В поезде мир вытянут в длину и делится на захлопывающиеся отрезки и ящики. Из них сквозь разбитые или немытые окна можно наблюдать внешние, более красивые полоски мира. На станциях можно выйти в привычный городской мир, но краем глаза следя за своим вытянутым миром.
Пассажиры, которым трудно принять вытянутую тесную картину мира, идут вдоль поезда в вагон-ресторан. Здесь пространство расширяется, окна видны на обе стороны, система зеркал создает иллюзию большого зала, который можно расширить дополнительно путем приема спиртного.
Поезд как раз подходил к станции. Мы с Ниной вышли на прохладный перрон. Невнятное радио, то ли по-мужски, то ли по-женски прокартавило, что пришел то ли поезд, то ли пароход, то ли конец света, и что стоянка его будет сокращена.
Ничего не поняв, Нина побежала к нашему вагону. Я быстро шел следом, и она очень медленно удалялась от меня. У нашего вагона ее ждали пермяки. Она успела им что-то сказать, и поезд тронулся. Ее поспешно подсадили на подножку. Она не умела садиться на ходу.
А я остановился и подождал подплывающий вагон. Когда я вскочил на подножку и поднялся в тамбур, там стоял только тот самый Борис и улыбался, как змея...
Через два часа должна была быть Пермь. Пермяки закопошились у себя в купе. Через два часа должно было кончиться то, что еще и не начиналось, и чтобы это хоть как-то началось, я пригласил Нину и Витальку пойти позавтракать в вагон-ресторан.
Я шел впереди и открывал все двери грохочущих тамбуров, будто раскидывал по сторонам все проблемы, Нина шла за мной, а Виталька шел сзади и аккуратно помещал проблемы на место.
После тамбуров ресторан показался тихим салоном ритуальных услуг. Мы сели за удобный столик и позвали приятную официантку. У нас было в запасе чуть больше часа, поэтому мы сказали, что наша дама сейчас сходит, и попросили обслужить побыстрее. Дородная тетя понятливо улыбнулась и быстро согласилась принести бутылку шампанского и что-то поесть - деньги у меня теперь были, и люди обращались со мной с улыбкой..
Нина сидела очень тихая. Виталька нарочито изучал меню. Я молча смотрел на девушку. Вдруг она тихонько сказала:
- Ты можешь сойти в Перми, а на следующий день мы вместе полетим в Москву самолетом. У меня есть деньги...
Кажется, я пробормотал тогда:
- Хорошо, я подумаю...
Принесли шампанское. Я осторожно открыл его и разлил в бокалы. Мы выпили за нее. Я пытался заставить голову спокойно подумать, но разум раскачался, как вагоны. Ты хотел посмотреть, что бывает на свете, кроме третьих полок и тамбуров?.. Вот тебе предложили: вагон-ресторан, шампанское, новый город, ее пугающиеся губы, потемневшие глаза… Чего еще бывает?
А Виталька? Я посмотрел на него. Он что-то говорил:
- Дим, значит, мы теперь с тобой одни остаемся?
Я кивнул.
- Теперь вам недолго, - сказала без эмоций Нина. - Завтра днем вы уже в Москве.
Все просто. Я лягу на третью полку и буду вспоминать тамбур. Полка будет дергаться, и от этих толчков воспоминания будут перескакивать…
Мне нравилась эта девушка. Нравилась все больше и больше, но до нее мне надо было еще расти и расти!..
- Мы их проводим, Дим, и будем сидеть в вагоне-ресторане. А там останется только ночь.
- Ночью ревизоров нет, - тихо сказала Нина. - Проверяют только после Перми.
Виталька весело болтал, и, если смотрел на меня, то потом сразу глядел на Нину. А если говорил с Ниной, то потом обязательно смотрел на меня.
Нина больше молчала и смотрела в окно. Там надвигалась Пермь. Мы допили шампанское.
- Пойдемте, - сказала она. - Уже подъезжаем.
Я снова шел первым и открывал все двери. Дверей было много. Сколько много в жизни дверей! Чтобы сделать что-нибудь мизерное, надо их все открыть!..
Вот наступила тишина нашего вагона, и тогда у меня начало созревать какое-то решение. Вроде того, что да, я маленький, но я же не виноват!..
Нина пошла в свое купе. Там была суета из толкающихся рюкзаков. Я присел у окна.
Рельсы кинулись врассыпную. Поезд задрожал, засбоил, закачался, но чудом устоял и только замедлил ход.
- У тебя есть сигарета? - передо мной стояла она.
Я поднялся:
- Пойдем, покурим.
За окном тамбура шли трехэтажные дома Перми. Нина курила и растерянно смотрела на них. Я придвинулся ближе к ее упрямому затылку и тихо сказал:
- Нина, я выхожу.
