще стремление причислять себя к европейцам, но в этом мало как чести, так и истины. Европейцы понимают эту суть вещей гораздо лучше нас, отторгая русских и не желая от них ничего, кроме корысти, на всем протяжении истории» (Гийом Фай [Цит. за: Севастьянов А.Н. Итоги и выводы ХХ века для России (Часть І)// Октябрь. — 2008. — №12 // http://air-spb.ucoz.ru/news/2008-10-12-161]).
Более радикальную позицию в этом вопросе разделял К. Маркс: "... догму Лапінського, ніби великороси не слов'яни, обстоює пан Духінський (з Києва, професор у Парижі) цілком серйозно з лінгвістичної, історичної, етнографічної і т.д. точок зору; він твердить, що справжні московити, тобто жителі колишнього Великого князівства Московського, здебільшого монголи або фінни і т.д., як і розташовані далі на схід частини Росії та її південно-східні частини ... Було також доведено з геологічної і гідрографічної точок зору, що на схід від Дніпра починаються великі "азіатські" відмінності, порівняно з місцями, що лежать на захід від нього, і що Урал ... аж ніяк не являє собою межі. Висновки, до яких приходить Духінський: назва Русь узурпована московитами. Вони не слов'яни і взагалі не належать до індогерманської раси, вони intrus (такі, що незаконно вторглися, — О.Г.), яких треба знову прогнати за Дніпро і т.д... Я б хотів, щоб Духінський був правий і щоб принаймні цей погляд став панувати серед слов'ян" [57. Маркс - Енгельсу. В Манчестер. 24 червня 1865 р. // Маркс К. і Енгелс Ф. Твори. - К.: Політвидав України, 1966. - Т. 31. - 104-105].
О концепции Францишека Духинского можно в специальных работах, ему посвященных[3]. Он родился в 1817 г. в Украине, в ополяченной малорусской семье. Первые его работы на польском и русском языках относились к вопросу о первоначальных отношениях между Россией и Польшей. После восстания 1831 г. Духинский эмигрировал во Францию, был профессором польской школы в Париже, позднее хранителем польского музея в Рапперсвилле, в Швейцарии. Его попытки создать новую теорию славянской этнографии доставили ему весьма широкую известность. Самая теория эта одно время принималась как нечто твердо установленное значительной частью западноевропейской литературы (например, Анри Мартеном).
Основанием теории служит мысль, что великоруссы или, как называет их Ф. Духинский, «москали», не принадлежат к славянскому, а составляют отрасль племени туранского, и напрасно присваивают себе имя русских, которое принадлежит по справедливости только малоруссам и белоруссам, близким к полякам по своему происхождению. Сам язык, которым в настоящее время говорят «москали», есть искусственно заимствованный и испорченный ими язык церковнославянский, вытеснивший существовавший прежде какой-то народный туранский язык. В доказательство туранства великорусов-«москалей» Ф. Духинский приводит автократическую форму правительства ("парат"), несвойственную будто бы арийским племенам, существование у москалей "коммунизма", тогда как арийцев отличает индивидуальная собственность. Склонность «москалей» к кочеванию, будто бы существующую у великоруссов наравне со всеми туранцами, наконец, малое развитие среди великорусского племени городов и городской жизни. Естественная, по Ф. Духинскому, граница туранского племени — Днепр, Двина и "речки Финляндии". Интерес арийской Европы требовал восстановления славянского польского государства, которое охватило бы родственные племена малоруссов и белоруссов и послужило бы для Западной Европы оплотом от туранского могущества москалей. Учение Ф. Духинского, соответствовавшее укоренившейся тогда среди поляков идее об "избранничестве" польского народа, было принято большинством польской интеллигенции с восторгом. В русской литературе теория Ф. Духинского встретила наиболее серьезную критику в статьях Н. И. Костомарова ("Основа", 1861, № 2, "Ответ на выходки газеты «Czas» и журнала «Revue Contemporaine»", и № 10, "Правда полякам о Руси").
