Часть из романа Сломанная сущность

Часть 4. Диагноз: ревность.



Жизнь – это героический марш, а не идиллия. Идиллией она бывает только для мелких, ничтожных людей.
(Н.Казандзакис)

1. Пролог.

Хельга.

Выбор был невелик: либо Рихард, либо Отто. Самой за руль садиться не то чтобы не хотелось – после того случая четыре года назад мне автомобиль никто не доверял.
Телеграмма лежала на тумбочке уже третий день, а сестра должна была прилететь уже сегодня. Ничего более менее внятного она сообщить не удосужилась, кроме: «ДОМОЙ НЕ ЗВОНИ ЗПТ ОТЕЦ ТЕБЯ НЕ ПРОСТИЛ ТЧК ПРИЛЕТАЮ ДВАДЦАТЬ ШЕСТОГО АВГУСТА В ТРИ ЧАСА ДНЯ ЗПТ ВСТРЕЧАЙ ТЧК КИРА»
О, да! Моя дорогая сестренка умеет преподносить сюрпризы. Зачем она прилетает, сообщать, видимо, было не столь важно, зато про отца упомянуть она не забыла. Будто бы я не знаю, что на меня вся семейка в обиде. Ну, кроме Киры, конечно. Она хотя бы поздравила меня с нашим днем рождения.
На часах было уже час. Пора. Рихард.
- Рих, - позвала я, но гитарист лишь зарылся лицом в подушку, предоставив мне созерцать его ухо. – Рих!
Я была немного настойчивей и потянула за это самое ухо. Круспе завозился, замычал и с головой накрылся одеялом. Я задумчиво покосилась на его жизнерадостную розовую пятку и поскребла по ней ногтями. Под одеялом сдавленно хрюкнули.
- Рихард, вставай немедленно. У нас времени только доехать.
- Ну, Хель! Ты же знаешь….
- Я знаю. Я тоже была на том фесте у байкеров.
- Да? А я тебя не видел….
- А я тебя прекрасно! Будешь столько пива с Лоренцом и Шнайдером хлебать - больше вообще никуда не пущу!
Тут я поняла что сморозила, и Рих, видимо, понял тоже. Я покраснела, но ничего больше не сказала, только кинула на кровать его брюки и рубашку, а сама удалилась в ванную. Прихватив свою одежду, разумеется.
Из ванной я вышла уже одетая и накрашенная. Не поднимая глаз на Рихарда, присела на кровать рядышком и спросила:
- Едем?
- Да.
Он поцеловал меня в лоб и обнял, а я пристроила голову у него на плече.
- Ты беспокоишься из-за сестры или из-за того, что мы....
- Давай я скажу, что из-за сестры, а ты выберешь тот вариант, который тебя по душе?
- Я хочу знать правду.
- Правда в том, что…. Рих, я все прекрасно понимаю – у тебя работа, семья, Карен и…! – я тревожно заглянула его в глаза.
- Я могу развестись с Карен!
- А с семьей?
- Если попросишь, я все брошу! И Карен, и семью, и…. Да и группу тоже!
- Это пустые обещания и пустые слова! Все, давай прекратим этот разговор и поедем уже. А то Кире придется ждать. Или мне вызвать Отто?
- Нет. Я с тобой.
Он хотел сказать еще что-то, но промолчал, и я почувствовала себя сволочью.
Все было не так просто, как хотелось. Все эти обещания, которые давал мне Рихард были всего лишь иллюзией. Когда он уезжал по делам куда-нибудь, то обещал, что будет постоянно звонить, клялся, что вернется через пару дней. Но в реальности ничего не происходило, и каждый вечер я выслушивала очередную отговорку, либо не выслушивала ничего. Сказать в лицо я Рихарду ничего не могла.
Поэтому в один прекрасный день Полик, наслушавшись моих путаных жалоб, просто взял да и спросил у Рихарда, в чем дело. Уж не знаю, чего там Рих себе напридумывал, но в тот день мы первый раз поругались. Красиво поругались – с криками и матом. И с тех пор дали торжественное обещание, что до свадьбы не предъявляем никаких претензий друг к другу.
И самое обидное, что я так и не смогла простить его. Да, он мне делал предложение, и не раз, и не два. Я соглашалась. Я всегда соглашалась, но спустя две недели клятв и обещаний все возвращалось на круги своя – то есть я снова слушала бесконечное вранье и отговорки.
И никому об этом не рассказывала.
Теперь появилась хоть маленькая, но зато надежда: Кира точно поможет мне. Она всегда мне помогала.
Рихард заводит машину с таким каменным лицом, что сомневаться не приходиться – он на меня обиделся. Раз так, то на здоровье! Тоже мне, нашелся тут! Если он известен и несколько популярен, да и фанатки его обожают, это не значит, что человеческими душами можно разбрасываться направо и налево.
Конечно, он знает, что я постоянно за него волнуюсь и постоянно ощущаю себя виноватой. И ревнивой идиоткой я себя тоже ощущаю очень остро.
Но извиняться я не собираюсь.
К аэропорту мы подъехали, сохраняя ледяное молчание. Если Рих не смотрел на дорогу, он буравил меня укоризненным взглядом, а я только криво улыбалась.
- Ну и где она? – поинтересовался Круспе, первым нарушив тишину. Один-ноль в мою пользу.
- Не знаю. Может еще в здании?
Ну конечно же, она в здании. Человек, так похабно знающий немецкий язык, не в состоянии даже улицу пройти, не то что регистрацию.
- Я подожду вас у машины.
- А кто поможет хрупким слабым девушкам дотащить тяжелые чемоданы?
Рих на меня посмотрел очень скептически. Я вспомнила, как давеча таскала велосипед Оливера у себя на загривке и бегала с Рихиным чемоданом по всему дому, умоляя его не уезжать. Ну да, да….
- Скоро вернусь, - буркнула я и вышла из теплого нутра машины в дождик. Из вредности хлопнула дверью автомобиля и направилась к входу в аэропорт. День определенно поганый.

Кира.

На часах уже три часа пятнадцать минут, а я все никак не найду Хельгу. Может, надо было точнее указать, где меня встречать? Или, может, у нее были неотложные дела, а тут я со своим «домой не звони»?
В сердце закралась тетушка Паника, а паниковать мне было ну никак нельзя. Вот почему я не учила немецкий, а? Хельга – прозорливая, вечерами от бабушки не отходила, учила. А я? С братцами кошку мучила или на пруд с ними же купаться бегала. Пожинай теперь плоды раздолбайства.
Сколько мы не виделись? Лет пять, я думаю. С того самого момента, как она из дома улизнула. Ночью.
…Старые деревянные половицы негромко скрипнули, и я проснулась в страхе. Хельга давно уже знала их наперечет – какие скрипят, какие нет. Скабрезных и любящих зло пошутить братцев я старалась избегать с недавних пор, а сестра обитала в другой части дома. Ну а прочим и делать было нечего в нашей спальне.
К моему удивлению, это оказалась Хельга. Она быстро и почти бесшумно собирала какие-то вещи в торбу, а я сидела на кровати и беспомощно хлопала глазами.
- Что ты делаешь? – прошептала я, заставив сестру вздрогнуть от неожиданности.
- Выполняю свое обещание! – прошипела она, отпирая тайник маленьким ключом. Ого, я и не знала, что она успела скопить так много денег!
- Ты все из-за отца?
- Да! Будет знать, как поднимать на меня руку…. Это мое решение, Кир, не надо останавливать меня.
- Эта страна навсегда закрыта для нас, а для тебя тем более!
- Это почему?
- Ты окончательно сошла с ума! Мало тебе того, что папа у тебя все отнял?!
- Да мне мало! Мне было мало и мне будет мало их!
- Неужели ты бросишь семью ради каких-то патлатых грязных мужиков?
- Во-первых, они не патлатые и не грязные, - привычно огрызнулась Хельга. – А во-вторых, я вас не бросаю. Я…уезжаю. На время.
- И когда ты вернешься?
- Когда обрету счастье, - она одела легкую куртку, вскинула торбу на плечи и толкнула оконную раму.
- Может, когда лето будет, тогда и пойдешь? – спросила я, втайне надеясь, что она вообще никуда не пойдет. – Холодно еще.
- Нет. Сейчас, - и одним изящным прыжком оказалась на подоконнике. – Я вернусь, честно.
- Да, да.
- Ну…не поминай лихом. Я люблю тебя, сеструха!
- И я тебя, - прошептала я в пустоту, а Хельгу на подоконнике сменил холодный ветер. Не расшибется, не в первый раз. Да и дуб там не зря растет, а для коварных побегов молодых девушек в объятия женихов. Отец уже давно грозился его спилить, но что-то его всегда останавливало.
Я пошла закрывать окно и из любопытства выглянула на улицу. Маленькая черная фигурка уверенно двигалась на запад, чуть-чуть прихрамывая. Вот растяпа!
Меня довольно грубо отвлекли от воспоминаний, толкнув чемоданом в бок. Я пошатнулась, едва не навернулась вниз головой об кафель, но неожиданно была кем-то ухвачена за плечо. Крепкие такие руки, а ногти и того больней.
- Bist du blind?! – рявкнуло над ухом. -  Du wirst tцten mich und du wirst getцtet werden selbst!
- А?
Говоривший, точнее, говорившая изумленно замолчала, тревожно возникнув прямо перед глазами. Пару секунд мне казалось, что я смотрю в зеркало, только вот мое отражение было одарено шрамом на всю щеку, да и волосы таким ядовитым красно-рыжим я не покрашу ни за что….
- Хельга?
- Кир….
Да, да, да! Я нашла тебя! Сестренка…
Хельга с визгом повисла у меня на шее, и мне не оставалось ничего другого, как обнять ее в ответ.
- Я уже почти забыла как ты выглядишь, - пошутила я.
- Как можно! Я ведь всегда была с тобой…в зеркале.
- Ты нашла то, что искала?
- Ты о чем? – на меня уставились такие невинные каре-желтые глазищи, что я поняла все и сразу.
- О твоем счастье. Как его зовут?
- Рихард.

Рихард.

Я уже, наверное, протер задницу насквозь, пока дожидался Хельгу!
Ну почему она такая, эта женская натура?! Уехать в другую страну, даже не позвонить, чтобы я не так беспокоился, а о возвращении не предупредить, не распаковывая чемоданов, гульнуть с байкерами и вернуться под утро, разя пивом пополам с бензином? О да, это в стиле Хельги! Да и заявить потом, что я безответственный и вообще уделяю ей мало внимания! Слабо?!
Я очень хочу на ней жениться. Может быть, даже больше, чем снова выступать с группой. Я не представляю ни ее другой, ни свою жизнь другой. Наверное, это потому что Хельга и моя жизнь – это одно и то же.
Сейчас все очень и очень непросто складывается. И между нами, и в жизни. Еще это дурацкое обещание не следить друг за другом, не жаловаться, не злиться  и так далее и тому подобное. Ну как же так? Разве я смогу заставить себя не волноваться за нее?
Не смогу, конечно. Пусть она строит из себя маленькую и глупенькую, я знаю, что Хельга еще нам фору даст в вопросе мудрости, и лучше нарушу обещание первым, но прослежу, чтобы все было в порядке.
Ну и устрою маленький бунт, когда мы заселим ее сестру куда-нибудь в гостиницу и сами приедем домой….
Я сидел так и сидел, думал и думал, пока наконец не заметил, что в сторону машины направляются две одинаковые фигурки.
Одинаковые?
Я присмотрелся получше. Еще лучше. Проморгался. Протер глаза ладонями. Ощущение того, что я очень много выпил, не проходило.
Мало того, что они были одного роста и, похоже, одного возраста, у них были одинаковые прически и одеты были обе в черное.
А еще они были близнецами. Близнецами?!

Я тихонько, почти фальцетом, взвыл и посмотрел еще раз, надеясь, что мне всего лишь показалось. Фигушки. Один в один…то есть одна в одну. Единственными отличиями были шрам да пакостливое выражение на Хельгином лице. Ну и татуировки, конечно же.
Я покосился на себя в зеркало заднего вида, мысленно сказал себе, какой я красивый, и вышел из машины под предлогом помощи.
Да, они действительно были близнецами. Со стороны это смотрелось по-настоящему дико, а я старался не показывать своих чувств. Любопытства, в смысле.
На меня тут же уставились четыре каре-желтых глаза. Один с эдакой насмешечкой, но не по годам серьезный, а второй пытливый, изучающий и спокойный. Я поздоровался, предложил свою посильную помощь и, собственно, помог. Спиной, пока складывал чемоданы в багажник, чувствовал, как меня оглядывают и оценивают по особой женской шкале. В шкале этой всего лишь три пункта: «лох», «ничего так» и «какой лапочка!». Если мужчина не может соответствовать хоть какому-нибудь пункту, он автоматически причисляется к друзьям и больше из того ранга не выходит.
Как только я повернулся к девушкам, Кира отвела глаза, а Хельга одобрительно мне кивнула.
- Мы домой? – спросила моя невеста. О Господи, первый раз так ее называю!
- А как же…?
- Она поживет с нами.
У меня полезли глаза на лоб. Как так?! Это же конец всем нашим…вечерам вдвоем!
- Ну Хе-е-ель! – заныл я.
- Ась?
- Может не надо?
- То есть как? А жить она где будет?
- В гостинице поживет, ничего с ней не станется!
- Рих, ты че, совсем больной?! Она немецкого не знает! 
- А как же мы?
- А что мы? Все равно у тебя есть гостевая спальня!
- Я имел в виду несколько другое.
Девушка зарделась.
- Я поняла. Ну а куда ты ее предлагаешь деть? Кто еще знает русский язык, обитает в Берлине и располагает относительно большим домом?
Я посмотрел в ее глаза, так напоминающие другие глаза, которые я вижу уже пятнадцать лет подряд, и вспомнил….


Пауль.