Она сразу повернулась:
- Правда? - тихо и нежно.
Я кивнул. Она вздохнула и с переволновавшейся улыбкой ткнулась головой мне в грудь.
Поезд подходил к вокзалу. Она быстро заговорила:
- Там, на вокзале есть касса аэрофлота, она одна. Ты подождешь меня там. Я через час-полтора приду.
Я кивнул. Она быстро пошла к своим. Я тоже вернулся.
Виталька жал руки пермякам и улыбался. Пермяки прощались и со мной. Борька ехидно сказал:
- Еще встретимся.
Я улыбнулся и ему. Пермяки пошли к выходу, шумно протаскивая рюкзаки по проходу. Мы с Виталькой остались стоять одни. Он улыбался. Мои зубы сами лезли наружу.
- Виталь, - сказал я. - Я люблю приключения.
Я улыбался. Он тоже.
- Я сейчас сойду, - докончил я. - Я полечу завтра самолетом.
Он улыбался. Только его взгляд сошел с меня и теперь блуждал по сторонам. Потом он сказал:
- Черт... А здорово... вот так...
- Мой рюкзак внизу?
- Да, под лавкой.
Я увязал его. Виталька подал мне полотенце, которое я забыл. Я улыбался. Он тоже. Потом я вспомнил, что он без денег, и дал ему пятерку, чтобы он мог сидеть в ресторане сегодня вечером и завтра утром.
- Спасибо, - неловко сказал он. - Я тебе отдам в Москве... Ты позвонишь?
- Конечно. Завтра вечером.
Я взвалил рюкзак на плечо и быстро пошел по свободному проходу.
- Счастливо!
Виталька кивнул. Он растерянно улыбался.
Я последний раз вышел в тамбур. Тот, из которого выходят. Он застыл пустой с раскрытым ртом от пола до потолка… Я спустился на перрон и оглянулся. Никого из пермяков не было.
Передо мной была Пермь. Первый большой город в моей жизни, куда я сам решил выйти и оглядеться.
Почти родной поезд «Абакан - Москва» с Виталькой внутри осторожно тронулся, стараясь тише стучать на стыках, махнул хвостом и быстренько пропал.
А мне в этом городе было назначено свидание. Я любил неизвестность.
Я начал с камеры хранения. Вроде, пустяк, но худой и длинный парень послушно поволок мой рюкзак в проход между полок, и я стал невесом.
Потом я узнал, что такое шанежки, но сейчас, с годами, снова забыл... Потом посетил перрон «Пермь - 2 пригородная» и, попивая бутылку лимонада, сидел на лавочке и смотрел на изумительные старые электрички, угловатые, без автоматических дверей, и поэтому все они были всегда открыты по желанию пассажиров, которые стояли или сидели на ступеньках.
Справа от меня сидел инвалид, выставив в проход свою палочку и наблюдая, как спешащие мимо пассажиры постоянно спотыкаются об нее… Инвалид глядел на это и о чем-то думал…
Потом я посетил кассы аэрофлота, и претерпел там маленький конфуз. Мне не хватило пяти рублей на два билета до Москвы, и я попросил оставить билеты на два часа. Девушка в кассе улыбнулась и все сделала, как надо.
Если бы я не шиканул в вагоне-ресторане, то сейчас бы с шиком встретил Нину у входа на вокзал и небрежно сказал, что билеты уже куплены… (Тогда были еще спокойные теплые времена, и билет на самолет можно было купить без паспорта и отпечатков пальцев). Но, шиканув в одном месте, надо было уже помалкивать в другом.
Нины не было, и я решил посетить парикмахерскую. В зеркале жутко заросшая физиономия блестела на меня знакомыми глазами. Я решил и стричься, и бриться. И сидел в кресле, вспоминая испуганную Наташку.
После парикмахерской я вдруг захотел купить цветы. За этим Нина меня и застала. Она возникла передо мной причесанная, в красивом платье и сразу воскликнула:
- Я так и знала, что ты купишь цветы!..
И тут же, нечаянно и отчаянно:
- Боже, какой ты молодой!..
Мы застыли друг перед другом, не зная, что теперь делать с моей молодостью.
Я предложил пройти к кассам Аэрофлота: в любом случае надо было лететь в Москву.
Билеты были на завтра, и хочешь - не хочешь, а надо было идти и целый день смотреть город.
Я был в шикарных, обтрепанных внизу бахромой темно-зеленых заграничных джинсах. Но они были из будущего, их время еще не пришло, и Нина попросила меня поменять их, в которых сейчас ходит вся молодежь (делая в них нарочно дырки побольше), на легкие тренировочные штаны – для Перми в то время это было гораздо приличнее.
