Дракон Хоро в звездном небе;
фото очевидца, к сожалению - не очень четкое. Голова дракона - в середине слева, ближе к левому нижнему углу.
Глава 18 – Продолжает рассказывать Леонтий
14. Дракон Перламутровый. Добрый. Ум – 14 единиц. Местообитание – часовая башня. Размер – в длину более 100 м. Оружие – песня.
Из пояснения к ролевой игре.
1
Судьба дала нам передышку, но долго ли она продлится?
Мы втроём стояли впереди всех, держа в поводу коней. Как ни привыкли наши Караташ, Борей и Аквилон к превратностям дороги, но и их пугал приглушённый шум танковых моторов.
Чья-то рука легла мне на плечо.
– Простите, могу ли я поговорить с вами, сэр?
С этими словами он оставил моё плечо и, приложив полусогнутую ладонь к козырьку фуражки, отрекомендовался:
– Джеймс Лэндмарк, начальник полиции этого города. К вашим услугам, сэр.
Чертами лица он был очень похож на артиста Крюкова в фильме «Последний дюйм». Я тоже представился и представил своих друзей.
– Ле-он-тий Кот-лин, – перекатил он во рту языком моё имя. – Знаете, я тут приметил, как вы обращаетесь с автоматом, сэр.
Он острым взглядом окинул мой спецназовский наряд.
– Бывали?..
– Бывший военный корреспондент. А вы, сэр?
– Приходилось… Не будем ворошить старое, вы согласны, сэр? Тем более, что в данную минуту, как мне представляется, мы оказались в одних рядах, сэр… Пусть кому-то этот образ действий покажется предосудительным, но большинство моих коллег решили так: в любой обстановке наша непосредственная работа – следить за порядком. В конце концов, это наша первейшая обязанность, сэр… Или так, или никак, и, надеюсь, вы со мной согласитесь, сэр?
Я молча кивнул, а он, улыбнувшись уголками рта, похлопал меня по плечу и продолжил свою речь:
– Мы оставили, про всякий случай, половину отряда в городе, сэр. Ваш предводитель прав: всегда могут найтись подонки, готовые воспользоваться ситуацией, и в этом случае даже ваши пресловутые две-три сотни крепких, но, увы, неопытных парней, вряд ли сумеют с этим справиться…
Я снова промолчал, не зная, что ответить. Впрочем, сейчас надо было дать выговориться ему.
– Вот, когда-то, несколько лет назад, – продолжал рассуждать он, – я полагал так, сэр: обоснуюсь на старости лет в тихом, тёплом приморском городе, где весною цветут абрикосы… я их так любил в детстве… А тут, пошло-поехало, такая неразбериха, сэр. Из года в год принимать участие в этом фарсе с разгромом «похода бедняков на Вашингтон»… Это не есть нормально, и всему есть предел, сэр… Чем всё обернётся на этот раз, как вы полагаете? Пекин, июнь 89-го? Москва, август 91-го?.. Чёрт меня побери! У нас нет даже радиосвязи, чтобы выспросить условия. Радиосвязь в этих местах дохлая, сэр, не далее семидесяти пяти метров. Не знаю, почему…
– Молчите? – продолжал выговариваться он. – Ну ладно, я вас отлично понимаю, сэр… Конечно, я тоже предпочёл бы, чтобы меня намотала на гусеницы моя Джуди, (что она регулярно и с неизменным успехом проделывает каждый вечер), чем одно из этих страшилищ, но всё-таки?.. Угостите сигаретой? Я сегодня успел извести весь мой обычный дневной паёк, а что поделать…
Он закурил… закурил чисто «по-русски», в кулак, в точности как артист Крюков перед тем, как броситься в бой с акулами. И вдруг вспомнил:
– Да! ведь у меня есть немного виски. Хотите глоточек?
И сам отхлебнул первым… хотя, отхлёбывать было нечего – его миниатюрная фляжечка оказалась пуста.
– Тысяча извинений, сэр! Сам не понимаю, когда же это я…
– Сэр! – обратился к нему Тинч, который всё это время не без интереса прислушивался к нашему диалогу… или, точнее, к его монологу. – Разрешите предложить вам это!
И подал ему флягу – ту самую.
– О, сэр! Я весьма вам признателен, но что это… «ЗАГАДАЙ ЖЕЛАНИЕ!»… Как это к месту, надо будет и на моей заказать такую подпись… Олл райт, и – да восторжествуют в этом мире подлинные Закон и Порядок!
Глыть!
– О! Первоклассное пойло, сэр! Напоминает «Камю». Само лезет в глотку…
Мы передали фляжку по кругу и поддержали его тост.
– Кстати, – спросил я, – какого лично вы мнения, сэр, о складывающейся обстановке? И есть ли у нас какие-то шансы хотя бы выжить?
– Как я полагаю, сэр… – затянулся он окурком сигареты и, щурясь, поглядел вдаль, где в километре от нас всё так же ворчали приглушёнными моторами неподвижные бронемашины. Уронил окурок в траву и старательно затушил его носком ботинка. – Вы учтите, что за бронёю этих железяк сидят ребята, у которых сейчас вскипают мозги. Малейшая оплошность с нашей стороны – и нам несдобровать. Как это ни покажется странным, наша сила сейчас – в нашей беззащитности. Тогда, быть может, что-то и получится… Хотя я, лично, сомневаюсь в этом, сэр. Что-то изнутри мне подсказывает, что этим дело не закончится, сэр.