С Ф. Духинским разделяли взгляд на русских как «финнов» не только К. Маркс и Ф. Энгельс, но и сам основатель расизма французский барон Артюр де Гобино (1816 – 1882), опубликовавший в 1853 – 1855 гг. многотомный труд под названием «Опыт о неравенстве человеческих рас». Славяне, будучи некогда в древности «белым арийским» народом, «… ушли на северо-восток нашего континента и там вступили в разрушительное соседство с финнами», с представителями желтой расы, «славянский язык, имеющий общие родовые признаки арийских языков, подвергся сильному финскому воздействию. А что касается внешних признаков, они также приблизились к финскому типу» [Гобино Ж. А. Опыт о неравенстве человеческих рас. – М.: Одиссей; ОЛМА-ПРЕСС, 2001. – С.604]. В новую эру славяне предстают у Гобино уже как монголоидные метисы («венд, смесь белого и финского элементов» [Гобино Ж. А. Опыт о неравенстве человеческих рас. – М.: Одиссей; ОЛМА-ПРЕСС, 2001. – С.604]), «в результате большой пропорции желтой крови, обусловившей их пассивность» [Гобино Ж. А. Опыт о неравенстве человеческих рас. – М.: Одиссей; ОЛМА-ПРЕСС, 2001. – С.606-607], неспособные ни к какому творчеству. И, что особенно важно, как аналог противостоящих ариям семитов (это учтет и расовая классификация нацистов): «… славяне выполняли в восточной Европе ту же функцию долгого и молчаливого, но неотвратимого влияния, какую в Азии взяли на себя семиты. Подобно последним, они создавали стоячее болото, в котором, после кратковременных побед, тонули все более развитые этнические группы. Неподвижное как смерть, неумолимое как смерть, это болото поглощало в своей глубокой темноте самые пылкие и благородные принципы, не претерпевая при этом почти никаких изменений и после редких всплесков активности вновь возвращаясь в прежнее состояние спячки» [Гобино Ж. А. Опыт о неравенстве человеческих рас. – М.: Одиссей; ОЛМА-ПРЕСС, 2001. – С.608]. На основании того, что население восточной и центральной Германии в средние века смешалось с вендами (как немцы называли западных славян), А. де Гобино не включил даже большинство центральной и восточной Германии в т.н. «арийский мир»: «… Эти вендские народы, прежде постоянно угнетаемые, поневоле стали завоевателями, обстоятельства работали на них, и в результате германский элемент оказался значительно ослаблен во всей Германии и сохранил свои позиции только в Вестфалии, Фризе, Ганновере и на Рейне» [Гобино Ж. А. Опыт о неравенстве человеческих рас. – М.: Одиссей; ОЛМА-ПРЕСС, 2001. – С.685]. О самой Российской империи расолог писал: «… Сегодня существует большая славянская империя – единственная, которая выдержала испытание временем, первый и уникальный памятник политическому разуму, истоки которого следует искать в варяжских, т. е. норманнских династиях. Однако это грандиозное сооружение является германским только в силу факта своего существования. Норманны не изменили характер своих подданных: они были слишком малочисленны, чтобы добиться такого результата. Они затерялись в массе местного населения, в котором татарские набеги в средние века постоянно усиливали дестабилизирующее влияние финской крови. Все это имело бы бесславный конец, если бы судьба не послала этой стране силу, которая возродила ее, и этой силы оказалось достаточно, чтобы нейтрализовать худшие качества славянского гения. Приход немецких князей, администраторов, генералов, профессоров, художников, ремесленников, появление англичан, французов, итальянцев медленно, но верно делали свое дело, трансформируя инстинкты местного населения и готовя его, помимо его желания, к тому, чтобы занять высокое положение в Европе. Все, что сегодня есть в России политически значимого, все, что сближает эту страну с германизированной цивилизацией, пришло извне» [Гобино Ж. А. Опыт о неравенстве человеческих рас. – М.: Одиссей; ОЛМА-ПРЕСС, 2001. – С.686-687].
Позже теорию о превалировании «финского начала в русском этносе» разделяли главные расологи Третьего Рейха (см. «Расоведение древних славян» (Rassenkunde der Altslawen), 1938; «Расовые основы немецкого народа» (Die rassischen Grundlagen des deutschen Volkes), 1934). Якобы вначале праславяне преимущественно принадлежали к «нордической расе», как полноправный представитель индогерманской группы народов, но затем произошло размытие нордических черт («денордизация») из-за смешения с «восточноевропеоидной расой» (финно-угров) [Швидецки И. Расология восточных славян // Тейлор И. Славяне и арийский мир. – М.: Вече, 2009. – С. 13, 361, 393-400].
Главный теоретик расологии в Германии Ганс Гюнтер писал о России: «… В Центральной и Северо-Западной России (может быть, за исключением примыкающих к Прибалтике более нордических областей) в целом преобладает восточно-балтийская раса. Около 80% местных жителей имеют светлые глаза, при этом лишь 13% – головной указатель ниже 80. К югу доля восточно-балтийской расы постепенно убывает, но ее примесь еще заметна и в юго-восточной Европе. В южной России 40% светлоглазых блондинов, но их светлая пигментация – не нордического происхождения. Более или менее сильная примесь центрально-азиатской крови наблюдается на всем востоке Европы. Особенно заметна она в Ярославской области … Среди великорусского народа особо следует выделить область более низкорослых, мезокефальных, темноволосых и кареглазых людей к югу и юго-западу от Москвы, в Рязанской и Тамбовской областях. Этот тип прослеживается и далее на северо-восток, среди мари, удмуртов, хантов и манси. Можно ли считать, что этот «протофинский» или рязанский тип возник под влиянием западной расы?..»[Гюнтер Ганс Ф. К. Краткая расология Европы // Гюнтер Ганс Ф. К. Избранные работы по расологии. Издание второе, дополненное и проиллюстрированное / Перевод с немецкого А. М. Иванова, предисловие Вл. Авдеева, Ан. Иванова, Юр. Ригера. – М.: Белые Альвы, 2005. – С. 206, 207].