Вальяжно развалившись в кресле, я дремал. На коленях лежала акустическая гитара, немного мешая мне спать, но относить ее в репетиционную или, хотя бы, перекладывать на диван было лень.
Сегодняшний день начался вяло и подходил к концу тоже крайне апатично. Я зевнул и только сейчас расслышал, как вовсю верещит дверной звонок и в дверь настойчиво колотят.
Все еще позевывая, я пошел открывать дверь. К слову сказать, мой вид оставлял желать лучшего – мятая, грязная футболка и серые, непонятно из чего сделанные брюки-бриджи. Лицо красное, одутловатое, как у алкоголика, на щеке четкий отпечаток грифа гитары. На ногах – нонсенс! – тапочки. Белые.
Открыл я дверь, молясь, чтобы это были не журналисты. Молитва подействовала – это оказались Рихард, Хельга и…Хельга?!
Я подавился зевком, судорожно одергивая-оправляя свои одежды. По лицу Риха скользнуло понимание. Скользнуло и застыло под маской ледяной вежливости. Все из-за того, что случилось четыре года назад.
Я посторонился, пропуская гостей в квартиру. Казалось, что это дурной сон. Вторая Хельга изучающе оглядела меня и, видимо, сделала некий вывод. Доверчиво посмотрела в глаза и улыбнулась. Я отвел взгляд.
- Что-то случилось? – спросил я, заметив несколько чемоданов, прикорнувших у входной двери.
- Всего лишь маленькое дело. Ты не будешь против, если моя сестра поживет у тебя? Временно.
Эта реплика Хельги произвела на меня неизгладимое впечатление. Уж не знаю, что такое нарисовалось на моем лице, но Рихард внезапно усмехнулся.
- Пожалуйста, Поль. Ты меня очень выручишь, - продолжала девушка. Давишь на больное, Хельга. Знаешь ведь, что я не могу тебе отказать….
- Ладно, ладно. Только у меня три вопроса: почему я? почему не с вами? как долго?
Хельга осеклась и покраснела, искоса глянув на Риха.
- Ага. Ответ на второй вопрос мне ясен, - сухо проговорил я. – Отвечаем дальше.
- Ну…Э…Ты…Тут….
- Я оказался ближе всех. Как долго?
- Да ненадолго, ненадолго….
- Другими словами сама не знаешь. Хорошо. У меня все…. А по-немецки она говорит?
- Немножко бывает….
- То есть нет. Значит я еще и нянька. За это отдельная плата, - я нахально ткнул пальцем в свою щеку, намекая на поцелуй.
Хельга, Хельга…. Ты никудышная актриса. Покраснела снова, оглянулась на Рихарда. Я же просто шучу…. Хотя, нет! Не шучу! Рихард поступил умнее – сделал вид, что ничего не замечает. Пожертвовать малым, чтобы выиграть гораздо, гораздо большее. Мудро.
К щеке быстро прикоснулись прохладные губы. Прикоснулись – и тут же отпрянули. Плата была получена. Я отвел взгляд. Рих тоже.
Как давно, как давно…. Эти губы…. Будто бы они никогда не прикасались к моим губам, как будто эти года были просто сном. Но даже во сне от этой восхитительной близости все переворачивается в груди, и чувствуешь огромную зияющую дыру в себе. И края дыры этой не срастить, не зашить, не склеить. Можно только ночами барахтаться в одеяле, беззвучно выть и раздирать грудь ногтями, пока кожа не покраснеет, пока не появятся белые полосы….
Я никому не расскажу о таких ночах.
Из оцепенения меня вывел голос Хельги. Вообще он у нее уникальный – неприятный, верещащий и высокий, но если не прислушиваться – красивый, колоритный и нежный.
Однако сейчас я удостоился режущего уши фальцета, и это обстоятельство не могло особенно радовать:
- Мы пойдем тогда, ладно? Кира – девочка сообразительная, все поймет. Пока, Поль.
Я рассеяно кивнул.
- Пока, Ландерс. Завтра как обычно, - Круспе похлопал меня по плечу, проходя мимо. С чего это такая поразительная доброта? Неужто ли решил свести меня с сестрой Хельги?
Я закрыл дверь и обернулся к Кире. Хрупкая фигурка, волосы выше плеч, челка пониже бровей. Губы не такие поджатые, и вообще она выглядела несколько естественней и живей, чем сестра. Вот только знакомый упрямый подбородок выдает сходство в характерах.
Я посмотрел на ее губы, на шею, ниже…. Кира фыркнула, впрочем, хитро прищурив глаза.
- Вы совсем-совсем не говорите по-немецки? – безнадежно поинтересовался я, зная ответ.
- Если это вас устроит, я могу весь день говорить вам «хэнде хох», «ауфидерзейн», «гутен так»,  «швайн» и «шнелля».
- Ну, хоть что-то, - улыбка. – Меня зовут Пауль. Можно Полик или Поль.
- Я все же предпочту называть вас нормальным именем. Но и вы называйте меня Кирой. Никаких «Кир», «Кирюша» и прочего. Кира.  Меня зовут именно так.
- Ну ладно, Кира. Пройдемте, я покажу вам квартиру.
И мы прошли в глубь квартиры. Я так и чуял висящий в воздухе аромат новой игры. Ставки сделаны. Карты в руках. Колесо рулетки крутится.
Миг, второй, третий. Вскрываемся?

2. LIEBE IST FЬR ALLE DA!
Для большинства людей недоверие к одному означает просто слепую веру в другое.
(Г. Лихтенберг)

Кира.

Нет, все же я обманывала саму себя. Ни за что, никогда я не смогу полюбить такого как он. Нет, нет, нет! Нет! Он не подходит мне.
Но что-то особенное, теплое, уютное есть в нем. Что-то такое, из-за чего хочется прижаться к его груди и счастливо вздохнуть. Но в то же время нечто властное, так и говорящее: «Сделай так, как мне угодно!»
Я мучалась. Я страдала. Я изводила саму себя догадками и домыслами, не имея никаких оснований для выводов. Как он сегодня на меня смотрел! Просто-таки пожирал глазами!
Женское себялюбие приятно поежилось в груди, красочно обрисовав мозгу ухаживания Пауля, его объятия, поцелуи....
Я улыбнулась собственному отражению в зеркале и огладила алое платье на бедрах. Соблазнять, так в промышленных масштабах. Если нравлюсь – так пусть падет к моим ногам немедленно!
То самое себялюбие горячо подержало меня. Да, в полумраке я действительно смотрелась королевой – алое атласное платье повыше колена, эдакое небольшое, но с намеком декольте. Ноги босые – не будем ущемлять Полика ростом с каблуками на несколько сантиметров выше его.
Я потянулась за расческой к тумбочке и неожиданно для себя наткнулась на уголок листка бумаги, что выглядывал из ящика. Колебания были секундные. В конце концов, если Пауль полюбит меня, то показать ему придется и не такое….
Беззлобно укорив себя в пошлости, я вытащила листок и жадно уставилась на острые буквы латиницы. К моему сожалению, написаны эти, по-видимому, стихи были на немецком, но моих скудных знаний вполне хватало на частичную расшифровку. Конечно не «гутен так» и даже не «шнелля», но разберемся.
Итак, первая строфа. «Tut mir weh» можно перевести как «делаешь мне больно»… Ого! Когда это я?.. Что там дальше… «liebe» - люблю. Да, да, да! Я так и знала! «Herz» - это точно сердце. Ммм, приятное сочетание. Снова сердце….Смерть…смерть?!
Дальше шла совершенная галиматья…в том смысле, что я не понимала ни слова.
Но последнее, единственное и маленькое слово было настолько ясно…ровно настолько, насколько причинило мне боль.
Хельге….
Хельге так Хельге.

Хельга.

Прислонившись к дверному косяку, я с кислой миной на лице разглядывала Рихарда, который крутился у зеркала, аки барышня перед трюмо. Идти с ним на выставку хотелось все меньше и меньше.
Я собралась уже, наверное, полчаса назад, а мой суженый-ряженый в лоскутки обряженный все что-то примерял, отбрасывал, рылся в шкафу с упорством ищейки. Про лоскутки я сказала не зря – кроме нижнего белья да жуткого разноцветного пиджака на Рихе не было ничего.
Ненавижу пафос! Правильно Тилль делает, что запирает его в туалете после излишне патетичных выступлений. Еще бы он в сортире смыл его пиджаки и брюки в обтяжку.
- Ну как тебе? – его радостный голос отвлек меня от злых мыслей. Я удивленно покосилась на разноцветные штанишки и вымученно вздохнула.
- Да? Ну, все равно они с очками не сочетаются.
Я мысленно воззвала к небесам. За что же мне такое наказание?!
Хотя спасение последовало незамедлительно, теплым дыханием всколыхнув волосы на затылке.
- Что, собираетесь куда-то?
Я обернулась. Полик приветливо улыбался мне, и на моем хмуром лице тоже возникла ответная улыбка. Я люблю мелодичный голос Пауля. Он заставляет радоваться даже когда все серо и уныло.
- Такими темпами уже вряд ли.
- А он уже до брюликов дошел? – вполне обыденным голосом спросил гитарист, а я отрицательно покачала головой.
- Мда…. Это надолго, - было видно как Поль едва сдерживает усмешку. – Рих, ты позволишь мне временно «украсть» твою невесту?
Круспе только махнул рукой, не отрывая взгляда от распахнутого гардероба. Я закусила губу.
- Пошли. С сестрой пообщаешься, заодно я тебе аккорды покажу.
Я печально глянула на Рихарда и отвела взгляд, боясь расплакаться. Пафос и гламур – ничто больше не может так ранить меня.
***
Полик проворно распахнул передо мной входную дверь, и я смогла лицезреть ошеломляющее зрелище – моя родная сестра в облегающем красном платье, полумрак, свечи и явственный аромат роз. Соблазнительное выражение медленно сползло с ее лица, она даже приподняла челку с глаз, будто бы это помогло ей лучше разглядеть вошедших.
- Кир?!
- Хель?!
Пауль же, видя такое обстоятельство, прикинулся дурачком:
- Ой, девушки, раз мы все так удачно собрались, может, пойдем, поужинаем? Еда на столе, так чего же мы ждем?
Не отрывая пораженного взгляда, друг от друга мы направились в гостиную.
Кира! Кира!! Ты чего?!

Пауль.

Я не понимал ровным счетом ничего. Почему Хельга не сводит изумленного взгляда с сестры? Зачем Кира надела такое вызывающее платье? Они злятся? Почему? Что стало причиной их злости? Или кто?
Я осторожно протянулся за куском хлеба. Четыре напряженных глаза внимательно проследили за моим движением. Я отдернул руку, как будто обжегшись. 
Хельга выдохнула – судорожно – и поставила передо мной всю корзинку, не отрывая, впрочем, взгляда от сестры.
- Спасибо, - прошептал я в зловещей тишине. Говорить в полный голос было как-то страшно: а вдруг эти мертвые зрачки начнут сверлить меня.
Мы бы так и сидели в этой напружиненной тиши, если бы Хельга не произнесла, медленно растягивая слова своим неприятным голосом:
- У вас, наверное, какой-то  праздник сегодня?
Было неясно, к кому конкретно она обращается, но Кира ответила ей в тон:
- Нет. У нас всего лишь ужин.
При этом она кивнула на два комплекта столовых приборов, как бы прозрачно намекая девушке: «Уходи. Ты здесь лишняя».
- Ты же никогда не умела готовить, - сообщила ей Хельга, препротивно ухмыльнувшись.
- А ты никогда не понимала намеков.
Лицо Хельги резко изменилось – побледнело, в контраст пунцовой Кире.
- Какая завуалированная пакость, - сказала она.
- Ты очень часто говоришь о себе.
- Смотря как смотреть, - усмехнулась Хельга. Будто размешала стакан дегтя в рюмке с медом.
- Прямо.
- Это не о тебе.
- Но и не о тебе.
- Тогда к чему начинать заведомо пустой разговор?
- А к чему лезть в личную жизнь сестры?!
- Я хочу тебя спросить о том же!
- Когда это я совала нос в твои дела?!!
- Ровно тогда, когда прислала телеграмму!
- Я скучала по тебе.
- А я по тебе нет!
- Забыла, как из дома бежала?!
- При чем тут мое прошлое?
- Намекаешь, что я – прошлое?!
- Только когда ты раздражаешь меня.
- Это очень…в твоем духе.
- Спасибо.
Обстановка явно накалялась. Я вжался в стул, лишь бы подальше от их ярости. Они уже почти кричали, а я не мог ничего поделать. Или мог?
- Хель..., - позвал я по-немецки.
- Зачем ты так со мной?!
- Да что я сделала?!
- Ты отняла у меня единственный шанс!!
- Какой шанс?!
- Хель! – снова окликнул я, уже погромче.
- А ты не понимаешь?!
- Нет, представь себе!
- Как же так?!
- А вот так!
- Хельга!! – рявкнул я во всю глотку.
- Что?!
- Ты можешь успокоиться?
- Да, - выдавила она после некоторого молчания.
- Тогда пойдем.
- Куда?
- Я же обещал показать тебе аккорды.
Она встала из-за стола, не забыв бросить на Киру уничтожающий взгляд.
- Не смей уходить от ответа! – завизжала та.
- Угомонись, истеричка!
Я растерянно обернулся. Кира кинулась к сестре.
- Не уходи! Объясни, почему ты лезешь в мою жизнь?!
- Я не лезу! – и отвернулась.
Кира схватила ее за волосы, заставив вскрикнуть от боли, и захрипела севшим голосом:
- Я не верю тебе! Ты что-то чувствуешь к нему?!
- К кому?!
- К нему! – и кивнула на меня.
Мое счастье, что я понимал их через слово.
- Ты что, упала что ли?! Нет, конечно!
- Я не верю тебе!
- Отпусти меня!
- Признайся! Признайся мне!
- Да! Я люблю его! Больше всего на свете!
О, как мне хотелось, чтобы это было правдой. Но четыре года назад я уже отпустил ее и начать все сначала не в праве. Я добровольно сошел с дистанции, и вернуть меня обратно может только она.
- Я ненавижу тебя!
- Я очень рада.
Нет, нет, нет! Не отворачивайся, Хельга, остановись! Нет!!
Миг, всего лишь миг. Стул – конструкция из железа и дерева – в руках Киры. Она замахивается им, и….
…Брызнет кровь, хрустнет кость. Раздастся дикий крик. Стул опустится еще раз и еще. Хельга упадет и будет не в силах подняться….
Но кто сказал, что люди не в силах изменить будущее?
Мощная рука ухватилась за ножку стула и остановила неизбежное. Тилль зарычал и оттолкнул стул вместе с Кирой. Закричал:
- Что здесь происходит, мать вашу?!

