Я проснулся, но не утром, а еще вечером. Полка подо мной дергалась во все стороны – так я ей надоел.
Я спустился вниз. Здесь было потише, да и дел побольше: сидишь, встаешь, ходишь…
После всех умываний и чая я взял папиросу и степенно прошел в уже обжитой тамбур.
Нина в своем купе сидела у стола и была занята какими-то бумагами.
Тамбур встретил меня громким радостным лаем и прыжками, но я отошел в уголок, и он притих.
Я сунул папиросу в рот, чиркнул спичкой и держал ее в руке, постигая магию огня. Спичка догорала, я перехватил ее другой рукой за горячую серную головку… хвостик еще горел… и Нина вошла…
Улыбнулась и сказала:
- Давай, покурим!
Я бросил исполнившую свою службу обгоревшую спичку в угол и зажег новую. Если такой процесс существует, значит и я когда-нибудь вот так, не ведая, пригожусь для кого-нибудь.
За окном было темно, и луна уже вовсю проворачивала в облаках свои дела. В этом мире все находится в движении. Даже, когда ты усадил девушку на диван и делаешь ей предложение, она все равно стреляет по сторонам глазками.
Постепенно, чтобы нам с Ниной было удобнее говорить, мы встали у двери и склонились друг к другу, а внизу по откосу прыгал большой светлый квадрат с нашими огромными головами.
Моя курила, ее молчала.
- Спой, пожалуйста, про маленького гнома, - тихо попросила она, видя, что я не знаю, что делать.
Мне стало легче, и я с удовольствием тихонько пел: и про маленького гнома, который все умел, и про волшебника, который все знал, и про себя, который ничего не умеет…
Чтобы казаться хоть чем-то, я снова закурил.
- Ты очень много куришь, - улыбнулась она. – Мне за тобой не угнаться.
- Работа такая, - таинственно сказал я.
- Ну-ка, ну-ка, что это за работа? А?.. – шутливо насела она на меня.
- В тамбуре девушек окуривать, - и я пустил между нами струю дыма.
Когда знакомишься, многое у меня получается несуразно, и часто приходится помолчать, пока после твоих слов все снова само не встает на свои места.
А потом я снова захотел спать, а она не хотела. Меня опять подвело московское время.
Она смеялась:
- Заездила парня!..
А я сонно улыбался…
Ближе к вечеру следующего дня сходили ишимцы. Почти весь маршрут пермяки прошли вместе с ними, поэтому Пермь с утра готовилась к проводам.
И когда поезд остановился, вся группа гурьбой вывалились из вагона и заспешила к голове поезда.
Вышли и мы с Виталькой. Но узкий асфальтовый перрон плавно загибался, чтобы мы ничего не видели, что творилось там, у нулевого вагона.
А оттуда уже доносились взрывы смеха. Над вокзалом летело громкое хоровое: «До-сви-да-ни-я!» Ответное: «Сча-стли-во-го-пу-ти!..» И песня, которая накрыла суету вокзала, и он на минуту даже притих:
«Возвращайся! Я без тебя столько дней!..
Возвращайся! Трудно мне без любви твоей.
Возвращайся! Кто бы не встретился на пути!..
Мимо счастья так легко пройти!..»
Потом наступила тишина, и мы с Виталькой полезли в свой вагон, как в свою берлогу, чтобы заняться каким-нибудь делом. Потому что трудно смотреть или слышать, как прощаются даже чужие люди…
А когда поезд тронулся, в вагон стали вскакивать веселые пермяки…
А как стемнело, опять наступил вечер. Я зашел к пермякам, и стал выяснять у них непонятные места в их тетради с песнями. Кто-то мне помогал, а Нина что-то аккуратно укладывала в рюкзак, почти отвернувшись от меня.
Кто-то подтрунивал над ней, что она кавалеров не завлекает. Она была грустна и отнекивалась, а их противный громкий парень Борис съязвил:
- А зачем? И так клюют!.. – нагло посмотрел на меня и захохотал.
- Конечно! – поддразнил я его. Нина молчала.
Тогда я пошел в свой родной тамбур, подошел к окну. Здесь было все привычно, даже грохот…
Полярная звезда звала, зазывала на север, а паровоз упорно пыхтел на запад.
Через минуту вышла Нина. Она, почему-то, не могла подождать больше. От этого мне было тепло.
Она достала сигарету. Я дал ей прикурить, и она обхватила мои руки, будто навсегда.