И от этого все время были проблемы, потому что мы как-то постепенно начали обниматься и целоваться, а легкие тренировочные не держат нагрузку и оттопыриваются… Поэтому я все время держал перед собой штормовку, не надевая ее, хотя было прохладно, и Нина все время уговаривала меня одеть ее.
На улице она стала встречаться со своими друзьями – они все были женатые и разглядывали меня, как побритую и подстриженную обезьянку из леса. Нина делала вид, что все нормально, а мне хотелось снова укрыться за своей шевелюрой и бородой, чтобы стать солидным лесным зверем…
Мы договорились гулять до 10 часов вечера, а потом она хотела отвести меня к своей тете ночевать. Мы ездили в троллейбусе до ночи. Когда салон стал пуст, угощали водителя сигаретами, курили сами, и, когда пробило полночь, Нина загадочно сказала:
- Есть еще один вариант - провести ночь под открытым небом…
Я знал еще мало входов в этот большой мир. Например, к близости с женщиной мне надо было пройти сквозь узкие ворота Любви.
Мои друзья уже потихоньку шутили на эту тему и говорили, что близость с женщиной напоминает скорее игру, кто кого обидит. И абсолютно без каких-либо чувств, а то проиграешь!..
А я больше созерцал, еще ничего не желая. Я только познавал окружающее и относился к нему трепетно, потому что оно мне нравилось.
Когда троллейбус устал и поехал в свой парк отдыхать, мы вышли у другого парка, который высился перед нами огромными деревьями, и нашли в нем далекую уютную лавочку в самом темном углу.
Мы сидели на холодной деревянной скамейке и курили, сколько могли. Потом Нина сказала, что замерзла. Я велел ей забраться ко мне на колени, приподнял спереди свой большой теплый свитер, и она втиснулась в него вместе со мной. Из ворота торчали две головы, Нина была вся укрыта свитером, и я двумя руками обнимал ее – а казалось себя – и мы целовались…
Какой-то человек, появившийся у нашей лавочки с фонариком, осветив нас, отшатнулся и ушел прочь…
А я испытывал от нашей позы такое блаженство, что просто не знал, чего еще человеку бывает надо!?.
Нина прижалась ко мне и попросила что-нибудь рассказать. Наверное, она думала, что когда я рассказываю, то становлюсь сообразительнее и дальше начинаю импровизировать сам…
Но единственное, чему я научился в этом мире – это рассказывать. Я слушал взрослых еще с детства, когда они сидели у нас в гостях, или мы у них. Когда я сидел в кабаках, или ехал в дороге… И услышанные истории глубоко проникали в меня.
Поэтому я все говорил и говорил, не помню о чем, и периодически, на правах лектора, крепко целовал свою аудиторию.
Мне было так хорошо, что я забыл, что с женщинами еще что-то делают – как же тогда рассказывать?
И спать не хотелось, а хотелось вот так сидеть вечно…
Потихоньку стало рассветать, приподнимая завесу тьмы и оголяя огромные стволы деревьев, ворох листьев на дорожках, нашу лавочку и большое число нахохлившихся ворон, которые втихаря расселись вокруг на высоких ветках, заслушавшись моими историями.
По парку то тут, то там заспешили, шурша упавшей листвой, люди… Мы поели в каком-то кафе, и Нина повезла меня на «полуострова».
От стоящей недалеко ГЭС вода разлилась в живописное водохранилище. Кругом были извилистые берега с холмами, кустами и травой. Мы устроились у самой воды, Нина лежала у меня на коленях, я бережно целовал ее, и с проезжавших мимо моторок, которые завидев нас специально меняли курс, мне кричали какие-то советы.
Потом мы вернулись в город. К тете решили не ездить за ненадобностью, а поехали сразу в аэропорт.
Самолет бешено ревел четырьмя винтами. В тесноте и реве не спать было легко. Но Нина заснула, откинувшись на вертикальную спинку. Ей было неудобно, и я попробовал осторожно опустить спинку ее сиденья, но спинка вдруг сорвалась и резко откинулась. Нина открыла глаза, радостно, будто снова нашла меня среди своих снов.
Я извинился и попросил ее снова заснуть. Она помотала головой, не сводя с меня глаз.
Мы полулежали и смотрели друг на друга. Самолет ревел и покачивался, от этого баюканья я стал принимать дикий рев за колыбельную. Мы не спали вторую ночь, и мои глаза начали слипаться. Она пронзительно смотрела на меня:
- Я говорю тебе: «Поспи», а сама хочу закричать: «Пожалуйста, не засыпай!» - сквозь рев моторов сказала мне она.
Самолет – это тесный мир, и самый легкомысленный. От своей скорости он нудно носится, как угорелый, пока не сдохнет и, расставив лапы, не плюхнется на посадочную полосу. И ему это даже нравится…