Кира.

 Я не знала, кем был этот высокий страшный человек. Его неправильное лицо исказилось еще больше, от злости. Я боялась его. Он был неуравновешен.
Его зовут Тилль, и он вокалист в этой группе – «Rammstein». Я мало знаю о нем – только по старым фанатским представлениям Хельги. Он любит ее, вот и сейчас незаметно прикрывает собой будто от всего мира.
Ничего, это ненадолго. Я найду способ сделать ей больно, так же больно, как она сделала мне.
Если уже не нашла….

Хельга.
Я не была в курсе, что такое задумала моя дорогая сестричка, но это что-то явно было нехорошим. За что она обозлилась на меня? Разве я сделала что-то плохое? Разве я не вернула ей деньги, разве я убила ее семью, разве я увела ее мужа, разве….
Ну точно! Как я не додумалась?! Нет, мне, конечно, казалось, что она чувствует к нему что-то…. Да и эти ее расспросы…. И как же я могла забыть одну из наших историй?
- Это  все глупости! Ты зря так говоришь! Я себя прекрасно контролирую!
- Да, да, конечно! – это произносится с нескрываемым сарказмом. – Сними плакат, это ничем хорошим не кончится.
В комнату заглядывает наш старший брат – Дитер – косая сажень в плечах, черная грива волос и зеленые нахальные глаза, любимец женщин, чтоб ему. Он явно привлечен нашим шумом. Кидает на нас заинтересованный взгляд, открывает рот, чтобы изречь очередную колкость. Но, видать, не судьба….
- Иди отсюда! – кричим мы хором.
Он удивленно на нас косится, но ничего не говорит, уходит.
- Не сниму! Тебе, что, жалко?!
- Мне страшно! Обеим влетит, когда ты сорвешься! – в глазах сестры плещется укоризна.
Дверь вновь отворяется. На этот раз на нас смотрят сразу три пары глаз – красавчика Дитера, худого и высокого Германа, самого младшего Никиты.
Мы снова кричим на них, а Ник устраивает настоящую диверсию – садится на пол и громко, истошно ревет.
В комнате все затихает. В зловещей тишине брат поднимается на ноги, окидывает нас презрительным взглядом и убегает к себе. Возвращается весь разобиженный и вручает Кире плакат.
Я изумленно смотрю на этот самый плакат. Изумленно, потому что отлично знаю эти ореховые глаза, гитару и задорную улыбку-усмешку.
А братишка кричит во весь голос:
- Забери! Забери! Забери! Я не хочу, чтобы Хеля меня ругала!
Кира что-то испуганно шепчет ему, а я стою, улыбка от уха до уха, и говорю:
- Что ты, солнышко! Это Кира меня ругала. Тебя она ругать не будет. Ну а мой плакат остается…. Да, Кир?
А Дитер с Германом только ухохатываются. 

Ее план был расчетлив, выверен и точен. Прочную и надежную крепость, которую я строила так долго, она брала короткими варварскими набегами, мало-помалу уничтожая одну за другой башни….
Первым пал Оливер. Это было неожиданно и больно для меня.
Обычно я заскакивала к нему в любое время суток: поболтать о том, о сем, попросить о чем-нибудь, поиграть на гитаре дуэтом. Как обычно, он встретил меня на пороге, улыбнулся, кивнул в знак приветствия. Если бы я так не торопилась посоветоваться с ним о Кире, я бы и обратила внимание на кривоватую искусственную улыбку, на потухшие глаза. Оливер был молчалив, он всегда молчалив, но сегодня он откровенно не хотел меня видеть. И все было бы хорошо, относительно хорошо, не так плохо, если бы я не ляпнула с ходу:
- Олли, ты знаешь, моя сестричка – та еще гадина! 
Глаза не то, что потухли – провалились во мрак ночной. Я остановилась? Нет!
- И, главное, как она может так со мной?! Вот же стерва!
- Хель, не говори так.
- Почему? Она таскается за Ландерсом, а еще….
- Не говори так!
- Маленькая дрянь! Чуть только хвостиком перед ним не виляет и…!
- Заткни! свою! пасть! – закричал он, и это был первый раз, когда я слышала, чтобы он действительно повышал голос. Растерянно я глянула на него: такое сытое лицо может быть только у человека, который….
Он не дал мне додумать:
- Она любит меня! Только меня!
Это было предательство. Мрак. Гудбай. Прощай. Так предают то, что дорого, но сил идти уже нет. Сволочь. И ты, Оливер, сволочь.
Не знаю, как я сумела устоять на ногах. Я вздрогнула, будто он ударил меня ножам, а потом подошла к нему. Глаза посмотрели в глаза. На мгновение он стал прежним – добрым, любящим Олли. Всего лишь мгновение. Всего лишь мгновение, которое сделало мне больней в тысячу крат.
- Я глубоко ошибалась в тебе.
Быть может, он бы и передумал. Он даже дернулся ко мне. На такое же мгновение.
- Да. Ты должна уйти. Не приходи больше.
- Конечно.
Я уходила. Больше всего мне хотелось обернуться и еще раз, в последний раз, посмотреть на него. Нет.
Я распахнула дверь – это был выход из пятой башни моей крепости. Башня пала, остались лишь врата. Прощай.
Я все-таки обернулась. Он смотрел на меня. Его глаза были пусты. 
Выход. Дубовые врата. Я не успела даже возвести оборону.
Следующим стал Кристиан. Потом Шнайдер, за ним Пауль. Они все покинули меня, оставив одну. Одинокую, беззащитную на руинах когда-то процветающего замка.
Сейчас я приду домой. Я узнаю, что рухнула моя цитадель. Причем рухнула так, что восстановить уже невозможно.
Я открою дверь. Окликну Рихарда. Ответом мне будет тишина.
Дурное предчувствие. Оно накатывает волнами, как тошнота. Я позову его еще раз. Опять тишина.
Я загляну на кухню. Никого.
Вечер. На журнальном столике две свечи. Их пламя трепещет, как моя душа. Я пройду мимо, задую их.
Дверь в спальню. Мне покажется, что я слышу дыхание. Дурное предчувствие. Опять. Сердце забьется, как пташка.
Дальше все будет как в тумане. Распахнутая настежь дверь. Смятые простыни. Две фигуры в темноте. Ты закричишь дико, безумно, больно. Фигуры на момент застынут, потом очнутся, опомнятся. Ты ощутишь, что не можешь дышать…. Жар и холод. Холод и жар. Они – как электрические разряды.  Онемевшими пальцами ты схватишься за край шкафа. Толкнешь. Оглушительный грохот. Ярость. Возненавидишь все.
Боль….Что-то теплое и мокрое. Возьмешь какой-то предмет – вазу – размахнешься…. Шелест стекла. Он ударит тебя. Нет, не больно. Горько.
Не приходи! Убирайся!
Покачнешься. Вот-вот упадешь. Знакомые теплые объятия. Глухой бас на ухо: «Тише, малышка, тише. Он не достоин твоих жемчужных слез». Неуклюже прикроет собой, а сам закричит что-то, врежет изо всех сил. Потом еще раз и еще, еще, еще….
Обнимет, прижмет к себе, уведет. «Успокойся, малышка. Это только плохой сон».
Тилль.

3. Я.
Жизнь – нелегкое занятие, а всего труднее первые сто лет.
(У. Мизнер)

Хельга.

Я проснулась, нет, скорее очнулась. Незнакомая белоснежная комната. Пахнет больницей.  Я лежу на кровати. Нет! Это больничная палата, а я на койке. Тоже, кстати, безупречно белой.
Где я? Почему я в больнице? Что было вчера? Какой сегодня день?! Почему руки перебинтованы до локтей, а под бинтами пульсирует боль?! Почему у меня так болит голова? И вообще у кого у меня? Кто я? Как меня зовут?!!
В душу закралась паника. Ну, уж нет, паниковать мне никак нельзя.
Я села на кровати и моему взору предстал прикроватный столик, а на нем какие-то вещи. Посмотрим-ка.
Два кольца, браслет и медальон. Их я решила пока не трогать. Еще там лежала одежда: черные брюки в обтяжку и блузка. Это я надела, тем более что в дурацкой больничной робе было довольно прохладно. Протискивать замотанные руки в узкие манжеты было довольно трудно и больно, поэтому их пришлось расстегнуть и закатать рукава по локти.
Около кровати стояли тапочки. Я сунула в них ноги и встала с кровати. Подошла к окну и любопытно выглянула наружу.
На улице стояли сумерки, и почти ничего не было видно. Это обстоятельство меня немного разочаровало, но я смогла различить небольшой парк у больницы, еще какие-то корпуса, дорогу, огоньки автомобилей и еще что-то темное у горизонта. Дома, наверное.
Я посмотрела на свое отражение в окне. Довольно симпатичная девушка с темными глазами, короткими рыжими волосами, челкой... и с огромным безобразным шрамом на всю левую щеку, и с таким же мерзким синяком на правой щеке. Это я? Это правда, я? И вообще, кто я? Как меня зовут? Откуда я? Откуда этот ужасный шрам? И синяк….
Где я жила? Кто мои родители? И есть ли они вообще, эти родители? Может быть я сирота? А вдруг я сбежала когда-то из дома? Есть ли у меня семья, или я одиночка в этом плане?
Непонятно.  Девушке в оконном отражении было лет двадцать-двадцать пять…. Ха-ха, это было удивительно рассуждать о самой себе, как о постороннем.
Вообще страха, как такового, я не чувствовала. Трудно было понять, чувствую ли я хоть что-нибудь. Было такое ощущение, будто все мои эмоции остались там, в прошлой жизни, вход в которую закрыт и заперт за все замки.
Единственной практической проблемой стоял вопрос о моем проживании. Где мне существовать, когда я выйду отсюда. И откуда отсюда? Какая это есть страна, не говоря уже про город?! Обитать на вокзале, скрываясь от стражей порядка, мне совсем не улыбалось.
Единственной надеждой на восстановление моей памяти оставался какой-нибудь добрый доктор Айболит, который объяснит мне что к чему…. Интересно, а кто такой Айболит и откуда я про него знаю?
Рассеянно я пошарила по карманам брюк, подвывая от боли. Руки совершенно не хотели гнуться, а при принуждении отзывались режущей болью. На белый свет были выужены мобильный телефон, продолговатый белый листок неизвестного назначения, сложенный пополам, несколько мелких купюр и плеер.
Эта находка заинтересовала меня больше, чем кольца. Я присела на кровать и для начала развернула этот таинственный листок.
Наверное, это было какое-то приглашение – об этом я догадывалась из даты, числа и чьего-то имени. Хельга Ландерс. Кто она? Когда я увидела это имя, сердце будто бы укололо, а голова сделала тонкий намек на свое немедленное раскалывание прямо по швам. Я поморщилась и, свернув бумажку, положила ее на столик.
Мобильный телефон тоже оказался не очень полезным – наверное, оттого, что все было написано по-немецки. Ага, значит, я живу в Германии! Но почему тогда не понимаю языка?
Странно.
Быстренько просмотрев телефонную книжку и наткнувшись на целую кучу имен, совершенно мною не ведаемых, я заскучала и решила проверить еще и плеер. Для верности
Список треков приводил в ужас, а список исполнителей в искреннее недоумение. К счастью, все было написано понятно, и я осознала, что говорю-то по-русски. Как же так? Живу в Германии, а говорю по-русски? Наверное, немецкий остался за железной стеной, разделяющей мое прошлое и настоящее.
Я наугад включила что-то, и в мозг тут же ввинтилась тяжелая музыка, чуть-чуть не раздолбив голову на составляющие. Я слушаю такую бабахалку?! О, ужас!
Кое-как выключив этот беспредел, я увидела троих мужчин, которые в свою очередь очень внимательно наблюдали за мной. Один из них заметил в моих руках плеер, охнул и отобрал у меня его, что-то строго сказав.
Я посмотрела на него, состроив самое жалобное лицо, которое могла. Двое других усмехнулись и тоже что-то сказали. Я отрицательно покачала головой.
Они мигом посерьезнели. Тот, который помассивней и повыше, черноволосый, с серо-голубыми глазами, моментально очутился рядом, что-то быстро и тревожно заговорил, заглядывая чуть ли не в душу этими своими серо-голубыми глазами.
- Я не понимаю вас, - пискнула я, отодвигаясь от него.
Он посмотрел еще печальней и произнес с кошмарным акцентом:
- Почему?
- Я не помню ничего.
- Повтори. Медленно.
- Я. Не. Помню, - а последнее слово было особенно больно произносить. – Ничего.
- Как тебя зовут?
- Я не знаю.
- Как меня зовут? – это он спросил почти шепотом, стоя подле меня на коленях. Можно было почувствовать его одеколон, от запаха которого у меня все переворачивалось внутри.
- Я не…. Я не могу.
Его лицо переменилось – как будто занавес упал. Тяжелый взгляд прошил меня насквозь, на миг даже показалось, что он пригвоздит меня к стене, как булавка бабочку.
- Кто он? – с этими словами он достал из кармана сложенный листок и протянул мне. Развернуть его я не успела, у третьего человека испуганно вытянулось лицо, он подскочил к нам, закричал. Вырвал листок, разодрал на мелкие кусочки. Снова закричал, и едва удержался, чтобы не ударить черноволосого. Остановил его только угрюмый, полный тоски шепот на этом незнакомом мне языке.
- Тебя зовут Хельга Ландерс, - сообщил сероглазый, удивив меня до крайности. – А меня зовут Тилль. Тилль Линдеманн.

Тилль.