- Что с тобой? – спросил я.
- Завтра утром будет Пермь, - тихо сказала она.
- Какой у вас вредный командир! – сказал я, чтобы увести ее подальше от Перми.
- Кто? Борис!?. Правда, он метит… - она криво усмехнулась.
- А кто же у вас начальник? – спросил тогда я.
- Здравствуйте! – рассмеялась она вокруг. – А ты и не знал!?.
- Ты?!. – я удивился. – Нет, правда?..
Она перестала смеяться, а только кивнула головой.
- Ты не ожидал? – посмотрела она на меня.
Теперь я вообще не знал, что делать!..
- Девчонка… и вдруг… Как же ты командуешь? – спросил я.
- У нас традиция такая, - задумчиво сказала Нина. - До меня была девчушка – теперь мне перешло по наследству.
- А что же тогда он так развязно себя ведет?
- А ты ему поддакиваешь... - нежно укорила она меня.
- Я ведь только его передразнил…
Мы снова смотрели в окно. Потом перешли к другому – и это было, как южное полушарие.
Она взглянула на меня и улыбнулась.
Я стоял задумчивый – вот, например, – девочка-командир. Для чего? Давят ли ей на плечи командирские погоны? Вроде нет. Только временами она о чем-то серьезно задумывается, и тогда я не знаю, что делать мне, матросу носовой греби с промокшей репутацией.
Мы теперь стояли гораздо ближе. Я даже касался ее плеча… Я слегка повернулся, и ее плечо оказалось у моей груди. У нее была прямая осанка и упрямый затылок. Я пускал дым поверх ее стриженных волос, и этим мои развлечения ограничивались.
Мой локоть лежал на поручнях. Она вдруг уткнулась в него подбородком.
Уф! Спасибо, чуть не сказал я…
Мы и до этого не говорили, а теперь вообще забыли слова и перешли на хрупкий язык жестов…
Я осторожно-осторожно положил кисть руки ей на плечо. Она чуть сжалась и на миллиметр придвинулась ко мне. Будто это я притянул ее…
Мы все молчали, будто вокруг был открытый космос. Все прыгало и качалось, но стояла великая тишина. Я наклонил голову и коснулся виском ее волос.
Прошла секунда, и она отодвинулась, будто я сделал что-то не так. Она молча смотрела в окно, положив свой подбородок на мой локоть, а я курил, и хоть понимал, что я сейчас ничего не понимаю, но мне было приятно.
Я наклонился и снова легонько боднул ее головой… Опять не так. Она вздрогнула и сказала:
- Расскажи что-нибудь.
О! Это пожалуйста!.. Шаг назад от неизвестности!..
И я говорил о Станиславе Леме, о «Возвращении со звезд», о Тумке с его лозунгом «Туризм – микрокоммунизм», о своих друзьях со своими лозунгами… Проще уже было бы перечислить, о чем я еще не говорил, но ей хотелось, чтобы я не останавливался…
Потом мы открыли дверь вагона – все равно, что впустили джина в бутылку. Такой грохот ворвался к нам в тамбур, ветер так закружил все вокруг - просто хулиган - и двинул меня чем-то острым в глаз.
И мы закрыли дверь. Нина достала свой стерильный носовой платок, и стала осторожно извлекать большую соринку. Она прильнула ко мне на грудь, и я осторожно придерживал ее за талию…
Потом меня опять подвело московское время.
У меня смыкались глаза. Нина просила еще немножко постоять. Я разлепливал веки… а они предательски потихоньку снова слипались…
Нас спасла Тюмень. Чтобы я не заснул, мы вышли на перрон и прогуливались мимо кранов с кипятком и солдат, которые ехали в отпуск. И я курил сигарету за сигаретой.
Когда огни Тюмени скрылась в темноте, мы пошли спать.
Утром глаза открылись сами. Мы подъезжали к какой-то станции. За стенкой у соседей туристов шел тихий неторопливый разговор.
Я решил выйти погулять, чтобы взбодриться и оставить свои следы на незнакомом, больше никогда не увиденном асфальте. Я не пропускал ни одной станции, даже маленькой, как пес старательно не пропускает ни одного столбика.
В тамбуре, около стоящей с флажком проводницы я столкнулся с Ниной.
- Мне надо сходить в пятый вагон, - сказала она. – А поезд стоит всего 5 минут.
- Давай сходим! – ответил я.