Последние этногенетические исследования якобы подтверждают эту правоту: по т.н. «однородительской» Y-хромосоме, которая передается от отца к сыну, расстояние между русскими и финно-угорскими народами (марийцы, вепсы, коми и т.д.) равно 2-3 единицам, т.е. генетически они почти идентичны.
Изучение туземцами Московии славянского языка шло через религию, которая опиралась на болгарские тексты. Вот почему мордва Рязани, Москвы, Тулы, Костромы, Вятки, Мурома и прочих финских земель познавала славянский язык от болгарского языка – не имея своего местного славянского. В «Парижском словаре московитов» (1586) среди ВСЕГО СЛОВАРЯ народа московитов находим, как пишет И.С. Улуханов, лишь слова «владыка» и «злат». В дневнике-словаре англичанина Ричарда Джемса (1618-1619) их уже больше – целых 16 слов («благо», «блажить», «бранить», «воскресенье», «воскреснуть», «враг», «время», «ладья», «немощь», «пещера», «помощь», «праздникъ», «прапоръ», «разробление», «сладкий», «храмъ»). В книге «Грамматика языка московитов» немецкого ученого и путешественника В. Лудольфа (1696) – их уже 41 (причем, некоторые с огромным финским «оканьем» в приставках – типа «розсуждать»). Остальная устная лексика московитов в этих разговорниках – финская и тюркская. Характерный пример: русского языка не знал и мордвин Иван Сусанин Костромского уезда, а его родня, подавая челобитную царице, платила толмачу за перевод с финского костромского на российский «государев» язык. Забавно, что сегодня абсолютно мордовская Кострома считается в России «эталоном» «русскости» и «славянства» (даже рок-группа есть такая, поющая мордовские песни Костромы на русском языке, выдавая их за якобы «славянские»), хотя еще два столетия назад никто в Костроме по-славянски не говорил.
Да, казалось бы, идея «слободизации» («неуютности») кардинально противостоит важному географическому фактору, обусловившему, по мнению некоторых исследователей, определенные „негативне” черты русcкого характера: «…На менталитете русского народа сильно отразилась и суровость нашего климата. Проживая на территории, где зима длится около полугода, русские выработали в себе огромную силу воли, упорство в борьбе за выживание в условиях холодного климата. Низкая температура в течение большой части года повлияла и на темперамент нации. Русские более меланхоличны, медлительны, чем западноевропейцы. Им приходится сохранять и аккумулировать свою энергию, необходимую для борьбы с холодом. «Сколько сил, денег, времени уходит у жителей России на защиту от холода, добычу и перевоз топлива, устройство отопления, утепление домов, укрепление инженерных сооружений, спасение судов, пристаней, мостов, расчистку от снега путей, защиту от наводнений, производство теплой одежды» (С.В. Рогачев)… Суровые российские зимы оказали сильное влияние на традиции русского гостеприимства. Отказать путнику в крове зимой в наших условиях означает обречь его на холодную смерть. Поэтому гостеприимство воспринималось русскими людьми не иначе как сама собою разумеющаяся обязанность. Суровость и скупость природы научили русского человека быть терпеливым и послушным. Но еще большее значение имела упорная, непрерывная борьба с суровой природой. Русским издавна наряду с земледелием приходилось заниматься и всякого рода ремеслами. Этим объясняется практическая направленность их ума, ловкость и рациональность» [Волынкина В.М. Влияние географических факторов на менталитет русской ации // http://www.rustrana.ru/article.php?nid=3481].
Т.е. для русского менталитета значимой характеристикой в иерархии качеств оказывается именно «удаль», специфика которой передана в рассуждениях Ф. Искандера: «… Удаль. В этом слове ясно слышится — даль. Удаль это такая отвага, которая требует для своего проявления пространства, дали … Но, вдумавшись в понятие «удаль», мы чувствуем, что это неполноценная храбрость. В ней есть самонакачка, опьянение … Удаль требует пространства, воздух пространства накачивает искусственной смелостью, пьянит. Опьяненному жизнь — копейка. Удаль — это паника, бегущая вперед»[Цит.за: Мельникова А.А. Язык и национальный характер. Взаимосвязь структуры языка и ментальности. — СПб.: Речь, 2003. — С.165-166].