Я сидел на стуле около ее палаты, спрятав лицо в ладони. На душе было мерзко и пакостно, мыслям в голове тесно, и вообще не хотелось ни о чем думать. Но разве я могу остановить свои раздумья, если сам же и начал вспоминать?
Перед глазами встал вчерашний вечер. Мне больно помнить его, но я ничего не могу поделать с собой.
…Зачем я пришел к Рихарду и Хельге? Что-то внутри словно грызло меня, и я пошел-то, собственно, ради успокоения этого чувства. Дверь была открыта, я вошел, притворив ее за собой. Еще из прихожей почуял едкий запах дыма – так чадит затушенная свеча. Я позвал их, сначала Риха, потом Хелю. Никто не ответил мне, но в спальне послышалась какая-то возня и скрип.
Я хмыкнул, но все мои ехидные мысли на их счет прервались громоподобным бухнувшим звуком, как будто упал шкаф. Кто-то кричал - горько, изо всех сил. Другой голос вторил ему, правда, нецензурными словами. Я поспешил по направлению к этим звукам. Пока я, спотыкаясь, бежал туда, что-то опять грохнуло, но на этот раз это явно было стекло.
Тайфуном ворвавшись в комнату я увидел совершенно жуткую картину: на полу лежит дубовый шкаф, витает пыль, у кровати звездами мерцают осколки вазы, простыни измяты. Посреди этого бедлама полуобнаженная Кира, взбешенный Рихард и… багровая Хельга. Глаза широко распахнуты, хрипло хватает ртом воздух. Ее бьет судорога, заставляя плечи нервно вздрагивать. Она больше не кричит, только тяжело, шумно, по-звериному дышит. Она сама как зверь.
- Убирайся отсюда! – крикнул ей Рихард, сам тоже напуганный, но упрямый. Неужели он забыл то, что было четыре года назад? Разве тот опыт его ничему не научил?
Нет, не научил.
Он ударил ее – грубо, по лицу. Конечно, она отшатнулась, больше от изумления и горечи, я знаю, что она может выдержать и не такую физическую боль. Но боль душевную Хельга не переживет никакую.
Еще миг, и она упадет. Я подхватил ее сзади и прошептал на ухо:
- Тише, малышка, тише. Он не достоин твоих жемчужных слез. Он не достоин тебя.
Я поставил ее на ноги и прикрыл собой. Получилось, что Рихард оказался прямо передо мной.
- Уходите, - спокойно посоветовал Круспе.
- Как же ты мог так с ней, придурок?!
- Так же как она со мной!
Я не стал вдумываться в эту его фразу, уж слишком Рих меня злил в этот момент. Я размахнулся и от души врезал ему прямо по наглой роже. Попал в нос. Кровь брызнула, запачкав Рихарду нижнюю половину лица, и стекла по шее на грудь. Он поднял на меня остекленевшие глаза, а я тихо порадовался, что альбом мы уже записали. За спиной зашевелилось, а я ударил гитариста еще и в челюсть, и в скулу….
Жуткое окровавленное лицо воззрилось на меня с пола. Воззрилось одним глазом – второй заплыл ярким фингалом.
- Как же ты мог, Круспе! – негромко сказал я, и ушел, уведя с собой Хельгу. Посмотреть на Рихарда ей не дал. Не будем портить прекрасный образ принца в ее душе. Принца! Тьфу, а не принц!..
По дороге к машине выяснилось,  что у нее все руки изранены стеклом. Я молча посетовал на судьбу, и повез девушку в больницу, к Мюллеру.
- Мда, вам уже прописываться здесь пора, - глубокомысленно заметил Фридрих, продолжая вынимать пинцетом осколки из многочисленных ран Хельги.
- Когда мы здесь были последний раз. Четыре года уже прошло!
- Да нет. Давеча Рих с Хелей сами забегали, - ухмыльнулся врач, а я понял, что не знаю еще какую-то историю.
Девушка скисла лицом и угрюмо посмотрела на Фридриха. Тот притворился дурачком:
- А что я такого сказал? Ну, с кем не бывает, не я же обследовал…!
- Мюллер! – строго осадил его я.
- А?
- Молчи про Риха.
- Почему?
- Я тебе потом расскажу.
- Сейчас!
Мой кулак многозначительно нарисовался у него перед глазами. Фридрих посмотрел-посмотрел на него, на меня и жалобно вздохнул:
- Злой ты, Тилль, - а к Хельге обратился совершенно серьезно. – Вы, фройлян, сегодня переночуете здесь. У тебя легкое сотрясение. Где успела приложиться? Завтра заглянем сюда с Томасом.
Она кивнула. Слишком обреченно для человека, у которого пропал смысл жизни.
 Я запоздало вспомнил, что Рихард был не первым. Какую-то неделю назад Оливер разорвал отношения со своей девушкой, за ним последовали Лоренц, Шнайдер и Ландерс. Они ходили подозрительно счастливые, а друг с другом и разговаривать не хотели. Я лично пару раз разнимал их, когда дело доходило до драки. Если так пойдет и дальше, можно попрощаться с туром, да и с группой тоже. Но не могу же я разорваться на две части: успокаивать парней и помогать Хельге!.. Хельга….
Я чувствовал, как у меня бешено колотится сердце, когда входил в палату. Отчего-то я подозревал самое худшее. Но – обошлось. Она сидела на кровати, с плеером в перебинтованных ладошках, совершенно целая и невредимая. По крайней мере, мне так казалось сначала.
- Хельга, я так счастлив, что с тобой все в порядке! Я уже думал самое плохое. Забудь этого придурка, он недостоин такой, как ты! Если ты захочешь, я увезу тебя отсюда! Увезу куда угодно! Ты только не думай про них, я тебя очень прошу! – с этими словами я кинулся к ней и опустился на колени подле кровати. Томас тем временем заметил плеер и отобрал его у нее, закричав:
- Ты что! У тебя сотрясение мозга, а ты свою тяжесть слушать хочешь!
У девушки было удивленное, несколько опустошенное лицо. Там, где ее по лицу ударил Рихард, созрел крупный синяк.
Я продолжал:
- Хель, пообещай мне, что ты забудешь их! Пообещай, слышишь!
Она перевела на меня испуганный взгляд и тихонько проговорила по-русски:
- Я вас не понимаю.
Русский я знал очень и очень приблизительно, чему успела меня научить Хельга, то и знаю. Но эту фразу понял и скорее от изумления вопросил:
- Почему?! – по-русски это звучало с ужасающим акцентом, но меня это совсем не волновало.
- Я не помню ничего.
Вот это я уже не понял и попросил:
- Повтори. Медленно.
Она послушно повторила, делая после каждого слова паузу:
- Я. Не. Помню. Ничего.
- Я так и знал! – Томас, видимо, тоже перевел и осел на соседнюю койку. – Это амнезия. Из-за сотрясения, осложненного шоком. Я знал, что так будет!
Я внимательно посмотрел на Хельгу и, к своему ужасу, не заметил на ее личике никакого ехидства, никакой иронии и даже никакой злой насмешки. Ее мордашка была на удивление спокойной, даже расслабленной. Немного удивленной, ведь она видела нас всех впервые.
Я понял, что такой она, наверное, была до того, как начала слушать нас.
- Как тебя зовут? – спросил я.
- Я не знаю, - прошептала она, все глядя и глядя на меня огромными глазами.
- Как меня зовут?
- Я…. Я не могу.
Оставался единственный способ. Уж если она не вспомнит ЕГО, она не вспомнит никого из нас.
- Как его зовут? – проговорил я, доставая из кармана и протягивая ей фотографию Рихарда. Она покорно приняла ее, но развернуть не успела. Томас вызверился и, вырвав фото у нее из рук, порвал его. А после закричал на меня:
- Ты – дурак! Не соображаешь, что с ней будет, если она увидит его?! Кто, по-твоему, причина ее шока?!
- Он – единственное, что дорого ей в этом мире.
- Уже нет! Она чиста. Посмотри на нее! Она – как чистый белый лист!
Я посмотрел на девушку. Она не понимала, из-за чего мы ругаемся.
- Тебя зовут Хельга Ландерс, - сказал я ей, поднимаясь с колен. – А меня Тилль. Тилль Линдеманн.
С этими словами я вышел в коридор, предоставив Фридриху и Томасу право начать обследование.
Итак, я сидел в коридоре, спрятав лицо в ладони и совсем не желая смотреть на окружающий мир. Осторожная рука коснулась моего плеча – Фридрих проговорил:
- Мы вынуждены будем отправить ее в другой госпиталь.  Наши усилия бесполезны, она ничего не может вспомнить. Она не может даже вспомнить немецкий язык.
- Я смогу навещать ее там?
- Нет. Это закрытая больница.
У меня внутри что-то оборвалось.
- Когда?..
- Сегодня. Я сейчас за Мари, она знает русский, пусть скажет ей, а потом позвоню в тот госпиталь и оформляем документы.
- Ты уверен, что надо?
- Тилль, я понимаю тебя. Ты не хочешь отпускать ее далеко, но сам подумай – каково ей здесь, одинокой, чужой.
- Она не одинока.
- Ты выдаешь мнимое за реальное. Разве ты сможешь находиться с ней рядом постоянно, без перерывов на группу, на гастроли? Разве ты сможешь все время быть с ней: и днем, и ночью?
Я хмуро уставился в пол.
- Вот именно, - сказал Мюллер и развернулся, чтобы уйти.
- Погоди, я могу… попрощаться с ней?
Он обернулся, и я увидел, что в его глазах стоят слезы.
- Да, - сказал он дрогнувшим голосом. – Томаса ко мне позови.
Я только кивнул его удаляющейся спине….
В палату я вошел тихонько, стараясь не привлекать внимания. Томас поднял на меня вопросительные глаза, я кивнул ему на дверь, сказав только:
- Фридрих.
Он понимающе прикрыл глаза, и ушел. Мы с Хельгой остались вдвоем. Я присел на койку рядом с ней, и услышал тонкий голос:
- Когда меня выпишут?
- Повтори.
- Когда. Я. Смогу. Уйти?
- Я не знаю.
Это была ложь. Но лучше я солгу ей сейчас, чем не смогу удержать.
- Хочешь, я спою для тебя? – просто так спросил я.
- Да.
Я вздохнул и завел конец самой любимой песни той Хельги:
- Reise, Reise Seemann Reise
Und die Wellen weinen leise
In ihrem Blute steckt ein Speer
Bluten leise in das Meer

Reise, Reise Seemann Reise
Und die Wellen weinen leise
In ihrem Herzen steckt ein Speer
Bluten sich am Ufer leer
Все то время, пока я пел, она не отрывала завороженного взгляда от стены. Когда я закончил, наступила тишина, и в тишине этой раздался голос:
- Спой еще раз.
И самое удивительное в том, что этот голос звучал по-немецки. Я посмотрел на девушку, чувствуя, что сейчас захлебнусь от радости.
- Хельга!
- А?
- Ты говоришь на немецком!
- Похоже это было открытием и для нее. По ее лицу расползлась широченная довольная улыбка, и она вновь попросила:
- Спой мне эту песню.
И я запел.


Фридрих.

Я  быстрым шагом направлялся к палате Хельги, чувствуя себя, по меньшей мере, палачом. К моему удивлению, дверь была чуть-чуть приотворена, и в щелку совсем уж бесстыдно подглядывал Томас.
- Том! – шепотом позвал я. Брат вздрогнул, обернулся. – Ты что делаешь?!
- Иди сюда! – и поманил меня пальцем. Я приблизился, недоверчиво глядя то на брата, то на коридор.
Томас отодвинулся, я присмотрелся.
На кровати сидела Хельга, рядом с ней Тилль. Он что-то быстро ей говорил, и его лицо выражало безграничную радость. Я прислушался. Она отвечала ему на чистейшем немецком!
- Вот и я по то же! – прошептал мне на ухо братец.
- Звони в госпиталь, отменяй мою просьбу. И Мари скажи, чтобы своими делами занималась, если по дороге встретишь.
Тилль нашел какой-то способ разбудить в девушке ее память. Может только он и способен вылечить ее?

4. Домой.
Жизнь – игра,
и удается ее сыграть по-настоящему только гениальным артистам.
(В. Зубков)


Тилль.