– Тогда, что нам остаётся делать?
– Я полагаю, нам остаётся спокойно ждать развития событий, сэр.
Он был божественно непрошибаем. Я не уставал любоваться им…
– А может быть, – мелькнула у меня мысль, – нам стоит пойти на хитрость. Допустим, вы сделаете вид, что нас разгоняете…
– Не выйдет, сэр, и я надеюсь, что вы сами это прекрасно понимаете. Во-первых, время упущено. Они же всё видят. Во-вторых, танки, так или иначе, войдут на улицы. На то они и танки, на то он и приказ, сэр. И тогда, при всём моём сочувствии к вашему движению, сэр… Так что, этот вариант отпадает, сэр.
– Но разве…
– Постарайтесь держать себя в руках, сэр. Да! Не сочли бы вы за нескромность… Угостите меня ещё разок сигаретой, сэр!
Он осторожно разминал сигарету в пальцах, обнюхал её, смакуя, но закуривать не спешил, отстранённо поглядывая в сторону механической армады.
Я понял.
Глубоко-глубоко в сердце этого человека пробуждалась Надежда. Выработанная за множество лет службы выучка не позволяла ему проявлять свои эмоции. Он, наверное, сейчас жалел о том, что так разговорился, и размышлял, пристойно ли это было.
Он не играл.
Он был согласен на всё.
– Даже если вы сейчас попробуете двинуться куда-либо – вперёд, назад, попробуете сплясать перед ними джигу или вскочите вдруг на своих мустангов, они могут это не так понять. Лучшая политика – спокойствие, сэр…
Как раз в это время, танки одновременно взревели моторами. Дёрнулись и натянулись поводья в наших руках. Сизый дым потянулся по полю.
– Сэр! – услышал я очередное обращение. – Они всё-таки двинулись. Я полагаю, в данной обстановке…
Но он не успел посоветовать, что нам следовало бы делать в данной обстановке, потому что двигатели бронемашин – они успели подойти метров на пятьсот к нам – неожиданно заглохли.
Звон продолжал стоять в наших ушах…
А небо покрыла тень. И тень эта, в россыпях радужных брызг, опускалась между нами и передовым строем танков.
– Я осмелюсь предположить, – невозмутимо констатировал событие Джеймс Лэндмарк, закуривая («чёрт! это было действительно первоклассное пойло!»), – что перед нами – перламутровый дракон, сэр?
– Я тоже полагаю, что он – перламутровый, сэр! – в тон ему откликнулся Тинч.
Загрохотало вдали, загрохотало со всех сторон горизонта, осветившего светом молний всё происходившее…
Гигантский дракон, – в размахе крыльев он был не менее длины футбольного поля, поводил оскаленной мордой в двухстах метрах перед нами. Что-то в этой морде показалось мне знакомым: у дракона оказались длинные седые усы и борода…
А по направлению к нам, вальсирующим кентаврьим галопом, раскинув руки, мчалась счастливая Ассамато (или Исидора? Теперь она снова была не кентавром, а всадницей). В правой руке у неё был тот же цветастый зонтик, которым она крутила в воздухе и выкрикивала восторженно:
– Хей-у! Хей-а! Успела! Успела! Успела!.. Эвоэ! Гуи-гн-гн-гнм!..
Как ни странно, в стоявшей за нашими спинами, освещённой переливами радужных блесков, безмолвной толпе появление дракона не вызвало никакого страха. Люди оживились, заговорили все разом, радостно, приветственно, весело…
– Дорогая, дорогая!.. Смотри! Дракон и пресвятая дева! Да погляди же! – услыхал я знакомый голос и обернулся.
И это, разумеется, опять был месье де Фужере со своею кроткой молчаливой половиной…
Он тоже был здесь. С нами.
В строю машин, чьи двигатели безвозвратно заглохли, наоборот, воцарилось смятение. Захлопали крышки верхних люков, кто-то выбирался и прыгал наземь, и бежал туда, назад, кто-то, очевидно, оставался, надеясь, что броня защитит его от когтей дракона…
И вдруг длинная пулемётная очередь с головного танка трассирующей цепочкой устремилась вослед принцессе…
2
…Но, как, очевидно, это и должно было произойти, между нею и очередью так же внезапно возникло крыло дракона и пули, отразясь от перламутровой чешуи, веером отлетели в воздух.
– Больше так никогда не делай, – молвил презрительно, раскатистым гулким басом бывший Алекс Болотная Тварь. – Уч-чёный!
И почесался.
И пристально смотрел на нас жёлтым глазом.
Казалось, сейчас он вымолвит что-то вроде знаменитой фразы Михаила Астангова: «Негоро? Я не Негоро! Я капитан Себастьян Перейра!..»