- Там едут тоже пермяки со слета. Я хочу попросить у них два билета для отчета… У нас не хватает…
Поезд остановился, и она быстренько спрыгнула на низкую платформу.
- Пойдем скорее! Я не могу прыгать в поезд на ходу, - извиняясь, сказала она.
Что до меня – то это было мое самое любимое занятие: спрыгивать и запрыгивать на ходу на разные виды транспорта. В молодости я занимался гимнастикой, и там на каждый снаряд сначала надо было запрыгнуть, а потом соскочить.
Мы еле успели дойти до пятого вагона, а поезд уже нетерпеливо загудел. Нина быстренько, маленькими шажками засеменила к дверям, и когда забралась в вагон по ступенькам, как на горку, поезд уже тронулся.
Я за два шага догнал вагон, прошелся рядом с ним, чтобы поезд набрал достойную скорость, и, ловко положив руку на поручень, запрыгнул на ступеньку и закончил упражнение, положив на другой поручень вторую руку. «Десять баллов!» - решил я.
- Мы побудем здесь до следующей остановки, - сказала Нина, - А через полтора часа вернемся обратно. Хорошо?.. А пока я поговорю с этими пермяками.
И пошла по коридору. Я остался ждать ее в тамбуре. Стекла здесь были выбиты, и виды через зарешеченные чистые пространства были изумительны, а курение на свежем воздухе было всегда полезно в любых количествах…
Я стоял и вспоминал, как в Омске вышла Ирка. По-моему, у них что-то было с Виталькой, и, расставаясь, они старались это тщательно скрыть. Мы вытащили ее рюкзак из вагона и пошли к зданию вокзала.
- Ребята, вы не опоздаете? – спросила она.
Виталька попросил какого-то мужика щелкнуть нас нашим же фотоаппаратом на прощание. Мы встали на фоне вагона другого поезда и улыбнулись.
Я столько раз за этот слет фотографировался: и на прощание, и за встречу, и просто так… и так потом и не увидел ни одной своей фотографии. Они стоят где-то в чужих альбомах, и кто-то спрашивает хозяев, указывая на меня:
- А это кто?
- Не знаю, - говорит хозяин. - Какой-то парень со слета…
А какая-нибудь девушка посмотрит на меня молча.
Потом мы надели на плечи Ирке ее рюкзак, и она ушла в скрипящую дверь вокзала.
Мы с Виталькой пошли назад. Нас было четверо – теперь осталось двое. А теперь я вообще стоял один в тамбуре какого-то вагона, и ждал, что со мною будет дальше…
Нина скоро вышла:
- Они не могут отдать билеты… Им самим надо… Ну, ничего, мы что-нибудь придумаем!..
У нас было еще больше часа, и Нина стала показывать мне места, где они ходили в походы:
- Вот по этой речке мы плыли в мае… Вон на том месте мы поставили палатку… Видишь!?.
В ответ я обнял ее сзади, и она не отодвинулась.
Поезд петлял, виновато отыскивая дорогу.
- Вон утес Ермака. Сейчас его почти растащили по камушкам туристы… Вон Ермаченок!.. Господи! Мы везде здесь были!..
Поезд пошел помедленней, наверное, запыхался.
Она повернулась ко мне и положила руки мне на плечи, голову мягко прислонила к груди, а глаза смотрели в окно, на плавный полет низких уральских хребтов, где везде была она…
Я тихонько посмотрел на часы – у нас было еще полчаса.
Я наклонился и поцеловал ее туда, где волосы открывали шею.
Ее руки тихонько уперлись мне в плечи. Голова поднялась, и лучистые глаза серьезно посмотрели на меня…
Я отпустил ее, лишь чуть-чуть придерживая, но она не уходила. Глаза опять стали смотреть в окно.
Я не удержался и поцеловал ее в щеку. Щека испуганно шарахнулась от меня и снова замерла… Она о чем-то думала… О чем?
- Нина, - позвал я. Мне хотелось сориентироваться по ее словам.
Она посмотрела на меня молча.
Я поцеловал ее. Поцелуй был недолгим. Ее губы тоже боялись.
Она снова положила голову мне на грудь, а я крепко держал ее, уже целованную мной девушку…
Кто-то водит девушек в рестораны, а я по тамбурам!..
Но тамбур был как отдельный кабинет! Хоть он и грохочет, как Юпитер громовержец, хоть через него часто ходят солдаты и матросы, которых надо все время угощать папиросами, но, видя, что тамбур занят, все идут в следующий!...
Тамбур!..