- Ты это… следи за ней, - негромко говорил мне Фридрих, пока девушка собирала свой нехитрое добро. – Я ей таблетки прописал, она должна их принимать раз в день. В общем, ничего сложного, таблетки-пустышки, эффект плацебо. Ты обязательно, слышишь, обязательно смотреть, чтобы она избегала всяких потрясений. Никаких поцелуев, никаких признаний, ничего. Это может дать очень большие осложнения. Ты меня понял?
- Да.
- И ни в коем случае не подпускай ее к Рихарду. Ни за что!
- Да.
- Так… вроде все…. А! Первое время поживите с ней в каком-нибудь тихом городке. Деревья там, луга….
- Какие луга, зима сейчас!
- Это я для образа. Лучше вам уехать на пару недель в деревеньку, пока она в себя приходить не начнет. Рождество справите, Новый год…. Но ты меня понял – только дружеские отношения!
- Да понял, я понял!
- И мой вам совет: езжайте к ее семье. Пусть вспомнит их.
- Но я не знаю где….
- Так узнай!
- Как?! – изумился я.
- А я откуда знаю?! – не меньше моего удивился Мюллер. - Ну, может, у нее адрес где-нибудь записан, или Рихард знает….
- О да, - мрачно кивнул я, красочно представив, как буду выпытывать адрес у сопротивляющегося гитариста. На этом «романтическом» моменте меня прервал Фридрих:
- Но только ты… это….
 -Да понял я, понял, - отмахнулся я от назойливого докторишки и взял Хельгу за руку. – Все, Мюллер, мы пошли.
- Пока, - прошелестела девушка, не поднимая глаз.
И мы пошли.
***
Ну, конечно же, я знал, где достать адрес Хельгиных родителей!
Была у Хельги записная книжка, хотя, на мой взгляд, больше ей подходило название «фолиант». В этот бумажный кошмар она записывала все, начиная от чисто бытовых вопросов типа покупок, телефонных номеров и маленьких зарисовок, кончая планами романов, главами, переделками глав и личными записями.
И я должен был похитить эту книгу.
Я начал собираться «на дело» с утречка, выпив чашечку кофе. Хельге строго наказал сидеть дома, никуда не ходить, а ради пущей уверенности вручил ее же книжку, «Черный снег».
 Девушка с удивлением посмотрела на меня, потом на книгу, как будто я, самое малое, дал ей скипетр и державу и отправил на престол.
- Читай, читай. Тебе полезно – твоя же последняя книга.
- Да? Ее написала я? – и столько безграничного изумления, действительно, будто принцессой сделали.
- Да, да. Читай, вдумывайся, и из дома никуда не выходи.
- Я поняла, - это сказано с укором, дескать, не веришь мне.
- Я тогда пошел.
- Удачи.
Не успел я выйти из комнаты, а затем и из квартиры, как она впилась глазами в книгу, словно только и ждала, когда я уйду. Я усмехнулся – надо было ей что-нибудь покрепче дать. Чтобы не разочаровалась в себе.
По дороге к Рихиному дому я поймал себя на мысли, что так и не придумал предлога для столь неожиданного визита. Это обстоятельство несколько смутило меня, но не остановило. Так, собственно, я и двигался к нему, раздумывая об этом, но придумать ничего не мог.
Почти на цыпочках я прокрался к двери и робко постучал.
Тишина.
Я постучал сильнее.
Тишина.
Осерчал и двинул по двери ногой.
Дверь распахнулась, и передо мной очутился Рихард собственной персоной. Он смерил меня раздраженным взглядом, отчего я еще больше взбесился и, задрав нос, повелительно изрек:
- Я пришел за вещами Хельги.
Это мое наглое заявление несколько поумерило досаду гитариста, а я подумал, что веду себя точь-в-точь как Хельга четыре года назад.
- За какими?
- За нужными. Вот список! – и перед лицом Круспе мелькнул, как змеиный хвост в траве, огрызок бумаги из моего кармана. Я очень постарался, чтобы Рих не заметил, что там всего лишь перечень продуктов, которые мне надо было купить вчера.
Гитарист не попытался вырвать у меня листок, только вздохнул, очень по-шнайдеровски так вздохнул, типа «господи, дай мне сил не прибить этого идиота», и пропустил меня в дом.
Моя импровизация явно удалась. Я встал посреди прихожей, чуть только руки в боки не упер и, достав этот несчастный «список», скомандовал:
- Ноутбук!
Бедный Рихард уже, наверное, отбросил всякую надежду на то, что я оставлю его в покое. Он хотел плюнуть мне под ноги, но покосился на чистый пол, и передумал.
- Пойдем, - буркнул он.
Так, мало-помалу, в прихожей собралась внушительный бастион вещей. Рих с каждым разом светлел лицом, представляя как я буду все это дело тащить до машины. Но и у меня в запасе была маленькая гадость.
- Все книги, написанные Хельгой! – «зачитал» я со списка.
- А у тебя разве нет? – поморщился Рих, зная, что книги ее можно до ночи выскребать из разных уголков-закоулочков.
- Нет! – радостно выпалил я.
Круспе горестно покачал головой и убрел на поиски книг, а я рванул разыскивать записную книжку.
Ну, где же она?! Я лихорадочно шарил по кабинету, выдвигая все ящики стола. Куда же ты ее спрятала, Хельга?! Как же некстати ты потеряла память! Ну где же? Где?!
Я метнулся в спальню, но там царила такая разруха, будто Аттила прошел. Быстро, но осторожно ступая по осколкам и щепкам, я добрался до тумбочек и выдвинул ящики. Ничего. Какие-то бумажки, Хельгины украшения… нет, украшения пригодятся. Я торопливо засунул их в карман и продолжил осмотр дальше. Как раз на том моменте, когда я рылся в сумке девушки, раздался окрик:
- Тилль! Ты где?
Я так и замер – если Рихард увидит меня здесь, то будет плохо, очень-очень плохо….
Ведь мы оба прекрасно знали, что книги в спальне класть некуда.
Послышались шаги. Рих идет сюда! Забыв об осторожности и брезгливости, я нырнул под кровать и замер там, стараясь не дышать.
Рихард на самом деле зашел в спальню, но ничего не увидел. Хмыкнул, развернулся и ушел, снова позвав меня.
И тут до меня дошло, что что-то мешает мне спокойно лежать. Я нащупал это что-то под грудью. Я вылез и посмотрел на находку при свете. Победно улыбнулся.
Это оказалась та самая записная книжка.

Хельга.

Я сидела на кровати и рассеяно листала книгу. Неужели я пишу про такой мрак? Разве та я, которая была раньше, не видела ничего доброго в мире? И разве я вообще умею сочинять?
«…Вокруг пусто до дрожи. Кричишь, но не слышишь своего голоса. Впереди мелькают лица, такие родные, такие любимые. Шаг, второй…. Лица не приближаются. Идешь, все быстрее и быстрее, переходишь на бег. Все равно, ближе они не становятся, зато жалобно протягивают руки, мол, иди к нам. Бежишь и бежишь, но ничего не меняется. Обессилев, падаешь на колени и, не раздумывая, кричишь. Из последних сил, то единственное имя, которое звучало в твоей голове, наверное, вечность….
- Ри-и-иха-а-ард!!!»
Интересно, а кто такой этот Рихард? Может быть, он что-то значил для той меня, которая ушла, отгороженная железной стеной?
И почему среди этих лиц было лицо Тилля, а?
Разгадка крутилась где-то совсем близко, но поймать ее я не могла, даже ухватить за хвост не могла. И будто бы в этой железной стене возникла маленькая брешь, сквозь которую бьет ослепительный свет.
…Подойдешь, заглянешь в эту брешь? Давай, ты узнаешь всю правду о себе! Кем ты была? Где ты была? Чьей ты была? Кем был для тебя Тилль? И кто этот таинственный Рихард?
Но знаешь ли ты, чем тебе придется заплатить за эти сведения? Знаешь ли ты, что потеряешь?
Любопытство пересиливает тебя. Так было всегда и так будет. Подойди ближе... еще ближе… еще…. Посмотри. Вот же он, Тилль. Он….
- Хель! – раздалось из коридора, и крик этот вывел меня из оцепенения. – Хельга!
Я слезла с кровати и не успела сделать и шага навстречу этому голосу, как в комнату ураганом ворвался Тилль. Он подхватил меня на руки, поднял высоко от пола и закружил.
- Домой, Хельга! Мы поедем домой!
Его переполняла радость, и невозможно было тоже не улыбнуться. Когда он опустил меня – очень мягко, бережно, как хрустальную статую – что-то во мне будто сломалось, и я неожиданно для себя обняла его, уткнувшись лбом в плечо.
- Спасибо тебе, Тилль.
Его голос сильно изменился, вместо радостного стал напряженным:
- Да не за что.
Но не оттолкнул меня, а напротив прижал к себе, судорожно вздохнув. Что же такое было раньше?
- Тилль?
- А?
- Тогда… раньше… кем я была для тебя?
Он замялся. Помолчав, неохотно выдавил из себя:
- Другом.
Я тут же оттолкнула его от себя, ужом вывернувшись из объятий. Теперь понятно! Понятно, почему он так удивился. Я покраснела.
- Хель, ты чего? – изумился Тилль, поймав в свою ладонь мою.
- Ну… мы же друзья….
- И что?
Я покраснела еще больше.
- Друзья… не больше….
Он, наверное, тоже что-то такое ощущал, что выпустил мою руку, как будто обжегся.
- Да, ты, пожалуй, права.
- И еще....
- Что?
- Кто такой Рихард?
Медленно на его лице нарисовался животный ужас, смешанный с неподдельной яростью. Неужели этот Рихард такое чудовище?
- Откуда ты знаешь про него? – тихо спросил он.
- Я не знаю. Поэтому и спрашиваю.
- Нет, нет. Откуда ты вообще взяла это имя?
- Прочитала. А что такое?
Не слушая меня, он кинулся к кровати, схватил книгу и спешно ее перелистал. На каком-то моменте у него округлились глаза, Тилль прижал книгу к груди и сказал мне:
- Книгу не трогать, а про Риха забудь.
- Как так? Тилль, расскажи мне! Ну, пожалуйста!
- Что я тебе расскажу? Я же не могу рассказать тебе всю твою историю!
- Просто скажи, кто такой Рихард!
- Рихард – это плохо! Рихард предал тебя! Рихард предал и продал тебя! Рада?!
- Да! – я осознала, что уже почти кричу, и перешла на более спокойный тон. – И ты не мог это сказать?
- Я… я просто не хочу, чтобы ты расстраивалась.
- Значит, он сделал что-то плохое? – промурлыкала я, вставая на цыпочки рядом с Тиллем.
- Сделал.
- А что? – я невинно посмотрела ему в глаза, и, наверное, эта самая невинность пробудила в нем какие-то подозрения.
- Я же сказал – он предал тебя. Все, иди, собирай вещи.
Я надула губки и показала Тиллю язык. Он хохотнул, но про что-то вспомнил, и это что-то явно не порадовало его.

Кира.

От Хельги не было никаких известий, и это несколько пугало меня. Я ожидала, что она явится на следующий же день, а прошло уже пять дней, а она все молчала. Ни тебе угроз, ничего.
Нет, не могла я признаться, что все это просто глупость, и что мне не нужен ни Оливер, ни Кристоф, ни Кристиан, ни Рихард. Мне нужен только Пауль.
Вместе с Хельгой исчез и Тилль. Он был, кстати, единственным, кто не поддался на мои «изыскания». Он вообще не переносил меня с недавних пор.
И еще, конечно, я не могла сказать, что чувствую вину перед Хельгой. Как никак, эта группа действительно дорога ей, мне даже тяжело вспомнить то время, когда она их не слушала.
Неужели все-таки я опять сделала что-то не то?

Тилль.

Я опасливо ступал по скользкой дороге, едва-едва не падая вместе с чемоданом, однако, успевая оглядывать окрестности.
Пейзаж, откровенно говоря, не вдохновлял на подвиги. Мы шли по плотине, разделявшей поросшее осокой болото, не замерзающее даже сейчас, и небольшой прудик, скованный толстым слоем льда. Ближе к горизонту, за этим прудиком, среди цепочки гаражей, скрипел, пыхтел и матерился автосервис, не прекративший работу даже в канун Нового года. Хотя ветер и приносил оттуда запахи бензина, скипидара и пресловутого перегара.
Природа безмолвно вопияла против такого антропогенного засилья, мстительно оголив овражки, деревья и частично дорогу. И все это «великолепие» рождало стойкое ощущение деревенского погоста, где вместе с мертвецами облезло все остальное.
А Хельга, видно, узнавала родную местность, не обращая никакого внимания на колдобины, и даже машинально перешагнула врытую в землю трубу, о которую я, зазевавшись, споткнулся и едва не украсил собой болото.
Россия, Россия. Давненько я здесь не был.
- Долго еще? – спросил я у Хельги, которая была у нас за штурмана и поэтому держала в руках мой навигатор.
Девушка присмотрелась и ответила:
- Еще немножко осталось.
Я вздохнул пожалобней и продолжил путь.

Хельга.