Нет, пасть его не раскрывалась, но слова отчётливо звучали в наших головах:
– Я – Хоро, великий дракон Меры и Вечности. Я – покорный и вечный слуга Того, Кто не ведает старости, ибо извечно молод Он, во всех Своих проявлениях, и я, как и вы все – лишь одно из них. Я способен разрушать и восстанавливать. Я неподвластен соблазнам и чувствам. Я помогаю женщине выносить здоровый плод. И я же останавливаю вашу жизнь – для жизни грядущей и для жизни вечной… Да свершится Предначертанное, ибо старый дракон Меры и Времени снова явлен в этот мир!..
– Я вдруг поняла, всё это поняла! – повествовала тем временем Исидора, отбрасывая поводья Июльки.
Коней теперь можно было не придерживать, они стояли как вкопанные…
– А как вы думаете, зачем драконам бывают нужны прекрасные юные девы? Совсем не для того, чтобы их кушать! И вовсе не обязательно, чтобы заколдованный оказался ЧЕЛОВЕЧЕСКИМ прекрасным принцем – ведь он не тритон, и не лягушка, он иного племени… Ой, давайте я вас всех расцелую!
И действительно расцеловала: и сэра Бертрана в усы, и меня в небритые щёки, и Тинча…
В глазах Тинча, я заметил, стояли слёзы.
– Вот, ты и опять спасаешь нас всех, дочка…
– А меня, ещё хотя бы разок, напоследочек? – ревниво промолвил дракон. И его голова величиной с автобус, на длинной шее протянулась к нам – губами трубочкой.
– И тебя, конечно!..
– И каков же он на вкус? – спросил потом угрюмо сэр Бертран.
– Как яблочко…
– Уч-чёные!.. – проворчал тем временем дракон, разворачиваясь к шеренге танков. – А-а-а! Ага! учёные! Сколько же вас тут! И как же вы мне на-до-е-ли!.. Йе-х-х-х! Приступим…
Мне, признаться, было очень интересно, что он сейчас с ними сделает. Начнёт терзать когтьми?.. или зажарит огнём, сполна расплатившись за старое?
Но ничего такого дракон совершать не стал. Ведь он был великим драконом не только Времени, но и Меры…
Опустив голову к самой земле, он просто подул:
– Ф-ф-ф-ф-фу!!!
И из пасти его вырвался белый-белый, густой словно патока туман…
И в этом тумане тотчас пропало всё: и танки с бронетранспортёрами, и многотысячная толпа людей на дороге, и море, и горы, и земля, и небо…
– А сейчас я буду петь! – торжествующе прогрохотал из тумана его голос.
3
И он спел, под грохот молний начинающейся грозы, крылами рассеивая зыбкий туман и, кружась, взмывая в небо. Что творилось вокруг? – мы не ведали, мы вчетвером, с нашими конями, стояли в кругу, где дождя не было, а из круга можно было увидеть только небо.
Он описывал круги над миром, наподобие игривого котёнка, пытающегося поймать самоё себя за хвост, увеличиваясь и увеличиваясь в размерах, и вскоре сделавшись размером во всё небо, и стал прозрачно-радужным, и сквозь него вращались вокруг Полярной остальные звёзды, и Солнце с изменявшейся Луною катились туда и обратно.
И небо стало чашей, и троекратный посох по осям катастроф указал нам три великих креста, и меч сверкал, отсекая всё лишнее, и Вселенная, как великий Пантакль, открывала нам новые и новые двери в свои бесчисленные миры…
Он пел, и его голос, подобный колоколам, от самых глубоких басов и до самых возвышенных тонов сопрано, тёк и распространялся, и не было пределов, которых бы он ни достигнул.
Он пел о глубинах небес и морей, о приливах и отливах, где непрерывно зарождается жизнь, о бездонных колодцах и хрустальных дворцах до небес, о Вере, Любви и Надежде, о птицах, облаках, Луне и Солнце, и звёздах, и о земле с её лесами, лугами, горами, пустынями, дорогами…
Обо всех тварях земных и небесных, в воде, в земле, в огне и в воздухе, живших, живущих и грядущих жить вечно.
В его пении грохотали грозы и водопады, и плескался тихий лесной ручей, и трещали поленья в зимнем очаге…
И кричали чайки, и шептали морские волны, и шептали поцелуи, и слышались крики новорожденных, и голоса речей, и песни бардов, и слова молитв, и переливы гобоев и валторн, и скрипок, и жёсткость контрабасов, и завлекающая томность саксофонов, и перезвон клавесина, и рокот фортепиано…
И вечное Колесо Фортун и перерождений вертелось и вертелось над нашими головами.
– Мелодии!.. Слова!.. О Боже!.. – не выдержал командор и первым рухнул на колени, и сорвал с головы кольчужный капюшон, и закрыл лицо руками.
Потом он стал молиться и мы, все трое, встав на колени рядом с ним, молились с ним вместе…
А когда всё рассеялось, мы увидели, что остались одни. Мы снова были только вчетвером – вместе с нашими терпеливыми конями. Не было ни толп альтарийцев, не было наступавших танков, и дыра, подобная зиявшему рту – пропала, как её и не было…
А над пробуждающимся весенним городом стояла тройная радуга.