Перед нами неприступной крепостью высился кирпичный трехэтажный дом. Он был окружен высоким забором, как замковой оградой, да и производил это самое впечатление замка.
- Ты боишься? – тихонько спросил Тилль, склонившись к моему уху. Ну, конечно, боюсь! Я впервые вижу этот дом, эту страну, да и тебя я узнала всего неделю назад. Я не знаю, узнают ли меня мои родные, если это они, конечно.
- Что бы ни произошло, я буду рядом, - прошептал Тилль, крепко сжав мою ладонь в своей. Он, кажется, забыл о том нашем разговоре.
Я нерешительно прикоснулась к кнопке звонка, но мою руку тут же накрыла другая, большая и горячая. Мы вместе нажали на кнопку и вместе отняли руки от звонка.
Встрепенулась и залаяла крупная собака, подбежав вплотную к забору. Шторка окна на втором этаже шевельнулась, и там показалось чье-то лицо. Во мне шевельнулась тень узнавания. Мама?
Линдеманн чуть крепче сжал мою руку, желая защитить от всего и сразу, а я почувствовала, что сердце готово прорвать грудную клетку насквозь.
На веранду кто-то вышел. Мужчина. Немолодой уже, худощавый, с нитками седины в волосах и бородке. Внимательно посмотрел на нас, как будто ничего не заметил, а потом изменился в лице, и, не отрывая от нас удивленно-оживленного взгляда, за шкирку потащил собаку в вольер. Зазвенел ключами, открывая калитку, и облапил меня. Тилль в сторонке с интересом наблюдал эту милую семейную сцену.
А меня мучил один только вопрос – кто этот человек?
- Хельга, племяшка! Мы уже и не надеялись тебя увидеть! – сказал он, заглядывая мне в глаза так проникновенно, словно пытался прочитать всю мою историю. – Как же ты могла вот так уйти и ничего никому не сказать?
- Уйти?
- Ну, да. Сбежать, слинять, сделать ноги. Ты бы знала, как долго мы тебя искали, дурочку! Отто чуть-чуть с ума не сошел, всех на уши поставил!
Тут дядины глаза остановились на Тилле и как-то нехорошо сузились.
- Скажи-ка мне, племяшка, это кто?
- Тилль Линдеманн. Мой… друг.
- Немец?
- Да.
Дядя живо повернулся к Тиллю и протянул ладонь для рукопожатия со словами:
- Лукас Ландерс, дядя Хельги.
- Тилль Линдеманн, очень приятно, - тонко улыбнулся Линдеманн, пожимая ему руку.
- Скажите мне, Тилль, кто вы по профессии?
- Музыкант. Солист группы «Rammstein», если быть точным.
- О да, точность важна, очень важна.
Дядя сделал мне большие глаза и прошептал:
- Хельга, ты соображаешь, кого ты в дом приводишь?
- А что такого?
- Отто его на много-много маленьких солистиков порвет, если увидит! Уводи его немедленно, Германия потеряет такое сокровище!
- Куда?
- Да в Берлин уводи, или где он там живет!
Сориентироваться  мне не дал пробирающий басок из-за калитки:
- Какие люди! Сеструха!
И вторящий ему насмешливый голос:
- Да, да, Дитер! Давненько она к нам не заглядывала!
Я обернулась, и перед глазами взорвалось….
…Как славно было играть всем вместе в саду! На старых яблонях еще зеленые, но такие долгожданные яблоки, раскидистая черешня, под которой можно было сидеть в прохладе, пузатые тыквы лентой до беседки, а в них так удобно было пулять камушками из рогатки.
Августовское солнце основательно прогрело землю, но трава была свежа и колола голые ноги.
Пятеро сидели кругом, перед простенькими игрушками: две тряпичные самодельные куклы Маша и Даша, коняшка, прыгалки,  деревянная машинка и связанный мамой лупоглазый синий динозавр.
Мальчик постарше – ему было лет десять-девять – важно озирал игрушки, стараясь не прикасаться к разбитому колену, а если прикасался, но морщился, но ничего не говорил. Он был тут самым главным. Черные гладкие волосы были встопорщены, а в зеленых глазках горел озорной огонек.
Две шестилетние девочки-близняшки даже сейчас сидели рядышком, стараясь не расставаться ни на секундочку. Они всегда будут друг за друга горой, та, которая с обаятельной улыбкой и посерьезней, даже прошлась по крапиве, когда сестра потеряла в малиннике куклу. 
Старший им даже немного завидовал, потому что они были похожи почти идеально. У них и прически были одинаковые, и глаза, и говорили они одинаково. Только одна была чуть-чуть позадумчивей, а вторая любопытная.
Их пятилетняя сестра уже сейчас была писаной красавицей, и родители специально завивали ей кудряшки. Правда говорила он до сих пор неважно, зато заливисто и часто смеялась.
Самому младшему было всего лишь четыре, но он был удивительно умен для своего возраста, даже мог читать и решать задачки не хуже старшего. Отец его очень любил и возлагал на него большие надежды, за что старший немножко ревновал.
- Итак, дамы и господа, - немножко картаво начал старший, подражая тем людям из телевизора. – Приступим.
- Чур, мне кукла, Дитер! - одновременно воскликнули близняшки и рассмеялись. Даже старший позволил себе снисходительную улыбку.
- Моя кукля, моя кукля! – закричала сестричка. – Моя!
- Научись, говорить сначала, Крис! – одна из близнецов показала Кристине язык.
А младший просто взял себе динозавра, он ему уже давно приглянулся.
- Герман! – притворно ужаснулся старший, копируя маму. – Положи!
Тот надулся, но динозавра вернул на место.
 - Хельге и Кире достаются куклы, - объявил Дитер.
Кристина тут же разревелась – она была той еще паникершей, так бабушка говорила.
- Девочки сегодня помогли маме на кухне и убрались в комнате, - с нажимом проговорил старший. – А Кристина не хотела кушать кашу на завтрак.
Сестра еще раз всхлипнула и безнадежно скуксилась.
- Я беру себе машинку, - безапелляционно заявил брат. – А…
- Идите домой, обедать! – крикнул им от дома дядя Лукас. – Быстрее, а то все остынет!
Дети поднялись с травы, а дядя подошел к ним и помог собрать игрушки. При этом он тайком дал каждому по конфете, велев ничего не говорить маме даже по секрету. Дитер же заметил, как дядя кроме конфеты вручил Хельге, одной из близняшек, еще и жвачку. Дядя всегда любил ее больше, чем остальных, привез ей из Германии кулон на цепочке, учил ее читать и рассказывал всякие смешные истории.
А хитрющий Герман в самый последний момент стащил-таки динозавра и в обнимку с ним поспешил за остальными….
Мне почему-то до сих пор казалось, что я иду по колючей траве, в спину светит солнце, а Дитер препирается с Кристиной и дядей.
Но на самом деле я лежала на диване в гостиной этого большого дома, а ругались между собой сразу несколько голосов.
Голос Тилля, такой знакомый, перед кем-то по-немецки оправдывался, а кто-то буквально орал на него. Голоса дяди и братьев я тоже различила – на заднем плане, как бы между делом. Две женщины что-то наперебой тараторили, а сухой старушечий скрип из угла похоже только раздражал их всех.
Я прислушалась, стараясь не выдавать ни себя, ни свой страх.
- И вы посмели заявиться в мой дом! После того, как я из-за вас потерял свою дочь!
- Ей всего лишь нужна помощь!
- Отто, не кипятись!
- Не перебивай меня, Лен! Сейчас же убирайтесь вон, я не позволю больше вам сводить ее с ума!
- Я не могу уйти! Я приехал с ней, с ней же и уеду! Ее жизнь не здесь, а там, в Берлине!
- Да какая у нее там жизнь?! Подтирать задницы такими боровам, как вы?!
- Не смейте так говорить!!! У нее амнезия, я только помогаю ей все вспомнить!
- А как часто? Раз в неделю или больше? – язвительный Герман все-таки вставил свое слово, и получил звонкую оплеуху за это дело.
Наверное, мой папа всегда такой суровый, раз я сбежала из семьи. Неудивительно вообще, что он сердится. Я бы тоже сердилась…
Но, в конце-то концов, виновата я, а не Тилль.
Сделав моральное усилие над собой, я поднялась и села на диване. Не потрудилась даже нарушить мгновение тишины, просто села и стала рассматривать ковер, искоса наблюдая за всеми из-под челки.
Отец мой оказался массивным, широкоплечим и строгим на вид человеком с черными волосами и темными глазами. Он был похож на меня, точнее я на него, но сейчас папа пылал яростью, сделавшись из смуглого бледным.
Мама, наверное, очень красива, когда не волнуется, и не злится. У нее тонкий нос, правильные губы, выразительные глаза и копна каштановых коротких волос. Мама….
Рядом с ней какая-то совершенно незнакомая мне женщина с узким лицом и длинными светлыми волосами. Она взбудоражено мяла в руках кухонное полотенце, не отрывая огромных прозрачно-ледяных глаз от нас.
Бабушка сидела на креслице в уголке, ухитряясь сохранять на сморщенном личике такое саркастическое выражение, и так стрелять маленькими темными глазками, что невольно вызывала опасение.
- Хельга, маленькая засранка, очнулась? – подал голос отец.
- Да. Не обижай Тилля.
- Это почему же? – наигранно удивился папа.
- Но… Он ведь заботился обо мне там… в Германии, - неуверенно начала я. – Он помог мне вспомнить немецкий язык, он достал записную книжку, чтобы мы смогли прилететь сюда. Он купил билеты и оплатил мои лекарства….
Тут я вошла во вкус, и собравшимся было предъявлены многочисленные достоинства Тилля, а также бессчетные обвинения в адрес родителей. Я сама не заметила, как отец сначала улыбнулся, потом усмехнулся, а потом и захохотал в голос. Я недоуменно прервалась и увидела другие улыбки на лицах моей семейки. Дядя смеялся особенно - он фыркал как кот, сморщив нос, и даже Тилль благодушно хмыкнул.
- А что я такого сказала?
- То-то и оно, что ты все сказала правильно, - успокоил меня папа. – Все в порядке. Пусть твой Тилль остается с нами праздновать Новый год. Я не против. Ты мне лучше расскажи вот про что….
Я с широкой улыбкой оглянулась на Тилля. У него смеялись только глаза.

5. Лучший день.

Рихард.

Это был один из самых лучших дней в моей жизни!
Я сегодня в полной мере этого слова отдыхал. Сидел на диване, щурился на солнце и выкуривал очередную сигаретку. Кира сидела рядом на диване, закинув на меня нагие до середины бедер ноги, и читала книжку.
Я покосился на нее.
Вздохнул.
Пошевелился.
Она даже не посмотрела на меня, только перелистнула страничку и зевнула.
А вот Хельга бы подняла на меня проказливые смеющиеся глаза и улыбнулась….
И почему это я вспомнил о ней?! Она предала меня, изменила мне с Тиллем! Я определенно должен забыть про нее.
Это всего лишь мое прошлое.
Это уже мое прошлое.
…Она была такая очаровательная и умоляющая. Разве можно было отвернуться от такой? Разве можно было бросить ее здесь одну? Разве можно было поступить так, как поступил ты?
Она просто стояла и смотрела в твои глаза. Что она пыталась там увидеть? Любовь? Жалость?
Ты прикоснулся к ее обнаженным плечам. Да, прикоснулся, может быть, даже и обнял и попросил прощения. Может быть, и заполнил собой ту пропасть, которая потихоньку возникала между вами.
Но неожиданно для себя заметил двух совершенно разных людей, которые так пристально смотрели на вас двоих, словно надеялись прожечь взглядом насквозь. Первый смотрел с болью, не отнимая растопыренной ладони от лица. Второй был насторожен, он будто зверь, готовящийся к прыжку.
Мы все хотим одного и того же.
Ты так сильно впился в нее, что оставил четкие полукруги ногтей на ее коже. Она ждала, даже, кажется, и не замечая боли.
Ты оттолкнул ее.
Всего лишь.
- Рихард… пожалуйста, - прошептала она, но было все кончено, порвано, сломано. Все….
И еще: это был один из самых худших дней в моей жизни!

Хельга.

День к канун Нового года начался суматошно – с торжественного внесения елки в дом. Елка, надо отметить, была настоящая, пахла хвоей, и дядя улыбался как безумный, вдыхая ее аромат. Отец поставил елку в устойчивый горшок в гостиной, и не успел он уйти, как в комнату ворвалась вся женская часть семьи со всевозможными ленточками, гирляндочками, шариками и звездочками. Мужчины были беззастенчиво оттеснены на кухню – готовить праздничные блюда, а мы занялись собственно елкой.
Вообще, я раз за разом поражалась размерам нашего дома. Снаружи он казался большим, а изнутри так вообще был колоссальным. Гостиная больше напоминала тронный зал какого-нибудь дворца по размерам и одну большую гирлянду по виду.
Вот-вот должны прибыть остальные члены нашей семьи: дядя Карл, брат отца и дяди Лукаса, тетя Марина с семьей, бабушка Аня и еще многие и многие. Так что мужчинам предстояло серьезно потрудиться над праздничным столом.
Я повесила белоснежный блестящий шарик на колючую лапку елки и повязала ленту. Мама положила на те же лапки пышную мохнатую гирлянду и довольно улыбнулась.
Та женщина с прозрачными холодными глазами, переводчица Женя, жена Дитера, старалась не напрягаться в украшении – она была беременна. Временами она любовно оглядывала свой живот и поглаживала его. Мда, а ведь Дитер уже давно вырос. Наверное, он скоро переедет в свою квартиру….
Но не будем о грустном. Из кухни были слышны только одни разговоры, а нам было необходимо приладить к елке красную звезду. Я не доставала чисто физически, мама боялась вставать на табурет, отговариваясь страхом высоты, Жене нельзя было напрягаться. Потому было решено позвать мужчин.
К моему безграничному удивлению они нисколечко даже не готовили, а уютно расположились за столом, достав из бара коньяк и порезав колбаску. Отец уже находился в добродушном настроении, а дядя блаженствовал, развалившись на стуле. И только самому младшему в нашей семье – четырнадцатилетнему Никите – налили сок, и он угрюмо чах над ним. Да и Герману ничего алкогольного не досталось, пришлось довольствоваться чаем.
Ну а Тилль так вообще занял место главы стола, важно разливая по бокалам напитки и нарезая колбасу. Папа на то дело смотрел сквозь пальцы, они с Тиллем уже успели найти общий язык, даже несколько сдружиться.
- Ну и кто пойдем помогать хрупким слабым женщинам? – спросила я у них, облокотившись на стену.
У мужчин, видно, рефлекс такой – когда их застают за чем-то противозаконным, они разбегаются, как тараканы, в разные стороны. Но от меня смогли ускользнуть далеко не все – только папа и братья. Главные лица остались на кухне.
- Я… это… приберусь пока, да? – робко поинтересовался дядя Лукас, помахивая тряпочкой над колбасой.
- Давай. Тилль, пойдем, будешь помогать елку наряжать.
- Хель, ну не мужское это дело!
- Ничего, ничего.
- Какая ты!
- Какая? – мигом заинтересовалась я.
- Вредная! – засмеялся Линдеманн и приобнял меня за плечико. Я радостно ткнулась ему лбом в грудь, и так мы зашагали в гостиную.
…Дядя Лукас неодобрительно покачал головой.
И все равно это был самый лучший день!

Тилль.

То, что я сейчас наблюдал, не поддавалось совершенно никаким законам логики.
Дом медленно, но верно наполнялся таким количеством людей, что уже давно должен был лопнуть. Воистину, обитель Ландерсов была колоссальна!
Я сидел на кровати в маленькой комнатушке и с интересом наблюдал за суматохой, царившей в доме. По деревянному полу коридора цокали девичьи каблучки, шуршали пышные платье – вся семейка собралась как никак, да еще друзья. На этот Новый год Ландерсы  решили устроить празднование с размахом, даже с балом. В необъятной гостиной Отто с сыновьями соорудили небольшую сцену и пригласили маленький оркестр. Лукас тихонько намекнул мне, что и я смогу что-нибудь спеть.
Вообще, этот его сюрприз меня нисколечко не обрадовал. Ведь через неделю после Нового года я должен буду вернуться домой. Без Хельги, если она не вспомнит.
В распахнутую дверь просунулась пушистая голова Хельги, а за ней и все остальное тело. Я обомлел. Хельга – и в белом! Хельга – и в платье!
Платье ее было белоснежным, с серебром. Начиналось оно повыше груди, оставляя открытыми хрупкие плечи, а кончалось маленьким шлейфом. На ногах у нее были прелестные белые туфельки, и вообще девушка был похожа не то на фею, не то на балерину. Образ немножко портили лишь перемотанные руки и шея.
В груди, где-то глубоко, кольнуло.
Я встряхнулся, отгоняя наваждение.
- Ну, как я тебя? – улыбнулась Хельга мне, и я понял, что я никогда не видел ее более счастливой, чем сейчас. Она стала абсолютно другой, потеряв память.
Нет.
Она стала такой, какой была, такой, какой должна была быть, если бы не встретила нас.
- Ты прекрасна, - искренне признал я и взял ее за руку. Обнял за талию, и мы провальсировали ровно столько, сколько позволяла ничтожная комната.
За дверью захихикали и прыснули в разные стороны, когда я повернулся. 
- Мои подруги, - пояснила Хельга и кокетливо состроила мне глазки. – Ты не застегнешь?
В ее кулачке были жемчужные бусики, но я их решительно отверг. Порывшись в чемодане, я выудил наружу стальной медальон на кожаной цепочке, аккуратно надел его на шею девушке и ласково ей улыбнулся.
Она подошла к зеркалу.
- Он очень мне знаком, - проговорила она. – Откуда он у меня? И у тебя?
- Это подарок.
- Чей?
- Неважно.
Она, наверное, что-то хотела мне ответить, такое в меру едкое, но передумала и протянула ко мне руки.
- Разбинтуй, пожалуйста.
- Не надо.
- Пожалуйста. Разбинтуй.
Я взял ножницы со стола и осторожно разрезал бинты сначала на ее руках, а затем и на шее. Девушка снова повернулась к зеркалу.
- Боль приходит отомстить за нашу ненависть, - внимательно прочитала она татуировку, а затем обратила внимание на руки. – Надо же…
- Ты помнишь, когда ты их сделала?
- Что-то крутится, совсем близко, но поймать… нет, Тилль, я не помню.
- Жаль… хотя, может, оно и к лучшему.
- Ты мне не расскажешь, да?
- Нет. Не расскажу.
- Почему?!
- Не хочу, делать тебе больно.
- Ты делаешь мне больно, не говоря правды.
Я притянул ее поближе и отчеканил, твердо глядя  глаза:
- Я желаю тебе исключительно добра. И ни за что не позволю каким-то там людям уродовать твою судьбу. Поверь, я на твоей стороне, а то, что ты хочешь знать – против тебя.
- Это что-то зовут Рихард, верно? – так спокойно сказала она, что я вдруг заподозрил….
- Ты что, все помнишь?!
- Нет. Просто логическое рассуждение.
На миг мне отчаянно захотелось содрать с нее платье, но не в пошлых целях. Затем, чтобы поставить спиной к зеркалу и сказать «смотри, вот твой Рихард!»
Но, конечно же, я этого не сделал. Только буркнул:
- Иди в гостиную. Я переоденусь и скоро приду.
За дверью разочарованно вздохнули и разошлись по комнатам. Я только хмыкнул.
День определенно не задался.

Хельга.

Меня мучил, просто-таки терзал вопрос – кто же такой Рихард?! Может, он много значил для меня? Или, наоборот, был нашим заклятым врагом?
Может, из-за него я потеряла свое прошлое? Может, он виноват?
Судя по словам Тилля, он вообще чудовище.
Но пока времени на размышления не было – я спустилась в гостиную и подивилась размаху моей семьи.
И так светлая, теперь гостиная была белоснежной и напоминала дворцовый зал какого-то замка. На маленьком помосте стоял оркестр и играл что-то такое бодрое, но классическое. Впрочем, сегодня меня устраивало все.
От разномастной толпы всяких родственников отделились братья, все такие непривычно правильные и аккуратные. Даже Дитер собрал свои черные патлы в хвост, а умняшка Герман первый раз на моей памяти надел фрак.
- Прекрасно выглядишь, сестренка! – Герман поправил очки таким профессорским жестом, что невольно стало смешно.
- Ты тоже, жених хоть куда и хоть кому.
- Хоть кому не надо, не надо! – замахал руками братец и тут же понизил голос до театрального шепота. – Ты бы видела кузину Мари! О, Боже! Я до последнего думал, что в дверь она не протиснется.
Я захихикала, хотя мысли мои были далеко-далеко. Там, у железной непробиваемой стены. Там точно был Тилль. Он кто-то очень важный для меня. Был и есть.
Задумавшись, я не сразу поняла, почему братья поспешно линяют за елку.
- Эй, вы чего? – сердито крикнула я.
Но ответил мне совершенно другой голос, чуть-чуть засмеявшись:
- Всего лишь уступают мне место.
Я резко развернулась, и мне отчаянно захотелось продлевать это впечатление до самого конца.
Он был холоден, надменен и горд. Но он был таким родным, таким своим, таким близким! Эти удивительные непонятные внимательные глаза с тоской вглядывались в мое лицо, будто пытаясь там что-то такое найти, и мне было страшно от того, что это что-то он не найдет никогда.
- Ты разрешишь мне один танец? – улыбнулся он, и не было ничего лучше этой его улыбки.
- А я умею танцевать? – усомнилась я.
- В моей комнате та неплохо справлялась с этим непростым заданием, - чуть больше насмешки, а глаза заискрили огоньками оживленности.
- Что ж, я попытаюсь, - очаровательно улыбнулась я и подала ему руку. Он принял ее и повел меня в самую гущу танцующих.
Грянул вальс. Тот самый, распроклятый. Вокруг нас закружились пары. Я с восторгом узнала в одной из них отца с мамой.
Тиллева ладонь прожигала платье, как мне казалось, насквозь. Вечно холодные руки кусало огнем его рук, и напоминали мы огонь со льдом.
И эти глаза его, от которых нельзя никуда убежать. Никуда не деться, нигде не скрыться. Я бы целый мир отдала за право глядеть в эти глаза до бесконечности.
Мы кружились и кружились, подобно снегу в метель. Но я не видела ничего, ни разноцветных огоньков, ни изящных фигур, которые все остановились, чтобы посмотреть на нас, ни наших многочисленных отражений, ни сияния.
Только его глаза, в которых хотелось раствориться.
Он тоже смотрел на меня, так пристально, и я слишком хорошо знала, что у него на уме.
- Как я потеряла память? – спросила я, лишь бы чем-нибудь его отвлечь.
- Несчастный случай.
- А конкретнее?
- Давай просто потанцуем? – укорил меня он.
- Я так не согласная.
- Имей терпение!
- Не могу! Что тебе стоит рассказать хотя бы о Рихарде?
- Уверена?
Мне не понравилось, что он вот так вот сразу и согласился, но любопытство пересилило:
- Абсолютно.
- Тогда иди за мной.
- Куда?
- Тут недалеко.
Мы картинно отвесили поклон зрителям, и пошли. Точнее, Тилль взял меня за руку и потянул за собой.
Он уже, видно, успел облазить весь дом, потому что вел меня в старую кладовку на третьем этаже, где хранились инструменты, садовая мебель, сушеный лук и чеснок, огромное старинное зеркало, и витала душная пыль.
Помнится, мы еще маленькими здесь очень часто играли….
С улицы в маленькое окошко удивительно ярко улыбалась полная луна, попадая серебряным светом точно за расчищенный участочек с зеркалом.
К этому зеркалу Тилль меня и подвел.
Было темно, и стоя в этом круге лунного света, я совершенно ничего не видела вокруг. Только это зеркало и я.
Страшно.
Ловкими пальцами Линдеманн зачем-то расстегивал мое платье, заставив меня вздрогнуть от жара его рук. Почему, почему я не сопротивляюсь?
- Что ты делаешь? – зашептала я, с ужасом чувствуя, что не могу пошевелиться.
- Ты же хотела его увидеть! – столько горечи и боли, словно я его ножом ударила. И вдруг резким рывком он сдернул с меня платье, оставив в одном нижнем белье, чулках и туфлях.
- Ты что?! – заскулила я, заплакав от жути. Слезы почему-то сами лились и лились.
- Тихо! – зарычал он, так же срывая с меня бюстгальтер. Я согнулась пополам, мне била крупная дрожь, почти судорога, наполовину от холода, наполовину от страха. Ноги подогнулись в коленях, и я неуклюже упала на пол, трясясь как в лихорадке и глядя перед собой.
Он довольно грубо схватил меня за локоть и поднял. Я стояла перед ним, как нелепая длинноногая кукла, вся бледная, растерянная и обнаженная. Он втолкнул меня в лунный круг, прошептав только:
- Посмотри на свою спину.
Я рыдала от боли и ужаса, не могла даже пошевелиться, только дрожа и всхлипывая. Ему, верно, надоело ждать:
- Хватит ныть! Ты никогда не ныла из-за таких мелочей!
- Убери от меня свои руки! – истерично закричала я. – Уйди!
- Хватит! Хватит выть! – эта горячая, тяжелая рука схватила меня за плечо и подтолкнула ближе к зеркалу. – Смотри!
- Зачем ты так жесток со мной?! Ты же не такой, я знаю, ты не такой! – и ноги вновь подломились, и тело скрючилось в тщетной попытке найти у самого себя защиту.
Он устало присел рядом.
- А какой?
- Ты… ты добрый! Ты заботишься обо мне!
- И что из того?
- Ты не можешь так!
- Почему? – он был так странно спокоен, словно я была маленькой девочкой, а он всего лишь объяснял мне, почему в сказке волк съел ягненка.
- Потому что! Потому что…., - я подняла голову и посмотрела прямо в эти его глаза. И они больше никогда не казались мне чарующими.
- Почему?
Вместо всяких слов я обняла его за шею, и поцеловала прямо в губы….
….И сердце билось со мной в лихорадке, и было так больно от его жестокости, но он был единственным дорогим человеком сейчас для меня. Так плохо от его жара, который пламенем обжигает меня, но я ни за что не откажусь от этих мгновений. Не выброшу их из памяти, не забуду, не позволю забыть!..
Он мягко отстранил меня от себя, горячей ладонью проведя по щеке.
- Ты должна помнить, - улыбнулся он мне, и невесть откуда на его глазах возникли слезы. Скупые, конечно, мужские, но горче всех женских. – Самое главное, не забывай потом меня, хорошо?
- Я не хочу тебя забывать, я не забуду тебя! Останься со мной, мне больше ничего не надо!
- Нет. Все давно по-другому. Я никогда не был тем, кем ты думаешь. Оглянись, пожалуйста.
- Если ты уйдешь, то нет!
- Хель, запомни. Я никогда не уйду.
- Обещаешь?
- Обещаю.
- Можно последнее желание?
- Да.
- Поцелуй меня.
Он усмехнулся, но поцеловал. И больше всего на свете я хотела, чтобы он никогда меня не отпускал!
- Теперь ты.
Я кивнула ему и выпрямилась перед зеркалом, поклявшись себе, что ни за что не разлюблю его. Повернулась к зеркалу спиной и оглянулась….
Вспыхнуло, взорвалось, рявкнуло и потемнело….

…Эта невозможная железная стена оказалась на удивление хрупкой. Стоило коснуться ее одному лишь воспоминанию, как она рухнула и погребла под собой все твои представления о прошлом.
За той стеной сплошной занавесью шла бесконечная тьма.
Все, все что ты есть, все, что было тобой – все это – темнота. Ты не зло, не свирепость, нет. Ты – просто мрак. В тебе невозможен свет, как невозможно, чтобы лампа горела в дегте.
Все это – твое прошлое. Тьма и только тьма есть ты, тьма, кровь и безграничная боль….
Ты должна помнить себя. Вот она ты, хрупкая девушка с копной темных жестких волос и звериными глазами. Само самопожертвование и сама любовь, но только в корыстных целях. Тобой вечно движет гордыня, она же и привела тебя туда, где ты встретила их.
Вот, к примеру, этот человек. Черные волосы в беспорядке, серо-зелено-голубые пустые глаза, массивная фигура, и проникающий в самое сердце голос. Помнишь ли ты, как он предал тебя, как ты бежала из-за этого в Америку? Помнишь ли ты, как он был жесток?
Но помнишь ли ты, как он помог тебе? Как возил лекарства, которые не достать в Германии? Как прикрывал мелкие шалости? Как закрывал собой от опасности?
Он самый. Тилль. Музыкант. Солист. «Rammstein». Знакомое слово, правда?
А кто там еще, из твоих воспоминаний?
Кристоф Шнайдер. Человек-машина, у которого даже вместо мыслей четкие быстрые удары палочками по барабанам. Пронзительные глаза и неуправляемый характер.
Оливер Ридель. Это имя тебе должно сказать многое. Маленькое серебряное колечко на среднем пальце и обет верности Рихарду.
Есть еще Кристиан Лоренц и Пауль Ландерс….
Кто такой Рихард?
Ну вот, смотри….

…Он стоял перед тобой, само воплощение мечты, будто бы с одного из твоих плакатов сошел. Черные волосы стоят дыбом, щедро намазанные гелем. Голубые светлые глаза нервно и быстро оглядывают тебя, пытаясь запомнить. От него пахнет странной, волнующей смесью сигаретного дыма и осени. Этот запах будоражит и заставляет дрожать лучше всякого ветра.
Но он с таким вниманием смотрит в твое лицо, так оценивающе и остро, что невольно отворачиваешься, лишь бы не думать ту мысль, что мелькнула в испуганном сознании.
Ты просто не такая, какая ему нужна.
- Кто ты? – спросил он, не отрывая взгляда от тебя.
Нет, ну нельзя же нельзя! И ты назвала ему свою кличку, по которой…
Нет, он тебя так никогда не найдет! Поздно.
- А настоящее имя?
- Это не важно, – говоришь, но знаешь, еще как важно.
Он порывается что-то сказать еще, но твой страх берет свое, и ты растворяешься в незаметном переулочке. Отсюда отлично видно его, и то, как он ищет тебя, но подойти – нет.
И слезы текут из глаз, но ты пытаешься списать это на ветер. Как глупо и как безнадежно….

Ты думаешь, это вся ваша история?
 Давай-ка перелистаем несколько страниц.
…Он стоял на сцене. Настолько привычно, что не представляешь себе его иначе. Разве может он не играть на гитаре, разве может он не быть частью группы? По-твоему нет.
Ты стояла в первом ряду, как раз между Тиллем и Рихардом. Ты видела и глаза Риха, которые лихорадочно шарили по всему залу, в надежде отыскать кого-то.
Потом они опустились ниже и победно загорелись. Он улыбнулся со весь рот, от уха до уха, и ты не смогла удержаться от ответной теплой улыбки. Фронтмен настороженно покосился на тебя, но особого внимания не придал, зато все смогли услышать превосходное, виртуозное гитарное соло Риха, когда пришла его очередь. Вся группа, похоже, догадалась в чем причина таких перемен, и лишь только Шнайдер пожал плечами и жизнерадостно застучал на барабанах…
…И потом. Сколько раз вы расходились, но потом все равно возвращались, потому что все и затеяно для того, чтобы было куда возвращаться и к кому возвращаться.
Но не надо думать, что ты такая белая и пушистая. И ты предавала его, и не раз, ухитрившись пересечься почти со всеми участниками группы. И ты виновата, и он виноват.
А проблема вся в одном простом человеке – в твоей сестре-близнеце Кире. Что может быть проще, чем заменить тебя ей? Лица – одинаковые, характеры – одинаковые. Только вот неудержимого стремления к мечте, и яростной борьбы за свое не подменишь.
Так что же ты тут сидишь? Разве это твой дом? И разве он когда-нибудь был им?
 Когда-то был. Это дом угловатой некрасивой девочки, ее кокон, как у бабочки.
Кокон давным-давно распался, и гордая, прекрасная бабочка порхает себе на просторе, не заботясь особенно о завтрашнем дне. И разве должна она возвращаться на осколки того, что уж не скрепить?
Лети, лети, бабочка! Лети даже против ветра, только доберись до той чудной страны бабочек, где ты – своя.

Безумно яркий, белоснежный свет брызнул мне в глаза, и мир подался вперед. Секунду я была в совершеннейшем ступоре, не соображая, где я, кто я, и почему я. Всего лишь секунду….
Меня зовут Хельга Ландерс, я – известный немецкий писатель. Я родилась двадцать четвертого февраля тысяча девятьсот восемьдесят восьмого года в России, а живу в Германии, в пригороде Берлина. Я не замужем, у меня нет детей. У меня был жених – Рихард Круспе, гитарист группы «Rammstein». Был, пока не изменил мне с моей же сестрой. Я пишу, умею рисовать и играть на гитаре. Отлично говорю на немецком и английском языках.
Ну вот я и снова я.

6. Остров моей старой мечты.

Тилль.

Больнее всего было уходить и знать, что совершил грандиозную ошибку.
Хельга все никак не могла очнуться, и по всем правилам надо было вызвать врача. Ну, или хотя бы остаться с ней.
Но я не сделал ни того, ни другого.
На гладком белом листе бумаги черкнул ровно три слова. Аккуратно сложил пополам и оставил на столе, а рядом выложил ее документы, ноутбук, плеер и одежду.
В последний раз обернулся и решительно шагнул за дверь.
Лукас утешительно похлопал меня по плечу.
А больней всего было уходить и знать…

Хельга.

Мир покачивался и кренился, но на самом деле это я пыталась подняться с кровати. Неуверенно встала на ноги, вздрогнув от холода деревянного пола.
Из одежды на мне была только мужская длинная белая рубашка, пахшая Тиллевым одеколоном.
Неожиданно.
Мое внимание привлекала белая бумага на идеально чистом столе.
Сердце заколотилось как бешеное, и мир стал не просто колыхаться, а просто таки кидаться из стороны в сторону. Кое-как я доковыляла до стола и, развернув лист, прочитала три слова.
«Wir werden zurьckkehren»
Мне понадобилось время, чтобы осознать, что написано это на немецком и чтобы расшифровать. Сознание упорно отказывалось работать, и перед глазами вспыхивало. Держась обеими руками за стол, я, наконец, поняла, что же это такое.
«Мы вернемся»
Тилль!!!..
***
Когда мир собрался в понятные и привычные образы, первое, что я испытала – боль. Второе – тепло. Беспощадно заставив себя сконцентрироваться, я увидела Германа прямо перед собой. Рядом взволнованно заглядывала ему через плечо черноволосая красавица Кристина.
Боль была в спине, потому что Герман не догадывался выпустить меня из спасительных объятий. Тепло шло от него же, пробиваясь сквозь одежду волнами.
- Очнулась? – спросил он.
- Вроде бы.
- Стоять сможешь?
- Попробую.
Он осторожно разжал руки, а когда я покачнулась, снова подхватил.
- С чего это такая забота? – поинтересовалась я, оглядывая брата. Совсем уже забыла, какой он вымахал, едва ему до плеча доставала.
Братец смутился:
- Просто…мы думали…что тебе будет одиноко без него.
- И поэтому решили, что сможете мне заменить Тилля? – я вывернулась из объятий, не забыв мстительно наступить на ногу сестре. – Где он?
- Уехал.
- Куда?
- Не сказал. Наверное, в Германию.
- Почему?
- Да откуда я знаю?!
- А надо была спрашивать! – закричала я. – Вон из моей комнаты!
- Хельга!
- Я сказала: пошли прочь! – завизжала я, срываясь на режущий уши фальцет. – Немедленно!
Когда они ушли, я изо всех сил бабахнула дверью, закрыв ее на замок и подперев для надежности стулом. Нет, не может этого быть….
Нет! Нет! Нет! Почему он так? Почему и зачем он взял и уехал?!
Внезапно для самой себя я очутилась на кровати. Что-то холодило щеки. Мои ледяные ладони. Я ждала, что от горя потеряю сознание, но, к сожалению, у меня этого не вышло. Только тлеющий уголь, заменяющий мне сердце, раскалялся все больше и больше, пожирая все, что было во мне.
Все мои мысли. Все желания и надежды. Все образы.
Огонь отплясывал дикий танец на том, что было моим хрупким миром. Мир этот так никто и не отстроил, после того как….
Рихард – изменил мне с моей сестрой.
Тилль – покинул меня.
Пауль, милый, ласковый Пауль – встал на тот же путь, что и другие. И скромняга Оливер, и Кристиан, и Шнайдер…. Неужели так бывает, как в страшных снах, когда в один-единственный миг рушиться все, что выстраивалось так долго и так кропотливо?
Перед глазами все отчетливей и отчетливей темнело. И, к сожалению, это был не тот щадящий мрак, что погружал меня в небытие.
Это была мгла безумия и ярости. Мы с ней прекрасно знали, что будет. Мы прекрасно знали, как будет больно. Мы прекрасно знали, что ошибок будет слишком много, чтобы исправить их за раз.
Тлеющий уголь превратился в беспощадное пламя. Он подогнул мои ноги и повалил мешком на кровать. Ладони впились в запястья, и боль – старая подруга того угля – злорадно расхохоталась внутри. Я закрыла глаза. Когда я их открою, я не увижу света.
Только мрак.

Кристоф.

В репетиционной было неуютно. Рихард злился, Пауль орал, Оливер дулся на всех в сторонке, Лоренц что-то бурчал себе под нос, а я сидел за барабанами и ждал конца представления.
- Откуда у тебя руки-то растут?! – надрывался Круспе.
- Наверное, из того же места, откуда ты свой музыкальный талант достал! – вопил Ландерс, неприятно ввинчивая свой голос прямо мне в уши.
- Но неужели ты не можешь это сыграть?! Октавой ниже надо брать, а не визжать дурными рифами!
- Но это не я дважды, дважды! сфальшивил на одном проигрыше!
- А ты даже усилитель не потрудился по-человечески подключить! Какой-то хрип только и шел!
- Ты путаешь усилители!
Как жаль, однако, что Тилля нет рядом. Он-то поставил бы их всех на место. И Хельга…. Никогда бы не подумал, что будут такие люди, которых мне действительно будет не хватать.
И, как в дешевом кино, именно в тот момент, когда я подумал о Тилле, дверь открылась, совсем обычно, и в комнату вошел наш вокалист, на ходу чиркая зажигалкой.
Закурил, выпустил клуб вонючего дыма, оглядел вымотанными глазами нас всех и спросил только:
- Какая песня?
- Haifisch, - ответил я, стараясь не глядеть на него.
- Ясно. Шань, считай.
Я послушно крикнул: раз, два, три, четыре!», застучал, и, к моему удивлению, остальные тоже включились в игру. Совершенно без комментариев. Пожалуй, это были самая удивительная наша репетиция.

Пауль.

Я уже собирался ехать домой, к Кире, как случайно услышал обрывок телефонного разговора. Говорил Тилль.
- … главное, жди. Мы вернемся за тобой. Нет, ну Хель! Разве ты не понимаешь? У нас график, концерты, работа. Я лично заберу тебя оттуда, обещаю! Честно. Честно-честно!
Я прислушался повнимательней. Хельга? Неужели? Почему-то я совсем забыл про нее, хотя прошло меньше месяца.
Хельга... Хельга. Перед глазами галопом пронесся образ сосредоточенного, но озорного и веселого существа на длинных тонких ногах. И образ этот поднял свои волчьи, желто-карие глаза на меня и иронично усмехнулся. Может быть, этот образ показался бы мне милым, если бы не уродливый рубец на всю щеку и эти проклятые глаза, которые никогда уже не станут добрыми, и которые с каждым днем и с каждым ударом становятся все более ожесточенными.
Неужели я запомнил ее вот  такой?
А Тилль продолжал:
- Пообещай мне, что не наделаешь глупостей, хорошо? Нет, нет, татуировки тоже считаются!
Подавшись вперед из-за угла, я нечаянно задел палочку Шнайдера, и та – вся в своего хозяина! – предательски упала на пол, звякнув.
Голос Линдеманна резко остыл, так остывают ладони, опущенные в ледяную воду:
- Хельга, ты знаешь, мне надо идти. Извини, как приеду домой, позвоню.
И, закончив разговор, вокалист поднял палочку и протянул ее мне. Все – без слов. Но было в его молчании что-то такое от волка, который скорее умрет, но защитит то, что ему дорого.
И скорее умрет, но подарит волчонку шанс на счастье.

Рихард.
 
Странно, что Тилль вернулся. Лично я думал, что он останется с Хельгой, ведь она гораздо важнее для него, чем группа.
Ну конечно! Тилль и Хельга, Хельга и Тилль! Они обожают друг друга, и почти все и всегда делают вместе. На концерт – вместе. На презентацию – вместе. В ресторан, в кино, по магазинам – вместе.
Хельга даже тогда ухитрялась проводить с ним больше времени, чем со мной.
Так или иначе, но сейчас это не имеет ни малейшего значения. Они живут своей жизнью. Моя жизнь – в совсем другом человеке.
И я больше не повторю этих глупых ошибок. Я не буду хвостиком бегать за ней, я не буду на коленях просить прощения. Не стану плакать как раньше из-за того, что…
...Сердце глодал страх. Глодал, как собака со вкусом грызет старую кость…
Нет, нет, нет! Это совершенно запретная тема, которую я вспоминать не в праве. Она – навсегда потеряна для меня.
…Тиш-ш-ше, тиш-ш-ше. Все будет в порядке, надо просто верить в это. Она вернется, потому что она всегда возвращается…
Что со мной?! Это не мои мысли, это не могут быть мои мысли!
…Ну разве можно было вот так вот с ней? Ты и сам способен ответить на свои вопросы касательно нее. Хватит, Рихард. Хватит плыть против течения и пытаться изменить то, что запланировало бытие. Хватит.
Нет, нет, нет!
…Да…

Хельга.

На улице было темно и холодно, и этот холод можно было ощутить, приложив ладонь к стеклу. Фонари на соседней улице разбрызгивали желто-оранжевый сюрреалистический свет, и снег под этим светом казался совсем невероятным.
Я поймала себя на посторонних мыслях и вернулась к работе. Напечатала еще две строчки и поняла, что вдохновение так и не удосужилось посетить меня.
…Они приезжают в Москву двадцать восьмого февраля…
Так, надо собраться с мыслями! Еще хотя бы абзац и заканчиваем.
Через силу я написала-таки этот проклятый абзац, и с головой погрузилась в события прошедших дней.
Конечно, Тилль звонил мне. Каждый вечер, как только освобождался. Обычно перед концертом, чтобы я успела пожелать ему удачи. Я желала. Он благодарил.
И каждый этот раз чувствовалось, просто-таки висело в воздухе это желание добавить что-то еще, такое важное, такое нужное. Я хотела сказать ему, как я сильно по нему скучаю, как ужасно хочу, чтобы он был со мной. Я могла бы рассказать, как я много о нем думаю, и что каждую ночь он снится мне.
Не знаю, что он хотел сказать. Наверное, то же самое.
Но я молчала об этом, и он молчал. И всякий раз  страшно злилась на себя, и на него.
Почему он уехал? Почему оставил меня здесь? Ведь все должно быть совершенно иначе! Совершенно. Потому что не исчезло мое чувство к Тиллю, потому что я прошла через столь многое, потому что…
Это бесконечный список.
Потому что…
Потому что…
Потому что…
Почему?..

- Хельга! – рявкнуло над ухом, заставив меня вздрогнуть.
- Что?!
- Ты меня слышишь? – добавил Герман потише.
- Вполне. А что случилось?
- Да ничего. Просто ты задумалась, - это «задумалась» было произнесено с небывалым сарказмом. – У меня к тебе разговор.
- Ну? – я повернулась к нему целиком, прикрыв ноутбук.
- Проверь, дверь закрыта?
Я щелкнула замком и кивнула. Тут же в руки мне легла белая продолговатая бумажка, на которой глаза моментально выхватили одно слово. «Rammstein».
- Это что?!
- Билет. Двадцать восьмое. Уже скоро.
- Папа знает?
- Нет.
- Тогда откуда у тебя деньги на такое место?
- Стипендия плюс зарплата дяди плюс гонорар Кристины.
- Это сколько же я вам буду должна?!
- Нисколько. Считай подарком на день рождения.
- Но ведь это огромные деньги!
- Нет. Всего лишь твой билет в счастье. Смотри не проворонь.
- Они обещали приехать.
- Нет, Хель. Они не приедут. Теперь все в твоих руках.
Я смотрела на этот билет и чувствовала, что вот-вот…
Да, темнота пришла. Обняла меня и упеленала в свои черные прохладные объятия.
Ну, неужели они не приедут? Неужели?